«И грянул Грэм» с Жанной Агалаковой: что происходило на Первом канале, поступок Познера, как с Павлом Дуровым, в чем свобода
Я чувствую мою вину за участие в промывании мозгов. Я думаю, что она до конца моих дней будет, эта вина, со мной. Можно ли быть свободным от этого? Уже нет, видимо.
Чувствую ли я себя счастливой? У меня две жизни сейчас. Одна счастливая. Я живу в Париже, у меня всё хорошо, прекрасная семья. Мне бы ещё работу хорошую – вообще было бы классно. И в то же время каждое утро первое движение – я тянусь за телефоном. И смотрю, что там, кого ещё разбомбили, сколько жертв…
ВАДИМ РАДИОНОВ: Здравствуйте. У нас на прямой связи журналист и телеведущая Жанна Агалакова. Жанна, здравствуйте.
ЖАННА АГАЛАКОВА: Здравствуйте, Вадим.
ВАДИМ РАДИОНОВ: Спасибо, что согласились. У нас сегодня марафон, и мы отмечаем миллион подписчиков. А когда вы работаете на большой аудитории, вы обращаетесь к каждому конкретному человеку или можете представить этот миллион? Как у вас обычно это бывает?
ЖАННА АГАЛАКОВА: Слушайте, ну если представить, что за вот этой линзой телекамеры миллион человек, то можно просто сойти с ума от испуга. Поэтому я была рада, что за этой линзой один человек, максимум два, и это оператор, который сидел в студии. И если он отрывался от газеты «Московский комсомолец», это не реклама. то это было круто. Значит, я выдаю действительно классную новость, может быть, даже сенсацию.
ВАДИМ РАДИОНОВ: Но вообще слава популярности, известность, вот это осознание, что смотрит много людей. Вы сразу гармонично легко себя чувствовали в эфире? Или все-таки пришлось к этому как-то адаптироваться?
ЖАННА АГАЛАКОВА: Но ведь важно не то, что тебя смотрит этот миллион людей, важно, что этот миллион людей тебя одобряет. Поэтому я вам от души желаю, чтобы этот миллион у вас остался, нарастал другими миллионами и, может быть, даже десятками миллионов. То это да, конечно, это очень стимулирует.
ВАДИМ РАДИОНОВ: Вот если говорить вообще о людях, о восприятии и об образе, потому что, наверное, каждый ведущий, он в какой-то момент понимает, вот это может понравиться, это может не понравиться, а как подать. И вот как, на ваш взгляд, сохранить себя во всей этой истории? Как не поддаться тренду или общественному мнению? Есть какое-то, не то чтобы слово рецепт не очень уместно, наверное, но тем не менее. У вас, вы не задумывались об этом, когда работали?
ЖАННА АГАЛАКОВА: Нет, потому что на самом деле, когда ты поддаёшься общественному тренду, то это немножко звёздная болезнь одной из её проявлений. То есть, с одной стороны, это некая высокомерие, а с другой стороны, тебе хочется нравиться, и ты следуешь за этой волной. Мне казалось, что у меня этот тренд купировался в самом начале. Я много раз рассказываю эту историю, но расскажу и вам ещё раз. Я только-только начинала моё… То есть я не очень хотела быть журналистом, сопротивлялась. Это были ещё советские времена. Всякая статья… Я работала в газете под названием «Комсомольское племя». Всякая статья там заканчивалась восклицательным знаком, хотя газета была хорошая. И мне не хотелось писать эти восклицательные знаки категорически. Но меня таки уломали. Я написала одну статью. Был концерт работников правоохранительных органов в самодеятельных коллективах. И статью, название не моё, но оно мне страшно понравилось. Это вот прям по ритму: «И соло на косе». Кто-то там один из на косе. И, в общем, эта статья вышла в газете, которая выходила три раза в неделю всего лишь. На последней странице были четыре половины полосы страницы всего у этой газеты. И в обеденный перерыв я вышла погулять. И увидела небольшую очередь за грушами. Груши, наверное, были венгерские, потому что были потрясающие, жёлтые, влажные, очень вкусные. И очередь небольшая. А в те времена очередь была абсолютно за всех. А вот за грушами, тем более, должна была быть очень большая. И я пристроилась. Передо мной стояла женщина с моей газетой, где на последней странице был гвоздь номера с заголовком «И соло на косе». И у меня просто, у меня крылья росли, вот пока очередь двигалась, у меня росли крылья, но женщина медленно читала первую страницу, вторую страницу, третью, но она не дошла до четвёртой страницы. Она свернула из этой газеты кулёк и купила в него груши. И это был такой щелчок мне по носу, я поняла, что никто, во-первых, не читает вчерашних газет, она совершенно точно не будет читать эту мокрую уже газету, груши были мокрые, во-первых, и во-вторых, не факт, что вообще тебя когда-нибудь прочитают, даже сегодня, в сегодняшнюю газету. Но мне сам понравился сам драйв, потому что я была за кулисами этого концерта. И вот этот кайф быть там, где не всем доступно быть, вот это то, что привлекло меня. А у славы же есть оборотная сторона. Вот иногда надо выскочить в бэушную. Раньше, конечно, было всё по-другому. И лень краситься, лень надевать красивую одежду. Хочется вот быстренько туда и обратно почти в тапочках. А нельзя, потому что ты как бы звезда, потому что вот… Ну ничего, все хорошо, все равно узнаваемость — это хорошо. Чего и вам изо всех сил желаю.
ВАДИМ РАДИОНОВ: Здесь, мне кажется, что есть еще один момент. Чем известнее человек, тем сложнее ему высказывать свою точку зрения, потому что можно высказаться, и это никто не заметит, а можно высказаться, и это заметится. И более того, тебя начинают интерпретировать, добавлять то, что может быть в это не вложено. И мы видим, сколько есть подобных историй, когда известные люди попадали в эти ловушки. Это тоже ведь очень серьёзное бремя, когда что-то сказал или что-то не сказал, и на это обратили внимание.
ЖАННА АГАЛАКОВА: Я бы не сказала, что это бремя. Не назвала бы это бременем. Я бы сказала, что при известности глупость или мудрость просвечивают, они проступают больше. И поэтому можно, конечно, как говорила Раневская, в вечность. А можно оставить след, как сказала однажды Лия Раневская. Говорите, протестуйте, потому что всё равно нам всем хана. И это, я считаю, великая фраза.
ВАДИМ РАДИОНОВ: Но вот то, что голос может быть услышан в любом случае, то есть голос известного человека, у него больше шансов быть услышанным. Вот эта ответственность, она не давит, не пугает иногда?
ЖАННА АГАЛАКОВА: Нет, не пугает.
ВАДИМ РАДИОНОВ: Я просто вспомнил Владимира Познера, с которым я много общался и делал интервью с ним. Я ему за многие вещи благодарен. И я это всегда признаю и буду признавать. Когда мы были совсем маленьким каналом, у нас даже не было тысяч подписчиков, и многие нам отказывали. То есть не приходили, сказали «подрастите» или там и так далее. Владимир Познер к нам приходил и давал нам интервью. В общем, ему это совсем не нужно было, то есть его популярность на тот момент. Но нам он помог, например, преодолеть первую тысячу подписчиков. И, конечно, когда Владимир Познер после начала войны замолчал, для многих это стало таким, в том числе, личным разочарованием. Вы ведь знакомы с Владимиром Познером, вы ведь с ним работали. Для вас это молчание, молчание известного человека, оно стало болезненным, учитывая ваши отношения?
ЖАННА АГАЛАКОВА: Я даже где-то говорила, что это было громкое молчание. Для меня это было громкое молчание. Я хотела бы услышать его позицию. Но я так ее и не услышала.
ВАДИМ РАДИОНОВ: А вот интервью, которое вышло на Forbes, не посмотрели его?
ЖАННА АГАЛАКОВА: Нет.
ВАДИМ РАДИОНОВ: Он недавно дал большое интервью журналу Forbes русской редакции. В Ютубе. Но она осторожная. Он говорил, в частности, я не цитирую этот пересказ, что ему поступали предложения о работе с западных каналов, но там требовали конкретную позицию, то есть осудить то, что делает Россия. Он сказал, это не журналистика, и отказался. Потом на это отреагировал Песков, он сказал, Владимир Познер молодец, ну и Владимир Познер, видимо, возвращается на Первый канал. Ну это то, что я в пересказе вот так очень сухо изложил.
ЖАННА АГАЛАКОВА: Это спустя два года войны?
ВАДИМ РАДИОНОВ: Да, два с половиной. То есть это интервью вышло неделю или полтора недели назад. Но для вас это, я вижу, по реакции, это такая непростая история, да?
ЖАННА АГАЛАКОВА: Нет, я просто не хочу комментировать это, потому что, мне кажется, здесь нечего комментировать. Когда не было ничего сказано, и это все заметили, что тут можно комментировать? Отсутствие, пустоту? Мне очень жаль.
ВАДИМ РАДИОНОВ: И про молчание. Знаете, ведь, мне кажется, громко молчать можно по-разному. Алла Пугачёва, она не сразу сказала то, что она думает. Но, мне кажется, многие, большинство понимали, какой позиции она придерживается. И потом она её сформулировала, потом она её озвучила. И она тоже в каком-то смысле какое-то время громко молчала. И это считывалось совершенно по-другому. Вот есть, получается, можно по-разному громко молчать?
ЖАННА АГАЛАКОВА: Ну, задача Аллы Борисовны Пугачёвой была не говорить, а петь. В тот момент она уже не выступала. Задача журналистов — говорить. И говорить правду, откликаться на то, что происходит. Молчание Пугачёвой меня не задело. И я думаю, что многие люди в тот момент молчали просто потому, что им нужно было вообще понимать, что происходит, как найти себя во всём этом, когда изменяется всё вокруг, твоя жизнь, весь мир, представление о добре и зле. Даже человеку бывалому, который в эфире ведёт прямой эфир в течение часов порой бывает трудно сформулировать собственную мысль, особенно когда всё происходит прямо сейчас и когда всё это по-живому. Но два с половиной года уже как-то надо определиться.
ВАДИМ РАДИОНОВ: А добро и зло, вот Вы сказали изменение о добре и зле. Этот спектр поменялся? То есть он стал черно-белым после начала войны? Мы понимаем, что мир вообще сложная штука, что у серого гораздо больше, чем 50 оттенков. И мы, наверное, каждый из нас в каком-то смысле всегда где-то в этой серой зоне присутствует, потому что мы идем на компромиссы, где-то что-то, возможно, неумышленно не хотим замечать, но бывают события, которые этот спектр сужают до черного и белого. Вот это произошло сейчас, на ваш взгляд?
ЖАННА АГАЛАКОВА: Нет, мир не стал чёрно-белым. Просто происходят события, которые требуют однозначности, которые требуют определения. Ведь даже в этом богатом спектре есть и чёрное, и белое, наряду с другими цветами и с 50 оттенками серого. Но когда происходит война, и те убийства, и это попрание правды, справедливости и истины, то здесь может быть только либо да, либо нет. Я не вижу здесь других вариантов.
ВАДИМ РАДИОНОВ: Вы допускаете, что люди могут по-разному на это смотреть? Что оптика у людей может быть по-разному настроена? Я сейчас ни в коем случае не оправдываю тех, кто пытается оправдать войну со стороны России, но, может быть, они видят это как-то иначе? Присутствует ли там элемент, такое красивое слово и благородное слово «искренность»? Его, конечно, не к месту использовать, но тем не менее, что это вот заблуждение, такое искреннее заблуждение, или всё-таки это почти всегда осознанная позиция?
ЖАННА АГАЛАКОВА: Ну подождите, Вадим, а заблуждение о чём? Заблуждение чем? Заблуждение тем, что одни люди убивают других людей? Какое заблуждение?
ВАДИМ РАДИОНОВ: Я помню, что мы разговаривали с Всеволодом Чаплиным покойным, еще до войны этот разговор был, и я его спросил: ну вот есть заповеди, насколько они, скажем, должны соблюдаться, вот не убей, вот заповедь, которая очень четко, он говорит, нет, ну подождите, но есть варианты, ну и, наверное, это можно интерпретировать с точки зрения, если ты обороняющаяся сторона, и на тебя напали, и ты защищаешь свою семью, можно ли отойти от этой заповеди? И, может быть, люди, опять же, хочу, чтобы меня правильно поняли, я считаю, это преступную путинскую войну, и Путин должен сидеть на скамье подсудимых. Я имею в виду, может быть, они смотрят на это как-то так? Может, это какое-то заблуждение? Они не видят того, что происходит? И они оправдывают эти убийства тем, что они от чего-то защищаются?
ЖАННА АГАЛАКОВА: Возможно, это так. Видимо, это действие пропаганды. Видимо, это, я не знаю, какое-то массовое зомбирование, если люди так понимают. Для меня нет других ответов в этих десяти заповедях. Но когда человек защищает свой дом и совершает убийство, это не потому, что он задумал это убийство. Ведь, мне кажется, в этих заповедях именно об этом речь, об умышленности зла, который причиняешь. Но то, что происходит сейчас с российской стороны, это умышленность зла, это отхватить чужую территорию, постигнуть на чужую свободу, на чужую жизнь, на чужих детей. Здесь не может быть другой позиции, кроме как «нет, этого не должно быть».
ВАДИМ РАДИОНОВ: А с этой аудиторией, с аудиторией людей, которые поддерживают Путина, с ними нужно сейчас работать? Как к журналисту вопрос, человеку, который работал в медиа. Как вы считаете, нужно ли пытаться до этих людей достучаться?
ЖАННА АГАЛАКОВА: Ну, конечно, однозначно да. Конечно, никто не потерян. Надо только уметь, конечно, это делать. Не знаю, я предпринимала попытки, потому что у меня в довольно близком кругу были разные позиции. И первое желание было хлопнуть дверью, бросить трубку, оборвать связи, вычеркнуть из телефонной книжки. Я думаю, что это неправильно. Потому что это был первый порыв, что надо говорить. Надо говорить, надо перетягивать людей на сторону добра и света. А кто иначе это сделает?
ВАДИМ РАДИОНОВ: А вот узнаваемые лица, потому что мы с Фаридой Курбангалеевой как раз говорили с вами, Лилия Гильдеева недавно выступила. Те лица, которые, скажем, люди, которые, возможно, часть из них поддерживают Путина, видели по телевизору. Это может иметь такой мощный дополнительный эффект? Посмотрите, послушайте. Хотя бы на первом этапе, чтобы они остались и услышали. Это работает или все-таки нет уже?
ЖАННА АГАЛАКОВА: Мне кажется, да, может быть, не так массово, может быть, не так охватно, всеохватно. Но да, кто-то, может быть, подумает, задумается. Но даже одна… Слушайте, простите, не хочется переходить в эту лексику церковную, но вы сами виноваты.
ВАДИМ РАДИОНОВ: Я первый начал.
ЖАННА АГАЛАКОВА: Да, вы первые начали. Но даже спасённая одна душа — это благо.
ВАДИМ РАДИОНОВ: А что удалось Путину? Почему ему удалось за несколько десятилетий превратить Россию в страну, которая стала изгоем фактически? Люди стали поддерживать это все. Вот как так получилось? Ведь есть даже, ну, мне 44 года, да, я осознанно помню перестройку. Я помню, что стоял перед телевизором. Я не мог многое оценить, но вот этот воздух свободы как-то интуитивно, мне кажется, я чувствовал, когда вдруг люди заговорили, люди выдохнули. Потом были 90-е, очень сложные для моей семьи тоже, но уже в Риге, да, и безденежье и прочие-прочие вещи. Но все равно было это ощущение, что мы куда-то идем, идем к чему-то новому, и это новое что-то хорошее. Может быть, это заслуга моих родителей, аберрация памяти и субъективное ощущение, но тем не менее. У людей же была эта вера, у людей был какой-то такой настрой, что может же быть иначе. Почему не получилось, как вы думаете?
ЖАННА АГАЛАКОВА: Я вспоминаю вторую половину 80-х, когда выстраивались гигантские очереди в газетные киоски, когда люди покупали «Огонёк», «Комсомольскую правду», «Аргументы и факты». Это были совсем другие газеты. Московские новости. Они открывали правду. Они открывали то, что, в принципе, знали все, о чём говорили на кухне без, возможно, каких-то подробностей. Но они эти подробности давали, они говорили, давайте мы обсудим. У нас больно здесь, здесь и здесь. У нас проблема эта, эта и эта. Давайте о ней говорить. И это то, что было абсолютно необходимо. Одинаковые длины стояли очереди. Что за будкой по талонам или за сахаром по талонам, что за газетами по утрам. И как я помню, как я расстраивалась, когда мне не хватало того же «Огонька» или «Аргументов и фактов». Бэкграунд — это немножко наши береги, наше прошлое. И мы очень долго были бедными. Поэтому когда стали чуть-чуть более состоятельными, когда уже кроме капусты в холодильнике вдруг завелась колбаса, и вдруг стало так сложно отказаться от этой колбасы. И дети пошли в музыкальную школу. Это же классно. И вот в Турцию все поехали. И пиджак кожаный купили. И вообще как-то жизнь налаживается. Отказываться от этого очень сложно. Просто нужно иметь какой-то стержень внутри, который фокус не переводит с вот этого материального благополучия на благополучие внутреннее, моральное и нравственное благополучие. Но это нужно действительно стержень иметь. Видимо, не все этим стержнем обладают. И когда начались жирные нулевые, и это благосостояние распространилось на довольно заметное количество людей. Провинция по-прежнему жила, в общем, довольно бедно. И даже не только в жирные нулевые, а вот в десятые года я проехала через всю страну, я видела эти бедные города, видела, как люди страдают, как у них не хватает элементарного, по-прежнему. Но тоже трудно было отказаться. И люди экстраполировали вот это благосостояние, которое в нулевые появилось, потому что были очень благоприятные цены на нефть, потому что мы по-прежнему продавали наше сырьё, но уже гораздо дороже, и поэтому стали как-то чуть-чуть более состоятельными. И они это всё переложили на заслуги Путина и стали верить ему ещё больше.
А он задел очень больную точку. Знаете, осознание историческое, как мне кажется, приходит не текущим поколениям и даже, может быть, не следующим поколениям, а через поколения. И я сейчас имею в виду Вторую мировую, Великую Отечественную, которая у нас всегда называлась, потому что в остальном мире, видимо, как бы всё равно называли Великой Отечественной. И вот он стал давить на эту точку. Мы потеряли столько-то, мир не знает, что это 20, мы даже не знаем, сколько точно миллионов погибло в той войне. 20, 25, 27, я слышала даже цифру 28 миллионов человек. А сколько потом закончили свою жизнь или, может быть, прошли через сталинские лагеря тех, кто оказался в плену нацистском, потому что они рассматривались как потенциальные предатели. И эта травма, и этот лагерный язык, который у всех у нас…
В детстве я только гораздо позже поняла, что все эти словечки, кайф, стоять на шухере, когда в «Казаков-разбойниках» играешь, это всё лагерные слова. Как всё это в нас укоренилось? И как мы эту травму все пережили, ведь эта страна была практически сирот и вдов, без мужиков, когда всё женщины вытаскивали на своих плечах. И это стало вспоминаться. И вот в этом благополучии, в котором мы все пребывали, вспоминать о том, как когда-то твоим родным, твоим близким, которых ты любишь, которые часть тебя, было так тяжело и так плохо. И вот этот рессентимент сыграл свою роль. И, конечно, вернуть туда мысль «нас недооценивают, наше место гораздо более важное в этом мире, нас обманули, когда сломали Берлинскую стену, и мы им отдали половину мира, а они нам в ответ ничего». И как-то эта мысль даже как-то привязывается к тебе. Я признаюсь, я и сама была подвержена тому, что не оценили жертву, которую принёс Советский Союз во Второй мировой. В моей семье не вернулся никто из фронта. И вот на этом всё и построилось. И вот в эту правду, которая всё-таки является правдой, я смотрела учебники истории, которые читала моя дочь. Не было там этих ни 20, ни 25 миллионов жертв. Говорилось про сталинские репрессии, но не говорилось о том, как страдал этот народ. Так вот, и мне тоже казалось, ну услышьте нас, оцените нас. Но у Запада свои дела, у всех есть свои заботы. И вот на этом всё и было построено. И ввинтить туда эту мысль «я верну вам достоинство» с нами начали считаться в мире, я должен оставаться на этом посту. И всё, что он сейчас делает, это только за тем, чтобы остаться на посту президента, чтобы остаться в Кремле. Больше ни зачем, больше ни для чего ему плевать на это достоинство России и Советского Союза, ему плевать на «великий русский народ», как это записано в нашей Конституции, что я считаю позорной статьёй, что русский народ является государствообразующим. Это стыд и позор.
ВАДИМ РАДИОНОВ: Но вот этот симптом, то, о чём вы говорили, он мне как… Сейчас я просто на эту тему задумался. Это же старые песни о главном. Вот успех старых песен о главном, первой части и второй части, это в каком-то смысле отделение вот той страшной, кровавой части советского прошлого с лагерями, репрессиями Сталина от некой такой ностальгии. И вот этот тогда уже, вот этот феномен Парфенов и Эрнст, они тогда придумали и осуществили, Васильев, как раз старая песня о главном. Это можно сейчас считать тем ранним симптомом, который указывал на то, что возможно будет потом?
ЖАННА АГАЛАКОВА: Мне кажется, ведь бывший социалистический блок так или иначе к коммунизму поворачивался лицом в какой-то период. На выборах выигрывали коммунистические силы, та же Польша, та же Болгария и так далее. Это было нормальное движение, шага вперёд, один шаг назад. Это ещё Владимир Ильич писал о себе. Сыграли ли такую роль эти песни о главном? Ну, не знаю. Я, кстати, недавно их пересматривала, и мне показалось, что они сделаны топорно. Хотя песни хорошие.
ВАДИМ РАДИОНОВ: Ну вот тогда же это действительно стало своего рода таким феноменом. Изменился формат вот этих «Голубых огоньков», которые набили оскомину, появилось что-то новое, и до сих пор вспоминают как раз это детище.
ЖАННА АГАЛАКОВА: Ну, вспоминают, пересматривают. Знаете, я однажды пересмотрела один репортаж как раз для программы, которую с Познером делали, которая называлась «Времена», там речь шла о то ли введении карточек, то ли, в общем, что-то такое из советской жизни, вот этот перестроечный, вот этот переломный момент. Было гораздо более наглядно не сделать новый репортаж с осмыслением того, что происходило и как это происходило, а просто взять репортаж тех времён и показать его в эфире. И это был совсем другой язык журналистский, это была совсем другая манера, другой способ мышления и освещения событий. Вот если сейчас из тех, кто скучает по этим старым песням о главном, просто поставить, они тоже увидят эти всё, сшитые белыми нитками, эти плохие голоса, эти неважные кадры, ракурсы и так далее. Там очень много топорного в этих песнях. Но просто действительно тогда был запрос в обществе, я понимаю. Всем хотелось какой-то стабильности, хоть какой-то, хотя бы визуальной, хотя бы звуковой стабильности, хотя бы за что-то уцепиться, за что-то знакомое и понятное.
ВАДИМ РАДИОНОВ: Ваше решение уйти с телевидения, уйти с Первого канала, ну, мы с вами об этом говорили, вот два года назад, я как раз посмотрел, у нас два года назад с вами выходило интервью, насколько эта история затягивающая, насколько, ну, и с Фаридой мы говорили, когда она принимала свое решение, что, ну, это не так просто, не так просто уйти и потерять и статус, и прочие-прочие вещи, то есть должно быть какое-то очень мощное сопротивление. И вам доставалось после этого, и хейт, и комментарии до сих пор приходят. Это трудное решение? Вот сейчас, спустя два с половиной года, как вы можете свой уход и вообще этот отрезок своей жизни охарактеризовать? Насколько это всё тяжело?
ЖАННА АГАЛАКОВА: Нет, решение было нетрудно принято, потому что это как раз в той фазе «чёрное-белое». Поэтому, когда чёрное-белое, тут всё довольно просто. Просто жизнь, просто я осознавала, что сейчас всё изменится, и не будет ни зарплаты, ничего, и где-то жить, и что-то есть, и всё такое. В общем, вот эти мысли, это было да. Организация жизни потом — это было сложно. А решение — нет, это было однозначно.
ВАДИМ РАДИОНОВ: Ну а реакция на то, когда вы приняли решение вернуть награды, которые вам давали в России, вы тогда написали пост, отправили. На это тоже отреагировали разные люди. И не всегда, как мы понимаем, добрые слова звучали в ваш адрес со стороны.
ЖАННА АГАЛАКОВА: А знаете, с этими наградами история была такая. Я совсем забыла, что они у меня есть, потому что я, в принципе, как-то несерьезно к ним относилась. Одну из них я вообще даже не получала. Мне ее потом прислали. Я была на корпункте уже, мне ее прислали потом вдогонку. А второе награждение было просто в редакции, довольно в домашних условиях. В этом не было ни помпы, ничего, хотя это орден дружбы, довольно серьёзная награда, которую имели очень многие лидеры разных государств, не только социалистических, и какие-то там культурные деятели. То есть встать в этот ряд, по крайней мере, по части награды, это было довольно почётно. Но, тем не менее, я вообще не думала об этом, честно говоря, в тот момент. Я бы, наверное, и сразу отдала, если бы вспомнила, что у меня есть эти награды. Но потом меня стали поминать: «А, у тебя есть эти награды». Я думала, как же как-то надо от них освободиться. Это, конечно, не была мысль номер один и проблема номер один, которую я должна была решать. Но когда была объявлена мобилизация, я подумала, что это будет мой ответ. Потому что мобилизация, это означает, что Кремль убивает не только соседнюю Украину, свободную, независимую, идущую своей дорогой Украину, но и своих людей, граждан своей страны, россиян. Потому что война — это всегда убийство, это всегда смерть, это всегда вдовы и сироты.
ВАДИМ РАДИОНОВ: Вот кто-то из коллег, которые остались, работает в федеральном эфире, вас удивил, разочаровал? Вообще вот есть какие-то такие человеческие эмоции, которые вы испытываете, когда смотрите, например? Если смотрите, ну наверняка, может, через телеграм-канал попадаются фрагменты Екатерины Андреевой, до сих пор читает новости на Первом, как мы знаем.
ЖАННА АГАЛАКОВА: Ну, позвольте мне не комментировать это, потому что это мои бывшие коллеги, не потому что я тепло к ним отношусь или как-то мы были и продолжаем быть дружны, вовсе не поэтому. Просто потому что я сама когда-то была в этой телеге. Телеге в смысле, не в смысле Телеграм, а в этом коллективе. Поэтому есть, конечно, люди, позиция которых соглашательская, коллаборационистская, пусть даже и молчание, которое для меня было большим разочарованием. Позвольте, я не буду называть имена. Мне кажется, они и так известны всем.
ВАДИМ РАДИОНОВ: А Павел Дуров и история, которая случилась во Франции, вы хорошо знаете Францию, хорошо знаете то, как всё работает во Франции. Вот история с Павлом Дуровым, следили за ней?
ЖАННА АГАЛАКОВА: Да, конечно, следила. Но я была в это время в отпуске, где у меня была очень плохая связь, признаться, интернет.
ВАДИМ РАДИОНОВ: Да, я тогда написал.
ЖАННА АГАЛАКОВА: Да, конечно, это был шок. Это был шок, конечно, этот арест.
ВАДИМ РАДИОНОВ: Но на ваш взгляд все-таки вот, поскольку я сталкивался с такой точкой зрения, в России нельзя доверять судам, и значит вообще нельзя доверять судам. Это мнение, которое я услышал от некоторых, кстати, либерально мыслящих людей. Ну не все, конечно, частные, просто такой очень контрастный случай. Насколько во Франции, скажем так, сейчас я упрощу вопрос до примитивного, может ли Павел Дуров рассчитывать на справедливость в рассмотрении своего дела во Франции?
ЖАННА АГАЛАКОВА: Павел Дуров такая фигура, где кроме обычных каких-то из юриспруденции движений, всё-таки это фигура политическая, хотя политикой он не занимается. Действует ли для него Уголовный кодекс Франции? Надеюсь, что действует, хотя… Видите, тут это слишком громкое дело, чтобы там можно было что-то подвинтить. Или вот как недавно Бакальчук сказал спасибо Кадырову, что меня выпустили. Шокировала это, честно говоря, фраза. То есть у нас, оказывается, выше закона есть ещё и Кадыров. Я не знала этого.
ВАДИМ РАДИОНОВ: Многих удивило.
ЖАННА АГАЛАКОВА: Да, но ошибки бывают. Вот тут все очень обсуждают громкое дело убийства студентки, юной девушки по имени Филиппин, которую изнасиловал и убил молодой человек, только что вышедший из тюрьмы, получивший предписание покинуть территорию Франции, потому что он гражданин другого государства, и который был в своё время в тюрьме как раз за насилие и сексуальную агрессию. Но его, тем не менее, отпустили и не проследили за его движением, за его отбытием из Франции. И он совершил это чудовищное преступление. Ошибка? Да, ошибка правосудия. Поэтому правосудие вершится людьми, конечно, по ошибке возможным. Но история с Дуровым очень интересна. Прямо интригует, чем дело закончится. Я не сомневалась, что его отпустят, кстати.
ВАДИМ РАДИОНОВ: В завершение хотел вас спросить такой вопрос, может быть, в каком-то смысле философский, но вы чувствуете себя сегодня свободным и счастливым человеком в этих условиях, в которых все мы оказались?
ЖАННА АГАЛАКОВА: Вопрос действительно философский, потому что быть ли свободным? Ну, конечно, нет, потому что есть обязательства. Есть много обязательств, моральных обязательств. Я чувствую мою вину за участие в этом промывании мозгов. Я думаю, что, наверное, она до конца моих дней будет, эта вина со мной. Можно ли быть свободным от этого? Ну вот уже нет, видимо. Нельзя быть свободным от тех же десяти заповедей, с которых мы начали разговор. Нельзя быть свободным. Чувствую ли я себя счастливой? Ну вот у меня две жизни сейчас. Одна, да, счастливая. Я живу в Париже, у меня всё хорошо. У меня прекрасная семья. Мне бы ещё работу хорошую вообще было бы классно. И в то же время каждое утро я просыпаюсь, и первое движение я тянусь за телефоном. И я смотрю, что там, кого ещё разбомбили, сколько жертв. Какой ещё закон они приняли, чтобы раздавить свободу и совесть в России. Поэтому я не могу сказать, что я счастлива, пока вот это не изменится. Это входит в мою категорию счастья просто. И это тоже.
ВАДИМ РАДИОНОВ: Спасибо вам большое. Спасибо, что в этот день, когда мы отмечаем наш миллион подписчиков, вы провели с нами.
ЖАННА АГАЛАКОВА: Поздравляю вас с этим миллионом. И желаю вам много-много других миллионов.
ВАДИМ РАДИОНОВ: Всего хорошего. Спасибо вам и всего доброго.