«И грянул Грэм»: Андрей Макаревич: о Дурове, Ярмольнике, Пугачевой, Кутикове, сыне, страхе, Машине времени
Когда власти от тебя что-то нужно, она называет себя Родиной. А я не очень понимаю, что такое предательство Родины. Я понимаю, когда Родина тебя предает, что произошло, скажем, в нашем случае, потому что я был с ней, и вдруг она развернулась на 180 градусов, Родина. А я не разворачивался, потому что я уверен в своих убеждениях, и они не изменились. И что, я должен развернуться вслед за ней только потому, что она это сделала? А почему она это сделала?..
Подписаться на канал «И грянул Грэм»
Поддержать канал «И грянул Грэм»
В. РАДИОНОВ: Здравствуйте! У нас на прямой связи музыкант, поэт Андрей Макаревич. Андрей Вадимович, здравствуйте!
А. МАКАРЕВИЧ: Привет!
В. РАДИОНОВ: Мы с вами встречались лет десять назад. И тогда в этом интервью вы процитировали Эдгара По, сказали, что более 80% людей на планете идиоты. Ну, у По было по-другому, там речь шла о том, что как можно верить большинству, если значительная часть людей идиоты? Вот тогда не было пандемии, тогда не было большой войны, тогда мы еще жили в совсем другом мире. На ваш взгляд, что-то изменилось в этой цифре в этом смысле?
А. МАКАРЕВИЧ: Количество идиотов осталось константным. И помимо Эдгара По, еще масса уважаемых людей это обстоятельство замечало, и Чехов, и многие другие.
В. РАДИОНОВ: А на ваш взгляд, от чего это зависит? То есть это какое-то некое мироустройство? То есть это количество необходимо для того, чтобы планета функционировала?
А. МАКАРЕВИЧ: Это условие природы такое. Ну вот как? Ну почему трава зеленая? Вот примерно так. Меня немножко другое пугает. Судя по тому, что в мире происходит, мне пришла в голову такая мысль, в общем, достойная сюжета фантастического фильма. Основное последствие ковида – это сильное поглупление. Но поскольку происходит это со всеми, кто переболел, а переболело огромное количество людей, естественно, мировая элита об этом молчит, потому что придется признать страшное, и все продолжают жить, как будто ничего не произошло. А то, что это произошло, видят многие, просто исходя из происходящих вот событий.
Например, с самого быта если начать, как чудовищно стали работать авиакомпании. Слушайте, после ковида уже прошло сколько времени, третий год пошел, вроде можно было бы как-то восстановиться. Нет, такое ощущение, что за стойками сидят люди, которые впервые увидели компьютер. Они долго на меня смотрят, потом так одним пальцем куда-то тыкают. Все это долго. Опоздание самолета на полтора часа – это даже не считается. Это уже норма. Это сейчас везде и у всех. Почему? Что случилось? Ну, а по поводу массовых реакций передовой общественности на некоторые мировые события даже говорить не хочется.
В. РАДИОНОВ: А это не компенсация? Поскольку, учитывая, сколько всего происходит, то упрощение – это некая защитная реакция. То есть разбираться во всех нюансах, разбираться во всех деталях, а лучше как-то спрятаться, разделить спектр на черное и белое и жить в этом относительно комфортном мире. Что это такая естественная реакция на уже последовавшие события.
А. МАКАРЕВИЧ: Я считаю, что для того, чтобы правильно упростить, нужен изрядный ум. Это непростая задача – упростить. А вот просто более глупыми глазами на это смотреть, непрофессиональными, некомпетентными, с заткнутыми ушами слушать – это не значит упростить.
В. РАДИОНОВ: Но это ведь тоже попытка не видеть что-то. То есть вот оглупление, даже не упрощение. Это как у Киза в «Цветах для Элджернона», как он видел мир в начале книги, как он видел мир в середине книги, и как он вернулся к тому, как он видел мир. Даже у Киза все это прописано. Он видел мир совсем по-другому. И он был счастлив в этом своем состоянии, когда он не мог оценить то, что на самом деле происходит. Или был иллюзорно счастлив, может быть.
А. МАКАРЕВИЧ: Ну, это красивая история, конечно. Но если мы будем говорить о каких-то практически применимых бытовых вещах, с которыми вынуждены сталкиваться в жизни каждый день, это не совсем так получается, к сожалению.
В. РАДИОНОВ: Это вопрос исключительно о неком таком прикладном значении человеческой жизни или речь идет в том числе о неком эмоциональном состоянии? Потому что вот я вчера пересмотрел фильм «Начни сначала», в котором вы играли главную роль, Николая Ковалева, того самого барда. Я отловил себя на мысли, мне просто интересна вот эта история этого барда.
Я в двух словах перескажу сюжет, что молодой парень, который хотел состояться как музыкант, у него появляется поклонница, и когда критик, его исполнял Ролан Быков, на него пишет разгромную статью, она его защищает, но так, как умеет, по-хулигански. И он потом идет договариваться с этим критиком, чтобы ее выпустили из милиции, и она его не проклинает, но отвергает, потому что он показался ей слабым. То есть нужна очень четкая, какая-то выстроенная, стереотипная модель поведения для того, чтобы она его приняла. И ведь это часто бывает, что либо черное, либо белое, такое радикальное проявление. А то, что он попытался ради нее и пошел на компромисс ради нее, она это не оценила.
А. МАКАРЕВИЧ: Если говорить о фильме, там речь, конечно, о таком чудесном юношеском романтизме, от которого до экстремизма один шаг в хорошем смысле этого слова. И как правило, это проходит у людей с возрастом. Этому всегда место и время. Это твое чистое мировоззрение на определенном отрезке жизни.
В. РАДИОНОВ: Как у вас это проходило? И как это трансформировалось и видоизменялось? И вот избавление от чистого романтизма – это болезненная история или не обязательно болезненная история?
А. МАКАРЕВИЧ: Я никогда не занимался самоанализом. Мне копание в себе не доставляло удовольствия. Я не помню каких-то глубоких личных потрясений. Нет, были, конечно. Но, например, такого типа. Когда мне было там 14 лет, я, раскрыв рот, смотрел на любого гитариста, который играет лучше меня, а они все играли лучше меня, потому что я вообще не умел ничего играть, я был убежден, что вот хороший музыкант ну не может быть плохим человеком, ну никак, потому что он слышит голос Бога, он его воспроизводит. Может и еще как, оказывается. Потому что есть профессия, есть ремесло, есть вдохновение, а есть голос Бога. Это все немножко разные вещи.
В. РАДИОНОВ: Вы как раз в одном из интервью рассказывали, как открыли для себя группу Beatles. И если я правильно помню, цитирую по памяти, такое ощущение, что до этого момента в ушах было вата, а потом как будто уши освободились.
А. МАКАРЕВИЧ: Абсолютно. Причем я вот физическое это ощущение помню до сих пор, хотя прошло там 60 лет, грубо говоря.
В. РАДИОНОВ: Вот в чем феномен Beatles? Вот сегодня, спустя десятилетия, его можно объяснить?
А. МАКАРЕВИЧ: Лучше всех Борька Гребенщиков объяснил, мне кажется, лаконично: вот они оказались просто в луче света небесного, который упал в город Ливерпуль тогда-то и тогда-то. Причем это доказывает тот факт, что они даже жили вот рядом. Ливерпуль вот такой, в общем. И ничем он таким культурным не славился в то время. Жуткий портовый городок такой провинциальный. Но вот этот божественный луч упал так, что он захватил вот такой кусочек. Вот они здесь жили территориально. Меня это объяснение устраивает абсолютно.
В. РАДИОНОВ: То есть это вопрос чуда в каком-то смысле?
А. МАКАРЕВИЧ: Это вопрос чуда. Я много лет занимался анализом. В те годы я переслушал огромное количество групп на этой же волне моды, в этом же жанре и в других жанрах. И вот они все были хорошие, а некоторые были очень хорошие, а некоторые были удивительно хорошие, и потом лежала, может быть, не очень широкая, но бездонная пропасть между ними и Beatles. И все. Ее никто не перепрыгнул.
В. РАДИОНОВ: Ну вот влияние на вас как на музыканта и вообще вот это, то, что очень любишь, и когда начинаешь делать свое, насколько большой соблазн остаться в притяжении этой группы, этого такого музыкального кода? И как из этого вырываться?
А. МАКАРЕВИЧ: Это смешно довольно. Потому что я когда слушаю какие-то наши самые первые записи, Господи, как мы хотели быть на них похожими! Не умом, мы душой к этому рвались. Поэтому мы играли на гитарах так же. Мы какие-то интонации их пытались перенести в наше русскоязычное не очень чистое пение. На самом деле, это школа. Это вот такая школа.
У них-то, на самом деле, я научился другому совсем. У них был невероятно честный и абсолютно некоммерческий подход к тому, что они делали. Они никогда не повторялись. И на них совершенно не производило впечатления то, что предыдущий альбом имел успех, поэтому надо сейчас писать следующий исходя из этого опыта. Нет, они делали все наоборот. Они с удовольствием ломали то, что сделало их известными, и опять становились известными.
Мы сейчас можем говорить, что была такая вообще чудесная эпоха, когда модно было делать по-другому, когда модно было быть не как все. Сейчас ровно наоборот. Сейчас все машины зализали под один общий эталон. Уже ты не отличишь внешне, где Mercedes, где Volvo. Почему? Это какие-то умные дяденьки сидят и придумывают законы маркетинга. И в музыке то же самое происходит. И я это ужасно не люблю.
В. РАДИОНОВ: Вот эти революционные изменения в искусстве, в технологиях – это же часто уход от некого стандарта. Это что-то совершенно новое. Когда Джобс и Возняк представили iPhone, это было что-то совершенно другое. И теперь iPhone – это неотъемлемая часть нашей жизни. И так и в музыке, и в любом другом.
А. МАКАРЕВИЧ: Послушай, сколько лет назад придумали iPhone?
В. РАДИОНОВ: Он примерно 15 лет, мне кажется, существует.
А. МАКАРЕВИЧ: И вот эти все 15 лет все производители этих телефонов косят под iPhone внешне. Придумайте что-нибудь другое. Нет, они боятся. Потому что вот это уже продается, это проверено. Человек хочет то, что проверено.
В 1968 году невозможно было себе представить музыканта, если это не какая-то дешевая попса, который решил сделать что-то, как кто-то. Кидались в эксперименты, не всегда удачные, но это всегда было свое лицо узнаваемое. Были невероятно узнаваемые команды. Сегодня продюсер говорит: «Так, сегодня барабаны пишутся вот так, потому что так модно. И вот нашли еще вот такой звук модный. Давай это использовать». Да идите вы к черту. Я это уже слышал у кого-то. От вас хочу слышать другое.
В. РАДИОНОВ: А на каком этапе музыкант, человек может себе позволить сказать продюсеру «иди к черту»? Это же тоже история, как я понимаю, непростая. То есть вы как Андрей Макаревич можете позволить. А молодой музыкант может? Я сейчас говорю в таком стереотипном плане. Я думаю, нет, молодой-то не скажет, потому что он зависит. Разные молодые. И понимаю, что я сейчас тоже иду по пути упрощения. Но тем не менее, вот эта возможность пройти против течения. Это же сложно всегда грести против течения.
А. МАКАРЕВИЧ: Это два варианта может быть. Или это настолько самостоятельный музыкант, что он вообще не смотрит на продюсера как на икону. Либо ему повезло повстречаться с продюсером, которых крайне не много, который согласен на эксперимент, который тоже готов рискнуть, потому что он увидел в этом музыканте что-то, что может выстрелить неожиданно.
В. РАДИОНОВ: А внешние потрясения? Вы как раз упомянули 1968 год. Это подавление «Пражской весны». Кундера потом пишет «Невыносимую легкость бытия». И понятно, что Советский Союз – это совсем другая экосистема: многое не доходило, о многом потом узнавали в пересказе. Но тем не менее это тоже такое пробуждение – «демонстрация семерых», когда они вышли, и Вацлав Гавел сказал, что у чехословаков есть по крайней мере семь причин не ненавидеть весь Советский Союз.
Вот эти внешние факторы, они влияют каким-то образом на то, что происходит в культуре и в творчестве? Вот я упомянул 1968 год и подавление «Пражской весны», то, что сделал Советский Союз. Ну, поскольку вы упомянули 1968 год.
А. МАКАРЕВИЧ: Это совсем не внешний фактор. Это достаточно глубинный фактор. Вообще, крушение оттепели, крушение надежд, крушение иллюзий – это очень болезненная история. У нас в нашей жизни уже это происходило, но, пожалуй, медленнее, если говорить об оттепели горбачевской. А там это было довольно контрастно, довольно жестко. Хрущев дал втык писателям и художникам, был манеж. Ну, так все обломалось довольно принципиально.
В. РАДИОНОВ: Это цикличность российской истории. То есть смерть Сталина, смещение Берии, оттепель, крушение оттепели, застой, перестройка (тоже можно назвать оттепелью), потом Путин и так далее. Вот есть ощущение некой цикличности в российской истории. Это совпадение, просто так случилось или это некая закономерность все-таки?
А. МАКАРЕВИЧ: Я думаю, что это природная закономерность. И касается это не только российской истории. Я думаю, что такие же вещи можно проследить в любой истории. Может быть, это будут не такие яркие разноцветные круги. Но это смена времен года, смена сезонов, смена дня и ночи. На этом весь живой мир устроен. И вот эта человеческая масса – это не исключение. Это часть природы.
В. РАДИОНОВ: Но это контролируемая часть природы? В других странах же не происходит того, что происходит в России и с Россией. Вот в чем особенность?
А. МАКАРЕВИЧ: В той или иной степени происходит в экономике, происходит в политике. Политика становится внутренняя, да и внешняя то более мягкая, то более жесткая, то идут какие-то обострения, то вот опять со всеми договорились, пошел какой-то расцвет, потом – бабах, кризис. И я уверен, что есть исследователи, которые выстраивали графики, и графики подтверждают то, о чем мы сейчас говорим. Это пульсации.
В. РАДИОНОВ: Но графики при этом не предсказывали войну, вот то, что случилось в 2022 году.
А. МАКАРЕВИЧ: Война – это предельная степень обострения отношений. Именно войну предсказать, наверное, трудно. А возможность войны предсказать, конечно, можно.
В. РАДИОНОВ: Ну вот Россия и российское общество, которое прошло через несколько войн. Возьмем даже пример Второй мировой, Великой Отечественной. Это очень болезненная, травмирующая история. Казалось бы, травмирующая. Потом Афганистан, потом две чеченские, Грузия и так далее. И вот теперь украинская война, самая кровопролитная и масштабная в Европе со времен Второй мировой войны. Вот где слетели предохранители, на ваш взгляд? Почему общество, которое, в общем…
Я общался с моими бабушками и дедушками, которые прошли войну. Никакого шапкозакидательства никогда не было. Боль, грусть и со стороны моей бабушки желание всех всегда накормить, потому что она прошла и знает, что такое голод. И вот быстро это переключилось. То есть стало в какой-то момент вот это «можем повторить» некой навязчивой идеей.
А. МАКАРЕВИЧ: Очень хорошо пропаганда поработала, неожиданно профессионально. У нас редко что профессионально делается, а вот это получилось. Но я могу сказать, что происходит в мире, например, поскольку я в Израиле живу. После нашей трагедии октябрьской где-то месяц прогрессивная общественность говорила: «Да, да, ну действительно, террористы на вас напали. Это очень плохо. Да, мы понимаем. Но…» Дальше шло длинное «но», как мы, оказывается, угнетаем палестинский народ. Это время быстро прошло. Теперь они говорят: «Да нет, это Израиль напал. Вы чего? Это Израиль напал на Газу. А вот эти кадры, где младенцев пополам разрубают, это фейк». Всё. Разговаривать бессмысленно, бесполезно.
В. РАДИОНОВ: Вот эта краткосрочность, которая в том числе, как мне кажется, связана и с технологиями… Потому что очень быстро новость вытесняет другая новость. И мы вот недавно делал делали несколько спецвыпусков про ИК-19, например. Уже мало кто помнит, что случилось в ИК-19 в Волгограде. Это уже новость, которая ушла. А это было всего два дня назад. Сейчас – Павел Дуров. И эта новость уйдет, наверное, очень быстро. Вот эта краткосрочность, мгновенное устранение новости из повестки – это же новая реальность, в которой мы живем.
А. МАКАРЕВИЧ: Это то, с чего мы начали. Или это осложнение после ковида, или просто мозги разлагаются у людей. Что-то случилось с головами.
В. РАДИОНОВ: Вы, кстати, пользуетесь Телеграмом? Для вас эта площадка имеет значение?
А. МАКАРЕВИЧ: Наверное, не больше, чем остальными. Я пользуюсь Вотсапом, наверно, чаще и пользуюсь по старинке Фейсбуком. Хотя у меня есть канал в Телеграме.
В. РАДИОНОВ: Вот история с Павлом Дуровым вызывает в вас какой-то отклик, такой чисто человеческий?
А. МАКАРЕВИЧ: Слушай, она у меня вызывает некоторое удивление, притом что я острых симпатий к нему как к человеку не питал из-за некоторых его заявлений и действий. Но меня страшно раздражает другое. Тебя как профессионала просто… Это тоже стало трендом таким.
Вот мы узнали, что арестовали Дурова. На следующий день суд должен предъявить обвинение. И тогда мы все поймем, что произошло. Нет, весь вечер заполнен разговорами умных и очень умных людей, которые говорят: «Я считаю, что это произошло из-за этого. А я думаю, что…» Я думаю, черт возьми, да какое это имеет значение, что ты там думаешь, какой бы ты умный ни был? Ну потерпи один день. Мы завтра узнаем правду. Вот это то, из чего сегодня вообще состоит эфир на 90%. Меня это тоже огорчает.
В. РАДИОНОВ: Вот эта травля и безапелляционность суждений. Потому что вы как человек известный сталкиваетесь с этим, я предполагаю, достаточно часто, когда навешиваются ярлыки, когда начинаются обсуждения: Макаревич то, Макаревич то, Макаревич сделал или даже не сделал то, но мог сделать то. То есть к этому вообще можно привыкнуть? То есть к тому, что тебя судят без суда. И непонятно, кто тебя судит. Но тем не менее это происходит в публичном пространстве.
А. МАКАРЕВИЧ: Вот для меня очень важно, кто меня судит. Если меня судит человек, которого я уважаю и знаю, да, на меня это произведет большое впечатление. Если это кто-то и я даже не знаю, платные это боты или просто мудаки, я стараюсь это не замечать. У меня Фейсбук устроен таким образом, что комментарии могут оставлять только мои друзья. Поэтому у меня это пункт обмена новостями между людьми, которые действительно друзья. Не формальный интернетный друг, а друг по жизни. И мне интересно, я смотрю: вот Иртеньев то написал, вот этот туда поехал, Быков там, там. Я получаю новости о людях, которых я люблю и которые мне интересны. Мне этого вполне хватает.
В. РАДИОНОВ: А вот этот синдром белого пальто, о котором нередко говорят (опять же стереотипное упрощенное обозначение, но для того, чтобы было понятно, я его как раз использую), когда, например, берут какие-то эпизоды из прошлого доковидного, довоенного, вообще из другой жизни и говорят: «Макаревич встречался с Медведевым или был на встрече с Путиным той же, где был Шевчук». И это тоже по-разному подается. Потом, как мы знаем, многие не читают дальше заголовка, но используют это в качестве такого «а вот смотрите, сотрудничал с режимом, раз ездил там и руку пожимал». И это тоже новый такой тренд сейчас – вытащить что-то из того прошлого и сказать, что вот смотрите.
А. МАКАРЕВИЧ: Это не новый прием. Это не сегодня придумали. Надо кого-то обгадить. Есть несколько способов, как это сделать. Есть даже методички, как это делать.
В. РАДИОНОВ: Вы с Юрием Шевчуком поддерживаете, кстати, отношения? Мы недавно узнали, что он наш зритель, что очень приятно для нас по-человечески.
А. МАКАРЕВИЧ: Я к нему очень хорошо отношусь. Но как-то так случилось, что мы… Не могу назвать нас близкими друзьями. Мы редко общаемся просто.
В. РАДИОНОВ: Вот эту встречу, на которой присутствовали вы и Шевчук, ну, «Юра, музыкант» где как раз Юрий Шевчук рассказывал Путину.
А. МАКАРЕВИЧ: Это было 100 лет назад, да.
В. РАДИОНОВ: Эта встреча была этапной, как вы думаете? Или мы сейчас ее несколько переоцениваем, что это было некое такое развенчание мифа о Путине в каком-то смысле, вот это видео?
А. МАКАРЕВИЧ: Был скандальчик среднего размера. Я не думаю, что эта встреча перевернула мир. Юра выступает отважно, честно, не всегда слишком мудро, на мой взгляд. Путин профессионально по-гэбэшному сводит все на ничего.
Мне было очень жалко Чулпан в этой истории. Вообще все это было рассчитано на совершенно другое. Она занимается всю жизнь святым делом совершенно. Она очень много сделала. Не все это знают и не все это хотят знать. Так вот, планировалось это как разговор о клинике, которую ей помогли профинансировать, для детей, больных раком. Путин пришел с папочкой, где у него лежал отчет. Он начал с того, что он перед ней практически отчитывался, что сделано то-то, то-то, то-то, это проплачено, это построено.
А потом Юра спросил: «А любые вопросы можешь задавать?» «Да любые, конечно», – сказал Путин. – «А вот мне сказали, что не любые». Ну, Путин попытался… А что я пересказываю все, что было? Все это мы видели. Мне показалось немножко просто по отношению к Чулпан нехорошо взять и нужную деловую встречу перетянуть вот сюда. Хотя все, что он говорил, было абсолютно правильно.
В. РАДИОНОВ: Вот эта трансформация зла, если можно так сказать, о том, во что превратился Путин. Поскольку если вспомним фильм Виталия Манского «Високосный год», он как раз с ним говорит еще в начале его президентского срока, и Путин его уверяет в том, что он не хочет оставаться долго и не хочет оставаться там пожизненно. И потом был фильм уже, который Манский снял спустя много лет, назывался «Свидетели Путина», где мы видим совсем другую историю. Для вас вот эта трансформация, наблюдая за ним, она кажется естественной? Опять же, я понимаю, что в голову мы ему не залезем, но тем не менее, если порассуждать, что он верил в то, что он ненадолго, что отработает срок и уйдет.
А. МАКАРЕВИЧ: Трансформация совершенно закономерная. Потому что не зря придуманы сроки для президента. Не может с человеком не произойти трансформации, если каждое утро начинается с того, что его целуют в попу. Ну не может. Человек – мягкая вещь, как Платонов писал. Другое дело, что степень трансформации может быть разной. Путин бьет рекорды.
В. РАДИОНОВ: Вот вы упомянули Платонова. Если вспомнить «Котлован» или, конечно, «Сокровенного человека» про некую обыденность зла… Мне кажется, история в первых строчках романа «Сокровенный человек» очень показательна, когда Пухов стоит и режет бутерброд на гробе своей жены. Не потому, что он ее не любит, а потому, что ему хочется есть.
Вот эта история про опять же в каком-то смысле адаптацию и принятие того, что происходит. Человек – мягкое существо. И человек встраивается, даже не будучи плохим или хорошим. Просто какая-то часть людей выбирает эту жить.
Ну и Платонов в «Котловане» сформулировал идею, что просвета нет, и даже та появившаяся девочка в конечном итоге усиливает тьму, потому что она погибает. И вот это некое предсказание, предупреждение, которое во многих литературных произведениях, советских литературных произведениях, получается, что чтобы ни попытался делать правитель современной России, он все равно строит котлован, вот так устроена система, так она закольцована. Я правильно понимаю?
А. МАКАРЕВИЧ: Горбачев не пытался. Другое дело, что у него не так много времени было. И я так понимаю, что он совершенно себе не представлял, что надо. Что – он представлял, а вот как – у него были представления приблизительные. И по-другому быть не могло, не был такого опыта. Это не умаляет его достоинств, не умаляет его отваги и вообще порядочности. Слушайте, он ушел бессеребренником абсолютно. По-моему, единственный из всех наших властителей.
Мы не всегда знаем, какая длина волны. Вот она сейчас внизу, потом она пойдет вверх. Но она пойдет вверх завтра или через десять лет, или через 25. Для истории это не принципиально. А для нас принципиально, потому что через 25 лет мы уже не доживем. А вот если это завтра, ты полон ожиданий, и у тебя голова и сердце уже там, и ты думаешь, как все это будет здорово и что ты будешь тогда делать. И получается совсем другое произведение. И не только произведение.
Я понимаю, что мы сейчас где-то глубоко внизу. Пойдет ли эта синусоида еще ниже или вот она завтра ни с того ни с сего повернет вверх? Мы могли предположить, что Пригожин выкинет фортель такой? Нет, конечно. Мы живем в ситуации, когда каждый день может произойти любая неожиданность.
В. РАДИОНОВ: Это такой день гнева? Я вспоминаю вашу песню «Битва с дураками» и финал этой песни про то, как мало нас осталось. Если не рифмовать, мысль примерно такая.
А. МАКАРЕВИЧ: Песня извинительная в смысле возраста, в котором она была написана.
В. РАДИОНОВ: Ей более 40 лет ведь, этой песне, да?
А. МАКАРЕВИЧ: Ей более 50, по-моему. Я был крайне молод, примерно, как героиня фильма «Начни сначала». И, конечно, был максималистом страшным, что совершенно естественно. Сейчас бы мне показалось не очень красивым заканчивать песню мыслью, что вот вы все дураки, а мы с друзьями нет, пусть даже это и правда. Но как-то говорить со сцены об этом не очень хорошо.
В. РАДИОНОВ: Игорь Тальков же как раз поднимал тему в песне «Вернусь в страну не дураков, а гениев». Опять же, я, конечно, искусственно не провожу мостик и делаю перекличку, но вот это наше такое, наверное, где-то существующее желание у каждого человека жить в мире, который нам понравится, чтобы все были умными и хорошими.
А. МАКАРЕВИЧ: Любой нормальный человек хочет, чтобы было хорошо. Как бы тут вот все уже ясно.
В. РАДИОНОВ: Но вот хорошо не бывает. И, наверное, где-то ты с этим вынужден как-то смириться. А смиряться не всегда получается.
А. МАКАРЕВИЧ: А если бывает, то очень недолго.
В. РАДИОНОВ: Вот эта история про перестройку, про гласность, про начало 90-х, которая очень по-разному воспринимается. Я, конечно, был ребенком и сужу только по своим родителям, как они это переживали. Они сделали все, чтобы нам с братом было хорошо. Хотя сейчас я понимаю, насколько им было непросто. В то же время, вот это ощущение свободы, которое, будучи ребенком, я тоже ощущал. Просто здесь закономерен вопрос: а почему не получилось? Потому что, условно говоря, не было денег и благосостояние у многих людей упало? Или потому, что вот этой волны желания дышать свободно, читать то, что ты хочешь читать, и так далее, оно все-таки не стало такой некой идеей, победившей холодильник, грубо говоря?
А. МАКАРЕВИЧ: Оно не могло стать идеей, потому что оно не являлось идеей населения страны. К большому сожалению, население было измордовано сначала царской властью, потом советской, утрамбовано, безмолвно, запугано, очень малообразованно, затюкано пропагандой и ничего не хотело. – «Еды побольше бы и не трогайте. Не трогайте нас, главное. Давайте сами там как-то». Конечно, их напугали. Они представления не имели, а что это, как это. – «Это что, мы прямо сейчас сами пойдем? А разрешение спросить? А кто этим руководит?» А никто. – «Как это?» Другое устройство головы.
Я очень хорошо помню год 1973-й. «Машина времени» уже несколько лет. Мы искали клуб какой-то, чтобы пристроиться, чтобы аппаратуру хранить, репетировать.
– «Кто у вас руководитель?»
– «У нас нет руководителя».
– «Как?»
Я говорю: «Ну вот так. Нет. Знаете группу Beatles? У них нет руководителя. Художественный руководитель – Пол Маккартни».
– «Нет, нет, так не может быть. Вы должны выбрать руководителя».
Ну все. Головы форматируют в раннем возрасте.
В. РАДИОНОВ: А прочитанные книги? Причем нередко одни и те же книги. Я знаю людей, которые так же, как и я, любят Стругацких, но с которыми у нас кардинально различаются взгляды по поводу происходящего, по поводу войны. Хотя мы читали одни и те же книги.
У нас даже была однажды дискуссия, как интерпретировать «Обитаемый остров». Ты смотришь на Максима Каммерера, который прилетел на планету, и воспринимаешь его в качестве героя, который освобождает, или смотришь с точки зрения государства, что прилетел смутьян, который пытается внести смуту, и давайте мы его лучше устраним, чтобы все было хорошо. И я слышал такую точку зрения, что «Обитаемый остров», который часто сейчас вспоминают в контексте пропаганды и так далее. Вот есть и такой взгляд на эти вещи.
А. МАКАРЕВИЧ: Одна правда против другой правды. Правда у каждого своя. А истина сокрыта, как правило. Меня другое пугает. Вот у меня нет никакой уверенности, что наши дети будут читать книги, которые для нас просто являлись культурным кодом каким-то. Они однозначно их не будут читать. То есть они из вежливости для нас могут их полистать. Но они останутся к ним холодны. И эти книги им ничего не скажут. Потому что воздух, из которого эти книги сотканы, он давно изменился, он ушел.
В. РАДИОНОВ: А воздух Мандельштама или Ахматовой, или Цветаевой?
А. МАКАРЕВИЧ: Поэзия немножко другое. Потому что поэзия – это все-таки музыка слов. Музыка живет дольше. Божественная мелодия может жить очень долго. Чем она ближе к Богу, тем дольше она будет жить. Проза все-таки гораздо более информативна.
В. РАДИОНОВ: Есть такая точка зрения, что поэзия быстрее достигает цели, потому что это такая реакция. Мы видим стихи Жени Беркович, например, которая сейчас находится в заключении, является политзаключенным. Есть такая версия, я не знаю, так ли это на самом деле, что посадили ее в том числе из-за стихи. А проза вот о том, что происходит, еще не написана, потому что не пришло время Ремарка, который через достаточно большой промежуток времени написал «На Западном фронте без перемен» и рассказал о том, что происходило с душами немецких солдат. А его произведения тоже живут. Так что проза может, как мне кажется, тоже…
А. МАКАРЕВИЧ: Будут читать Ремарка так, как его читали 50 лет назад? Я сильно сомневаюсь. Совершенно точно не будут читать Ильфа и Петрова, например, потому что совсем стало непонятно, про что они шутят. А они шутили очень смешно. Но объекты шуток давно исчезли.
В. РАДИОНОВ: Литературный конструктор до сих пор актуален, мне кажется, если мы возьмем «Золотого теленка».
А. МАКАРЕВИЧ: Слушайте, поэзия, да, она может производить очень сильное впечатление. При одном условии – если человек поэзию слышит. Мне присылают чудовищные стихи, и я понимаю, что человек не может отличить качество этого стиха от Пастернака. – «Но там же рифма, и у меня вот в рифму тоже. И во дворе хвалили очень. И советуют записать альбом». Что я ему могу сказать? Ничего. Я просто не отвечаю.
В. РАДИОНОВ: Ну, почувствовать, вот как с Beatles, с чего мы начали разговор. То есть когда мы читаем Бродского, мы же понимаем, даже если там не будет стоять фамилия Бродский, прочитав эти стихи, мы поймем, что это не графомания.
А. МАКАРЕВИЧ: Мало того, мы его узнаем через восемь строчек, потому что его музыка узнаваема. Но это мы поймем, потому что мы читали Бродского и не только его. А есть люди, которые кроме Асадова ничего не читали. А некоторые и его не читали. «В лесу родилась елочка» и «Владимирский централ».
В. РАДИОНОВ: А вот, кстати, «Владимирский централ». Радио «Шансон» в свое время стало одной из самых популярных российских радиостанций. Шансон – это весьма условное обозначение. С французским не сравниваем. Это история отдельная. И это ведь тоже часть культурного кода. Потому что Гинзбург, Шаламов, Солженицын, в конце концов, это история про лагеря.
А. МАКАРЕВИЧ: Абсолютно понятно. Когда полстраны сидело, полстраны охраняло, то это не может не наложить след на культуру. И, конечно, наложило колоссальный. Я больше вам скажу, скажем, почти все кантри-песни американские – это точно такие же тюремные песни с точно такими же сюжетами: он ее полюбил, она ему изменила, он убил ее, потом его, и на могиле сына мать-старушка плачет. Вот просто можно переводить дословно. Это естественно.
Другой вопрос – это вопрос качества. Встречаются каторжанские песни удивительно красивые, удивительно талантливые. И чаще всего они уже по-настоящему народные, ибо автора установить невозможно. Есть такая песня «Черная ленточка». Я пытался найти автора. Она невероятно красивая. Это же Шукшин сказал: «Искусство – это не про что, а это как». Перескажи своими словами «Ромео и Джульетту». Скучный детектив.
В. РАДИОНОВ: На ваш взгляд, насколько вот эта травма, лагерная травма, она определяет настоящие?
А. МАКАРЕВИЧ: Я полагаю, что в большой степени. Хотя сам этого опыта, по счастью, пока не имел. А о других рассуждать легко, конечно.
В. РАДИОНОВ: Но а осмысление не произошло? То есть когда открылись вот эти окна, когда был опубликован Солженицын, когда был опубликован Шаламов, когда о том, что происходило в системе ГУЛАГа, стало известно, это не стало неким отрезвляющим элементом?
А. МАКАРЕВИЧ: А вы помните, как читали Солженицына, какие тиражи были у «Архипелага», а до этого как в метро передавали друг другу в газетку завернутые? Читали, поражались. Это произвело колоссальное впечатление и на весь мир. И прошло. Мы не можем долго страдать по одному поводу. Тема сменилась.
В. РАДИОНОВ: А то, что ВСУ вошли в Курскую область? Вот она каноническая международно признанная территория России, воспетая в том числе в кинематографе, Курская дуга, Великая Отечественная и так далее. И сейчас мы видим совсем другую историю. То есть не видим там добровольцев, которые записываются, чтобы воевать, и так далее. Это тоже, получается, такое великое развенчание мифа о том, что ну вот ни пяди русской земли? Вот сейчас на этом конкретном примере.
А. МАКАРЕВИЧ: Есть много развенчаний. Первое – это миф о непобедимости русского оружия и лучшей армии в мире. Второе. Любой вход армии куда-то, любые разрушения, любые смерти, с этим связанные – это всегда ужасно. Но у меня только один вопрос. А что же вы, жители Курской области, может, вы не за того президента голосовали в свое время или поддерживали так хорошо? Ну, это же война, которую начала ваша страна. А в войне бывает ответка, она прилетает.
В. РАДИОНОВ: Много вопросов в Телеграме от наших зрителей. Начну их зачитывать. Вот Дэнни Икс спрашивает: «Общается ли Андрей Макаревич с Леонидом Ярмольником и как относится к его позиции?»
А. МАКАРЕВИЧ: Я очень давно с ним не общался. Во-первых, мы живем в разных местах. Во-вторых, слушайте, ну все большие дяденьки уже, да? У каждого своя позиция. Мне не всегда это бывает интересно. Позиция человека – это его крест, который ему и нести. И совершенно у меня нет желания это обсуждать.
В. РАДИОНОВ: Здесь, знаете, мне кажется, интересно, как мы воспринимаем иногда актеров и их образы. Потому что один, не знаю, недооцененный фильм Германа или переоцененный фильм Германа – это «Трудно быть богом», в котором Ярмольник сыграл дона Румату. И мы знаем историю этого героя, историю этого персонажа из романа Стругацких. И вот некое такое олицетворение: вот смотрите, он же сыграл дона Румату, ну как же так? Ну то есть почему? И я понимаю, что это такая ловушка – переносить образ на актера. Но это часто происходит.
А. МАКАРЕВИЧ: Ну да. Тогда придется признать, что Никулин был балбес всю свою жизнь, а Штирлиц вообще штандартенфюрер. Бедный Тихонов. И потом тогда уже в фильме «Доживем до понедельника» ему как-то не очень веришь. Нельзя. Нет, ну артист – это инструмент. Артист – это инструмент в руках режиссера.
В. РАДИОНОВ: Павел спрашивает: «Андрей Вадимович, здравствуйте. На ваш взгляд, стоит ли отделять произведения, написанные самими музыкантами, от их личности? Приведу небольшой пример. Ведь вы, наверное, знаете, что в 80-е среди молодежи была популярна песня “Мое поколение”, которую пела группа “Алиса”. И тогда эта песня цепляла настроения масс. Правда, теперь, конечно, вряд ли кто-то ее осмелится спеть ввиду всем известной позиции самого Константина Кинчева».
А. МАКАРЕВИЧ: Вообще, у меня в молодые годы было правило: если тебе нравится картина, не знакомься с художником – испортишь впечатление и о художнике, и о картине заодно. Лучше не знать. А песня, после того как она написана, она начинает жить самостоятельно, она отрывается от своего создателя. Поэтому бывает все что угодно. Бывают очень хорошие песни у разных людей, скажем так.
В. РАДИОНОВ: У вас случались такие человеческие разочарования, когда вам нравилось написанное, созданное произведение, а потом вы лично знакомились с человеком и понимали, что вам так не по пути, мягко говоря?
А. МАКАРЕВИЧ: Ну вот прямо чтобы вот как ножом по сердцу, нет. Ну, бывало, что я его себе представлял несколько иначе, скажем так, а он оказывался другим. Это не имеет никакого значения. Его там песни или стихи от этого хуже не стали.
В. РАДИОНОВ: А к вам существует такое отношение? Потому что когда я говорил, что у нас будет Андрей Макаревич, мне многие говорили так: «Это один из самых сложных собеседников для интервью». Такая легенда существует о вас, что брать интервью у Макаревича бывает очень непросто.
А. МАКАРЕВИЧ: Легенда существует по одной простой причине. Довольно часто на вашем месте сидит идиот. Вот ему нужно вытащить из меня каких-то два признания, которые он сам себе придумал, потому что они абсолютно не соответствуют тому, что я думаю и чувствую. Меня это начинает бесить просто. Я вообще люблю профессионализм во всех его проявлениях и очень не люблю дилетантство, особенно воинственное.
В. РАДИОНОВ: Вопрос от Лили: «Андрей Вадимович, во-первых, благодарю вас за ваше замечательное, вдохновляющее творчество и ваши медийные появления, интервью и беседы. Позволяют прочистить голову и продышаться. Во-вторых, вы говорили еще, кажется, в 2022 году, что пишете и оформляете для своего сына уникальную книгу ручной работы. Завершили ли вы ее? Ужасно хочется увидеть ее хотя бы на фотографии».
А. МАКАРЕВИЧ: Я ее завершил и довольно давно. Ее нет смысла переводить в полиграфию именно потому, что это хендмейд. Она потеряет все свое очарование. Знаете, много сотен лет, а то и тысяч, книги писались вручную, в этом что-то есть. И рисунки, сделанные вручную, они тоже, в общем, это оригиналы. Она большая, тяжелая ее иногда даю полистать гостям, лучшим друзьям.
В. РАДИОНОВ: Еще один вопрос от зрителей: «Как вас изменило рождение сына? И изменило ли?»
А. МАКАРЕВИЧ: Я не думаю, что оно меня изменило, потому что это мой не первый, не второй и не третий ребенок. Просто больше волнений прибавилось. Когда человек очень маленький и неловкий, ему все интересно. Ты все время боишься, что он сейчас споткнется, хлопнется, разобьет коленку. Через секунду это и происходит. Он начинает плакать. Его жалко. Ну вот мелочи такие тебя окружают, в общем. Ну и боишься еще больших вещей, каких-то страшных, что выскочит на дорогу, а там машина, или ракета упадет где-то рядом. Такие вещи.
В. РАДИОНОВ: Кстати, у нас вот был Дима Зицер буквально на днях. Он говорил, что родительство в каком-то смысле построено на страхе. Я хорошо вас понимаю, потому что я тоже отец, который переживает. У меня жена спокойнее, чем я, когда я говорю: «Так, подожди, не выходи, стой рядом со мной», еще что-то и так далее.
А. МАКАРЕВИЧ: Причем я себя помню, в общем, маленьким, как этот родительский страх меня доставал, как мне хотелось себя чувствовать самостоятельным, чтобы все время не кутали меня, не кричали «не забудь шапку», не подглядывали, как я пошел, как я спущусь по лестнице. Вот это. И я его тоже понимаю сейчас. Но ничего поделать с собой не могу.
В. РАДИОНОВ: Но здесь вопрос, как найти баланс, как вспомнить себя.
А. МАКАРЕВИЧ: И вообще как бы в мире найти баланс. Как бы хорошо все было.
В. РАДИОНОВ: В мире пока не получается. Но ваш переезд в Израиль. Получилось из войны в войну. Вот эта история, октябрь. У нас много зрителей из Израиля. И нам как раз тоже писали об этом. Страшная, страшная история, которая произошла и которая, мы тоже видим, как будто была вычеркнута из информационного пространства. Уже октябрь не вспоминают так часто. Для вас лично вот это переживание.
А. МАКАРЕВИЧ: Маленький ближневосточный конфликт. Да и про Украину особо уже не вспоминают. Ну что, воюют, да. Конечно, если бы не чудовищное вот это нападение ХАМАСа 7 октября, никакой войны бы не было. Потому что пять лет жили, в общем, в тишине. Нет, прилетали какие-то ракеты иногда, но к этому уже относятся как к явлению природы. Я не знаю, что с этим делать. Мне иногда хочется записаться в крайне жесткие сторонники решения этого вопроса, иначе эти сопли будут размазывать постоянно. И поменьше слушать всю эту ахинею, которая несется от прогрессивного мирового сообщества. Геи за Палестину… Давайте, ребята, вас там ждут.
В. РАДИОНОВ: А что вас сдерживает? Вот что вас останавливает стать именно таким радикальным в этом плане?
А. МАКАРЕВИЧ: Во-первых, спокойным я себе нравлюсь больше. Во-вторых, я считаю, что все-таки масса бед возникает оттого, когда человек вдруг решает заняться не своим делом. И по себе я это знаю. Но, слава богу, я никому не навредил. Занимайся тем, что ты любишь, и старайся это делать хорошо. Тогда это наверняка кому-то поможет.
В. РАДИОНОВ: Вопрос из чата. Спрашивают про Кутикова. Вы поддерживаете… Ну, понятно, что поддерживаете. Я даже не буду зачитывать этот вопрос. Но тем не менее, вашей дружбе уже много-много лет. Как вы не устали друг от друга? Наверное, так можно сформулировать вопрос.
А. МАКАРЕВИЧ: Во-первых, мы не спим в одной кровати и не видимся каждый день. Мы встречаемся вот ровно с той частотой, когда успеваешь соскучиться.
По идее, встречаться надо чаще, потому что вот возникают новые песни, и я их хочу записать именно с «Машиной», а не сам тут с собой или с сессионными музыкантами. Теперь получается, что все в разных странах живут. Для этого надо собраться, найти время, снять какое-то место для репетиций. Это все весьма дорого. В Израиле это все очень дорого, как все в Израиле вообще. И мы сейчас будем выкручиваться как-то. Вот у нас в декабре концерты в Израиле. И мы постараемся под это дело подогнать запись, ну хотя бы предварительно, собраться на несколько дней раньше, я найду студию.
Потому что нельзя. Это мучительное состояние, когда ты что-то сочинил, песня в тебе лежит, и она начинает портиться. Это же продукт такой. Она говорит: «Ты же про сегодня написал. Ну давай рассказывай. А завтра будет другое. Завтра я буду звучать иначе». И ты ничего не можешь сделать, потому что просто под гитарку показать – это не то, что ты придумал. Ну, в общем, непросто.
В. РАДИОНОВ: Вопрос от Ларисы: «Есть такое мнение среди некоторых россиян, что нельзя желать проигрыша в войне России, даже если она и пропутинская. Это, мол, предательство Родины. Согласны ли вы с этой точки зрения? И что для вас является предательством Родины?»
А. МАКАРЕВИЧ: Когда власти от тебя что-то нужно, она называет себя Родиной. А я не очень понимаю, что такое предательство Родины. Я понимаю, когда Родина тебя предает, что произошло, скажем, в нашем случае, потому что я был с ней, и вдруг она развернулась на 180 градусов, Родина. А я не разворачивался, потому что я уверен в своих убеждениях, и они не изменились. И что, я должен развернуться вслед за ней только потому, что она это сделала? А почему она это сделала? Это она сама такое большое существо или это кучка людей, которые наверху решают, куда ее развернуть, и заодно называют себя Родиной? Вот ведь в чем проблема.
В. РАДИОНОВ: Это узурпация понятия.
А. МАКАРЕВИЧ: Совершенно верно.
В. РАДИОНОВ: Вот эта песня: «С чего начинается Родина? С картинки в твоем букваре, с хороших и верных товарищей, живущих в соседнем дворе». Ну, то есть некое советское обозначение, которое тогда внедрялось.
А. МАКАРЕВИЧ: Поэтому если это победобесие чем-то отрезвят немножко, я считаю, что это пойдет на пользу.
В. РАДИОНОВ: А отрезвление не происходит? Потому что сейчас даже те люди, которые желали – мы уже затрагивали частично эту тему – «можем повторить», продолжение этой войны, они же видят, что происходит, наверное. Многие, предполагаю, не хотят это видеть, но все равно доходят какие-то отголоски. И нет больше этого мифа. Нет больше этой легенды. «Можем повторить» уже не работает, то есть как-то на практике не осуществляется. Да и выглядит это отвратительно.
А. МАКАРЕВИЧ: Я не умею мыслить классовыми пластами какими-то, народными массами. Я считаю, что все люди, даже самые примитивные, они все равно разные. И вот если сейчас взять трех человек, у них будет три разных мнения. Может быть, не диаметрально противоположных, но все равно в чем-то разные. Я никого не хочу учить. Я не учитель жизни. Я вижу для себя какие-то вещи, которые совместимы с моим представлением о добре и зле и несовместимы. И если несовместимы, я просто от этого ухожу, если не могу ничего изменить. Если могу, стараюсь изменить.
В. РАДИОНОВ: Илья спрашивает: «Андрей Вадимович, каким вы видите и видите ли в принципе свое общение, отношения после окончания войны с теми людьми, с которыми сейчас перестали общаться? Можно ли простить подобное заблуждение? Ну, если речь идет о заблуждении, например. Спасибо».
А. МАКАРЕВИЧ: Во-первых, я не верю, что это заблуждение. Я считаю, что это расчет. Во-вторых, я привык решать проблемы по мере их поступления. Они пока не поступили и поступят, боюсь, не завтра. Сегодня у меня нет ни малейшего желания что-то менять в наших отношениях. Я же не предал их анафеме. Я с ними здороваюсь. Если мне задают вопросы, я отвечаю. Ну и все. А дальше это их дело.
В. РАДИОНОВ: Вопрос такой. «Добрый день, Андрей Вадимович. Какая ваша песня более всего соответствует вашему образу жизни на текущий момент?»
А. МАКАРЕВИЧ: Вот уж никогда не занимался такой ерундой: проснуться утром и подставить под сегодняшний день какую-нибудь песню, которой и буду соответствовать. Упаси Господь.
В. РАДИОНОВ: Наталья спрашивает: «Андрей Вадимович, имея опыт жизни в Израиле, не жалеете ли вы, что большую часть жизни вы прожили в России, а ранее в СССР? Не приходила ли мысль, почему я не уехал раньше? Спасибо».
А. МАКАРЕВИЧ: Вы мне советуете какие-то непродуктивные вещи. Все происходит однажды. Все уже случилось так, как случилось. От того, что я буду тратить эмоции и время на какие-то гипотетические предположения, ничего ведь не изменится. Следовательно, зачем это делать? Я ни о чем не жалею. Там было прекрасно ровно до того момента, пока прекрасно быть перестало. Тогда я уехал.
В. РАДИОНОВ: Инна пишет: «Здравствуйте. Я хотела бы узнать, что Андрей Вадимович скажет про гибель Павла Кушнира. Тут возник неожиданный спор с моими детьми-подростками. Они музыканты-духовики и воспринимают эту трагедию как просто глупость, а героизма не видят. Как тут найти верную, не истерическую, не пафосную интонацию для разговора? Не могу нащупать».
А. МАКАРЕВИЧ: Я не был с ним знаком. И я нехорошо знаю обстоятельства его жизни. Мне кажется, что при том, что он был музыкант, он был непубличный человек. Это странное сочетание, правда? Иначе мы бы, очевидно, о нем знали больше. Все, что он делал, оставалось как-то достоянием знания небольшого круга людей. Я сейчас не о самопиаре говорю каком-то. Но вот это такая история, которая просто очень печальная. И мне его очень жаль. Я ни разу не слышал, как он играет Рахманинова, моего любимого композитора. Было бы страшно интересно послушать. Но, видимо, уже не доведется.
В. РАДИОНОВ: А в исполнении кого вы любите Рахманинова? Горовиц, Рихтер или сам Рахманинов? Вот каноническое исполнение.
А. МАКАРЕВИЧ: Я очень люблю Горовца. Рахманинов странно играет себя. Он себя играет так же странно, как некоторые поэты странно читают свои стихи. Они слышат там какую-то музыку, которую мы не слышим, которая скрыта там в словах. Я очень люблю Бродского, но я не могу слушать, как он читает: «Плывет в тоске…». А он слышит там вот это. Он хочет изобразить ту музыку, донести до нас, которая у него в этот момент играет. Поэтому я стихи читаю глазами. Актерское чтение я тоже терпеть не могу – мне навязывают какие-то эмоции, которые в этот момент у меня совершенно другие.
В. РАДИОНОВ: Еще вопросы про Аллу Пугачеву. Как часто вы общаетесь и общаетесь ли? Сейчас Алла Борисовна с Максимом в Латвии находятся, но часто бывают и в Израиле.
А. МАКАРЕВИЧ: Мы в Латвии общались в последний раз на фестивале у Лаймы. Я ее очень люблю. Она замечательная женщина, она мудрая, она красивая, она очень талантливая, она мужественная.
В. РАДИОНОВ: Тут еще вопрос: «Как вам в дуэте с Лаймой исполнение?» То есть «Рандеву», насколько я понимаю.
А. МАКАРЕВИЧ: Лайма чудесная. Мне она нравилась всегда, ее вкусом, ее тембром голоса, ее очень узнаваемой какой-то манерой даже двигаться. И она когда мне предложила, первый раз это было четыре года назад, по-моему, поучаствовать в фестивале и с ней вместе спеть какую-то свою песню, для меня это была честь, мне было приятно и интересно, кстати. Я люблю всякие эксперименты. А сейчас у нас набежало столько песен совместно спетыъ, что мы можем совместный концерт сделать, между прочим. Это не так плохо звучит.
В. РАДИОНОВ: Я думаю, что в Риге с удовольствием многие как раз на этот концерт сходят, потому что я слышал очень много отзывов именно о вашем дуэте.
А. МАКАРЕВИЧ: Не только в Риге. Я думаю, что, может быть, и в других городах и странах.
В. РАДИОНОВ: Спрашивают про «Смак». Не планируете ли возобновить, например, в Израиле?
А. МАКАРЕВИЧ: Ну, немножко скучно возвращаться к тому, что было. В Израиле это сложнее сделать по той причине, что «Смак» существовал на деньги, которые приносила реклама. Но это происходило в огромной стране. Израиль очень маленькая страна. И она сейчас воюет. И просто не на что будет его снимать. Хотя запросов много. Здесь очень хотят его видеть.
В. РАДИОНОВ: А макароны по-прежнему любите? Опять же образ, который я сейчас в качестве стереотипа разыгрываю. Песня, которую вы исполнили в «Старых песнях о главном», мне кажется.
А. МАКАРЕВИЧ: Многие думают, что я ее и написал. Да. Вообще, это итальянская песня. Спел ее Эмиль Горовец в оригинале, сделал знаменитой ее в России. Я к макаронам спокойно отношусь. От них брюхо растет.
В. РАДИОНОВ: Ну да. Пусть говорят, они меня погубят, как поется в этой песне. Ну что ж, спасибо вам большое. Еще вот в завершение. На самом деле, этот вопрос я задаю практически всем нашим гостям, которые уехали из России по разным причинам. Вы планируете туда вернуться? То есть у вас есть такое желание?
А. МАКАРЕВИЧ: Я не планирую такие вещи. Я планирую, что я сделаю сегодня, что я сделаю через неделю. Я планирую гастроли аж на год вперед. Но это то, что почти не зависит от того, что происходит вокруг. Если только нас не начнут бомбить так, что аэропорт закроют. А вернусь ли я туда, это зависит от вещей совершенно других: сменится ли там власть, сменится она на что, на кого, что произойдет в результате? Я уже очаровывался пару раз – в 1987-м и в 1991-м. И в 1993-м, кстати. И что-то я вот этих очарований с последующими разочарованиями наелся. Мне не хочется очаровываться еще раз. Так что поглядим.
В. РАДИОНОВ: Если вы будете в Риге, мы с удовольствием встретились бы с вами в нашей студии и поговорили не по удаленной связи, а уже здесь лично. У нас, кстати, можно оставить автограф. У нас вся стена исписана. Спасибо вам большое. И надеюсь, до встречи. Всего вам доброго.
А. МАКАРЕВИЧ: Пока. Счастливо.