«Честно говоря» с Еленой Шевченко

Ксения Ларинажурналист

Елена Шевченкоактриса

У меня четкое убеждение, что они в аду. Вот у меня четкое убеждение, что то, что они выбрали, что они делают, что это ад. То есть ад на земле, уже здесь. Более того, даже те люди, которым просто война – не событие, и они все в творчестве, для меня это тоже ад. Потому что я за этим никакого творчества, никакой культуры, ничего я это увидеть не могу, разглядеть. Мне кажется, это всё ужасно бездарно просто…

Подписаться на канал The Insider Live
Поддержать канал The Insider Live

К. ЛАРИНА: Добрый вечер, дорогие друзья, дорогие подписчики, дорогие зрители нашего канала. Это канал The Insider Live. Меня зовут Ксения Ларина. И, как обычно, каждую неделю мы встречаемся в таком большом разговоре с очень важными для нас, для меня лично людьми. Здесь только свои, скажу я так. Никаких в этом смысле нету дискуссий, диспутов. Время такое. Не до диспутов нам, господа. Давайте представлю нашу гостью. Это актриса Елена Шевченко. Лена, приветствую. Здравствуй.

Е. ШЕВЧЕНКО: Здравствуйте.

К. ЛАРИНА: Да, доброе. У Лены доброе утро, поскольку у нас на связи Соединенные Штаты Америки. Ну, у кого что. Мы разбросаны по разным часовым поясам, поэтому всем привет-привет, дорогие друзья. Я почему-то смотрю на Лену и вижу этот солнечный луч на ней, и мне не хочется вообще как-то впадать в грех уныния и отчаяния, несмотря на то что мы живем в каких-то адских обстоятельствах предлагаемых, которые все ухудшаются и ухудшаются. Мы теряем людей, мы теряем надежду, мы теряем вообще какой-то свет в конце туннеля. Но если его нет в конце туннеля, он есть сейчас. Вот он, пожалуйста. Я вижу этот свет на моей замечательной гостье.

Сегодня мы будем говорить о том, как, собственно, выжить, как пересобраться, перезагрузиться, как начать сначала, и вообще все начать сначала, и победить. История одной семьи. Есть такая пьеса у Брехта «Мамаша Кураж и ее дети». Давайте скажем так, Елена Шевченко и ее дети. Вот так. Просто такое мое сегодня вступление. Итак, начнем с главного спектакля, который Маша Машкова, дочь Лены, замечательная актриса и режиссер, сама себе режиссер, сделала.

Е. ШЕВЧЕНКО: Нет-нет-нет, там есть режиссер. Она актриса.

К. ЛАРИНА: Сейчас ты все расскажешь. Сейчас я закончу свое длинное вступление, и ты все расскажешь. Значит, смотрите, все, что касается истории создания спектакля «Надеждины», который сейчас стартовал в большой тур по Америке и по Канаде, рассказано подробно со слов автора и исполнителя Маши Машковой в большом эфире у Катерины Гордеевой. У нас сегодня такой получается спин-офф наш сегодняшний разговор. А сейчас вот версию создания этого спектакля расскажет Лена.

Е. ШЕВЧЕНКО: Я, конечно, не буду повторять, потому что, мне кажется, замечательную работу сделала Катя Гордеева с Машей Машковой и с Милой Зеленской. Столько вчера слов написали. И комментарии я, конечно, читала. И вообще удивительно. Я скажу, что я когда поняла, что мы встретимся сегодня, Ксюша, с тобой, я вот, понимаешь, в голове держала абсолютно вот точно то, что ты сказала: вообще, как жить, как просыпаться, как улыбаться, как в себе генерировать это желание? И вдруг ты говоришь такие слова, и все совпадает.

За Машиными плечами сильными действительно замечательная команда. Режиссер. Боже мой, забыла имя… Выскочило из головы. Точно фамилия Баранов. Нехорошо. Вылетело у меня из головы. Аня Друбич, композитор. Лиза Иршаи делала анимацию. Егор Баранов.

К. ЛАРИНА: Режиссер Егор Баранов. Давайте повторим, чтобы запомнить.

Е. ШЕВЧЕНКО: Прошу прощения. Очень рано еще.

К. ЛАРИНА: Автор-драматург-то кто?

Е. ШЕВЧЕНКО: Автор-драматург – Арсений Фарятьев.

К. ЛАРИНА: Его раскрыли уже в эфире у Кати Гордеевой. Псевдоним раскрыт. Это Никита Лебедев. Это тоже брат родной Маши и сын родной Лены Шевченко.

Е. ШЕВЧЕНКО: Замечательные. В общем, все ребята потрясающие. И действительно была очень большая помощь в создании этого спектакля, потому что действительно было такое ощущение, что после того, как Маша натянула эту простынь у себя в квартире, ей просто начали помогать со всех сторон. И почему мне невероятно дорога эта работа и моих детей, и всех талантливых людей, которые прошли этот путь? Потому что это чудо из ничего. Ну вот лежат эти странички прапрабабушки…

К. ЛАРИНА: Напомни кратко, чтобы нам подробно не рассказывать. Напомни предысторию. Это книжка.

Е. ШЕВЧЕНКО: Вот книжка. Маша еще выпустила книжку. В каком-то 2015 году из рук своего отца Владимира Машкова Маша получила дневник своей прапрабабушки. Это Мелания Зеленская, которая была замужем за революционером Евгением Зеленским, который взял псевдоним Надеждин. И вот этот дневник прапрабабушки попал к Маше в руки.

Сначала Маша хотела делать по нему фильм. И очень много было усилий, три года над этим работали. Уже открывалось финансирование на этот фильм. Но это не случилось. Этого не случилось. И вот шли годы, менялись обстоятельства нашей жизни и в самый, можно сказать, такой очень критический момент в своей жизни, когда Маша приняла решение, что больше она не будет работать в России, что все, она теперь живет в Америке, это эмиграция, она открыла этот дневник. Открыла этот дневник и решила сделать спектакль.

__________________________________________________________________ М. Машкова: «Это дневник моей прапрабабушки. Она жила в абсолютно дикое и запутанное время. Мне кажется, и сейчас в это время живу я, мы все».

__________________________________________________________________

Е. ШЕВЧЕНКО: Ну и дальше уже смотрите у Екатерины Гордеевой, как это все дальше складывалось. И кто в Америке, конечно, есть возможность сейчас как раз увидеть этот спектакль. Я его еще не видела. Я видела только отрывки, которые мне очень нравились. Я должна была лететь в Кишинев, и уже у меня был выбран билет, но мне Маша написала такие слова: «Я тебя безгранично, очень-очень люблю, настолько важно мне твое мнение, что приходи позже». Потом она надеялась, что я ее не послушаю, что прилечу. Но я собралась и никуда не полетела. Потом уже, может быть, она и хотела, чтобы я была в Кишиневе, но уже все было поздно. Я думаю, нет, пусть до конца. И поэтому я буду смотреть не первый и не второй спектакль, а вообще появлюсь в конце тура на этом спектакле. Ну, в общем, вот такая история.

Но я что хочу сказать? Мне самой это дает столько сил, что мои дети это сделали, потому что это очень непросто: в другой стране так рискнуть, так вообще броситься в эту историю, и чтобы рядом были люди такие прекрасные. Ну, в общем, горжусь. Что я могу сказать?

К. ЛАРИНА: Тут, конечно, и предыстория важна. И понятно, что обстоятельства, про которые я в начале говорила, они как-то сами двигают человека, сами вывозят его на правильный тот путь, который ему предначертан. И мы про это часто говорим в наших эфирах, что после вторжения России в Украину, когда началась эта страшная война, многие люди, ну, люди с сердцем нормальным человеческим и с нормальным человеческим взглядом, а не замутненные пропагандой, не отравленные, они потеряли дар речи. И это очень важно в отношении людей, для которых речь и говорение являются, собственно, главной профессией – это актеры, это журналисты, это писатели.

И вдруг какое-то прошло время, и каждый из моих гостей эту немоту преодолевал по-своему. У кого как это получалось, но все равно ты вступаешь вот в эту пору, когда, повторю, я уже сказала это ужасное слово, но это так, это перезагрузка, когда человек пересобирается.

Когда произошло это с вами, с тобой, Лена? Ты же тоже себя отменила. Я помню прекрасно тоже твое большое интервью у Ани Нельсон на «Голосе Америки» просто такое душераздирающее по-настоящему. И я вижу, что сегодня у тебя уже другое эмоциональное совсем состояние. Ты преодолела то отчаяние, в котором ты пребывала.

Е. ШЕВЧЕНКО: Во-первых, я себе задала вопрос: Лена, а что ты можешь делать лучше других, если не актерская профессия? Потому что у меня нет языка, на таком английском я ничего тут не сыграю. И могу, но вот эти дикие усилия, вот себя как медведя встраивать в какую-то небольшую роль, вот сколько у меня усилий уйдет на то, чтобы прилично говорить, я считаю, что это… Ну, в общем, как-то я себя в этом не увидела. У меня нет такой мотивации так поднимать язык. А это адский труд, то, что Маша проделала. То есть я записала проб пять. Но у Маши, конечно, совершенно иной уровень языка. У всех детей хороший английский, это прекрасно. Это я как-то позаботилась, слава богу.

Ну вот что еще, да? Я вдруг неожиданно для себя ответила, что я какая-то идеальная Мэри Поппинс, мне равных нет. Потому что я стала вспоминать, как росли мои дети. Я с ними никакими занятиями никогда не занималась. Если я что-то делала на кухне, то они там какую-то фасоль с горохом куда-то пересыпали. И это было совершенно всегда все интересно. Я как бы вот с пола поднимала творчество, ну вот из всего. То есть вот из всего я могу вот это вот замутить.

И тут я вспомнила, как в пандемию я занималась со своими внучками, просто спасая родителей от постоянного пребывания детей в четырех стенах. Я, памятуя там ГИТИС, вот как нам давали этюды на преджизнь, типа а что было до вашего отрывка, а что случилось после? Еще мне как раз очень вовремя мой муж Борис Палант открыл мне неведомые стихи Рены Мухи и Вадима Левина. А Рена Муха в Харькове у него преподавала английский. Я совершенно влюбилась в эти четверостишия.

К. ЛАРИНА: Рената Муха, да?

Е. ШЕВЧЕНКО: Да, да, да. Рена, Рената, да. Совершенно верно, да. И Вадим Левин. Там что-то даже совместное у них есть. И я стала читать своим внучкам стихотворения.

К. ЛАРИНА: «У верблюда два горба, потому что жизнь – борьба». Вот ее стихи. Я помню.

Е. ШЕВЧЕНКО: «Один верблюд, кипя от злобы, вчера ушел в пустыню, чтобы…». Это же надо сочинить, что было до, что случилось после. Почему верблюд в ярости? Вот у меня на стенах пандемическое творчество, вся квартира обвешана. И какие-то совершенно чудесные стали рождаться рассказы. Я как секретарь у них сижу, записываю за ними. Я у них на посылках. И задаю вопросы, направляю. И получается история. И так я сделала своего «Слона», такую онлайн-школу, которая называется «Слон летит на парашюте».

К. ЛАРИНА: Да я видела парочку выступлений. Я была в шоке, конечно.

Е. ШЕВЧЕНКО: Да, парочка выступлений.

К. ЛАРИНА: Откуда что берется.

Е. ШЕВЧЕНКО: Да. И я получаю искренне от этого большое удовольствие. Потом, я очень надеюсь, что мои сегодняшние ученики, им 5, 7, 8 лет…

К. ЛАРИНА: Постой-постой, это онлайн твоя такая вот школа, где ты занимаешься. Что называется, школа сочинительства для маленьких детей.

Е. ШЕВЧЕНКО: Да, да, да. И вот я нашла себе такое дело. Удивительно. Но еще я хочу сказать, что когда началась война, я была в Москве, тренировала собаку, как известно, Индиру, чтобы с ней улететь. Одним словом… Я не знаю даже, как это сказать, каким это словом обозвать. В общем, мне нужно было куда-то вообще кинуться, на что-то вообще опереться, встать. И я отправилась в хоспис детский вот со своим «Слоном» позаниматься с детьми.

К. ЛАРИНА: В Москве?

Е. ШЕВЧЕНКО: В Москве, да.

К. ЛАРИНА: «Дом с маяком»?

Е. ШЕВЧЕНКО: Да, да, да. Я отправилась в «Дом с маяком». Причем там надо отдать должное куратору. Она так внимательно слушала мой голос, типа готова я туда отправиться или нет, потому что нужно было все равно накопить таких сил, чтобы туда пойти. И удивительное дело. Я пришла к детям. Это была их последняя весна у этих детей. Я туда пришла. Я не знала, какое стихотворение я им прочитаю. Ну, конечно, многие были, кто им помогал. Либо с кураторами, либо с родителями эти дети. Я совершенно неожиданно для себя прочитала такое стихотворение.

«Однажды

(а может быть, дважды)

В дорогу (а может быть, в путь)

Правитель уехал отважный

От важных забот отдохнуть».

Я надеюсь, что когда-нибудь будет книжка. Потому что те истории, которые написали эти дети… Я не думаю, что я об этом буду говорить. Они у меня не под рукой, долго искать. Это невероятно.

К. ЛАРИНА: То есть они должны сочинить то, что было до этого момента и что будет после.

Е. ШЕВЧЕНКО: Да. Они нарисовали, кто мог рисовать. Кто нет, говорили, что им там рисовать кураторам, родителям. Я точно помню, что один рассказ у одного мальчика назывался «Весна, не подведи». Ну, это надо понимать, что это март 2022 года. Это все у меня сохранено. То есть я уверена, что будет книжка, потому что у меня шедевры копятся, вот что я скажу.

Но вот эта вот история, когда ты оказываешься, ты думаешь: «Боже мой, в мире столько вообще всего, то есть детских болезней. На что тратятся миллионы, миллиарды? На убийство людей, детей». В общем, я не знаю. Конечно, дай бог наступят такие времена, где, я сейчас наивную вещь скажу, но хорошо бы было такое, кого-то, наверное, уже ничего не вылечит, но вообще бы вот хорошо бы людей, которые приходят к власти, чтобы они утренний кофе пили в детском хосписе. Ну, не знаю. Такое у меня пожелание, честно говоря.

К. ЛАРИНА: Лена, посмотри на них, на этого монстра. Он ест этих детей и не морщится.

Е. ШЕВЧЕНКО: Это мы не будем. Я сказала, что это непоправимо. Нет, это уже непоправимо. Это будет, конечно, изучаться. Это, конечно, на несколько веков вперед работы психиатрам. Ну что там говорить? Это такая штука пропущенная.

К. ЛАРИНА: Посмотри на этих многодетных матерей. Посмотри на эту Маргариту Симоньян.

Е. ШЕВЧЕНКО: Знаешь, не смотрю. Вот нет, всё. Я закончила все эти смотрения, потому что я не хочу погибнуть от этого, честно тебе скажу. Я не хочу. Я смотрю на Алексея Уминского, я смотрю на Наталью Зубаревич, на Григория Юдина. На Антона Долина я смотрю с восхищением, понимаешь? Потому что вот такая энергия, вот такую силу он набирает. Я просто любуюсь им. Я читаю Зинаиду Пронченко, которая с каждым днем талантливее и талантливее. И всё. Вот эти вот темы я закрыла для себя. Вот просто закрыла.

К. ЛАРИНА: А вот скажи, когда ты еще была в Москве, когда все началось… Собственно говоря, и до этого, я помню, мы с Леной как-то пересекались случайно вдруг в Москве.

Е. ШЕВЧЕНКО: Был 2015 год. Уже много что случилось.

К. ЛАРИНА: Да, да, да. И было это ощущение, которое, я думаю, Лене тоже знакомо, что этот город был чужой. Это все было уже чужое к тому моменту. После марта 2014 года это особенно было понятно.

Е. ШЕВЧЕНКО: После убийства Немцова это было невозвратно. Вот всё. Невозвратно после этого дня. Я это очень хорошо помню. Да.

К. ЛАРИНА: А спросить я у тебя хотела вот что. Я войну встретила на свободе, я не была там, я этого не понимала, не могла себе представить, как это происходит, как на твоих глазах как будто какая-то страшная каракатица выпускает чернила, которые потихонечку расползаются по твоей родине, по твоему городу, по твоим улицам, по тем местам, в которых ты живешь и бродишь. Как ты это почувствовала, что там меняется, что резко меняется атмосфера?

Е. ШЕВЧЕНКО: Сразу. Я почувствовала всё сразу. Я почувствовала всё сразу, мгновенно. Это мы опять, знаешь, сейчас, конечно, перейдем в такое… Одним словом, я поняла, что я там не жилец. Вот и всё. Абсолютно. Я об этом говорила у Ани Нельсон, я как раз ходила по всем этим всяким организациям, по всяким службам, и там что-то очень сильно поменялось, очень сильно изменилось. Нет, я всё сразу поняла. Вот понимаешь, мне не хочется. Там очень много хороших, настоящих людей осталось. И поэтому это как-то оценивать сейчас я не хочу. Я не хочу.

К. ЛАРИНА: Но возможно, на твой взгляд издалека, оставаться не просто в состоянии внутреннего сопротивления…

Е. ШЕВЧЕНКО: Тут надо признать, что для многих людей война не стала событием их жизни.

К. ЛАРИНА: Это самое страшное.

Е. ШЕВЧЕНКО: Поэтому это пусть они решают. Это их такой выбор. В начале войны очень много сил было потрачено на то, чтобы уличные музыканты пели, салюты салютировали. То есть каждый день что-то праздновалось. Честно говоря, почему? Потому что когда заменяется таким псевдо, у меня чувство тревоги от этого возрастает в разы. В разы. Возрастало, да.

И что там говорить, то есть трагедия, которая случилась в «Крокус Сити», она не за этими салютами абсолютно, ну потому что это прямой путь. И я в своих постах писала именно об этом, что это очень такая вещь, она не проскользит, не пройдет. Понимания-то нет, что этот «Крокус Сити» два года в соседнем государстве происходит. Я не знаю, там сколько вообще, часа четыре до города Белгорода, часа 4 езды на машине. Особо же это не считается. До Харькова вообще тоже не так далеко. Это все рядом, это все близко. Но кому-то, знаешь, и во Флориде чувствуется.

То есть это я тебе говорю, но вот так, вот так. Какие-то все там красные, уже алые, какие угодно, всё как бы перейдено, но, конечно, очень много людей выбирают не делать это событием и вообще всё равно продолжать не замечать.

К. ЛАРИНА: Слушай, я тебе скажу так. Так было всегда. Это просто слишком сейчас ярко проявилось, потому что событие, которое ослепило мир, вот то, что произошло. А до этого, ну боже мой, там на одной улице били дубинами людей, а по другой улице ходили люди, которые вообще не понимали, что это такое, что там происходит, вообще не интересовались даже. Вот и всё.

Е. ШЕВЧЕНКО: Да что ты! Понимаешь, когда я постфактум… То есть спектакль, который мы долго очень играли, Штирлиц идет по коридору (кстати, уже когда война началась мы его сыграли, это был вообще совершенно антивоенный спектакль), когда Юля Силаева сказала: «А какие каштаны в Киеве, как они цветут. В счастливые годы они цветут два раза в год», в зале такая вообще звенящая тишина. И когда там она говорит: «Нам и в Киев-то не переехать». К чему я это всё? Мы этот спектакль, премьеру, играли в ДК Зуева в день убийства Анны Политковской. Ты можешь себе представить? У нас была премьера. Ну, ты понимаешь, где ДК Зуева и где была квартира Анны.

Задним числом я пересмотрела почти всё, что осталось, видеоматериалы Анны Политковской. Я их что, смотрела тогда? Но там всё. Она кричала об этом, обо всем, что происходит сейчас. Это ж какой был вообще год?

К. ЛАРИНА: Да, 2006 год.

Е. ШЕВЧЕНКО: Ты совершенно права. Потому что это не то что мы там такие, нами было пропущено вообще столько. Нами пропущено было, не объяснено детям. Мной, например, не было объяснено глубоко и подробно, что происходит. Ну да, я была занята собой.

К. ЛАРИНА: Ты сейчас говоришь так же, как говорит Чулпан, кстати. Вот я сейчас слушаю тебя. Она сейчас играет спектакль в Риге как раз об этом, спектакль, в котором соединяются тексты Анны Политковской и тексты из дневников женщины, потерявшей своего ребенка в «Норд-Осте». И вот это тоже этот путь, что называется, от «вне политики», скажем так условно, до понимания того, что всё, тебя втащили вот в эту нору под названием «без тебя решим». А потом тебя…

Е. ШЕВЧЕНКО: Это ты очень ценные слова сказала. Вот это очень ценные слова – нора, в которой всё решается без тебя. Ну, до поры до времени могут делать вид, что ты, пожалуйста, тут хозяин своей жизни. Но это именно территория, где всё без тебя решается, вообще решается как заблагорассудится с абсолютной непредсказуемостью, с бог знает чем. Вот и всё. И вот это вопрос понимания прежде всего понимания, чтобы хотя бы иллюзий не было. Ты можешь только избежать, ты можешь там проскользить, ты можешь там что-то как-то…

И главное, знаешь, Ксюша, вот это мое наблюдение. Мое наблюдение, оно заключается в том… Очень кратко о людях, которые на другом берегу. Совершенно отсутствует способность разговаривать на равных у этих людей. Отсутствует. Они могут либо вот так… Они причем, знаешь, как бы ловят это сразу. Вот они вот так или вот так. И вот это нормально. Ты человек, я человек. Вот нет. Я не буду вдаваться в подробности, но если любого этого джентльмена или даму в голове представить, нет этого. Она может быть типа свой парень, такое поигрывание в это, но этого нет, это отсутствует. Вот это интересная такая для меня штука была, неожиданная.

Но еще вот эта, знаешь, все-таки реальность, у всех сейчас какая-то она разная, реальность, ты понимаешь? Она же какая-то у всех такая – своя.

К. ЛАРИНА: Ну, кому-то, да, удобнее в этой норе продолжать существовать и жить, поскольку это тоже своего рода защита, безусловно, для человека. Я даже, знаешь, что подумала, возвращаясь вот к «Крокусу»? Я смотрела, там какие-то всякие опросы публиковали. Действительно довольно большое количество людей, чуть ли не половина, по разным опросам поверили в украинский след, который показали. И ты знаешь, я подумала, что это все-таки тоже не очень простая вещь. Это не только пропаганда и не только легкость решения. Это, может быть подспудное, подсознательное понимание, что нам есть за что.

Е. ШЕВЧЕНКО: Конечно. Ну, понятно. Да, да. Видишь, в чем дело, да мы сейчас проговорили эту историю. И правильно ты абсолютно. Я помню, был сюжет об этом спектакле Чулпан. Знаешь, очень-очень важно это понять, но дальше как остаток этой жизни прожить созидательно для себя, для своих близких, конечно, хотелось бы и для страны тоже, но вот все-таки это очень-очень…

Вот эти девчонки, я там не сказала, оставила интригу, кто посмотрит интервью Кати Гордеевой, тот узнает, что Маша Машкова нашла, вернее, сестра в Харькове нашлась по фамилии Зеленская у Маши. И вот девчонки, когда в конце интервью Катя им задает: «Что для вас семья?», вот это, конечно, тоже важная такая история, когда Маша говорит: «Это всё». Ну, конечно, меня абсолютно там разорвали эти кадры, когда она с моим папой танцует маленькая. Но мы же не поедем на день рождения папы, которому 90 лет дай бог. Это замечательно Долин сказал: «Да, есть хуже, но я это тоже запомню, что я не был у мамы на дне рождения».

К. ЛАРИНА: Ну, здесь тут тоже важный такой дисклеймер, конечно, то, что у тебя тоже особая история семейная в связи с этой войной. Это вообще, конечно… Я помню, как ты мне сказала, не знаю, можно это говорить или нет, что у меня было ощущение, что я вдруг подумала, что я как будто усыновлена своими родителями, настолько мы вдруг оказались чужими, да?

Е. ШЕВЧЕНКО: Да, да. Но мы сейчас общаемся. Мы общаемся. Я скажу об этом. У меня была очень серьезная операция. Ты говоришь, что я лучше выгляжу и так далее.

К. ЛАРИНА: Кошмар, да. Я прочитала когда сообщение, я даже боялась спрашивать, когда Лена пишет, что в трубках лежит. Вообще что это такое было? Что это было? Хоть скажи. Сейчас все нормально? Ты восстановилась?

Е. ШЕВЧЕНКО: Я восстановилась, да. Но я написала маме, зная, что меня ждут приключения со здоровьем, я написала маме: «Мама, ты меня прости. В общем, это вредно для моего и для твоего здоровья». И мы стали общаться.

Потому что, знаешь, я тебе так скажу, что я тоже себе сказала: «Лена, вот это вот (не хочу говорить какие-то такие прям совсем, ну, то, что совсем), это не отнимет у меня ни маму, ни папу, Алексея Уминского у меня не отнимут».

Я помню, как хоронили Лену Гремину. И вот я помню, как пришли люди к храму. Так было тяжело, так было беспросветно. Еще она после Миши ушла так быстро. И ты знаешь, когда Алексей Уминский провел службу, отпевание, ты знаешь, всем так стало светло. Я прям подумала, боже мой, так это вот, это, оказывается, вот для чего. Это было удивительно. То есть нельзя отдавать маму, папу.

К. ЛАРИНА: Ну, кстати, я тут не могу не вспомнить, как Маша, говоря про этот спектакль «Надеждины», как она говорила: «Как бы я хотела, чтобы это увидел отец». Отец Владимир Машков, который когда-то, как мы уже сказали в нашем диалоге, эти дневники-то открыл для своей дочки. И как сейчас важно то, что она сделала.

И еще одну вещь я хотела тоже сказать, которая на меня произвела просто невероятное впечатление, тоже такой вот секретик рождения спектакля. То, что для Маши было очень знаковым событием ее близкое знакомство с Юлией Навальной и с Машей Певчих, и что в какой-то степени вот этот вот задел, не знаю, что это такое, посыл, внутренний месседж, который для нее был важен, вот это вот абсолютная опора семейная в этом самопожертвовании. Это, конечно, очень важный момент, да?

Е. ШЕВЧЕНКО: Конечно. Знаешь, что я еще хочу сказать? Вот то, что записали ребята эту песню – ну, ребята… – Земфира, Макс Покровский…

К. ЛАРИНА: В память Алексея на 40 дней.

Е. ШЕВЧЕНКО: Да, на 40 дней. Ты знаешь, я когда это слушала, это тоже столько сил дает, столько света, потому что такие прекрасные люди, такие талантливые. Ну вот прекрасно, что мы с тобой сегодня говорим. И мы знаем, что мы можем написать. Ну, в общем, это очень-очень важно. Это так важно. Только за это и можно держаться. И вот то, что с Машиным спектаклем происходит, знаешь, это вот из разряда волшебства. Вот это правда. Это магия какая-то. Потому что не обмануть людей, когда есть что-то настоящее, понимаешь? Не обмануть. Мне кажется вот так.

К. ЛАРИНА: Ну вот тогда теперь давай разберемся. Откуда вы такие взялись? Ты, значит, человек с достаточно понятным путем девочки, которая поступила в театральное училище, потом поступила в Московский институт театральный, потом работала в театре Маяковского, снималась в кино. А когда ты можешь сказать о себе, что на тебя так подействовало, кто, собственно говоря, тебя сформировал как сегодняшнюю Елену Шевченко? Как это произошло? Это сейчас ты говоришь про Уминского и про Навального, а когда-то их в твоей жизни не было. Я имею в виду не их конкретно, а вообще вот этих вот, такого плана людей.

Е. ШЕВЧЕНКО: Да, я понимаю.

К. ЛАРИНА: Хотя я тебя помню. Ты же ходила на митинги. Я помню тебя там. На митинги ты ходила.

Е. ШЕВЧЕНКО: Да. Но это вообще интересный вопрос. Но я точно знаю, что Андрей Александрович Гончаров… Он же вообще был из очень аристократической по-настоящему семьи. Это вот все вот эти советские одежки-то, на самом деле это были очень внешние штуки. Он был по-настоящему верующим человеком. То, что он неистово выражал, как он там кричал и вот это вот все, это было внешнее. Он просто неистовый. Он очень ценил индивидуальность, невероятно. Он за личностное мог простить многие грехи. Вот Марк Анатольевич Захаров не мог, а Гончаров мог. Он очень уважал личность.

И у меня с ним была очень интересная история вообще взаимоотношений. Как он меня взял в театр, например. Ничего он меня не собирался брать в театр Маяковского. А тут в Доме отдыха «Сосны», где был кинотеатр, каким-то непонятным образом показали фильм Бориса Фрумина, в котором я снялась в Америке. Он позвонил в театр, говорит: «Найдите эту с курса. Там она ходила четыре года зажатая вся, сейчас ходит по Нью-Йорку такая, воротник подняла». И он меня, хоп, вернул в театр после этого.

Ну и вот очень индивидуальность он ценил. Я никогда не могла с ним работать. Я цепенела, он орал, я ничего не понимала. Он злился. Он говорил: «Вызовите Иоффе. Я с ней чем больше репетирую, она хуже и хуже». Но тем не менее я правда могу сказать, что я оказалась отличной его ученицей, потому что я настолько поверила, что интереснее вас ничего нет, кто-то не поверил, а я поверила в это. Ты понимаешь? Я что-то как-то так поверила, что интереснее меня у меня нет ничего, не надо ничего особо изображать.

В общем, потом чем бы я ни занималась… Я все время же что-то мутила помимо театра. И это тоже. Потому что я у него могла только оставаться на курсе, потому что я могла показать самостоятельный отрывок только с ним. В общем, Андрей Александрович – это большой человек в моей жизни.

К. ЛАРИНА: Ты рассказала про детей, что как-то они были все время вовлечены в творчество по любому поводу. Собственно, в этом заключалось воспитание.

Е. ШЕВЧЕНКО: Подножное творчество.

К. ЛАРИНА: Но ты же поняла в какой-то момент, когда вот уже они стали взрослые, что им сложно будет жить в этом мире, который нам предлагает уже путинская Россия. Сложно, потому что они видят больше, чем остальные, и не хотят соучаствовать в том, в чем они не хотят участвовать. Или этого не было? Ты не боялась за них?

Е. ШЕВЧЕНКО: Ну а как не бояться? Это понятно. Но я тебе скажу, все-таки к этому моменту все дети взрослые, они абсолютно сами принимают все решения. Я на самом деле, может быть, сожалею, что мало я с ними говорила. Но по тем причинам, по которым мы с тобой выше, что мы сами-то особо не замечали. Но нет. Это у нас очень уважают. Мы с уважением каждый к территории друг друга относимся.

 И, допустим, вот мой муж, он не понимает, что я там своему ребенку… Он говорит: «Пошли Никите, пошли Маше». Я говорю: «Я сначала спрошу у них». Он говорит: «Ну почему ты?» Я говорю: «Я если им что-то посылаю, значит, как-то уже обязательство, что они должны это смотреть. Я вот так вот не могу. Я могу спросить, что вот это могу послать?» То есть это не всегда понятно, но это вот так. Мы пишем друг другу. Прежде чем позвонить, мы пишем. Вот так. Не знаю. Иногда я думаю, что мой муж Боря прав и что надо вот так попроще.

К. ЛАРИНА: Хочу сказать нашим зрителям, кто не знает, трое детей у Лены: дочка Маша, сын Никита и сын Сева. А про Севу расскажи, самого младшего.

Е. ШЕВЧЕНКО: Про Севу сложно мне сейчас рассказывать.

К. ЛАРИНА: Нельзя? Заругается?

Е. ШЕВЧЕНКО: Ну да. Но нет. Ну просто сложно. Сева так в стадии всяких очень важных решений, поэтому я не буду про Севу рассказывать.

К. ЛАРИНА: Как интересно. Он с тобой? Он с тобой.

Е. ШЕВЧЕНКО: Нет, он не со мной. В общем, Ксюш…

К. ЛАРИНА: Не буду мучать. Всё, закрыли. Не буду. Давай так спрошу.

Е. ШЕВЧЕНКО: Парень, Сева, не уступает ни пяди ни сестре, ни брату. То есть дано от природы вот дай бог ему. Всё, взрослый. Я, знаешь, после своих приключений со здоровьем сказала: «Друзья, вы взрослые».

К. ЛАРИНА: Ну скажи мне так, это ты их сделала такими, которыми ты сейчас гордишься? Я это вижу, что для тебя очень важно то, что они делают, чем они занимаются.

Е. ШЕВЧЕНКО: Важно. Во многом я. Ну и они сами. И они сами, и обстоятельства их жизни, и то, что я наследовала от своих родителей, кстати, что тоже. Во-первых, они всегда очень верили в меня. Я еще была таким ребенком. Только я ближе к 40 годам вообще поняла, что у меня дислексия вообще серьезная. Я учила очень быстро наизусть, всё рассказывала. Я до 9 лет не умела читать. Я обманывала. Я просто шпарила наизусть, пока не пришли проверять технику чтения. И выяснилось, что человек, который лучше всех читает в классе, вообще читать не умеет. Ну, в общем, вот так.

Почему мне еще с этими детьми сейчас очень интересно. Конечно, все тексты потом проверяет мой муж Боря, прежде чем я отправляю. К чему я это все? К тому, что мои родители как-то никогда во мне не сомневались. Ты понимаешь? Вот они не сомневались. Я что там ни придумаю, ни затею, они всегда поддерживают. Вот у меня такие родители. Я когда увидела, как девочкам понадобился какой-то вентилятор для игры, внучкам, и как папа на даче тут же стал делать там какой-то вентилятор. Вот у меня такие родители. И делать там какой-то город с лабиринтами на даче, я тут же это всё поддерживала.

Потому что вот такая история. Надо понимать, что любое, пусть маленькое дело, сделанное ребенком, это его проект, это целая планета. То есть я когда наблюдаю родителей, когда ребенок что-то мутит, делает, приходит мама – типа, надо читать или нужно английским заниматься. У него там мир, у него планета. И это надо заниматься. И вот это я всегда просекала. И мои родители это тоже просекали. Какие лужи я там мерила, какие я планы там рисовала.

И сейчас, кстати, мир идет к тому, что это самое ценное. Всё остальное бери, узнавай тремя кликами. А вот это, с чего-то там начать, закончить, довести до конца, в пять лет сварить кашу, там переставить мебель, любили этим заниматься. Вот так.

К. ЛАРИНА: Ты вспомнила про Андрея Александровича Гончарова, а я тогда спрошу еще про один период твоей жизни, который, мне тоже кажется, важный для тебя как для актрисы, как для личности. Это, конечно, «Квартет И» и все проекты, связанные вот с этой компанией, с этим образом. Чтобы люди понимали, что это не просто компания. Я это вижу – это какой-то отдельный жанр, отдельный образ, отдельное пространство, где все друг друга понимают намеками. Это и «День выборов». Но там можно перечислить разные проекты. И «В Бореньке чего-то нет» совершенно прекрасный.

Вот что для тебя это было? Вот это общение с этими ребятами что тебе вообще дало как человеку и личности, и актрисе? Васю Уткина надо, конечно, вспомнить. Светлой памяти.

Е. ШЕВЧЕНКО: Да. Это очень смешная история. Вообще меня туда пристроил Максим Виторган. Я ему благодарна, всегда не забываю об этом. Потому что Максим посмотрел спектакль с Эммануилом Гедеоновичем. Мы играли спектакль «Глава вторая». Это был очень такой исповедальный спектакль для Эммануила Гедеоновича. И Максим посмотрел. Понравилась я ему там очень. И тут они выпускали «День выборов». То есть у меня совсем был маленький еще Севка. Это было очень давно. Что-то там я в районе Митино обитаю. Значит, звонок: «Это Слава Хаит. Лена, мы бы очень хотели, чтобы вы через три дня сыграли спектакль “День выборов”». Я говорю: «А что за спектакль?» Он говорит: «Ну, там нужно сыграть подружку Эммануила Гедеоновича, олигарха». Я говорю: «Ребята, вы что? Я когда выйду на сцену, всем станет сразу понятно, что мне, кроме варежек, никто ничего никогда не дарил. Какая подружка олигарха вообще?» Он говорит: «Нет-нет. Вот вы, пожалуйста, это. Можно мы приедем?» Я говорю: «Но ехать далеко. Это Митино». В общем, не поленились, они с Сережей Петрейко приехали в Митино. Я говорю: «У вас есть хороший гример?»

Ну и когда я пришла к ним, когда мы порепетировали, я поняла, что задача, во-первых, не свалиться. Там же этот корабль, эти ступеньки. Потом я поняла, что это очень близко к Капустнику. А я на Капустнике в обмороки всегда падала, понимаешь, Ксюш? Я так боялась Капустников, потому что я ужасно смешливая, мне всё смешно. И я думаю, господи… А там ты вышел, сказал реплику, не засмеялся зал – всё. Но у них очень важно. Это еще Миша Горевой смеялся, говорил: «Есть антрепризный театр, а есть репризный». Они очень ценят свои репризы.

В общем, как-то я там… Слушай, они такие, конечно, ой… В общем, они прошли путь, когда их… Была учительница, она и есть, она сейчас с ними, Элеонора Константиновна, она преподаватель английского языка, она к Белорусскому вокзалу ходила продавать их первые билеты. Вот так. Ну, ходила там чего-то, и всё, и прекрасно.

К. ЛАРИНА: Ну ты попала, попала. Там очень важно было попасть в эту интонацию. Это вообще удивительно.

Е. ШЕВЧЕНКО: Просто прекрасная такая была компания, я говорю. Ну, и сколько раз мы… Всегда там как-то у нас выход в одной сцене, сначала я выхожу, потом Вася, и мы часто сидели просто за кулисами с Василием Уткиным. И то, как он шутил… Вообще, такая, знаешь, там темнота перед выходом, такое молчание, и вот он: «Ну, хорошо поговорили». Ни слова не сказали там. Чудесный абсолютно.

К. ЛАРИНА: В чем для тебя феномен Васи? Потому что вот сейчас вот чем больше проходит времени с его ухода, тем этот человек как-то, как мне кажется, всё грандиознее и грандиознее получается. Я видела и прощание, куда пришло огромное количество людей, и без конца вот эти видео, которые выпускают просто ударенные этой смертью его товарищи, ученики, коллеги. И ты понимаешь прекрасно, вот чем больше проходит времени, что это больше, чем просто профессиональный, талантливый спортивный, футбольный комментатор, это что-то другое.

Е. ШЕВЧЕНКО: Да. Во-первых, он был конечно какой-то невероятной эрудиции, невероятного ума человек. При этом в «Квартете» над ним же всё время подсмеивались. Они же всё время им как бы так руководили: «Вася, откройся. Вася, закройся». И у них были такие невероятно игровые, что ли, отношения, но, конечно, такие уважительные. И Вася был им благодарен за кино, за этот спектакль. А они, конечно, понимали, кто такой Василий Уткин. Но на самом деле кто там был, мы все понимали. То есть все так приходят к Васе и все так немножко: что Вася скажет?

К. ЛАРИНА: Ему было очень трудно, возвращаясь к теме существования в сегодняшней России. Он был в Москве. Я когда смотрела на него, понимала, что ему очень тяжело, потому что совершенно очевидно, на чьей стороне он был в сегодняшней ситуации. И сердце его было просто разбито тем, что происходит. И вот эта его попытка самостоятельного… А почему самостоятельного? Потому что отовсюду же вычеркнули, отменили эти сволочи. Вот многие из тех, которые сегодня там пляшут, поют ему какие-нибудь памятные слова, та же Тина Канделаки, это люди, которые его вышвырнули, выкинули. Это, конечно, жутко.

Е. ШЕВЧЕНКО: Я думаю, что все равно надо уважать прежде всего выбор Васи. Вот я когда слушаю Наталью Зубаревич, ну вот я знаю, она никогда не уедет никуда, и она будет говорить все, что она говорит. То есть это очень сложная история. В общем, это очень тяжело. Но вот как Александра Астахова написала. Она сказала: «Ребят, давайте…». Это очень тяжело. Но мне хочется верить, что… Господи, не знаю. Только желать, чтобы была сохранена жизнь и свобода этих людей.

К. ЛАРИНА: Давай я напомню нашим зрителям, если кто пропустил, Саша Астахова – это фотограф, фотожурналист и друг, близкий товарищ Алексея Навального. И всю жизнь его политическую Саша была первым его, что называется, хроникером и биографом, снимала везде. И сейчас, когда арестовали Антонину Фаворскую, журналистку, которая последняя снимала Алексея в Харпе… Извините, что я так подробно. Чтобы напомнить просто контекст нашим зрителям. Саша Астахова тоже была. В качестве свидетеля сейчас проходит по этому делу. У нее тоже был обыск. И слова, про которые сейчас Лена вспомнила, это как бы ответ на призывы многих людей: «Саша, уезжай оттуда. Уезжай скорее, иначе тебя арестуют». Для нее это тоже свой личный выбор: «Нет, никуда я не уеду».

Е. ШЕВЧЕНКО: Да.

К. ЛАРИНА: А вот ты скажи мне, ты кого-нибудь из тех близких друзей или знакомых убеждала вот так же: уезжай, уезжай, иначе будет хуже, иначе с тобой что-нибудь случится?

Е. ШЕВЧЕНКО: Нет. Я единственное, что старалась задать такие вопросы, чтобы у меня возникло понимание, насколько человек реальность воспринимает. Но опять же, мы сказали, что реальность для нас разная, реальность, риски, то есть несовместимость определенных вещей. Насчет убеждать… Это очень сложная для меня тема. Ты понимаешь, вот тема личностной свободы, личностных решений сложная.

И я тебе должна сказать, что ведь Маша тоже. Насколько Маша меня поразила своим ответом. Я тоже так же думаю. Она сказала: «Я благодарна, что моя жизнь сложилась так, что я могу сделать такой выбор». Ты понимаешь? Это отчасти, может быть, можно сказать и про тебя. После 2015 года ты уже куда-то двигалась, с другой стороны, безусловно. Когда человек после твоего эфира с Борисом Немцовым приходит и его убивает, то… Понимаешь?

К. ЛАРИНА: Да.

Е. ШЕВЧЕНКО: И у меня тоже. Как-то помимо меня это всё складывалось. Не то что помимо меня. Это, конечно, исключительно моя заслуга, что на мне женился Борис Палант. Не чья-то, но его тоже. Но ты понимаешь.

С другой стороны, естественно, мне там прилетает, что «Лена, вам легко говорить, вы там успешны и вообще можете ни о чем не думать» и все такое. Ну, я так про себя думаю. Кстати, Маше говорю: «Ты знаешь, ну, наверное, мы вот такие. Что-то, наверное, и в нас есть такое, что вот нам это дано. Ну, возможность сделать такой выбор». Но многие, конечно, закрывают абсолютно эту возможность, они типа: «Нет, у меня нет возможности. Что, я пойду работать бебиситтером?» А я пойду. А я пойду, потому что я занимаюсь с детьми. Что? Это вот оно и есть. Ну, не знаю. Мне нравится.

В итоге вот это понижение статуса, оно, конечно… То есть там начинается… Ну ладно, это мы опять. Чего мы? Пусть ребята сами решают, понижать статус, не понижать, за счет чего.

К. ЛАРИНА: Ты среагировала так остро на упоминание мною каких-то пропагандистов. И ты этого всего не смотришь. Ну и, конечно же, я не могу тебя не спросить про людей, которых ты знала, с которыми ты работала. Может быть, они были совсем близкими твоими людьми, однокурсниками. Я это говорю, потому что для меня этот процесс потрясения, он не проходит. Как я себя ни уговариваю, что а что ты хотела?..

Не знаю, тот же мой однокурсник, прости господи, Дмитрий Анатольевич Певцов. Я даже себе в страшном сне не могла представить, что Дима, Пиф, превратится в такого монстра страшного, певца войны, певца убийств, в которого он превратился сегодня. Но, с другой стороны, я сама себе говорю: «Ну подожди, ну вспомни, ведь были звоночки, ведь было, он же всегда таким был».

Вот когда ты наблюдаешь за какими-то превращениями, у тебя чаще возникает чувство «как такое может быть?» или «так он же всегда таким был всегда, просто мы этого не замечали»?

Е. ШЕВЧЕНКО: Я совсем недавно, знаешь, сформулировала: я не хочу задумываться…

К. ЛАРИНА: О природе превращения.

Е. ШЕВЧЕНКО: Я не хочу задумываться. У меня четкое убеждение, что они в аду. Вот у меня четкое убеждение, что то, что они выбрали, что они делают, что это ад. То есть ад на земле, уже здесь. Более того, даже те люди, которым просто война – не событие, и они все в творчестве, для меня это тоже ад. Потому что я за этим никакого творчества, никакой культуры, ничего я это увидеть не могу, разглядеть. Мне кажется, это всё ужасно бездарно просто. Ничего я за этим не вижу, никакого творчества.

Но я решила об этом просто не думать, не удивляться. Туда в бездну заглядывать я не хочу. Для меня там, я прошу прощения, черти. Ну что я туда буду палкой тыкать? Ну не могу я. Решила – вот всё, закончить с этим. Не знаю, как объяснить, Ксюш. Но потому что там, если дальше, то есть ничего.

К. ЛАРИНА: Мне нравится. Хорошее. Я так же буду. Всё, Лен, буду как ты. Иначе эти черти на тебе висят, как эти самые.

Е. ШЕВЧЕНКО: Да. Слушай, да. Слушай, столько сил уходит. Не надо. Силы надо беречь. Надо беречь силы.

К. ЛАРИНА: Прекрасный финал. Отлично. Спасибо тебе большое, Лен. Вот обещаю, вот с этой секунды – всё, чертей сбрасываю со своих ног. Всё. Пусть они в этом аду существуют сами. Это очень правильно.

Давай я у тебя напоследок спрошу. Я могу сказать про себя, что, конечно, я очень страдаю. Если от чего-то я страдаю, то от отсутствия живого театра, ну что я живу отдельно от всего. Для меня это очень важная такая потеря – чтобы я сидела в зале, чтобы свет гас, и чтобы там начиналось волшебство, на которое я смотрю совершенно завороженно. Сегодня в чем ты берешь это вдохновение и то, чего лишена сегодня? Книга, картина, выставка, фильм, спектакль. Есть ли это в твоей жизни сегодня?

Е. ШЕВЧЕНКО: Ну, конечно, я посмотрела спектакль Дмитрия Крымова. Я видела его, конечно, спектакли в Москве. Я видела в Йельском университете этот спектакль. Ну, в Йельском университете – «Три сестры». То есть с первой секунды я вот начала реветь ревмя. Это был какой-то там 2016 год, что ли, 2017. Вообще остановиться не могла. Ну просто он поставил этот спектакль о том, как театр убил его папу.

Тут шла, думаю: «Так, соберусь». Иду как будто вообще ничего не знаю о Крымове, не знаю этого режиссера, ничего не знаю. Потому что это всё уловки, значит, знание, что всё должно быть талантливым. Нет, я ничего не знаю. Вот они как вышли с этими киевскими сумками эти американские артисты, потерянные в этом пространстве театра, я как давай рыдать, и вообще не могла остановиться. Рядом сидел Боря ухахатывался. «Няня, няня, Таня, Таня». А я вот то смеялась, то плакала.

Потому что это, знаешь, как семилетний ребенок. Его привели на «Евгения Онегина», прослушал оперу, потом неожиданно еще и балет посмотрел, пришел в семь лет и поставил свой спектакль. И это абсолютно в контексте происходящего, что очень дорого. То есть о контексте там ни секунды. Там война – событие в жизни режиссера. Это вот у меня один родник.

Второй родник – пойду к Маше и к Арсению Фарятьеву, и к Анне Друбич я схожу. Ну а еще, извини, в пятницу у меня будет Мотя, которому пять лет. И мы с ним опять сочиним историю. А потом у меня будет девочка Эстер. А потом будет еще уже не Мотя, а Матвей. Постарше.

Меня знаешь, что потрясло? Вот что. Долго отвечаю, но, может, это полезно. Кто ищет себя на чужбине. Я сначала отправилась в очень такую популярную школу вокала. Очень-очень много детей, вот всё-всё-всё. Я думаю, схожу туда. Там такая деятельная, энергичная, руководитель, вообще автор этой школы. Я думаю, у меня будет там свой авторский, так сказать, это сочинительство. У нее такое всё, а у меня немножко кино не для всех. Пришла. Всё так сказала. Потом очень дружелюбно она мне стала рассказывать, как она меня будет рекламировать. Я сказала: «Стоп, стоп, стоп. С 15 лет у меня репутация. Не надо так меня рекламировать».

Вернулась, взяла у себя в Инстаграме написала, видео опубликовала. Ты знаешь, мне сразу позвонили три мамы. В общем, все из Америки и абсолютно моей группы люди. Это поразительно. Мне ничего не надо было объяснять. Они только: «А! Ой…» Вот! Не для чего это. У меня есть сайт. Я уже там всё сделала, для чего, почему. Есть родители, которые вот подготовятся к TOEFL – понимают. Пятерку вместо A Plus по математике – понимают. Вот это что-то с этим «Слоном» – нет. А я считаю, что это вообще жизнь определит человеку. Это мой третий пункт вдохновения.

К. ЛАРИНА: «Слон на парашюте»?

Е. ШЕВЧЕНКО: «Слон летит на парашюте. Он взаправду или шутит?» Ну, называется «Слон летит на парашюте».

К. ЛАРИНА: Ты нам ссылочку пришли, мы поставим тоже в описании.

Е. ШЕВЧЕНКО: Я прислала.

К. ЛАРИНА: Обязательно. Да, мы всё это поставим.

Е. ШЕВЧЕНКО: Я еще повторю.

К. ЛАРИНА: Заканчивая сегодняшний прекрасный эфир, хочу сказать главное: чертям оставьте ад и покиньте это место, и не спрашивайте, почему они там.

Е. ШЕВЧЕНКО: Да, да, да. Вот это хорошее.

К. ЛАРИНА: Ждем спектаклей новых от Маши Машковой. Я, кстати, всем рекомендую опять же посмотреть этот потрясающий выпуск Катерины Гордеевой с Машей и с Милой Зеленской, вновь обретенной сестрой из Украины. Да?

Е. ШЕВЧЕНКО: Да.

К. ЛАРИНА: Повторю тоже, там есть фрагменты из спектакля. И я могу сказать, оценить, насколько Маша Машкова сейчас выросла в большую артистку. Помимо всего прочего, этого желания высказаться про сегодня, что она и сделала, отдать некий свой долг, она, конечно, потрясающей силы актриса. Это даже в этих фрагментах видно. Я просто очень счастлива, что я это увидела. И надеюсь, когда-нибудь все-таки и этот спектакль я увижу.

Е. ШЕВЧЕНКО: А уже там предложение по туру по Европе есть.

К. ЛАРИНА: Вот. Приезжайте.

Е. ШЕВЧЕНКО: Мне даже из Прибалтики пришло на почту, что видели. У нас были замечательные гастроли со «Штирлицем». Я Маша уже отправила письмо. Так что Португалия!

К. ЛАРИНА: Ну что ж, вот на этой ноте мы, наверное, завершим наш сегодняшний эфир, нашу сегодняшнюю встречу с Леночкой Шевченко. Лена, огромное спасибо за искренность и за такую отдачу. Мне кажется, это такой получился у нас терапевтический эфир. Люди точно это оценят и поймут. Спасибо тебе, моя родная. Я желаю тебе здоровья.

Е. ШЕВЧЕНКО: Спасибо.

К. ЛАРИНА: Счастья и любви в вашем прекрасном семействе. И привет твоему прекрасному мужу, который, я так понимаю, невероятно значимая фигура в твоей нынешней жизни.

Е. ШЕВЧЕНКО: Это правда. Повезло.

К. ЛАРИНА: Спасибо, моя дорогая.

Е. ШЕВЧЕНКО: Обнимаю. Пока.