«Закладка»: «Эфиопика» Гелиодора
Екатерина Шульман: Почему я люблю авторов, которые уже успели как следует умереть. У них уже репутация сложилась. А с вашими вот этими живыми еще не поймешь. Может, они выкинут что-нибудь, и станет неловко, что мы вообще их обсуждали. Поэтому будем обсуждать Гелиодора…
🌟Если подкаст вам понравился и вы ждете следующего выпуска, поддержите нас донатом — сделать это можно с помощью российской или зарубежной банковской карты по ссылке: https://boosty.to/echofm
Е. ШУЛЬМАН: Здравствуйте, дорогие слушатели. Вы смотрите третий выпуск литературно-просветительской программы «Закладка», которую ведем мы с Галиной Юзефович. Я Екатерина Шульман. Обсуждаем мы книги, исключительно по собственному волюнтаристскому выбору. Сейчас мы в одной студии на Кипре. Это очень здорово, потому что, при всем уважении к Зуму, все-таки такого рода вещи, я бы сказала интимные, лучше обсуждать глаза в глаза.
И сегодняшняя книга наша, наверное, соответствует тому античному месту, в котором мы себя обнаружили – я, так сказать, проездом, Галина Леонидовна на более постоянной основе. Это, как считается, хотя мы тоже обсудим, почему считается, один из первых романов в европейской литературной традиции, греческий роман III века нашей эры «Эфиопика» Гелиодора. Я читала его в детстве и освежила свои знания в ходе подготовки к программе. Галина Леонидовна как античник, классик, наверное, вот только его и читает.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Нет, абсолютно ложное представление. Я должна сразу оговориться, дорогие наши зрители и слушатели, что я вообще предлагала более приличных античных авторов. Например, я настаивала на Платоне, которого всем вам настоятельно рекомендую. Знаете, тут нужно найти щелочку и в нее броситься.
Е. ШУЛЬМАН: Что же в нем приличного-то?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Если не читать книгу «Государство», которая праматерь всех антиутопий русских и нерусских, то он очень смешной писатель. Но вернемся же к Гелиодору.
Е. ШУЛЬМАН: На Платоне мы не сошлись, переругались страшно, и решили выбрать все-таки компромиссный вариант, а именно Гелиодора, который, во-первых, увлекательный, во-вторых, про любовь, в-третьих, действительно один из основателей жанра, и об этом интересно поговорить. Значит, давайте сначала я скажу, о чем там речь, а потом задам несколько вопросов, почему так получилось. Это прозаическое повествование на греческом языке, которое рассказывает о приключениях влюбленной пары, мальчика и девочки, которые с первого взгляда…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Это важное по нынешним временам уточнение.
Е. ШУЛЬМАН: Полюбили друг друга. И далее злая судьба их все время разлучает: их похищают разбойники, их там пытаются принести в жертву. В общем, всякие происходят, что называется, cases of mistaken identity, путают людей одних с другими. Они путешествуют по суше и по морю. Вопреки названию «Эфиопика», то есть эфиопская повесть, история о чем-то, что произошло в Эфиопии, там, собственно, в Эфиопии только финал, а основное действие происходит в Египте, причем в Египте, который автором отнесен за примерно 800 лет до того момента, когда он это писал. Это такой легендарный Египет под властью персидского сатрапа. То есть это не эллинистический Египет, а такой еще более древний.
В общем, это, как мы бы сказали, развлекательное произведение. Относится оно… Ну, оно действительно развлекательное. Если вы думаете, что только мы способны развлекаться такими вещами, то нет. Если вы прочитаете, то вам тоже будет интересно опять же. Во-первых, про любовь. Во-вторых, про приключения.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Приключения, похищения.
Е. ШУЛЬМАН: Про приключения, конечно, да.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Детектив в середине. Вообще!
Е. ШУЛЬМАН: Есть и такое. Есть некоторое количество вставных новелл и эпизодов, и каких-то дегрессий. В частности, там про истоки Нила в какой-то момент автор рассуждает, в другие моменты герои рассказывают свою предыдущую жизнь.
В общем, знаете, опять же на что похоже? С одной стороны, похоже на все на свете будущие европейские романы про то, как любящие сердца не могут соединиться, потому что судьба им препятствует. На романы так называемые дорожные, вот то, что называется в кинематографе road movies, когда кто-нибудь куда-нибудь путешествует и встречается с разными людьми хорошими и плохими. В XVIII веке эти пикарески очень были популярны. С другой стороны, какое-то дыхание Востока Малой Азии во всем этом тоже чувствуется, потому что похоже, конечно, и на «Тысячу и одну ночь».
Опять же, истории про идеальных, совершенных возлюбленных, соединению которых препятствуют исключительно внешние факторы, а не внутренние. То есть это роман еще не психологический, хотя некоторые элементы психологизма можно там тоже отыскать.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Очень, мне кажется, они психологически друг в друга влюбляются. Главные герои влюбляются друг в друга с первого взгляда и очень убедительно томятся. Если представить, что героям, допустим, 17 и 19 лет, то ровно так они все это и делают. Я могу подтвердить как мать.
Е. ШУЛЬМАН: Хорошо, предположим.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Это я к тому, что и психологизмом Гелиодора боженька не обидел.
Е. ШУЛЬМАН: То, что нам представляется нереалистическим, может, как раз и является высшей степенью реализма. Значит, спойлер – заканчивается все хорошо, что тоже придает всему этому некоторый сказочный элемент и, все-таки продолжаю настаивать, определенный восточный колорит, потому что это такая история про большой широкий мир, в котором есть моря и сухопутные дороги, в котором есть племена египтян, которые там воюют за какие-то смарагдовые копи и топи. Там, кстати, есть момент, строгающий душу политолога. Происходит или, точнее говоря, готовится человеческое жертвоприношение. Эфиопы приносят людей в жертву.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Но только чужестранцев.
Е. ШУЛЬМАН: Действительно.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Это важно.
Е. ШУЛЬМАН: Да, это гораздо гуманнее. Своих не кушают. И уже практически на финальном извиве сюжета отец героини должен принести ее в жертву, не зная, что это его дочь. Почему он это, кстати, особенно не знает, сейчас мы скажем. Это один из таких эффектных моментов в романе, причем открывается он совсем не с самого начала.
В финале этот варварский обычай царем отменяется. То есть наступает прогресс нравов. Но до этого ему его советники говорят, что да, конечно, людей в жертву приносить уж не очень хорошо, уж как-то в наше время так и не поступают, но и царь должен иногда склоняться перед обычаем. То есть, мол, не занимайся законотворчеством по собственной инициативе, народу нравится, вот давайте еще кого-нибудь зарежем. Не мы начинали, не нам отменять. Но потом все-таки они это дело отменяют.
Так вот, вопрос-то мой вот в чем состоит. Все наши литературные жанры восходят к грекам. Чего не было у греков, того, можно сказать, и не существует. За одним исключением – за исключением прозаической продленной истории про любовь и приключения, про любовь и препятствия.
Когда мы говорим, что «Эфиопика» Гелиодора – это роман, мы употребляем термин, которого сами авторы и читатели не употребляли. Как они это называли? И роман ли это? И если это роман, почему он появился так поздно, когда уже была и ода, и драма, и лирическое стихотворение, и эпиграмма, и все виды, опять же кроме драмы, и комедия, и трагедия, и с музыкой, и без музыки. То есть все музы уже занимали свои места на пьедесталах, и все жанры уже были ими освоены, кроме этого. Почему?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Во-первых, романом, конечно, никто это не называл. Они слова такого не знали. Хотя бы, например, потому, что слово это негреческое. Его впервые начали называть романом в XVI веке, когда его друзья наши гуманисты откопали, отобрали у византийцев, апроприировали, перевели, переосмыслили и начали издавать как буквально популярный бульварный бестселлер. Тогда они решили, что это у нас теперь будет роман.
У греков специального слова для этого не было. Они это называли «повесть», «история о». То есть у них не было специального жанрового определения. Но они вообще были не очень по этому виду спорта сильны. У них только Аристотель был нудный, который говорил: «Нет уж, давайте, товарищи, определимся, что у нас…».
Е. ШУЛЬМАН: Аристотель был великий.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Писатель только не очень. Но мы это можем отложить до какого-нибудь следующего выпуска нашего подкаста.
Е. ШУЛЬМАН: Ладно. Вы, значит, принадлежите к партии Платона.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, конечно.
Е. ШУЛЬМАН: Вы, может, и за Достоевского, а не за Толстого? Давайте скажем самое страшное.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Пожалуй, что скорее за Толстого, потому что Достоевский очень, мне кажется, сильно нуждается в литературной редактуре. А Толстой все-таки поприличнее был писатель.
Е. ШУЛЬМАН: Он сильно нуждался в гонорарах, поэтому не давал никому себя редактировать, чтобы объем не сокращать. Ну ладно, вернемся к нашим грекам.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Гелиодор, как вы наверняка не могли не заметить, очень хочет показать, что он тоже не лаптем щи хлебает в своем городе Эмеса. Город Эмеса, между прочим, из которого он был родом, тогда это был важный культурный центр. А теперь это, между прочим, горестной судьбы город Хомс в Сирии, который в 2014-2015 году разнесли примерно в труху, когда…
Е. ШУЛЬМАН: При империи, товарищи, порядок был в этих местах. А с тех пор его там уже не было.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: А вот какие-нибудь, например, повстанцы из «Звездных войн» все империю разрушить хотят. И порядка-то после этого…
Е. ШУЛЬМАН: Уже не будет.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да. Так вот, он все время пытался доказать, что он не последний человек. Он все время всех цитировал.
Е. ШУЛЬМАН: Несмотря на то, что он пишет вот такой малопочтенный жанр, у которого названия-то толком нет, он все равно как бы из образованных.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Он из очень образованных. И он все время на этом очень настаивает. То есть он не просто цитатку ввернет, он ее ввернет, потом три раза повернет, а потом еще немножечко добавит, чтобы уж ни у кого не осталось сомнений, что он интеллигентный человек. И, конечно, я думаю, это было связано с тем, что он как раз был такой большой новатор. И когда ты новатор, ты должен объяснить, что ты не вовсе дикий человек, а что ты новатор, потому что ты все прежнее уже переработал и готов идти вперед.
Пошел он вперед не совсем добровольно или, скажем так, не вполне бессвязно с реалиями окружающего мира. Это моя любимейшая история, поэтому сейчас я буду рассказывать долго и вдохновенно. Я сразу хочу сослаться на источник. Эту историю не я придумала, я почерпнула ее у знаменитого нашего византиниста Сергея Аркадьевича Иванова, автора блистательной книги «В поисках Константинополя». Но, кроме того, он вообще прекрасный специалист во всяком такого рода странном.
В одной из своих статей Сергей Аркадьевич пишет о том, что, как мы знаем, древние люди читали свитки. Тут мне понадобятся две руки. Всегда, когда мы смотрим кино, свитки держат вот так. Это полное фуфло. Свитки держат вот так. И читают их двумя руками, поэтому нельзя…
Е. ШУЛЬМАН: Как диафильм, что ли?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Конечно.
Е. ШУЛЬМАН: На кассете. Не на кассете. А как это называется? Бобина?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Даже не бобина. Я не помню слово. Ну да, диафильм, короче. Артефакт нашего детства. Вот они вот так крутят. Средняя длина свитка 3,5 метра. Соответственно, если ты вдруг забыл какую-то малозначимую деталь, то ты должен этот самый свиток 3,5 метра открутить обратно двумя руками. Выписки делать нельзя, потому что у тебя обе руки заняты. Это папирус. Если ты одну руку отпустишь, он у тебя так делает «фррр» и сворачивается. Соответственно, повествование на такой конструкции может быть только линейным. Потому что если у тебя вдруг возникает новая сюжетная линия, и занимает она 20 страниц, а потом ты вспоминаешь, господи, да кто такой этот Каласирид, откуда он взялся?
Е. ШУЛЬМАН: Нажимаешь Ctrl+F.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да. Но…
Е. ШУЛЬМАН: А Ctrl+F-то и нету.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: На палубу вышел, а палубы нет. И все идет неплохо, люди к этому привыкли, они читают свои линейные повествования.
Е. ШУЛЬМАН: А как же они со всякой бюрократической документацией-то справлялись?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Для бюрократической документации было то, что называлось «табула». Это были восковые таблички, на которых можно было писать. Они довольно сохранные, то есть они долго хранились. Потом можно было затереть. Вот эту самую табулу раз, протерли тряпочкой и нормально.
Е. ШУЛЬМАН: Пиши заново.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, пиши заново. Многоразовая, удобная, бюджетная опять же. Экологичная.
Е. ШУЛЬМАН: Экологичная.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Ну, папирус тоже был довольно экологичный.
Е. ШУЛЬМАН: Ну да, он же как biodegradable, биоразлагаемый.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Биослагаемый, биоразлагаемый. Все что хочешь с ним можно было делать. Но однажды случился неурожай на папирус. Вообще, нынешний папирус – это не тот папирус. Тот папирус вымер.
Е. ШУЛЬМАН: Вот вам и sustainable, понимаете ли, древняя экономика. Что, древние люди весь его вырезали, да?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Древние люди вообще были по этому виду спорта большие молодцы. Они всех львов извели, например, в Малой Азии.
Е. ШУЛЬМАН: А еще была какая-то трава, которую римские женщины употребляли в качестве контрацептива. И она так хорошо работала, что ее съели полностью.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Ничего себе.
Е. ШУЛЬМАН: Да. Сохранилось только ее изображение на монетах одного города, для которого она была ведущим источником бюджетных поступлений. Они ее, значит, вот всем на радость на монетке своей изобразили. Я читала на эту тему целую статью. Какой-то турецкий ботаник ходил и искал эту траву. Утверждал, что он ее нашел.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Пробовал.
Е. ШУЛЬМАН: Да, да, да. Потом оказалось, ничего подобного. Видимо, не работает. В общем, это большая такая историко-ботаническая загадка.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Нет, но многие хорошие вещи были утрачены. Например, река Рубикон. Муссолини пришлось ее заново придумать.
Е. ШУЛЬМАН: Затоптали?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Ну, там был миллион этих маленьких речушечек. Какая из них Рубикон, совершенно неизвестно. К тому же русла очень сильно менялись. Так что многие хорошие вещи, не только львы и папирусы…
Е. ШУЛЬМАН: Достались древним людям, а нам с вами уже не достались.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Приходится использовать контрацептивы химические вместо того, чтобы полезной травы съесть.
Е. ШУЛЬМАН: И папируса не достанешь нынче.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Хорошего папируса. Папирус начал вымирать, и людям пришлось что-то придумать. И они на нашу общую радость, особенно на вашу, Екатерина Михайловна, придумали книгу кодекс – прошитую книжку с корешком и страничками.
Е. ШУЛЬМАН: А странички делались – это уже пергамент?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Они поначалу делали из папируса. Пытались. Но это было очень неудобно, потому что он, зараза, сворачивается. То есть его надо все время держать придавленным, потому что как только ему дашь волю, он тут же скручивается в трубочку. И они стали делать из пергамента, из выбеленной, особым образом обработанной телячьей кожи. Это было, конечно, дорого, зато это открывало волнующую, манящую перспективу в плане сюжетостроения. Именно можно было пальцем заложить или вот ляссе приделать. И, соответственно, если ты забыл, кто такой Каласирид, в процессе чтения романа «Эфиопика», ты можешь совершить знакомое нам всем с детства действие и вернуться.
Е. ШУЛЬМАН: И вот поэтому появилось продленное многофигурное прозаическое повествование.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да. Поэтому наша «Эфиопика», поскольку все-таки, я думаю, не все еще успели подготовиться, хотя я видела трогательнейшее обсуждение у нас в комментариях, где люди писали: «О, “Эфиопика”, моя любимая книга. Наконец-то!»…
Е. ШУЛЬМАН: Нет такой странной книги, которая не была бы чьей-то любимой.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Абсолютно. Особенно книга с достаточно длинным трек-рекордом, достаточно пожившая с людьми, скажем.
Е. ШУЛЬМАН: Почему, я люблю авторов, которые уже успели как следует умереть. У них уже репутация сложилась. А с вашими вот этими живыми еще не поймешь. Может, они выкинут что-нибудь, и станет неловко, что мы вообще их обсуждали. Поэтому будем обсуждать Гелиодора.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Поэтому Гелиодор мог вполне себе развернуться. Но надо сказать, что к книгам кодексам поначалу относились с большим скепсисом. Любимый всеми нами врачеватель Гален выступал с тех позиций, с которых еще лет пять назад выступали хранительницы… Как вы в тот раз сказали про женщин? Хранительницы…
Е. ШУЛЬМАН: Социальной нормы.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Вот, хранительницы социальной нормы те самые, они выступали с позицией, что от интернета глаза портятся и люди тупеют.
Е. ШУЛЬМАН: А надо во дворе гулять.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Надо бумажные книги читать.
Е. ШУЛЬМАН: Конечно.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: А Гален считал, что, во-первых, глаза портятся, потому что пергамент, он полезного цвета, как ваше платье, и поэтому контраст не такой большой цветовой. А пергамент, он очень белый. Поэтому люди слепнут. Очень большой контраст. Черные чернила на белом пергаменте – гибель глазам, просто к 30 годам ослепнешь.
Е. ШУЛЬМАН: Вот это да.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: А потом, кроме того, он же убивает саму идею памяти. Раньше-то люди 3,5 метра папируса в голове держали, пока перемотаешь. А теперь-то они вот это «тьфу» делают.
Е. ШУЛЬМАН: И разленились. Слушайте, как это знакомо. То есть нет такого новшества технического, которое не считалось бы ведущим к расслабленности и вредным для здоровья.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: И деградации. Да, абсолютно.
Е. ШУЛЬМАН: Боже мой. Как мы еще выжили как человечество? Это поразительно.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Поэтому Гелиодор, ему было сложно. Он должен был объяснить, что вот этот его легкомысленный жанр, который еще к тому же ориентирован на людей, которые уже одурели, ослепли…
Е. ШУЛЬМАН: И не умеют вертеть руками.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Мышцы рук у них ослабли.
Е. ШУЛЬМАН: Не накачали.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Что он тоже из приличных. Поэтому он все время на всех ссылается. И поэтому вот эта его безумная композиция, которую вы упомянули, о том, что все начинается буквально.
Е. ШУЛЬМАН: Вообще вот так. Типа наступило утро. Тыдыщ!
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Сидят какие-то непонятные юноша с девушкой. Оба очень горько плачут. Вокруг трупы разложены и золото рассыпано.
Е. ШУЛЬМАН: Интересно же.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Тизер такой мощнейший. Это как раз отсылка к Гомеру, к «Одиссее», в которой, если помните, там же тоже все начинается с середины.
Е. ШУЛЬМАН: «Одиссея»?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Конечно.
Е. ШУЛЬМАН: Слушайте, а ведь и правда. Это в «Илиаде» так все объясняется.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: В «Илиаде» все как у порядочных.
Е. ШУЛЬМАН: «Одиссея» – это же сиквел. В «Одиссее» предполагается, что все знакомы с предыдущим сезоном, что там было.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Но история сама точно, конечно, сиквел, да. В общем, поэтому он все время отсылочки ставит – я интеллигентный человек, а не вот это вот, что вы подумали. И, конечно, его роман очень цитатный.
Я вот читала прекрасное издание издательства Academia 1932 года, русский перевод. Кстати, у переводчиков, как обычно, очень трагическая судьба. Главный переводчик Болдырев погиб в блокаду в 1941 году от голода. И вообще там переводило несколько человек, ни у одного хорошей судьбы-то не было.
Е. ШУЛЬМАН: Время было такое. У меня другое было издание с такой бежевой обложечкой. Не Academia, не 1935 год. Такая толстенькая книжечка. Да, между прочим, тоже с предисловием, которое я до сих пор помню, по-моему, Егунов.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Предисловие почти такое же безумное, как у нашего друга Алексеева к Пу Сун-лину.
Е. ШУЛЬМАН: Оно не безумное, оно со страстью написанное.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Такой пастозный, густой стиль 20-х годов.
Е. ШУЛЬМАН: Да. И некоторые, кстати, там сочетания предлогов с глаголами сейчас нам кажутся дикими. Язык, конечно, сильно меняется. Опять же, не знаю, как у греков.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: У греков изменился до неузнаваемости. Если мы выйдем на улицу и заговорим по-гелиодоровски, люди посмотрят на нас странно.
Е. ШУЛЬМАН: Не поймут?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Нет.
Е. ШУЛЬМАН: Тогда не будем так поступать. Может, и хотелось бы, но не будем. Вот смотрите, вы говорите про своего Гелиодора, как будто он такой одинокий новатор. А ведь их-то было…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Пять штук.
Е. ШУЛЬМАН: Вот.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Их было целых пять штук.
Е. ШУЛЬМАН: Пять штук был кого? Не в смысле новаторов пять штук. Хотя и новаторов тоже. Пять греческих романов. Вот этих вот романов-романов, которые опять же тогда так не назывались, но положили начало нашему представлению об этом жанре, вот в это приблизительно время, это уже наша эра, для тех, кто потерялся в нашем извилистом повествовании, это уже…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Это мы как Гелиодор просто.
Е. ШУЛЬМАН: Да, совершенно верно. Сейчас у нас будут флешбэки. У него там флешбэки.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Флешфорварды.
Е. ШУЛЬМАН: И опять же там вот эти вот все the tale within the tale. Он вообще такой изысканный товарищ. Этим, кстати, он вроде отличается от других пяти. Хотя я не могу сказать, что я читала все пять. Вы читали все пять?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Я читала Ахилла Татия, но только в университете. И не то чтобы я к нему возвращалась. Но Ахилл Татий, у него как раз смешное. Он пародирует этот жанр, поэтому считается, что он чуть позже…
Е. ШУЛЬМАН: Его роман как называется?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: «Клитофонт и Левкиппа». Они все называются, как правило, мальчик и девочка.
Е. ШУЛЬМАН: Там у персонажей еще замечательные совершенно имена. Да, красивые. Вот наших зовут Хариклея и…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Хариклея. Она Хариклея.
Е. ШУЛЬМАН: Хариклея, да, точно. Хорошо, тогда скажите, как его там, Фиагон или Теаген?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Нет, Феаген. Все правильно. А вот девушка, она Хариклея. Потому что у нее же папа Харикл. Ну, приемный папа. Она Хариклея. Хариклеевна.
Е. ШУЛЬМАН: Логично. Действительно. В общем, было их пять романов. Это из того, что до нас дошло и вошло в историю литературы. Один из этих пяти, кстати, всем известен. Не то что прямо скажу самоуверенно, что все его читали, но «Дафниса и Хлою» все знают.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Хотя бы по названию.
Е. ШУЛЬМАН: Да, хотя бы по названию. И он отличается от остальных пяти, потому что там нет никаких путешествий и приключений.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Пираты есть.
Е. ШУЛЬМАН: Пираты есть. Но все происходит на острове. Вот там вот на острове, на Лесбосе, где родились, там и пригодились друг другу. Никто никуда не путешествует, но к ним все время кто-то лезет и мешает им жить. Но опять же вот препятствия к воссоединению в том числе носят и внутренний психологический характер, не только внешний. Потому что вот наших гелиодорских персонажей там просто всех растаскивают за руки и за ноги, а они стремятся. А Дафнис и Хлоя сначала не могут понять, что там происходит.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Что им друг с другом сделать.
Е. ШУЛЬМАН: Да, что им, в общем, друг от друга надо. Они неясное томление испытывают, душа ждала кого-нибудь. А дальше им там разъясняют окружающие, которые постарше, как им в таких ситуациях надо поступать.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Давайте называть вещи своими именами. Они отправляются к секс-тренеру буквально, который объясняет молодым возлюбленным, для чего они вообще природою предназначены.
Е. ШУЛЬМАН: Они отправляются, хочется сказать, в пешее эротическое путешествие в буквальном смысле этого сомнительного выражения.
Так вот, если у нас есть вот такие вот пять романов, которые уже романы, которые похожи на наше представление о романе, я все к режимной классификации, в смысле НРЗБ, хочу подойти. А как же тогда, спросит неграмотный читатель в виде меня, а как же Петроний, как же «Сатирикон»? Это разве не роман?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Это римская традиция. Это, конечно же, роман.
Е. ШУЛЬМАН: А он был позже или раньше?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Он был примерно тогда же. Это тоже уже такое позднее римское время. И, конечно, это тоже вполне себе роман. Это просто часть той же самой традиции, только на другом языке. Греки, они же всегда опережали римлян во всем, кроме государственного строительства. Да и в государственном строительстве тоже, в общем.
Е. ШУЛЬМАН: Они настолько опередили римлян, что римляне в результате их канонизировали. Так бывает. Они несколько бежали вперед по дороге прогресса.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Опередили свое время.
Е. ШУЛЬМАН: Намного. Они даже наше время опередили.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Это по вашей больше части.
Е. ШУЛЬМАН: Мы придем к партиципаторной демократии с участием всех граждан через некоторое время при помощи интернета. Вот тогда вспомним греческие полисы, города-государства.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: И поучимся. И почитаем Платона.
Е. ШУЛЬМАН: Платона сожжем. Аристотеля будем читать исключительно.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Хорошо, Аристотеля я предлагаю обсудить в каком-нибудь отдельном выпуске. Вот тут уже поругаться… В финальном выпуске мы обсудим Аристотеля.
Е. ШУЛЬМАН: Стенка на стенку. Платон против Аристотеля.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Баттл.
Ну ладно, баттл. И это будет просто кровавое месиво, я уже предчувствую.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Я считаю, что это должен быть последний выпуск нашего подкаста.
Е. ШУЛЬМАН: После этого мы разругаемся.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: После него мы перестанем разговаривать и узнавать друг друга на улице.
Е. ШУЛЬМАН: Да, точно. И забаним друг друга в Фейсбуке. Подождите, насчет Петрония. Петроний – это то же самое или не то же самое?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Это то же самое на римские деньги в пересчете на сестерции из драхм. То есть, в принципе, конечно, он нахватался той же самой премудрости. Из дальних стран до него доходили слухи о том, что люди-то теперь нынче так носят. И это, конечно, попытка привития того же самого к родным осинам. Потому что, вообще, надо сказать, что при всей моей безграничной любви к такой античной-античной литературе, она к рубежу тысячелетий-то слегка пообносилась. Она уже все поделала, что можно было делать в тех довольно ограниченных рамках. И нужно было двигаться куда-то дальше. Тем более, что и общественно-политические обстоятельства к тому располагали.
Вот этот большой, просторный, сначала эллинистический, а потом римский мир, уже плохо ему заходили вот все вот эти полисные добродетели. И чего Сократ не уехал через пролив и спокойно не прожил там еще сто лет и не написал пять книжек, уже плохо было понятно человеку из Эмесы, который и там путешествовал, и здесь путешествовал, разное в жизни видал.
Е. ШУЛЬМАН: Римский мир был огромен и настолько доступен, насколько мы уже сейчас опять не можем себе представить. Раньше могли, когда прямые рейсы летали, а теперь уже опять не можем. Там действительно народ странствовал туда-сюда, и было такое потрясающее разнообразие. При этом все-таки единые римские законы. Это аргумент в пользу империи, в пользу колониальной империи. Есть у нее свои некоторые достоинства. Представляете, единые деньги, дороги, нормы, администрирование и прочее. Это действительно, если ты не ссоришься с Цезарем, то это, в общем, довольно удобно. Если ссоришься, то, как говорил Гиббон, тебе бежать некуда.
Он, кстати, когда писал свою эту «Историю упадка и гибели Римской империи» в середине XVIII века, он там пишет, что в наше время, если у вас с одним государем не задалось, то три часа на карете – и вот вы уже в другом и дальше живете там. А тут, если ты не в ладах с римской властью, то есть только цивилизация и варварский мир, практически тот свет. То есть тебе некуда бежать. Ты все равно находишься либо под властью Цезаря, либо просто не живешь среди людей. Так что этот ограничитель был, но в остальном это, конечно, была такая очень пестрая и при этом доступная вселенная.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Доступная среда.
Е. ШУЛЬМАН: Доступная среда, да, совершенно верно. Проект династии Антонинов «Доступная империя». Почему я так настаиваю на этом разнообразии? Потому что есть литература камерная, она тоже хороша, а есть литература вольных ветров и больших дорог. Вот «Эфиопика» – это такая история про вольный мир.
Я, кстати, думаю, что именно поэтому в XVI веке, как вы сказали, европейцы это дело оттрясли от пыли, отмыли, очистили дочиста и присвоили себе. Потому что это тоже время великих географических открытий, это тоже время, когда человек средневековый как-то поднял голову от грядки своей и увидел, что кругом, ты смотри, не люди с песьими головами, а люди с разными головами, и это интересно, и на это, в общем, стоит посмотреть.
Еще, кстати, на что довольно сильно похожа «Эфиопика», это на европейские рыцарские романы. Вот рыцарские романы – это же тоже сказки. Вот князь Гвидон, царь Салтан – это же Гвидо на самом-то деле. И все наши Бовы Королевичи – это пересказы итальянских историй, которые могут быть сказками, и тогда это истории про потерянного ребенка, про несправедливое подозрение царя против своей жены, в результате которого он оказывается разлучен со своим ребенком или детьми, а дальше они соединяются после всяких приключений.
Или это история про вот этого царевича, который возвращается, чтобы вернуть себе свое царство, вот как там Тесей возвращается к своему отцу, вроде как чтобы наследовать отца, с другой стороны, чтобы его убить. Или это история про героя, который добывает себе невесту в Тридевятом царстве.
Это все, вот этот фольклорный паттерн имени Проппа, он легко очень ложится на длинное прозаическое повествование. То есть оно может быть сколь угодно длинным, но для этого полезно, чтобы у вас были вокруг всякие Тридевятые царства, Тьмутаракани… -ны. Тьмутараканы у вас тут везде ползают. И была какая-то опять же транспортная связность вот этого всего добра, чтобы вы могли, с одной стороны, экзотизировать…
Потому что Гелиодор экзотизирует сильно эту свою даже не столько «Эфиопику», как ни странно, сколько Египет. Относя повествование так далеко в прошлое, он делает вот тот Египет, который был уже знаком и, можно сказать, в зубах навяз его современникам, потому что это была очень…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Поскольку Эмеса – это вообще доплюнуть. Что там от Сирии до Египта?
Е. ШУЛЬМАН: Да, это была очень обыкновенная страна, не экзотическая совершенно, не ассоциировалась с какой-то экзотикой. Александрия был второй город в империи по размеру, Египет был житницей Рима, там выращивалась пшеница. То есть это были такие совершенно сначала эллинизированные, а потом уже и романизированные места.
Поэтому для того, чтобы появились вот эти вот египетские разбойники… А это тоже довольно такой повторяющийся паттерн в литературе того времени: в Египте – там разбойники. Но вот не в этом скучном Египте, который сейчас у нас пшеницу выращивает и грузит ее, и в Александрии библиотеку еще не сожгли (тогда хорошая была библиотека), а это вот Древний Египет. А там тогда вот в тех местах, где сейчас у нас город, новый город со дворцом и златоглавыми церквами, тюрьмами и садами, там раньше вот в устье этого Нила, не в устье, а на берегу крокодил в какой-то момент у него появляется, ползет. И разбойники там собираются в шайки, похищают царевен и дальше покушаются на их добродетель, но успеха не имеют.
Вот это вот все такое пространственное, оно, мне кажется, способствует обновлению жанра. Вот в продолжении того, о чем вы говорите, эта замкнутость эллинистическая, она же размыкается. Таким образом, это дает всему этому делу какой-то творческий импульс.
А вот, кстати, по поводу всех жанров, которые все опробовали. Почему античные люди, которые придумали все, что можно придумать, включая астролябию и фудтраки с подогревом, которые в Помпеях находят в очень хорошем состоянии, почему они не придумали рифмованную поэзию?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Ну, ее мало вообще кто придумал. Это Иосиф Александрович Бродский…
Е. ШУЛЬМАН: Придумал.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Как известно, переселившись в Америку, обнаружил, что дикие американцы не пишут в рифму, и решил, что он сейчас их всех образует. И дальше следующие 20 лет своей жизни он посвятил тому, что он объяснял американцам, что они просто в поэзию не умеют, а надо рифмовать.
Е. ШУЛЬМАН: Вообще-то, англичане рифмовали.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Кто-то рифмовал, кто-то не рифмовал. У греков, кстати, тоже было не много рифмованной поэзии. Но греки же в первую очередь свою поэзию пели. Им было важно не…
Е. ШУЛЬМАН: В смысле декламировали?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Пели. Нет, натурально пели.
Е. ШУЛЬМАН: Под музыку?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Конечно. Мелика, вот поэзия, то есть вообще вся хоровая лирика – это прям песня. Им было важно, чтобы оно ложилось в мотив, чтобы размер сложный стихотворный попадал в сложные музыкальные размеры.
Е. ШУЛЬМАН: Можно петь гекзаметр, прошу прощения?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Гекзаметр петь можно отлично. Вот он как раз речитативный. Рифма же нужна в первую очередь для того, чтобы легче запоминалось.
Е. ШУЛЬМАН: Ну да.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: А у греков не было этой проблемы, потому что…
Е. ШУЛЬМАН: У них память была хорошая. Пока книжки не изобрели со страницами.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Точно. Вот они и беспокоились-то. И тут после этого все пришло в упадок. Это же известнейшая теория Пэрри – Лорда из книжки «Сказитель» про то, почему Ахиллес обязательно быстроногий, а Гектор то конеборный, то шлемоблещущий, а море либо многорыбное, либо виноцветное. Потому что все эти устойчивые формулы, они для запоминания. У тебя в строку гекзаметрическую тебе нужно, чтобы у тебя были готовые заготовочки, которые ты туда будешь тыкать. Соответственно, ты видишь, что у тебя Гектор стоит третьим словом в гекзаметрической строке. Тебе нужно перед ним воткнуть, не знаю, четыре слога. И вот он у тебя становится пышнопоножный какой-нибудь.
Е. ШУЛЬМАН: Как у Пушкина вечно ко всему приклеивается эпитет «милый». Потому что тоже хорошо ложится. Все милое. А потом к нему «унылое» и так далее.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да-да-да. Это очень удобно. Это совершенно заменяет рифму. Почему? Не все обязаны писать в рифму. Возвращаясь к тому, о чем вы сказали чуть раньше, про размыкание античного мира. Мне кажется, что Гелиодор в этом смысле вообще большой молодец. Конечно, у него Хариклея и Феаген нет-нет, да и скажут «да что с варвара взять?». В самом начале Хариклея, когда она обещает, в общем, довольно благородному главарю разбойников, что она выйдет за него замуж, а он ей честно говорит: «Я тебя насиловать, дорогая, не буду, хотя мог бы, я тебе руку и сердце, между прочим, предлагаю. И сам я не из простых египтян, я сын оракула».
Е. ШУЛЬМАН: Я Дубровский, Маша.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Буквально.
Е. ШУЛЬМАН: Кстати, потом скажу, там еще есть одна сцена, которая знакома всякому читателю русской литературы.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Это интересно. Возможно, я ее как раз и пропустила. Хариклея обещает ему. Феаген очень плачет, говорит: «Как же так?» Она говорит: «Да ладно, это же варвар. Слово, данное варвару, недорогого стоит».
Е. ШУЛЬМАН: Слово пацана не для чушпанов, скажем мы, продолжая наши сомнительные аллюзии. На самом деле, да.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да. Но при этом, когда мы встречаем, первый раз появляется на сцене Эфиоп, это гимнософист, голый философ буквально, который, собственно говоря, эту Хариклею и передает после того, как родители от нее отказались… Сейчас мы перейдем к рубрике «Покаяния», потому что в прошлый раз я немного перепутала завязку.
Е. ШУЛЬМАН: Совсем слегка. Эфиопы, кстати, я так понимаю, там – это не те эфиопы, которых мы себе представляем.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Но они очень черные. Они живут не там, где мы себе представляем. В смысле не в Эфиопии. Для древнего грека или римлянина эфиоп – это вообще черный человек. Где он живет – неважно.
Е. ШУЛЬМАН: Эфиопы у Гомера встречаются, и там они как-то отличаются какой-то особой добродетелью, потому что там солнце у них садится или, наоборот, встает, они его как-то приветствуют, они как-то называются какие-то «непорочные» почему-то эфиопы. Не знаю, почему так.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Они, видимо, неподвластны соблазнам греческого мира, уже начавшего разлагаться, прежде чем сформировался.
Е. ШУЛЬМАН: Прежде чем догадались прошить тетрадкой книжку. Но они черные при этом все-таки.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Они черные. И они очень хорошие. Они, во-первых, абсолютно цивилизованные.
Е. ШУЛЬМАН: За исключением человеческих жертвоприношений. Но это древний обычай.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, это у них…
Е. ШУЛЬМАН: Традиционные ценности.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Они потом покаялись.
Е. ШУЛЬМАН: А они отменили все-таки это дело.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Нет, они молодцы. И они описываются в таких антирасистских терминах. То есть можно было бы заподозрить их в расизме, вот в этом эллиноцентризме, когда есть греки, а есть еще непонятно кто: «Ты вообще кто и что ты сказал? Дикий вар-вар-вар». А тут они все вполне себе хорошие, достойные внимания люди.
И самый умный человек во всей книжке – это египетский жрец Каласирид, который в результате всю эту сложную интригу по возвращению потерянной дочери домой, он это все режиссирует. Он ненадежный рассказчик. У него много разных особенностей. Он египтянин. Он египетский жрец. И когда он приезжает в Дельфы к греческим жрецам, его там встречают как уважаемого коллегу, специалиста. Они обмениваются опытом абсолютно на равных.
Е. ШУЛЬМАН: Как у вас, например, с пророчествами?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да-да-да, ровно так. А что у вас делают люди в таких случаях? Словом, это, мне кажется, очень толерантная книга, как раз тоже очень созвучная тому времени, когда мир становится…
Е. ШУЛЬМАН: Космополитичная такая. Тоже еще одно греческое слово.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, когда мир становится разнообразным, и люди понимают, что на свете есть разное, и не надо его так жестко сегрегировать.
Е. ШУЛЬМАН: Так по поводу космополитизма. Откуда же у черной женщины все-таки белый ребенок?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Вот. Это рубрика «Покаяние». Вы сказали, что она не диво, что бела, потому что смотрела на снег. Нет, она в момент зачатия посмотрела удивительным образом на портрет ихней прапрабабушки, которая была удивительным образом белая женщина.
Е. ШУЛЬМАН: На картину. То есть не на статую, а на картину.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Не на статую, а на картину, на которой была изображена Андромеда, которая была их родственница дальняя. И таким образом в момент зачатия Андромеда как-то поучаствовала, видимо, в процессе.
Е. ШУЛЬМАН: Это такая телегония, но своеобразная телегония, я бы сказала. Это, кстати, очень живучее поверье. В позднейших европейских всяких историях мы встречаем женщин, которые родили там карлицу, потому что смотрели на карлика до этого, или что-то еще в этом роде. И, кстати, до наших дней. Вы, наверное, может, и слышали, если когда-нибудь вы были беременны, то вас тоже терроризировали, может быть, рассказами о том, что надо смотреть на красивое обязательно, чтобы ребеночек был красивый. Хочешь быть красивым, имей красивых родителей. Тут, к сожалению, почти никаких других вариантов нет. Все довольно жестоко.
Но у нас действительно вот такой сказочный зачин. Причем это же не зачин. Опять же, не так прост наш автор-то. Если бы он вначале это сообщил, мол, вот был случай у нас в Эфиопии. Но ничего подобного. Это он нам рассказывает, он раскрывает эту тайну уже где-то в середине.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: В середине. К концу четвертой книги. До этого читатель должен пребывать в неведении.
Е. ШУЛЬМАН: Теперь скажу про сцену, знакомую читателям русской литературы, а потом задам вопрос все-таки про автора, потому что не могу его не задать. Если вы помните, в одном моменте повествования героиня выдает свои чувства герою, наблюдая за соревнованием на колесницах. И она так за него волнуется, что царапает себе щеку. Позднейших европейских, особенно французских, переводчиков этого дела и читателей это шокировало, потому что это грубая деталь. Она там еще потеет в какой-то момент тоже. То есть вот какая-то такая избыточная реалистичность была, на их классицический вкус.
Но кто читал «Анну Каренину», помнит эту сцену. Спортивное соревнование, весь свет присутствует, тайная любовь, он соревнуется и подвергается риску, она смотрит на него с трибуны, не может сдержать своего страха и волнения, и так-то обнаруживается, что между ними чего-то такое существует. Так что учтите, насколько это древние и, я бы сказала, устойчивые тропы.
Мы не будем говорить, что Лев Николаевич тут кого-то цитировал сознательно или бессознательно, хотя он был начитанный человек, даже очень, и норовил всякие языки изучать, чтобы читать все в оригинале. Но я думаю, что это просто такая эффектная комбинация, что всех тянет авторов, которые что-нибудь пишут про любовь, всех тянет про это написать.
Так вот, по поводу нашего автора, собственно, Гелиодора. Про него есть легенда, которая пережила века и повторяется приблизительно всегда, когда о нем пишут. Состоит она в следующем. Это, опять же напомню, III век нашей эры.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Или IV. Точно неизвестно.
Е. ШУЛЬМАН: Окей. В общем, это время достаточно позднее античное и уже практически христианское. Поэтому наш Гелиодор по легенде, ну или по ряду источников, уже написавший свой роман, стал христианином и даже стал епископом в своих родных местах. Я сейчас излагаю легенду, а вы расскажете, правда это или нет, подтверждается ли это хоть чем-то. И когда обнаружилось, что он в прошлой жизни был автором эротического повествования, ему был предложен выбор: либо отречься публично и сжечь эту самую свою «Эфиопику», либо выйти из сана.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Сложить сан.
Е. ШУЛЬМАН: Сложить с себя сан. И он предпочел последнее. По-моему, Вольтер писал, что вот эта дочь, его духовная дочь, эта «Эфиопика», была настолько хороша, но слишком соблазнительна для духовного звания, и он предпочел остаться верным ей, а не сохранить, так сказать, пенсию, социальное обеспечение и прочий пакет, который полагался епископам. Есть ли этому красивому, я бы сказала, сюжету хоть какие-то исторические обоснования?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Честно, нет. Я вчера произвела довольно подробное изыскание. Первый про это написал Исидор Севильский, которому, видимо, нравилась «Эфиопика», и он хотел как-то легитимировать ее автора, сказать, что наш был парень, наш, христианский.
Е. ШУЛЬМАН: Наш в смысле епископ?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: В смысле христианин. На самом деле мы про Гелиодора не знаем вообще ничего. Мы знаем только, что он был из Эмесы и что сам он возводит свой род ни больше ни меньше как Гелиосу.
Е. ШУЛЬМАН: Так это он себе это имя сам придумал, что ли?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: А тоже мы не знаем. Потому что есть некоторая гипотеза, что он принадлежал к роду жрецов, которые служили Гелиосу. Потому что в Эмесе зафиксирован какой-то важный локальный культ Гелиоса. То есть, возможно, он был жрецом. Не очень понятно, какого бога. Тут есть некоторые разночтения.
Е. ШУЛЬМАН: Видите, какая разнообразная эпоха была.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да. Поскольку все, что мы о нем знаем, это шесть строчек, по-моему, которыми он завершает «Эфиопику»: составил от былинок рассказ немудрый сей худый смиренный инок, раб божий Гелиодор.
Е. ШУЛЬМАН: Но это уже слова христианина.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Про раба божьего там не было. Там было про то, что он потомок Гелиоса, что он из города Эмеса и что книгу свою он дарит читателю на радость и поучение. Всё. Поэтому дальше про него можно придумать решительно все что угодно, что, мне кажется, отдельно мило.
Е. ШУЛЬМАН: То есть, в общем, погиб при невыясненных обстоятельствах.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Как я родился и прожил оставшуюся жизнь.
Е. ШУЛЬМАН: Ничего не знаем. Ну что ж, вот видите, дорогие слушатели, если вы напишете хорошую книгу, то даже биография ваша уже будет вторична на этом фоне.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Через много лет. Первые лет сто помнятся хорошо. Само так же Кнут Гамсун.
Е. ШУЛЬМАН: А про него что, тоже неизвестно?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Про него известно многовато. И поэтому сложно относиться к нему некритично.
Е. ШУЛЬМАН: То есть, смотрите, если про вас слишком много известно, то это может испортить вашу репутацию. Если про вас неизвестно совершенно ничего, то ваши труды будут говорить за вас, и так вы прах переживете и тленья убежите. Очень всем рекомендуем этот способ.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Мы, к сожалению, видимо, уже им пренебрегли, записав нынешний подкаст. А теперь переходим к нашей постоянной…
Е. ШУЛЬМАН: Рубрике «Колофон». В этой рубрике… Колофон – это что такое? Давайте напомним нашим читателям, чтобы они образовывались неустанно.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Каждый раз, главное.
Е. ШУЛЬМАН: Да.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Колофон – это приписочка. Когда в книжке у автора немного не хватило места или он хочет сказать «а вот еще, кстати», то на последней…
Е. ШУЛЬМАН: Это такая финальная виньеточка.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да. То в самом конце книжечки он может написать какой-нибудь еще маленький хвостик, который будет красиво называться колофоном.
Е. ШУЛЬМАН: А мы же в этой рубрике рекомендуем книгу, которая имеет отношение к основной обсуждавшейся и, может быть, интересна тем, кому было интересно предыдущее. И сегодня наша книга…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Это книга английской писательницы покойной, покойной писательницы, Екатерина Михайловна…
Е. ШУЛЬМАН: Хорошо.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Мэри Маргарет Кей, которая называется «Дальние Шатры». Я страстно люблю этот роман. Это прекрасный, длинный, увлекательный роман про любовь и приключения, буквально как «Эфиопика».
Е. ШУЛЬМАН: То есть мы его рекомендуем, потому что он похож на «Эфиопику».
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Он похож на «Эфиопику», но, естественно, в другом сеттинге и, как ни крути, чуть посовременнее будет. Хотя Мэри Маргарет Кей и умерла, умерла она всего лишь каких-то жалких 20 лет назад, прожив практически 100 лет.
Е. ШУЛЬМАН: Вот это мы очень всегда одобряем во всех.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, мне тоже кажется, это хорошая черта в писательнице. И история о молодом человеке, который растет, считая себя индийцем. Дело происходит в колониальной Индии. И он выращен своей индийской няней. Как случилось, что английский молодой человек, он англичанин, растет, считая себя индийцем? Его родители очень рано умерли. Они доверили его няне, сопроводив его, внимание, бумагами и некоторыми драгоценностями.
Е. ШУЛЬМАН: Боже мой, как в любой сказке на белом свете: когда находят покинутого младенца, то на нем будет что-нибудь такое надето.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да. Вот точно так же, как на нашей Хариклее. И няня собирается его отвезти к родственникам в другом индийском городе, но по дороге начинается Сипайское восстание, англичан режут как кур.
Е. ШУЛЬМАН: А, вот когда это все происходит.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: И она решает оставить ребенка у себя и никому не говорит, что он англичанин, чтобы не подвергать его риску. Он растет до 12 лет, считает, что он маленький индийский мальчик, работает слугой при дворе некоторого индийского махараджи и влюбляется, даже не влюбляется, у него завязывается нежная детская дружба с принцессой. А принцесса какая-то второсортная. Она дочка наложницы, она живет у этого своего папаши в качестве буквально никому не нужной. И завязывается дружба мальчика-слуги и девочки-принцессы.
Потом мальчик узнает о своем благородном происхождении, уезжает в Англию, получает благородное английское образование, возвращается в Индию уже в качестве колониального служащего, поскольку он невероятный знаток всего индийского. И там его – сюрприз – отправляют сопровождать свадебный эскорт на другой конец Индии. Замуж выдают ту самую его детскую подружку.
Е. ШУЛЬМАН: Боже мой, какая история. Да, это увлекательно. На русский язык переводилось? Скажите для тех из наших читателей, скажу я с презрением, кому нужны переводы на русский язык.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: К сожалению, я не могу поручиться за качество. Я знаю, что другие романы Мэри Маргарет Кей сильно пострадали от русского перевода. Этот я не смотрела. Но надеюсь на лучшее.
В чем прелесть этого романа? Мэри Маргарет Кей родилась, выросла и значительную часть своей жизни прожила в Индии. Поэтому, несмотря на то что это волшебная буквально сказка о любви с приключениями, там вообще нет клюквы. То есть это сказка про настоящую Индию с настоящими индусами без вот этих вообще шатров, чурбанов.
Е. ШУЛЬМАН: То есть никто не танцует.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Нет, никто не танцует и не поет, как в Болливуде. Настоятельно вам рекомендую этот роман – прекрасный, неовикторианский, длинный, увлекательный. Вот если бы я выбирала себе книгу на лето… Знаете, вот в отпуск некоторые люди…
Е. ШУЛЬМАН: У некоторых людей бывает отпуск, сказали они и заплакали.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: И заплакали.
Е. ШУЛЬМАН: Выходные у людей, говорят, бывают.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Но редко.
Е. ШУЛЬМАН: Заплакали еще громче. Ну ладно.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Короче, в отпуск на пляж лечь – и будет вам счастье.
Е. ШУЛЬМАН: Спасибо. В следующем выпуске нашей литературной «Радионяни», она же «Клуб знаменитых капитанов», она же «В гостях у сказки», мы нарушим все эти принципы, которые мы так долго, я бы сказала, навязчиво декларировали. Потому что мы будем говорить про роман живого автора, живой авторки даже. При этом роман, который я читала. Это очень редко.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Не я, не я это предложила.
Е. ШУЛЬМАН: Нет, это вообще не Галина Леонидовна предложила, это моя была идея, я настаивала на этом всячески. Потому что мне представляется, что этот роман – очевидный трибьют Владимиру Владимировичу Набокову. Я такое люблю. Кроме того, скажем так, вы вот читатель «Гарри Поттера», а я не читатель «Гарри Поттера». А этот роман, он тоже довольно-таки похож на «Гарри Поттера», как я его понимаю, не читая его. В том смысле, что там описывается…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Любила Ричардсона не потому.
Е. ШУЛЬМАН: Не потому что, не потому что. Нет. И не любила. И не прочла, и не любила. Но истории про закрытое учебное заведение, в котором происходит странное, это действительно довольно обаятельный жанр.
Как уже, наверное, догадался проницательный читатель, слушатель и зритель, мы хотим поговорить о Донне Тартт. Мало люди говорили о Донне Тартт. Последние лет 25, по-моему, только о ней все и говорят. Но мы будем говорить о романе Secret History («Тайная история»), который дорог Галине Леонидовне своими античными основами, мне – своими набоковскими мотивами, а также мне, тешу себе мыслью, он дорог своим художественным качеством, потому что это действительно и правда выдающееся художественное произведение.
Ждите следующего выпуска и дождетесь. В промежутках читайте то, что здесь было сказано. Ссылки будут в описаниях, указания будут высланы отдельно почтой. Спасибо всем за внимание.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Спасибо. Надо встречаться лично. Гораздо веселее.
Е. ШУЛЬМАН: Гораздо веселее. Намного, да. Будем стараться.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Это был подкаст «Эха» «Закладка».