«Смотри в оба» с Вениамином Смеховым
Мы поставили в известность цензоров, условно назовем. Все эти этажи партийных руководителей уже были предупреждены о том, что мы осенью готовим спектакль, а 25 января, конечно, он будет сыгран. Было сказано грубо: «Даже не надейтесь». И вот спектакль был поставлен, и были осведомлены эти самые гаврики из управления культуры Моссовета. И они пришли. Смотреть долго не хотели, сделали перерыв и ушли, запретив навсегда…
Подписаться на НО.Медиа из России
И. ПЕТРОВСКАЯ: Привет, друзья! Это канал «НО.Медиа из России», я Ирина Петровская. Я приветствую всех наших дорогих зрителей, подписчиков и потенциальных подписчиков и представляю вам совершенно невероятного сегодняшнего моего гостя. Это потрясающий, бесподобный, выдающийся…
В. СМЕХОВ: Остановитесь.
И. ПЕТРОВСКАЯ: Неотразимый…
В. СМЕХОВ: Остановитесь.
И. ПЕТРОВСКАЯ: Секунду… Вениамин Смехов. Я мечтала давным-давно заманить к нам Вениамина Борисовича, и вот мне это удалось, нашел он-таки окно в своем очень плотном расписании. Поэтому здравствуйте, дорогой Вениамин Борисович!
В. СМЕХОВ: Здравствуйте, дорогая Ирина Евгеньевна! Как давно я хотел перед вами, Ирина Петровская, выдающ…
И. ПЕТРОВСКАЯ: Остановитесь.
В. СМЕХОВ: Но это я искренне.
И. ПЕТРОВСКАЯ: Вениамин Борисович сейчас продолжил голосом Михаила Сергеевича, потому что перед началом рассказывал нам о том, как однажды Михаил Сергеевич разговаривал по телефону, и сейчас абсолютно точно была воспроизведена его невероятная интонация.
В. СМЕХОВ: «Ну я вас поздравляю!».
И. ПЕТРОВСКАЯ: Да вот я верю. Прямо как Станиславский кричу: «Верю!». То есть Станиславский кричал: «Не верю!», а я кричу: «Верю!». У нас сегодня, Вениамин Борисович, как вы знаете — я вам, что называется, озвучивала (новое слово такое модное) довольно богатую повестку, опять же, говоря нынешним языком. Потому что так совпало, что в одном практически месяце, ну или с разницей в недели, 60 лет Театра на Таганке, 100-летие Булата Шалвовича Окуджавы, и совсем скоро 90-летие вашего большого друга Юрия Иосифовича Визбора. И ко всему этому, и тем более ко всем этим замечательным людям вы имеете самое прямое отношение. Поэтому хотелось бы поговорить о каждом из этих самых…
В. СМЕХОВ: На добавку: 100-летие Зои Богуславской, которая единственная из названных жива-здорова.
И. ПЕТРОВСКАЯ: Тьфу-тьфу-тьфу, слава Богу. И дай Бог ей еще крепкого здоровья и еще более долгих лет жизни. Но начну я с вопроса, который меня волнует очень, и в первую очередь, конечно, с людей — с Окуджавы, с Визбора, ну и с Высоцкого тоже. Их давно уже нет на этом свете. Но память сохраняется, устраиваются концерты, люди поют как будто бы песни, проводят фестивали. То есть если говорить о формальной стороне, память жива. Но если мы с вами любого человека на улице спросим: «Что вы знаете из Визбора?, ответят: «Милая моя, солнышко лесное» и «Лыжи у печки стоят». «Что вы знаете есть из Окуджавы?». — «Синий троллейбус», ну и там вариации, например, «Я дежурный по апрелю».
В. СМЕХОВ: Какие у вас прохожие образованные!
И. ПЕТРОВСКАЯ: Я думаю, часть ответят. Высоцкого тоже, я не знаю, «Который раз лечу Москва-Одесса».
В. СМЕХОВ: Про Высоцкого не спросят, а про Визбора или Окуджаву спросят: «Кто это такой?».
И. ПЕТРОВСКАЯ: Уверена, нет, потому что что-то краем ухо слышали. Но вопрос мой вот в чем заключается и мое размышление. Вот этим вот, тем, что их поют попсовые исполнители, в основном такие легкие лирические, юмористические песни, не обуживаем ли мы, не обедняем ли мы вот это их творческое наследие? Потому что они много глубже, и философичнее, и шире — и шире, и глубже одновременно, — чем вот эти долетевшие до, что называется, потомков их произведения. Пусть лучше такая память, Бог с ним, с них, что называется, и их не убудет?
В. СМЕХОВ: Это так. Но вот что сразу отзывается в памяти, это какой-нибудь 1983 год, и радиостанция «Юность» призывает меня на интервью, и соглашаюсь, потому что названа тема: выход книги Булата Окуджавы. С удовольствием…
И. ПЕТРОВСКАЯ: Булат еще жив, если 1983 год, да? Он в 1997…
В. СМЕХОВ: Булат вовсю живой. Булат не был призван туда на Пятницкую, я был один перед микрофоном, но слышал его голос и вопрос, и его ответ. Вопрос был — аналогичный вопрос: «Нравится ли вам, что ваши песни поют все, кому не лень?». Булат, строгий человек, интроверт классический, ответил как-то так: «Ну, чего не должно быть, того и нет, мне это и не должно нравиться. Но если все-таки сказать, кого я предпочитаю, я скажу. Вот когда я слышу, мою песню поет Визбор, мне хорошо. Он ничего не добавляет от себя». Он расширил, так сказать, ответ замечательно: «Не иллюстрирует, не прибавляет чувств, а вот так просто, по-мужски, спокойно, правильно поет».
И я успел об этом сообщить Визбору. Позвонил ему и сказал: «Сейчас я тебя хвалил вместе с Булатом». — «Что, почему? Откуда ты взялся?». Я говорю: «Вот, на Пятницкой на каком-то там этаже радиостанция, тобою практически придуманная, «Юность». И Булат сказал, что если он кого-то предпочитает из поющих его песни, то только тебя». — «Ну не ври, Веня, ну как?». Я говорю: «Это уже в эфире. Так что это правда». Вот это к вашему вопросу.
И. ПЕТРОВСКАЯ: Но это одно дело, когда пел Визбор со своей интонацией, может быть, ничего не привнося такого, чего автор не закладывал. То есть, собственно, мы знаем, о чем говорил Булат Шалвович, потому что Визбор в «Июльском дожде» исполнил окуджавскую «Не верьте пехоте».
ФРАГМЕНТ ПЕСНИ.
И. ПЕТРОВСКАЯ: А другое дело, когда, раскачиваясь с фонариками, поют «Милая моя». Моя подруга Таня Визбор говорит, что она эту песню уже давно возненавидела, и она предполагает, что и папа тоже бы, наверное, проникся к ней некоторым… Или, так скажем, испытал отчуждение.
В. СМЕХОВ: Ну, песня замечательная, песня не виновата. То есть хотя бы куплет, а не припев. Ладно. Ну, нам кажется (и, наверное, правильно кажется), что распевание песен Высоцкого, Окуджавы, Визбора — это исполнение, как правило, грешит неточностью, так скажем. Либо преувеличенным пафосом, что было совершенно исключено для этих авторов, либо так сильно любят, что лучше бы они забыли эти песни.
И. ПЕТРОВСКАЯ: Есть еще одна проблема — переворачивание смыслов, причем умышленное переворачивание смыслов. Я не знаю, видели ли вы какие-нибудь юбилейные фильмы, например, посвященные Булату Шалвовичу Окуджаве, но песни его, которые носят явно антивоенный характер, теперь благодаря умелым действиям пропагандистов — куда уж денешься, скажу так, — приобретают совершенно противоположный смысл. Особенно когда их подкладывают под документальные кадры сегодняшних боевых действий, СВО. И на мой взгляд, это уже совсем не так безобидно, когда люди, раскачивались, поют одну-единственную песню.
В. СМЕХОВ: Ира, с этим надо мириться. Больше ничего и не скажешь. Это не умолкает и это неостановимо. У меня был вечер в Самаре, то есть в Куйбышеве, во Дворце спорта.
И. ПЕТРОВСКАЯ: Недавно?
В. СМЕХОВ: Это было — кратное 5-му, ноль, — значит, это было в 2020 году, очевидно. Отмечали 50-летие выступления Высоцкого во Дворце спорта в Самаре. Затеял это, конечно, Никита Высоцкий и отнесся к этому очень трогательно, предвзято… Ну не знаю, понятно, как он отнесся. Я с удовольствием поехал, потому что я был нечаянным свидетелем реакции Высоцкого на это небывалое событие.
К тому времени, то есть к 1967 году, Высоцкий привык чаще всего к домашней обстановке, когда он пел для друзей, и об этом часто говорил. Песни рождаются для того, чтобы на Большом Каретном он спел это, и дальше перечисляются люди, друзья, а во-вторых, это какие-то аудитории научно-исследовательских институтов или даже студенческие аудитории.
Поскольку сольные концерты Высоцкого начались, похвастаюсь, на моей памяти, ибо Высоцкий все 16 лет золотого века Таганки был главным артистом любимовского театра, и сидели мы в одной гримерке, и нас связывали очень хорошие отношения, то Володя ничего не скрывал. Сказал, что он поехал, ему приятно, что его второй раз подряд зовут в Самару — тогда она называлась Куйбышев все-таки. Говорю так, потому что я, как актер, начинал в Куйбышеве. Первый год жизни после окончания Щукинского училища я по собственной инициативе не откликнулся на приглашение двух московских театров и уехал на Волгу, начитавшись…
И. ПЕТРОВСКАЯ: Выть на Волгу.
В. СМЕХОВ: Да, немножко повыть там. Это было все-таки связано с тем, что я книжный парень был, и начитавшись Гладилина и Аксенова, тогдашних лидеров «новой прозы», как потом называлось, я хотел увидеть страну, хотел увидеть зрителей, не взбудораженных московской пеной дней. Вот я и уехал. Меня хватило на год, я уехал и вернулся домой в Москву. Но это другая история, неважно. Но тем не менее, Куйбышев мне дорогой город, стоящий над Волгой на красивом холме. Это же площадь Ильича… площадь Чапаева, дом № 1.
И. ПЕТРОВСКАЯ: Ивановича.
В. СМЕХОВ: Владимира Ивановича. Это дом пряничной архитектуры второй половины XIX века, чудесный, красивый домик. И вот это был мой первый театр. Любимое наречие — «короче».
И. ПЕТРОВСКАЯ: Я так не могу говорить, поэтому я слушаю завороженно.
В. СМЕХОВ: Один генерал стоял в эпоху наших с вами любимых «Огонька» Коротича и Егора Яковлева «Московских новостей», и где-то в Доме литераторов или где-то еще кто-то с места ему напомнил фамилию журнала — Коротич. Он сказал: «Ну короче…». Он воспринял подсказку.
И. ПЕТРОВСКАЯ: Ну помните, когда человеку показывают «закругляйся», а он говорит: «А, что? А, и наконец, о кольцевой железной дороге». Это железнодорожник выступал.
В. СМЕХОВ: Вернусь. Коротич. Значит, Высоцкий уехал в Куйбышев, сказав, что его второй раз приглашает Молодежный клуб знаменитый, и он уезжает. А дальше Сева Ханчин, яхтсмен, ставший впоследствии действительно близким приятелем Высоцкого, мне известный по Куйбышеву, рассказывает: «У нас руки-ноги дрожали, когда Володя прилетел. Как ему не соврать, а предупредить, что это будет не клуб, а стадион?».
Он правильно дрожал, потому что если бы Высоцкому сказали, позвонив в Москву, что выступать он будет во Дворце спорта, он бы послал. У него не было никаких сомнений, что для него самого комната или камерный зал — это в самый раз. А что такое стадион, что с ним делать?
И вот юбилей выступления Высоцкого во дворце. Да, я уже и прочитал в интернете, и услышал от уже пожилого Севы Ханчина знаменитого, как это было, как он вез Володю из аэропорта и уводил в сторону от концерта, чтобы, не дай Бог, Володя не спросил: «А где я буду выступать?». Как потом из гостиницы его привели, не называя дворец дворцом, а вот куда-то ведут. Но он сказал потом: «Я увидел хвост большущий, подумал: не дай Бог, неужели это то?». Это было то. И вот то, как он не послал, не отказался, а все-таки рискнул…
И. ПЕТРОВСКАЯ: Но стадион был полный?
В. СМЕХОВ: Стадион был полный. Там было 7 тысяч народу, как они хвастают, и сразу после одного концерта вторые 7 тысяч в этом же зале. Вот как-то они почувствовали правильно Высоцкого — что если откажется, ну откажется, а уж если согласится…
И. ПЕТРОВСКАЯ: То никуда не денется.
В. СМЕХОВ: То никуда не денется.
И. ПЕТРОВСКАЯ: Возвращаясь к вашей поездке — это «короче», называется. 55 лет с этого выступления, вы с этого начали.
В. СМЕХОВ: Да, это было очень здорово сделано во Дворце спорта. Как будто бы даже не мешали художественные конькобежки. Они сделали под какую-то песню Высоцкого лебедей на коньках, и это было симпатично. Была хорошая женщина, гитисовская режиссер. Мы с ней сговорились, что я 5 минут говорить не буду, а буду говорить минимум 20.
И. ПЕТРОВСКАЯ: И сколько говорили?
В. СМЕХОВ: И я говорил 22 минуты, и все было хорошо. И Никита был доволен, и так далее. Но туда же пробрался знаменитый артист, услышав которого, я не знаю, что там — побагровел, потерял любовь к жизни. Дюжев фамилия его.
И. ПЕТРОВСКАЯ: Да!
В. СМЕХОВ: И он пел Высоцкого, ну, как могли на Мамаевом Кургане сверху давать указания к немедленному наступлению.
И. ПЕТРОВСКАЯ: А что пел-то, не помните?
В. СМЕХОВ: Не помню. Но что бы он ни пел, это было ужасно. Это было антивысоцкое выступление. Ну не понимает он… Есть еще ряд артистов, с которыми даже я на любимом канале «Культура» встречался, когда делал какие-то из моих вот таких фильмов о поэзии, и неукротимо патетические чтения стихов случались.
Вот так я развернуто вам ответил. Но Володя, когда вернулся в Москву, то в гримерке сказал: «Ну, понял, дальше оценил, как волнуется вокруг народ, приглашатели — этот Молодежный клуб, и Сева, и все, — и вышел с гитарой. Ну что, я понимал. Я же один раз даже в океане купался». Высоцкий. Вот так подойдя океану, увидела волну. Отступать нельзя было, девушка симпатичная сидела. И он пошел в океан. Вот так он пошел в этот океан. И были аплодисменты, и он спел «Братские могилы».
ФРАГМЕНТ ПЕСНИ.
В. СМЕХОВ: Он говорит: «Я вздохнул, понял, что разница между количеством и качеством небольшая». И он выдержал эти два натиска обожания публики и был счастлив.
И. ПЕТРОВСКАЯ: Но вы, естественно, наверняка помните его стихотворение, самого Владимира Высоцкого. Называется «Памятник». И там есть некое предвидение такой вот посмертной судьбы и есть строчки:
Мой отчаяньем сорванный голос
Современные средства науки
Превратили в какой-то фальцет, — ну неважно, в какой даже, потом уточню. И дальше:
Саван сдернули! Как я обужен —
Нате смерьте!
Неужели такой я вам нужен
После смерти?
То есть получается, что вот это как бы предвидение и невыполненное его завещание не делать с ним такого.
В. СМЕХОВ: Мы довольно часто обсуждали Александра Сергеевича Пушкина — и в гримерной, и вне. Я представляю, что если бы Володя при жизни поделился этим стихотворением, то, наверное, я бы ему напомнил Exegi Monumentum, «Памятник» Пушкина, и то, с каким пафосом всегда читалось:
Нет, весь я не умру — душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит…
Наверное, я бы сказал, что вот ты переиграл Александра Сергеевича, потому что предвидел действительность, а не мечты.
И. ПЕТРОВСКАЯ: Хотя в конце этого стихотворения, если вы помните, он вырывается из гранита, и раскидав вокруг все, в том числе эти плиты — или что там, из чего делают? — вырывается и уносится прочь, потому что ему нестерпимо быть в таком вот обуженном виде. Вот, я вспомнила: «Мой отчаяньем сорванный голос превратили в приятный фальцет», вот как.
В. СМЕХОВ: Да, замечательное стихотворение. Но и у Пушкина, как не только мне показалось, все стихотворение, предвидение посмертной славы — оно ироническое. И только финал — «…глупца». Но главное, что «в мой жестокий век восславил я свободу и милость к падшим призывал». Вот это было сказано с сердцем, и с этим ничего не поделаешь.
Значит, спасибо за вопрос. Мне очень дорого и 90-летие Юрия Иосифовича Визбора, и уж конечно, 100-летие Булата. И вот я буду даже в Доме литераторов поминать Булата и читать то, что больше всего нравится, с разрешения Вероники Долиной, которая отвечает за этот план, за программу. Мы договорились, что, во всяком случае, стихи, которые мне на днях прочитала Ольга Владимировна Арцимович-Окуджава, обязательно надо знать и читать.
В земные страсти вовлеченный,Я знаю, что из тьмы на свет
Однажды выйдет ангел черный
И крикнет, что спасенья нет.
Но простодушный и несмелый,
Прекрасный, как благая весть,
Идущий следом ангел белый
Прошепчет, что надежда есть.
Вот одно из последних стихотворений Булата Шалвовича, очень красивое и очень правдивое, «Обещание».
И. ПЕТРОВСКАЯ: «Обещание», да. «Надежда есть» сейчас редко кто говорит.
В. СМЕХОВ: Я очень люблю вспоминать, как мы готовили спектакль всей компанией актеров, что 16 лет вместе с Высоцким выходили на сцену. Вместе с Любимовым готовили спектакль памяти Высоцкого тогда же, в 1980 году, прямо с сентября-месяца.
И. ПЕТРОВСКАЯ: Можно я вам просто быстро вставлю: я была на этих репетициях студенткой. Мы пытались снимать об этом фильм дипломный. Просто это вот живое осталось.
В. СМЕХОВ: Очень приятно. Да, и у нас были помощники, Игорь Шевцов замечательный, и архив Высоцкого. Вот об этом мы даже не думали. Оказался он большой и великолепный материалом своим. М вот когда мы готовились спектакль, идея, которую утвердил Любимов, должна была называться «Гамлет без Гамлета». То есть обращение к Володе как к Гамлету — это мы со сцены смотрим в правый верхний угол, там, где звукорежиссер наш, и оттуда…
И. ПЕТРОВСКАЯ: Голос его.
В. СМЕХОВ: Голос Володи. Вы помните?
И. ПЕТРОВСКАЯ: Да, конечно.
В. СМЕХОВ: Он нам отвечает. Это было замечательно. Но это означало, что все были одеты по-уличному, а я и Демидова должны были быть в этих тяжелых наших свитерах, как в спектакле «Гамлет».
Вот, к чему я это вспомнил? Что в жизни Володя был простодушный и тревожный, когда знакомил с новой песней или в гримерной, или где-то в концертном зале, куда его звали. А когда его нет, то получается, что они очень были все похожи, все наши любимые поэты. И для Булата было важно поведение глаз слушающих впервые, и для Визбора всегда была важно.
И. ПЕТРОВСКАЯ: Да я думаю, для любого, в общем, художника в широком смысле слова этого важно.
В. СМЕХОВ: И для Володи важно было, когда — как это сказать? — юмор превышает привычный уровень разговора или стиха. Я помню, когда впервые мы где-то выступали, в школе какой-то, и в кабинете к директора — Валера Золотухин, Хмельницкий Боря, Зина Славина, Володя и я. У нас есть программа из наших поэтических спектаклей, мы уже отзывались такими концертами — нелегальными, скажу.
И. ПЕТРОВСКАЯ: А почему в школе-то? Чей-то ребенок там учился, надо было задобрить?
В. СМЕХОВ: По-разному. Нет, это могли быть инициативы директора школы и кого-то из родителей, конечно. Но этого было много. Но я просто данный случай помню, когда «В которой раз лечу Москва-Одесса, опять не выпускают самолет…». Перед тем, как оно стало всемирно и всесоюзно знаменитым, оно было только вчера написано. Поэтому в этом кабинете директора «красивая, как весь гражданский флот»…
И. ПЕТРОВСКАЯ: «Вся в белом стюардесса, как принцесса».
В. СМЕХОВ: Или «доступная, как весь гражданский флот». Это вызывало у нас, конечно, моментальную смеховую реакцию. Это Володе было очень приятно и хорошо. Но это, так сказать, будни великих поэтов. Вот так бывало и у прекрасного Визбора. Я вам вспомнил при нашей сегодняшней встрече, что вот в этих стенах как-то отмечали какой-то скромный юбилей моей «Али-Бабы». Действительно, вышла большая статья с моими словами.
И. ПЕТРОВСКАЯ: Давайте объясним зрителям, что это, о чем вы говорите.
В. СМЕХОВ: Это «Новая газета»…
И. ПЕТРОВСКАЯ: Нет-нет, «Али-Баба». Не все же знают, что это за шедевр.
В. СМЕХОВ: Ну и хорошо, что не все знают. Это неважно. Важно, что я в 1980 году придумал по заказу фирмы «Мелодия» и ждущих этот материал друзей моих… А подружились благодаря Визбору. Виктор Берковский и Сережа Никитин должны были стать композиторами этой чудаковатой детской пьесы — или недетской, что тоже возможно, — «Али-Баба и 40 песен персидского базара». Так я назвал. И когда шла запись… Тогда это была улица Станкевича, как сейчас называется, я не знаю, не помню. Перпендикулярно консерватории бывшая кирха, и вот это была фирма «Мелодия». Мы записывались. «Али-Баба и 40 разбойников». Я придумал и прочитал без всякой музыки Юрию Визбору. И он оценил. Потом присоединил к себе обоих друзей, прекрасного Берковского, увы, покойного, и Сережу Никитина, свежеюбилейного, 80-летнего Сережку. Да, им понравилось. Они взяли текст и начали готовить. В результате я с радостью на вопросы: «Ой, мы так любим вашу «Али-Бабу»! А вам самому нравится?», говорю: «Музыка — да».
И. ПЕТРОВСКАЯ: Но ваш там голос неповторимый абсолютно.
В. СМЕХОВ: Дело не в голосе.
И. ПЕТРОВСКАЯ: Нет, помимо всего прочего, музыка и исполнение там шикарные.
В. СМЕХОВ: Знаете, как? Если все-таки приходит желание похвастаться, это было… Почему-то я заглянул в ресторан Дома литераторов, с кем-то была встреча, и дорогу перерезала замечательная (говорю про то время) поэт-классик… Сейчас буду все забывать.
И. ПЕТРОВСКАЯ: Не Юнна ли Мориц?
В. СМЕХОВ: Да, поэт-классик Юнна Мориц.
И. ПЕТРОВСКАЯ: Ну слушайте, у нас с вами прямо телепатическое…
В. СМЕХОВ: Она подруга Никитина и Берковского. Только что были созданы абсолютно классические виниловые пластинки про ежика и примкнувших остальных зверей.
И. ПЕТРОВСКАЯ: «Собака бывает кусачей»?
В. СМЕХОВ: «Собака бывает кусачей» — это Сухарев. Боюсь, что так.
И. ПЕТРОВСКАЯ: Проверим. Юнна Мориц, тем не менее, сама по себе…
В. СМЕХОВ: Юнна Мориц загородила дорогу, со своего столика сорвалась, увидев меня. Увидела и сказала: «Сволочь ты, Венька!». Я говорю: «Что случилось?». Она говорит: «Я в третий раз ставлю пластинку, уверенная, что как актер, ладно, ты там хороший — ну уж не как поэт ведь? Сволочь, и как поэт тоже! Я не нашла ни одной ошибки». Это очень высокий комплимент был для меня, потому что уж она не пощадила бы точно.
И. ПЕТРОВСКАЯ: В тот период?
В. СМЕХОВ: Да. Но было весело. Я занимался, вообще говоря, персидской поэзией, и в Останкино снимался фильм к 600-летию Шамсиддина Мухаммеда Хафиза. Я в роли Хафиза дважды торжествовал на экране телевизоров, и даже сам придумал фильм на студии «Экран», снял его, где мой Хафиз был окружен своими обожателями — это Афанасий Афанасьевич Фет и Иоганн Вольфганг Гете. И очень гордился я любовью к Хафизу, и в концертах что-то исполнял. А потом мои милые почитатели наскребли из архива что-то немыслимое. Это 1971 год. Вытащили, и можно теперь в интернете даже — называлось «Волшебник из Шираза», этот фильм про Хафиза. Я, можно сказать, набил себе руку на газелях великих классиков Востока. И вот так вот газели, газели, и я наворотил вот эту сказку.
И. ПЕТРОВСКАЯ: А почему Визбор не участвовал?
В. СМЕХОВ: В чем?
И. ПЕТРОВСКАЯ: В этой сказке. Он же еще, по-моему, жив был в то время. Нет? Конечно, жив.
В. СМЕХОВ: Он только благословил эту работу. Он даже не собирался. Нет, Юра соглашался сниматься в кино. По крайней мере, дважды — у Хуциева и у Смирнова. А что касается других видов…
И. ПЕТРОВСКАЯ: У Лиозновой, Борман.
В. СМЕХОВ: Да, и этого антисемита он сыграл в своей жизни, Бормана.
И. ПЕТРОВСКАЯ: Но у него был такой мягкий голос, что его озвучили кем-то другим, если вы заметили.
В. СМЕХОВ: У него не было времени просто на озвучание. Он не относился, как мы, профессионально к этому.
И. ПЕТРОВСКАЯ: Ну не мог Борман, фашистский преступник, говорить таким прекрасным, таким нежным, таким замечательным теплым голосом, каким говорил Юрий Иосифович.
В. СМЕХОВ: Юра был замечательный артист, и он, уверен, не хуже бы озвучил, все было бы в порядке. Но в отличие от актеров, он не обижался на то, что его озвучили, это правда. Они были друзья с Лиозновой и они договорились. Мне было гораздо грустнее, когда мой первый большой фильм «Смок и Малыш» — недавно его несколько раз вспоминали, — Литовской киностудии по заказу «Экрана»… Трехсерийный фильм, я там из кадра в кадр, и это чудесная книга Джека Лондона. Но отношения с режиссером были таковы, что он все время хотел чем-то меня обидеть. Не получалось. И наконец, узнав, что мы впервые едем в заграничные гастроли с Таганкой, он поставил жестокое или-или: на это время назначено озвучание. Я говорю: «А почему именно на этот месяц?». Он говорит: «Без почему». Вот на этот месяц студия литовская уже писала озвучание фильма, и озвучивать будет другой актер. И огромную роль на 3 серии озвучивал Володя Ферапонтов, очень славный артист Театра-студии киноактера. Люди особенно не видели какой-то разницы, потому что подогнали это профессионально, но мне было…
И. ПЕТРОВСКАЯ: Конечно, обидно. А давайте, Вениамин Борисович, перекинем мостик из прошлого в настоящее. Я не уверена, что по этому мостику очень нам хочется с вами пройти, но тем не менее. Вот вы упомянули этот замечательный, совершенно выдающийся спектакль «Высоцкий», который был в Театре на Таганке поставлен ровно к первой годовщине смерти Владимира Высоцкого, и сыгран, по-моему, был пару раз в то время, а потом его закрыли.
В. СМЕХОВ: Нет, это не так. Он и не рассчитывал на то, что его разрешат.
И. ПЕТРОВСКАЯ: Но потом его уже поставили после возвращения Любимова.
В. СМЕХОВ: Мы поставили в известность цензоров, условно назовем. Все эти этажи партийных руководителей уже были предупреждены о том, что мы осенью готовим спектакль, а 25 января, конечно, он будет сыгран. Ему было сказано грубо: «Даже не надейтесь». И вот спектакль был поставлен, и были осведомлены эти самые гаврики из управления культуры Моссовета с улицы Неглинной. И они пришли. Смотреть долго не хотели, сделали перерыв и ушли, запретив навсегда.
Давайте к этому напомним нашим уважаемым зрителям, что и при жизни Высоцкого он был запрещенным поэтом по факту. И это оставалось в жизни до 1988 года. 8 лет после смерти он продолжал не устраивать партийную цензуру и был запрещен. Только Роберт Рождественский, применив какие-то свои усилия в секретариате Союза советских писателей, выпустил маленькую, но уже исторически святую книжку «Нерв»…
И. ПЕТРОВСКАЯ: «Нерв», да, я тоже помню.
В. СМЕХОВ: …которая была очень сильно отредактирована. Туда вошли только в основном песни о войне или какие-то еще такие строгие песни, скажем. Ну и спасибо, что это вышло. Когда в 1981 году запрещенный спектакль, но все-таки мы его показали 25 января, предупредив начальство партийное, что это будет поэтический вечер. Не хотите — он не будет называться вечер «Владимир Высоцкий», а он будет с участием… И тут они зацепились: пускай будет участие членов Союза писателей. Пожалуйста! И действительно, спектакль мы сыграли, и потом на сцену к микрофону подошла и Белла Ахмадуллина, и Женя Евтушенко, и Роберт Рождественский. И Роберт показал книжку «Нерв» и нам подарил.
Это было начало. Дальше шли к 25 июля — Володя угадал с 25-м числом. Нам опять запретили, и опять мы показали, упредив о каких-то вставках, о каких-то даже сокращениях, может быть. Но спектакль был показан в 1981. Дальше он сохранялся в живом архиве театра — и декорации великие, которые придумал Давид Боровски, и память об этом сценарии. Но вот в 1988 году Лужники. То есть разом густо, разом пусто — было пусто, а теперь стало, нам говорили, 11 тысяч народу было в Лужниках. Это было 24 января 1988 к 50-летию Владимира Высоцкого. Первые ряды занимали…
И. ПЕТРОВСКАЯ: Партийные товарищи.
В. СМЕХОВ: Руководители страны.
И. ПЕТРОВСКАЯ: А, даже руководители?
В. СМЕХОВ: Ну, в том числе. Нет, Горбачева не было. Это его было разрешение, его был сигнал, так сказать, и спектакль был разрешен. Я только помню, что это была страшная зима, страшно холодная, и люди, которые прилетали хоть с Владивостока, хоть с Камчатки — они мерзли в очереди. В длиннющей очереди в Лужники. И это был незабываемый вечер на вот этой грандиозной площадке.
И. ПЕТРОВСКАЯ: Можно я по мостику пройду в наши дни от этого? Это от Высоцкого сейчас, от спектакля я оттолкнулась только потому, что мы вообще о нем вспомнили, и у него была тоже довольно сложная дорога к зрителю. Пусть даже он не планировался в таком постоянном репертуаре, но у Театра на Таганке была не одна история, когда спектакли снимали и запрещали. Тем не менее, театр все равно жил. И даже после отъезда Любимова он жил. Театр сохранялся. Не помню, снимали ли имя Любимова с афиш или из титров вычеркивали — уехавшего Любимова. Возможно. Может быть, вы вспомните.
В. СМЕХОВ: Но вы жили тогда в Советском Союзе?
И. ПЕТРОВСКАЯ: Я жила в Советском Союзе.
В. СМЕХОВ: Поэтому вопрос бесполезен — конечно, сняли. Любимов был врагом. Он был исключен из граждан.
И. ПЕТРОВСКАЯ: Да, но я к сегодняшнему. Естественно, он был лишен гражданства и так далее. А когда сегодня мы с вами с изумлением, переходящим иногда в ярость, иногда в глубокое недоумение, наблюдаем, как снимают имена с афиш, как закрывают целые театры, как вычеркивают людей — это у вас как, ощущение дежавю или это что-то новое на каком-то новом витке и этапе?
В. СМЕХОВ: Дежавю, но по-русски — доживаем.
И. ПЕТРОВСКАЯ: Можно на эту тему шутить, но, к несчастью, эта тема уже перестала быть той, которая поначалу вызывала «ну не может такого быть!». Но вот происходит. Вот последний пример, я вам все-таки его приведу. Собственно, вы и сами его знаете. Когда мы с моей подругой, увидев афишу «Зал Чайковского, 11 мая, вечер памяти Окуджавы к 100-летию, «Заезжий музыкант»», где белым по черному — не черным по белому, а белым по черному, — было написано «Ведущий Вениамин Смехов», а среди участников значились легендарный создатель легендарного же фильма «Белорусский вокзал» Андрей Сергеевич Смирнов, Ваня Ургант (я предполагаю, его позвали в том числе как внука Нины Ургант из «Белорусского вокзала»), Лена Коренева… И вот мы пришли в предвкушении встречи с реально прекрасным. Но буквально в первую же секунду мы узнали, что произошли замены, и уже висела новая афиша. И там не было ни Вениамина Смехова, ни тех, кого я только что упомянула. Это что?
В. СМЕХОВ: Это ничего еще.
И. ПЕТРОВСКАЯ: А что еще хуже, скажите? Нет, ну хуже, наверное, когда иноагента дают. Но все люди, которых я упомянула, ни одной секунды, ни разу ни иноагенты, ни нежелательные, ни никакие.
В. СМЕХОВ: Черт его знает. Ирина Евгеньевна, можно удивиться, но ненадолго. Ну взрослые люди, ну что — вы же понимаете, если я уже назвал слово «цензура», она же должна работать. Люди эти хорошо себя чувствуют и зарабатывают прилично. Вот у меня было два спектакля вот таких серьезных и — как сказать? — не по возрасту молодых: «Иранская конференция» в Театре Наций и «Берегите ваши лица» в «Гоголь-центре». Кто-то кому-то что-то сказал… Сейчас из новостей для меня то, что стукачи громко называют свои имена.
И. ПЕТРОВСКАЯ: Ну, время пришло.
В. СМЕХОВ: Да, вот какой-то человек по фамилии Бородин накатал на замечательных артистов… На Чулпан Хаматову. Это дело чиновников заводить какие-то свои новшества, свои премьеры. Потому что эти слова — это такие дебютанты в русском языке. Нам с вами, которые любят по-настоящему русский язык, это все дико и чужо, но пережив уже не одно время безнадежности… Это я однажды сказал.
И. ПЕТРОВСКАЯ: Вы сказали потрясающую фразу: «Я защищен предыдущей безнадежностью». А потом сказали: «Даже две было эпохи безнадежности».
В. СМЕХОВ: Мы прощались с Приставкиным. И вот я говорил вслед ушедшему прекрасному писателю и сказал, что я ощущаю себя в промежутке между двумя эпохами безнадежности. Мы защищены двумя периодами безнадежности. Вот сейчас это можно сказать грубее и проще: я защищен предыдущей безнадежностью. И хватит, и так понятно.
Но хоть и понятно, но противно. Хоть и понятно, но дальше включается память. «Прокляты и убиты» у Астафьева — там проклятие не по одному, а сразу целому направлению бесов. Хорошо оплаченных бесов, которые ненавидят ту страну, за которую они вступаются. Потому что сократить спектакль «Берегите ваши лица», поставленный к 90-летию замечательного Андрея Вознесенского — ну, никуда не годится. Ну как это объяснить? Да никак не объяснить. Там внутри спектакля какой-то Бородин — какой-то другой, наверное, осведомитель, — назвал якобы намеки на то, чего сегодня в намеках быть не должно.
И. ПЕТРОВСКАЯ: Это вы имеете в виду уже сегодняшнее время, «Гоголь-центр» и спектакль «Берегите ваши лица».
В. СМЕХОВ: Это только что.
И. ПЕТРОВСКАЯ: Два года, год назад.
В. СМЕХОВ: Потому что 2023 год — это 90-летие Андрея. Мы должны были играть в мае-месяце и играли. А как к этому относиться? Во-первых, моя фамилия располагает к чувству юмора, грубо говоря. Поэтому кипятится всерьез и называть мерзавцами мерзавцев или бесов бесами — это Александр Сергеевич все заранее приготовил.
А улыбнуться надо вот чему. 1970 год. Мы готовим Гамлета на Таганке. Я мучаюсь ролью главного мерзавца всех времен и народов Клавдия, короля Клавдия. Володя Высоцкий мучается темой принца датского. Аллочка Демидова, прекрасная актриса — Гертруда. Чудесная Офелия — Наташа Сайко. И так далее. Мы выпустим его в 1971 году. Репетируем больше года. Сегодня в такие слова не верят нынешние артисты: как можно год репетировать? Да, отделывали. И в 1970, в разгар репетиций, Любимов с Вознесенским сговорились сделать какой-то особенный спектакль по новым стихам Андрея. Этого уже было достаточно, что мы каждый месяц по 2-3 раза играли «Антимиры» — по поэзии Вознесенского был первый спектакль в этой поэтической рубрике репертуара.
И. ПЕТРОВСКАЯ: «Помню» это тоже называется. Помню, помню.
В. СМЕХОВ: Да, спектакль очень любимый и молодежью, и стародежью, и Академией наук. Все там закупали полный театр — академия…
И. ПЕТРОВСКАЯ: Вы к смешному обещали перейти. Коротич.
В. СМЕХОВ: Да, короче, вот 1970 год, выходит спектакль «Берегите ваши лица». Мы его играем. Любимов ценит этот спектакль и гордится всем, чем он может гордиться — что мы с Высоцким, с Золотухиным, с Демидовой, с Ниной Шацкой, с Юрой Медведевым, с Хмельницким Борей выходим и читаем так, как нас расположили на сцене. С нами вместе наши пантомимисты. В общем, поэмима — так называлось у Андрея, это новое слово. Музыка, танцы-шманцы, и мы читаем стихи.
И Андрей предложил — и Володя с удовольствием воспользовался: впервые со сцены звучала «Охота на волков». Она была так упакована нежно, что это была речь вообще, скорее всего, об американских волках и вообще обо всем, что делается при империализме дурного. А делается там только дурное. Поэтому нас туда и не пускают, чтобы мы не срамили свою жизнь.
И. ПЕТРОВСКАЯ: Койоты. Американские волки — койоты.
В. СМЕХОВ: Да. И вот Володя это исполнял, и зал аплодировал. Спектакль прошел три раза. Банкет прошел один раз. Спектакль был запрещен. Прошло 52 года, как мне сосчитали мои молодые коллеги, и вот в недрах театра «Гоголь-центра» чудесный артист, художник, режиссер Савва Савельев в сговоре с Зоей Богуславской и с ее сыном, замечательным Леонидом Борисовичем Богуславским, придумали спектакль того же названия — «Берегите ваши лица». Для этого Леня вытащил из архива то, что тогда было сценарием, и позвонили мне, не хотел бы я еще раз поучаствовать. Дескать, выгляжу хорошо — ну ничего, 52 года, ничего страшного.
И. ПЕТРОВСКАЯ: Прошло.
В. СМЕХОВ: Прошло 52 года. Я согласился. Мы сыграли раз, два, три, четыре, пять, шесть — в два раза дольше прошел спектакль и было запрещен.
И. ПЕТРОВСКАЯ: Прогресс. В два раза дольше.
В. СМЕХОВ: Уже прогрели нам атмосферу, и мы, значит, побледнели и ушли со сцены. Но заодно закрыли и театр.
И. ПЕТРОВСКАЯ: Да, это вот как-то они сразу радикально, под корень.
В. СМЕХОВ: Но никто нас не спросил же. Спросили у каких-то осведомителей, которые плохо разбираются в культуре, как и многие, я думаю, сотрудники, официальные чиновники с общим образованием. Но культура — все-таки это особый признак и особое дело. Но вот эти цензоры запретили.
Что касается «Гоголь-центра», то тут мне особенно, просто сказать, досадно, потому что я в этом театре уже имел большую радость играть роль Пастернака в спектакле Максима Диденко. Спектакль назывался «Сестра моя — жизнь. Борис Пастернак». Спектакль был очень сильный. И я хочу сказать, почему я особенно раздосадован запрещением театра Кирилла Серебренникова. Потому что это был суперзритель. То есть зрителям «Гоголь-центра» завидовали все хорошие режиссеры других хороших театров. Вот это был такой отборный зритель. Его можно обобщить, назвать молодым — лучшие представители молодежи Российской Федерации. Но молодежью были и 60-, и 70-летние люди, когда они приходили в «Гоголь-центр». Ну правда.
И он был театр, который было благословлен Любимовым Юрием Петровичем. Тут уж я сам свидетель, потому что был разговор с Юрием Петровичем на тему моего спектакля по Евтушенко в Театре на Таганке — «Нет лет» спектакль. И я позвонил Юрию Петровичу и пригласил его на спектакль. Вот я говорю: «Ну, благословите». Он говорит: «Я не священник, благословлять не буду, но если получится, буду рад». Ну и все. А потом спросил: «Куда ты деваешься сегодня вечером, Вениамин?». Я говорю: «А мы с Глашей идем в «Гоголь-центр»». «Ой», сказал Любимов. Я говорю: «А почему ой?». — «Бедный, бедный Кирилл». Я говорю: «А почему бедный? Театр полон зрителей». — «Ну, они идут по нашим стопам, Веня», сказал Юрий Петрович.
И. ПЕТРОВСКАЯ: Даже хуже получилось, в общем-то. Даже хуже.
В. СМЕХОВ: Да.
И. ПЕТРОВСКАЯ: Дорогой Вениамин Борисович, нам, к несчастью, пора заканчивать. Мне мои коллеги показывают вот эту вот железную дорогу и «Коротич» шепчут. Может быть, ваша защищенность безнадежностью отчасти передастся нам и защитит нас. Но, по крайней мере, вместе вот это переживать, может быть, чуть-чуть полегче, независимо от возраста и поколений. Я знаете чего хочу на самый уже конец вспомнить? Просто для того, чтобы немножко Юрия Иосифовича тоже вспомнить. Я обожаю песню, которую он вам посвятил:
Впереди лежит хребет скальный,
Позади течет река — Время.
Если б я собрался в путь дальний,
Я бы Смехова позвал Веню.
Несмотря на то, что он умный…
В. СМЕХОВ: Не надо, не надо, не обижайте.
И. ПЕТРОВСКАЯ: И талантлив больше, чем нужно,
Мы прошли бы этот путь трудный,
И прошли бы, я надеюсь, дружно.
Там еще дальше было.
В. СМЕХОВ: И пройти, тут я уверен, иногда он говорил, дружно. Ну, понимаете, другое время — другие привычки, другие феномены. Юра очень бережно относился к тому, что я играл на сцене Театра на Таганке, и относился профессионально. Когда вышел спектакль «Дом на набережной», это был последний мощный удар…
И. ПЕТРОВСКАЯ: По Трифонову.
В. СМЕХОВ: По зрителю.
И. ПЕТРОВСКАЯ: Нет, по Трифонову — я имею в виду, спектакль. А удар — да, по зрителю.
В. СМЕХОВ: Спектакль, который очень нравился лучшим людям Отечества. И я играл там главную роль. Юра смотрел этот спектакль, где у него получилось, с балкона. Это было очень красиво, что великий художник мирового театра Давид Боровский придумал два или три варианта. Любимов принял один из них, и вот был какой-то «аквариум памяти» — такое беззащитное строение окон, как будто бы это окна Дома на набережной, знаменитого дома.
И. ПЕТРОВСКАЯ: И Юрий Иосифович смотрит сверху и потом что говорит?
В. СМЕХОВ: И говорит: «Спектакль поставил Боровский». Я говорю: «Юра, поставил Любимов». Но он знал, что он говорит, Юрий Иосифович, потому что театр — это визуальное искусство, театр — это праздник зрителя. По-славянски он называется «гляделиште», «зрелиште» в разных точках славянских стран. И я понимал то, что говорит Юра, но не соглашался, потому что я мучился вместе с Любимовым.
И. ПЕТРОВСКАЯ: А вы вообще к себе были очень всегда критичны. И это, наверное, есть главное отличительное свойство настоящего художника. С вами можно говорить бесконечно…
В. СМЕХОВ: Давайте завязывать.
И. ПЕТРОВСКАЯ: Я очень надеюсь, что мы продолжим это общение когда-нибудь в обозримом будущем, а пока хочу только сказать, что у нас сегодня был — опускаю эпитеты, и так все знают, — Вениамин Борисович Смехов, артист с большой буквы А.
В. СМЕХОВ: Постскриптум.
Наполним музыкой сердца!
Устроим праздники из буден.
Своих мучителей забудем.
Вот сквер — пройдемся ж до конца.
Найдем любимейшую дверь,
За ней ряд кресел золоченых,
Куда с восторгом увлеченных
Внесем мы тихий груз своих потерь.
Какая музыка была,
Какая музыка звучала!
Она совсем не поучала,
А лишь тихонечко звала.
Звала добро считать добром
И хлеб считать благодеяньем,
Страданье вылечить страданьем,
А душу греть вином или огнем.
И светел полуночный зал.
Нас гений издали приметил,
И, разглядев, кивком отметил,
И даль иную показал.
Там было очень хорошо,
И все вселяло там надежды,
Что сменит жизнь свои одежды…
И дальше самые лучшие слова: ла-ла-ла-ла…
Наполним музыкой сердца!
И. ПЕТРОВСКАЯ: С вами был канал «НО.Медиа из России», мы, Вениамин Смехов и Ирина Петровская. Пожалуйста, смотрите нас, подписывайтесь, ставьте комментарии и лайки. До новых встреч!