Эта чертова мясорубка начала новый круг
Вчера вечером после работы я пошла гулять. Обычно гуляю вдоль набережной, мимо Музеона, парка Горького, вдоль Воробьевых гор. Над парком Горького с диким грохотом кружили вертолеты Минобороны. Весенняя московская прогулка получилась не слишком романтичной. Я пошла домой. Мимо постоянно проезжали с сиреной и мигалками – то машина ФСИН, то полиция. Количество автозаков и полицейских машин на улицах Москвы за последние год-два увеличилось в несколько раз.
Судебная система в России в 2024 году тоже надрывается – работают без устали. Людей, которых им нужно осудить за посты в соцсетях против войны и прочие страшные преступления, все больше и больше. Судебное заседание по мере пресечения по театральному делу Жени Беркович и Светы Петрийчук на прошлой неделе проходило в 12 ночи (!).
Два года назад я скачала себе тонну книг про фашизм и пыталась понять, как жили немцы при Гитлере. Сейчас я скачиваю книги про репрессии в СССР при Сталине. Мне вдруг стала очень интересна жизнь моей прабабушки. Раньше она для меня была частью далекой истории, а сейчас ожила и стала кем-то близким.
Прабабушка работала директором школы при Большом театре, у нее было трое маленьких детей. Ей было 34 года, когда в 1937-м ее арестовали прямо на работе. В КГБ решили, что она вместе с другими сотрудниками Большого театра готовила покушение на Сталина. Самый маленький ее ребенок попал в детский дом в Барыбино в Подмосковье, я изучила историю этого детского дома, он не так давно закрылся. А сама прабабушка попала в ГУЛАГ – исправительно-трудовой лагерь в Магадане. На пике репрессий в этом лагере находились 190 тысяч заключенных.
Переписка с родными в ГУЛАГе была запрещена, прабабушка не знала, что с ее 3 детьми. В ГУЛАГе она должна была работать на лесозаготовках и валить лес. Потом ей повезло перевестись на более легкую работу – выращивать огурцы в совхозе. Я нашла фотографии этого совхоза в поселке Эльген Магаданской области, почитала воспоминания разных людей об этом месте.
А еще я на днях написала письмо в МВД Магадана, что хотела бы получить копию дела моей прабабушки. Благодаря тому, что в 1991 году вышел закон о реабилитации жертв политических репрессий, я имею право на получение копии документов. Но из МВД пришел ответ, что ее лагерное дело они уничтожили – и правда, зачем хранить такие неприятные для истории страны документы? Осталось дело о периоде, когда она жила в Магадане на спецпоселении. Думаю съездить в отпуск в Магадан, сходить в местное МВД хотя бы за этими документами, пока их тоже не уничтожили.
Почему общество снова и снова идет одними и теми же кругами ада – самый для меня сейчас насущный вопрос. Варлам Шаламов писал: «трагедия заключается в том, как могли люди, воспитанные поколениями на гуманистической литературе, прийти при первом же успехе к Освенциму, к Колыме. Это не только русская загадка, но, очевидно, мировой вопрос». И еще: «20-й век с его проблемами испытал пробу не только в Германии. Проблемы слишком тяжелы, слишком неразрешимы. Человек оказался гораздо хуже, чем о нем думали русские гуманисты XIX и XX века. <…> Возвратиться может любой ад, увы, «Колымские рассказы» его не остановят <…> Можно ли писать, чтобы чего-то не было злого и для того, чтобы не повторилось. Я в это не верю, и такой пользы мои рассказы не принесут. Все может повториться, и никого это не остановит и не останавливает. Вы же видите, что война идет все время, что людей убивают. Атомная бомба — единственная гарантия мира».
Какой-то смысл во всем происходящем я вижу только в получении личного опыта. С одной стороны, Шаламов писал, что лагерный опыт никому не нужен. С другой стороны, он писал, что «все проверяется на душе, на ее ранах, все проверяется на собственном теле, на его памяти, мышечной, мускульной. <…> Жизнь, которую вспоминаешь всем телом, а не только мозгом. <…> Вопрос соответствия писательского дела и писательского слова для меня чрезвычайно важен. <…> Я летописец собственной души, не более. <…> Cобственная душа — вот главный критерий».
Для меня время, в котором я оказалось, очень важное. Я бы не хотела в нем оказаться. И одновременно я этому времени благодарна. Это все очень интересно и важно. Выбор, который люди должны каждый день по мелочам совершать. Это мясорубка, через которую надо провернуться, не потеряв себя. Хороши ли такие испытания для человека? Конечно, нет. Может ли в них быть какой-то смысл? Конечно, да.
Еще я много думаю про Алексея Навального. Пока он был политик, который живет среди нас, с ним можно было не соглашаться, спорить, можно было по-разному к нему относиться. Когда Алексей добровольно выбрал между благополучием в эмиграции и тюрьмой в России – тюрьму, «по-разному» к нему относиться, сидя на свободе, стало уже невозможно. Когда Алексей Навальный умер за свои идеи, парадоксально, но он стал сильнее и мощнее всех живых. Такие странные парадоксы, когда человеческие страдания и смерть каким-то необъяснимым образом сильнее благополучия, успеха и земной силы и земной власти. Пасхальный парадокс.
На фотографии моя прабабушка – Лизинская (Нодельман) Любовь Ильинична. В совхозе в поселке Эльген Магаданской области она жила вместе с Евгенией Гинзбург, автором «Крутого маршрута». Евгения Гинзбург писала, что «глаза их жертв стояли передо мной, с этим своим выражением… Нет, не могу найти слов, чтобы его передать. Я до сих пор узнаю «бывших» по остаткам этого выражения где-то в глубине зрачка. И до сих пор, до шестидесятых годов, поражаю людей, встретившихся на курорте или в поезде, колдовским вопросом: «Вы сидели? Реабилитированы?».
Да, этот взгляд людей, переживший ад, и правда ни с чем не спутать. Прошло меньше века, как эта чертова мясорубка начала новый круг.