«Закладка»: Летнее чтение и guilty pleasures
Галина Юзефович: Самая страшная вещь — это «Тупейный художник». Я над ним плачу каждый раз. Это вот просто у меня как условный рефлекс срабатывает. Я его читала вслух обоим детям с целью развития в крошках эмпатии и обнаружила, что эмпатия очень сильно развилась во мне. Я рыдала абсолютно как белуга…
Подписаться на YouTube-канал «Эхо Подкасты»
Галина Юзефович и Екатерина Шульман рассказывают о своих guilty pleasures в литературе и о традиции читать «лёгкие» книги в каникулярное время. Список литературы к новому эпизоду ниже. Обратите внимание, этот выпуск доступен только в аудиоверсии.
🌟Если подкаст вам понравился и вы ждете следующего выпуска, поддержите нас донатом — сделать это можно на платформах Бусти или Патреон
Е. ШУЛЬМАН: Здравствуйте, дорогие слушатели! В эфире промежуточный полувыпуск, я бы сказала, литературно-просветительской программы «Закладка», известной также как «Радионяня» и «Клуб знаменитых капитанов». В промежутке между сезонами мы решили записать такой вот половинчатый выпуск без видео, а исключительно с аудио, для того чтобы поговорить не о какой-то конкретной книге, а о некотором модусе чтения. Каждый год наступает лето, ну или почти каждый год. И каждый год кто-нибудь рассказывает или рассуждает о летнем чтении, о пляжном чтении, о чтении в отпуску. Оттого, что это происходит каждый год, из этого не следует, что не надо еще раз про это рассказать, раз уж лето все-таки настало.
Но есть к этому прилагающаяся более обширная и, я бы сказала, более социально значимая тема вообще иерархий в чтении. Какое чтение считается престижным? Какого принято стыдиться? Какое относится к категории guilty pleasure? И почему pleasure вообще может быть guilty, если это не потребление пустых калорий и не что-нибудь еще такое вредное, а всего лишь чтение глазами или слушание ушами, что есть максимально интимная и индивидуалистическая практика, в которую, казалось бы, общество лезть не должно со своей линейкой? Но оно, конечно, лезет, как и везде.
И вот хочется поговорить о том, откуда это вообще взялось, почему какое-то чтение мы демонстрируем людям, а какого-то мы стыдимся. А какое-то мы кокетливо демонстрируем, на что жаловался еще Набоков в каком-то интервью, говоря: «Я не из тех литераторов, которые кокетливо признаются в том, что они обожают детективы. Мне они кажутся плохо написанными и ужасно меня утомляют». Будем как Набоков, будем говорить правду во всех обстоятельствах.
Но вообще интересно, вот люди свои reading lists, вот эти списки прочитанного так же цензурируют, как фотографии съеденной еды или как вообще свои фотографии себя красивых и худых в социальных сетях? Мы правду говорим, когда мы говорим, вот я вот это прочитал, или мы себе приписываем прочитанным какого-нибудь Гегеля, которого мы не трогали, а на самом деле все это время мы читали пятый раз Вудхауса, но про это мы рассказывать не будем? Почему так? Почему так несправедливо?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Во-первых, здравствуйте. А во-вторых, у меня на этот вопрос есть ответ историко-культурный, который я, как обычно, сама-то я не то чтобы большой эксперт, но я, как обычно, прочитала на этот счет книжечку, которую всем очень рекомендую, тем, кого вообще волнует вопрос культурных иерархий применительно к чтению. Книжечка эта называется Books for Idle Hours («Книги для досуга»). Написала ее Донна Харрингтон-Люкер. Это такая довольно академическая книжка, но тем не менее, как многие западные академические книжки, рассчитанная в том числе и на простого обывателя, то есть на нас. И как раз-таки она отвечает на этот вопрос.
Если обратиться конкретно к летнему чтению, то концепт летнего чтения формируется во времена индустриальной революции, то есть во второй половине XIX века, когда возникает представление о том, что человек весь год напряженно, болезненно трудится, страдая при этом, а летом наступает такой вот отрыв, он уходит куда-то в поля, к морю, и может, наконец, два месяца, в июле и в августе, немножко насладиться жизнью. И в это время он как раз-таки и позволяет себе всяческий книжный разврат. Он может себе позволить читать все то, что он в течение года не читал. И то, что зимой стыдно, то летом не стыдно. Или, как утверждают некоторые пуристы, летом-то тоже стыдно, потому что вообще не трудиться – очень плохо. Душа обязана трудиться и день и ночь, и день и ночь, как мы помним.
И возникает вот этот антагонизм. Часть людей говорит: «У меня отпуск. Отвяжитесь от меня. Я хочу читать книги, в которых написана всякая белиберда, радостная, утешительная». А в этот момент другая часть общества ему говорит: «Что значит отпуск? Что же, теперь ты и трудиться, что ли, не будешь? Нет, пойди хоть Гегеля почитай». И это создает вот этот вот антагонизм: есть книжки приличные, а есть книжки неприличные.
Я, как преданный подписчик огромного количества книжных блогов, и наших, и ненаших, я всегда обращаю внимание на то, что каждый блогер, прежде чем поделиться списком прочитанного или рассказать о какой-нибудь книжке, если эта книжка, например, не знаю, любимая мною книга Ли Бардуго «Девятый Дом», рассказывающая об удивительных, магического рода происшествиях в Йельском университете, то этот блогер непременно скажет: «Книжка, конечно, одноразовая. Я вот немножко приболел, горло у меня побаливало, да и голова соображала не так. Пришлось отложить Гегеля и прочитать эту скромную, нетребовательную книгу, которая тем не менее доставила мне немного низменного удовольствия. К Гегелю мы, дорогие друзья, вернемся в следующий раз. Ну, а сейчас – чуть-чуть о суетном».
Это абсолютно все так делают: и англоязычные книжные блогеры, и русскоязычные, нет никакой разницы. То есть вот эта стигматизация, она действительно существует.
Но я бы сказала, что в последние годы я наблюдаю некоторую тенденцию, которая состоит в том, что концепт летнего чтения переосмысляется. И сейчас чаще я вижу обзоры, подборки, которые построены по такому принципу: почитай же ты летом, дорогой маленький читатель, что-нибудь другое, не то, что ты в течение года почитал. То есть предполагается, что в течение года читатель читает что-то одно, а летом у него больше времени, и он может почитать что-то вообще другое. И вот я себя ловлю на том, что я как раз прихожу вот к этому видению летнего чтения. Я летом читаю вообще не то, что я читаю в течение остального года. А вот вы, Екатерина Михайловна? Бывает ли у вас подобного рода динамика?
Е. ШУЛЬМАН: Вообще, из изложенного, знаете, что мне показалось очень интересным? Вот эта идея лета, как ретрита – это же абсолютная инверсия традиционного аграрного образа жизни, в котором летом-то страда, а вот зимой – сказки, песни, сватовство и, вообще, всякое веселье.
Интересно, что, например, в шведском языке, говорят нам те, кто знают, в отличие от меня, шведский язык, есть специальное слово, означающее рождественское чтение. Потому что предполагается, что на Рождество ты уезжаешь вот в этот свой прекрасный домик имени Петсона и Финдуса, покрашенный в красный цвет, и там тебя заносит снегом, и ты без мобильной связи и вообще без доступа к отвлекающей цивилизации читаешь вот что-то такое рождественское.
И говорят нам опять же люди, знакомые с этим концептом, что выпускаются издательствами специальные книжки, что это вот такая важная точка коммерческого сезона для этого бизнеса, потому что будут большие продажи, потому что люди будут закупаться вот этими книжками на свое рождественское сидение на даче.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Прошу прощения, читатель ждет уж рифмы издательства «Никея». Жду я рассказа о рождественском чтении Екатерины Михайловны.
Е. ШУЛЬМАН: Расскажу, так и быть. Смотрите, опять же, прежде чем мы перейдем к моим своеобразным вкусам и пристрастиям, по поводу вот этой вот самой иерархичности. Это, на самом деле, действительно ужасно любопытно, потому что чтение, как душеспасительное занятие, и чтение, как опасное занятие, для молодого особенно человека, они очень хаотично менялись местами по ходу европейской истории.
Можно ли вообще, например, девушкам читать? Или их там научат разврату? Мы с вами об этом немножко говорили, когда говорили о сентиментальной повести. Нужно ли вообще молодым людям уноситься мыслью в мир фантазий? Или это их отрывает от реальности и делает непригодными к тем трудам и заботам, к которым, собственно говоря, они предназначены? Если читать, то читать что?
В первом своем законченном романе «Нортенгерское аббатство» Джейн Остин выступает с таким манифестом хорошим, который может себе позволить только начинающий автор. Вот вы любите первые плоды незрелого ума, дебютные романы. Вот это вот ее дебютный роман. Правда, так получилось, что он оказался опубликован уже после ее смерти, но она пыталась его опубликовать.
И вот там есть такой длинный пассаж про то, что вообще роман – это высшая форма человеческой интеллектуальной деятельности. И, что вы нам навязываете в качестве правильного и престижного чтения богословские книги, исторические, какие-то антологии и ваши вот эти журналы, а на самом деле там либо нет ничего нового, либо нет ничего поучительного, и мораль их сомнительна. А вот роман показывает нам, как она говорит, лучшие мысли и наиболее выразительные картины в наилучшим образом отобранных словах.
А дальше, кстати, она перечисляет несколько заглавий вот этих вот романов, которые она ставит в пример всем остальным. Интересно, что они все написаны женщинами. То есть это Фрэнсис Бернетт, это Мэри Эшфорд, это даже не Ричардсон, которого она сама, на самом деле, тоже любила и читала.
То есть тут получается такое замечательное противопоставление, что вот, мол, человек, который собрал уже написанные до него стихи в какую-то антологию или сделал очередную компиляцию истории родного края, он с гордостью считает себя интеллектуальным лидером поколения, а кто роман написал, тот какой-то там ремесленник легкомысленный, хорошо ли это? Вот это вот была такая в концентрированном виде и в очень решительной форме декларация меняющихся иерархий.
И мы с вами сейчас считаем правильным чтением для ребеночка и для себя чтение художественной литературы. Нон-фикшн тоже престижен. Я прочитал книжку про историю трески в Европе. Есть такая книжка, действительно это очень интересная тема. Вот я молодец, я, значит, духовно обогатился. Или я там, на другом социальном этаже, читаю книжку «К себе нежно» или что-нибудь еще в этом роде. Как за 12 шагов почесать себя за ухом так, чтобы стать то ли более эффективным, то ли, наоборот, более расслабленным? Или сначала расслабленным, а потом эффективным.
Но если ребенок читает художественную литературу, то он молодец. При этом бедных детей терроризируют, чтобы они читали не абы какую художественную литературу, а ровно ту, которую читали их родители в их возрасте. А то, что с тех пор понаписали уже новую художественную литературу, это родители, во-первых, не знают, а если узнают, то отнесутся с подозрением. Поэтому давай читай Марка Твена и Жюля Верна, которого современному ребенку, может быть, читать затруднительно. Хотя я знаю таких, которым это нравится.
Так вот, возвращаясь, собственно, к вашему вопросу. Теперь, когда я посетовала на условность всех наших представлений о хорошем и дурном, в том числе в сфере чтения, по поводу летнего и нелетнего. Конечно, летом поменьше работы, аккуратно скажем. Отпусков нам, творческим и научным работникам, не полагается. Есть много на эту тему всяких грустных шуток и карикатур, что чем занимаются преподаватели летом? Они работают ту работу, которую они недоработали, будучи заняты преподаванием. Это, я думаю, тоже вам вполне знакомо.
Тем не менее, времени все-таки побольше, и действительно есть какое-то ощущение некоторой легкой необязательности. Есть своя прелесть в том, чтобы прочитать книжку, попавшуюся под руки случайно. То есть есть то, что ты с тобой взял, а есть то, вот ты приехал куда-то, а там книжка валяется, хвать ее. И что-то в этом есть такое, какая-то радость внезапности, скажем так.
Я поскольку немножко как этот самый чичиковский слуга Петрушка, меня сам процесс чтения радует уже, вот мне, в принципе, если совсем нечего читать, то я из тех людей, которые будут читать инструкцию на освежителе воздуха, потому что там тоже есть над чем подумать, скажем так. В отсутствие других букв будем читать вот эти буквы. Поэтому замолвлю доброе слово и за случайную книжку, которую кто-то оставил на лежаке, а ты ее схватил и подумал, а вдруг там тоже что-то интересное.
Хотя надо сказать, что я не могу читать жанровую литературу. Возвращаясь к Набокову и его снобистскому презрению по поводу детективов, я читаю по авторам, а не по жанрам. Вот жанровое, действительно, там детективы либо фэнтези. Фэнтези, уж на что я толкинист, но я толкинист. Ну хорошо, я прочитала первый том Мартина «Льда и пламени», ознакомилась, дальше не пойду. На мой вкус, это плохо написано. Художественная ткань не такова, какую мне надо. То есть тут я не могу сказать, что летом я читаю дамские романы.
Но по поводу все-таки действительно издательства «Никея». Я люблю русскую литературу, что тоже, наверное, неудивительно. Любовь разделяется многими. А ее не очень много написано. Как сетовал, опять же, еще и Набоков, всю русскую литературу можно, в принципе, уместить в том из тысячи страниц, а ни с французской, ни с английской, ни с немецкой этого сделать нельзя. Она у нас очень недавно началась в том виде, в каком мы можем это потреблять. Если не считать протопопа Аввакума, что все-таки затруднительно без перевода, то это все началось толком в середине XVIII века. И успели написать мало. А потом, опять же, случилась революция, и там уже иная трансформация произошла. Так что, действительно, это довольно ограниченный период. И по этой причине в том числе она заканчивается в какой-то момент.
Кроме того, наше разделение, как мы уже сказали, на престижное и непрестижное действует и здесь. Есть авторы, которые попали в первый ряд довольно случайно, а есть авторы, которые остались во втором, и тоже совершенно несправедливо. В основном это привязано к школьному советскому курсу литературы.
Надо иметь в виду, что мы считаем Тургенева великим писателем, а Лескова кто считает, кто не считает только потому, что Тургенев попал в программу восьмого класса, а Лесков не попал в программу восьмого класса, а остался на более раннем этапе со своим несчастным «Левшой», жутким совершенно рассказом. Перечтите когда-нибудь. Он страшный, как весь Лесков. Я к нему почему-то испытываю чувства, хотя, казалось бы, должен быть совершенно чуждый мне автор. И судя по всему, что о нем известно, он был очень плохой человек, очень, но тем не менее.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Можно я быстро вступлюсь за Лескова? Я прочитала книгу Майи Кучерской про Лескова «Прозеванный гений».
Е. ШУЛЬМАН: Я тоже.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Из этой книги не следует, что он плохой человек. Следует, что он очень тяжелый человек. Он склочный человек. Он человек, который ни с кем не мог подружиться, одинаково чужой и для славянофилов, и для западников. И в целом такой абсолютный нонконформист. Я бы не назвала это словом «плохой». Я просто очень люблю Лескова, видимо, питаю к нему более глубокое нежное чувство. Кстати, он автор, как мне кажется, двух лучших святочных рассказов в русской литературе, если мы уж говорим о вашем любимом жанре, а именно рассказов «Зверь» и «Неразменный рубль». Лучше-то, в общем, никто в вашем издательстве «Никея», пожалуй, не написал. Без обид. То есть я хочу просто за него быстро вступиться.
Е. ШУЛЬМАН: Хорошо.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Простите за то, что я вклинилась в середину. Но заодно и хорошую книгу нашим слушателям порекомендую.
Е. ШУЛЬМАН: Правильно. Вообще рассказы Лескова, вот коротенькие такие, он еще имел прелестную привычку разделять на такие совсем маленькие главки нумерованные. Это очень мило. Вот эти вот все рассказы про мастера, который умел делать заплатки чрезвычайно хорошо, и потом ему принудительно поменяли фамилию, или про человека, который в приданое своей дочери дал жемчужное ожерелье, якобы фальшивое, а потом оказалось, что оно на самом деле настоящее. Или историю про почтенное купеческое семейство, которое очень хотело, чтобы у них одна дочь забеременела, а забеременела в результате другая. Это все действительно ужасно милые и опять же не страшные вещи.
Потому что если вы будете читать «Левшу» или «Старинные годы в селе Плодомасове», или «Житие одной бабы», то не читайте ни на Рождество, ни летом, ни в военное время. Это не то, что можно себе позволить.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: «Тупейный художник». Самая страшная вещь – это «Тупейный художник».
Е. ШУЛЬМАН: Это ужас.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Я над ним плачу каждый раз. Это вот просто у меня как условный рефлекс срабатывает. Я его читала вслух обоим детям с целью развития в крошках эмпатии. И обнаружила, что эмпатия очень сильно развилась во мне. Я рыдала абсолютно, как белуга. Слушайте, а почему мы разговариваем про все это, вместо того чтобы поговорить о солнечном, летнем?
Е. ШУЛЬМАН: Да, действительно. Вот русские люди. Сейчас мы скажем про тот жанр, к которому я долго подвожу. Сказавши гордо, что никаких жанров я не люблю, а люблю только авторов, сейчас я скажу ровно противоположное. Это надо. В каждом разговоре должен быть такой момент, когда спикер радикально противоречит сам себе.
Так вот, в поисках русской литературы, чтобы ее было больше и чтобы она рассказывала мне какие-то истории, а также — скажу о профессиональном, не покидающем нас никогда, — мне с моей работой угрожает специфическая опасность растворения моего понимания русских слов, потому что я читаю огромное количество бюрократических излияний, в которых цель состоит в том, чтобы слова не имели смысла. Я потребляю очень много вот этого вот растворенного в кислоте русского языка. И если у меня не будет какого-то противовеса, то я одичаю. И я перестану и сама верить, что слова имеют смысл. И, что они должны сочетаться определенным образом для того, чтобы этот смысл донести, а не наоборот.
Опять же, почитайте пояснительных записок с мое и также этих программных статей Николая Платоновича Патрушева, и вы поймете, что я имею в виду. Опять же, ладно, сейчас не наша тема, но что происходит с русским языком вот в этих нечеловеческих устах, это отдельная тема, но этим занимается Александра Архипова. Новояз, некрояз, вот эти вот все страшные вещи.
В общем, мне надо молоко пить за вредность и принимать определенные ферменты, иначе это меня разъест. Поэтому еще я ищу, как кошка, которая заболела, вот эту траву, которую мне надо жевать. По этой причине я стала скупать и скупила штук 15, наверное, сборников рождественских, святочных, новогодних, пасхальных рассказов русских писателей.
Действительно, выпускается эта радость обычно какими-то православными издательствами. И я уже жаловалась на то, что я их столько накупила, что контекстная реклама Google стала предлагать мне паломнические туры и православную одежду, решив, что если я настолько помешалась на вере Христовой, то я еще что-нибудь прикуплю, наверное. И соберусь на Афон не сегодня-завтра. Нет, целеполагание у меня другое. Это увлекательнейшее совершенно чтение.
Я также люблю сборники типа «Рассказы чеховской поры» или «Русская женская проза 60-х годов XIX века» (или опять же 20-х годов XIX века). Это ужасно интересно. Во-первых, потому что все-таки люди писали по-русски. Во-вторых, потому что гениальный автор демонстрирует в основном только самого себя, а автор средней руки демонстрирует эпоху.
Мы делаем все наоборот. Мы судим о пушкинской эпохе по Пушкину, а в Пушкине виден только Пушкин. Даже Белинский на это попался и назвал «Евгения Онегина» «в высшей степени субъективное изложение того, как можно некоторые французские клише переложить на русский язык», принял это за какую-то энциклопедию русской жизни, как будто кто-то так жил. Никто так не жил. Это все происходило у Пушкина в голове.
Но те, у кого не было такой головы, так устроенной, они действительно жизнь описывают. И это жутко интересно. В особенности бесконечные истории про то, как ехал один ямщик и почти замерз, но потом все-таки не замерз, а добрался до постоялого двора, а другой замерз. Это очень интересно. И страна видна большая, огромная. Это совершенно не всегда происходит, например, в привычной нам средней России. Это происходит во всяких оренбургских степях, где-нибудь под Уфой, где-нибудь в Сибири далекой и так далее. То есть страна огромная. Вдруг видишь какие-то тропы и какие-то сюжетные ходы, известные нам по большим писателям.
И вообще, большие писатели выступают гораздо выпуклее. Вот, опять же, прочитаешь два тома этих рассказов писателей чеховской поры и понимаешь про Чехова. И понимаешь, откуда он вырос, и понимаешь, чем он отличался.
В общем, если вам кажется, что летом, возвращаясь все-таки к лету, приятно читать про то, как кто-то замерз, как в степи глухой опять же замерзал ямщик, то можно читать вот это вот такое. Это, еще раз повторю, очень утешительно. Действительно, Лесков писал похожие штуки. Не обязательно про замерзание, но вот более-менее в этом жанре. Но не только он. Всего этого гораздо больше.
Кстати, в этом гораздо больше женских авторов, чем может показаться. Потому что наш канон, конечно, ужасен в смысле гендерной диспропорции. Это прям беда какая-то. А в реальности это было не так. Женщины писали и довольно с раннего этапа. Это началось не с эмансипации, не с 60-х годов, а раньше. И это все вполне-вполне можно читать.
Вот у Анастасии Завозовой есть любимая писательница Елена Ган, автор повестей «Идеал» и «Суд света». Обе я читала. Очень достойно. Очень достойно. Она, конечно, описывает все время самою себя, тонкую, непонятую жену военного, которую все время этот военный таскает по разным местечкам. А она хочет жить интеллектуальной жизнью, а не с кем. А когда она начинает с кем-то жить интеллектуальной жизнью, то про нее все рассказывают, что она мужу изменяет на самом деле. И это ее еще дополнительно оскорбляет. Но, опять же, читаешь и интересно, и подпитываешься русским языком.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Вот вы все больше про русское, а я сейчас выдам такого народного. Я-то как раз читаю жанровое. И вот у вас есть опора в лице Набокова. У меня тоже есть опора – в лице Элиота, который был страстным буквально воителем детективного жанра, посвятил ему совершенно блистательное эссе и вообще считал, что…
Е. ШУЛЬМАН: Подождите, Элиот, который T. С., который поэт?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, который T. С. Элиот, который ухитрился жить примерно одновременно со всеми великими мастерами классической эпохи детектива. И он как раз был большой энтузиаст в этой области. И опять-таки, его эссе о детективе, как мне кажется, совершенно прекрасное, исчерпывающее, объясняющее и механику работы детектива, и, вообще, механику работы жанра.
Поскольку моя профессиональная деятельность, напротив того, связана преимущественно с чтением на русском языке и преимущественно художественной литературы, которую я потребляю примерно, как вы Николай Платоновича Патрушева, то есть много и иногда болезненно, то когда наступает лето и количество книжных обзоров сокращается с одного в неделю до двух в месяц, а то даже и до одного в месяц, я могу себе позволить отвлечься.
Что я делаю? Во-первых, я начинаю читать на чуждых мне языках. Я начинаю читать по-английски. Все-таки по-английски я читаю в полтора раза медленнее, чем по-русски. И, соответственно, я могу никуда не спешить. Вот сейчас в процессе изучения греческого языка я дошла до той стадии, когда я могу с некоторым скрипом читать по-гречески. Тоже, соответственно, не отказываю себе в этом. В смысле на современном греческом языке. И я отдаю предпочтение жанровой литературе, которую опять же в течение года читаю гораздо меньше, чем мне бы хотелось.
Я люблю вот эту успокоительную предсказуемость жанра, о которой как раз-таки прекрасно писал Элиот. Мне нравятся канонические вариации. То есть я люблю знать, что в конце преступника, так или иначе, поймают. Или, во всяком случае, он понесет какое-то наказание. Или я хочу знать, что в ключевой момент появятся эльфы. Вот в какой-то момент, когда уже черный всадник будет на подходе, в этот момент вдалеке зазвенят эльфийские голоса и эльфы пройдутся по дорожке. Я правда от всего этого получаю много удовольствия, даже если оно может показаться низменным.
И отдельной моей любовью, о которой я сегодня как раз хотела бы сказать, являются романы о шпионах, которые не в строгом смысле жанровые, которых практически не породила отечественная литературная традиция, их очень мало.
Е. ШУЛЬМАН: А как же «Щит и меч»?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Это прям совсем такое…
Е. ШУЛЬМАН: Юлиан Семенов.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, конечно, на свете бывает Юлиан Семенов, на свете бывает «Тайна двух океанов», прости господи. То есть на самом деле оно существует. Но это такая все-таки пыльная вчерашка, которую действительно можно читать в первую очередь с культурологической точки зрения. А настоящих романов про шпионов, нашего собственного ле Карре у нас нет. Я очень люблю этот жанр. Мне кажется, что это по-настоящему болезненная тема. И особенно англоязычная литература с ней работает совершенно потрясающе, потому что у них это давняя джентльменская традиция – шпионаж, – которая обладает множеством культурных коннотаций. То есть это всегда сложные истории.
Я страстно люблю писателя Джона ле Карре, и вот он у меня зарезервирован на лето. Потому что он, слава богу, довольно плодовитый автор. Я прочитала, конечно же, давно и некоторые вещи многократно всевозможных «Шпионов, пришедших с холода». Но у меня всегда припасено какое-то количество Джона ле Карре на черный день. Так же, как я долго припасала, у меня был нечитанный роман «Домби и сын», который я вот прям специально не читала, я его берегла. Я знала, что наступит черный день, когда он мне пригодится. Он наступил в ковид. А кто бы знал, что двумя годами позже он бы мне понадобился еще сильнее? Но это мы не могли предсказать.
Е. ШУЛЬМАН: А скажите, пожалуйста, вы читали Моэма «Эшенден»? Это не роман, это сборник рассказов.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Конечно. Это одна из моих любимых книг.
Е. ШУЛЬМАН: Я прочитала недавно, взявшись читать Моэма, опять же не в рамках жанрового, а в рамках авторского подхода. И поскольку я не читала ничего про шпионов никогда, на меня это произвело сильное впечатление. Я еще об этом отдельно хотела поговорить в другой раз. Потому что, да, я не знаю как остальные истории про шпионов похожи ли на эту, но там основной упор делается как раз на бессмысленность этой деятельности.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: На бессмысленность и на этическую амбивалентность. Это абсолютно всегда так бывает. Моэм вообще с этим сборником, он прародитель этого жанра. Собственно, моя любовь к этому всему, да, началась именно с Моэма, который потом породил Яна Флеминга, который просто перед портретом Моэма совершал такой обряд проскинеза, то есть там падал, кланялся, благодарил бесконечно. И потом это все породило ле Карре. То есть это вот все одна и та же традиция.
Ле Карре и так без меня люди знают. А вот, может быть, не все люди знают более современного писателя детективов, который продолжает абсолютно ту же традицию. Это Мик Геррон, известный нам по циклу «Хромые лошади». Вышел прекрасный…
Е. ШУЛЬМАН: Это вот сериал был, да?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, да.
Е. ШУЛЬМАН: Вы знаете, мы даже посмотрели первый сезон. Было дело. Поскольку опять же все британское приятно видеть и слышать, то мы посмотрели. Начали второй и так немножко завязли. Но люди добрые говорят, что третий чрезвычайно хорош. Поэтому надо пробиться через второй, чтобы дойти до третьего. Может быть, мы сумеем это сделать.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Сериал – редкий случай, когда я готова признать его целесообразность. То есть это прям вообще не хуже, чем книжки. Но также очень советую читать Мика Геррона, потому что это мой любимый тип письма, когда тебе очень-очень-очень смешно долго, а потом хоп – и ты вдруг обнаруживаешь себя в слезах, потому что это настоящая трагедия. То есть это такое продуктивное развитие в целом и шпионской линии в британской литературе, и английской литературы в целом, которая всегда балансирует вот на этом стыке иронии и трагедии, трагического пафоса. Ну, по крайней мере, часто это происходит.
Поэтому я как раз вот этим утехам предаюсь летом. Я читаю шпионские романы по-английски и примерно детские книжки по-гречески, для того чтобы мозги мои тоже немножечко вышли из заржавевшего состояния. И это как раз тот самый метод, который я и практикую. Летом, Галина Леонидовна, почитайте что-нибудь другое. Вот не то, что вы читаете весь год.
Е. ШУЛЬМАН: Ну, правильно. Мне, наверное, тоже близок этот подход, потому что пояснительные записки я, наверное, буду читать, скажем так, поменьше. Хотя, вы знаете, там что-то понапринимали всякого. Наверное, все равно придется в каких-то количествах это дело прочитать.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Мы коротко обрисовали наши собственные контуры летнего чтения и нарекомендовали вам разного, как я надеюсь, полезного. А в конце мы по традиции уже, несмотря на то, что выпуск у нас такой несколько межеумочный, привыкли иметь рубрику «Колофон», каковое слово, как, наверное, вы уже знаете, обозначает, когда автору немножко не хватило места и он в самом-самом конце, на последней буквально страничке, уже, практически, на шмуцтитуле, он дописывает, «а вот, кстати, еще».
И вот, кстати, еще мы хотели бы порекомендовать. На этот раз мы обе порекомендуем вам летние книжечки. И начну я и очень быстро, тезисно порекомендую вам книгу, которую должен прочесть каждый, вот прям по-честному. Это книга английского писателя, конечно же – а какого еще? – Р.С. Шерриффа, которую он написал в 1931 году. Потом эту книгу плотно забыли, а потом в 2006 году ее откопали, кстати, на волне популярности уже упомянутого нами «Стоунера», которого тоже тогда же откопали и полюбили. И вот книга Р.С. Шерриффа «Две недели в сентябре» с 2006 года продолжает свое победное шествие по России и по миру. И до наших широт она добралась в 2022 году, что было, на мой взгляд, абсолютно бесценно, потому что эта книга такая скорая помощь.
В 1931 году английская семья из самого низа среднего класса отправляется в отпуск. Едут они на английское же побережье. Потому что ну какой приличный англичанин поедет к этим страшным иностранцам? Едут они туда двадцатый год подряд. Родители туда приехали в качестве молодоженов и после этого приезжают туда каждый год. Детей уже трое, а они все ездят. Дети старшие – дети уже подрощенные, младший ребенок – такой противный, дурно воспитанный подросток.
И вот эти самые очень простые английские обыватели едут на две недели в начале сентября, когда подешевле уже, на вот этот английский приморский курорт. И проводят там две очень счастливые недели, в которые с ними вообще ничего не происходит. И, более того, это с ними не происходит уже в двадцатый раз.
Мне кажется, что эта книга, если она нас чему-то учит (допустить, что книга нас чему-то учит на платоновский манер), то она нас учит очень простой мысли, что вот это наше сегодняшнее стремление, что классно – это как-то по-новому, как-то по-другому, интереснее, выше, больше, быстрее, дальше, что это, в общем, не единственная форма хорошо. Хорошо – это иногда и абсолютно как всегда.
И для меня эта книга в 2022 году была просто вот спасительной таблеткой. Когда ты ее читаешь, ты понимаешь, что на свете бывают такие времена и места, когда происходит как всегда, и это лучшее, что может случиться с человеком. Удивительно теплая, добрая, утешительная – ненавижу все эти слова, и тем не менее произношу их прямо сейчас – книга, которая является в некотором смысле таким одновременно и ироническим осмыслением книги о счастливом лете, и очень трогательно настоящим. И одновременно метафорическим высказыванием, и, конечно, абсолютно серьезным и прочувствованным.
Словом, одна из лучших книг, прочитанных мною за последние два неприятных, мягко скажем, года. И, на мой взгляд, абсолютная вот такая вот квинтэссенция. Это можно прямо внутривенно. Если кому-то не хватило счастливого лета, то это оно. Вот.
Е. ШУЛЬМАН: Спасибо. Опять же, посмотрю. Но для человека, книгу не читавшего, а выслушавшего ваш обзор, такой вопрос неизбежно возникает. 1931 год, через 8 лет война начнется. Плохо воспитанный подросток как раз подрастет?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, абсолютно. И это тоже добавляет такого вот щемящего эффекта, потому что это такой глаз бури, как мы понимаем. Первая мировая война уже давно закончилась, Вторая мировая еще и не думала начинаться.
Е. ШУЛЬМАН: Хотя кое-где уже думала.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Но тем не менее это вот такой глаз бури. И это вот ощущение, оно добавляет вот этой какой-то щемящей пронзительности.
Е. ШУЛЬМАН: Хорошо, спасибо. Тогда я расскажу про свою книжку. Я не знаю, надо ли стыдиться такого рода чтения или нет, но я, зная давно о существовании такого автора, набрела на него, на нее, скажу забегая вперед, как раз в 2022 году. И с 2022 по 2023 год я прочитала этого автора четыре романа и один сборник рассказов. Сейчас расскажу, что это такое.
Автора зовут Эмма Орци, баронесса Орци. Это венгерская авторка, писавшая по-английски. Писала она в первой трети, скажем так, XX века. Романы, которые ее прославили, вышли в первых годах века, то есть до Первой мировой войны. Но поскольку прожила она долго, то последние в каком-то 1940 году она, кажется, опубликовала.
Написала она большое количество романов, объединенных центральным героем по имени Алый Первоцвет, Скарлетт Пимпернел. Алый Первоцвет – это такой британский аристократ, который ведет двойную жизнь. В своей дневной жизни он такой несколько туповатый миллионер, светский денди, лучшим образом одетый человек в Лондоне и муж красавицы. А в настоящей своей жизни он — Бэтмен. Это считается, вообще говоря, первый в мировой литературе образ Супермена, в том смысле вот этого человека с двойной идентичностью.
И в качестве Бэтмена он возглавляет компанию таких же аристократов отважных, которые из Англии перебираются во Францию время от времени и там спасают жертв гильотины от гильотины. Действие происходит, как вы понимаете, в период Великой Французской революции, в годы революционного террора. То есть с точки зрения сюжетности это как если бы… Вот представьте, что выясняется, что Ипполит Курагин на самом деле герой и спаситель человечества, а дураком он притворяется, чтобы никто не догадался. Тут герой тоже немножко притворяется слабоумным. Зовут его Перси Блейкни.
Моральные полюса в этих всех романах распределены чрезвычайно просто: положительные герои – богатые, аристократического происхождения, красивые и отважные. А отрицательные герои – плебеи с немытой головой, страшные, нищие, мерзкие и подлые. Никаких двусмысленностей.
При этом, я уж не знаю, откуда автором это заимствовано, но там периодически возникают такие сюжетные коллизии, которые отзываются в сердце довольно остро. Ну, например, ситуация заложничества. Например, когда там жену этого Перси Блейкни начинают шантажировать, чтобы она сдала своего мужа, или казнят ее брата. Такие вот штуки. Всякие другие ситуации в этом роде.
Там в какой-то момент обещают вообще целый город вырезать эти революционные власти, если они не поймают этого Алого Первоцвета. Они его ловят. Его там ловит Робеспьер. Ловит его еще один, есть у него антагонист, такой вот совсем мерзавец-мерзавец. Мерзавцы такие мерзкие, а положительные герои такие положительные, что просто дух захватывает.
Вот, в общем, я этого добра, еще раз повторю, четыре романа прочитала. Там появляются некоторые исторические персонажи с искажением изрядным. Хвалили ее за то, что она хорошо показывает топографию Парижа. Она там жила и училась. Поэтому вот это вот написано более-менее со знанием дела. С историей она гораздо более вольно обходится. Но тем не менее знакомые лица появляются: какой-нибудь Баррас, Тереза Кабаррю, Талейран даже мелькает, опять же Робеспьер. Они все очень плохие люди, прям вот совсем, плохие-преплохие. Хотя некоторые там с проблесками. Тереза, например, там у нее есть какие-то мгновения раскаяния. Но в целом они все ужасные. Но главный герой великолепен совершенно.
Она про него написала кучу романов, некоторое количество рассказов. Это все экранизировалось потом радостно Голливудом и тоже породило вот этот кинематографический жанр, то, что называется по-английски «фильмы плаща и шпаги». Ну, такой «Фанфан-тюльпан» на наши деньги. Это та литература, которую маленький Лоди Набоков читал в своем детстве наряду с Майн Ридом и наряду с всякими другими романами про индейцев и про следопытов, и про рыцарей Круглого стола. Вот этот вот «Алый Первоцвет» тоже там, соответственно, присутствовал.
Почему, кстати, Алый Первоцвет? Это вот цветочек красненький, это эмблема этого их ордена спасителей. И свои всякие издевательские послания, которые они оставляют на месте своих подвигов, они подписывают вот этим вот самым цветочком.
В общем, все красиво до невозможности. И прям вот, как вы говорите, это насчет предсказуемости, совсем уже заводят его на гильотину буквально со связанными руками, а потом, тыдыщ, – и что-то происходит. И вот опять все спаслись, и всех победили, и на какой-то великолепной совершенно яхте уплывают в Англию, а там уже хорошо.
Вообще, некоторый нерв произведения состоит в том, что есть вот эта вот страшная Франция, в которой просто вот смерть ходит и собирает свою жатву. Но если оттуда убежать, то можно переплыть в Англию, и там уже типа будет хорошо. Туда засылают, конечно, всяких нехороших диверсантов и прочих Мишкиных и Чепиг. И они там пытаются творить свое злое дело. Но на самом деле, в принципе, в целом там безопасность, справедливость и как бы правильный социальный порядок, а во Франции всякое безобразие. Говорится ритуально, что люди-то хотели равенства, братства, свободы, и правда, может, там аристократы немножко погуляли избыточно. Но то, что получилось, это прям вообще ужас, кошмар-кошмар, безобразие.
С точки зрения литературной все это, конечно, полностью выросло из «Повести о двух городах» Диккенса, прям вот целиком-целиком. Но Диккенс написал один роман, и это даже не самый сильный его роман. Наиболее он известен своим вступлением «It was the best of times, it was the worst of times». Такой знаменитый пассаж, вдохновленный, в свою очередь, Томасом Карлайлем, автором «Истории Французской революции». Но его раз прочитаешь, никогда больше не забудешь. Эммушка Орци написала 15 штук романов на том же самом мотиве.
В общем, хотите предсказуемого и опять же такого освежающего с точки зрения расположения социальных симпатий автора, потому что у нас вечно принято восставшему народу сочувствовать, вот попробуйте представить, как это выглядит с другой стороны.
Почему, кстати, у нее это был такой навязчивый мотив? Некоторые объясняют тем, что ее семейство уехало из Венгрии, опасаясь каких-то там народных крестьянских восстаний. И поэтому с тех пор она крестьянские восстания как-то недолюбливала. Вы знаете, многие люди, столкнувшиеся с ними более-менее близко, их потом недолюбливают.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Я хотела бы отметить, что вот к этой вашей рекомендации горячо присоединяется другая моя лучшая подруга. Одну мою лучшую подругу, Анастасию Завозову, мы уже сегодня вспомнили. Вспомним другую мою лучшую подругу – антрополога Александру Архипову. Я помню, что когда во время одного нашего с вами публичного выступления Александра Архипова нас слушала, при упоминании вами мельком этого «Алого Первоцвета» она прям подпрыгнула, поскольку она является вторым после вас известным мне человеком, который страстно обожает это произведение. Так что две умные женщины, высказывающиеся в пользу «Алого Первоцвета» – это уже кое-что.
Е. ШУЛЬМАН: Может, что-то есть в этих текстах, что апеллирует к social scientists, к людям, которые занимаются социальными науками. Не знаю. О чем это говорит, доктор, я не знаю. Наверное, что-то в этом есть.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: На этом мы будем заканчивать наш промежуточный сокращенный выпуск подкаста «Эха» «Закладка». Мы уже анонсировали, что в следующий раз мы встретимся уже по-человечески, как нормальные соведущие, а не вот это вот все, и поговорим про Гайто нашего Газданова. Так что у вас появилось время на то, чтобы посвятить то самое летнее чтение освоению наследия Гайто Газданова.
Е. ШУЛЬМАН: Мы будем говорить о романе «Ночные дороги». Вы можете читать любой другой роман. Это писатель выдающийся и написал много хорошего. Но мы возьмем «Ночные дороги» как такую концентрированную, типичную газдановскую вещь и, пожалуй, наиболее известную у него. Если вам летом на пляже интересно читать про то, как ночью в Париже катаются на такси, то тоже будет приятный контраст.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: На этом мы завершаем дозволенные речи. Желаем вам приятнейшего летнего досуга. И расстаемся, надеюсь, до сентября. Всего вам самого лучшего.
Е. ШУЛЬМАН: Спасибо.
Список литературы из выпуска:
«Books for Idle Hours», Donna Harrington-Lueker
«Девятый дом», Ли Бардуго (купить на сайте «Эхо Книги»)
«Нортенгерское аббатство», Джейн Остин (купить на сайте «Эхо Книги»)
«К себе нежно», Ольга Примаченко (купить на сайте «Эхо Книги»)
«Песнь льда и огня», Джордж Мартин (купить книги Джорджа Мартина на сайте «Эхо Книги»)
«Левша», «Зверь», «Неразменный рубль», «Старые годы в селе Плодомасове», «Житие одной бабы», «Тупейный художник», Николай Лесков (купить книгу «Левша. Рассказы» на сайте «Эхо Книги»)
«Лесков: Прозеванный гений», Майя Александровна Кучерская
«Писатели чеховской поры», сборник
«Идеал», «Суд света» Елена Ган
«Щит и меч», Вадим Кожевников (купить на сайте «Эхо Книги»)
«Тайна двух океанов», Григорий Адамов
«Домби и сын», Чарльз Диккенс
«Эшенден, или Британский агент» Уильям Сомерсет Моэм
«Хромые кони», Мик Геррон
Рубрика «Колофон»: «Две недели в сентябре», Р. С. Шеррифф (купить книгу на сайте «Эхо Книги»)
«Алый Первоцвет», Эмма Орци
В следующем выпуске: «Ночные дороги», Гайто Газданов