«Закладка»: Диккенс: человек, который придумал Рождество
Сначала он гастролировал по Англии, читая вслух и дополняя чтение искрометными выступлениями. Вообще, конечно, если б Диккенс жил сегодня, он бы вел невероятно популярный твиттер, инстаграм… Он был бы инстаграм-король совершенный, у него был бы ютуб-канал, на котором тоже были бы великолепные просмотры…
Подписаться на YouTube-канал «Эхо Подкасты»
Купить книги Диккенса на сайте «Эхо Книги»
Если подкаст вам понравился и вы ждете следующего выпуска, поддержите нас донатом — сделать это можно на платформах Бусти или Патреон
Срочный сбор
Нам нужна помощь как никогда
Е. ШУЛЬМАН: [1] Здравствуйте, дорогие зрители! Наша литературно-просветительская передача «Закладка», известная также как «Радионяня» и «Клуб знаменитых капитанов», начинает свой предновогодний — не побоюсь этого слова, рождественский — выпуск. Мы с Галиной Леонидовной обсуждаем книжки обычно в этом формате, если вы еще не заметили. И сегодня мы будем обсуждать, с одной стороны, некий конкретный набор текстов, с другой стороны — целую литературную традицию. Герой наш сегодня — это английский писатель Чарльз Диккенс, которого мы считаем, согласившись в этом (а мы редко в чем соглашаемся), изобретателем — я бы сказала, единоличным изобретателем — Рождества как культурного явления. Вот это человек, который придумал Рождество — буквально придумал и внедрил. Как, знаете, рассказывают эти истории про чудеса маркетинга — как там, значит, американцам внушили, что бекон надо есть на завтрак, что курить для женщин — это прогрессивно. И ряд других вещей тоже являются просто маркетинговыми стратегиями, которые придумывались определенными агентствами. Так вот, Чарльз Диккенс был сам себе таким агентством, сам себе учреждением и довольно сильно повлиял на социальную жизнь как Англии, так — потом — и всей Европы. Законодательство менял, между прочим, тоже, что называется…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Не последний был человек.
Е. ШУЛЬМАН: Не последний, не последний. Вот так писатель может быть — как это, поэт в Великобритании — больше, чем поэт.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: 19 века.
Е. ШУЛЬМАН: Особенно 19 века — намного больше, чем поэт. Гражданская его функция тоже велика. Вот сейчас расскажем, как эта гражданская функция, собственно, упражняется. А заодно поговорим о так называемых рождественских книгах, рождественских текстах Чарльза Диккенса, из которых первый наиболее известен, последующие четыре — всего их пять — известны меньше, но все они довольно достойные произведения. И также постараемся рассказать о том, как вообще рождественский рассказ — он же святочный рассказ — возник, развивался и в чем его отличие от просто рассказа, который происходит во время зимы.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Надо сказать, что, вообще, слухи о том, что Чарльз Диккенс в одни руки придумал Рождество, они несколько преувеличены. Хотя, конечно, есть такое устойчивое мнение.
Е. ШУЛЬМАН: Это было для захода.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, тут начинается рубрика «Контраргумент», которая сообщает нам, что Чарльз Диккенс, безусловно, большой новатор в том, что касается ритуалов празднования Рождества. Но, вообще-то, надо сказать, что главным законодателем мод в этой сфере был даже не совсем Чарльз Диккенс, а — незадолго до него — королева Виктория с присущим ей супругом принцем Альбертом, каковые люди были, по большому счету, немцами. Вообще, это, конечно, интересный вопрос — как немецкие династии захватили буквально…
Е. ШУЛЬМАН: Всю Европу.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Всю Европу. Ну эти тоже были немцы.
Е. ШУЛЬМАН: Да и нынешние-то, Виндзоры так называемые, дай бог здоровья, — тоже, если приглядеться, немцы.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Ну, собственно, поскреби английского короля — непременно обнаружишь там немца.
Е. ШУЛЬМАН: А Романова и скрести не надо.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Немцами они все стали после того, как в середине 18 века королева Анна померла, не оставив наследника. После чего…
Е. ШУЛЬМАН: Английская королева Анна.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, не наша королева Анна. Кстати, они померли примерно в один год. Королева Анна английская умерла в 1741, а наша — в 1740.
Е. ШУЛЬМАН: Какое время было для Анн… Особенно если они королевы.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Не очень, да, им удалась эта эпоха. Так вот, она померла, не оставив наследника, на престоле закрепилась немецкая ветвь, самой яркой представительницей которой как раз и была королева Виктория. Почему важно для истории Рождества, что все они были немцы? Потому что в Англии у Рождества была тяжелая судьба. По Рождеству проехала английская революция и время торжества пуританства. Пуритане к Рождеству относились плохо.
Е. ШУЛЬМАН: К чему они хорошо относились, расскажите мне?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: К добродетели.
Е. ШУЛЬМАН: К упорному труду, к раннему вставанию, самоограничению и аскезе, а к праздникам…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Здоровому образу жизни.
Е. ШУЛЬМАН: …вот — и к еде относились плохо.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Плохо, но к Рождеству у них были свои счеты, потому что они считали, что главный праздник христианина — это не Рождество совсем даже, а, наоборот, Пасха, потому что Пасха указывает нам на смерть Христа, а не на его рождение. И, как всякие пуритане — а именно сектанты, как учит нас Юрий Слезкин, милленаристская секта, — они считали, что осталось чуть-чуть дотерпеть — и сейчас мы тоже все начнем помирать и воскресать. В общем, второе пришествие очень близко — будем фиксироваться на важном. Рождество — это не важно. И вообще, не надо про это думать. И уж особенно не надо на это мероприятие устраивать каких-то языческих гуляний, вот этих вот…
Е. ШУЛЬМАН: Откровенно говоря, они действительно языческие.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Абсолютно. Елки вот эти все, омела с потолка свисает.
Е. ШУЛЬМАН: То есть понятно, что предки наши в это время зимнего солнцеворота собирались, чтобы подбодрить друг друга в самое темное, холодное, голодное время, демонстративно жечь полено, то есть расходовать топливо, демонстративно есть еду, которой и без того немного, чтобы доказать себе, окружающим и духам предков, что они, в общем, нисколько не боятся и всего у них в изобилии — до весны они доживут. Вот в чем смысл всех на свете вот этих вот рождественских празднований. Потом пришла христианская религия и все это себе присвоила, апроприировала, как она апроприировала карнавалы, Масленицу нашу и, собственно говоря, пасхальные ритуалы, связанные со смертью и воскрешением Бога, который дает урожай, — это тоже понятно все, откуда произрастает.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Немцы же, придя в Англию, они не знали о том, что это все ужасный грех. Поэтому они доверчиво привезли с собой елку и прочие блага цивилизации, потому что в Германии, несмотря на то, что они тоже были протестанты…
Е. ШУЛЬМАН: Нет другого, так сказать… другой деноминации — протестанты.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Они как-то были попроще. И про то, что с елками приличному человеку дела иметь нельзя, они не знали. И принц Альберт и королева Виктория — они уже окончательно распоясались и прямо в Виндзорском дворце поставили елку на Рождество. И еще позвали каких-то детей из приютов и стали им дарить подарки. Но все это было буквально лет за пять до того, как Чарльз наш Диккенс очень оголодал, потому что был он обременен четырьмя на тот момент детьми.
Е. ШУЛЬМАН: Потом их стало 10.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Супруга его как раз ждала пятого. То есть путь к 10 уже был начат.
Е. ШУЛЬМАН: Был пройден практически наполовину.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: И роман, который в этот момент Чарльз Диккенс печатал с продолжениями, как все романы того времени, — он не окупался. И…
Е. ШУЛЬМАН: А это который был, мы знаем?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Мы знаем, но я забыла.
Е. ШУЛЬМАН: Это мы уточним. Если это сорок какой-то год…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: 43-й.
Е. ШУЛЬМАН: Значит, «Мартин Чезлвит» еще не может…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Вот! «Мартин Чезлвит».
Е. ШУЛЬМАН: Это значит, что он уже съездил в Америку, а вы мне только что рассказывали…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Первый раз он съездил в Америку, он же туда регулярно…
Е. ШУЛЬМАН: Вы мне только что рассказывали, что он поехал туда чтения читать.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Он туда ездил довольно регулярно.
Е. ШУЛЬМАН: Да? Ну хорошо.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Он неоднократно туда ездил.
Е. ШУЛЬМАН: А, значит, это «Мартин Чезлвит», который действительно продавался плохо.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да.
Е. ШУЛЬМАН: Мало того, что американцев обидел. Сначала он их обидел, написав American Tales — как бы травелог, записки, — там возмущался их грубостью, плеванием на пол, повсеместным обманом, диким тоном прессы, свирепой политической борьбой и рабством и соответствующими нравами вокруг этого процветающими. Они очень недоумевали, типа мы тебя принимали…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Как родного.
Е. ШУЛЬМАН: Как родного — а ты, значит, вернулся обратно в свою Англию и про нас гадости пишешь. После чего, чтобы усилить впечатление, он написал роман из американской жизни. Но он не совсем из американской жизни: там действие начинается и заканчивается в Англии. Но в середине герой, этот самый Мартин, едет в Америку, подвергается там телефонным мошенничествам, переводит свои деньги на безопасный счет в Сбербанке, остается без гроша и, в общем, еле ноги уносит оттуда — спасибо, что живой. Несмотря на всю антиамериканскую направленность этого произведения, которое должно бы апеллировать англичанам (не так давно была война за независимость — в общем, не любят они друг друга), продавался он все равно плохо. Он — в смысле роман.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: И четыре малютки Диккенса испытывали затруднения в вопросе питания.
Е. ШУЛЬМАН: В трехразовом питании.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Возможно, даже в двухразовом питании.
Е. ШУЛЬМАН: Ну вы уж рисуете какую-то ужасную картину. До такого они…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Прям им плохо было.
Е. ШУЛЬМАН: Прям плохо было, совсем?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Прям плохо. Это было самое донышко карьеры Чарльза Диккенса.
Е. ШУЛЬМАН: Ладно, хорошо, хорошо.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: И Чарльз Диккенс придумал смелый коммерческий проект. Он решил подхватить прогрессивное начинание, привнесенное на британскую почву супругами — королевской четой, — и в 43-м году он пишет свою знаменитую «Рождественскую песнь в прозе», которая выходит богато иллюстрированной. Это была коммерческая ошибка, потому что богатство иллюстраций сожрало значительную часть доходов. Книга очень хорошо продавалась, но принесенные ею дивиденды несколько не соответствовали ожиданиям Чарльза Диккенса, Поэтому ему пришлось ехать опять на гастроли. Кроткие американцы его тоже пригласили, простив ему все.
Е. ШУЛЬМАН: Хотя казалось бы.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Ну, вот, видимо, такова была сила его обаяния, его яркой личности, что они простили. Сначала он гастролировал по Англии, читая вслух и дополняя чтение искрометными выступлениями. Вообще, конечно, если б Диккенс жил сегодня, он бы вел невероятно популярный твиттер, инстаграм…
Е. ШУЛЬМАН: Он был бы инстаграм-король совершенный, у него был бы ютуб-канал, на котором тоже были бы великолепные просмотры.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, миллионы просмотров.
Е. ШУЛЬМАН: Да, я это прям вижу. Он был такой social-media-человек, в нем было ровно достаточно… ну, не будем говорить пошлости, но некой народности — в том смысле, в каком этот термин употреблялся при Пушкине, — для того, чтобы апеллировать к широким массам. Про него Честертон прекрасно сказал: He didn’t write what the people wanted, he wanted what the people wanted — «Он не писал то, чего хотел народ. Он хотел того, чего хотел народ». И действительно, вот он бы прям… жалко, что не было «Ютуба» при нем и он был вынужден вот такими способами зарабатывать…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Рассекать буквально по Англии и по Америке.
Е. ШУЛЬМАН: …на еду своему многочисленному семейству. Считается, что он, кстати, уморил себя этими чтениями, потому что ему стало плохо на одном из таких и после этого он вскоре умер. Но это еще будет нескоро.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Это было нескоро.
Е. ШУЛЬМАН: В нашей доброй рождественской истории он жив, молод.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Это 1843 год. Он молод, хорош собой, у него еще хорошие отношения с его женой, с которой впоследствии, опять же, все вышло не очень. И он отправляется с гастролью. Сначала он едет по Англии, разнося вирус Рождества по всей Великобритании, потом он едет в Америку и им тоже заносит этот самый вирус. В чем же, собственно говоря, состоял этот вирус? Ну, история — я думаю, что ее знает примерно каждый человек: неприятный коммерсант Эбенезер Скрудж отказывается праздновать Рождество, как порядочный человек, и к нему племянник приходит, его зовет к ним в гости, а он говорит: «Нет, нет, все это пустое. Вообще, всех бы выпороть и наказать, кто тратит свое драгоценное время и деньги на такие глупости».
Е. ШУЛЬМАН: Кстати, обратите внимание, что он критикует Рождество с точки зрения абсолютно протестантской этики и духа капитализма по Веберу. Когда у него его сотрудник, клерк, отпрашивается на полдня уйти раньше, потому что праздник, тот говорит: «Вот отличный предлог для того, чтобы грабить человека регулярно раз в году». То есть он, его сотрудник, грабит его, потому что дает ему за те же деньги меньше работы. «А если б я ему меньше заплатил, — говорит он, — то все бы тут завыли, какой я эксплуататор». И этому племяннику он тоже говорит, что ерундой вы занимаетесь — humbug вот это вот знаменитое, вообще, диккенсовское слово, — чушь это все. Humbug — это даже не чушь как таковая, а это притворство, фальшак. Вот типа работать надо, а не развлекаться. То есть он такой тут пародийный кальвинист. Это, кстати, довольно смешно.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Но надо сказать, что он не отпускает своего клерка — по крайней мере, как-то не отпускает его с легкой душой. Потому что мы же сегодня не можем себе представить, чтобы люди работали в Рождество. Во времена Диккенса Рождество не было праздничным днем, все ходили на работу как зайчики.
Е. ШУЛЬМАН: Так не было никаких в нашем понимании праздничных дней.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Нет.
Е. ШУЛЬМАН: Не было же кодекса трудового, никакого законодательства.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Но тем не менее существовали неписаные традиции.
Е. ШУЛЬМАН: Это были церковные праздники.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, на церковные праздники людям полагалось послабление. На Рождество — нет. Поэтому Скрудж-то, он, в общем, ведет себя как совершенно нормальный человек. А это клерк новую моду взял какую-то — на Рождество пораньше уходить. Ну, в общем, короче, ничем хорошим для нашего героя это не кончается, потому что он приходит домой из офиса — и тут ему начинают являться духи Рождества. И первый дух Рождества ему показывает его самого в молодости, когда он исполнен надежд, у него любовь. А второй ему…
Е. ШУЛЬМАН: А до этого он еще маленький, брошенный такой, нелюбимый ребенок в школе.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да.
Е. ШУЛЬМАН: Там все очень трогательно. Сестра у него.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, и он весь такой трогательный, нежный, и Рождество его еще радует. Потом, соответственно, он видит современный вариант празднования Рождества. И, наконец, он видит страшную картину, как он помер и ни один человек о нем не заплакал.
Е. ШУЛЬМАН: И вот эти какие-то жуткие старухи-сиделки, которые охраняют его холодеющий труп, они раздевают его, снимают занавески с кровати, простыню из-под него вытаскивают, вот это вот все, потому что, ну, это всякое тряпье, которое они будут потом продавать. Это великолепный совершенно текст, это теперь уже такая классика, которая стала и мультиком, и мюзиклом, и одна серия «Маши и Медведя» основана на мотивах этой повести — пересмотрите.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Есть совершенно гениальная рождественская серия в моем любимом сериале «Доктор Кто», которая обыгрывает абсолютно тот же сюжет. Поскольку доктор Кто умеет перемещать во времени, то, соответственно, он такого неприятного персонажа катает по его собственному прошлому и будущему, показывая ему, что с ним будет, если он немедленно не начнет творить добро.
Е. ШУЛЬМАН: Этого я не смотрела, а вот «Машу и Медведя» смотрела. Несмотря на все это бесконечное использование коммерческое и творческое, и травестирование, и пародирование, это по-прежнему блистательный и захватывающий текст. Вот в том месте, когда там написано, что Марли — это первый призрак, который к нему приходит, он не относится к этим трем признакам Рождества, это его покойный компаньон.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Который умер буквально на трудовом посту. И он, собственно, и говорит: «Не будь как я!»
Е. ШУЛЬМАН: «Соблюдай work-life balance».
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да-да-да.
Е. ШУЛЬМАН: Так вот, когда там говорится, что Марли стоял совсем близко от него, на таком же расстоянии, на каком я, призрак, сейчас стою у вас за спиной, — вот кто в этот момент не обернется, тот не умеет читать. Так что берите, читайте. Просто с этими — почему я так на этом настаиваю — с этими так называемыми классическими текстами есть такая проблема: они, как Набоков написал о Пушкине, прорежены, как гребень, кощунственными губами — цитирование сделало их неопознаваемыми. Настолько знакомыми, что неопознаваемыми: мы эти слова произносим и не понимаем, что это значит. Все это «роняет лес багряный свой убор» — чего он там роняет, какой убор, что такое багряный? Поэтому это надо сделать над собой усилие, чтобы прочитать это как будто в первый раз.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Как в первый день творения.
Е. ШУЛЬМАН: Да.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: И, собственно, в чем же особенность этого текста? Почему после этого Рождество никогда больше не было прежним? Потому что, как я уже сказала, Рождество либо не праздновали, либо вот какие-то дикие Виндзоры приехали.
Е. ШУЛЬМАН: Новые Виндзоры.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Ну, они тогда еще не были Виндзорами, Виндзорами они стали во время Первой мировой войны.
Е. ШУЛЬМАН: Совершенно верно.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Тогда они были Саксен-Кобург-Готскими.
Е. ШУЛЬМАН: Да.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Тогда они еще не знали, что быть немцами неприлично.
Е. ШУЛЬМАН: А готами, наоборот, модно и престижно.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, вполне. Либо это были балы для богатых людей. Странный праздник, не имевший ничего общего ни с благотворительностью, ни с подарками, ни, самое главное, с семьей — и до сих пор имевший большое религиозное значение. В «Рождественской песни в прозе» слово «Христос» встречается ноль раз.
Е. ШУЛЬМАН: То есть чье, собственно, Рождество, мы не спрашиваем.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Вообще. Один раз там упоминается, если я не ошибаюсь, что по дороге домой Скрудж заходит в церковь. И вот три слова — «по дороге зашел в церковь» — все, это полностью исчерпывает всю религиозную составляющую этого мероприятия. Зато есть прекрасный племянник Фред, у которого такая семья чудная, они все празднуют.
Е. ШУЛЬМАН: У него жена молодая, и у жены подружки. И приходят к ним гости такие же молодые, и играют там в какие-то жмурки-догонялки.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: И с детишками играют.
Е. ШУЛЬМАН: Кто-то уже с детишками, кто-то еще там смотрит, как бы завести себе, так сказать, детишек.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Все подарки друг другу дарят. Они скромные, они небогатые люди, но подарочки они друг другу припасли.
Е. ШУЛЬМАН: И даже его этот, собственно, несчастный клерк, которого он, скрипя зубами, все-таки отпустил, отец многочисленного семейства, совсем бедный человек — младший ребеночек у него… этот самый… с ДЦП, судя по тому, что он там описывает.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да он помирает просто.
Е. ШУЛЬМАН: Это он в одном из сценариев помирает. А опять же от чего он помирает? Ну, судя по тому опять же, как он там описывается, то это, видимо, у него чего-то такое… такое в этом роде. Но и несмотря на это, они тоже какого-то там своего одного-единственного гуся и пудинг, который они там наскребли с большим трудом…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: По сусекам.
Е. ШУЛЬМАН: На него продукты по сусекам наскребли, буквально как на Колобок. Они всей семьей все-таки собираются, все это едят и веселятся так, как будто у них бог весть какие яства на столе стоят. Ему это все показывает второй призрак, призрак настоящего Рождества, Christmas Present, — вот как, типа, люди-то, правильные люди…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: В то время как ты — как дурак.
Е. ШУЛЬМАН: Совершенно верно. А еще до этого до всего, когда еще ему не являлись призраки, к нему на улице подходили какие-то почтенные джентльмены, его знакомые, которые просили у него пожертвований на благотворительные цели: на дома, значит, на приюты для бедных, на какую-то всякую еду. А он им отвечал: «А что, разве недостаточно тюрем у нас?» Вот, типа, если кто там не доволен своей жизнью, вот можно его туда определить. Еще надо иметь в виду, что это 40-е годы — потом он про это напишет роман Hard Times, «Тяжелые времена». У Шарлотты Бронте вот ее роман Shirley, «Ширли», тоже про это время. Это тяжелое время, это неурожаи, это плохие погоды — ну и, соответственно, неурожаи, это экономический кризис, безработица, луддиты, движение луддитов, появление движения чартистов, вот этих сторонников Хартии, — первое такое протосоциалистическое движение. В общем, осознание противоречий между… не просто между богатыми и бедными, это понятно, а между трудящимися и нетрудящимися. Карл Маркс там уже где-то недалеко под елочкой скакал и рысцою пробегал. Так что это время не такое отдаленное, как может показаться. Поэтому акцент на благотворительности, взаимопомощи, щедрости — это социальное сообщение. То есть там есть мысль семейная и мысль народная, можно сказать, используя толстовский язык. Мысль семейная состоит в том, что люди собираются семьей — вот там опять же, когда он видит себя в прошлом, то его сестра за ним приезжает и говорит: «Он в школе сидит один, на каникулы его домой не забирают». А вдруг она приезжает за ним и говорит ему, что папа теперь стал добрый (не объясняется, что с ним до этого было), и поэтому поехали домой, он тебя зовет, можно провести по-человечески праздники дома. И далее ему этот дух Рождества показывает моряков на корабле, каких-то спешащих путников, которые сквозь метель, зной и бурю торопятся, не считаясь ни с усталостью, ни с расходами, для того, чтобы вот именно в Рождество именно дома оказаться.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Driving home for Christmas.
Е. ШУЛЬМАН: Совершенно верно. Этого тоже ничего не было. Когда он ему вот это все показывает, вся эта замечательная всенародная традиция существует у Чарльза Диккенса в голове. Не то что опять же… я не хочу, чтобы из нашего рассказа создалось впечатление, что никто не знал, что Христос родился. Люди догадывались об этом.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Скорее они после Диккенса перестали про это думать, потому что Диккенс…
Е. ШУЛЬМАН: Потому чтоон вытеснил Христа из массового воображения.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да!
Е. ШУЛЬМАН: Это правда.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: С наступающим Рождеством, дорогие слушатели.
Е. ШУЛЬМАН: И чьи бы еще чувства нам оскорбить, пока у нас еще есть время?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Нет, он просто оторвал Рождество от его чисто религиозной природы. Повторюсь: Скрудж заходит в церковь — все, что мы знаем о религиозной составляющей. Более того, какие-то призраки и духи являются нам вместо младенца Христа. И это, конечно, изменение качества Рождества: из странного религиозного праздника — когда чего радоваться-то? Родился? Избиение младенцев?
Е. ШУЛЬМАН: Правильно:Христос на муки родился.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да!
Е. ШУЛЬМАН: Радоваться надо, когда он воскрес.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Конечно.
Е. ШУЛЬМАН: Кстати, в российской традиции, о которой мы тоже немножечко потом скажем, действительно Пасха — главный праздник, как бы светлый праздник — это Пасха. Рождество приходит в Россию приблизительно тогда же, когда оно приходит в Англию, и по той же самой династической причине. Да, понятно, Петр I велел елки вешать и праздновать. Но никто не понял, что это такое. И эти елки остались только как знак на дверях кабаков. Они потом вплоть до самой революции означали, что еще здесь водкой торгуют. Но вот это самое Рождество с елочкой, семейное, с детьми, с подарками…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: И благотворительностью.
Е. ШУЛЬМАН: И связанной с ней благотворительностью, с ритуалами благотворительных базаров, благотворительных балов — когда ты не просто пришел проплясать. Потому что понятно, что зима — это светский сезон и в России, и в Европе. Вот the season — собственно, то, что в английской литературе прославлено как время, когда полагается девушек вывозить, чтобы они замуж вышли. Ну и опять же время, когда Наташу Ростову привозят в Дворянское собрание…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Уж не говоря о Татьяне Лариной.
Е. ШУЛЬМАН: Татьяну Ларину привозят туда же. Это все понятно, что зима — это вот как раз от Рождества и до поста. Помните, как Молчалин говорит: «А летом праздники на даче да балы от Рождества и до поста». Так вот, тут ты не просто приходишь проплясать и найти потенциальную невесту или потенциального жениха, а ты там покупаешь билетик за денежку…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Доброе дело.
Е. ШУЛЬМАН: Совершается сбор таким образом, и это поступает кому-то. Или помните, как в рассказе «Анна на шее»: «В этой роскошной столовой поднимем же тост за благотворительные столовые, в честь которых происходит все это наше собрание». Помните, там героиня продает в будочке какие-то якобы товары для того, чтобы собирать деньги на благотворительность. Так вот, это в Россию пришло с Николаем I и женой его Александрой Федоровной, которые все были стопроцентные немцы. И далее, как это всегда бывает, сверху вниз — обычаи моды и поведенческие практики распространяются от элитарных кругов к менее элитарным и далее уходят в народ.
Что еще здесь нам важно? Я все-таки, как это, скучным голосом политолога должна сказать про социально-политическую составляющую диккенсовского похода за Рождеством, диккенсовского похода за елочкой. Значит, я сказала в самом начале, что он законодательство менял буквально одной левой. Его ранние вещи, чрезвычайно популярные, каждая имела в себе вот эту вот политическую компоненту. То есть они были нацелены на исправление какого-то социального зла. «Оливер Твист» — это роман про poor laws, вот эти знаменитые законы о бедных, и про вот эти вот бедные дома, которые там описаны как совершенно адское место, куда люди настолько не хотят попасть, что предпочитают умереть на улице, чтобы вот в этот самый приют не попасть. Это действительно было учреждение, я бы сказала, исправительного типа: там надо было работать за какую-то очень бедную и убогую еду. Причем убогая еда была таковой преднамеренно, потому что это же времена какие? Считается, что люди бедные, потому что они развратные. Понятно, да? Что если бы они правильно себя вели…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Пуританство еще неокончательно изжили.
Е. ШУЛЬМАН: Конечно, конечно. А вот если их кормить невкусным и заставлять работать, тут-то они исправятся — ну либо помрут, что тоже не так уж страшно. Вот «Оливер Твист», в общем, об этом. Если мы это читаем не как историю про мальчика благородного происхождения, который потерялся, а вот посмотрим на этот угол, который там тоже есть, то мы поймем, почему после выпуска этого романа, который стал необыкновенным бестселлером, законодательство о бедных стало меняться — потому что возникло общественное мнение. А общественное мнение тогда уже возникает, потому что возникает периодическая печать, потому что уже есть газеты и журналы, есть много грамотных. Грамотные — это уже не только элитарии, но и, если не пролетарии, то по крайней мере представители среднего класса. Англия — городская страна. Горожане покупают газетку, покупают журнальчик, читают и влияют, потому что у них есть избирательное право — не у всех. Хотя 30-е годы — это еще и годы реформ, великих реформ электорального законодательства. Остановите меня, чтобы я не ушла в большие подробности этого: действительно было великое дело. Так вот, после «Оливера Твиста» начинает меняться законодательство о бедных. «Николас Никлби» — следующий роман, это роман о школах, о страшных школах, в которых на самом деле скидывают лишних детей, чтобы они там померли. Ну или, по крайней мере, это не возбраняется.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Ну, собственно говоря, мы потом об этом прочитали с большим интересом в «Джейн Эйр».
Е. ШУЛЬМАН: «Джейн Эйр» — то же самое для девочек, «Николас Никлби» — для мальчиков.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Лишние дети отдаются в школу.
Е. ШУЛЬМАН: Лишних детей довольно много. Фертильность в Англии тогда — это что-то фантастическое, просто что-то невообразимое.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: В отличие от контрацепции.
Е. ШУЛЬМАН: Контрацепции никакой не существует. Поэтому те, кто вообще рожает, рожают по 12 штук. Вот так считаешь…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Ну, как семья беженцев, например.
Е. ШУЛЬМАН: …и поражаешься.Диккенс тому — да, замечательный совершенно пример. И его жена тоже, по-моему, с ума сошла на почве этих бесконечных родов.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Немудрено.
Е. ШУЛЬМАН: Немудрено. Ладно, мы как-то… мы не об этом. У нас добрый рождественский выпуск. Ну а в следующий раз, дорогие слушатели, порадуйтесь достижениям цивилизации, как то, опять же: пенициллин, водопровод и контрацепция, и средства массовой информации. В общем, после «Николаса Никлби» — как, кстати, и после «Джейн Эйр» — общественное внимание привлекается к тому, что любой человек, не имея вообще лицензии и профильного образования, может завести такое учреждение и где-то там, в глухих Йоркширских болотах, морить малюток за умеренную плату. Это начинает регулироваться более строго. Образуют всякие комитеты, которые ездят с проверками. Помните, в «Джейн Эйр» там единственный проверяющий — это владелец всего этого добра. Ну это, конечно, жуткий был бизнес. Когда смотришь на это, что называется, без…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: С холодным вниманием.
Е. ШУЛЬМАН: С холодным вниманием, не сквозь литературную призму, то понимаешь, что это такое было. То есть они получали ежемесячно деньги от родителей, опекунов, родственников…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Очень скромные деньги, на которые, собственно говоря, на все эти деньги детей примерно и кормили, буквально.
Е. ШУЛЬМАН: Да, совершенно верно.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Кормили их не очень.
Е. ШУЛЬМАН: И семьи не интересовались особенно их дальнейшей судьбой. Там, правда, и дорогие школы, в которых элита воспитывалась, тоже были довольно спартанские — чего там с детками вытворяли. Опять же это не наша тема, не забываем напоминать, что у нас добрый рождественский выпуск. О чем же в 40-х годах, в начале 40-х годов, Диккенс пишет свои рождественские книги? Вы привлекли внимание к коммерческому аспекту происходящего. А я, соответственно, к законотворческому.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Я про коммерческий даже не начинала, потому что коммерческий эффект оказался абсолютно взрывным, то есть до Диккенса никто не знал, что надо всем покупать подарки. И тут-то оно и развернулось.
Е. ШУЛЬМАН: Тут-то карта и поперла.Но, собственно, его замысел состоял в следующем. Его внимание было привлечено к тяжелому положению трудящихся, которые тогда не были защищены никаким трудовым законодательством. Мы об этом немножко упомянули. Не было ограничений на продолжительность рабочего дня, не было ограничений на количество часов в неделю, не было никакого законодательного регулирования отпусков, праздников, не было запрета на детский труд. Между прочим, когда промышленная революция в Англии только начиналась, то они этим обстоятельством страшно гордились. Как там писал один современник — это, правда, было раньше, это был 18 век, середина его, — что у нас в Линкольншире любой сообразительный ребенок начиная с шести лет может уже себя содержать и семье помогать. В общем, после того как у них началась выдающаяся детская смертность, а те люди, которые вырастали кривыми, горбатыми и очень низкорослыми, они догадались, что что-то тут надо все-таки немного подкрутить. Так вот, эта самая рождественская проза должна была привлечь внимание культурной, сытой, образованной публики к тому, что бедным людям нужны выходные, что с бедными людьми надо делиться, что хорошо бы заниматься, так сказать, систематической филантропией, ну и вот как-то нормативно регулировать то, что у нас происходит на заводах, фабриках и других местах. И вообще, вот этот праздник Рождества, который он описывает, — это праздник как семейного единения, так и некоторого классового тоже слияния.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, потому что Скрудж наш, он в порыве раскаяния — то есть мы как-то об этом умолчали, но, конечно, наутро он просыпается абсолютно другим человеком. Он понимает, что зря он…
Е. ШУЛЬМАН: Вот в первый день творения… Вы произнесли эту фразу, ведь она ж там упоминается, когда вот он просыпается, и раскрывает окно, и понимает, что он жив — он-то видел себя мертвым и видел уже свою могилку одинокую. Тут он живой, и Рождество только вот оно наступило, то есть все эти его приключения заняли только одну ночь. Он понимает, что еще шанс его жизненный не упущен.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: И первым делом он начинает осуществлять благотворительность: он покупает самую жирную индейку и несет ее своему несчастному клерку.
Е. ШУЛЬМАН: Отправляет ее, да, с мальчиком-курьером, отправляет ее вот этому отцу малютки Тима.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Малютка немедленно от чудодейственной индейки выздоравливает.
Е. ШУЛЬМАН: И ножка у него поправляется.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Прирастает. И в целом он немедленно начинает делать все то, чего, собственно говоря, Диккенс хотел.
Е. ШУЛЬМАН: Чего Диккенс хотел, чтобы люди делали, да. А что он хотел, чтобы они делали? Во-первых, он хотел, чтобы они, так сказать, собирались семьей. Вообще идея, что дети и взрослые проводят время вместе, — тогда новая и странная: дети живут отдельно в детской, взрослые живут у себя, на своей взрослой половине. Священный викторианский принцип: детей не должно быть ни видно, ни слышно. То, что их можно включать в какие-то общесемейные праздники, это совсем не так тривиально, как нам с вами отсюда может показаться. И то, что им тут дарят подарочки, это тоже некоторая такая новая мысль. Эти подарки — это, конечно, продолжение той же идеи благотворительности. Вот тем, кто слабее, младше, тем, кто от нас зависит, давайте мы, старшие, богатые, понимающие, будем чего-то дарить, будем с ними чем-то делиться как-то, своим благополучием.
Дорогая коллега, антрополог Александра Архипова называет вот эти вот праздничные ритуалы — ну, не она называет, а благодаря ей мы знаем, что в антропологии эти праздничные ритуалы называются антиповедением. То есть человек в ограниченное время ведет себя так, как он — не просто как он себя не ведет в другое время, а он ведет себя наоборот. То есть, например, во время Сатурналий женщины одеваются мужчинами, мужчины — женщинами, и все слуги и господа меняются местами, все ведут себя неприлично и так далее. И вот в Рождество, когда дети не ложатся спать, едят ночью, едят много сладкого, с этой елки обрывают всякие съедобные игрушки. Первоначальное украшение елки — это не гирлянды и шарики в нашем понимании нынешнем, а это съедобные украшения, это яблоки, золоченые орехи, прянички — вот это немножко осталось, вот эти звездочки глазированные, которые дарит нам «Икея», они происходят вот оттуда. То есть предполагается, что детей впускают в комнату, где стоит елка, и они эту елку обрывают — то есть как бы так ее ритуально даже уничтожают.
Кстати говоря, по поводу елок и их ритуального уничтожения. Вспомним еще одного автора, у которого некоторое количество есть рождественских текстов, который написал их сразу после Диккенса и с Диккенсом был знаком — более того, приезжал к нему в гости. А поскольку он — тот, кто приезжал в гости, — был несколько социально не… не хочется сказать «неадекватен»… ну, в общем, наивный был человек. Сейчас я назову его имя, и вы поймете, о чем речь. Он приехал в гости, и как-то дальше там потом они не знали, как уже сказать ему, чтобы он обратно домой ехал. Это был Ганс Христиан Андерсен. Один из наиболее знаменитых рождественских текстов, «Девочка со спичками»…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Ну здрасьте, началось, у нас добрая рождественская передача!
Е. ШУЛЬМАН: Написан в 43-м году, а это самая наша «Рождественская песнь» — в 43-м. Так что у Андерсена есть эта самая девочка со спичками, в которой соединяется идея детства, бедности, социальных преград. У богатых детей елка, девочка замерзает снаружи, это нехорошо, это очень диккенсовская…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Но потом ее Господь берет к себе на елку, на самую правильную елку.
Е. ШУЛЬМАН: Да, да. Потом ваш Федор Михайлович Достоевский все это сплагиатил.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: «Наш»… Я не брала. Не надо мне вашего…
Е. ШУЛЬМАН: Ну ладно, хорошо.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Сами себе заберите.
Е. ШУЛЬМАН: Хорошо. Ничейный Федор Михалыч у нас Достоевский.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: А потом у нас замечательная история про Ленина на елке в Сокольниках, как мы помним…
Е. ШУЛЬМАН: Точно, на елке в Сокольниках еще был Ленин. Видите, какая традиция эта прижилась…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Абсолютно. Притом что понятно, что ни на какой елке, ни в каких Сокольниках Ленин, конечно же, не был. Но это последующая легенда.
Е. ШУЛЬМАН: …того времени, когда советская власть легитимизировала елку. Вот то, что делал Кромвель и потомки его пуритане в Англии, то большевики делали в России — и точно так же потерпели поражение и попытались апроприировать этот праздник для своих собственных нужд.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да вполне себе апроприировали.
Е. ШУЛЬМАН: Апроприировали.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Мы до сих пор его празднуем.
Е. ШУЛЬМАН: Совершенно верно. Мы празднуем советский Новый год. Опять же у коллеги Александры Архиповой есть на эту тему даже лекция публичная — по-моему, так она и называется: «Советский Новый год». Можете ее в «Ютубе» посмотреть. Первый Новый год, который было разрешено советским людям праздновать с елкой и с Дедом Морозом и Снегурочкой, был Новый 1936. До этого считалось, что елка — это буржуазный религиозный предрассудок. Понятно, что Рождества никакого быть не может. Потом выяснилось, что это может быть замечательное советское празднование Нового года. На стене висит портрет Сталина, стишки рассказывают, в общем, ему, и как бы подарки тоже поступают более-менее от него. Тогда была заложена традиция утренников в школах и в детских садах и празднований в трудовом коллективе, как показано в более позднем фильме «Карнавальная ночь».
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Но в принципе, хочу отметить, что ведь это та же самая ритуализация, когда происходит объединение. Вот тут Сталин — несмотря на то, что в виде только портрета, слава тебе господи, — а тут деточки, родители, которые приходят на елку в детский сад, чтоб посмотреть, как их крошки читают стихи. Вот и дедушка Ленин в 24-м году, при смерти находясь, в Сокольники приезжал детей поздравить.
Е. ШУЛЬМАН: Тогда елка была запрещена, ходили патрули, заглядывали в окна, чтобы понять, не празднует ли кто-нибудь, какие-то буржуазные недобитки, может быть, там вокруг своей елки скачут свой сатанинский танец.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да-да-да. И все это — то же самое про объединение, про семью, про подарки, про стирание классовых социальных границ, про единение. И все это придумал Диккенс. Вот именно этот набор.
Е. ШУЛЬМАН: Это все придумал Черчилльв 18-м году. Это все придумал Диккенс в 1843 году. Кстати, в похвалу советской власти упомяну, по-моему, совершенно гениальный тоже маркетинговый прием с их стороны — как они переосмыслили рождественскую звезду в виде красной кремлевской звезды. Сволочи, конечно. Но это было ловко. То есть понятно, вот эта звезда на елке, дорогие граждане, если кто еще не догадался, — это Вифлеемская звезда рождественская, на которую пастухи смотрели и волхвы и шли поклоняться младенцу Христу. Потом советская власть взяла и сделала вот этот спин — и дальше красная звезда наша пятиконечная, вон она, в Кремле мерцает.
Г .ЮЗЕФОВИЧ: И с тех пор, глядя на Кремль, невозможно не думать о новогодней елке и Рождестве.
Е. ШУЛЬМАН: Да. Селедке под шубой и чем-то там еще другом приятном.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: И кинофильме «Ирония судьбы» А теперь — и «Гарри Поттер». Вы знаете, кстати, что «Гарри Поттер», по аналитике двух последних лет, в России обошел «Иронию судьбы» и стал самым-самым в качестве новогоднего кино.
Е. ШУЛЬМАН: Происходит эрозия советской цельности, советского культурного контекста.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Ну да, просто люди…
Е. ШУЛЬМАН: Не о чем жалеть вообще. Пропади он пропадом.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Я тоже считаю, что «Гарри Поттер» в этом качестве ничуть не хуже, даже гораздо лучше. Хотя в «Гарри Поттере» тоже, кстати, очень интересна работа с Рождеством, потому что они празднуют Рождество — волшебники празднуют Рождество. При этом…
Е. ШУЛЬМАН: А кто у них там родился?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Это очень интересный вопрос, на который мы не получаем ответа ни в какой момент. Они поют — ну, правда, так, за кадром, то есть мы не слышим этого, нам Роулинг этого не показывает, но упоминается, что они поют, хор поет — какую-то рождественскую песенку. Слово «Христос», или, не дай бог, «церковь», или «младенец», или «агнец» — нет-нет, ничего этого нет, но Рождество тем не менее празднуется. И это тоже еще один тип Рождества, абсолютно секулярный. Рождество, из которого, собственно, вся религиозная составляющая удалена. Остается только единение, подарки, елка, вкусная еда, несколько такая особенная еда. В Новый год нужно есть особенную еду, потому что салат оливье — это сейчас его люди готовят, буквально как захотелось им салат оливье, так они его и накрошили.
Е. ШУЛЬМАН: Ишь!
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Ишь, абсолютно, возмутительная практика — а в советское время салат оливье — это же была очень дорогая, редкая еда. Для нее было нужно много ингредиентов.
Е. ШУЛЬМАН: Которые так сразу не раздобыть.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, вот зеленый горошек…
Е. ШУЛЬМАН: Поэтому в компании, например, собирали, кто что принесет — у кого есть банка майонеза, а у кого банка горошка зеленого.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Конечно, да, вот зеленый горошек фирмы «Глобус». Сейчас предадимся советской ностальгии, как в книге Дмитрия Травина «Как мы жили в Советском Союзе», в которой устроено ровно так: страницу мы ностальгируем, две страницы мы рассказываем об экономических реалиях, которые за этим стоят. Вот у нас тоже минутка ностальгии по зеленому горошку из банки «Глобус». И вот это вот все вещи, которые ты не ешь каждый день. И, соответственно, Новый год — это время особой еды. Индейка…
Е. ШУЛЬМАН: Возвращаясь к Диккенсу…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Индейка — очень дорого.
Е. ШУЛЬМАН: Да. Возвращаясь к Диккенсу. Конечно же, вот эти зимние праздники языческие, христианские обставлялись каким-то специфическим кулинарным образом и до Диккенса. Но надо сказать, что вот этот вот канон британского рождественского стола своей популяризацией — не появлением, но популяризацией — во многом обязан ему. Да, это утка, гусь или индейка в качестве центрального блюда…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Опять же очень редкое, дорогое и ценное — это тоже…
Е. ШУЛЬМАН: Мясо вообще вещь дорогая.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, но уж если мясо, то скорее говядина или свинина.
Е. ШУЛЬМАН: Баранина, баранина.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да,или баранина. Ну то есть птица — это…
Е. ШУЛЬМАН: Народная еда, если вообще народу достается мясо, — это mutton, это баранина.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Конечно. Птица — это большая редкость, это дорого. Индейка на тот момент — это еще немножко экзотично.
Е. ШУЛЬМАН: Только недавно из так называемой Индии приехали. Значит, также это вот этот самый пудинг, который готовит хозяйка в семье клерка Эбенезера Скруджа, который достают из кастрюли — и запахло, говорит автор, в воздухе запахло стиркой. Диккенс — великий писатель. Вот опять же мы тут его так расписываем, как будто он действительно какая-то смесь маркетолога и политического агитатора. Он гениальный писатель.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: И вот этот текст — он, кстати, не зря называется «Рождественская песнь».
Е. ШУЛЬМАН: Christmas Carol. Carol —это вот эти самые гимны, которые поют на Рождество.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Колядки
Е. ШУЛЬМАН: Колядки, на самом деле да, совершенно верно. Сейчас это колядование привязалось почему-то и осталось только на Хэллоуин. Я вот сейчас, когда был несколько месяцев назад Хэллоуин, то, знаете, звонят в дверь, какие-то детишки наряженные, приходят, даешь им конфетку.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, и спрашивают: «Trick или treat?»
Е. ШУЛЬМАН: Да-да-да, совершенно верно. А, вообще-то говоря, вот эти хождения с песнями — это же прославление Христа, это не то, что они эти конфеты просят. То дети, ну и первоначально взрослые — опять же первоначально-то это все элементы брачных игр, понятно, кто там ходит, — парни и девки поют и всячески веселятся.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Как мызнаем из произведений Николая Васильевича Гоголя.
Е. ШУЛЬМАН: «Ночь под Рождество», совершенно верно. Потом все это опускается на уровень детишек, но тем не менее Christmas Carol — это специфический жанр вот этого рождественского гимна — не того, который в церкви исполняется, а того, который люди сами в ходе празднования поют. Поэтому в русском переводе это называется «Рождественская песнь».
Г. ЮЗЕФОВИЧ: И, собственно, произведение — оно состоит из строф. И если читать их именно сквозь эту призму, если читать это как строфы, то в них реально есть некоторая поэтическая завершенность. То есть они выстроены как куплет. И вообще, это невероятно поэтичное произведение, то есть название — оно абсолютно соответствует его внутренней структуре повествования.
Е. ШУЛЬМАН: В той части, которая «Дух настоящего Рождества», есть чрезвычайно сладострастный пассаж, в котором описывается лавка колониальных товаров, ну, бакалея, в которую отцы семейств приходят и матери семейств закупаются к рождественскому столу. И там… это тоже, кстати, интересный момент. Почему я о нем вспомнила? Во-первых, потому что это очень красиво и аппетитно написано, а во-вторых, потому что в этом всем тексте есть такая глобальность. Притом что он вроде как про семью, про семейный очаг, про такое очень локальное, закрытое пространство, в котором тепло, а снаружи холодно, одновременно там появляются вот эти самые моря, на которых корабли, на этих кораблях тоже кто-то там празднует Рождество или, наоборот, стремится успеть доплыть к Рождеству. И вот эта лавка, в которой фрукты и орехи, всякий сахар и кофе со всего мира — все это сюда свезено в нашу маленькую Англию для того, чтобы мы тут могли, значит, Рождество праздновать. Это можно назвать некоторой империалистической оптикой — наверно, она таковой и является, — но это отражение такого диккенсовского глобального мышления. Он действительно видел от малого до великого, этот текст такой стереоскопический: то очень небольшой масштаб, очень такой интимный, то вдруг вот так вот все раздвигается. Художественно этому помогает то, что духи Рождества, конечно, летают, поэтому они показывают этому бедному Скруджу весь мир и чуть ли не весь земной шар сверху, и одновременно там они в окна тоже с ним вместе подглядывают, чтобы посмотреть, как там люди за столом сидят и празднуют.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Я бы хотела отметить небольшой нюанс, который возникает на русской почве в связи с рождественской историей. Тут я понимаю, что это ваша любимая тема, но я…
Е. ШУЛЬМАН: Одна из.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Но я позволю себе вклиниться, поскольку я являюсь страстным любителем писателя Лескова. Также, пользуясь случаем, хочу порекомендовать книгу Майи Кучерской «Лесков: Прозеванный гений».
Е. ШУЛЬМАН: В серии ЖЗЛ, я тоже читала.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Очень полезная книга.
Е. ШУЛЬМАН: Очень.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: И Лесков — один из новаторов, из первопроходцев идеи святочного рождественского рассказа на русской почве. И у него, ну, самый, наверное, известный рассказ — это «Зверь» про злого помещика, который хочет убить дрессированного медведя и заставляет человека, который этого медведя, в сущности, вырастил…
Е. ШУЛЬМАН: крепостного своего, да.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: …крепостного, он требует, чтобы тот его убил, а для него это абсолютно невозможно. Но в результате происходит чудо, и помещик исправляется.
Е. ШУЛЬМАН: Это такая «Муму» со счастливым концом.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да,она выплыла.
Е. ШУЛЬМАН: И Чапаев тоже.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, и Чапаев тоже выплыл. Сегодня у нас Рождество на носу, поэтому у нас все выплыли. И в…
Е. ШУЛЬМАН: А зайцы и не тонули.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Потому что дедушка Мазайприплыл заблаговременно. Но это было весной. И неразменный рубль, когда детям попадает в руки монета, которая никогда не кончается: ты платишь — она к тебе возвращается, но только если ты тратишь на хорошие дела. А если ты покупаешь какие-нибудь глупости, то пиши пропало. И, соответственно, в русской традиции возникает момент чуда. В принципе, у Диккенса тоже происходит чудо.
Е. ШУЛЬМАН: У Диккенса во всех пяти рождественских книгах, действительно, чудо происходит. Ну, собственно, «Рождественская песнь» — вещь полностью фантастическая, вся она основана на, так сказать, фантастических предположениях. Дальнейшие его рассказы, такие маленькие повести, один называется «Колокола», другой называется — в русском переводе романтично звучит — «Одержимый, или сделка с призраком», потом есть…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: «Сверчок у очага». Который, кстати, вообще реалистичный.
Е. ШУЛЬМАН: Ну, там как-то…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Ну, там есть такой немножко глючный твист в конце, когда ты не понимаешь, это правда было или это примерещилось.
Е. ШУЛЬМАН: Ну, в принципе, там как раз мысль семейная рассматривается. Молодая жена при старом мужа вроде как ему изменяет, потом выясняется, что ничего подобного — спойлер, спойлер. Кстати, в каждой из этих последующих книг тоже какая-то социальная проблема рассматривается. В частности, вот этот вот одержимый — это человек с какими-то потерями большими в прошлом, который заключает сделку с дьяволом, с призраком, что он будет забывать, что он забудет, вот эти все свои тяжелые воспоминания его оставят, но он это свойство будет передавать всем окружающим. Он сначала думает, что это большое благо, а потом и он сам начинает как-то звереть, и люди, с которыми он делится этим сомнительным даром, они тоже теряют свои человеческие качества. И, в общем, выясняется, что эти вот, так сказать, тяжелые воспоминания, которые перед нами свой длинный развивают свиток, они-то вроде как нужны, потому что они представляют элемент нашей человечности. «Колокола» — это про бедного работника и его бедную дочку, которой какие-то, значит, политэкономы того времени рассказывают, что ей нельзя жениться, выходить замуж за парня свои мечты, потому что они бедные, у них родятся дети, дети будут тоже бедные.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Это он с Мальтусом, с мальтузианством полемизировал.
Е. ШУЛЬМАН: Да-да-да, естественно, совершенно верно. Они проповедуют мальтузианство. И тот как бы тоже начинает сомневаться: может, действительно, мы тут вообще какие-то лишние люди, не нужны. Они его там попрекают, эти самые политэкономы, каким-то рубцом мясным, который он у себя там в горшке с луком натушил и на работе ест. Но потом оказывается, что неправильно так о людях думать. Они, может, детей родят каких-нибудь хороших и послужат Англии и миру. А если им не давать жениться, то они, наоборот, пойдут по пути разврата, одичания и криминализации. То есть социальная компонента там в каждом этом тексте есть, и чудесность тоже есть. Последующие четыре явно книжки послабее, чем первая, трудно было на таком уровне удержаться, но фантастический элемент в них сохраняется. А что касается Лескова, то, например, в другом своем рождественском — или святочном, как это называется на русской почве, — рассказе «Жемчужное ожерелье» он прямо описывает в одном абзаце свойство этого жанра. Там собирается компания, рассказывают истории, и рассказчик говорит, что рождественская история должна быть непременно, значит, ну… происходить должна от Рождества до Крещения, должно в ней быть какое-то несчастье, а потом какое-то чудо, разрешение этого несчастья, ну и хорошо бы, чтобы там какая-то польза была в этом рассказе, какой-нибудь порок бы высмеивался или, там, указывалось на какую-нибудь тоже, значит, общественную непруху. Ну и вот он рассказывает как раз историю про скупого отца троих дочерей, который не совсем праведным путем свое богатство нажил. И вот там вопрос о приданом, о распределении наследства между этими дочерьми — это такая действительно совершеннейшая сказка, поскольку три дочери, из них две жадные, старшие, а одна хорошая, да.
Е. ШУЛЬМАН: Или, скажем, еще один лесковский рассказ «Штопольщик» — про человека, который умел чрезвычайно хорошо зашивать всякие дырки и прорехи и зарабатывал этим своим ремеслом. И вот тоже на Рождество, как раз на рождественских балах, он там услужил одному барину, который приехал предложение делать — ему на этом балу нужно было делать предложение невесте, а у него тут как раз то ли прожгли ему, то ли пятно он посадил на этот свой костюм, в котором он собирался там блистать. В общем, дальше за этим следуют тоже разные, комические и несколько трагикомические развития сюжета. Но заканчивается все хорошо. Лесков действительно любил этот жанр и как бы преуспел в нем.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Он вообще Диккенса очень любил. На самом деле, мы знаем, что Лесков…
Е. ШУЛЬМАН: Да? Ух ты!
Г. ЮЗЕФОВИЧ: …да, читал Диккенса, у него же есть героиня — это, по-моему, я забыла, какой точно фрагмент из… вот эти «Мелочи архиерейской…
Е. ШУЛЬМАН: «Мелочиархиерейской жизни».
Г. ЮЗЕФОВИЧ: «Мелочиархиерейской жизни», там есть героиня, которая рассказывает, что она отказывается действовать так, как от нее ожидают ее старшие родственники, потому что она ориентируется на крошку Долли…
Е. ШУЛЬМАН: Доррит.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: На крошку Доррит, да. И завершается это… у нее, в общем, все не очень складывается, но… и заканчивается этот рассказ: «Таков Диккенц», через Ц. «Таков Диккенц».
Е. ШУЛЬМАН: Диккенц. Таково его влияние на души человеческие.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Но мне кажется, что на русской почве возникает вот этот дополнительный элемент какого-то волшебства, в том числе, возможно, истинно христианской природы. То есть мне кажется, что в русском святочном рассказе элемент христианской этики сильнее, чем на английской почве.
Е. ШУЛЬМАН: Я не совсем с вами соглашусь. Мне кажется, что русский извод святочного рассказа не более христианским духом характерен, а что на него повлияла как раз география и природа, потому что отдельный поджанр русского святочного рассказа, в том числе авторства писателей второго ряда, любимых мною и издательством «Никея», — это история про то, как кто-то куда-то ехал и чуть не замерз. И чудо состоит в том, что ямщик в степи глухой замерзал-замерзал, а не замерз окончательно. И как-то его так добрые люди нашли и обогрели. Вот эти многочисленные метели, это бесчисленные истории под названием «Метель», которые есть у Пушкина, которые есть у Сологуба такой рассказ — и вплоть до Владимира Георгиевича Сорокина, великого русского писателя-гуманиста. Таковых рассказов очень-очень много. Опять же, когда я воссоединюсь со своей библиотекой через некоторое время, то меня там ждут 15 примерно книжечек этого самого рассказа святочного, рождественского, вот русских писателей конца 18, 19, начала 20 века.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Я пыталась внести некоторую ноту представления об особом духовном пути русского народа, но вы все на манер Джареда Даймонда с его географическим детерминизмом свели…
Е. ШУЛЬМАН: Я внезапно в геополитику вдалась в буквальном смысле этого термина, что, вообще говоря, для меня не характерно.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Это была климатологическая политика.
Е. ШУЛЬМАН: Ну хорошо.
Итак, рубрика «Колофон». В этом нашем рождественском выпуске рекомендует вам книгу исследовательницы Елены Душечкиной под названием «Святочный рассказ». Елена Душкина, вообще, — тот человек, который генезис новогодних праздников исследовала на протяжении всей своей научной жизни. И, я бы сказала, логическим завершением этих исследований — у нее довольно много статей таких всяких и более мелких публикаций — стала такая книжка. Она, если я не ошибаюсь, уже издана была посмертно, и она заключает в себе вот эти вот ее труды. Там говорится о происхождении святочного рассказа, о том, как он связан с еще дохристианскими языческими обычаями страшных историй, которые рассказывают в это темное, холодное и голодное время, как это связано с обычаями гадания, почему, кстати, подвид святочного рассказа — между прочим, очень русский тоже — это истории про то, как кто-то гадал и нагадал себе там того-то и того-то, ну вот условная баллада «Светлана», которая, конечно, перепев «Леноры» с немецкого оригинала, но тем не менее на почве русской очень хорошо прижилась. В общем, это такое цельное и очень интересное исследование о том, как этот святочный рассказ вырос из этих традиций народных — еще языческих и потом христианских, наложившихся на языческое, — как он проявлял себя в литературе, первые наиболее ранние святочные рассказы, как потом это все — вплоть до советской власти и даже, как ни странно, немножко после — как это развивалось.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: А я хочу, поскольку у нас два по цене одного буквально под Рождество, мы можем себе позволить гульнуть, я хотела бы еще сказать, что у Елены Душечкиной есть замечательная книга, которая так и называется: «История русской елки» — которая все то, что мы рассказывали несколько сумбурно и наверняка что-нибудь перепутав, рассказывает гораздо более структурно, ясно и познавательно.
Е. ШУЛЬМАН: В общем, читайте книжки, дарите подарки, ешьте полезную еду и встречайтесь с теми людьми, встречаться с которыми вам приятно, — это придает сил и, как и нашим далеким предкам, помогает нам внушить себе и окружающим уверенность, что зиму мы переживем.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Наш подкаст выходит благодаря вашей поддержке. Мы с Екатериной Михайловной сегодня, мне кажется, крайне зажигательно рассказывали о необходимости, важности рождественских ритуалов, поэтому мне бы хотелось самым дерзким и нахальным способом сообщить вам, что и мы тоже будем очень рады вашей благотворительности в виде донатов на любой удобной для вас платформе. Всю информацию о том, как поддержать наш подкаст в эти холодные, сумрачные зимние дни и вообще, вы найдете в описании к этому видео.
Е. ШУЛЬМАН: На время рождественских и новогодних каникул можно позволить себе посмотреть и послушать чего-то такое, на что в рабочие времена никогда не хватало свободных слотов в наших расписаниях. На сайте «Эха», в том его разделе, который Boosty и Patreon, если вы знаете, что это такое, — ссылки, в общем, в описании — есть видеозаписи всяких наших просветительских и исторических лекций и встреч. Там есть мы с Галиной Леонидовной, там есть мы с Максимом Курниковым в разных городах, рассказываем всякие-разные штуки, там есть мы с Воландом и режиссером Локшиным, смотрим «Мастера и Маргариту» и потом обсуждаем это дело. В общем, много всякого душеполезного контента — смотрите и просвещайтесь.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Это был подкаст «Эха» «Закладка». И с некоторыми основаниями мы можем сказать, что у нас завершился первый сезон. Он начался как-то не с начала нового года, но пусть он завершится с окончанием старого года. В следующем году мы тоже продолжим наши дозволенные речи, а сейчас мы прощаемся с вами и желаем вам хорошо провести эти праздники.
Е. ШУЛЬМАН: Спасибо.