Sapere Aude / Школа гражданского просвещения c Татьяной Фельгенгауэр
Мне легче думать, что его больше нет на этом свете. Это просто какой-то, не знаю, аватар, это какой-то человек, наряженный Антоном Красовским, но того Антона Красовского, которого я знала — его больше точно нет. <…> Это страшно, когда ты видишь, что люди, которых ты, тебе казалось, знал, вдруг снимают с себя лицо и такие: «Я упырь, я питаюсь человечиной и пью человеческую кровь»…
Подписаться на канал Sapere Aude
В.ЧЕРНОЗУБ: Всем привет, мы на канале Sapere Aude, это проект «Школы гражданского просвещения» о событиях, тенденциях и явлениях глобального мира. Меня зовут Всеволод Чернозуб, я один из ведущих этого канала. И сегодня мы беседуем с журналисткой Татьяной Фельгенгауэр. Таня, привет.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Привет!
В.ЧЕРНОЗУБ: Большое спасибо, что нашла время, ты участвуешь в таком большом количестве медиапроектов. Расскажи, пожалуйста, как ты перестраивалась, как ты переехала, как ты перенесла этот опыт эмиграции, который сейчас важен для всех вне зависимости от их занятий?
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Было, конечно, ужасно тяжело, но я бы никогда в жизни не решилась на переезд, если бы не знала, что меня здесь ждут, встречают и что, по крайней мере, на первый месяц-два есть какой-то конкретный план действий, потому что я очень тревожный человек, и, как и любому тревожному человеку, мне нужен план, по которому я действую. Пока у меня нет чёткого плана, пока у меня нет какой-то определённости хотя бы на какую-то короткую перспективу, я с места не сдвинусь. Лучше, чтобы плана было два: план А и план Б. В условиях, когда началась война и когда всё вокруг порушилось и ужас, и кошмар, и мрак, конечно, строить какие-то планы и найти определённость и уверенность – это абсолютно утопичная штука, всё это выглядело абсолютно невозможно.
Но мне очень повезло в том смысле, что Саша Плющев оказался в Вильнюсе раньше, чем я, и он наладил производство утреннего шоу и перезапустил этот проект, и здесь появилась Нино Росебашвили, и как-то вот вроде казалось, что они чуть-чуть разведали, как жить, где жить, куда ходить в магазин, ну вот что-то такое, плюс мои друзья Андрей Солдатов, Ира Бараганова очень сильно мне помогли с тем, чтобы уехать из Москвы. В общем, было какое-то количество людей, друзей, знакомых и даже незнакомых людей, которые мне очень помогали первые несколько месяцев, которые поддерживали, которые подсказывали, и я думаю, что, если бы не они, ничего бы, конечно, не получилось. И, когда я переехала, вот эти первые несколько месяцев я была в каком-то потерянном состоянии.
В.ЧЕРНОЗУБ: Я хотел как раз спросить, это было такое, ну вот, ты сидишь с чемоданом дома или…
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Нет, нет, ни один из этих вариантов не был, мы первый месяц буквально жили вместе с Плющевыми, с семьёй Плющевых, с Сашей, Верой и Варей, мы снимали квартиру, вернее, ребята снимали квартиру специально с плюс одной комнатой и отдельным ещё входом для меня. Они меня буквально вот приютили, приняли в семью, и у меня было ощущение, как школьники и студенты по обмену ездят, в семью на лето, пожить там, язык поучить. Вот у меня было ощущение полное, что я приехала, семья меня приняла, это семья моих друзей, мои родные близкие люди, вот мы с этой семьёй. Плюс, тут была Нино, Аня Беликова, и они тоже очень поддерживали, помогали, мы куда-то ходили. Так как начиналось лето, то это как-то вот было и по улицам гулять, и город изучать. Ребята познакомили меня и с литовскими нашими приятелями вильнюсскими, как-то потихоньку, полегоньку я вот изучала Вильнюс, хотя у меня было чёткое ощущение, что ну там полгода, ну максимум год.
И когда встал вопрос, что как-то нам надо разъезжаться уже с Плющевыми, как-то надо снимать квартиру, а это всё так сложно, надо где-то жить. Я сняла буквально первую попавшуюся, потому что у меня всё время было вот это ощущение, что это ненадолго, сейчас всё закончится как-то, и я вернусь домой к родителям. Я чудовищно скучаю по родителям, и по квартире по своей, по дому, по какому-то… Не знаю, у меня было очень уютное гнездо, мне в нём было очень хорошо, настолько, насколько это было возможно. И спустя год с небольшим я дошла до стадии принятия, что это не временно, что на самом деле я не знаю, когда я вернусь домой. И вернусь ли я домой, поэтому дом будет там, где я, и мой дом будет вот здесь и сейчас, и уже вторую квартиру я снимала совершенно иначе, я искала место, которое было бы похоже на дом по настроению, и моя нынешняя квартира очень похожа на московскую квартиру, очень.
И я перевезла своих котов, свою машину, виниловый проигрыватель, начала коллекционировать рюмочки, потому что я очень люблю антикварную посуду, чтобы были какие-то такие признаки дома, потому что вот сейчас это мой дом. Я не буду больше тешить себя какими-то иллюзиями, что какое-то волшебство произойдёт и я смогу вернуться домой. Важную роль в этом сыграло то, что меня объявили иностранным агентом, и я, конечно, была страшно оскорблена.
Я понимаю, что это звучит наивно и по-детски как-то, но, чёрт побери, ни один из моих знакомых иностранных агентов таковым не является. Это люди, которые реально болеют за страну, как бы если вы хотите поместить их в какой-то список, пусть это будет список патриотов России, настоящих, нормальных, не в извращённом смысле Владимира Путина, не в кошмарном смысле, который пытается навязать пропаганда, а истинный смысл. И я прямо такая: «Ах, вы так, значит, значит, вы считаете меня иностранным агентом?» И это немножко так как-то тоже отрезвило, что, Тань, тебя там не ждут, не хотят, настраивайся уже где-то.
В.ЧЕРНОЗУБ: А ты можешь себе представить, что ты осталась в России и там живёшь? Чем бы ты занималась? Или это вообще невозможно представить? Часть твоих бывших коллег остаются в Москве, в других городах и продолжают жить.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Не знаю. Я ведь поначалу пыталась остаться в Москве, я уехала не сразу, я уехала в конце мая. Но это становилось всё более, как бы так сказать, неуютно и очень неприкаянно, и у меня было ощущение, что я не очень понимаю, а как мне дальше жить и чем мне заниматься, потому что на тот момент единственное, в чём я видела смысл – это в своей работе. А работать было уже толком нельзя, во всяком случае, по новым всем этим законам мне совсем не хотелось работать, прямо категорически.
Но, знаешь, если бы у меня не было возможности уехать и мне бы пришлось остаться, я думаю, что я бы нашла для себя вариант как бы эскапизма и, скорее всего, я бы перестала заниматься своим youtube-каналом, я, возможно, анонимно что-то делала бы для «Медиазоны», ну или не анонимно, не знаю, ну как вот корреспондент, типа ходить. Но, скорее всего, я бы ушла в волонтёрство, потому что я много лет была волонтёром в детском хосписе, потом несколько месяцев я регулярно ездила с ночным автобусом помогала ночлежке. Я думаю, что я бы вот в ту сторону куда-то ушла.
В.ЧЕРНОЗУБ: Много людей, с которыми ты , в некоторых даже ситуациях мы вместе находились, в каких-то барах, пабах или пространствах типа Романова переулка и так далее, часть из этих людей осталась, и она продолжает работать, но работает в определённых изданиях, ездит освещать конфликт с другой стороны, со стороны, собственно говоря, агрессора, со стороны России. Они продолжают что-то, что с их точки зрения, они пытаются совместить журналистику и собственную совесть. Как ты это оцениваешь? Я понимаю, что, конечно. может, ты не хочешь об этом говорить, общаешься ли ты с кем-то из этих людей?
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Знаешь, бывший человек Илья Васюнин, вот этот БЧИВ, эта аббревиатура для меня очень много значит, в том смысле, что мы приятельствовали, мы дружили, но я не принимаю, не понимаю то, что делает Илья сейчас, я думаю, что ты имеешь в виду в первую очередь его, и для меня это просто ужасно. У Ильи случился перелом ещё в 2014 году, то есть, не то что он в 22 году проснулся такой типа «война это классно». Нет, он уже в 2014 году стал переходить куда-то в сторону так называемых ЛНР и ДНР, и это был плохой дрейф. Первое время как-то мы пытались об этом спорить и ругаться, а потом я бросила, потому что поняла, что чувак реально упёртый.
И потом, когда начались вот эти вот там какие-то небылицы какого-то шахтёра и работа с «Russia today», с сраша тудей! Ну да, по-другому и не назовёшь. Есть два человека, которые для меня… вот один для меня прямо умер, это Антон Красовский. Мне легче думать, что его больше нет на этом свете. Это просто какой-то, не знаю, аватар, это какой-то человек, наряженный Антоном Красовским, но того Антона Красовского, которого я знала – его больше точно нет. Я не знаю, что с ним сделали, где он, на этом свете или на планете Нибиру – но его больше не существует. Это очень больно, это очень тяжело, это страшно.
Это страшно, когда ты видишь, что люди, которых ты, тебе казалось, знал, с которыми ты чем-то делился, они с тобой чем-то делились, тебя приглашали в свой дом, ты приглашал их в свой дом, ты знал их семью, они знали твою семью, у вас общая семья, вы чем-то делились друг с другом откровенным – и вдруг эти люди снимают с себя лицо и такие: «Я упырь, я питаюсь человечиной и пью человеческую кровь». И ты такой: «Нет, подожди-подожди. Как, когда это с тобой произошло? Я должна была заметить. Как я могла этого не заметить?
И ну я прямо много очень про это думала, мне прямо физически больно за это было. Но ты знаешь, что для меня прямо важно? Я не буду делать вид, что я там с ними не дружила и не общалась. Вот есть такая манера поведения, когда типа «ой, да мы никогда и не общались». Я не буду врать, что мы никогда не общались. Да, мы дружили. Было ли круто, когда мы дружили? Было круто. Но сейчас, ну, и не сейчас, а в момент этих изменений я сделала для себя выбор, что нет, я пожертвую этой дружбой, я не буду за неё бороться, потому что этот человек определённо не мой друг, это какой-то чужой человек. Ну и таких людей, на самом деле, чуть больше, чем два.
В.ЧЕРНОЗУБ: Я похожий разговор имел с Ильёй Азаром, и он вспомнил другого человека, Сашу Черных, который работает в «Коммерсанте». Это другая позиция, он не стал откровенно кровожадным, он остаётся, по крайней мере, публично, такой же, кажется, что нет такого разрыва резкого, но, так или иначе, он какую-то сторону, кажется, что выбрал. Как ты относишься вот к таким людям, которые откровенно не превращаются в упырей и которые..?
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Я с ними стараюсь не общаться. Не то, чтобы стараюсь, а просто, я с такими людьми не общаюсь. Я не сторонник каких-то публичных разборок, я не там прокурор, не обвинитель, и я не буду выходить… Я имею в виду просто, что некоторые считают своим долгом выйти там в фейсбук и написать капслоком, что вот этот вот человек плохой, я с ним больше не общаюсь. Не мой стиль, я просто перестану общаться. Если человек захочет уточнить, что случилось, я ему скажу, но вставать как-то на табуреточку и надевать на себя белое пальто я не буду. Я просто перестану общаться.
В.ЧЕРНОЗУБ: Вот этот разговор, мне кажется, он показывает очень важную историю, что ты и твоё поколение журналистов пережили так много, что люди радикально изменились от того момента, когда ты их знала 10-15-20 лет назад. Не кажется ли тебе, что сейчас твоё поколение, все эти люди, которых ты описывала, с одной стороны, те, кто уехал и живёт здесь, это и Плющев, и ты, и «Медиазона», и часть тех, кто там остался, что вы уже главные, что главные – это не те люди, когда ты приходила на «Эхо» и там сидели те, кого ты слушала подростком, условно говоря, студенткой, а что вы теперь главные. Что это не Венедиктов, не Ксения Ларина, не Юлия Латынина, что они сейчас признанные мэтры, но главные сейчас вы?
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ну нет, я бы не стала так разделять, кто главный, кто не главный. Поколения меняются, например, Плющев – одно поколение журналистики, я, Азар, Барабанов, Воробьёва – это другое поколение. А, например, Нино Росебашвили или Лиза Фохт, блестящая журналистка «Русской службы BBC» – это следующее поколение. В каждом поколении есть свои звёзды, в каждом поколении есть свои какие-то компании, и нету у меня такого ощущения, что кто-то главный, а кто-то нет.
Просто есть условные редакции, да, которые, вот вокруг них что-то происходит, что-то варится там, какая-то жизнь кипит. Вот этот, конечно, список сильно поменялся. Если раньше, условно, мы жили в орбите каких-то редакций типа «Лента.ру», «Коммерсант», «Газета.ру», да то же самое «Эхо Москвы», вот были такие, потом появился телеканал «Дождь», там тоже своя вселенная появилась. Сейчас это несколько иначе, сейчас это больше вселенная «Русской службы BBC», вселенная «Медузы», вселенная «Дождя», вселенная Саши Плющева, да, «Медиазона», конечно, у Саши Плющева своя вселенная образовалась. Мне кажется, это естественный процесс, он не всегда и не обязательно связан с разницей поколений по возрасту, а, скорее, с тем, как живут и развиваются редакции. А внутри редакций могут быть разные люди.
В.ЧЕРНОЗУБ: Ну ты из поколения людей, опять-таки, говорю «поколение», это скорее философски-литературная история.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Или эйджизм!
В.ЧЕРНОЗУБ: Или эйджизм, но я же не говорю про поколение возрастное. Люди, которые стали известны так или иначе благодаря большим системным медиа. Вот «Эхо Москвы» делало из молодого журналиста, который приходил стажёром, продюсером и так далее, и так далее, ведущим сначала маленьких кусочков новостей – и становился звездой постепенно. И ситуация, когда мы живём в эпоху youtube – она немножко другая, как мне кажется. Может быть, это не правда, потому что тяжелее, может быть, стать звездой или нет, потому что в Youtube смотрят тех, кого уже смотрят. В Youtube самые популярные люди – те, кто были на «Эхе Москвы», на «Дожде», на НТВ, молодых звёзд, которые возникли исключительно на youtube – довольно мало. Так это правдиво?
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Нет, мне кажется, ты очень медиацентричен в этом взгляде. Действительно, условно, «Эхо Москвы» или «Лента.ру» старая добрая, или старый добрый «Коммерсантъ» до всех этих усмановских похождений или «Новая газета» – это были школы, это действительно были такие настоящие университеты. И действительно, если у тебя есть талант, стремление, усидчивость, не знаю, трудолюбие – то ты можешь использовать свой шанс и стать звездой, если нет – то нет. В этом плане, скажем так, ни одна из редакций не выступает Пигмалионом, из говна и палок разве что одна Леся Рябцева получилась, но опять же, это было временное, слава богу, явление, кто о ней сейчас вспомнит? Но другой вопрос, что да, это была среда, в которой было прям круто расти и формироваться. У тебя была потрясающая команда суперпрофессиональных журналистов. Ты постоянно у кого-то учился, это было очень классно.
А что касается YouTube, там, я бы сказала, порог входа, напротив, очень низкий, любой может завести youtube-канал и любой может из этого youtube-канала что-то сделать и как-то поучиться, но посмотри на вот там прошлое поколение youtube-звёзд, сейчас, наверное, уже следующее подросло. Но Варламов, Шихман, Дудь – это не телеканал «Дождь», это не «Эхо Москвы», это не газета «Коммерсантъ», это люди, вполне себе последовательно, тяжёлым трудом добивающиеся своей аудитории в YouTube. Это мы у них учимся, на самом деле. Мы, эти традиционные медиа, которые там с горем пополам освоили сайты, мы у них учились, как делать YouTube. Да, конечно, есть там определённый капитал и аудитория, которая сформировалась там, условно, за время работы, условно, «Эха Москвы», но в целом у YouTube свои загадочные алгоритмы, своя жизнь и свои требования, поэтому да, я бы тут несколько иначе расставляла акценты.
Мне кажется, как раз мы находимся всё ещё в плену наших стереотипов радийных или телевизионных, или печатных и иногда не можем вырваться из этих рамок, просто потому что мы там внутри этих рамок 20 лет работали. А ютюберы в этом плане как раз более свободные и более классные ребята, они в этом плане понимают гораздо больше про то, как делать контент. Поэтому для нас уже они преподаватели.
В.ЧЕРНОЗУБ: Ну я продолжу тогда набрасывать, конфликтовать. А кто это всё смотрит? Такой вопрос, который возникает – кто смотрит ваши каналы, кто ваша аудитория? Потому что очень часто списки зрителей закрыты, мы не представляем, кто это смотрит, что это смотрит, ради кого мы вещаем, ради чего.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Слушай, там условно мы знаем географию, по внутренней статистике YouTube, и вот он нам показывает, что 65% вашей аудитории – это российские зрители. Окей, значит, мы можем сделать вывод, что это россияне, которые используют youtube как главный источник информации. Вот они привыкли слушать или смотреть, и они смотрят или слушают. Раньше они включали 91.2 или телеканал «Дождь», а теперь они включают YouTube, и там они могут услышать либо знакомые голоса, либо знакомые интонации, либо услышать знакомые фамилии. А с другой стороны, приходит и молодое поколение, которое смотрит уже немножко другое, которое воспринимает информацию несколько иначе, и уже надо подумать, что тебе не только надо в микрофон разглагольствовать, а надо ещё и картинку показать, а надо ещё и разнообразить как-то.
Хотя, опять же, аудитория наша (я говорю про Breakfast show), она, конечно, довольно специфическая и, скорее, эхомосковская. Мы тут спросили ради любопытства, хотят ли люди обзора спорта, ну они как на «Эхо Москвы» ненавидели спорт, так они и сейчас не хотят никакого спорта. Ничего не изменилось. Но при этом вот я смотрю хотя бы просто по чату, по тому, как люди комментируют, что они пишут – у «Медиазоны» вообще другая аудитория. Вот просто другая, потому что медиа новое, команда другая, журналисты молодые, язык другой, ну и тематика, конечно, специфическая. И там люди тоже преимущественно россияне, но они вообще, вот приведи на «Медиазону» какого-нибудь эксперта, который регулярно появляется на Breakfast show, скорее всего, они скажут: «Кого вы вообще привели, это что вообще такое, не, нам такое не нравится!» Вот, поэтому у нас, например, списки экспертов очень отличаются.
В.ЧЕРНОЗУБ: Вот про списки экспертов, это не к вам конкретно претензия как к Breakfast show, не к «Медиазоне», вообще никаких особых претензий, но как к сообществу журналистики и журналистов есть важная претензия о качестве экспертов и экспертизе вообще, когда у нас появляются регулярно странные люди, которые, допустим, сразу же после начала войны в Украине говорят: «В марте закончатся ракеты у России». Появляется какой-нибудь экономист и говорит: «Евро скоро будет стоить 200», – и так далее. Накручивается, накручивается, накручивается, какое-то странное хайпожорство, чем, к сожалению, youtube иногда…
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Без хайпа никаких просмотров, это всем известно.
В.ЧЕРНОЗУБ: И заканчивается это только в том случае, когда человек как Соловей уже начинает рассуждать про двойников, холодильник и так далее, и все уже говорят: «Нет, это слишком».
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: И заметь, все говорят, это всё ужасно, кошмарно, слишком – но смотрят. Это же вопрос, тут очень удобно встать, опять же, на табуреточку в белом пальто и сказать: «Фу, кого вы зовёте?» Я хочу задать встречный вопрос, а кого вы смотрите? Вот кого вы смотрите? Мы на, у меня претензий к Breakfast show как раз минимум в этом плане, потому что у нас бывают промахи с экспертами, бывают, я лично сама очень сильно облажалась с экспертом и после этого человека никогда больше не звали, и прямо это была моя ошибка. Но у меня вопрос и к аудитории тоже. Вот мы зависим от того, как нас смотрят. У нас нет рекламы, у нас нет грантов, у нас нет издателя, у нас нет инвестора, мы зависим от нашей аудитории. А кого смотрит наша аудитория? Как ты думаешь?
В.ЧЕРНОЗУБ: В этом и вопрос, потому что я думаю, что есть специфичные аудитории у разных людей.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Я не знаю, это как в футболе – счёт на табло. Вот счёт на табло, эти цифры – упрямая штука. Ну мы, например, довольно давно зовём Валерия Соловья по очень узкому числу вопросов, прямо супер-узкому, потому что мы понимаем всю специфичность его высказываний. При этом мы всегда исходим из пункта номер один. Пункт номер один звучит так: единственное. Что у нас есть – это репутация. У нас больше ничего нет. У нас нет денег, у нас нет уверенности в завтрашнем дне, у нас нет каких-то контрактов, или ещё что-то. У нас есть только репутация, мы благодаря этой репутации существуем.
Breakfast show перезапустился благодаря репутации, которую мы заработали за время этого утреннего эфира и того комьюнити, которое мы построили во время утреннего эфира. Вот это единственное, за что мы держимся и что мы бережём. Это очень важно. Поэтому вопросы экспертов – они очень важные. Ты правильно обращаешь внимание, что за хайпом люди гонятся чаще в ущерб качеству и не думая о репутации. И это неправильный подход. Так не должно быть.
В.ЧЕРНОЗУБ: Вот ты как практически человек, много лет работавший и с огромным опытом, что ты должен делать, если эксперт тебе регулярно обещает, что евро будет стоить 200 рублей, экономика развалится, будет полный коллапс и ужас, а потом выходит какая-то аналитическая статья на «Медиазоне» с огромным обзором того, что нефть подорожала, начали торговать с кем-то ещё, больше золота добывать, всё хорошо…
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ну не знаю…
В.ЧЕРНОЗУБ: А люди хотят смотреть экономиста, который им говорит, что в понедельник утром всё развалится, все умрут.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Я пытаюсь понять, о каком именно экономисте ты говоришь. Если твой собеседник говорит какие-то противоречивые вещи, ты просто задаёшь вопрос: «Слушайте, две недели назад мы с вами в этой же студии встречались ,вы говорили, что будет так. А что изменилось? Скажите, пожалуйста, почему ваш прогноз не сработал?» Это нормально, задать такой вопрос. Просто как бы будет ли журналист задавать этот вопрос или не будет – это другой вопрос. Но мне кажется, это нормально. Более того, мы регулярно спрашиваем, вот у нас бывает Михаил Подоляк, он периодически делает какие-то прогнозы, они периодически не сбываются, и мы периодически спрашиваем: «Слушайте, а вот думали, что будет вот так – а так не случилось. У вас есть объяснение, почему?» И вам что-то объясняют. Ну, как бы, мне кажется, это какие-то очевидные штуки.
В.ЧЕРНОЗУБ: Очевидные с точки зрения тебя как профессионала. Я поэтому и спрашиваю, они очевидны для тебя, но не очевидны для зрителя.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Это довольно стандартная ситуация, когда ты просто можешь человеку напомнить, что он говорил, и это, собственно, твоя задача в плане подготовки к интервью. Ты можешь ему что-то напомнить. Опять же, если каждый твой разговор с этим человеком сводится к тому, что ты ему припоминаешь «а вот это, вот это» – это уже глупость какая-то. Тогда в чём смысл вашего разговора? Никакого смысла нет, надо заканчивать этот разговор. Но если это происходит не каждый эфир, а раз в 10 эфиров, то это нормально. Мы и сами иногда что-то анализируем, прогнозируем, пытается что-то предположить, и это не случается.
Мне вчера буквально зритель прислал, я уже забыла об этом, оказывается, мы 2 или 3 месяца назад со Смирновым в эфире поспорили о том, объявит ли Ксению Собчак или один её медиапроектов иностранным агентом. Это было в период, когда была вечеринка, потом фильм про Собчак на НТВ, вот это всё, и Смирнов такой серьёзный говорит: «Я думаю, обязательно. Вот давай, скоро. – Давай обозначим период, что значит скоро, через 2 месяца, через 3 месяца? – Ну, типа, в течение месяца после выборов. – Всё, забились». Прошёл месяц после выборов. Это при том, что у Смирнова, я думаю, что у него процентов 85 его прогнозов сбываются.
В.ЧЕРНОЗУБ: Ты сказала важную вещь, что ваша репутация и ваша цель – это ваше пространство, это сообщество, которое вы наработали за много лет работы, несколько лет работы в изгнании. Как вы с ними работаете, как это устроено? Потому что это на самом деле очень интересно, я знаю, что ты лично, у тебя есть свой Патреон, я знаю, что Breakfast show – там целое меню того, как вы работаете с аудиторией. Расскажи, пожалуйста, как это устроено, это отличный пример, я знаю, что я работаю в фонде международном, я знаю, что фандрайзи, особенно российские, особенно из регионов вас используют как успешный пример работы с аудиторией.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ты знаешь, это началось, как мне кажется, смешно в том смысле, что мы в очередную итерацию эфира зашли, на этот раз уже с Сашей Плющевым, до этого много лет подряд мы вели утренние эфиры в других составах. Я работала с Матвеем Ганапольским, Антоном Орехом, Василием Уткиным, Саша работал с Тоней Самсоновой, Машей Гайдар, Ирой Воробьёвой. Вот всё мы так не совпадали, не совпадали, не совпадали, потом случился этот мэтч, и мы стали работать вместе. И мы как-то очень хотели перепридумать утренний эфир, потому что вот это вот «разворачивайтесь в марше», вот эта «ах, Латынина Юля, как снегопад в июле» – просто невозможно. И мы начали потихонечку, полегонечку продавливать какие-то нововведения. И чтобы эфир был не с 9 до 11, потому что какой это эфир, который в 9 утра начинается в Москве, люди раньше начинают жить. Мы начали сначала с 8, потом с 7, не могу сказать, что коллеги поддерживали с энтузиазмом, но мы это дело продавили.
В.ЧЕРНОЗУБ: В 7 заканчивается ночной эфир обычно.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ну там да, радиовещание – оно же круглосуточное, там утренний канал был с 4 до 6, по-моему, или до 7. Его вёл линейный новостей просто. А потом мы, значит, предложили, что давайте мы будем работать бригадами, и не будет этой бесконечной текучки кадров, когда никто ни за что не отвечает, никому ничего не надо и все как-то так это спихивают на завтрашний день. Потом мы стали придумывать какие-то забавные рубрики, потом у нас появилось творческое задание, и люди активно в него включились и стали постоянно что-то присылать, и мы начали с ними это всё обсуждать, а потом, как раз, когда появился YouTube и наше присутствие в эфире стало постоянным в том смысле, что, пока на радио звучит реклама, YouTube продолжают смотреть, и ты должен что-то делать, должен как-то взаимодействовать с людьми.
В.ЧЕРНОЗУБ: Обычно было, что кто-то сидел, галстук поправлял, кто-то чай приносил.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ну, у нас это была…
В.ЧЕРНОЗУБ: Первые эфиры.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ну, поначалу ты не одупляешь, что такое YouTube и насколько тебе важно это взаимодействие. Потом мы начали придумывать распаковку, ещё что-то. Это был какой-то бесконечный КВН, что-то такое. И это взаимодействие, оно очень тебя связывает с твоей аудиторией, потому что к тебе уже приходят как в гости, и ты уже такой айнанэнанэ для гостей придумываешь, потом серьёзным укреплением в этом комьюнити стали стримы ,которые Саша и Майкл вели, и это тоже очень сильно сплачивает, потому что появляются какие-то внутренние шуточки, мемчики, какие-то истории, удвоение времени. Это вот всё вместе по кусочку делает вас неким сообществом, когда у вас есть собственный язык, условно, когда вы о чём-то можете перемигнуться – и поняли только вы. Не знаю, шутка про батат – это отличный тест про то, что вы в нашем комьюнити или не в нашем комьюнити, олды помнят – хотя батат это как раз свежая история. А вот удвоение времени – это для олдов.
Или как Саша уронил брёвна. Кто засмеялся – ага, это из нашего комьюнити человек, знает, как Саша ронял брёвна. И людям этого не хватало. Когда закрыли «Эхо Москвы», когда началась война, когда всё было абсолютно разрушено, потеряно и не осталось вот этого источника информации и эмоций, люди буквально затребовали у Плющева, чтобы он продолжил утренний эфир. И человек, который в другой стране, без работы, без семьи, без всего, он говорит: «Ребята, какое утреннее шоу, вы о чём, я один». Ему говорят: «В смысле, ты один? У тебя YouTube-канал есть, микрофон есть, чё тебе ещё надо? Тебе надо помочь? Мы тебе поможем». И вот уже один зритель говорит: «А у меня есть студия», а другой зритель говорит: «А у меня есть квартира, я тебя пущу пожить». А третий говорит: «Я тебе помогу обложку нарисовать», «А я тебе вот это помогу сделать, только ты, пожалуйста, работай, нам надо это всё». А четвёртый говорит: «Можно, я просто денег дам? Я знаю, что это денег стоит, можно донатить? Сделай как тебе удобно, я задоначу».
И это смысл как раз того, что ты смог сделать проект, контент, продукт, который людям жизненно необходим, они без него не могут. И поэтому они готовы поддержать и вложиться, для них это инвестиция. Вот они инвестировали либо своими знаниями, либо деньгами, либо, не знаю, навыками какими-то. Вот у нас команда разработчиков, там это просто команда очень талантливых волонтёров. И вот они инвестируют свои умения в то, чтобы мы продолжали работать, и мы, конечно, будем продолжать работать.
В.ЧЕРНОЗУБ: Давай изображу из себя Дудя. Сколько вы собираете в месяц на различных платформах?
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Понятия не имею, потому что держателем кассы является Александр Владимирович Плющев, поэтому про деньги – это к нему. Я знаю. Какие у нас источники.
В.ЧЕРНОЗУБ: Ну порядок какой?
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Даже не буду гадать.
В.ЧЕРНОЗУБ: 10, 20, 30?
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Не думаю, что 20-30. Я думаю, что в районе 10 где-то должно всё вместе набираться, хотя опять же вот я сейчас говорю и думаю: «Таня, ты откуда взяла эту цифру?» То есть, я вижу, что у нас очень много подписчиков на Патреоне. У меня же нет доступа к этому всему. Давай предполагать, что это там самый мелкий тир, да, ну вот посчитаем. Явно, что несколько тысяч должен приносить Патреон. Потом есть наша донатилка, которая в эфире работает и на стриме работает. Она ещё сколько-то приносит, ещё пару тысяч в месяц.
В.ЧЕРНОЗУБ: Это вопрос не про то, чтобы мы посчитали ваши деньги, и мы сейчас записываем налоговый сезон в Литве. А вопрос про то, может ли это существовать как модель вообще.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Да-да, я поняла, про что ты говоришь. Смотри, может ли это существовать как медиа-редакция, хватит ли денег? Нет, не хватит. Не хватит. Денег на полноценную редакцию не хватит, потому что мы всё ещё во многом существуем за счёт работы волонтёров. Поэтому, если делать трушную редакцию, прямо такую качественную, то ты на Патреоне и на донатилке далеко не уедешь. Другой вопрос, что мы-то, нам и не нужна полноценная редакция, у нас в этом плане универсальные ведущие, которые и гостя могут позвать, и редактором у себя поработать, и новость найти, и эфир провести. А ещё могут там чё-то записать и даже некоторые чё-то отмонтировать. И понимаешь, это такая скорее уникальная штука.
В.ЧЕРНОЗУБ: На «Эхе» у вас были продюсеры, редакторы…
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А сейчас всё сама-сама. Да, и просто вот вечером переписываешься, что вот такая тема, сякая тема, вот такому гостю, этому гостю я напишу, этому ты напиши, а вот этот не может утром. Но может давай я сейчас запишу в зуме. То есть. ты просто всё делаешь сам.
В.ЧЕРНОЗУБ: А где ты берёшь энергию и мотивацию на это, потому что это изматывающе? Год-два так поработать, когда ты жнец и так далее, и так далее, и так далее, и редактор…
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Это вопрос, опять же, к Александру Плющеву, который работает каждую неделю практически без выходных. Я работаю в сильно более таком человечном режиме, потому что я понимаю, что всё, я вот как бы не то, что выгорела, а уже догорели угольки, уже от меня ничего не осталось. И слава богу, что Плющев в этом плане человек довольно эмпатичный и он говорит: «Я всё вижу, я всё понял, давай ты сейчас будешь делать одну неделю в месяц, а остальное время какими-то административными штуками, потому что всё равно какое-то количество людей есть, с ними надо как-то управляться и мне во внеэфирной работе как-то помогать». Сил нет, это невозможно абсолютно. Это правда очень тяжело.
В.ЧЕРНОЗУБ: У тебя есть свой канал отдельный.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ну слушай, на свой канал у меня времени как раз уже совсем не хватает, и мой канал держится исключительно за счёт того, что у нас есть программа с Ильёй Шумановым «Богатые тоже прячут». Если бы не было Ильи Шуманова и этой программы, я, честно, не знаю, что бы было с моим каналом, потому что нету ни сил, ни времени, ни возможности делать контент туда.
В.ЧЕРНОЗУБ: Я думал, ты скажешь сейчас что-то позитивное, я спрошу: «А как ты этот позитивный опыт энергии, мотивации, работы, ну точно позитивный опыт работы с сообществом, как европейского можно использовать для нужд, ты представляешь себе сообщество Школы, гражданское просвещение, ряд образовательных, философских проектов, правозащитных проектов – как использовать ваши навыки, которые, ну, безусловно являются успешными, я говорю, опять-таки, рассказывается на семинарах, лекциях, рассказывается про ваш опыт как один из самых интересных и успешных. Как это использовать для нужд того, чего люди иногда не хотят смотреть, не хотят глубоко погружаться в какие-то темы?
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ну как использовать? Просто показывать и надеяться на то, что там из 1000 человек одного зацепит. Тут даже, наверное, важнее не опыт Breakfast show, а «Медиазоны», мы рассказываем про страшные вещи. Мы делаем ролики про политзаключённых, никто не хочет ничего знать про политзаключённых. Но всё равно на фоне того, что не очень хорошо смотрят или совсем плохо смотрят – всё равно найдётся несколько человек, может быть, несколько десятков человек, для которых это а) важно б) достанет, в том смысле, что это их тронет, они напишут письмо, они захотят как-то помочь, они, может быть, там о чём-то подумают. Это очень сложная и довольно неблагодарная штука, но оно того стоит, это нужно.
Нужно про это рассказывать, и всегда есть человек, который выйдет и скажет: «Спасибо, что вы про это рассказали». Да, невыносимо слушать про пытки, ну, ребята, и рассказывать про них невыносимо, но от того, что мы не будем смотреть на другую сторону, делать вид, что этого не происходит, она никуда не исчезнет. И в этом плане аудитория зрителей, читателей. Которые раз за разом пишут: «Спасибо, что вы об этом рассказываете», – они являются движущей силой. Ты понимаешь, что кроме тебя никто этому человеку не напишет и не расскажет, и поэтому надо идти вперёд. Тяжело и грустно, но, во-первых, ты работаешь в команде, а команда всегда поддержит, а во-вторых, есть тот самый человек, который ждёт от те6бя вот эти конкретные слова.