«Поживём-увидим» с Артуром Смольяниновым
Нам нужно нормальную Россию настоящего собирать заново. Она сейчас, как тело человеческое, взрывом разметана к чертовой матери по всей планете. И для того, чтобы собрать его заново, нужно не кричать ему: «Вставай! Вперед!» «Я правильно!» «Нет, я!» «Да ты говно!». На этом всё заканчивается. Никто в это не верит. Нам нужна новая искренность, настоящая новая искренность…
Подписаться на канал «Новая газета Европа»
Поддержать канал «Новая газета Европа»
Н. ЮРОВА: Всем привет. Это подкаст «Поживем-увидим» на канале «Новая газета Европа». Меня зовут Надежда Юрова. И у нас в гостях в этом эпизоде актер Артур Смольянинов. Артур, привет.
А. СМОЛЬЯНИНОВ: Привет.
Н. ЮРОВА: Слушай, ты когда год назад давал интервью Кириллу Мартынову, нашему главреду…
Потом шумиха была мощная. У нас до сих пор это, кстати, самое популярное видео на канале. Можете пойти посмотреть, дорогие зрители. В общем, после этого там была такая история – тебя признали агентом, объявили экстремистом, террористом. Как это количество новых статусов повлияло на твою жизнь вообще?
А. СМОЛЬЯНИНОВ: Никак.
Н. ЮРОВА: Ничего не изменилось?
А. СМОЛЬЯНИНОВ: Ко мне это не имеет никакого отношения. Ко мне, к Артуру. Какие-то бирки очередные. Это пена, пыль все, не имеет значения никакого. Об этом даже говорить, честно говоря, не очень интересно.
Н. ЮРОВА: Скажи, вот понятно, для тебя да, а вот со стороны зрителей, коллег? Были какие-то изменения в связи с этим?
А. СМОЛЬЯНИНОВ: Я сам особенно тоже не интересовался. Ну, кто-то мне говорил, что стоит быть осторожным в высказываниях. Честно говоря, так давно было. Вот я не возвращаюсь к этому в памяти особенно часто.
Н. ЮРОВА: Ну, черт с ним в целом. Совершенно необязательный этот вопрос. Расскажи тогда, в целом как этот год прошел для тебя?
А. СМОЛЬЯНИНОВ: Он прошел для меня сложно, но содержательно. Я для себя как раз позавчера сформулировал, что я вошел в плотные слои атмосферы: скорость высокая, трение высокое, температура тоже, но тем не менее движение. Правда, я надеюсь, что оно не в сторону какой-то поверхности, с которой придется столкнуться, а все-таки в сторону достижения каких-то желаемых целей, наверное, если можно так сказать. Я собрал группу здесь.
Вообще, собирал жизнь заново так или иначе. Жизнь идет и строится потихоньку, по кирпичику, по кирпичику. Все хорошо по сравнению с теми… Я постоянно повторяю и напоминаю себе в какие-то трудные моменты, что по сравнению с теми, например, на кого вот вчера упало в детском саду, дрон упал, все у нас хорошо, все в порядке.
Н. ЮРОВА: Про музыку мы еще с тобой поговорим попозже. Пока хочу про «Гражданин поэт» поговорить. Расскажи вообще про проект, если кто-то, кто нас сейчас смотрит, не в курсе, что это за такая история.
А. СМОЛЬЯНИНОВ: Слушай, вы, наверное, не очень следите.
Н. ЮРОВА: Я как раз и хотела спросить, что с ним случилось, почему он подзагнулся в последние пару месяцев.
А. СМОЛЬЯНИНОВ: Он не загнулся. У нас возникли, скажем так, разногласия личного характера с продюсером.
Н. ЮРОВА: На канале там было больше десятка видео с твоим участием. У тебя есть какой-то, который ты выделяешь для себя сам?
А. СМОЛЬЯНИНОВ: Ну, «Стремная ночь», конечно, как первое, как, в общем, прозвучавшее, безусловно.
Наверное, по-моему, он последний был или предпоследний, там что-то про рубль.
Про рубль, с протянутой рукой.
Н. ЮРОВА: «Рублядский характер».
А. СМОЛЬЯНИНОВ: Да, да, да. Вот это хорошая была история. Мы как раз переформатировали проект в этот момент.
Н. ЮРОВА: Правда ли, что ты ездил в турне по США с «Гражданином поэтом»?
А. СМОЛЬЯНИНОВ: Нет, я ездил не с «Гражданином поэтом», я со своим проектом ездил.
Н. ЮРОВА: Ага. Как тебе вообще? Как тебе страна? Как тебя воспринимали? Не было ли мыслей, может быть, еще поехать туда сниматься, работать?
А. СМОЛЬЯНИНОВ: Я ездил туда со своим проектом, который давно еще сделал в России, в 2016 году. Это моя авторская работа по стихам Бродского, называется она «Реки и улицы».
Это не просто почитали, поиграли. Это такой полноценный, в общем, музыкальный спектакль, можно сказать. Единственное, что там люди не ходят по сцене и не танцуют. Ну, это мы собрали с моим товарищем. Я написал несколько песен на стихи Бродского и остальные стихи подобрал так, чтобы они были созвучны мне и чтобы они выстраивались в какую-то драматургию. Подобрали музыку самую разную от Перселла до Баха, от Шнитке до современных виолончельных композиторов (Джованни Соллима и так далее).
И когда я переехал сюда и встал в вопрос, что делать, я вспомнил об этой работе, потому что мы ее оставили в какой-то момент – было сложно собираться просто в силу занятости. Мы поехали с ней. Оказалось, что она настолько актуальна сегодня. Ну, потому что она начинается с того, что человек покидает родину, скитается и все время задает вопросы: кто он такой, зачем он здесь, как быть, чтобы оставаться человеком, что нужно принести в жертву, чтобы остаться верным себе, не предать себя в первую очередь? Мне всегда эта тема интересовала. Она всегда внутри меня живет. Жила, живет и будет жить. Но сейчас она как никогда актуальна.
И мы хорошо съездили. У нас были проблемы технического характера, с организаторами в первую очередь в силу их недобросовестности просто. Ну, окей, это опустим. Но впечатления от страны у меня самые позитивные, самые радужные. Безусловно, они до определенной степени поверхностные, я это понимаю, отдаю себе в этом отчет. Это моя первая поездка в Америку, я никогда не был в Америке. Ну я вот из поколения «Гудбай, Америка, о. Нас так долго учили любить твои запретные плоды». Но отлично научили.
Ну что можно сказать? Во-первых, безусловно и очевидно для меня, что эта страна сегодня локомотив цивилизации, кто бы что ни говорил, кто бы как ни хотел себе представлять обратное. Но если верить глазам и ушам, как пел Виктор Робертович Цой, то это вполне себе очевидно. Лучшая в мире киноиндустрия, лучшие в мире IT-технологии, космос, музыка, Бродвей, не знаю, «Тесла». Ну что угодно, что угодно. На что ни поверни взгляд, то Америка будет первой или в первых рядах. Это впечатляет, безусловно.
Впечатляет очень сильно, конечно, настоящее мультикультурное разнообразие. И очень стойкое ощущение, и это мне подтверждали люди, которые по 30 лет там уже живут, что здесь есть место для всех, абсолютно для всех, для любого человека. Ты реально можешь быть кем угодно, и никто не посмеет тебе сказать, что ты не такой. Наоборот, чем более ты не такой, тем… Так тоже, наверное, нельзя сказать. Может быть, мне хочется это так представлять себе. Но, в общем, для всех двери открыты. Это реально страна возможностей, очевидно.
То есть я встречался с людьми. Например, если ты познакомился с парнем, который еще там 10 лет назад… Я прошу прощения, может, какие-то детали буду путать, и перед ним хочу извиниться в первую очередь. Но так как я имя не называю, то, может быть, как говорится, у меня есть право художника историю несколько интерпретировать, скажем так. Но суть в том, что 10 лет назад он еще там собирал клавиатуры на Митинском радиорынке, а сегодня он работает, он заведующий одним из отделов в Гугле. Он мне провел экскурсию там, причем в выходной день.
Ну, офис Гугла – это просто отдельный мир, это будущее, просто будущее, причем будущее такой формы, что… То есть идея вся в том, что люди не должны чувствовать, что они на работе. Поэтому там какие-то фантасмагорические комнаты отдыха, комнаты мха. Все бесплатно, вся еда бесплатна. Бассейны на крыше. Парковка четырехэтажная. Ты поднимаешься на нее, а там прямо на крыше ботанический сад, баскетбольная площадка. Я уже не говорю про огромное количество инсталляций совершенно сумасшедших, суперсовременных. Все в какой-то самоиронии. Там есть какая-то инсталляция целый этаж.
Это очень большие пространства. Это не так, что, знаете, вот красный уголок, вот здесь мы расскажем про историю нашей компании, а все остальное – вот люди за стеклом. Более того, там таким образом сформирована система работы, что за тобой никто не следит.
А ты можешь там жить, все бесплатно еда бесплатна, просто можешь оставаться где хочешь. Есть спальные места, есть эти капсулы, причем самые разные. Хочешь – можешь спать на трехэтажной кровати, хочешь – забейся в какую-то капсулу, хочешь – в гамаке спи, хочешь – еще где-то. И никто не будет тебя шпынять, типа, Петров, ты почему уже три часа не на рабочем месте? Твоя задача сделать работу в срок. Как ты распределишь свое время – это только твоя проблема.
Это производит совершенно сногсшибательное впечатление, потому что мысль, которая неотступно меня преследовала, то есть две мысли такие полярные. Одна мысль, я говорил все время про себя: «Господи, спасибо, что это правда так». То есть что эта страна действительно существует. Потому что мы привыкли, что нам рассказывают одно в телевизоре, а в реальности совсем другое.
Нет, Америка очень недалека от наших представлений, от моих во всяком случае. Америка очень близка к собственному кинематографу. То есть все, что мы видим в американском кинематографе в самом разном, разнообразном, все это есть в Америке. Со всеми проблемами, безусловно, со всеми противоречиями, со всей этой очень сильной разницей между штатами. Совершенно фантасмагорический для меня, не знаю, то ли Ноев ковчег, то ли Вавилон, не знаю что, но только он реальный. И это дает какое-то невероятное ощущение, что ты попадаешь реально в кипящую жизнь, в настоящую кипящую жизнь, в этот человеческий котел, где, еще раз говорю, american dream – это реальность.
Я встречал людей, не одного человека, в том числе и русских, в основном русских, которые приезжали ни с чем, абсолютно ни с чем, никем, в юном возрасте, по разным причинам. Ну вот парень, еще раз, который работает в Гугле. Люди, которые приезжали в 18 лет с нулем в кармане, но благодаря собственному труду, благодаря упорству своему действительно добивались каких-то серьезных высот. У меня, конечно, было очень трагическое чувство, оттуда это видно особенно хорошо, насколько мы в этом поезде если не последний, то один из последних вагонов, и насколько этот вагон в плохом состоянии.
Мы в серьезной тьме. В России серьезные проблемы, серьезные цивилизационные, ментальные проблемы. Нам нужно всем, всем, всем как можно скорее это осознать. Но как можно скорее, боюсь, не получится. И я не знаю как. Но мы в большой беде. Мы очень сильно отстали, сейчас отстали еще сильнее. И мы очень сильно этим травмированы все. Имею в виду как общество. И как эти раны будут заживать, как эти вывернутые все суставы будут на место вставляться? На это будет потрачена еще куча времени, куча сил.
И мысли о том, чтобы туда поехать и что-то делать там и пробиваться, у меня были и есть. Это моя, скажем так, средняя и дальнесрочная перспектива. Я об этом думаю, безусловно. Потому что просто Америка – это страна возможностей. Я понимаю, что там у меня есть возможность. У меня может не получиться вообще ничего. Но мне некого будет винить, кроме себя, не на кого будет пенять. Но, по крайней мере, я точно буду знать, что у меня эти возможности есть. И мне хочется попробовать.
Н. ЮРОВА: Друзья, осталось совсем чуть-чуть, и у нас будет полмиллиона подписчиков. Мы очень этого ждем. Пожалуйста, если вы еще не подписаны на канал, нажмите прямо сейчас кнопочку «Подписаться». Спасибо.
Вот в своем недавнем интервью нашим московским коллегам из «Новой» ты рассказывал, что снимаешься в латышском фильме сейчас. Это правда? Расскажи, что это за проект.
А. СМОЛЬЯНИНОВ: Это проект, который называется «ТТТ»…возрождение, не возрождение, создание легенды. Но что-то похожее на «Легенду №17» или «Движение вверх». По жанру я имею в виду. Это история про знаменитый советский латышский баскетбольный клуб «ТТТ» женский, который доминировал в Европе и в Союзе, и в мире, везде, куда они ездят. Это была прям знаменитая баскетбольная команда. История построена вокруг одной из баскетболисток по имени Дзидра. Сначала у нее была фамилия латышская, а потом ей дали фамилию, ее вынудили поменять фамилию. Узтупе у нее, по-моему, была фамилия сначала, да Дзидра Узтупе, а потом она стала Дзидра… Смотришь?
Н. ЮРОВА: Карамышева.
А. СМОЛЬЯНИНОВ: Карамышева, да, точно, точно. Да-да-да. Насколько я понимаю, из того, что мне рассказывал режиссер, Дзинтарс… Не помню фамилию, к сожалению, потому что по фамилии мы друг друга не называем. Но он известный здесь режиссер. Он снял дебютную работу свою, которая прозвучала очень здесь хорошо, насколько я понимаю. Я надеюсь, что вы все это поставите.
Н. ЮРОВА: Конечно, безусловно.
А. СМОЛЬЯНИНОВ: Вот. Там большая довольно роль. Я играю, естественно, главного, как они сами говорят, master of puppets, по сути дела, куратора из КГБ, которые были всегда. Мы очень быстро договорились, что этот человек, конечно, не картонный никакой злодей, что зло должно быть обаятельно и привлекательно, каким оно является в жизни на самом деле. И мне кажется, процесс идет не быстро, но содержательно. Мы копаем, мы ищем. Это не так, что «мотор, камера, сняли, поехали дальше». Люди здесь очень профессиональные. Мне есть с чем сравнить. Здесь круто работают люди. И мне кажется, получается какой-то интересный образ. То есть, по крайней мере, мне интересно посмотреть уже самому, что получится. Так бывает не всегда.
Это большая работа, я случайно в нее попал. Ну как случайно? Отчасти случайно, потому что я снимался здесь два года назад в фильме «Еврей», который, думаю, в России если выйдет на экран, то совсем не скоро. Может быть, мои внуки его посмотрят. Но тем не менее работа такая была. Работа была большая. Я много с кем здесь познакомился, в том числе с кастинг-директором Гунетой Гроше.
И вот когда я уже приехал сюда, через какое-то время я где-то в Эспланаде догулял, и случайно мы увиделись. Он сказал: «О, ты здесь? Хорошо. Мы снимаем кино. Давай приходи на пробы». Я пришел на пробы. Поработали с Дзинтарсом, и вот утвердили меня. Это, в принципе, довольно классическая история, знаешь, шел по улице, попал в кино. По сути, это так и было. Учитывая предыдущую половину моей жизни, это довольно, мне кажется, какой-то такой интересный скетч. То есть я без преувеличения жизнь заново начал.
Н. ЮРОВА: Но тебе походу нравится. Ты играючи к этому относишься.
А. СМОЛЬЯНИНОВ: Ну а что? Но это же игра. А что? А как нужно к этому относиться?
Н. ЮРОВА: Слушай, ну по-разному. Кто-то, когда с нуля начинает, относится к этому – депрессивно, страшно. Все новое – это страшно.
А. СМОЛЬЯНИНОВ: Это, значит, ты не начал. Глаза боятся, руки делают. То есть я понял. Это немножко обидно, да?
Н. ЮРОВА: Я сижу такая, а мне тяжело, вообще-то, а он тут веселится.
А. СМОЛЬЯНИНОВ: Слушай, просто, во-первых, наверное, характер. Я люблю трудности, в принципе. Мне чем сложнее, чем труднее, тем лучше. И как раз когда у меня все было хорошо, у меня была депрессия и были сложности с какой-то внутренней мотивацией и жить, и работать. И это было последние там года три. Собственно, я поэтому и песни начал писать, чтобы как-то вообще разобраться с собственной головой. Мы крепчаем. То есть в моем случае это чуть-чуть по-другому можно было бы сформулировать, но в целом это так. Поэтому мне чем сложнее, тем лучше. И интересно, интересно.
Но я понимаю, мне тоже было трудно поначалу, трудно было и страшно тоже, безусловно. Но надо в этом случае… Это легко сказать, я понимаю, но нужно выходить из себя, в смысле выходить из собственного, потому что инерция вот этого скручивания в черную дыру, из которой ничего уже вырваться не может, она очень сильная. И каждый следующий день, он сложнее предыдущего. Сложнее и сложнее выбраться. Я через это прошел, поэтому могу только одно сказать – надо двигаться и физически, и ментально. Надо что-то делать. Каждый день что-то делать, что-то делать, что-то делать, что-то делать. Даже в депрессии, даже если тебе страшно, даже если тебе не хочется, надо брать себя за волосы, как Барон Мюнхгаузен, вставать, жопу в руки и вперед. Нормальный сейчас у нас был лайфкоучинг.
Н. ЮРОВА: С вас 100 евро.
А. СМОЛЬЯНИНОВ: Почему 100? Давай 200.
Н. ЮРОВА: Ну ладно. Забились, все. Открываем свою контору. Будем людей, эмигрантов…
А. СМОЛЬЯНИНОВ: Погнали. Сейчас потестим.
Н. ЮРОВА: Так, слушай, про твою последнюю роль в России хочу поговорить. Эпизодическая, но все же. Это сериал «Монастырь». Я правильно говорю, что это последняя твоя роль, которая была в России? Одна из последних.
А. СМОЛЬЯНИНОВ: Одна из последних, да. Но это даже не эпизодическая роль. Это такое больше типа камео. Ну не камео, но такое. Ну да.
Н. ЮРОВА: Но была. Короче, хочу поговорить про людей, конечно же. Режиссер Александр Молочников, он высказался против войны. Главные герои Филипп Янковский и Настя Ивлеева, они не высказываются, хотя, в принципе, довольно очевидно, что им происходящее не нравится. Как тебе кажется, чего они боятся, почему они молчат? И, например, вот Молочников, который не промолчал, он потерял что-то от этого? И действительно стоит ли это молчание того? Философский вопрос, я понимаю.
А. СМОЛЬЯНИНОВ: Нет, он не философский и не сложный. На самом деле, это вопрос очень лукавый, он очень неблагодарный, потому что я не могу отвечать за других людей. Это то же самое, что меня бы сейчас попросили рассказать, почему Надя, она что-то потеряла или нет. Есть у людей просто такой стереотип, что люди внутри кинематографического мира хорошо друг друга знают и много друг с другом общаются. Но нет, это не так. У меня, например, практически нет друзей в этом мире, то есть людей, которых я мог бы назвать друзьями и по поводу которых я мог бы как-то более-менее ответственно сформулировать. Я бы даже за свою маму, например, или любимую женщину не рискнул бы говорить, а уж за них тем более.
Я понимаю эту жажду – «ну объясни нам, ты же их знаешь». Но это очень лукавый вопрос. Это обманчивое впечатление. Что бы я ни говорил сейчас, это будет до большой степени а) неправдой, б) ничего на самом деле не объяснит. Поэтому можно абстрактно рассуждать не о конкретных людях, а в принципе, почему там кто-то делает так, кто-то – по-другому.
Если вы спрашиваете про конкретного человека, то к конкретному человеку и подход должен быть конкретный. То есть мы должны заглянуть в биографию как минимум и почитать, что с этим человеком. Может, у него, не знаю, ребенок с ДЦП, например, он не может просто уехать. Может быть, у него умирающая мама или родители. Мы этого не знаем. А может быть, он просто боится.
А приобрел ли там тот или иной человек? Ну вот парень, который уехал 10 лет назад, приобрел. Или вот там журналист-парень приобрел, он что-то потерял. Я что-то приобрел, а что-то потерял. И также и люди, которые стоят перед этим выбором – уехать или остаться, у которых для начала есть такая возможность, что тоже важно, потому что одного желания недостаточно, то, опять же, они что-то приобретают, но что-то и теряют. Может быть, они теряют покой, может быть, они теряют, не знаю, здоровье, может быть, они теряют, не знаю, веру в себя, что угодно. Это же тоже потери. Это же не потерять чемодан на вокзале. Это же все как бы сегодня есть, завтра нет. Это же просто какой-то фантик, обертка.
Важно же внутри себя не потерять. Может быть, людям кажется, что так им проще остаться собой, здесь они важнее, здесь они нужнее. Для меня это тоже в том числе была мотивация, почему я долго не уезжал, почему я не уехал сразу, хотя мог. По нескольким причинам, безусловно. Но одна из них была в том числе и такая, что я понимал, что не я это начал, не я в этом виноват, а вокруг есть люди, которые зависят от меня, за которых я отвечаю, и они тоже ни в чем не виноваты. И кто будет о них заботиться? Кто позаботится о моих близких?
И даже не о близких, а о далеких. Вот есть дети в хосписе, есть старики в доме престарелых. Если мы все уедем, кто будет о них заботиться? Кто-то должен оставаться. Кто может – уехал. Кто может остаться и знает, понимает, что он принесет пользы больше здесь, остались и правильно сделали. Потому что оттого, что они уедут, особо, может быть, какие-то эмоциональные, скажем так, люди, они будут счастливы минуты на три: вот кто-то еще уехал. И что? А дальше что? Ну да. Что это изменит?
Поэтому это вопрос очень личный. И задавать его нужно каждому конкретному человеку. Я уверен, что придет такое время, когда и у тебя, и у всех желающих будут возможности задавать вопросы такие напрямую всем, кому хочется их задать. Но я точно не могу, не имею права отвечать за них.
Н. ЮРОВА: Слушай, а если про тебя лично говорить, что тебе пришлось самое тяжелое такое принести в жертву для того, чтобы решиться уехать и вообще жить так, как ты сейчас живешь свою жизнь? Чем ты рисковал, что ты оставил, что самое такое болезненное пришлось сделать, выбор не в пользу этого, грубо говоря?
А. СМОЛЬЯНИНОВ: Здесь ответ очевидный, мне кажется. Я потерял возможность общаться со своей семьей, с детьми. Я больше не вижу своих детей.
Н. ЮРОВА: Вообще они не приезжают к тебе?
А. СМОЛЬЯНИНОВ: Нет. Я не могу видеть свою семью. Это мучительно. Но это мой выбор. Я осознаю, что это та цена, которую я плачу за свою свободу. И я надеюсь, что и за их тоже, за их право на будущее.
Н. ЮРОВА: А есть ли у тебя сейчас на примете какие-нибудь актеры, режиссеры, продюсеры, которых ты считаешь профессионалами, уважаешь в профессиональном плане, но при этом они, например, поддерживают войну? Можем ли мы отказать злу в таланте, скажем так?
А. СМОЛЬЯНИНОВ: Вы можете, конечно, отказать, но оно от этого не перестанет быть талантливым.
Н. ЮРОВА: Я не хочу, чтобы ты называл мне фамилии.
А. СМОЛЬЯНИНОВ: Нет, смотри, это очень важная тема. Чем дальше, тем острее я это ощущаю. Мы все находимся в таком запредельном напряжении, мы все настолько скованы этим ужасом и этим недоверием друг к другу, нас так чудовищно разделили на самом деле, нас всех, неважно, с какой стороны мы сейчас находимся границы, что даже вы, люди добрые и теплые по сути своей, я понимаю, что у вас такая профессия, но вы меня сейчас пытаетесь все равно вывести подсознательно, я верю, что не специально, но вы меня пытаетесь вывести все время на конфронтацию, но вы меня пытаетесь противопоставить, меня как типа добро какому-то типа злу. Я не хочу рассуждать в таких категориях.
Это неправильный путь, мы так ни к чему не придем, потому что именно таким способом управляют сейчас страной те, кто у власти. Они нас всех разделяют. Они 20 лет сталкивали нас лбами, учили ненавидеть друг друга. И поэтому для нас уже в порядке вещей задать такой вопрос: а вот вы, а вот они? Спрашивайте у них, во-первых, когда придет время. Во-вторых, я убежден в том, что вот выключи сегодня эти башни телевизионные, с 80% тех, кого вы мне сейчас пытаетесь как бы поставить напротив как дуэлянта, поверьте мне, с них спадет этот морок либо они сами выйдут и скажут что-то такое, чего мы от них не ждем.
Нас 20 лет учили ненавидеть друг друга. Мы никакой прекрасной России будущего не построим, если мы будем – я так считаю про себя, это очень острое чувство – если мы будем поддаваться этой очень-очень… Это же очень просто. Это очень просто сейчас как бы вот брать и противопоставляться.
Но мы никакой России будущего не построим, если мы не начнем строить внутри себя нормальную, человеческую Россию настоящего, если мы внутри себя не будем помнить о том, что на самом деле, на самом деле, на самом деле мы люди все, все, все, мы все без исключения совершали в жизни плохие поступки, все, каждый из нас. Другое дело, что публично это происходило или непублично, но тем не менее. Это первое. Не суди, да не судим будешь.
Второе. Мы настолько разъединены и разобщены, что я уверен почти, что у тех, кого вы мне пытаетесь поставить сейчас вот сюда, у них есть на самом деле так же, как у меня, например, внутреннее стремление друг к другу. Но мы очень-очень-очень сильно все напуганы. Это так работает власть – разделяй и властвуй. Разделяй и властвуй. Окей, пусть они продолжают это делать. Я тоже попадался на этот крючок. Это же так просто как бы почувствовать себя праведником и метнуть молнии гнева в тех, кто не находится с тобой на одной стороне. Это очень просто.
Гораздо сложнее все равно все равно, несмотря ни на что, протянуть человеку руку и сказать: «Вот моя рука. Скажи мне, что ты хочешь сказать». Окей, давай даже оставим тех, кого мы хотим противопоставлять. Давай скажем друг другу: «Просто давай обнимемся для начала. Давай поговорим просто друг с другом по-человечески». По-человечески, понимаешь? Потому что проблема в том, что мы перестали друг другу доверять. Нас всех настолько сковывает этот холод страшный этого одиночества и отчужденности. Даже здесь на свободе мы так отдалены, блин, друг от друга. И я это понимаю по общению со своими коллегами, со своими друзьями. Все друг от друга отвернуты. Мы все смотрим друг на друга искоса.
Это вирус, который в нас поселяли во всех, во всех без исключения в течение долгих лет. И кто-то им заражен сильнее, кто-то – меньше. Но мы так никакой каши не сварим. Мы не найдем никакого выхода никуда, если мы будем просто кидаться друг в друга какашками, кидаться обвинениями, опять, я еще раз говорю, чувствовать себя праведниками. Так не бывает. Жизнь так не устроена. Это так не работает. Нам нужно объединяться, по-человечески объединяться.
Я разговариваю с друзьями. И я встречался не так давно с одним очень известным политиком. Но это была непубличная встреча. Он спрашивал меня: «Ну что вы думаете, что вы думаете?»
Перед тем, как пойти к нему на встречу, я разговаривал с некоторыми своими друзьями, и мы все как один, все как один мы говорили о том, о чем я сейчас говорю. Нам не нужны лозунги, нам не нужны обещания о будущем, нам не нужны какие-то декларации, нам не нужны рассуждения о революции, нам не нужны эти дебаты, нам не нужны эти разговоры о президентских выборах. Нам нужно, чтобы у нас просто спросили: «Ребят, как у вас дела?»
Потому что уже невозможно, в это никто не верит. Невозможно объединение ни под какими лозунгами, ни под какими политическими программами и прочее. Особенно мы, находящиеся здесь на свободе, да и те наши товарищи и друзья, и соперники, и враги, кто угодно, находящиеся там в плену, или те, кто держит их в плену, те, кто сопротивляется, мы все прекрасно понимаем, что это исчерпано. Это исчерпано.
Нам нужно нормальную Россию настоящего собирать заново. Она сейчас, как тело человеческое, взрывом разметана к чертовой матери по всей планете. И для того, чтобы собрать его заново, нужно не кричать ему: «Вставай! Вперед!» «Я правильно!» «Нет, я!» «Да ты говно!» И всё, всё, всё. На этом всё заканчивается. Никто в это не верит. Окей, никто из тех, кого я знаю.
Нам нужна новая искренность, настоящая новая искренность. Собрать заново это все можно, только начав с простых, блин, человеческих вещей. Спросить: «Как дела?» Просто спросить: «Как дела? Где ты? Что с тобой? Ты где? Хочешь, я привезу тебе апельсинов, я привезу тебе мандаринов. Поехали вместе погуляем, просто погуляем».
Собирая людей в каком-то одном пространстве, нужно спросить у них: «Ребята, как дела у вас? Чем дышите? О чем мечтаете? Хотите вернуться? Ну мы же понимаем, что это сейчас невозможно. Вы хотите взять в руки оружие и проливать кровь?» Нет. Очевидно, что, скорее всего, других каких-то адекватных способов прямо сейчас что-то изменить нет. Значит, в ближайшее время это невозможно. А значит, что мы можем сделать? Мы можем строить, как вот…
Вот объясните мне, каким удивительным образом еврейский народ умудрялся до 1946-1947 года сохранять свою идентичность? Каким образом люди умудрялись объединяться? Я не знаю как. Это долгая история. Наверное, историки должны на этот вопрос ответить. Но мы отчасти, не буквально, конечно, но мы в похожем положении. Наверное, они были объединены идеей возвращения. Но мне кажется, сегодня так не работает. Не получится так, если мы не протянем друг другу руку, просто всем, всем без исключения. Иначе мы ничем не отличаемся от тех, кто сталкивает нас лбами и уверяет, что мы почему-то не можем такие разные существовать в одном пространстве, в одной стране, в одном государстве.
Это же их методы, их приемы. Они работают, как видишь. Они же такие простые, они такие заманчивые. «Ты хороший, я плохой». «Почему?» «Да потому что я прав, а ты неправ». «Ну подожди, ну почему?» «Да потому что у меня армия и флот, а у тебя две копейки в кармане». Ну, условно говоря. Вот и всё.
Поэтому если не начать понимать, что Россия очень разная, у каждого она своя, в том числе есть и такая Россия… Проблема же не в том, что есть какие-то другие люди, которые думают по-другому, говорят по-другому или молчат. Проблема же в том, что другим быть нельзя. Так вот, нам надо показать, что мы другие, мы есть и мы не злодеи, и мы не собираемся никого карать беспощадно. Это опять поворот в сторону прошлого. Если смотреть на вещи реально, если думать о будущем и о прогрессе каком-то, то мы можем что-то собрать только здесь пока. Но мы должны это начать делать сейчас и делать это только таким образом.
Помнишь, как жидкий Терминатор. Хотя, конечно, сам герой по себе не очень, но, мне кажется, образ подходящий.
Н. ЮРОВА: Какой ты срок даешь этому?
А. СМОЛЬЯНИНОВ: Сроки дают, прости, пожалуйста…
Н. ЮРОВА: Мне в России, да.
А. СМОЛЬЯНИНОВ: В другом месте.
Н. ЮРОВА: Нет, ну серьезно. Ты вот просто говоришь, я тебя слушаю, и так вот прям хорошо говоришь, но у меня в голове такая мысль: сколько на это нужно времени, сколько нужно времени, чтобы каждый понял, что нужно пойти и поговорить?
А. СМОЛЬЯНИНОВ: Очень много.
Н. ЮРОВА: Пока договориться, потом еще… Как?
А. СМОЛЬЯНИНОВ: Очень много. Но по-другому, к сожалению, не работает, потому что альтернатива – это лозунги, декларации, вооруженная борьба, революция, кровь и беда, очередная беда, и погружение в хаос, в безвременье, в голод и так далее, все что угодно. Эта альтернатива. Потому что для того, чтобы делать что-то по-настоящему, а не обещать и потом просто людей как ресурс использовать, разыгрывать, как карты, нужно прилагать много усилий, много труда и много времени, много времени.
Много уже сказано-пересказано на эту тему всяких мудростей из серии «Москва не сразу строилась» и так далее. Говорить, говорить, говорить, говорить, пробивать, вода камень точит. Но очень много времени. Но даст бог, там к концу моей жизни, к середине твоей что-то потихонечку начнет меняться.
Но только при условии, если мы будем в этом последовательны, по крайней мере, последовательны, если мы прекратим метаться из стороны в сторону, если мы осознаем ту точку реальности, в которой мы находимся. Реальности. Не иллюзий наших, а реальности. Мы в беде, мы в катастрофе. Мы сейчас максимально далеки друг от друга. Нас разбросала жизнь чертовски. А те, кто остался внутри, в плену, они еще находятся в центре этого очага заражения, скажем так. И даже грипп не проходит за один день. Поэтому это будет долго, это будет трудно, но следует начать.
Поверь мне, я знаю по себе, очень хорошо знаю, что когда в тебя верят, несмотря на то что ты отбрыкиваешься, кусаешься, брыкаешься и говоришь: «Нет, не трогайте меня. Нет, я ни во что не верю, я никому не верю», но когда в тебя верят и продолжают последовательно каждый день говорить тебе, какой ты хороший и как тебя любят, и как все ты можешь, и как все у тебя получится, то рано или поздно это начинает работать. Это накопительный эффект. Знаешь, это такой микродозинг любви. Стоп. Хватит. Вот достаточно ненависти. Достаточно. Мы никуда не уедем так. Никуда.
Н. ЮРОВА: Про музыку давай разговаривать.
А. СМОЛЬЯНИНОВ: Погнали.
Н. ЮРОВА: Очень хочу. Очень интересно послушать. Расскажи вообще, что у тебя сейчас происходит. Я слышала, что там альбом мини у тебя с четырьмя песнями. Перед этим ты выпустил «Эльсинор» трек заглавный, я так понимаю, этого альбома. Ну давай сначала, почему «Эльсинор», зачем тебе эта отсылка к «Гамлету», про что там вообще? А потом и про альбом, про его настроение, основной посыл, может быть, какую-то заглавную строчку, мысль, чувство.
А. СМОЛЬЯНИНОВ: Понял, понял, понял. Я понял. Слушай, очень сложно говорить про свои песни и рассуждать о них вот так, объяснять, про что песня.
Н. ЮРОВА: Я скорее, про настроение, не про что песня. Мне не очень нравится вопрос «про что песня?». Я сама пишу песни. Я не понимаю, как на это можно отвечать.
А. СМОЛЬЯНИНОВ: Он, по сути дела, все равно. Мне нужно будет как-то формулировать, облекать это в слова. Но ничего, я как бы научил себя это делать. Я разделяюсь в этот момент. То есть у меня много же Артуров разных в голове всяких. Я эту песню сочинил, я посмотрел недавно, 5 сентября 2022 года, за 22 дня до того, как уехал из страны.
Это мне было уже совсем плохо. Я совсем был уже в растерянности. Это было после интервью Гордеевой. Меня уже закрыли везде в кино и давали понять, что нет: «Нет. Вот так. Ты же все понимаешь». Мне очень жалко людей, которым приходилось это делать, потому что это очень поганое чувство, я уверен, очень поганое чувство. По сути дела, отречься от себя на самом деле. Это на самом деле очень большая пытка. Я сразу хочу сказать, что я никого не сужу, я всех понимаю. Я думаю, что они судят себя больше сами.
Но суть не в этом. И мы пытались пробить альбом, который тогда я заканчивал записывать первый свой в России. Ну и тоже нам дали понять, что ни ротации не будет, естественно. «Кто, Смольянинов? Ну ребят». Ротации не будет, понятно, концертов не будет. То есть я понимал, что перспективы, в общем, вполне конкретные – рано или поздно все закончится тюрьмой. Но сначала нет денег, нет работы, нет ничего, дальше тюрьма и так далее. Все по списку.
И я в душе стоял и просто, ты знаешь, я вот так, как Rain Man, качался под этим душем, потому что я не хотел выходить, я не понимал, куда я пойду теперь, что я буду делать. И звучала в голове вот эта фраза – «Помогите, помогите человеку, неужели, неужели вы не видите?». Причем я не себя имел в виду. Это было некое общее мое ощущение, вообще общее ощущение беды. Вот я возвращаюсь к этому все время, что мы как-то в этом во всем, в этой огромной катастрофе забыли, не все, конечно, но я говорю об основном публичном нарративе, мы забыли про простого, про самого обычного человека в быту, в реальности. Ну а потом просто я вышел и быстро очень написал эту песню.
Почему «Эльсинор»? Потому что очень много подкинуло подсознание. Очень часто для того, чтобы осознать настоящее, мы обращаемся к прошлому, к своему прошлому. Я также обратился к своему прошлому, к тому, что знаю, что читал. «Гамлет» – одна из любимейших моих пьес, одна из сильнейших пьес вообще мировой драматургии.
Почему? Потому что в ней все человеческие пороки, все проблемы выявлены, предъявлены, разобраны. И понятно, Эльсинор, Дания, тюрьма. Начинается все с Каинова греха. То есть это, по сути тела, Ветхий Завет, убийство родного брата. И дальше опять один против всех, как люди идут на компромиссы, что такое власть, цинизм, когда все ради власти, как женщина, сейчас уже можно говорить, не важно, там женщина или мужчина, запели. Компромисс с собственной совестью, Дания, тюрьма, порвалась связь времен, быть или не быть.
И в центре этого всего… Это происходит в этом мрачном, страшном замке Эльсинор, где ходят призраки, где никто друг другу не верит, где царствуют ложь, подлог, обман, манипуляции. Полоний – это такой, может быть, Сурков тогдашний.
Н. ЮРОВА: Я ждала этого сравнения.
А. СМОЛЬЯНИНОВ: Но слишком все очевидно.
Н. ЮРОВА: Я понимаю тебя, конечно.
А. СМОЛЬЯНИНОВ: Поэтому чего? Мне кажется, в самом вопросе уже есть ответ. Для тех, кто «Гамлета» читал, по-моему, все понятно. Для тех, кто не читал, почитайте обязательно. Может быть, тоже ответы найдете для себя. Но и главное, что в центре этого как раз человек, которому плевать на регалии, плевать на звания. Им движет любовь к отцу. Он скучает просто по отцу. И он хочет понять, как, ну неужели реально можно променять все, что у тебя было хорошего? Тебя же ждет теперь… Эти муки ада – это же образ, это когда ты больше не в ладу с собой. Подгнило что-то в Датском королевстве, распалась связь времен, да и вообще, как писал Филатов. По-моему, тут очевидное пересечение.
Но у меня там много есть отсылок к каким-то вещам, которые меня цепляли в детстве. Например, «Гости из будущего» был одним из любимейших моих фильмов. И «Прекрасное далеко», я был влюблен в эту песню, я был влюблен в эту Алису. Я верил в это, вообще, понимаешь, блин, верил. И опять, вот эта прекрасная Россия будущего, она уже вот тогда тоже была, вот это прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко, не будь ко мне жестоко, от чистого истока в прекрасное далеко, в прекрасное далеко я начинаю путь. Оказалось, что прекрасное далеко в реальности оказалось чудовищным настоящим, таким совершенно мутировавшим.
Мы сейчас будем снимать клип на «Эльсинор». У нас там будет Алиса Селезнева. Не буквально. Ну, увидите. Плюс там есть «Крылатые качели», тоже одна из любимейших песен моего детства, или Корней Чуковский, которые звонили и спрашивали: «Неужели все качели в самом деле погорели?» А ему говорили: «Успокойтесь. Все нормально. Все хорошо». Но оказалось, что нет, не все хорошо. Крылатые качели раскурочены, прекрасного далека нет, оно спряталось. Прекрасное далеко оказалось жестокой реальностью. Поэтому тут, по-моему, все довольно понятно.
Н. ЮРОВА: Давай какой-то последний вопрос будет такой на пофантазировать.
А. СМОЛЬЯНИНОВ: Не-не-не, подожди, давай про музыку.
Н. ЮРОВА: Ты еще про альбом не договорил?
А. СМОЛЬЯНИНОВ: Нет, конечно.
Н. ЮРОВА: Так договори. Что я сижу тебя перебиваю? А то пошла, пожалуй, сейчас с ребятами про Зеленского поболтаю. Я тут зря сижу.
А. СМОЛЬЯНИНОВ: Я понял-понял. Я немножко не в повестке. Но, короче, ладно. Падре, сейчас, я заканчиваю.
Н. ЮРОВА: Жги, жги.
А. СМОЛЬЯНИНОВ: Альбом называется «4», потому что так случайно получилось, что в нем оказалось четыре песни. По разным причинам. Во-первых, просто для меня это все заново, все сначала, все с нуля и очень много неизвестных в этом уравнении. И поэтому а) мне показалось, что это очень подходящий формат сейчас, б) мне просто совесть не позволяла думать про большой альбом во время войны, это как-то слишком праздничные мысли, скажем так. Потому что для меня любая музыка – это праздник и радость всегда, даже при всех сложностях.
Потом, мне сорокет исполнился. А потом, «четверка» в принципе мое любимое число. Я не знал, сколько будет песен. Я знал, что это будет EP, но я не знал, сколько песен на нем будет. Но когда я понял, что песни четыре, я вспомнил еще про японское суеверие. У них нет вообще «четверок» нигде. У них страшная тетрафобия, потому что звук «си», он обозначает и смерть, и четыре. Иероглифы разные, но у японцев речь появилась раньше письменности, поэтому они с большим… Они вообще во многом суеверные люди, в их традиции нет четверки.
Я подумал: «О, четыре, смерть. Смерть – это та сущность, которую нужно сейчас как-то, что ли, остановить, задобрить. Какая-то моя бескровная жертва». Ну вот какие-то такие мысли. Ну да, плюс «четверка» реально мое любимое число и цифра. Вот так вот все сошлось.
Потом БГ, когда мы уже свой делали, выпустил «Богрукиног», тоже сказал, что четыре – это прям то что надо, что EP – это то, что надо, и четыре песни. Я подумал: «О, это знак».
Там разные песни. Какие-то я сочинил до войны, какие-то уже во время войны. То есть две до, две во время. Я думаю, что никто не угадает, какие когда. Ну, я в принципе человек не самый лучезарный по природе и довольно хорошо чувствую происходящее. И я, честно говоря, жил с внутренним ощущением надвигающейся катастрофы – я не знал какой – довольно давно. Ну и плюс я сам был в личных каких-то очень сложных отношениях с собой. У меня была внутренняя своя война, своя борьба со своими демонами. И поэтому песни все такие замесные, скажем так. Вот замесные, да, густо замешанные на чувствах внутренних. Ну, собственно, и все про то, что происходит в каждом из нас, про то, что под поверхностью, то, что никто не видит.
Мне кажется, об этом всегда надо говорить, всегда давать человеку понять, что об этом надо говорить, об этом надо говорить. Если тебе херово, сочини песню, иди нарисуй картину. Выпускай это из себя. Говори сам с собой, говори сам с собой, говори, говори, говори, говори. Говори каждый день, говори, говори, говори. И завтра я приду и буду говорить: «Давай обнимемся. А как дела? Нужны мандарины? Что у вас происходит? Как вы живете?» И так далее и так далее. Каждый день, каждый день, каждый день. И потихонечку-потихонечку свет, он пусть и сквозь дымку, но тем не менее ты, по крайней мере начинаешь, его видеть.
Н. ЮРОВА: Спасибо, что досмотрели это видео до конца. Это был подкаст «Поживем-увидим». Пишите в комментарии, как вам интервью, кого вы хотели бы видеть гостями следующих эпизодов. Ставьте нам лайки, пишите комментарии, подписывайтесь на канал. Все это очень поддержит нашу работу. Спасибо, что вы с нами. Ваша «Новая газета Европа».