Кто такой Валерий Соловей? Медиаманипулирование, Друзья в верхах, Доносы, Эротизм Кубы
Сейчас Владимир Владимирович пытается повернуть вспять историю. Я знаю, что у него ничего не выйдет. Он нас всех наказал, но накажет он в конечном счете и сам себя тоже, потому что такие социально-политические процессы необратимы, они движутся только в одном направлении…
Подписаться на Alexandr Plushev
Поддержать канал Alexandr Plushev
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Всем привет. Вы смотрите канал Александра Плющева. Меня зовут Татьяна Фельгенгауэр. И специально для канала Саши я делаю проект «Кто такой?..». «Кто такой» у нас сегодня Валерий Дмитриевич Соловей, которого вы, конечно же, прекрасно знаете и о котором, я думаю, знаете не очень много. Я постаралась успеть понемножечку расспросить обо всем. Не судите строго, если о чем-то не успела спросить. У нас было не много времени. Но я надеюсь, что вам будет интересно. Ну и проверьте, поставили ли вы лайк.
Валерий Дмитриевич, во-первых, огромное спасибо, что нашли время со мной поговорить. Во-вторых, очень часто в комментариях к вашим эфирам или в чате – то, что я вижу, когда вы у нас в гостях, – обязательно найдется какой-то человек, который скажет: «Слушайте, откуда вообще взялся этот профессор Соловей? Что это вообще за человека?» И у очень многих людей есть впечатление, что вы так появились из ниоткуда вдруг и сразу же целый профессор Соловей с цитируемостью, фанатами, хейтерами. Все как положено у настоящей политической рок-звезды.
Я, может быть, чего-то путаю, вы меня поправите, но мне кажется, что в публичном поле так вот, чтобы широко все узнали, не широко известны в узких кругах, а вот так, чтоб в новостях просто везде рассказывали, ваше имя прозвучало в 2019 году, когда с вами закончили сотрудничество в МГИМО с какой-то вызывающей формулировкой прям очевидно по политическим мотивам. Но ведь до 2019 года тоже был профессор Соловей. Вот эта история с МГИМО, она как-то поделила вашу жизнь на до и после? Потому что после мы уже видели рок-звезду.
В. СОЛОВЕЙ: Татьян, спасибо большое за приглашение. Я с удовольствием отвечу на вопросы об этой стороне жизни. Об этой стороне обычно не спрашивают. Но вы меня заставили задуматься. Я знал, что мне придется покинуть МГИМО. У меня в этом не было никаких сомнений. Я должен был его покинуть раньше, потому что моего увольнения дважды требовал вице-премьер российского правительства. Он сейчас в отставке. Ректор ему отказал, сказал: «У меня нет оснований увольнять этого человека только за то, что он публично высказывает те взгляды, которые вам не нравятся». Отдаю должное ректору. Отдаю должное МГИМО, где меня терпели.
Но мой путь к публичности начался как раз благодаря «Эху Москвы». И начался он в 2014-2015 году. В 2014 году – по совпадению это произошло буквально за месяц-полтора до начала так называемой «русской весны» или до начала «возвращения Крыма в родную гавань», как это Путин определяет – я завел аккаунты в социальных сетях. Мне хотелось продемонстрировать самому себе, а также моим студентам, у которых я читал курс политического пиара и курс медиаманипулирования (так он и назывался), как с помощью социальных сетей можно влиять на аудиторию, как можно продвигать свою позицию в социальных сетях. И вот спустя год где-то меня стали приглашать на «Эхо Москвы». И не только на «Эхо Москвы».
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Манипуляция удалась.
В. СОЛОВЕЙ: На самом деле, не столько была манипуляция, сколько грамотная работа. Вполне себе грамотная и профессиональная работа. Это тот случай, когда сапожник оказался с сапогами. Очень часто люди учат тому, чего они сами не умеют или не в состоянии продемонстрировать. Я показал, что я умею это делать. А дальше пошло-поехало.
Меня уволили в 2019 году, но за год до этого я сказал жене, что это последний год, когда я работаю в МГИМО. Она спросила, почему? У меня такое твердое ощущение, что это произойдет. В этом учебном году имеется в виду. Это так и случилось на исходе учебного года. И я могу сказать, что я исчерпал себя в высшем учебном заведении. То есть у меня было и это ощущение исчерпанности того этапа моей жизни. Но МГИМО я очень признателен в высшей степени. Признателен МГИМО, признателен студентам. С бывшими студентами я до сих пор поддерживаю – с некоторыми, по крайней мере, из них – очень теплые отношения.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Вот все-таки одна история – писать блог и оставаться при этом преподавателем МГИМО и совсем другая история – становиться медийным человеком, когда уже и на улице узнают, и когда на интервью постоянно приглашают. Вы, я знаю, проводите встречи офлайновые, когда можно прям практически, как на концерт, купить билет. Вот это ж какой-то другой уже человек выступает, не тот, который шел в свое время преподавать.
В. СОЛОВЕЙ: Да. Я бы сказал, что открывается или новая ипостась, или новый аспект. Правда, офлайн-встреч я не провожу с начала пандемии. Это оказалось крайне затруднительно сперва, а потом вообще еще и рискованно. Сейчас это просто-напросто рискованно в первую очередь по политическим мотивам.
Да, открывается новая ипостась. Это то, что называют давным-давно в социологии «медиаинтеллектуал». И все более или менее известные в России люди, которые приобрели известность вот таким же образом, что и я, – это медиаинтеллектуалы. Как правило, часть из них – не все, но часть – имеет академическую выучку. Академическая выучка в этом смысле очень помогает.
Однако есть действительно существенная разница между изложением тех или иных интерпретаций, концепций для широкой аудитории и в академических статьях. И, честно говоря, сочетать это становилось лично для меня все тяжелее и тяжелее. В первую очередь, наверное, потому, что не хватало времени. Зато перехлестывал темперамент. У меня, несмотря на мое внешнее спокойствие и уравновешенность, очень сильный темперамент не только человеческий, но и гражданский. И многие вещи меня искренне возмущали.
Я имею в виду вещи, происходящие в России. Мне хотелось как-то на это откликнуться и хотя бы как минимум помочь людям понять, что происходит. Я полагаю, что это чрезвычайно важно. То есть это действительно гражданское просвещение.
А вторая задача – это поддерживать чувство оптимизма хотя бы какого-то, хотя бы искорку. В этом есть потребность, в каком бы состоянии ни находилось общество, где бы ни находились люди. Допустим, в концлагере. Вы помните, есть воспоминания о концлагерях, где говорилось, что главное – это не потерять надежду; сохранять реализм в оценке ситуации, но не потерять надежду. И я пытаюсь найти этот баланс между реализмом оценок и поддержанием хотя бы какого-то начала оптимизма в обществе.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Валерий Дмитриевич, поправьте меня, но мне кажется, что вы здесь немножко лукавите, потому что вы, конечно, еще и артист: просто подача материала от заголовка до самого перфоманса. Для вас это выступление артистическое или нет?
В. СОЛОВЕЙ: Татьян, я, честно говоря, в таких категориях, конечно, поначалу не думал. Но поскольку, еще раз, я преподавал пиар и кое-что в нем понимаю и кое-что понимаю как раз во влиянии… Потому что когда я читал курс медиавлияния, медиаманипулирования, там значительное внимание уделялось и межличностной коммуникации, то есть тому, как в беседе можно повлиять на человека, на группу людей. Боевого НЛП по Пелевину там не было. Хотя я знаю такие вещи, да.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Я не сомневаюсь.
В. СОЛОВЕЙ: Но их нет, на самом деле, смысла применять. И слухи об их действенности очень здорово преувеличены, могу вам сразу сказать. И мне хотелось производить наиболее сильное впечатление. Но для того, чтобы влиять на аудиторию, надо, чтобы как минимум она вас слушала. Для того, чтобы она вас слушала, существуют известные способы привлечения внимания.
Но я сразу хочу сказать, я не переходил ту грань, которую можно назвать «желтушной». Это уже когда кто-то перепечатывает, перепощивает мои материалы и дает соответствующие заголовки, которые я бы в здравом уме и твердой памяти никогда не дал. Но формируется-то образ по этим заголовкам. Вы прекрасно знаете, они кликабельны. И они очень хорошо продаются. Глупо это оспаривать, глупо с этим конкурировать и глупо это опровергать или ругаться на тех, кто это делает. Это все равно будет происходить вне зависимости от того, хотим мы этого или не хотим. Единственный способ прекратить был для меня – это замолчать. А замолчать я не мог. И не замолчу.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Но вас как-то задевает или обижает, или расстраивает, когда кто-то уже так вот как-то иронично, саркастично комментирует: «Ой, ну, профессор Соловей. Что, серьезно будем к нему относиться?» Вас это задевает?
В. СОЛОВЕЙ: Нет, меня это нисколько не задевает. Я отношусь к этому с иронией. Потому что первый вопрос, который я задаю сам себе и задал бы человеку: «А почему? Почему вы говорите то, что вы говорите? Почему вы направляете обществу такое послание?» И я могу привести пример. Я никогда ни о ком из числа тех, кто относится к оппозиционному лагерю, не говорил дурно. Никогда. Публично. Вы не сможете найти, за исключением одного эпизода столкновения с Гозманом (это было, по-моему, в 2011 году). Никогда. Я могу не соглашаться с той или иной точкой зрения, с той или иной оценкой, но я никогда это не переношу на личность.
А то, что я вижу в отношении себя, – сразу же это переход на личность. Это то, против чего я всегда предостерегал студентов и предостерегаю вообще тех, кто хочет меня слышать. Если вы хотите быть услышанными и влиять – не переходите на личности. Если речь не идет о врагах рода человеческого, давайте так. Но если речь идет о тех, кто номинально и фактически с вами находится в одном лагере и, может быть, станет вашими единомышленниками, и, может быть, вы будете вместе с ними двигаться к общей цели, то здесь никогда нельзя оскорблять людей. А это очень популярно в среде российской оппозиции. Но вот как раз именно я этого избегаю. И это тоже вызывает сильное раздражение.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Но, может быть, кто-то меняет свое отношение из-за, знаете, вот этих формулировок, что «у меня есть источники, но я их не назову». И постоянно создается впечатление, что а что там на самом деле-то происходит? Валерий Дмитриевич, что у вас на самом деле происходит в жизни?
В. СОЛОВЕЙ: Татьяна, есть источники, которые я не могу назвать. Из соображений даже не их безопасности (они-то надежно защищены), из соображений собственной безопасности. Да, такие источники имеются. Да, эти люди общаются со мной по той причине, что они мне доверяют. И это люди, доверие которых заслужить крайне сложно, и доверием которых я дорожу. Они заслуживают всяческого уважения, могу вам сказать. Они считают, что та информация, которую они мне сообщали и сообщают, она pro bono publico, приносит общественную пользу, потому что тот, кто предупрежден, тот вооружен.
И могу вам сказать, что благодаря распространению в ряде случаев этой информации удалось избежать некоторых довольно опасных решений. По очень простой причине. Потому что когда это становится достоянием общественности, об этом докладывают человеку, который принимает решения. Могу вам сказать, один из моих эфиров он смотрел онлайн. Это было очень интересно. Это для него колоссальная редкость. Он вообще не смотрит такие вещи. Ну, иногда ему показывают фрагменты. А тут он смотрел целиком от и до полностью.
Так вот, когда это становится ему известно, а он любит быть непредсказуемым (это его фирменная черта), он откладывает, отменяет то или иное решение. Я не буду называть, в каких случаях. Речь шла о нескольких очень важных кадровых решениях. Да, некоторые из них принимались – не кадровые, а другие решения – позже, спустя какое-то время. Но выигрыш времени тоже является важным.
Так что есть такие люди. Да, я из-за этого нахожусь под колпаком. Но дело в том, что современные коммуникаторы и современные системы связи позволяют вам при необходимости общаться с человеком, выйдя из-под наблюдения. Я уже не говорю о том, что существует эзопов язык, который прекрасно понимают те, кто общаются, и очень сложно понять, вообще врубиться в него, говоря студенческим жаргоном, тем, кто пытается это прослушать со стороны. Я уже не говорю о том, что прослушивают-то сейчас вообще очень много.
Так что это обычная вещь. Это то, что журналисты называют источниками информации, которые они не раскрывают, что вполне естественно.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Бог с ними с источниками информации. Давайте, далеко-далеко, в далекой-далекой галактике… Я подозреваю, что когда вы росли, таких слов как «политический пиар», «медиаманипуляции» не существовало. Хотя сами технологии, безусловно, были, никто не знал таких слов, и все это выглядело несколько иначе. Советское детство Валерия Соловья как довело его до исторического факультета МГУ?
В. СОЛОВЕЙ: До исторического факультета МГУ я успел поучиться еще в двух высших учебных заведениях. Так получилось. Правда, в обоих случаях это тоже были исторические факультеты. Это было связано с тем, что мои родители переезжали из города в город.
Я поступил в один вуз, но как раз когда я только начал учиться, они переехали в другой город. Я проучился на историческом факультете год, перевелся в тот город, где они жили (этот город называется Львов). А они через полгода перебрались в Москву. Вот так я переехал в Москву. Учился я одинаково хорошо везде вне зависимости от места. В Москве было, я бы сказал, интереснее учиться, потому что было больше известных ученых, больше библиотечные фонды, больше возможностей.
Я из очень простой советской семьи. Моя семья – это результат советской социальной мобильности. Отец был первым, кто в своей семье получил высшее образование (техническое). Мама получила среднее специальное техническое образование. Из больших семей. У них было много братьев и сестер. Классические семьи России и Украины. Потому что у меня смешанная семья: отец украинец, а мама русская. Хотя вырос я в русской культуре как раз, и дома всегда говорили по-русски.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А в итоге ваше тогда детство, получается, прошло в Украине?
В. СОЛОВЕЙ: Большей частью на Украине. И несколько лет мы жили на Кубе, где отец работал.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ничего себе простая советская семья.
В. СОЛОВЕЙ: Да, абсолютно. Там было много простых советских инженеров. Отец был консультантом у кубинского правительства по ряду технических вопросов.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А сколько вам было лет, когда вы попали на Кубу?
В. СОЛОВЕЙ: Татьяна, я там закончил школу. Там советская школа десятилетка.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А, то есть вы вполне себе взрослым человеком увидели Кубу.
В. СОЛОВЕЙ: Да. Я был подростком. И более того, место, где я учился, здание, оно описано в романе Грэма Грина «Наш человек в Гаване». Там дочка главного героя учится в иезуитском колледже. И вот этот иезуитский колледж впоследствии стал советской школой – средней школой при посольстве СССР в Республике Куба, – где я учился и моя сестра тоже. Сестра двумя годами младше меня. Потом мы должны были вернуться на Украину, но отцу предложили перебраться во Львов, а потом уже в Москву. Так мы все оказались в Москве.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Я еще попристаю по поводу Кубы, потому что это, конечно, удивительная вещь. Советский мальчик, школьник вдруг оказывается просто в другой вселенной, в другой цивилизации. Да, коммунистическая вселенная, но это все равно Куба. Это же вообще другой мир. Наверное, это же можно сойти с ума.
В. СОЛОВЕЙ: Это оказало очень сильное впечатление на мою дальнейшую траекторию. Для меня мир расширился. Я не хочу сказать, что рухнул «железный занавес», но он значительно отодвинулся. Он отодвинулся почти до Майами, потому что траверзе Гаваны – Майами. И море, люди, совершенно другой тип культуры. Я потом когда читал Маркеса, для меня это не было никаким магическим реализмом. Это было то, что я видел, то, в чем я жил, то, что я ощущал. Это было бок о бок рядом со мной. Вот у меня было полное ощущение – ну, это не ощущение, это реальность, – что я окунулся в другое социокультурное, культурное пространство, пропитанное, кстати, эротикой. Кубинцы очень, вообще латиноамериканцы…
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Старшекласснику, наверное, самое то.
В. СОЛОВЕЙ: Да. Но тяжело все это переносилось. Кубинцы же сексуально были гораздо свободнее зашоренных советских людей. Это не то, что можно назвать, собственно, сексом. Вот этот эротизм, он разлит в воздухе. Достаточно посмотреть, как ходят кубинки, кубинские женщины.
Там, кстати, женщины в дефиците всегда были. И их меньше, чем мужчин, традиционно. Поэтому они купались в мужском внимании. Там у любой, уж извините за прямоту, даже у самой страшной дурнушки всегда был выбор между поклонниками, она могла выбирать. И они купались в этом мужском внимании. Идет, допустим, девушка. Ей свистят вслед, но не для того чтобы обидеть, а для того чтобы выразить восхищение. Вот это было очень, конечно, непривычно.
И еще раз повторю, море, климат и какие-то вещи, наверное, связанные с наблюдением за тем, до чего может довести революция. Ты понимаешь, когда смотришь те здания, которые были построены в Гаване до революции, те автомобили американские, которые были в хорошем очень состоянии… Отец ездил, помню, на автомобиле – на «Кадиллаке» – с тремя кондиционерами. «Кадиллак» 57-го года такой роскошный с крыльями. И обит он был внутри кордовской кожей. Татьяна, вы можете вообразить, какая роскошь?
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Я теперь понимаю, почему вы в бабочке ходите, в костюмах прекрасных. Вас просто так воспитали.
В. СОЛОВЕЙ: Да, да. Вот еще лежит гаванская сигара, да.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Все понятно. Окей. Очень много вопросов сразу получили свои ответы.
В. СОЛОВЕЙ: Да. И это очень расширило горизонт. До этого мы жили в небольшом городке. И вдруг вы понимаете, что мир колоссален.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А за вами КГБшники ходили, следили?
В. СОЛОВЕЙ: Там? Нет.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Нет?
В. СОЛОВЕЙ: Нет.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А когда вы вернулись?
В. СОЛОВЕЙ: Нет. Это никому неинтересно. Таких советских людей было очень много, на самом деле. У нас просто не имеют представление об этом феномене советской экономической и технической помощи. Она была колоссальная. И огромное количество людей, десятки тысяч ездили в основном на крупные стройки: в Египет (Асуан), потом в Иране очень много до Исламской революции работало (строили металлургический комбинат), в Нигерии. Вот с Кубы мы должны были направиться в Чили. Была возможность, да. Там произошел как раз переворот. Так что вот эта часть жизни латиноамериканская закончилась.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Почему вы выбрали историю, а, условно, не стали специализироваться на Латинской Америке, коль скоро ваше формирование пришлось именно на кубинский период?
В. СОЛОВЕЙ: Теоретически я мог бы, наверное. И даже я размышлял о том. Когда я закончил уже учебу, я хотел пойти по академической стезе, что мне, в общем, удалось. Я мог выбрать один из институтов академических, куда бы поступил в аспирантуру. Но дело в том, что я все-таки учил английский язык в первую очередь, а не испанский. Если бы я учил испанский, я бы, наверное, пошел в Институт Латинской Америки, вполне возможно, – у меня были знакомые, которые пошли туда учиться в академическую аспирантуру, – и, может быть, там остался.
В общем, я доволен тем, что занимался отечественной историей, потому что мне повезло – я как раз писал диссертацию в то время, когда это еще не было в полном смысле слова гласностью, но архивы, как ни странно, стали приоткрываться. И я смотрел архивы. У меня был период, посвященный 20-м – 30-м годам. Тогда у меня были волосы. И вот я когда читал доносы…
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Видимо, в архиве-то все и остались эти волосы.
В. СОЛОВЕЙ: И, в общем, мне как-то многое стало понятнее, что же происходило с конца 20-х годов (так называемая революция сверху, подкрепленная революцией снизу). И это одновременно было неким проникновением в человеческую природу.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А вот доносы, которые вы читали, образца 20-х – 30-х и те доносы, которые мы видим сейчас (сейчас же публикуют периодически так называемые обращения граждан), похожи?
В. СОЛОВЕЙ: Да, они похожи. Терминология менялась. Тогда там намекали на причастность или не намекали, а прямо обвиняли в причастности к какому-то уклону. Сейчас обвиняют в антипатриотизме, в том, что разрушаете духовные скрепы, традиционные ценности. Но типологически доносы, я думаю, все похожие.
Но тут вопрос еще: кто и для чего доносы пишет? Потому что есть люди, которые пишут доносы ради искусства или потому, что желчь, они брызжут желчью, они не могут не написать. Что такое донос на Третьяковскую галерею? У человека желчь.
А были доносы – я с такими имел дело, я имею в виду читал, – когда люди боролись за какую-то позицию. Число привилегий было ограничено. Но в любой системе ограничено. В советской вы боретесь за заведование кафедрой, за профессорство, в конце концов за квартиру. И это, в общем, было заметно. Потому что еще были живы те люди, которые эту систему застали, которые не просто застали, а прошли через нее. Те бумажные сведения, которые я видел, они дополняли своими рассказами.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Валерий Дмитриевич, а вас вот с таким анамнезом – и Куба, и знание иностранного языка – когда-нибудь пробовали вербовать?
В. СОЛОВЕЙ: Нет, никогда. Никогда по отношению ко мне вербовочные подходы (такой жаргонизм профессиональный) не применялись ни российскими спецслужбами (или советскими), ни западными. Ни восточными тоже, впрочем.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А представляете, как это: и немножечко шпион.
В. СОЛОВЕЙ: Вы знаете, когда я был подростком, меня это интересовало. Вот эта романтика «Плаща и кинжала», «Семнадцать мгновений весны», «Наш человек в Гаване», которую читал на английском языке. Потом я очень радовался тому, что я не пошел по этому пути.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Скажите мне тогда. Вот еще тоже тема. Она гигантская, но я надеюсь, хотя бы немножечко поговорим. Интерес к религии и интерес к мистическому – они возникли примерно одновременно или это, может быть, вообще не связанные между собой вещи, или одно стало следствием другого?
В. СОЛОВЕЙ: Нет, они не связаны. Они находятся, что называется, в одном кластере, но не связаны причинно-следственной связью. Интерес к религии традиционной, к православному христианству у меня был довольно силен в конце 80-х годов и в начале 90-х. Это было связано и с тем, что церковь возвращала себе какие-то права, она возвращалась в публичное пространство (после 1988 года особенно заметно). Это первое.
И второе. С тем, что я работал вместе с человеком – это очень известный специалист по патрологии (или патристике), по учению по святым отцам церкви – и он оказал на меня влияние. И это влияние было довольно сильным. Он скончался несколько лет тому назад. Андрей Борисович Зубов его довольно неплохо тоже знал. И под его влиянием я стал проявлять к этому делу интерес. Помню, даже был и иподиаконом, то есть исполняющим обязанности диакона. Да, какое-то время провел в монастыре.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ого!
В. СОЛОВЕЙ: Да.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Прям жили в монастыре?
В. СОЛОВЕЙ: Да, жил в монастыре. Но не очень долго. Я не буду преувеличивать. Я все-таки понял, что это не мое. То есть не было интересно. И я пытался, но, видимо, я слишком рационален и скептичен для всего этого оказался.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: И поэтому ушли в мистику.
В. СОЛОВЕЙ: Нет, а интерес к оккультизму и мистицизму у меня возник несколько лет назад, причем он имел академическую подоплеку. Я знал, до меня доходили слухи, и надежная была информация о том, что некоторые из российских государственных деятелей – высокопоставленных чиновников и политиков – проявляют интерес к мистицизму, причем отнюдь не христианского толка, и к оккультизму тоже.
И мне пришло в голову – это как раз было в 2019 году, когда я расстался с МГИМО – я договорился с одним издательством предварительно, западным очень крупным издательством, почему бы не написать об этом книгу, такую нон-фикшн. Вряд ли это было бы глубокое академическое исследование, потому что здесь в архивах не поработаешь. Но тем не менее кое-какая информация была.
И вот когда я стал собирать информацию, вы знаете, передо мной открылась бездна. Получилось то, что называется «на ловца и зверь бежит». Ко мне обратились люди – видимо, им хотелось высказаться и поделиться, а не было с кем вообще, они не знали, с кем это обсуждать – поделиться в том числе информацией об этом. И мне многое стало известно. Гораздо меньше, чем известно этим людям. Естественно, когда я об этом рассказываю, я рассказываю всего лишь навсего тысячную. Но мне это показалось интересным. Это интересно, увлекательно и главное, что это проливает совершенно неожиданный свет на мотивы и на целеполагание части российской элиты.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: То есть вы сохраняете свою рациональность и исследуете это как некий феномен.
В. СОЛОВЕЙ: Да. Для меня это политико-социологический феномен. Я всегда говорю, что если люди принимают это для себя как действительное, то это на них влияет, несомненно. Если это на них влияет, то под этим влиянием они принимают некоторые политические решения. Но, правда, не скрою, что мне благодаря моим друзьям удалось увидеть пару раз или тройку раз вещи или оказаться в ситуациях, которым найти рациональное объяснение я не могу. И вряд ли оно вообще существует. Я не буду пересказывать.
Это не изменило все равно моего скепсиса вольтерьянского. Но я просто опять же как ученый хочу сказать, что есть области, куда наука совершенно точно не заглядывала или эти области для нее закрыты, зашифрованы в силу тех или иных причин.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А в итоге ваш опыт религиозный и ваш опыт мистический если сравнить, что больше на вас оказало влияния или произвело больше впечатления и что осталось как бы вашим?
В. СОЛОВЕЙ: Мой интерес к православию все-таки был очень наивным и таким гуманистическим порывом. Помните, на рубеже 80-х… Вы вряд ли, конечно, помните, но я думаю, что вам рассказывают, что на рубеже 80-х – 90-х годов была очень сильна романтическая безосновательная надежда, что если рассказать людям правду, открыть дорогу для традиционных религий, то люди преобразятся, произойдет такая метанойя (по названию знаменитого фильма Абуладзе), мы покаемся, преобразимся. И это было один из мотивов, движущих мною.
В 2019 году я, честно говоря, уже немного лучше понимал человеческую природу, и была 30-летняя история с конца 80-х годов. Меня интересовали все-таки более практические аспекты: не как использовать оккультные обряды, нет, а как их используют и с какой целью, вот влияет это или не влияет. Но потом в конце концов типологически ведь нет особой разницы. Если вы причащаетесь и совершаете оккультный обряд, на самом деле, вы пытаетесь взывать к неким лежащим вне сферы человеческого сверхнормальным силам.
Да, идет дискуссия. Но эта дискуссия – старый спор славян между собой, потому что это дискуссия о влиянии всегда. Это дискуссия о влиянии, о ресурсах. Но типологически это одно и то же.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Если говорить про 80-е и 90-е, я довольно часто слышала, особенно в 90-е, люди, которые оказались в новых условиях, в новой стране, в новом мире и которые были достаточно успешны, которые смогли понять, как жить и добиваться успеха, многие из них заинтересовались еще и всякими тайными организациями. И даже некоторые можно без кавычек (условный Rotary club). И это было супермодно, дико популярно. Вы в то время чем-то таким интересовались? Или это как-то прошло мимо вашего внимания?
В. СОЛОВЕЙ: Этим я тоже не интересовался. Я знал о том, что этот интерес существует, и относился скептически, потому что, с моей точки зрения, это было очковтирательством. На 99,99 это очковтирательством и оказалось. Но теперь я знаю, что существуют в том числе и такие организации тайные или непубличные. Некоторые из них весьма влиятельные.
Но дело в том, что наших соотечественников в них не принимают, Татьяна, за редчайшим исключением. Наши соотечественники, особенно высокопоставленные офицеры ФСБ, очень пытались в конце нулевых и начале второго десятилетия XXI века войти в эти организации. Они готовы были платить огромные деньги, потому что это означало бы вход в элиту и это означало бы влияние. Но именно поэтому, что ими двигали, я бы сказал, вполне себе меркантильные мотивы, им этого не позволили.
Я обычно в этих случаях вспоминаю знаменитую повесть – для меня она знаменитая – Пелевина «Волшебная лампа Мафусаила, или Крайняя битва масонов с чекистами». Вот могу вам сказать, эта повесть абсолютно точно описывает реальную ситуацию. Недовольство чекистов, что их не приняли в эти непубличные организации.
Таких организаций где-то около полутора дюжин. Некоторые из них влиятельные, некоторые довольно многочисленны. Но все равно счет идет на сотни, максимум на тысячи людей. А некоторые совсем крошечные. Да, они существуют. Но нашего брата там не жалуют. Не то что уж совсем нет русских. Есть, я знаю. Я знаю, допустим, пару-тройку человек, которые являются членами этих организаций. Но в мировое правительство я нисколько не верю. Потому что эти организации не составляют никакого мирового правительства.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Хотела еще, знаете, узнать, как вы шли и развивались в вопросе разделения: русский, российский, русский как национальный? И были ли у вас какие-то дрейфы из национального в националистический? Потому что, я так понимаю, и среди ваших студентов были люди правых взглядов. Как с этим обстояло дело? Когда вообще начали задумываться об этом? Человек, который родился в Украине, успел пожить на Кубе, поучиться немного во Львове и потом оказался в Москве.
В. СОЛОВЕЙ: Для того, чтобы стать националистом, как раз нужен горизонт и как раз нужно окунаться в иноэтничную или неавтохтонную среду. Я впервые почувствовал, что что-то не то происходит в Датском королевстве (в Советском Союзе), когда в 1979 году в составе стройотряда из Львова мы поехали в Вологодскую область. Причем не в Вологду, а вот именно в глубинку. Я с ужасом увидел, как скверно живут люди. По сравнению с Украиной, это была какая-то адова нищета. И меня это очень задело, по-человечески задело. Я это не осмысливал в этнических категориях ни в коей мере тогда, но меня это задело.
Потом уже гораздо позже, уже во времена перестройки, я стал интересоваться этничностью. Но меня интересовал все-таки национализм как академического ученого: почему это происходит, почему люди становятся националистами, почему некоторые национализмы становятся влиятельными, а другие не становятся влиятельными. Я написал несколько книг на этот счет. Одну книгу написал с сестрой.
И вот в результате академических исследований я пришел к выводу, что русские, вот именно русские как большая этническая группа, они не очень склонны к национализму. То есть есть устойчивое сообщество (где-то до 15%), которое готово поддерживать политические лозунги русского национализма. Но для всего общества это вряд ли приемлемо, потому что для общества важнее даже не, скажем, либеральные или демократические, а социальные лозунги. Это было заметно уже с конца 90-х годов.
И для меня, на самом деле, национализм свелся к очень примитивному вопросу: а вообще, люди хотят жить лучше. Вот, наверное, это вопрос коренной, оказывается, для всех идеологий. Да, я себя называл националистом. Я считаю, что толика национализма абсолютно необходима человеку вне зависимости от его политических идеологий: либерал он, консерватор. Толика национализма.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Но подождите, а вы как для себя решили, что вы украинский националист или русский националист? У вас же были опции.
В. СОЛОВЕЙ: Русский. Если бы я жил на Украине, Татьяна, возможно, я бы самоопределял… Это вопрос самоопределения и того, признают ли твое самоопределение другие. Допустим, негру преклонных годов… Очень часто вспоминают Пушкина. Но негру преклонных годов можно объявить себя русским националистом. Но вот окружающие-то его воспримут в таком качестве или нет? Я уж не говорю о том, что воспримут ли они его вообще как русского. Хотя я знаю немало иностранцев – я-то уверен, как и вы, – которые говорят по-русски правильнее и грамотнее многих наших соотечественников.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Знаю таких немало.
В. СОЛОВЕЙ: Да. И гораздо лучше знают русскую культуру, чем люди номинальные носители этой культуры. И с националистами я всегда говорил: «Слушайте, вы понимаете, если вы хотите чего-то добиваться, какого-то успеха, вы этим людей не заведете. Эти лозунги не обладают мобилизационной силой. Надо говорить о другом: о нормальной жизни, о политических свободах».
Это людей занимает. Они хотели бы лучше жить. Люди не знают, что это либеральные, но они их приемлют. Допустим, свобода передвижения, свобода покидать Россию, в конце концов свобода приобретать и пользоваться валютой. Это, на самом деле, либерально-экономическая свобода. Для меня как для советского человека явилось некоторым важным сдвигом, важным открытием.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Мне кажется, что вы вкладываете в национализм совсем не то, что некоторые ваши студенты в итоге вложили в национализм.
В. СОЛОВЕЙ: Я вкладываю скорее политическое и гражданское содержание. Это классическое деление на национализм политический и гражданский, что суверенитет принадлежит нации. Вот концепция народного суверенитета – он принадлежит нации. Нация может быть полиэтничной. Но дело в том, что даже если она полиэтнична, она все равно окрашена в какие-то этнические цвета. Да, мы можем сказать, французская нация полиэтнична. Но они говорят по-французски. Это очень важно. И они должны быть политически лояльны своей стране, ее основным ценностям.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Здесь же вопрос в том, что в Российской Федерации полиэтничной, многонациональной, многокультурной говорят на русском, да, но сохраняют ли национальную идентичность?
В. СОЛОВЕЙ: Мне кажется, что это не проблема: должны сохранять свою идентичность или не хотят. Есть люди, которые хотели бы ассимилироваться. Мы их знаем. Такие люди есть. Но, правда, нет никакого желания ассимилироваться в народ, который, может быть, и многочисленнен, но не очень удачлив и не выглядит сильным. Желания нет ассимилироваться. Но если они хотят ассимилироваться – пожалуйста. Но сохранять свою идентичность культурную, языковую – ради бога. Но при этом вы должны признавать некие общеразделяемые политические символы, набор ценностей. Это и есть политическая нация.
И, конечно, должен быть lingua franca, язык общения. При Советах его называли языком межнационального общения. Сейчас это просто страновой язык. Ну, русским у нас владеет больше 99%. Так что русский язык – это, конечно, безусловно, lingua franca. В этом смысле и говорю, что это окрашено в русские цвета еще почему? Потому что когда мы учимся с вами в школе и мы проходим с вами курс литературы, слушайте, это курс русской литературы. Это русский литературный и культурный стандарт задается.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ну и историю в основном отечественную учим.
В. СОЛОВЕЙ: И историю, абсолютно верно. Я сейчас на обсуждаю, хорошо это или плохо. Но такой стандарт задается. И он неизбежно задается, если вы хотите, чтобы нация сохраняла некое единство и некую гомогенность.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ваши студенты вас расстраивали, если уходили куда-то в своих размышлениях, а потом и в действиях не совсем в ту сторону, скажем так?
В. СОЛОВЕЙ: Нет, я не считаю, что они должны были следовать по моему пути. Это путь, который приемлем для очень немногих, тот, по которому пошел я. Я бы сказал, для очень-очень немногих. Я студентов пытался учить. И учил я их неплохо. То есть комплексом профессиональных знаний. Одновременно я пытался рассказывать им о том, как устроено общество, и о важности правильного выбора. Но всегда подчеркивал, что выбор делаете вы, но, когда вы его делаете, вы, пожалуйста, постарайтесь не ошибиться на перекрестке. То есть политической агитацией или даже, скажем, агитацией…
Ну, агитацией за определенные ценности я занимался. Да, это правда. Я говорил, что это должны быть такие ценности порядочности в первую очередь, эффективного труда. Хотите, такая доморощенная версия протестантской этики. Но я в прекрасных отношениях и с теми, кто пошел в бизнес, и с теми, кто пошел служить государству. И с такими общаюсь. Сейчас, естественно, реже, чем прежде. Они сами уже опасаются по понятным причинам. И с теми, кто стал фрилансерами. Поддерживаю хорошие отношения вне зависимости от сделанного ими выбора. Это очень важно. Я на этот выбор никогда не пытался повлиять.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Про политику вы упомянули. Реальной политики в вашей жизни было довольно много. Но когда она появилась? Условно, одна история – когда вы работаете в предвыборном штабе главы «Партии роста», и совсем другая история – когда вы идете, не знаю, в 1991 году к Белому дому. И то, и другое – политика, реальная политика, и активное участие в политике. Как у вас это было? И как это менялось?
В. СОЛОВЕЙ: Это было периодами. Это было в начале 90-х. Меня это очень занимало. Но тогда, я думаю, я находился в общем потоке. Это были охваченность, энтузиазм, большие надежды (большей частью несбывшиеся, но эти надежды были). Это и привело меня к Белому дому. А я был там 19 августа. Правда, с палочкой – мне накануне сняли гипс. Так получилось. Поэтому долго я там находиться не мог.
Я, кстати, не был сторонником распада Советского Союза. Мне казалось, что было бы лучше его сохранить. Я понимал, что Прибалтика, как она тогда называлась, она все равно уйдет, это неизбежно и, видимо, с высокой вероятностью уйдет также и Закавказье. Было понятно, что они не хотят жить вместе с нами. Но если не хотят жить вместе, зачем их насиловать, зачем использовать оружие, силу, если это все равно приведет только к негативным последствиям и вряд ли добавить любви? Вместе с тем я считал, что сохранение части Советского Союза, в первую очередь в лице трех славянских республик и, возможно, Казахстана – это такой план Солженицына, можно сказать, – это было бы, наверное, на пользу.
Но получилось так, как получилось. Я принял эту реальность. Процессы такого сорта необратимы. Вот сейчас Владимир Владимирович пытается повернуть вспять историю. Я знаю, что у него ничего не выйдет. Он нас всех наказал, но накажет он в конечном счете и сам себя тоже, потому что такие социально-политические процессы необратимы, они движутся только в одном направлении.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А в 1993 году политика вас захватила еще раз?
В. СОЛОВЕЙ: Я испытывал большой интерес к политике, я был охвачен. Мои симпатии, не буду скрывать, были на стороне оппозиции. Но дело в том, что я-то оппозицию эту знал, я знал ее чуть-чуть изнутри, я наблюдал. И могу вам сказать, я уже тогда понимал, что если бы эти люди – оппозиция – оказались у власти, могло бы стать гораздо хуже.
То есть мне не нравилось, что Борис Ельцин использовал сильнодействующие средства. Я уверен, что можно было обойтись без них, пойдя на всеобщие выборы (досрочные президентские выборы и парламентские), что это был очень неплохой вариант, так называемый «нулевой вариант», который мог бы привести к более или менее приемлемому разрешению всего того клубка противоречий, которые сформировались в российском обществе.
И тогда 1993 год меня научил, что может получиться так, что правда не находится ни на одной из сторон конфликта. Это очень важно понимать. Или что обе стороны конфликта – это не спор ангелов и демонов, они могут стоить друг друга. Это были такие тоже грустные наблюдения. Но это скорее, знаете, Татьян, наблюдения за человеческой природой, чем за политикой.
И потом уже спустя годы я довольно тесно общался с людьми, которые тогда составляли команду Ельцина, и с теми, которые были на стороне Хасбулатова. И они говорили мне постоянно, что, если бы была возможность, они бы поступили иначе, что они совершили, с их точки зрения, ошибки. Потому что вот эта логика политической борьбы вовлекает тебя, и ты перестаешь логически, рационально оценивать ситуацию, ты движим эмоциями, обидой и, конечно, стремлением к власти, безусловно. А в России полнота власти – это приз.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: 30 лет прошло с 1993 года. Спустя 30 лет все еще ваши симпатии на стороне Хасбулатова?
В. СОЛОВЕЙ: Нет, они давно не на стороне Хасбулатова и Руцкого, потому что, еще раз, я их немножко знаю. И людей, которые были на их стороне, я тоже немножко знаю. И я, к сожалению, представлял, чем это может закончиться. Я боюсь, что было бы гораздо хуже.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А 1996 год?
В. СОЛОВЕЙ: В 1996 году, я считаю, победа Зюганова пошла бы на пользу России, по всей видимости. Это был бы нормальный ход, когда страна качнулась влево. Я в то время очень много общался с западными инвесторами, которые приехали как раз перед президентскими выборами. И вы знаете, что меня удивило? Это были представители крупнейших инвестиционных банков американских. Они говорили, что очень спокойно относятся к перспективе победы Зюганова, потому что они не считают его коммунистом, и они считают, что они смогли бы найти с ним общий язык. Ну и коммунисты, судя по тому, как коммунисты себя повели в дальнейшем, мне кажется, были открыты к широким компромиссам.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Но вы голосовали не за Зюганова.
В. СОЛОВЕЙ: Нет, я не голосовал за Зюганова.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Вы вообще на выборы всегда ходили, когда была возможность?
В. СОЛОВЕЙ: Нет, не всегда. Не буду скрывать, не всегда. Ну вот с нулевых годов я стал ходить. Двое выборов я пропустил. Я, правда, Татьян, не помню почему.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Я думаю, что были на то причины.
В. СОЛОВЕЙ: Да. Личные какие-то. Вряд ли это было принципиальной позицией.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А комсомольская организация, вступление в партию?
В. СОЛОВЕЙ: Я был в комсомольской организации. Я даже входил, по-моему, в комитет комсомола у себя на курсе. Но карьеру по этой линии я никогда не делал и не хотел. И в партию я тоже не вступал и даже не подавал заявление. Мне это было не очень интересно.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Но уже, видимо, время такое было, что можно было карьеру делать…
В. СОЛОВЕЙ: Да, можно было уже вполне обойтись без этого. Но и я просто смысла особого не видел. Я предполагал вести такую довольно умеренную и скромную жизнь книжного червя, недооценивая свой темперамент. Темперамент бы мне все равно не позволил. Но я тогда жил такой vita contemplativa, созерцательной жизнью: архивы, библиотеки. Но, правда, отдавал должное алкоголю и прекрасному полу, не буду скрывать.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ой, а давайте поподробнее. Вот вы были таким отличником-занудой или на самом деле вы хорошо учились, но при этом еще пили, курили и тусовались?
В. СОЛОВЕЙ: Да, пил, курил, тусовался.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Куба. Это вот я чувствую.
В. СОЛОВЕЙ: Вел довольно разгульный образ жизни, не буду скрывать. Но это мне не мешало учиться очень хорошо.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Друзей как заводили, учитывая то, что много переезжали?
В. СОЛОВЕЙ: Да, у меня были очень хорошие друзья в университете. Правда, отношения мы не поддерживаем сейчас. Они несколько лет назад прекратились по политическим мотивам, потому что некоторые из моих друзей оказались на стороне Владимира Владимировича, безусловно считая его светом и спасением для России, а я придерживаюсь противоположной точки зрения. Но друзья мои не оказались готовы переступить через этот барьер.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Тяжело вот таких старинных друзей, друзей молодости терять сейчас?
В. СОЛОВЕЙ: С возрастом привыкаешь к потерям, Татьян, и понимаешь, что они неизбежны. И это еще один повод поразмышлять о человеческой природе.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Во взрослом возрасте вы заводили друзей? И вообще, как-то с годами с людьми проще сходиться или, наоборот, вы предпочитаете немножечко расстояние держать?
В. СОЛОВЕЙ: Мне не сложно сходиться с людьми. Я легок на подъем, легок на язык. Я довольно обаятелен, могу вам так сказать, охотно общаюсь. Но это не означает, что я легко обзавожусь друзьями. С возрастом это непросто. Но у меня, правда, есть очень хорошие друзья, крайне надежные, которые мне оказали бесценную помощь и поддержку в самых тяжелых ситуациях. И ими я обзавелся уже в более чем зрелом возрасте.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Вы никогда не хотели уехать и жить в какую-то другую страну?
В. СОЛОВЕЙ: Нет. Мне бы хотелось проводить, возможно, часть времени в какой-то другой стране, но вряд ли долго. Мне, скорее всего, было бы скучно.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Почему?
В. СОЛОВЕЙ: В России ты живешь с ощущением напряжения. Это стресс, я понимаю, но тем не менее, говоря слогом русских офицеров начала XX века, это шлифует кровь.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Из-за того, что у вас академическая карьера (университет, аспирантура и прочее-прочее), я правильно же понимаю, что вы не служили в армии?
В. СОЛОВЕЙ: Нет. Я проходил военную подготовку. Я был офицером запаса. Кстати, специалистом по спецпропаганде. Это так называлось.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Вы что, политрук?
В. СОЛОВЕЙ: Нет, спецпропаганда – это те, кто должен был разубеждать американских солдат и морячков воевать против страны победившего социализма.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ой, даже интересно. И как же предлагалось их распропагандировать?
В. СОЛОВЕЙ: Это бредово. Татьян, честно, бредово. Это никакого отношения, мне кажется, к реальности тогдашней не имело. Но это называлось «отбывание номера». Мы писали листовки на английском языке.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Тут да, английский язык-то наверняка вам пригодился. Но в целом, когда в школьника, в подростка пытаются запихнуть вот эту политинформацию, вы как к этому относились, как это воспринимали?
В. СОЛОВЕЙ: Я, наверное, все-таки от природы был наделен способностью логически мыслить. Я очень много читал. Я был книжным червем в детстве, в подростковые годы. У моих семей – вот по маминой линии и по папиной – очень сложная и тяжелая биография.
Отцовской семье пришлось бежать от преследований. Их успели предупредить ровно за сутки до того, как их хотели отправить в Сибирь. Они снялись. А отцу был тогда год. Вот годовалого ребенка несли на руках. И они пешком уходили. Они ушли в Донбасс, потому что тогда не было паспортов и проще всего было спрятаться на стройках социализма.
И отец мне намекал на некие сложные обстоятельства. Я видел, что он очень критически относится к советскому строю, к коммунистической власти. Но окончательно вот эту часть семейной истории он мне рассказал только после 21 августа 1991 года.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А почему их хотели сослать в Сибирь?
В. СОЛОВЕЙ: Потому что они были зажиточные. Это был достаточный критерий. Сейчас я не знаю, сохранился ли их дом, где жила семья. То есть до начала специальной военной операции дом был цел совершенно точно. И в этом доме жили три или четыре семьи. То есть дом был обширный. Но у них там было, по-моему, семеро детей в семье. Так что для них как раз в самый раз.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ну да, когда родители так настроены…
В. СОЛОВЕЙ: А поскольку военная операция просто паровым катком по этому городу прокатилась, то я не уверен, что это семейное гнездо сохранилось.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Я просто размышляю в слух, что когда родители, пусть и типичные советские граждане, имеют такую семейную историю, наверное, они ребенка не воспитывают суперидеологизированным.
В. СОЛОВЕЙ: Абсолютной преданности нет. Более того, потом уже спустя годы, будучи студентом, я высказывал разного рода суждения. Они, наверное, носили обычный характер для молодежи, но могли рассматриваться как сомнительные. Любил анекдоты о Брежневе. И потом мне рассказали уже спустя десятилетия, что мое архивное дело, связанное со студенческими годами, оно было пухлое от доносов, гигантское, больше гораздо, чем у других студентов, и там было резюме в конце: «Потенциально склонен к антисоветчине». Не антисоветчик, что интересно. То есть я диссидентом никогда не был, хотя с некоторыми из них…
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А самиздат читали?
В. СОЛОВЕЙ: Да, читал. Солженицына не читал – мне как-то не повезло. А вот читал Зиновьева «Зияющие высоты». Это тот самый случай, когда тебе книгу дают на ночь. Но не скрою, я с неменьшим интересом читал и «Камасутру», которую мне тоже дали на ночь.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Я стесняюсь спросить, это уже все происходило в Москве или все еще на Кубе?
В. СОЛОВЕЙ: Нет, в Москве. Нет, на Кубе бы это не произошло. Там все-таки было больше контроля и было больше доносительства. В таких, как их называли, «советских колониях» оно, в общем, процветало.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Вот сейчас, оглядываясь назад, во-первых, какой город или какое место вы назвали бы своим домом и своим родным местом? И было ли когда-нибудь у вас такое сомнение, и вы сейчас, оглядываясь назад, думаете: «Да, где-то свернул вот в этом конкретном месте не туда»?
В. СОЛОВЕЙ: Татьян, вот никогда сомнения и даже намека на сомнение не было. Я шел в правильном направлении. И оглядываясь, я удивляюсь, как я выруливал именно в ту самую точку, куда мне надо было прийти и идти именно по той дороге. Были зигзаги, но, в общем, они становились все меньше, и я шел именно по правильному пути.
Что касается родного города. Я считаю родным городом Москву. Хотя мне было очень тяжело в Москве адаптироваться. Но мне очень нравился Львов. Это совершенно замечательный город. И я долго по нему тосковал. У меня была ностальгия по Львову.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ну, так тогда и запишем. Так и остается Валерий Дмитриевич Соловей с двумя родными местами и с двумя странами – Украиной и Россией.
В. СОЛОВЕЙ: Да, это будет точным резюме. Спасибо.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Спасибо огромное, что досмотрели до конца. Напишите, как вам это интервью, узнали ли вы что-то новое, удивительное, неожиданное. Может быть, ваше отношение к Валерию Соловью поменялось после этого разговора. Ну и не забывайте подписываться на канал Александра Плющева. И буду благодарна, если подпишитесь на мой канал. Кажется, в описании должна быть ссылка. Увидимся совсем скоро. Пока.