«Хочу сказать. Ларина» с Александром Атанесяном

Ксения Ларинажурналист

Александр Атанесянпродюсер, режиссер, сценарист

Сегодняшняя власть — карикатура на сталинскую власть, история повторяется в виде фарса. Это страшно, но очень смешно за ними наблюдать. Это заседание, которое они проводят, достаточно посмотреть на эти лица — смешнее них были только политбюро брежневской эпохи и гонки на лафетах по Красной площади, когда умирали один за другим…

Подписаться на канал Ксении Лариной

Поддержать канал Ксении Лариной

К.ЛАРИНА: Добрый вечер, дорогие друзья, добрый вечер, добрый день, доброе утро, потому что мы все в разных часовых поясах, и уж нашему гостю я точно говорю «доброе утро», поскольку он находится по ту сторону океана, в Калифорнии, Соединённых штатах Америки. Александр Атанесян, наш гость сегодня, приветствую, Саша, здравствуйте. Уж не знаю, наверное, на «ты» надо говорить, зачем прикидываться, да?

А.АТАНЕСЯН: Да, тем более знакомы.

К.ЛАРИНА: Александр Атанесян, сценарист, режиссёр, продюсер многих очень популярных картин в России, я когда писала анонс сегодняшней встречи, конечно же, назвала и «24 часа», и «Летний дождь», и, конечно же, те самые «Сволочи», которые стали таким вот знаковым скандалом времени. И сегодня все те преступления, в которых когда-то обвиняли авторов этой картины, Александра Атанесяна и сценаристов, и участников, и артистов – всех, кто этот фильм создавал, обвиняли и в русофобии, и в очернении истории, и в глумлении над великой Победой, и прочее, прочее, прочее – как раз все самые модные преступления, все самые модные болезни сегодняшнего дня. Друзья, перед тем, как начать разговор, я хочу, конечно же, напомнить нашим зрителям и подписчикам, что мы существуем за счёт полного зала, поэтому чем больше лайков вы нам поставите, тем больший зал мы соберём в нашем сегодняшнем эфире, тем больше нас посмотрят. Конечно же, ждём новых подписчиков, спасибо тем, кто присоединяется к нам, конечно же, ждём ваших вопросов. Чат трансляции открыт, работает для всех безо всяких фильтров, поэтому, конечно, присылайте все ваши вопросы нашему гостю. Мой первый вопрос, конечно же, про войну, чтобы понять, как этот год был прожит тобой. Как ты эту войну в себя впустил, как ты её чувствуешь на себе, как она тебя изменила и что она изменила вокруг тебя и в твоей жизни?

А.АТАНЕСЯН: Ой, в кино мы стараемся начинать съёмку с лёгких сцен и потом переходим к тяжёлым, чтобы актёры разогнались, привыкли друг к другу, даже я бы сказал, с монтажных – а ты так с места в карьер, самый тяжёлый вопрос. Знаешь, с одной стороны, я не удивился – то есть, я вообще этот вопрос разделил бы на две части, моё эмоциональное отношение и моё интеллектуально- аналитическое отношение. Если говорить об эмоциях, это, конечно, я не привык плакать, но я, конечно, плакал. У меня братья в Киеве, братья в Одессе. У меня любимый друг и учитель Рома Балаян в Киеве, замечательный режиссёр, если молодое поколение его помнит. И куча друзей, огромное количество. И я там снимал, кстати, упомянутый тобой «Летний дождь» на 90% снят в Киеве. В своё время Роме Балаяну помогал продюсировать, присылал заказы, мы там фильм Аркадия Яхниса…

К.ЛАРИНА: Извините, 30 секунд. Не волнуйтесь, мы не на телевизоре, люди все с нами, никуда не денутся абсолютно. Простите пожалуйста, не волнуйтесь, всё нормально.

А.АТАНЕСЯН: … интеллигенция. А все остальные люди – фанатики, слуги Молоха. Хотят крови, хотят развлечений, хотят победы. Ну страшно, страшно. Но я всё равно по-другому отношусь немножко.

К.ЛАРИНА: Что? Сейчас идём. Мы вернулись? Друзья, мы вернулись, пожалуйста, оставайтесь с нами, не уходите. И те, кто остался с нами, пожалуйста, скорее верните тех, кто попытался увернуться от нашего эфира, кто попытался сбежать из зала. Всё-всё, продолжаем, кино идёт, всё идёт, дорогие друзья, вернитесь в зал, всё нормально, механик пришёл в себя, всё работает, всё есть. Итак, Ксения Ларина – это я, Александр Атанесян – мой сегодняшний гость, мы начали наш разговор с вопроса, как изменила жизнь нашего гостя эта война, как он её понял, услышал в себе, почувствовал, как он её принял. И конечно же, остановились на киевских друзьях, на друзьях и родных в Одессе и Киеве, вспомнили Романа Балаяна, который замечательный режиссёр, киевлянин, для него это просто катастрофа – то, что сегодня происходит. Ещё раз напомню, что Александр Атанесян вспоминал картину «Летний дождь», которая целиком и полностью снималась как раз в Киеве.

А.АТАНЕСЯН: Да, все павильоны там были построены, в Киеве, и Рома был, его первый опыт исполнительного продюсера, потом он стал продюсировать. В общем, с Украиной, с Киевом у меня связано очень многое. У меня брат там учился, и бабушка переехала к нему на время учёбы, И каждое лето я отдыхал в Одессе после школы, в течение многих лет, всю практически свою юность. Поэтому это такое родное место для меня. Вообще сам факт того, что произошло в голове, точнее, в сердце не укалывается. В голове укладывается, в голове укладывается, потому что я принял решение о переезде 22 февраля 14 года. Как только я понял, что вот «их там нет» и эти зелёные человечки являются десантом, как только я понял, что это интервенция в Крым, никаких сакральных мыслей по поводу «Крым наш» у меня никогда не было, я это как бы не мог принять, я тут же позвонил в аудиторскую компанию, сказал, я закрываю свою продюсерскую компанию, и тут же позвонил риэлтору, сказал: «Ставь квартиру на продажу». Это было решение принято в 14 году, понадобился ещё год, пока это всё закрылось, продалось, подчистились хвосты всякие, обязательства, и в 15 году я уехал в Грузию, а в 16 уже переехал в Америку. То есть, для меня тогда было понятно, что этим всё не закончится. Тогда уже было понятно, хотя понятно было уже и раньше. Я снимал картину «Убить короля», которая вышла в прокат под названием «Близкий враг», в Грузии, в 2008 году, за три месяца до конфликта, до вторжения. И тогда Грузия уже предчувствовала вот это, тогда были довольно напряжённые отношения, тогда уже самолёты не летали в Грузию, ехали либо через Ереван, либо через Стамбул, и это была картина, которую финансировала компания Sony, американцы, они тогда очень удивлялись, почему такие сложности. И для этого фильма мы тогда привозили из Киева всю технику, потому что в Грузии не было тогда возможности обеспечить нас техникой. Из Киева это было отправлено в Одессу, из Одессы в Батум на корабле – были и тогда такие уже очень тесные связи с Украиной. И губернатор Аджарии устроил приём для всей съёмочной группы, это около ста человек было. Они накрыли столы, как это умеют делать в Грузии, и он сказал замечательный тост. Он сказал, что вот вы, кинематографисты, сегодня совершаете подвиг, объединяя наши народы. Ваш проект перекидывает мост из России в Грузию. Передайте, пожалуйста, вашему президенту, если вы хотите завоевать Грузию, пришлите десант из двух тысяч российских девушек, и мы сдадимся. Они были настроены на любовь, понимаете, вот на радость, на гостеприимство. Десант из 2000 российских девушек мог завоевать Грузию намного быстрее, чем любая армия мира, намного эффективнее. Потому что они завоевали бы страну любовью, а не пулей, и не вызвали бы зло, а вызвали бы только желание ухаживать за этими девушками и делать их предложение. Тогда уже предчувствие войны – оно витало. Тогда уже было ясно, что что-то произойдёт. Ну, а в 14м всё стало ясно.

К.ЛАРИНА: Называешь города, которые кровные твои – начали с Киева, Одесса, Тбилиси, Ереван – это всё города, которые так или иначе испытали на себе и в течение 20 века, что такое советский сапог, что такое армия-освободитель. Я знаю, что ты всю свою советскую жизнь в этом ощущении тоже жил и понимал, в какой стране ты находишься. Мой вопрос, возможно было (хотя, конечно, отвечаю – возможно, если рядом Параджанов) в то советское время, когда даже никто себе представить себе, что можно жить по-другому – возможно ли было жить по-другому? Возможно ли было быть свободным вот в этой несвободной стране?

А.АТАНЕСЯН: Тут встречный вопрос – для кого было возможным? Для кого-то да, мы знаем эти имена, Андрей Сахаров был свободный, все диссиденты, художники-нонконформисты, Андрей Тарковский, Сергей Параджанов, Рустам Хамдамов – это были свободные люди, Кира Муратова, быть свободным в социальной жизни было невозможно. Кстати говоря, мой первый радикальный шаг, вообще, я вырос в семье, в которой анекдоты рассказывали шёпотом. Я-то родился в 53м, я уже большой мальчик, это был год смерти Сталина, но всё моё детство, а папа у меня такой несдержанный, он всё время старается общаться с людьми, даже малознакомыми, и всё время рассказывает им всё, что в голову придёт, в том числе всякие политические анекдоты. Мама его всё время дёргала и шипела на него, не рассказывай таксистам, это были 60е годы, понимаете? Я вырос в ощущении того, что могут прийти и дать по башке. И вообще сам факт насилия для меня-ребёнка был неприемлем, потому что меня никогда не ругали, не наказывали, не били, ни меня, ни мою сестру. Вообще в семье не было скандалов, то есть, конфликты были, но вот скандалов, криков, каких-то мордобоев – в не только в семье. В городе Тбилиси это был позор, домашнее насилие – это был позор. В городе Тбилиси был один вытрезвитель на вокзале, для приезжих, потому что пьяный тбилисец, который ходит по улицам, качается и ругается матом – это был позор, это вызывало осуждение. Вообще город был при всех стычках, при всём криминале, который присутствовал тогда, и ворах в законе, там были неписаные правила – нельзя обижать, нельзя беспредельничать, нельзя оскорблять женщин, нельзя ругаться матом при женщинах и детях. Это было всегда, и это осталось. Я вырос вот в такой атмосфере, поэтому для меня мама, шипящая на папу, говоря «не говори это, не рассказывай» – это был маленький детский шок, и потом, когда я осмыслял, уже чуть-чуть постарше, в 12-13 мой дядя, младший брат моего отца, сказал: «Ты живёшь в такой стране, в которой в любой момент тебя могут взять, убить, посадить и расстрелять». И приводил мне примеры, и Сталина он называл собакой, и никогда не называл его по имени. Он говорил «та собака» и дальше перечислял, приводил примеры какие-то его деяния. Его имя, как имя сатаны, было запрещено, не упоминалось. Я вот вырос в этой атмосфере. Город свободный, город, в котором жило 72 национальности, город, в котором на одной площади мечеть, синагога, православная церковь и армяно-григорианская церковь. Город, в котором я родился, вырос в районе, который назывался Кирочная, потому что там была кирха немецкая, рядом католический польский собор. Город десяти религий, десяти конфессий, где жили азербайджанцы, турки, езиды, курды, немцы, евреи, грузинские евреи, армяне, ну и, естественно, грузины – ну и огромное количество русских. Я говорил на трёх языках в детстве – грузинском, армянском и русском. И понятие вот этой дружбы, понятие взаимопроникновения было для нас всегда абсолютно естественно и органично, и мы спрашивали, кто человек по национальности, когда совершался какой-то ритуал – свадьба, похороны, крещение или обрезание, чтобы знать, потому что мусульмане и евреи хоронили до захода солнца, надо было быстро бежать на похороны. Грузины держали покойника две недели, чтобы все приехавшие из деревень успели с ним попрощаться, армяне неделю. От ритуала зависело наше поведение, поэтому мы спрашивали: «А какой национальности?» – чтобы понимать, а куда бежать, бежать на панихиду или сразу на похороны, бежать на кладбище или в синагогу? И ходили все. Я ходил в синагогу и делал шабат с друзьями ну, наверное, лет с 12. Моя мама выкормила еврейскую девочку, и она была моей молочной сестрой. Я говорил на идише в 5-6 лет, потому что у нас была семья, которая разговаривала между собой, естественно, на идише, я дружил с девочкой и выучился, разговаривал и был рад. Я рос в этой атмосфере, и это не заслуга Советского союза, не подумайте, что я ностальгирую по тем временам. Категорически нет, это город, и это Грузия, где все были равны всегда. И испортить с ними отношения, пойти на них с войной – для меня это было, я не могу даже назвать слово – что это было. Это не пощёчина, это удар в спину такой, и я в это время нахожусь в Москве, мне тбилисские друзья говорят: «А как ты там живёшь с ними?» Это в 2008. Но вернусь к началу, к свободным людям, о которых ты говоришь, я когда познакомился с Параджановым, я был заместителем директора театра Дружбы народов. Познакомился с ним, как это ни странно прозвучит, через Тарковского. Я делал творческие вечера Андрею, и на вокзале познакомился с Параджановым. Это отдельная история, не к месту сейчас её рассказывать, но мы с ним подружились невероятно, стали прямо вот – и я был и в восторге, и в восхищении, и в шоке, и в удивлении, что вот существует такой мир – а Параджанов – это был такой мир. И когда его посадили зимой, спустя три месяца после нашего знакомства, вот в этот день я написал заявление об уходе, я сказал, я не хочу работать на это государство. Я был нанятый чиновник, и я уехал в Армению, оставив семью, жену с ребёнком в Тбилиси, я уехал в Армению, и устроился в школу учителем русского языка. Я не мог работать в государственной структуре, не мог, меня тошнило, я понимал, что они имеют отношение к людям, которые посадили Параджанова фактически ни за что. Фактически, за то, о чём ты спрашивал, за то, что он был свободным человеком.

К.ЛАРИНА: Мало этого, и статья была такая унизительная, которая должна была его репутацию уничтожить как человека.

А.АТАНЕСЯН: Это ты путаешь с киевским периодом.

К.ЛАРИНА: Это когда было за мужеложство, до этого.

А.АТАНЕСЯН: Это был Киев, да, 73й год, я говорю про 81 год.

К.ЛАРИНА: А тут за что?

А.АТАНЕСЯН: Слушай, формально это была попытка дать взятку, его племянника обвинили в том, что он поступил за взятку, и следователь намекнул, что за 500 рублей он может закрыть дело. Наивный Параджанов повёз ему 500 рублей. Его тут же прямо в машине скрутили, посадили, а дальше начали раскручивать. Фактически, за речь, которую он толкнул на банкете по поводу спектакля «Владимир Высоцкий», это был 81й, 25 января, Любимов поставил спектакль на день рождения Владимира Высоцкого, и был банкет в ресторане «Баку». Там Параджанов толкнул речь, что Высоцкого убили, то есть, его задушили именно отсутствием свободы. Это была, конечно же, метафора, ну тут же он сказал, что «и я мёртвый художник». Всех гостей встречал швейцар с чёрной хризантемой и задавал один вопрос: «Вы на поминки Сергея Параджанова?» – «Нет, мы на банкет по поводу спектакля» – «Да-да, вам вот сюда». И он сказал, что художник, который не работает – это мёртвый художник. Художник, который не имеет возможности творить и общаться со своим зрителем – это мёртвый художник. То есть, убийство искусства, запрет на любой вид свободной деятельности – это путь к разрушению. Но, с другой стороны, искусство само разрушает себя. Я так понимаю, это главная тема наша. Оно способствует или препятствует злу- в данном случае, очень способствует и не очень препятствует. Мы по пальцам можем назвать режиссёров, сценаристов, которые были честными, которые говорили правду и которые были свободными и так или иначе подвергались опале. А тех, кто вообще не сопротивлялся этому злу, мало того, поддерживал его, мы не успеем, никакого эфира нам не хватит, такой список огромный. Мой конфликт начался с современным кинематографом задолго до этих событий, ещё в те времена, когда по инициативе Володи Досталя, тогдашнего президента Гильдии продюсеров России и генерального директора Мосфильма, принимался закон о кино. Мы принимали участие в дискуссии об этом законе, мы обсуждали, и я был, наверное, один из трёх людей, которые были категорические противники государственной поддержки. Я всегда говорил, что это приведёт нас к поводку. Это рано или поздно – тот, кто даёт тебе деньги на кино, он к тебе придёт и скажет: «А сейчас снимай то, что я хочу».

К.ЛАРИНА: Так оно и получилось.

А.АТАНЕСЯН: А по-другому и не могло получиться. Но тогда, в эйфории… «Мы погибнем, это шок» – ну да, мы погибнем, на несколько лет, потом возродимся в здоровой конкуренции. И что произошло – тотальный разврат, развал, коррупция, пособничество – как хотите это называйте, и в конце концов – прислуживание режиму. Как альтернатива – был какой-то фильм, я забыл, когда я снял «Сволочи», через 2 года вышел фильм, который съёмочная группа называла «антисволочи», я уже не помню, как он назывался.

К.ЛАРИНА: Про каких-нибудь пионеров-героев?

А.АТАНЕСЯН: Что-то типа того, это было отвратительное, мерзкое, понимаете? Они настолько запугали тогда, а это, не забывайте, 2006 год, это ещё до Грузии, настолько запугали Владимира Кунина, автора этого романа, что он отрёкся.

К.ЛАРИНА: Он же автор «Интердевочки»? Тот же писатель?

А.АТАНЕСЯН: Автор «Интердевочки», «Хроники пикирующего бомбардировщика», «Иванов и Рабинович», много…

К.ЛАРИНА: Очень популярный, известный был писатель, вот в перестроечное время особенно.

А.АТАНЕСЯН: Да, замечательный был писатель, неоднозначный был человек, но отрёкся.

К.ЛАРИНА: А как отрёкся, что он сказал? Что я считаю, что это ошибка, что я поверил тому человеку, который рассказал мне эту историю – или что, или как отрёкся?

А.АТАНЕСЯН: Нет, вы знаете, это вообще забавная история, я с ним познакомился в доме у своего друга за ужином. И тогда не было речи о «Сволочах», просто мы познакомились за столом. Он тогда рассказывал, что он был в этом лагере. Он был в этом лагере в Алатау в Казахстане, потому что несмотря на то, что его отец – у него были родители, но его мать уехала с другим мужчиной, бросила его, а отец был на фронте. И он, в общем, примкнул к беспризорникам и попал в этот лагерь. Правда, он рассказывал, что через две недели их отправили в город в сопровождении офицера, и они все разбежались. Но в лагере он был, и мало того, он рассказывал, что пару лет до нашей встрече он был в Казахстане, он был в Алатау и встретил вот этого самого человека, который выведен под именем персонажа дядя Паша. Он говорил: «Он меня узнал, и я его узнал». У меня не было никаких оснований не верить 80-летнему уважаемому писателю. А когда фильм вышел и когда ещё не вышел, уже начались нападки на этот фильм – а ещё его никто не видел. Там вообще очень интересная история. И тогда стали мучить Кунина, а он был связан, его издавали в Москве на русском языке, и он понимал, что его там закроют просто, дадут команду не печатать Владимира Кунина, для него это единственный источник существования, потому что он жил в Германии на пособие по старости, на пенсию, он был пенсионером. Ну тоже художник, который хочет творить, то есть, если ему закроют возможность творить, он плохо себе представлял, у него жена больная онкологией, они огромное количество времени тратили на его лечение. Нужны были деньги, ему сказали: «Ну вот скажите, что вы всё это выдумали» – он и сказал. Ничего этого не было. Так он и отрёкся.

К.ЛАРИНА: Вспоминаю ещё одну аналогичную историю с сериалом Николая Досталя, который ушёл из жизни в прошлом году, «Штрафбат» по сценарию Володарского. По сути такого же рода обвинения предъявляли потом авторам этой картины, замечательной. На мой взгляд, очень честной, правдивой – но в итоге и Досталь чуть ли не каялся, ну и Володарский – пытались найти свидетельства тому, что он это выдумал, что всё было не так, было по-другому. Но, Саш, значит, есть чем людей шантажировать, так, что ли, получается? Чем шантажировали, не знаю, Кунина? Тем, что у тебя не будет возможности зарабатывать на русскоязычных читателях, скорее всего, так – мы тебя закроем. А тебе что-нибудь предъявляли?

А.АТАНЕСЯН: Это вообще очень странная история, очень странная. Они узнали про фильм, когда наш администратор пошёл договариваться о съёмках на Красной площади. Потому что финал этой картины должен был быть на Красной площади в день Победы. Два мальчика-героя, которые выросшие, которые потеряли друг друга в войне, они должны были встретиться вот там. Поскольку на Красной площади снимать на Васильевском спуске, 7 или 8 мая, когда шла репетиция парада, с проекцией туда, на Красную площадь. И этот наивный человек, вместо того, чтобы повезти сцену встречи двух стариков – ему так нравился сценарий, нам всем нравился сценарий, он понёс сценарий. То есть, дальше это было за полгода до окончания съёмок, мы просто искали разрешение. А получили письмо, получил письмо Карен Шахназаров, директор Мосфильма, что у вас на студии, а мы снимали, это было в объединении Ритм Георгия Данелия…

К.ЛАРИНА: То есть, донос был?

А.АТАНЕСЯН: Да, нет, не донос, это официальное письмо, что к нам обратились с просьбой разрешения сценария. Мы сценарий рассмотрели и считаем, что это такая антигосударственная акция, считаем, что такие фильмы, мы удивлены (они не пугали), что вы, руководитель Мосфильма, позволяете снимать такие картины. Карен, конечно, написал какое-то формальное письмо туда. И потом была проблема с принятием фильма в Госкино, потому что они должны были принять – и тогда Михаил Швыдкой лично, как в советские времена, посмотрев эту картину, будучи председателем Госкино тогдашнего России, и сказал, ничего там нет антисоветского, дал нам разрешение, взял на себя ответственность за прокат фильма на себя. Надо отдать ему должное, как это ни странно сейчас звучит. Фильм вышел в прокат, ещё не вышел в прокат. Вот я еду на премьеру фильма, фильм никто не видит, он в кинотеатр пришёл из лаборатории. И мне звонят с вашего «Эха Москвы», какая-то девушка, корреспондент, к сожалению, не помню, кто звонил, и говорит: «Вот только что вышло заявление министра обороны Сергея Борисовича Иванова, что фильм «Сволочи» позорит нашу родину, это неправда, это наговор». Я удивлён, он не мог видеть этого фильма- то есть, о уже было акцией. Потом вышло заявление ФСБ, а потом пришло вот, пока я не помню. Премьера была прекрасной, всё приняли, и ровно через год было выступление Мишоу, который сказал. И фильм «Сволочи» вместе с сериалом «Штрафбат» лёг на полку. Это первый случай в постсоветское время, когда две картины были положены на полку. И что? И кто-нибудь среагировал?

К.ЛАРИНА: Это вопрос. И тогда никто не среагировал, ну, кроме, может быть, журналистов, которые пытались.

А.АТАНЕСЯН: Юлия Латынина, единственный человек, который посвятил этому целую программу. Никому не было дела, а вы удивляетесь, почему никому сейчас нет дела до войны? Когда убивают, запрещают искусство – а какая разница, убить человека или убить произведение искусства? Это одно и то же, для меня это одно и то же, потому что и то, и другое служит какому-то духовному очищению. Когда меня спрашивали, о чём я на премьере сказал, это фильм-предупреждение – я вас предупреждаю. Ко мне пришли тысячи писем от матерей подростков, которые говорили: «Спасибо вам, что вы показали, как может быть и как было тяжело детям во время войны». А сейчас мы имеем тысячи, десятки тысяч убитых детей и жертв этой войны, и беженцев, и лишённых родителей. И когда я говорю, что для меня эта война делится на эмоциональную и интеллектуальную, с одной стороны, я понимаю неизбежность и меня не удивляет то, что страна тотально катилась к саморазрушению. Страна тотально катилась в прошлое, страна против будущего. А с другой стороны, и это меня не удивляет, а с другой стороны, эмоциональной, я, конечно, абсолютно раздавлен, потрясён. Я не могу делать постов в соцсетях, у меня рука не поднимается. У меня последний пост, он трёхмесячной давности, маленький крошечный короткометражный фильм «Берлин» 1941 года. Безмятежная жизнь, то же самое, что сейчас в Москве, люди сидят в кафе, гуляют по городу, ходят по магазинам, по кинотеатрам, по ресторанам. Сейчас в Москве то же самое, никто ни на что не реагирует за редким исключением. С другой стороны, людей можно понять – но оправдать нельзя. Как говорил Фазиль Искандер, для того, чтобы быть порядочным человеком, достаточно не совершать подлости, не надо кричать, ни надо говорить. У всех свои проблемы, в людей там семьи. Я спрашивал, а почему вы маркируете свои эфиры или свои статьи «это создано иноагентом»? В ответ получил – что да, у нас там друзья, у нас там близкие, у нас там семьи, у нас там что-то, и этого всего могут лишить, этих людей могут наказать. Понятно, страшно, выступать страшно, но можно же не выступать, можно же не афишировать свою безмятежную жизнь, можно же не делать вид, что всё происходит нормально, что ничего страшного в этом мире нет. Я удаляю огромное количество друзей, которые постят прекрасные картинки своих путешествий. Я не могу это видеть, и, простите меня ради бога, я вчера удалил Наташу Рюрикову с фейсбука, потому что она в Венеции. Извините, я не могу смотреть на человека, который наслаждается Венецией. Вот сегодня. Потрясающий человек, интеллектуал, интеллигент – я этого не могу. Я себе этого про… Я её не осуждаю, это её дело, но я не могу это принимать, и тысячи таких друзей я удалил, потому что понимаете, ну нельзя этого делать. Нельзя. Я, если делаю пост какой-то, себя или своего сына – ну себя я не делаю, делаю своего сына, он через 24 часа исчезает. Понимаете, вот просто не могу. Не надо, повторяю, воевать, не надо идти на баррикады, это чревато, это опасно, их сбивают, их сажают в тюрьмы, их лишают работы, мучают их родных и близких, мучают их детей в школах или внуков в школах. Слава богу, моя семья вся уехала, понимаете, у меня нет этой проблемы, но людей осуждать невозможно в этой ситуации, Но, когда они выступают за или когда они демонстративно говорят нам, что жизнь прекрасна – вот это я принять не могу, и тут уже никакого христианского «не судите, да не судимы будете» у меня нет.

К.ЛАРИНА: Александр Атанесян наш сегодняшний гость, я хочу напомнить нашим зрителям, что очень важна ваша поддержка, поэтому, пожалуйста, не забывайте лайки ставить и подписываться на наш канал, и, естественно, присылать вопросы для нашего гостя. Саша, спасибо огромное за это начало, за этот потрясающий важный монолог, я даже не хотела прерывать своими вопросами, но, тем не менее, возвращаясь к теме кино, на твой взгляд, способно ли искусство в широком смысле или конкретно кино вообще изменить что-то в общественной жизни? То, о чём ты говорил ,что это иллюзия нормальности, «жизнь продолжается», невероятно пошлый лозунг, особенно во время войны, которую развязала твоя страна, гражданином которой ты являешься – что тогда делать людям, у которых есть возможность писать, говорить, снимать, выступать, как – может быть, вернуться к советскому опыту, опять же так называемый «эзопов язык», о чём мы часто вспоминаем – о том, чтобы нам что-то намекнули, послали нам какой-нибудь сигнал, что я с вами и мы понимаем, о чём речь. Что сегодня возможно, на твой взгляд?

А.АТАНЕСЯН: Ну здесь два вопроса, первый – может ли искусство, а второй – что сегодня мы можем сделать? Искусство, безусловно, может, хотя не надо забывать, что путь вниз – значительно легче и приятнее, чем путь наверх, поэтому когда Лени Рифеншталь снимает «Триумф воли», мы понимаем, как искусство меняет людей и в какую сторону – и это талантливое искусство, но я всегда был сторонником ответа на пушкинский вопрос, совместимо ли злодейство и гений – да, безусловно, совместимы, даже Пикассо писал, что человек творческий живёт в двух категориях ума, категории творчества – и это не совсем ум, а скорее наитие, интуиция, предчувствия – и в категории бытовой. Я знаю множество художников, великих злодеев, много, по-человечески. В искусстве гении, а в жизни совершенно другие люди. Поэтому, конечно, сила таланта может направить человека в одну или другую сторону. Вы знаете, рассказ, Павлик Морозов, который был использован для пропаганды прекрасно, и мы знаем огромное количество детей, которые писали доносы на своих отцов.

К.ЛАРИНА: И продолжают это делать и сейчас, скажу я, добавлю.

А.АТАНЕСЯН: Безусловно, Ксения, во все времена, начиная с Древней Греции ничего нового в этом мире нету, поэтому меня не удивляет. А может ли оно сделать лучше – да, может сделать лучше, если мы рассказываем о правдивом подвиге, действительно имевшем место. Да, мы же в детстве мечтали стать кем-то, стать героями, спасать, нести добро, романтическими героями. Точно так же можно превратить в злодеев – безусловно, зависит от того, что берёт на вооружение власть. Обратите внимание на американский кинематограф, они безостановочно спасают мир. Все герои Брюса Уиллиса безостановочно спасают мир, и ещё тысячи, тысячи и тысячи таких фильмов. Обратите внимание, как они относятся к семейным ценностям, сколько раз в американской картине звучит фраза «Мы же семья», как часто мы слышим эту фразу в нашем кинематографе? А здесь нет государственного кинематографа. Это снизу идёт от режиссёров, сценаристов, от литературы, от культуры, от школы, от университетов – это всё идёт снизу, государство не мешает этому и не говорит, что тебе надо и что тебе не надо. Поэтому искусство, безусловно, может. А что нам делать – этот вопрос, безусловно, сложный, хотя философски сложный предыдущий вопрос – может ли искусство? А в бытовом смысле не знаю, кто может. Такие замечательные ребята, как Виталик Манский, вот он делает Артдокфест, вот они делают документальное кино, против войны в том числе. Эти люди, которые могут реагировать достаточно быстро, художественное кино, требующее достаточно огромных вложений, больших инвестиций и проката прежде всего, в YouTube плохой прокат для кино. Если документальное ты можешь на нём спокойно посмотреть, то художественное надо смотреть на экранах или по телевизору как минимум. Но самое главное –инвестиции, кто сегодня готов проинвестировать? Кто сегодня нести ответственность? Ни один не готов. Это невозможно, потому что они находятся в тяжелейшем прессе с угрозой от 8 до 15 лет тюрьмы, и таких примеров мы знаем много, не в искусстве, конечно, в публицистике – но, тем не менее, мы знаем, это равновеликий результат будет, если ты сделаешь такое кино, даже если только начнёшь это делать, тебе никто не даст его закончить. Поэтому что делать кому, Ксения, тем, кто уехал или тем, кто остались? Тем, кто остались…

К.ЛАРИНА: Тем, кто остались, конечно, я спрошу…

А.АТАНЕСЯН: Ничего не делать! Главное, не делать подлости. Главное – не совершать гадкие поступки, по завещанию Фазиля Искандера. Ничего другого они сделать не могут. Это жизнь, я никого не могу осуждать из тех, кто остался, ни одним словом, ни полсловом, я же знаю, что такое уехать из этой страны. Я привык, вы знаете, у нас аудитория такая. Я знаю, это огромная система связей, это язык в первую очередь, это приложение своих способностей профессиональных или творческих – неважно. А что, работать таксистами, я знаю очень больших людей в медиапространстве, которые в абсолютной растерянности, они говорят: «Ну да, я могу уехать, я здесь что буду делать? Таксистом работать?

К.ЛАРИНА: А там что ты будешь делать, вот встречный вопрос? А кому вы там нужны? А там вы кому нужны?

А.АТАНЕСЯН: А деньги? Вы знаете, что такое переехать в другую страну? В Америку переехать я вообще не представляю, как. У меня-то грин-карта с 96-го, я с 1970 мечтал уехать в Америку почему-то, я даже не могу объяснить, вот так. У меня было желание эмигрировать, и при первой же возможности я получил вид на жительство, потом болтался-болтался, пока не уехал, туда-сюда. Я вам расскажу, почему я болтался – я не мог найти работу. А я уже ничего не умею, недостаточно языка, чтобы преподавать. Недостаточно связей и возможностей, чтобы снимать кино. А вы представляете, каково этим людям? А вообще писателям как, кто их здесь будет издавать, кому нужны книги на русском языке?

К.ЛАРИНА: На русском языке нужны книги русскому читателю. Вспомни советское время, вспомни издательство «Посев» или «Инкопресс», которые издавали запрещённых в СССР писателей. Издавали Пастернака, Аксёнова, многих других, Солженицына, и это всё находило своего читателя. Сегодня возможности гораздо больше для этого.

А.АТАНЕСЯН: Ксения, вы просто не знаете реалии, тогда были созданы фонды, общественные организации, которые и финансировали эти издания. Издавались они мизерными тиражами, эти деньги не доходили до авторов кроме авторов, которые эмигрировали – и это были копейки. Я застал здесь человека, с которым я дружил, Георгия Вайнера, это был не политический автор, автор замечательных детективов, он жил последние годы своей жизни в Нью-Йорке в Лонг-Айленде, и он вынужден был работать редактором газеты «Новое русское слово», потому что недостаточно было средств к существованию. Это очень дорогая страна. Очень. Двухкомнатная квартира в ренте стоит в Калифорнии минимум 2500 долларов в очень плохом районе. Если вы в районе плохом, я не говорю в криминальном, это далеко, где-то на задворках. Если вы там будете жить, вы на бензин потратите ещё столько же. Это очень дорогая страна, а вообще переезд в другую страну – огромный материальный стресс, нету денег у людей это делать. Если им говорить, как там жить – ну да, есть категория богатых, которые могут принять решение. У них там родители, которые не хотят уезжать, у них там дети, которые интегрированы. Моя дочка в своё время отказалась учиться в американском университете, это был 96 год, отказалась просто – нет и всё. И что ты сделаешь, свяжешь ребёнка? Как ты можешь распоряжаться судьбами огромной семьи? Это же надо быть единомышленниками. Да, они могут осуждать эту войну, им может не нравиться эта политика, но заставить уехать – немножко другое.

К.ЛАРИНА: Нет-нет-нет, я всё-таки немножко не об этом, я говорю, ты пойми, и ты это знаешь прекрасно, что эта мерзость – она как коррозия, покрыла уже все уголки, все институты, всё уничтожено, уничтожены все институты демократические и правозащитные, уничтожены все институты исторические, вон, начиная от «Мемориала» и заканчивая Сахаровским центром. Это всё проникло в школы, мы вспоминаем фильм «Сволочи». Он же – предупреждение и в том смысле, как детей может использовать государство в своих целях. Мы сегодня наблюдаем. Конечно же, не участвовать в подлости – окей, ты бюджетник, ты учитель, тебе сказали – не выйдешь сегодня на митинг. Не будешь целовать след вождя на земле, не будешь кричать «за победу» и «против нацизма», не поставишь букву z на лоб, уволят. Чё ты будешь делать – просто уволят, и мы видим, увольняют. С одной стороны, сажают, с другой стороны увольняют, отчисляют. Какой тут выход, какой выход? Что вот ты можешь, представь, что ты там или твои дети там? Вот что можно сказать – вот он приходит, человек, из школы, говорит: «Мама, папа, сегодня завели разговоры о важном, мы пели гимн Российской федерации, поднимали флаг, и нам рассказывали, как гибнут наши герои за родину на полях страны чужой, Украины, и заставляют нас писать письма солдату и вязать ему носки». Вот что делать в этой ситуации, куда идти?

А.АТАНЕСЯН: Как можно задавать этот вопрос себе или мне? Я не знаю, это чужая жизнь, чужая судьба, у меня нет ответа на этот вопрос. Это каждый сам для себя решает, понимаете? Один уезжает, второй уходит в лес, третий прячется, четвёртый идёт на митинг. Уж совсем безусловно не согласные – они идут на этот митинг, они поют эти песни. Но это каждый решает для себя, здесь нет рецептов. Понимаете, мы разговариваем о таких вещах жизнеобразующих, судьбоносных. Представьте, что ваш ребёнок, сын или дочка, выходят за человека, который вам не нравится. Ну вы же не можете её заставить это не сделать? А мы же говорим о глобальных вещах, где ещё насилие совершается. Наших детей, дочку или сына никто не заставляет жениться или выйти замуж. Там нет угрозы расстрела или тюрьмы, а есть заблуждения, есть слепая любовь. И мы всё равно не можем их заставить, как мы можем советовать кому-то что-то сделать? Я и ты сделали свой выбор в тот или иной момент своей жизни. Неважно, ты была готова к этому или не готова, я был очень готов к этому достаточно давно и хотел этого. Я когда прилетал в Лос-Анджелес в 91 году, я прилетел – я по-другому дышал просто в аэропорту. Я почувствовал это, правда, я прилетел в первый раз в город Денвер, и я был ошеломлён этим… Я не знаю, если у свободы есть запах, то я этот запах чувствую. Вот как-то, сердце у меня точно трепетало: «Вот я здесь». У меня не так трепещет сердце перед «Моной Лизой» в Лувре, а тут трепетало. Помню этот день, помню дождь, помню людей, которые нас встречали, как будто это было вчера, а не 30 лет назад. Но для людей переезд и форма жизни – это сложно, это очень сложно. Во-первых, многие не знают, не с чем сравнивать. Во-вторых, есть насаждаемая культурная антимотивационная фраза «нас здесь не ждут». Нас здесь правда не ждут, нас здесь никто не ждёт. Никого не встретят с хлебом-солью, тебя выбрасывают сюда и иди, плыви – как щенка с лодки, понимаете? Никому мы не нужны. У нас здесь нет врагов, но у нас и друзей нет. Никто нам не мешает жить, особенно в Америке, здесь все эмигранты. Никому не мешает твой акцент, никому не мешает твой паспорт, твой цвет волос или кожи, всем наплевать. Но и в эту сторону наплевать. Никто не готов тебе помогать на улице. Кто нам помогал всю нашу жизнь? Друзья и родственники, а здесь их нет, ни друзей, ни родственников, ни родителей, поэтому мы – удобрение для наших детей. Эмиграция в первом поколении – это удобрение для наших детей, с этим надо смириться, к этому надо быть готовым, но не все к этому готовы. Не все хотят быть удобрением, все хотят жить так, как они живут, и я уверен, что 90% тех, кто не уезжает, они верят, что это временно, всё, что происходит в России – временно, и я с ними согласен.

К.ЛАРИНА: А я тебе добавлю, что 90% – ну не 90, но подавляющее большинство тех, кто уехал, по моим наблюдениям, эта волна эмиграции после 24 февраля и потом после 21 сентября, после объявленной мобилизации – это люди, которые тоже считают, что это временно, что мы скоро вернёмся. И об этом тоже многие пишут и вспоминают ту самую первую волну после Гражданской войны, после 17 года, что подавляющее большинство эмигрантов, которые на этих кораблях из Крыма в Турцию, в Стамбул, в Константинополь – они тоже были уверены, что это временно, что власть большевиков скоро закончится. Но видишь, как, кто тут прав? Чёрт его знает.

А.АТАНЕСЯН: Кто может загадывать, Ксюша, кто может загадывать что-то? Я вот слушал эфир, и с той стороны, и с этой стороны. Я слушал и тех, кто против, и тех, кто за войну, аргументы и факты, и огромное количество прогнозов, что же будет с Россией. Все разные, где-то они сходятся, где-то совпадают, где-то противоречат друг другу – но история непредсказуема. Я переехал в Москву в 87 году, поступил на высшие режиссёрские курсы и был уверен, что через два года вернусь в свой город Тбилиси, студия Грузияфильм даст мне дебютную постановку, и дальше я буду как и все режиссёры стоять в очереди и ждать, пока мне дадут какую-то единицу, картину на студии. И в 87, и в 88, и в 89 и даже в 90 я не знал, что Советский союз рухнет. Я не мог даже предположить. Мы жили с абсолютным ощущением безнадёжности нашей жизни, что мы здесь умрём. Даже величайший провидец Сергей Параджанов писал в своей автобиографии: «Я, Сергей Параджанов, родился и умру в городе Тбилиси». Он был абсолютно прав, когда мы радовались приходу Горбачёва, он сказал: «Подождите, через 10 лет наступят репрессии». Он нас предупреждал, и всё равно, он даже это не смог предсказать, где он умрёт. Он умер не в Тбилиси, а в Ереване. Он никогда в жизни не мог этого представить. И мы никогда не могли представить, что рухнет Советский союз. Но я убеждён, что в конце концов в России очень много здоровых сил. Мне нравится молодёжь русская, мне нравится, мне нравятся эти ребята, друзья моего сына, один из них, кстати, служит в армии, слава богу, не на фронте. Очень чётко всё понимают. Учатся в университетах, у них какая-то бронь, многие работают, у них тоже есть какая-то бронь, но они мне очень нравятся. У Гриши Остера есть замечательная теория, что дети – это армия, которая завоюет мир без единого выстрела. Они придут к нам на смену, безотносительно того, хотим мы этого или не хотим. Мы умрём, мы все умрём, когда придёт время, и умрут те, кто начинал эту войну, и умрут те, кто заканчивал эту войну, и придёт поколение детей здоровых рано или поздно. Добро играет вдолгую, зло бывает коротким. На короткой дистанции зло всегда побеждает, а на длинной всегда побеждает добро. История Америки, самой свободной страны мира, полна таких злодеев, таких преступлений, такого геноцида, что волосы дыбом встанут, если вы начнёте её изучать. Но сегодня это оплот свободного мира. Оглянитесь вокруг, а что – не так? Что, в Грузии не так, в Армении не так, в Прибалтике не так? Или в Португалии не так? А вы не забыли, как португальские колонизаторы уничтожили половину, а какую половину, 90% жителей нынешней Бразилии? Кто это делал? Но сегодня вы же видите воздух свободы.

К.ЛАРИНА: Здесь и своя диктатура была. Самый фашистский режим.

А.АТАНЕСЯН: И фашизм был. Какая наша любимая страна для путешествий, Италия? А мы забыли Муссолини? Какая самая стабильная страна в мире, Германии? Мы же не забыли Гитлера.

К.ЛАРИНА: Так, Саша, и они не забыли. Какая разница между совком, Россией и всеми теми прекрасными странами с очень сложной историей, разнообразной, противоречивой, которую ты сейчас упоминал? Потому что эти страны, граждане этих стран не забыли это, понимаешь?

А.АТАНЕСЯН: Так оно и будет, над Россией совершён чудовищный большевистский эксперимент. Единственное положительное, что было в Советском союзе, относительно приличное среднее образование. Всё остальное было отвратительным, уродливым и мерзким, и это почти 90 лет, Ксения, ну 80 точно.

К.ЛАРИНА: И сейчас всё вернулось, даже хуже.

А.АТАНЕСЯН: Страну корёжили, ломали, убивали, выселяли, запрещали, вычищали, проводили отрицательную селекцию. Вы помните Бунина, «что сделает эта кровавая нквдшная сволочь с этой страной» – она сделала. Она сделала. Но всему есть предел, всё закончится, и будет замечательная страна, и будут замечательные люди, которые будут ею править. Повторяю, 80 лет они были эволюционными, весь мир жил эволюционно, а Россия революционно. Всё время совершала какие-то безумные скачки, она замкнулась в своём котле, наварила эту дрянь, которая там была. Но в ней же родились замечательные люди, в этом Советском союзе.

К.ЛАРИНА: Ну это всё вопреки, тебе скажут. Вопреки, вопреки, сквозь асфальт.

А.АТАНЕСЯН: Да, но всё на этой почве произошло.

К.ЛАРИНА: А сколько не случившихся биографий, уничтоженных физически людей, которые могли бы быть великими писателями, режиссёрами, актёрами – а их убили, понимаешь? Замучили и убили.

А.АТАНЕСЯН: Согласен, но, тем не менее, выжили, тем не менее, спаслись, что-то создали, даже в условиях этого страшного пресса. А сегодняшняя власть – карикатура на сталинскую власть, история повторяется в виде фарса. Это страшно, но очень смешно за ними наблюдать. Это заседание, которое они проводят, достаточно посмотреть на эти лица – смешнее них были только политбюро брежневской эпохи и гонки на лафетах по Красной площади, когда умирали один за другим. Вообще в России в конце 90-х, я в одном из интервью сказал, что кризис компетентности, нету профессиональных людей ни в какой сфере. Мы назвали себя продюсерами в 90е годы – какими продюсерами? Мы самоучки и недоучки. Пустить туда сильного американского продюсера в 90-е годы – он бы быстренько нас построил. Поэтому мы держались за господдержку, поэтому мы понимали, что в свободном плавании мы утонем все. Поэтому нам нужны были какие-то костыли. Это нас и привело – если ты ходишь на костылях, ты становишься хромым. Если ты долго носишь маску, она прилипает к твоей роже – и уже не отлепить никогда. Мы доигрались в эту игру. Но рано или поздно это произойдёт, поверьте, и значительно быстрее, чем вы думаете.

К.ЛАРИНА: Скорости другие. Я всё время уповаю на это, что в 21 веке скорости другие, не такие, как в 20. Это не будет 70 лет, ну не будет точно.

А.АТАНЕСЯН: Нет, нет, даже 7 лет это не будет.

К.ЛАРИНА: Хочу обратиться, да. Во-первых, важно, мы уже больше часа в эфире. Пишут наши люди: «Спасибо большое, Ксения, у вас потрясающий гость. Атанесян мне напоминает Сокурова, очень спокойный и очень уверенный, забытые ощущения». «Скажите про фильм «Солнцепёк», – Анжела Ерошкина спрашивает. Это что-то такое патриотическое, что сейчас они делают. Давай я сейчас обобщу этот вопрос, на твой взгляд, есть ли вообще перспективы у этого направления, мы придумали войну, теперь мы придумаем её художественное направление. Мы сейчас вам снимем херову тучу фильмов про героев Донбасса, героев России, которые освобождают Украину от нацизма. Такой вот вечный «Крымский мост» Тиграна Кеосаяна, кажется, есть перспективы у этого жанра сегодняшнего?

А.АТАНЕСЯН: Конечно, ещё раз повторюсь, на короткий период времени есть. Послушайте, вопрос востребованности, бывает два рынка в мире, и рынок кинематографа, рынок искусства относится к ним точно так же. Один рынок – это востребованность тех или иных продуктов, в том числе кинофильмов, второй – его оценка и долгожительство, вот как – зритель если ждёт это кино, оно появится. Если государство хочет это кино, оно профинансирует. Но насколько долго будут жить эти фильмы, будет зависеть ровно от того, сколько будет жить этот заказ государственный. Ничего другого нет. Ну да, будут снимать, да, будут заказывать, но я бы хотел обратить внимание, кто снимает. Кто снял «Солнцепёк», назовите мне?

К.ЛАРИНА: Я даже не знаю автора.

А.АТАНЕСЯН: Пусть этот ваш слушатель скажет. Никто не знает. Все безымянные, как мы говорили, герои революции…

К.ЛАРИНА: Ну есть вот Кеосаян, который снимает.

А.АТАНЕСЯН: …которые готовы на всё.

К.ЛАРИНА: Есть Николай Лебедев, один из главных и первых режиссёров, которые снимают блокбастеры и спортивные драмы. Вот сейчас он выпускает «Нюрнберг», что само по себе звучит как фарс, как ты говоришь. Ну ещё несколько имён я смогу назвать, которые снимают.

А.АТАНЕСЯН: Вы сейчас затронули такую тему, которая для меня крайне болезненна. Сейчас я вам скажу вещи, которые вам могут показаться неприятными при всём моём глубочайшем уважении перед Леонидом Парфёновым, я категорически не принял «Старые песни о главном», потому что для меня ностальгия, в этом была ностальгия по Советскому союзу. Это нельзя было делать категорически, я ненавижу гастроном №1 в ГУМе, потому что это фальшивка, якобы в Советском союзе было так, потому что по внешним признакам это Советский союз. По внутреннему насыщению – конечно, нет. Все попытки ностальгировать по нашему прошлому – это и привело нас сегодня сюда. Эти замечательные талантливые люди, которые создавали «Старые песни о главном», они превратились в певцов этого режима – кроме Лёни Парфёнова, конечно же. Там кто продюсер «Старых песен о главном»?

К.ЛАРИНА: Эрнст Лёня.

А.АТАНЕСЯН: Можем не продолжать. Когда мы говорим о том, как воздействует, первый вопрос, как кино воздействует, или как влияет – вот так и влияет! Если в Советском союзе было хорошо, а почему бы нам не воссоздать его, возникает такая мысль. Так нам же показывают, как это хорошо. Нам не показывают очередь в тот же самый ГУМ, в которой женщины писали свой номерок на руке, чтобы купить одну пару сапог. Нам же не показывают толпы из провинциальных городов, которые приезжали в Москву, чтобы купить школьную форму детям, потому что не было нигде. Нам же не показывают пустые полки магазинов, где стояли патиссоны и рыбацкие сапоги, нам ничего этого не показывают, из нашего прошлого выхватывают самые умиляющие пропагандистские кадры, и из них делают искусственно…

К.ЛАРИНА: Которые верят, целое поколение выросло на этих мифах.

А.АТАНЕСЯН: А это талантливо сделано. Как не верить в «Триумф воли»? Как не поверить в «Старые песни о главном»? Можете меня ругать, меня сейчас половина аудитории проклянёт – ненавижу фильм «Брат». Фашистское отвратительное мерзкое кино, и «Брат-2» ещё хуже. Ненавижу, и пропаганду по поводу этих двух фильмов не приемлю. Когда главный герой в троллейбусе или автобусе, уже не помню, говорит: «Встали черножопые и пошли отсюда вон», и зал аплодирует – никогда не приму это, никогда.

К.ЛАРИНА: Там ещё во втором «Брате» – вы нам ещё за Севастополь ответите. Тоже зал аплодировал, то, что говорил Сухоруков.

А.АТАНЕСЯН: А вы говорите, как искусство влияет – вот так и влияет. Это ответственность художника.

К.ЛАРИНА: Можно я скажу? Саш, мне кажется, в отношении Балабанова – он ошибся, мне кажется, он точно не являлся носителем этой идеологии, он указал.

А.АТАНЕСЯН: Я читал его интервью петербургской газете, тогда Герман перестал с ним здороваться. Но я не сказал, что я ненавижу Балабанова, я сказал, что я ненавижу фильмы «Брат-2» и «Брат-1». Как слово наше отзовётся? Главный вопрос для художника, это надо быть крайне осторожным. Когда меня упрекали в том, что в фильме «24 часа» я романтизирую криминальный мир – ответ был очень простой. Они все умерли, их всех убили, и это прекрасно, когда злодея убивают, или убивают другие злодеи. Отлично – если добро не может справиться, зло уничтожает себя само. Но мы должны точно понимать, как наше слово отзовётся. Мы должны быть очень осторожны в этих вещах, потому что влияние кинематографа – это намного больше, чем влияние стихотворения или романа. Ну какой максимальный тираж в Российской федерации издаваемой книги? Ну до 100 тысяч не дотягивают, с трудом, я не знаю, кто печатается тиражом 100 тысяч? Маринина? Может быть. Но это же 100 тысяч, а кино – это десятки миллионов людей. А ещё показанное по телевизору, а ещё транслируемое по DVD, CD или в интернете. Понимаете, какая ответственность лежит на кинорежиссёре, у него же гигантская аудитория, равная аудитория есть только у музыкантов. Их слушают десятки и сотни миллионов людей, и ещё более интернациональный язык.

К.ЛАРИНА: Подожди, право на заблуждение есть у каждого человека, я всё-таки хочу вернуться к Балабанову. Ведь в конце концов, хорошо, про интервью – вполне возможно, в то время, когда он снимал «Брат», вполне допускаю, что он разделял идеологию и убеждения своего героя, хотя мне кажется, что нет – герой-то уж совсем другой. Но послушай, а «Груз 200» после этого был, ты посмотри, ты посмотри, это абсолютное предупреждение сегодняшнего дня, то, что он снял. И его последняя картина, я тоже хочу, невероятно важна, это по сути покаяние его.

А.АТАНЕСЯН: Я не хочу сбиваться на анализ своих коллег, я вам сказал чётко и однозначно, два этих фильма у Лёши Балабанова я не люблю. Он мой однокурсник, я два года бок о бок прошёл с ним на высших режиссёрских курсах. Должен вам признаться, что уже тогда Меньшов меня ненавидел, и, увидев первую мою курсовую работу, он сказал, когда студенты его хвалили, сказал, что «я это атанесяновщину буду выжигать из вас калёным железом». Параджанову я подражал в своих первых работах, Отару Иоселиани, это было такое первое кино. Но тем не менее, он кричал, что я… А для меня это эхом говорило: «Я буду вырезать из вас параджановщину калёным железом», вот эхо говорило так мне, потому что Меньшов мой идеологический противник и враг был всегда. Лёша Балабанов не был никогда моим врагом, он был моим сокурсником, приятелем, не сказать, что другом – он вообще нелюдимый парень был. Он снял блистательные картины – «Кафку», «Про уродов и людей» – и по стилю, и по смыслу. И, конечно же, такой некролог власти – это «Груз 200», за это я приветствую и преклоняюсь перед ним. Да, он имеет право на ошибку, но когда вы спрашиваете меня, как искусство влияет на людей, я вам говорю: вот так и влияет. Вот так и влияет, вот фашизм рождается в том числе в таких картинах, в том числе. Но Лёша большой художник. Когда это делает какая-то мелочь, которые снимали «антисволочи» – никто даже не увидит это кино, и это не на всех влияет, только на тех, кто предрасположен. А такой художник, как Лёша Балабанов, он может поколебать и уверенных людей, понимаете? Надо отвечать, я сейчас не призываю призвать Лёшу Балабанова к ответу, но что сделано, «Груз 200» – стопроцентная реабилитация. Но «Брат» и «Брат-2» стал их пропагандистским фильмом.

К.ЛАРИНА: Их главное сегодня кино, их главный герой – Данила Багров, который является на всех знамёнах.

А.АТАНЕСЯН: Лёшу мы прощаем, но от этого тоже никуда не деться.

К.ЛАРИНА: Они же всех приватизировали сейчас, Саша, и Бродский их, и Пушкин их, и Цой, и Высоцкий.

А.АТАНЕСЯН: А Германа не приватизировали, а Параджанова не приватизировали, а Тарковского не приватизировали.

К.ЛАРИНА: Это сложно, простой народ их не любит.

А.АТАНЕСЯН: Не просто сложно, и ответственность у них была, а Параджанов никогда антисоветских не говорил, чего сложного, чистая эстетика.

К.ЛАРИНА: Абсолютный чужак.

А.АТАНЕСЯН: Ну это тоже мне знакомо, да. Но так или иначе, всё равно, я всего-навсего отвечаю на первый вопрос, как государство влияет. Вот так и влияет, мы привели самый яркий пример, одного из самых талантливых художников нашего кинематографа, Лёшу Балабанова. Я тоже смотрел это кино с интересом первые 20 минут, потом я заставлял себя смотреть, потому что я чувствовал, к чему это ведёт. Я и «Старые песни о главном» смотрел с удовольствием, пока не сообразил, что это яд, который вливается в меня, яд. Фантастически убедительно сделанный, красивый, по эстетике, нежный, по музыке, какой отбор – какой талантливый человек Лёня Парфёнов, да, но это был безответственный проект. Такие вещи ведут назад.

К.ЛАРИНА: Мне кажется, когда ты вспоминаешь то время, я тоже вспоминаю, в этой милоте было абсолютное «мы смеясь расстаёмся с прошлым», как говорил кто-то из классиков марксизма-ленинизма, то есть, мы смеясь расставались.

А.АТАНЕСЯН: Не ту цитату нашла, Ксения, мы умиляясь расстаёмся с прошлым, к Советскому союзу не может быть умиления. Не может быть. Это страшная страница истории российского государства, которая должна быть препарирована, по молекулам разложена и в лицо всем, и показать 20 миллионов убитых, 20 миллионов убитых и замученных в лагерях! И нельзя умиляться этому периоду истории, нельзя, его надо препарировать, а вот умиляться и говорить: «Ой, вот там были хорошие вещи», – ничего хорошего, кроме нашей молодости. Были наши семьи, были наши друзья и мы были молоды. Всё остальное было отвратительно, ужасно.

К.ЛАРИНА: Мы пережили этот период, моя любимая тема. Мы пережили этот период открытий, во всяком случае, моё поколение перестроечное. Да, всё открылось, когда мы узнали про то, что на самом деле скрывалось за этим фасадом миролюбия и гуманизма. Что за этим было, какой ад открылся, в том числе и не свершившихся судеб, запрещённых текстов, запрещённых писателей, униженных, запуганных, запытанных людей, и что? Мы всё это прочитали, был создан «Мемориал», были публикации, мы прочитали Солженицына, Шаламова, мы прочитали многих других запрещённых людей, Платонова, который абсолютно точно, если понять, что такое советский проект – это вот Платонов. И что? И почему так легко позволили вот к этому вернуться? И памятник Сахарову поставили, и стену скорби открыли, а рядом поставили памятник Калашникову, и всё. И всё забыто.

А.АТАНЕСЯН: Памятник Шмайсеру. Затронули мою любимую тему. На тему просвещения, самое страшное, что было сделано в перестроечное время, правильнее сказать, что не было сделано в перестроечное время – это ориентация министерства просвещения на просветительскую работу. Просвещение является фундаментом для знаний, не образование, а просвещение, это разные вещи. Потому что просветить – это значит, показать, ради чего и почему умерли эти 20 миллионов, это рассказать, не мне, который знает, кто такой Сахаров, и не тебе, которая знает, кто и что – а тем, кто не знает. Рассказывать это в школах, не просто механически менять одних авторов на других. Ну вы же убрали Паустовского абсолютно безобидного, и вместо Паустовского положили, допустим, Бродского. И что изменилось? Что, ребёнок понимает, ради чего умерли 20 миллионов людей? Ребёнок понимает историю своей страны? Вот мой ребёнок понимает, потому что ему подсовывали книги, и дочка знает, которой 44 года, и сын, которому 20 в этом году. Знают, потому что они читали правильные книги, потому что просвещение они получали дома, не я их учил, нет тут моей заслуги. Моя заслуга в том, что у меня была правильная библиотека. И это вызывало у них желание задавать вопросы. В масштабе страны надо было делать просветительскую работу. Ни люстрации, ничего. Вы думаете, в Германии просто так взяли и осудили гитлеровский режим? Нет, они его препарировали и они занимались просветительской деятельностью два поколения людей, они объясняли, откуда это, почему это возникло, почему страна это приняла, к чему это привело, степ-бай-степ, шаг за шагом двигались к пониманию, что такое фашизм. А мы не двигались к пониманию, что такое Советский союз. Мы умилялись – ой, какие чудные песенки мы пели! Какие чудные песенки? Мы с тобой два берега у одной реки? Что за бред сюжетный, там есть поэзия? Неправильно это всё. Туда надо смотреть, понимаете, есть старый анекдот перестроечный, как в научно-исследовательском институте переставляют шкафы, убирают какие-то старые бумажки из углов, подметают, столы ставят, и старенькая уборщица ходит и говорит: «А чего это вы тут делаете? – У нас, бабка, перестройка, не мешай, уйди, потом уберёшь. – А, я вот в борделе до войны работала, так вот, когда клиент не шёл, хозяин не кровати переставлял, а баб менял». Понимаете, вот надо было поменять всех баб, назначить людей, которые понимают, что такое просвещение, и людей обучать. И мы бы жили, и жили, и жили нормально. И никто бы не умилялся «Старым песням», извините, что я прицепился, я не могу вспомнить другие примеры. Прошу прощения перед Парфёновым, уважаю его безмерно, считаю его крайне талантливым человеком. И так же, как у Балабанова «Брат» – так же у Парфёнова это было, на мой взгляд, большой ошибкой и заблуждением. Они имеют право ошибаться, но мы не имеем права. Мы должны понимать, что мы должны показывать. И завтра, когда Россия будет свободной, красивой, равной другим странам, эти ошибки не надо повторять. Надо начинать с просвещения. Рынок рынком, хватает там людей, которые этим займутся. А людей, которые могут заниматься просвещением, очень мало. Прекрасные учителя есть в школах, волшебные. Мой сын учился в Новой школе, был в восторге от них, общался с ними, и когда я видел, как они влияют на моего ребёнка, понимаете? Есть они, есть эти люди. Они молчат, они тихие, боятся, они зашуганы, они затравлены, они видят примеры, что может произойти, если они что-то вякнут не так. Но как только возникнут условия и обстоятельства нормальной жизни и выражения своих мыслей, слов и убеждений, вы не поверите, как быстро эта страна начнёт возрождаться.

К.ЛАРИНА: Слушай, помимо «Старых песен о главном» было и «Покаяние» Абуладзе, с которого всё и началось.

А.АТАНЕСЯН: Вы сильно путаете даты.

К.ЛАРИНА: 87, по-моему.

А.АТАНЕСЯН: А «Старые песни о главном» – 2000й.

К.ЛАРИНА: В прекрасной России будущего было.

А.АТАНЕСЯН: «Покаяние» было вот точно сделано вопреки времени, а «Старые песни о главном» были сделаны благодаря времени. Это разные вещи. Нет-нет, не всё так просто. Как ни странно, мы можем вспомнить удивительную картину, прошедшую незаметно, «Парк советского периода» Юлика Гусмана, фантастическая сатира. И тоже предупреждение – ой, ребята, не надо ностальгировать. Хотите вспомнить, что такое Советский союз, посмотрите «Парк». Это был политический памфлет, это было не кино, которого мы ждём, которое мы любим, но это был мощный политический памфлет. И Юлик, смелый человек, его сделал тогда. Это просвещение, вот это как раз фактор просвещения, он показывал как раз, каким был Советский союз.

К.ЛАРИНА: Это, если мы про это заговорили, давай назовём ещё картины, которые показывали нам настоящий Советский союз. Мы вспомнили с тобой «Штрафбат», я могу вспомнить «Дети Арбата» Андрея Эшпая, мне кажется, это был важный этапный фильм. Я тебе скажу больше, дорогой Саша…

А.АТАНЕСЯН: «Жизнь и судьба» потрясающая картина. Великая картина «Кукушка», тоже было совершено преступление, когда вместо «Кукушки» был послан на Оскар «Дом дураков», эти две вышедшие картины не сопоставимы по художественному качеству. Великая картина Рогожкина «Кукушка». Много, Ксения, достаточно.

К.ЛАРИНА: «Окно в Париж» Юрия Мамина, совершенно убийственная сатира, страшная. Рогожкин, по-моему, фильм Рогожкина «Чекист» был – сегодня вообще невозможно представить, чтобы этот фильм был показан по какому-то телевидению. Даже «Особенности национальной охоты» – это такая тонкая сатира и такое тонкое издевательство над нашей реальностью, из-за водки подводные лодки отправляют. Вы понимаете, о чём тогда говорил Рогожкин, чем занимается генерал? Вот мы видим этих генералов в действии, которых Рогожкин показал. И всех остальных, в действии. Как это всё прогнило. Он это предчувствовал как художник, остальные не соображают, художники, мы тоже ничего не соображаем. Мы или чувствуем, или нет. Но такие большие, как Рогожкин, как Лёша Герман, а что, Хрусталёв не показывает нам вот этот Советский союз? А «Трудно быть богом» не предупреждает нас, что придут чёрные, когда придут серые? А в «Андрее Рублёве», ещё в советское время вернёмся, не говорили, как власть издевается над художником? Всё это было, но недостаточно. Повторяю, должны быть обыкновенные учителя, которые вот строчка за строчкой, кадр за кадром. А мы высоколобые, мы говорим о художественных особенностях фильмов, ни слова не говоря в школе не показываем. Школьники видели Рогожкина? Видели Хрусталёва? Нет. Видели «Покаяние»? Нет. У англичан есть поговорка: не надо воспитывать своих детей, воспитывайте сами себя. Дети всё равно будут такими, как вы. А мы тридцать лет упустили образования и просвещения, мы упустили самое главное, наше будущее. Потому что 30 лет страна с прошлым не боролась, просто ругала, а не боролась. К власти пришли – кто? Назовите мне, кто.

К.ЛАРИНА: Серые сейчас пришли.

А.АТАНЕСЯН: Ельцин, при всей моей благодарности, я плакал, когда он стоял на танке и ему прикрывал Коржаков бронежилетом, бронещитом, я плакал от гордости, как в замечательном фильме Данелия, когда я проезжаю станцию метро, у меня слёзы гордости. Вот у меня были слёзы гордости за страну – у меня, взрослого 35-летнего были слёзы. Но этим всё закончилось, и дальше красные директора, секретари комсомола, секретари райкомов, они все пришли, всё подмяли под себя, и всё равно – детей никто не учил, ничему не учил, они были заброшены, родители выживали, зубами вгрызались в эту жизнь, чтобы добыть кусок хлеба. Рушились семьи, судьбы, жизни, профессии – всё уничтожено. Профессия инженер исчезла, исчезла просто. А сейчас пошли блогеры. Кто властители дум? Дом-2?

К.ЛАРИНА: Это уже забудь, это уже плюсквамперфектум, это всё забыто.

А.АТАНЕСЯН: Дом-2 уже кажется невинной забавой.

К.ЛАРИНА: Властитель дум – война, которой они упиваются, властители дум, с утра до ночи, круглые сутки. И то, что я вижу, то, что мы видели все эти проявления жуткие со стороны российской глубинки, когда так покорно отправляют на фронт своих кормильцев, своих детей, а потом так же с благодарностью чуть ли не в ноги бухаются, говорят «спасибо» за компенсацию, за деньги, квартиру, дверь в туалете, за шубу – это, конечно, какое-то… Да, я тебя слушаю и понимаю, что это путь, финал всего этого проекта, даже не знаю, как его назвать.

А.АТАНЕСЯН: Если ты не учишь ребёнка божественному, в его душе поселится дьявол, и сейчас дьявол правит этой страной, дьявол. А он страшный, он очень страшный, его боятся все. Он не такой рогатый, как мы себе представляли, не такой. Это тот самый нежный, который дал яблоко, понимаете, а мы-то умиляемся его прошлыми деяниями, которые были в Советском союзе. Это нет.

К.ЛАРИНА: Мы с тобой уже больше, чем полтора часа в эфире, думаю, надо нам уже потихонечку двигаться к финалу. Я хочу сказать спасибо нашим зрителям за то, что пишете хорошие слова про нашего сегодняшнего гостя и вообще за наш разговор, спасибо за донаты нашим зрителям Ане Эрмансон и Кате Сукорской из Дюссельдорфа, она передаёт привет Саше, Александру, и присылает донат. Спасибо большое, пишут, чудесный, мудрый гость, спасибо большое, у вас сегодня потрясающий гость. Спасибо. А, я хотела ещё географию назвать, думаю, тоже Саше будет интересно, кто нас смотрит. Израиль, Тверская область, Брюссель, Рудный, Казахстан, Асташков, Сан-Франциско, Лос-Анжелес, Иркутск, Джамбул, Мурманск. Спасибо большое нашим зрителям. Наверное, последний вопрос тебе, вернее, два. Во-первых, Атанесян в Америке – кто? Что получилось и что получается?

А.АТАНЕСЯН: Придётся повториться – никто нас здесь не ждал, никто, даже друзья. Есть чудный анекдот, не буду сейчас рассказывать, уподобляться Белковскому, но расскажу только финал. Не путайте эмиграцию с постоянным местом жительства. Когда ты приезжаешь… То есть, не путайте…

К.ЛАРИНА: С туризмом.

А.АТАНЕСЯН: Туризм с эмиграцией, правильно. То есть, когда ты приезжаешь туристом, они тебе рады. Тебя водят по самым красивым местам, самым вкусным ресторанам, самым радостным хозяевам, куда тебя ведут в ости. Когда ты переезжаешь, ты становишься на равную доску с ними, с ними живи, выбирайся – очень трудно, очень тяжело. Я снял три короткометражные картины, продал два сценария, что касается больших фильмов, у меня в разработке три фильма и два сериала – очень тяжело идёт. Да, разговаривают, да, встречаются, да, интересуются – но мы не чувствуем, я не чувствую этого зрителя, я не чувствую этого инвестора, я не чувствую этих потребностей, что им надо. И во многом мои проекты или идеи отвергаются уже на стадии идей, поскольку они не востребованы здесь, и продюсеры американские лучше меня понимают. Один у меня был проект, где я хотел выступить режиссёром, и продюсер мне сказал удивительную фразу. Он говорит: «Очень хороший проект, замечательный, и каст ты сделал прекрасный, и сценарий, но тебя я продать не могу. Если ты откажешься быть режиссёром, я продам этот проект». Я отказался быть режиссёром – и он купил у меня сценарий. У них не продаётся, нет Атанесяна на американском рынке. А если нет на рынке – значит, нет. Поэтому здесь я себя ощущаю человеком в 91 году в Москве, где мы никому не были нужны, где кинематограф умер, и было какое-то кооперативное кино, где торговцы сахаром снимали «Мастера и Маргариту», точнее, продюсировали, правда, это сейчас не метафора. Ребята, которые дали деньги Юрию Каре, два лучших милиционера, торговали сахаром. Они вдруг захотели снять «Мастера и Маргариту», ни много, ни мало. Ко мне обратились инвесторы в 92 году, говорят: «Мы хотим инвестировать в спектакль «Гамлет», но в Московском художественном театре. И у нас есть одно условие: исполнитель главной роли и постановщик должен был Ваня Охлобыстин». Понимаете, 91й или 2й, могу попутать год. Но эти безумные мысли у этих безумных людей – они в итоге сделали наше кино. Я ощущаю себя абсолютно в том времени, здесь и сейчас. Я считаю, надо пройти торговцев сахаром, риэлторов, каких-то спекулянтов лекарствами, понимаете, чёрт знает что происходит вокруг меня. И параллельно – с продюсерами, с агентами, с менеджерами, со звёздами, с кем удаётся общаться. Но энергии тратится столько же, сколько тратилось в начале 90х, мы носимся как подорванные, лицо искажено до неузнаваемости, и ждём, что что-нибудь произойдёт. Ну, произойдёт, произойдёт рано или поздно. Или не произойдёт, что не хотелось бы, но я к этому готов, я сказал, я – удобрение для своих детей. Для меня это главное сегодня. Дочь – молодая актриса, которая востребованная и снимается.

К.ЛАРИНА: Очень хорошо. И последний, наверное, вопрос, какие бы ты картины назвал, коль скоро мы уж так часто к картинам возвращались, которые тебе кажутся важными сегодня, пересмотреть?

А.АТАНЕСЯН: Мы все назвали. Начиная с «Покаяния», заканчивая «Трудно быть богом», и «Кукушку», и, как ни странно прозвучит, при всём нежелании упоминать этого человека, я бы посоветовал посмотреть «Утомлённые солнцем» и «Раба любви». Вот пусть пересмотрят это кино.

К.ЛАРИНА: И пусть он сам пересмотрит.

А.АТАНЕСЯН: Да-да, «Утомлённые солнцем». Знаете, я был на просмотре оскаровского показа этого фильма, академики смотрели на предмет дать или не дать Оскар. Один из крупнейших магнатов, руководитель студии тогда, по-моему, Warner Brothers, Марк Медовой, он мне сказал: «Слушай, замечательно сделанная картина, но я не понял. Этот герой – герой настоящий, он не просто герой фильма, герой своей жизни. Он генерал, он любимый всеми, он обласкан, он весь в орденах – и как такая маленькая крыса из спецслужб могла его уничтожить, как это?» И тогда я понял, что американцы ни черта не понимают в советской истории, и я не могу ему это рассказать, что такое 37 год, я не могу, у меня не хватит времени, и это неприлично в этой ситуации, в кулуарах с шампанским рассказывать, что такое дьявол, коим был Сталин. А вот русские всё понимают про это, и пусть посмотрят «Утомлённые солнцем», великое предупреждение, которое по наитию создал Никита Сергеевич.

К.ЛАРИНА: А что же он сам его не услышал?

А.АТАНЕСЯН: Я вам ещё раз повторяю, художники ничё не понимают. Не понимают, они или чувствуют, и создают всё по наитию. Они очень странные. Не надо относиться к ним как к нормальным людям, они разделены, они двуликие Янусы. С этой стороны гении, а с этой чёрт знает что. Бывает, конечно, случай с Вадимом Абдрашитовым, когда человек и с той, и с другой стороны был абсолютно гармоничный. Да, Вадим Юсуфович – к нему ни одной претензии ни как к художнику, ни как к человеку. И таких много, но Лёша Герман, любимый мною близкий друг и старший товарищ, и как старший брат мне был. Он был убийцей на съёмочной площадке, он был невыносим в общении, он говорил такое, от которого волосы дыбом вставали. Он не понимал элементарных вещей, он не мог включить вентилятор. Он включал его в розетку и говорил, что он не работает, орал на нас, что мы принесли ему испорченный вентилятор. Орал, а я говорил, а здесь три кнопки, Лёш, с разной скоростью. Да? Что ж ты мне не сказал? Это Лёша Герман, я уж молчу про Параджанова. Чтобы понять Тарковского, прочитайте его мартиролог, всё понятно про этого человека. Я уже молчу про других. Но никогда не надо путать их произведения с их мыслями, это очень редко совпадает. Очень редко.

К.ЛАРИНА: Я тебе ещё один фильм назову, не знаю, видел ты или нет, «Дорогие товарищи» Кончаловского, про расстрел в Новочеркасске, абсолютно антисталинский, антисоветский фильм, и это при том. Что одновременно с премьерой этого фильма буквально этот человек говорит совершенно невозможные вещи, про людей, про страну, про выбор, естественно, он сейчас тоже придворный художник.

А.АТАНЕСЯН: Он вообще парадоксальный человек, знаете, об Андроне надо отдельную передачу делать, чтобы понять его. С одной стороны, он говорил о состоянии России, это было несколько лет назад, в каком она была плачевном состоянии. С другой стороны, он говорит, что власть от бога, условно говоря. Вот не надо, Ксения, не надо, не касайтесь идолов, потому что позолота останется на ваших пальцах. Нельзя прикасаться к идолам, нельзя их анализировать вообще. Всё, вот перед вами золотой идол, вы тронете – позолота на пальцах, а под ней трухлявое дерево. Вот оставьте их, бог им судья всем.

К.ЛАРИНА: Грустный финал, как и начало, собственно, и середина достаточно печальна. Но я благодарна, Саша, за этот разговор, почему-то мне показалось, что тебе он тоже нужен, нужно это выговорить из себя. Я очень тебе благодарна за это согласие и желание.

А.АТАНЕСЯН: Спасибо, спасибо, и спасибо тем, кто слушал нас.

К.ЛАРИНА: Спасибо тебе, я желаю тебе осуществить планы. Чтобы твой личный 91 год кончился и начался совсем другой. Всё получится, потому что ты в прекрасной форме – и в интеллектуальной, и в творческой, и в физической, я в этом нисколько не сомневаюсь. Спасибо и до встречи в сетях. Даст бог, может быть, ещё и увидимся.

А.АТАНЕСЯН: Спасибо и удачи, удачи, спасибо, что такое важное дело делаешь, не останавливайся, Ксения.

К.ЛАРИНА: Спасибо. А я скажу зрителям, что мы остаёмся в записи, у нас эфир сейчас кончается, но в записи мы остаёмся. Поэтому, конечно, вы можете не только ставить лайки и рекомендовать для просмотра своим друзьям или, может быть, даже наоборот, своим идеологическим врагам и соперникам – пусть они тоже это увидят. Отправьте это Михалкову обязательно. Никите Сергеевичу, большой поклонник моих текстов. Очень часто их читает с выражением, и он прав. Он это делает блестяще, с целью осуждения, но абсолютно точно передаёт смысл сказанного. Этого у него не отнять. Поэтому, друзья, пишите комментарии, на комментарии отвечаем. Мы встречаемся в понедельник, в рамках программы «Человек из телевизора» здесь я буду одна, без ансамбля, будем обсуждать главные видео прошедшей недели, отвечать на наши вопросы, это будет стрим прямого эфира, огромное всем спасибо. Ещё раз Александра Атанесяна отдельно обнимаю, спасибо и всего хорошего!

А.АТАНЕСЯН: Счастливо!