«Закладка»: Крошка Цахес — это кто?
Екатерина Шульман: История про то, как этот маленький уродец волшебным образом присваивает себе заслуги всех окружающих. Мы знаем, какую роковую роль этот образ сыграл в судьбе телекомпании НТВ, передачи «Куклы», вообще, возможно, судьбе русских медиа в те годы, когда все еще было так мягко, незастывше и только решалось. Но начинается история с призыва, обращенного к руководителю той территории, на которой происходит действие, «государь, введите просвещение»…
Подписаться на YouTube-канал «Эхо Подкасты»
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Добрый вечер, дорогие друзья! Прежде чем мы начнем нашу сегодняшнюю встречу, я хотела бы произнести небольшую ритуальную речь. Думаю, что многие из здесь присутствующих бывали, возможно, многократно бывали, на книжной ярмарке Non/fiction в Москве, которая в своем новом не самом, наверное, симпатичном виде стартует на следующей неделе.
Но я хотела бы вспомнить ярмарку Non/fiction светлых последних дней, а именно 2019 года, когда еще мир был немножко похож на что-то более человеческое. И в этом году с ярмарки выгнали книгу Киры Ярмыш на том основании, что Кира Ярмыш плохо себя вела и работала пресс-секретарем Алексея Навального. И надо сказать, что в том году очень многие люди совершенно разных взглядов проявили, как мне кажется, выдающуюся солидарность и начинали каждое выступление на этой ярмарке со слов об огорчительности и недопустимости цензуры.
Купить книги Гофмана на сайте «Эхо Книги»
💫 Если подкаст вам понравился и вы ждете следующего выпуска, поддержите нас донатом — сделать это можно на платформах Бусти или Патреон и другими способами.
Мы сейчас находимся в несколько другой ситуации, но мне бы хотелось сказать, что прекрасная ярмарка, на которой мы присутствуем, тоже проявила некоторую, как мне кажется, необоснованную склонность к цензурированию участников. Будем надеяться, что, во-первых, ярмарок на Бебельплац будет еще очень много впереди, во-вторых, что в дальнейшем в них смогут принимать участие все приглашенные гости, а не только те, которые вели себя хорошо.
Е. ШУЛЬМАН: В самом общем виде для организаторов любого мероприятия лучше, если участники сами отказываются в них участвовать, чем если их приходится оттуда выгонять. Это как-то выглядит гораздо приличнее. Поэтому лайфхак: если вам не нравится кто-то из участников, доведите его до того, чтобы он ушел сам. В общем, это достаточно нетрудно.
Мы же начинаем одновременно и запись нашей литературно-просветительской передачи «Закладка», известной также как «Радионяня» и «Клуб знаменитых капитанов». Эта запись проходит в присутствии живых, многомерных зрителей на берлинской книжной ярмарке «Бебельплац». Очень приятно видеть вокруг себя живых людей. Спасибо, что пришли.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: И сегодня мы решили, поскольку мы находимся физическими телами в Германии, поговорить о немецком писателе. Мы обычно долго обсуждаем, про кого бы нам поговорить, а тут вдруг буквально по щелчку пальцев. Я даже не могу вспомнить, чья была идея поговорить про Эрнста Теодора Амадея Гофмана. Но просто как-то вдруг мы сразу бодро, мгновенно решили, что да, это хороший выбор. И начнем мы с его повести, такого микроромана под названием «Крошка Цахес, по прозванию Циннобер».
Е. ШУЛЬМАН: Насчет именно произведений у нас была некоторая дискуссия. Насчет автора действительно дискуссии не было, мы сразу согласились. Я особенно обрадовалась, поскольку это практически единственный мой любимый немецкий писатель. Как-то вот не так у меня хорошо с немецкой литературой, что прискорбно для меня лично, потому что если бы это было иначе, то у меня было бы больше стимулов учить немецкий язык, что, в свою очередь, сделало бы мою жизнь тоже лучше. Но Гофмана я люблю. И я помню, что одна из первых моих самостоятельных покупок, когда я стала жить сама в Москве, было шеститомное собрание его сочинений.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Черненькое такое, да?
Е. ШУЛЬМАН: Оно не все было черненькое, там последние тома были черненькие, а остальные – разного цвета. Купила я это дело, между прочим, на книжной ярмарке в «Олимпийском», когда еще была она и когда еще был «Олимпийский». Чем хороша жизнь в Москве? Очень быстро можно почувствовать себя ветераном и старожилом. Я еще такое припоминаю. Вы, дети, уже этого не застали.
Так вот, я прочитала эти все шесть томов. По этой причине у нас были некоторые разногласия насчет того, какое именно произведение выбрать.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Какой именно том предпочесть.
Е. ШУЛЬМАН: Совершенно верно, да. Гофман прожил очень недолгую жизнь. Он умер, когда ему было 46 лет. В рубрику «Отцы» в «Статусе» мы таких стараемся не брать, предпочитаем тех, которые прожили подольше. Но за это время он успел написать довольно много. И все это действительно очень увлекательные вещи. Поэтому мы рассуждали. Мой вот прям, как мне кажется, квинтэссенциональный Гофман, вот такой Гофман в концентрированном виде – это «Золотой горшок». Мне кажется, что там все свойства его таланта наилучшим образом выражены. Поэтому я болела за «Золотой горшок». Потом были мысли как-то выпендриться и взять какую-нибудь «Принцессу Брамбиллу» или «Королевскую невесту», или «Повелителя блох», вот что-нибудь такое неочевидное.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Я настаивала на «Коте Мурре», если помните.
Е. ШУЛЬМАН: Или «Кота Мурра». Он самый длинный и такой замысловатый с точки зрения композиции, поскольку там два слоя повествования смешиваются друг с другом. В стерновском духе вещь. Либо можно было идти еще другим путем и начать пугать зрителя и читателя, потому что Гофман, пожалуй, один из столпов жанра готического ужаса и умеет писать довольно страшно. Ваш какой самый страшный?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Одна из главных моих персональных травм, связанных с Гофманом, это рассказ «Песочный человек», страшнее которого я вообще в жизни мало что читала. И не только потому, что мне было 8 лет и я думала, что от «Щелкунчика» я так незаметно перейду дальше. Нет. Это правда удивительно страшная история. Я когда читала «Песочного человека», я всегда вспоминала эссе Марины Цветаевой про Гете и перевод Гете, выполненный Василием Андреевичем Жуковским. Если кто-то помнит это эссе, оно очень короткое и абсолютно замечательное.
Е. ШУЛЬМАН: Про лесного царя?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Про лесного царя, да. Она пишет про то, что в переводе Жуковского мальчик описывает, рассказывает о том, что вокруг него происходит, а у Гете он говорит: «Я вижу». И она это объясняет тем, что Гете видел, и ему было очень страшно, поэтому по-немецки баллада очень страшная, а Жуковский не видел, потому что был приличный, интеллигентный, образованный человек, а не вот это вот все, и боговдохновенный пророк. И поэтому по-русски оно не такое страшное, как по-немецки. Как-то ты даже испытываешь некоторое облегчение, что в конце в руках его мертвый младенец лежал. Ну что, отмучился бедняжка. А у Гете нет.
Е. ШУЛЬМАН: Подождите, но у Гете младенец тоже ведь умер.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Конечно.
Е. ШУЛЬМАН: Но хуже.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Это не приносит читателю чувство катарсиса, я бы сказала. Читателю так страшно, что умер.
Е. ШУЛЬМАН: Ему уже не до катарсиса.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Ему уже не до младенца.
Е. ШУЛЬМАН: А в «Песочном человеке» все еще страшнее. Мало того, что это жуткая совершенно история, так она еще и очень плохо кончается. Это мы рекламируем таким образом Гофмана: идите домой, дорогие читатели, и читайте это дело на ночь.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: И детям своим читайте.
Е. ШУЛЬМАН: Читайте вслух, да. Судя по рыданиям, которые раздались в публике, кто-то уже прочел и подвергался этому самому тексту. На самом деле, «Щелкунчик», если не в балет ходить… Я помню, как я сходила в балет. Я же не очень музыкальный человек, как известно публике. Поэтому первый раз я увидела балет «Щелкунчик» в декабре 2021 года в Большом театре, куда случайно попала. Так получилось. Я думаю, что я была одним из немногих зрителей, кто интересовался сюжетом. И надо вам сказать, что там все не так, как в книжке. То есть что-то они там в либретто наврали. Приблизительно, видимо, как и в опере «Пиковая дама» того же автора любили переписывать финалы. Но если читать текст, то это, в общем, вещь не без жутковатости. Этот весь Король Крысиный не безобидное существо. Погрызание марципановых куколок осталось в наших сердцах незаживающей раной.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Но «Щелкунчика» мы отмели на том основании, что если мы обсудим его сейчас, то что мы… «Не трогай, это на Новый год» это называется.
Е. ШУЛЬМАН: Да-да-да, совершенно верно, это на Новый год. Весной обсуждать «Щелкунчика» – это противоречит естественному календарю. В общем, в результате таких бурных дискуссий… Чтобы вы знали, как нелегко дается соведущим вот эта передача. Вы думаете, это хиханьки все? Нет. Это пот и слезы, и труд неустанный. Все это остается за кулисами.
А мы, в общем, решили взять все-таки «Крошку Цахеса», потому что это зрелый, хороший такой Гофман, настоянный и это вещь довольно политическая. Как обычно, перечитывая заново во взрослом состоянии то, что читал в детстве, обнаруживаешь массу интересного.
Во-первых, давайте скажем несколько слов об авторе. Мы пока только сообщили, что он прожил мало лет. Это, конечно, его характеризует с самой отрицательной стороны. Пять неочевидных фактов о Гофмане. Во-первых, никакой он не Амадей. Он это имя придумал себе самостоятельно. На самом деле он Эрнст Теодор Вильгельм. И эти инициалы написаны на его могиле, каковая, могила, находится в районе Кройцберг на кладбище здесь, в городе Берлине. Можно ее посетить, положить цветочки автору, который подарил нам столько ужасающих часов и столько ночных кошмаров. Вот так вот мы ему обязаны.
Далее. Еще что поражает, когда читаешь его биографию, его жизнь была связана с тем, что мы сейчас называем Польшей, гораздо в большей степени, чем с тем, что мы сейчас называем Германией. Во-первых, похоже, что отец его был польского происхождения. Во-вторых, у него была польская жена, звали ее Миша. Она известна в немецких источниках Михаэла, но также как и Миша. Он ради нее перекрестился в католическую веру. Нельзя так, наверное, сказать – перекрестился. Перешел в католичество из того лютеранства, в котором он был воспитан.
Далее, конечно, понимаешь, насколько вся эта идиллическая в наших глазах эпоха – конец XVIII – начало XIX века – на самом деле никакая не идиллическая. Бедного Гофмана бесконечно преследовала война. Вот первое десятилетие XIX века в этих местах, где мы сейчас находимся, это наполеоновские войны.
Он постоянно перемещается с места на место то в поисках работы, то гонимый этими самыми наполеоновскими войсками. Он приезжает по делам своей государственной службы в очередной прусский, силезский, ныне польский город типа Познань, например, или, собственно, в Варшаву, или в Вену, и ее начинают тут же брать войска Наполеона, и дальше нужно всем либо присягать новой французской власти, либо выметаться отсюда. Он оказывается разлученным со своей женой и дочерью маленькой, которые, в свою очередь, сидят в другом городе, а этот город обстреливают. В результате они едут где-то в карете, карета падает, гибнет его маленькая дочь. Больше у него не было детей. Жена его тоже получает травму.
Наконец, в 1914 году война заканчивается. Вроде, боже, как славно, нас больше никто не бомбит. Но начинается что после победы над французскими захватчиками? Реакция начинается здесь в Пруссии. И гонения на либеральную профессуру и вообще на всяких людей, которые слишком много болтают языком или, как в случае с Гоффманом, рисуют карикатуры на государственных чиновников. Хорошо ли это?
Образуется комиссия по расследованию политических преступлений. В какой-то момент он сам становится сотрудником и даже руководителем этой комиссии, после чего дело заводят уже на него самого за то, что он, во-первых, рисовал карикатуры, во-вторых, в своей повести «Повелитель блох» вывел высокопоставленного государственного служащего в непристойном виде. Дело не доходит никуда. Король Фриц Вильгельм IV пишет, что этого не трогайте, он болеет сильно. Он действительно болеет, уже довольно скоро умрет. Но, кажется, все это способствовало сокращению его дней.
То есть эта вся территория – это территория войны. Это еще и плоская равнина, по которой скачут бесконечно конные, пешие, разные войска разных стран и воюют. Это называется Война четвертой коалиции, потом – Война шестой коалиции. Еще можно заключить, что беспокойно тут жилось, как-то вот устойчивого перемирия не удалось достичь, а когда удалось, то тоже как-то сильно легче, прямо сказать, не стало.
Далее интересные факты о Гофмане. Он, видимо, довольно здорово пил. Последние свои годы он прожил в Берлине. Здесь он, собственно, и умер. Умирал тяжело от каких-то прогрессирующих и накладывающихся друг на друга болезней, среди которых был, судя по всему, и сифилис.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Ну и алкоголизм тоже был, потому что у него случались припадки, которые, очевидно, поспособствовали творческому вдохновению, но также, похоже, были проявлениями, по крайней мере, отчасти белой горячки.
Е. ШУЛЬМАН: Похоже на то. Кроме того, он периодически влюблялся в женщин, которым он давал уроки музыки. Сначала это была женщина его сильно старше, потом была женщина его сильно моложе. Это знаменитая его возлюбленная по имени Юлия Марк. Он был женат все это время, напоминаем, на этой самой Мише-то своей. Но эти романы, кажется, носили достаточно платонический характер, кроме вот этого раннего романа с женщиной старше, которая, судя по всему, от него родила своего шестого ребенка. Вот такие были опять же нравы в это идиллическое время.
По поводу Юлии Марк. Юлия возникает в его поздней прозе довольно много раз. В том числе она такая женская тень, которая витает на страницах «Житейских воззрений кота Мурра». И как считают литературоведы, ее муж, тот, за кого она вышла замуж… Хотела сказать, тот, кого она предпочла Гофману. Но она не могла предпочесть Гофмана – Гофман был женат. Так вот, этот ее муж вроде как изображен в виде «Крошки Цахеса». Хорошо быть литератором – можно разных людей, которые тебе не угодили, либо как Данте, поселить в разных кругах ада, либо, соответственно, вывести в таком карикатурном виде.
Гофман вообще себя идентифицировал, как мы сейчас скажем, видимо, скорее как музыкант. Это было его такое предпочтительное занятие, от которого он вынужден был отрываться ради опять же государственной службы ему достаточно ненавистной. Служил он по юридической части. И у него были на этой ниве тоже некоторые успехи. Он автор опер. Его опера «Ундина» была поставлена, кстати, здесь, в Берлине, в Берлинской опере, и это было его такое большое жизненное достижение. Но его театральную жизнь тоже преследовали какие-то жуткие неудачи. Он вообще был такой несчастный человек. Как-то ему преимущественно не везло, скажем так.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Я хотела бы сказать, что на самом деле, если бы он каким-то магическим образом увидел, что мы здесь сидим и разговариваем о нем как о писателе, он бы окончательно удостоверился в своем невезении, потому что, вообще-то, он мечтал быть композитором. И он, как мы бы сказали, идентифицировал себя как композитора, а не как писателя. И у него вечная была дилемма. С одной стороны, надо было кормить семью, себя, родственники его пинали и заставляли его служить по юридической линии, а он всегда хотел быть где-нибудь капельмейстером. И даже у него был счастливый момент, когда он каким-то образом ухитрился найти себе работу капельмейстера и провел пару лет, не будучи вынужденным ходить на работу в присутствие. Но это длилось недолго, потому что, видимо, деньги кончились, и все-таки музыкальная карьера не приносила ему больших доходов.
Е. ШУЛЬМАН: Вот это его альтер эго, этот самый капельмейстер, – это протагонист «Житейских воззрений кота Мурра».
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Не кот, нет. Второй.
Е. ШУЛЬМАН: Не кот. Второй, тот, который человеческий протагонист. Можно ли назвать протагонистом главного героя? Или протагонист – это тот, в честь кого названо?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Можно. Конечно, да.
Е. ШУЛЬМАН: Хорошо. Тогда так и будем дальше поступать. Дважды его уже налаживающуюся музыкально-театральную карьеру прекращали пожары. В первый раз это был пожар в театре, если я не ошибаюсь, в Бамберге. И там сгорели партитура и либретто, с которого не успели снять копию. Второй раз это случилось здесь, в Берлине, и сгорели декорации к этой его «Ундине», которую он наконец-то поставил. И больше при жизни автора ее не ставили. Потом ставили. Я не знаю, какого мнения о нем музыкальные критики.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Невысокого. Нет.
Е. ШУЛЬМАН: Да вы что? Вот видите, как опять же люди не знают, в чем их настоящий талант. Вот он считал, что он композитор, а все остальное – это какая-то непонятная трата времени.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Он очень горевал по своей сгоревшей опере, которая называлась «Король Артур, или Великодушный Рогоносец». Он считал, что вот это был его opus magnum.
Е. ШУЛЬМАН: Я прошу прощения, тот король Артур, который наш?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Тот самый король Артур, наш король. Я не знаю, наш ли он.
Е. ШУЛЬМАН: Да чей же еще?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Англичане считают его своим, но тем не менее.
Е. ШУЛЬМАН: Нет, мы про него просто недавно с Захаряном рассказывали, поэтому мы его апроприировали.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: В общем, это ваш король Артур. И, собственно, в центре этой оперы была история его королевы Гвиневеры и рыцаря Ланселота, который был так себе рыцарь.
Е. ШУЛЬМАН: Захарян тоже так считает.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Он прав. И ужасно Гофман этой оперой гордился и был абсолютно уверен, что она увековечит его имя. От нее осталось примерно шесть нотных листов обгрызенных, каких-то таких обгоревших. И периодически возникают идеи ее реконструировать, но что-то пока руки у людей не доходят, а возможно, не настолько прекрасно сохранившиеся фрагменты, чтобы тратить на них так много сил и времени.
Е. ШУЛЬМАН: Вернемся, однако же, к «Крошке Цахесу». Во-первых, давайте скажем почтеннейшей публике, как полностью называется эта повесть. Называется она «Крошка Цахес, по прозвищу Циннобер». Что значит это слово? Это слово значит киноварь, то бишь красная краска. Имеются в виду вот эти волшебные три волосинки, которые загораются на голове главного героя, протагониста, одного из протагонистов, давайте так, когда фея гладит его по голове.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Девтерагонист, не побоюсь этого слова.
Е. ШУЛЬМАН: Или так. Так вот, возвращаться в зрелом возрасте, скажем скромно, к тем текстам, которые ты читал в детстве, очень своеобразный опыт. Какие-то вещи, ты понимаешь, ты помнишь наизусть, но ты их запомнил довольно механически, не вполне понимая, что там имеется в виду. Перечитывая это сейчас, конечно, тот читатель, который я, видит политическую составляющую. Как в анекдоте про солдата и кирпич: «Я всегда о нем думаю». Я всегда думаю о политической составляющей. И она начинает как-то нас смущать.
Понятно, что история про то, как вот этот маленький уродец волшебным образом присваивает себе заслуги всех окружающих. Мы знаем, какую роковую роль этот образ сыграл в судьбе телекомпании «НТВ», передачи «Куклы», вообще, возможно, судьбе русских медиа в те годы, когда все еще было так мягко, незастывше и только решалось. Но начинается история с призыва, обращенного к руководителю той территории, на которой происходит действие, «государь, введите просвещение».
Г. ЮЗЕФОВИЧ: И просвещение разразилось. Я поскольку читала по-русски и не знаю, какой глагол употреблен по-немецки, но «разразилось просвещение», мне кажется, это одна из лучших формулировок, которые вообще можно себе представить.
Е. ШУЛЬМАН: Читать это довольно обидно, потому что этот самый государь по имени Пафнутий и потом преемник его по имени Варсонофий вводят просвещение в формах каких? Они дороги строят, они прививают оспу.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Вырубают леса, сажают тополя и акации.
Е. ШУЛЬМАН: Потому что тополя и акации полезны для городов.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Для просвещения.
Е. ШУЛЬМАН: И для просвещения тоже. Вводят образование и борются с суевериями. Что тут может быть невкусного, что тут может не понравиться? Особенно прививание оспы опять же чрезвычайно прогрессивная мера по тому времени. Но одновременно этот самый государь Пафнутий запрещает функционирование фей, которые способствуют укреплению суеверий в непросвещенных умах, а просвещению, наоборот, препятствуют.
Как часто бывает с такого рода административными мерами, строгость их несколько компенсируется необязательностью их исполнения. Поэтому феи как-то все-таки остаются, но под видом обычных обывателей. В частности, фея Розабельверде становится канониссой приюта для благородных девиц.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Вы не поверите, Екатерина Михайловна, перечитывая эту книгу, я вдруг поняла, что наделяю фею Розабельверде вашей наружностью.
Е. ШУЛЬМАН: Ну что ж… В книге есть незабываемая сцена, в которой эта самая фея Розабельверде приходит к колдуну Просперу Альпанусу, который тоже маскируется. Под кого он там маскируется?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Вышедшего на покой медика почтенного.
Е. ШУЛЬМАН: Совершенно верно. И они друг другу демонстрируют свои умения, сначала – в виде всяких мелких фокусов, типа она наливает кофе, кофе не наливается, а потом наливается и переливается через край, книжка открывается, не закрывается. И в какой-то момент он говорит: «Ну что, дальше будем вот этими застольными чудесами пробавляться или уже всерьез посмотрим, кто на что способен?»
Г. ЮЗЕФОВИЧ: А вот тут, кстати, есть интересный момент по поводу просвещения, потому что колдун ее, в общем, уделывает, он берет над ней вверх.
Е. ШУЛЬМАН: И потом занимается менсплейнингом.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, потом ровно это он и делает. Но менсплейнинг касается следующего. Он говорит: «Вот ты росла, как цветок, никто тебя в жизни ничему не учил, и покуда ты там порхала, я в университете учился, овладевал знаниями».
Е. ШУЛЬМАН: Это правда. Да, пока вы там, как он выражается, в Джиннистане были предоставлены порывам своей богатой натуры, я в Египте грыз пирамиду науки. Это правда. В моей жизни была, пожалуй, похожая сцена. Но этого человека уже нет в живых.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Совпадение? Не думаю.
Е. ШУЛЬМАН: Впрочем, мы сейчас не об этом. Да. Так вот, эта сцена мало того что выразительна, она хороша еще вот чем. Читателю кажется, что это произведение прихотливой гофмановской фантазии, при этом тот момент, когда они начинают превращаться в разные существа и гоняться друг за другом, это очень архетипическая сцена из сказки.
Обычно эти сказки называются, например, «Ученик чародея» или каким-то другим образом. Если вы сказки любых народов читали, вы это вспомните. Там колдун превращается в коршуна, его ученик превращается в какую-то маленькую птичку, тот начинает за ним гоняться, он – в зерно, тот – в петуха, он – в кольцо, тот – в кого-то еще, и в конце концов младший должен победить старшего. То есть это сказочный мотив, который, видимо, как-то глубоко уходит корнями в древность человеческую.
Гофман, в принципе, не опирается на фольклор. Он выдумывает все это сам. Но, конечно же, какие-то элементы вот этого фольклорного субстрата у него тоже есть. Немецкие сказки жуткие совершенно.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Можно сказать, гораздо более жуткие. Эти-то еще вполне ничего. Так вы все про политику хотели сказать.
Е. ШУЛЬМАН: Да, действительно. А перешли, как всегда, как Проппу. Что ж такое!
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Поскольку после того, как вы скажете про политику, я-то всегда вижу смену культурных парадигм. И, соответственно, мне есть чем ответить. Но сначала хотелось бы заслушать политический раздел.
Е. ШУЛЬМАН: Хорошо. Возвращаясь к принудительному введению просвещения. Тут, читая это глазами из сейчас, трудно не видеть, как Гофман выступает с позиций, да, романтических, но, конечно, антипросвещенческих. Романтизм, который мы воспринимаем романтически, был тем интеллектуальным течением, которое опиралось не на разум и науку, а на чувства, почву и традицию. Поэтому связь с фольклором тут не случайна. Для просвещенческой традиции фольклор – это варварство, которое должно быть преодолено. Для романтизма – это почва, к которой надо припасть и напитаться ее живыми соками.
В дальнейшем своем развитии вот эти две линии – просвещение и контрпросвещение – ушли довольно далеко друг от друга. И та, которая контрпросвещенческая, романтическая, в конце концов привела в довольно темные углы европейской мысли.
Я понимаю, что я вечно всех хочу назначить духовными отцами фашизма. Я сейчас не буду этого делать.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Я как раз хотела спросить, кто у нас вообще не является духовным отцом фашизма? Вы со мной про Платона отказываетесь разговаривать сколько лет!
Е. ШУЛЬМАН: По этой самой причине. Просветители не являются, энциклопедисты не являются, Вальтер не является. Эти вот люди были всегда на стороне Света. Но Гофман, конечно, отмечает тот нехороший аспект этой всей просветительской деятельности, которая стоит на рельсах административных и вводит всякие прогрессивные штуки насильно. Это, в свою очередь, не очень хорошо.
Также интересен в книге образ университета. Помните, там есть сцена, когда ученый-путешественник, который, как обычно, путешествует, ничего не соображает, попадает в этот университетский город и описывает его как антрополог, как человек, который столкнулся с каким-то экзотическим племенем с его удивительными нравами, языком необычным, одеждой и прочим.
При этом этот университет, в котором главные вот эти положительные герои, главный герой и его друг, учатся, это тоже какое-то такое на наши глаза довольно странное место. Преподаватель физики, отец Кандиды, Моша Терпин, он показан как человек, подходящий к своей науке формально и чающийся исследовать природу своими маленькими инструментами, при этом окруженный тайнами, которых он не в состоянии постичь.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Его величайшее научное открытие состоит в том, что он обнаружил, что темнота наступает преимущественно от недостатка света.
Е. ШУЛЬМАН: Я тоже придерживаюсь этой же позиции.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: А я вышла замуж за человека, закончившего физтех.
Е. ШУЛЬМАН: Тогда вы тоже должны сочувствовать этому персонажу. Потом его вообще уже изображают к концу повествования в совершенно карикатурном виде. Этот князь назначает его своим придворным ученым, и он проводит исследования в винном погребе, где спивается уже практически до потери человеческого облика. Имею в виду автора.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Но надо сказать, он не только спивается до потери человеческого облика, он еще выполняет карательную функцию в рамках просвещенческой монархии. Потому что его работа состоит в том, что если, например, поля побило градом, то он должен приехать к этим несчастным крестьянам и им рассказать, что кроме них никто не виноват. Далее должно следовать, очевидно, какое-то научное обоснование. То есть, собственно говоря, Гофман показывает не просто вредоносную и бессмысленную сторону вот этого научного просвещения, но и его коллаборационизм с угнетательными властями буквально.
Е. ШУЛЬМАН: Если университет таков, то не очень понятно, в чем его позитивная роль, кроме того, что он дает приют студентам, а студенты там живут опять же своей романтической жизнью. А с главным героем самые хорошие вещи происходят, когда он один гуляет в лесу и там дышит этим чистым, вольным воздухом и постигает природу. Но как он ее постигает? Он ее постигает совершенно нерационально. Он ее постигает своей вот этой вот чувствительной душой.
Противопоставление чувствительного человека, вот этого талантливого человека, творца и тех, кто пытаются музыку разъесть, как труп, или вообще природу тоже разъесть, как труп, понятно и типично для романтической литературы, но не сказать чтобы прям вызывает большую симпатию, когда читаешь это сейчас.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Но надо сказать, что он и к, собственно, романтическим переживаниям относится довольно иронически. Потому что когда он описывает, как должны строиться взаимоотношения между идеальным возлюбленным и идеальной возлюбленной с точки зрения романтической нормы, это невероятно смешно. Потому что, соответственно, сначала юноша должен написать стихи, девушка должна их прочесть, желательно упасть в обморок, потом написать встречные стихи, переписать их набело несколько раз, потом ужасно стыдясь и как бы случайно предложить их своему возлюбленному, возлюбленный должен опять упасть в обморок. И, соответственно, этот цикл должен быть бесконечен.
И надо сказать, что у Гофмана довольно неромантический взгляд на женщин, причем не только в «Крошке Цахесе», но и в других произведениях. Потому что он как раз довольно ядовито пишет о «нежнейшей женственности», «женственной нежности», которую должна являть романтическая героиня. А на самом деле он считает, что совершенно она не должна. И в целом, если мы обратимся к Кандиде, она абсолютно не вот эта романтическая героиня, которая чуть что сразу в обморок хлоп и стихи пишет. Она такая очень земная девица, крепкая, руки у нее здоровые, ноги здоровые.
Е. ШУЛЬМАН: Да, там как-то говорится, что она не очень подходит на роль этой романтической возлюбленной, поскольку она слишком здоровая и недостаточно бледная для того, чтобы соответствовать этому идеалу.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: А еще она все время хихикает и модничает. И опять же, Гофман с некоторым неодобрением отзывается о тех, кто считает, что если девушка следует за модой, пьет, ест и смеется, то она недостойна любви. Нет-нет, считает Гофман. Но надо сказать, что Кандида – это просто нежный цветок и хрупкая лилия по сравнению с Анной, героиней королевской невесты. Вообще, мне хотелось бы тоже потом немножко поговорить про то, что королевская невеста – это очередная вариация на тему того, как прекрасная дева оказывается охмурена черт знает кем. Но еслик Цахес – это просто заколдованный уродец, то там это человек-морковь буквально.
Е. ШУЛЬМАН: То есть это морковь.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да.
Е. ШУЛЬМАН: Она и есть.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Это просто морковь, да. Но там героиня еще более брутальная. Она прям своими руками капусту какую-то возделывает, морковку из грядки дергает.
Е. ШУЛЬМАН: Она такая прекрасная огородница.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да. И мне кажется, что тут есть что-то глубоко личное. То есть мне кажется, что Гофману в целом нравились такие женщины, которая, вероятно, взяла бы его на ручки и как-то уберегла в первую очередь от него самого.
Е. ШУЛЬМАН: А в другую руку – кочан капусты. Возможно, возможно. Биографический метод осудил еще Марсель Пруст. Поэтому мы не будем особенно глубоко по этой дороге уходить. Но тем не менее давайте, собственно, про крошку Цахеса. А то мы все вокруг обсудили, а к нему самому еще и не приступили.
Во-первых, Цахес – это уменьшительное от Захария. Во-вторых, конечно, когда читаешь самое начало этой повести, то радостно поражает, я бы сказала, как далеко мы ушли в нашем отношении к детям с особыми потребностями.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Коим, конечно же, он и является.
Е. ШУЛЬМАН: Конечно, он этим и является. Начинается все это с того, что его мать, вот эта самая крестьянка Лиза, сожалеет о том, что ей придется кормить ребенка, который никогда не сможет работать. Он ест как взрослый, а толку от него никакого. Поэтому вот Господь бы избавил меня от него, как это было бы славно.
Собственно говоря, что является началом всей беды? Началом беды являются добрые намерения. Это вообще история про добрые намерения, которыми вымощена дорога в ад. Это самая фея Розабельверде, маскирующаяся под канониссу, видит этого бедного уродца и жалеет его. Она думает, чем бы ему помочь. Ее, как часто бывает в сказках, волшебные возможности ограничены, как, например, в «Спящей красавице»: последняя добрая фея не может отменить проклятие злой колдуньи, но она может какими-то обставить его иными условиями.
Так и тут. Она не может сделать его умным, красивым и высоким, но она проводит ему рукой по голове – и у него в волосах загораются эти три киноварные, три красные полоски, три красные пряди. И благодаря этому все то хорошее, что происходит рядом с ним, приписывается ему.
В результате сразу крестьянка Лиза видит эффект этого волшебства – она встречает пастора, у которого какой-то хорошенький мальчик, его собственный сын, и мальчик этот хорошо себя ведет. А пастор считает, что это, собственно, крошка Цахес, и очень сердится на Лизу, когда она начинает жаловаться на то, какой у нее неудалый ребенок, какая беда в семье. Он говорит: «Глупая ты баба, ты не понимаешь, какой у тебя сыночек, я лучше у тебя его заберу и буду его воспитывать». Ну и далее все это несчастье начинает прогрессировать.
Надо сказать, что поначалу крошка Цахес совсем тоже немножко человек-морковь, он и сравнивается с альрауном, он сравнивается с каким-то корешком раздвоенным. То есть он, в общем, особо даже не говорит. Потом он постепенно развивается. И надо сказать, что он уже не просто несчастный умственно отсталый ребенок, которого можно пожалеть, он обнаруживает довольно злобные свои личностные качества.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Надо сказать, для того чтобы, очевидно, оправдать его дальнейшую судьбу, он с самого начала показан довольно злобным. То есть он еще даже до встречи с феей Розабельверде кусает мать. В общем, что-то в нем порочное присутствует с самого начала. Так что, видимо, все-таки не нужно так уж совсем плохо думать про Гофмана и вообще среднего человека той эпохи, который считал, что если ребенок родился уродом, то его надо обижать и притеснять. То есть, видимо, он все-таки какая-то немножко демоническая сущность.
И более того, опять же в оправдание тогдашних нравов надо сказать, что главный герой, студент Бальтазар, поначалу, до того, как он понимает, с кем его свела судьба, он укоряет остальных за то, что они издеваются над бедным, некрасивым, несчастным существом, вместо того чтобы его пожалеть, поддержать и как-то, возможно, даже помочь.
Е. ШУЛЬМАН: Но вообще, это все же, продолжаю настаивать, еще некоторые остатки средневековой традиции, в которой внешний облик соответствует внутреннему, бог шельму метит, хорошие люди – красивые, высокие, белые лучше, чем белее, тем они добродетельнее тем самым. И наоборот.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Желательно мужчины еще, конечно.
Е. ШУЛЬМАН: В особенности хорошо, когда они мужчины. Если женщины, то лучше, чтобы у них были светлые волосы. Тогда сразу видно, что хороший человек. То есть здесь, как и, например, в «Ричарде III» у Шекспира, урод – он реально плохой. То есть даже не проводится та мысль, что он стал плохим, потому что люди к нему плохо относились по причинам, в которых он не виноват. Нет, он с самого начала преисполнен всяческих пороков.
Почему этот образ настолько захватил воображение читателей? Надо сказать, что это проклятие или, наоборот, это благословение – этот дар феи – довольно экзотическое. Ему как раз нет никаких параллелей в фольклоре. То есть он присваивает себе заслуги окружающих. Я вот не знаю. Это не аллегория. Аллегория – низшей сорт литературы. То есть это не попытка изобразить в фантастическом виде какое-то реальное социальное явление.
Но когда уже крошка Цахес становится все более и более высокопоставленным госслужащим, когда он идет вверх по служебной лестнице, мы видим достаточно узнаваемое изображение того, с чем Гофман должен был сталкиваться в своей собственной служебной жизни, когда начальство присваивает себе все заслуги нижестоящих сотрудников, всю работу, которую делает не оно, а, в свою очередь, еще более высокое начальство видит только своего фаворита, вот этого ближнего человека. А этот следующий государь Варсонофий начинает полюблять страстно этого своего крошку Цахеса, господина Циннобера, и награждает его знаменитым Орденом Зелено-пятнистого тигра с двадцатью пуговицами. Это очень смешно.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: А пуговицы, собственно, возникают потому, что к нему никак не могут приделать орденскую ленту.
Е. ШУЛЬМАН: Ее не вокруг чего драпировать.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: В силу анатомических особенностей и наличия двух горбов ее никак не удается приделать. И поэтому они приглашают театрального портного, который придумывает гениальный метод, что ее просто надо на пуговицы крепить. И чем больше пуговиц, тем выше ранг. И, конечно, крошка Цахес получает высший ранг, а именно двадцать пуговиц.
Но на самом деле, конечно, само название ордена – Зелено-пятнистого тигра – оно невероятно смешное, оно отсылает ко всем вот этим экзотическим орденам типа Золотого руна и прочего, и прочего, которые сами по себе довольно комичные. И видно, что Гофмана они как-то прям уже, видимо, сильно достали, потому что на ровном месте от любви такое не придумаешь.
Е. ШУЛЬМАН: Это тоже правда. И надо сказать, что именно в той местности, по которой бедного Гофмана носило, было много разных герцогств, княжеств и квазинезависимых образований, которые, естественно, если могли чем-то выделиться и вообще обратить на себя внимание, так это все более и более усложненной геральдикой и вот такой системой символических вознаграждений. Потому что чем еще порадовать себя и окружающих?
То есть чем дальше мы следуем за сюжетом, тем менее смешным и более зловещим становится этот самый крошка Цахес. Но надо сказать, к вопросу все-таки о гуманизме, что автор дарует ему после его комической тоже в таком духе средневекового театра смерти достойную если не кончину, то похороны и память.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: И более того, он позаботился о его старушке-матери, что тоже очень трогательно. На самом деле, там есть еще одна интересная вещь, которую я до конца не понимаю. Потому что у нас очень большая монтажная склейка. Мы видим крошку Цахеса, которого забирает у его матери добрый пастор, а потом мы видим крошку Цахеса, вероятно, проделавшего уже какой-то довольно значительный путь. И совершенно непонятно, сколько времени прошло.
Потому что вообще такого рода персонажи имеют свойство не иметь возраста. То есть это такой эпический персонаж. Как мы помним, скажем, Трою осаждают 10 лет, никто не постарел ни на 15 минут. И, возможно, он уже сразу такой готовый. Поэтому, возможно, крестьянка Лиза, многострадальная матушка крошки Цахеса, она, может быть, тоже еще совершенно не старушка-мать, а вполне себе молодая женщина.
Е. ШУЛЬМАН: Ну, слушайте, государь-то там сменился. Вот тот, который вводил просвещение, он был в начале, а потом там был какой-то следующий.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Варсонофий был уже какой-то его дальнейший потомок.
Е. ШУЛЬМАН: Да, тот был Пафнутий.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, просвещение вводил Пафнутий, а действующий государь – Варсонофий. Но не факт, что они идут встык. То есть, словом, тут есть некоторые непонятки.
Е. ШУЛЬМАН: С хронологией тут есть какие-то сложности. Проблема усиливается тем, что сначала мы слышим про фей и их проблемы, проблемы их цеха, а они возраста очевидным образом не имеют. Там, кстати, говорится про эту фею Розабельверде, что она там все работает-работает канониссой и все не меняется и не меняется.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Автор очень забавно говорит, что вот он ужасно обрадовался, что он увидел в расцвете ее красоты, и думает, вот как хорошо, что я сейчас с ней познакомился, а то ведь лет через пять, может, она уже так хороша собой не будет. Ему говорят: «Не беспокойся, мы ее давно знаем. Не очень-то она изменилась».
Е. ШУЛЬМАН: Она всегда такая. Да, совершенно верно. Так вот, в рамках вот этого завершения, гармонизации, скажем так, всех сюжетных линий к концу там и, собственно говоря, Проспер Альпанус получает известие от своей возлюбленной, с которой он две тысячи лет назад расстался (она его помнит, и он к ней в Индию отправляется), и государь Варсонофий сохраняет любовь к своему канцлеру уже покойному и ему устраивает торжественные похороны и обязуется больше никому не вручать Орден с двадцатью пуговицами Зелено-пятнистого тигра, можно с меньшим количеством пуговиц, и в рамках какого-то такого, я бы сказала, травести зачина этой истории точно так же, как все полюбили крошку Цахеса неизвестно за что, так же государь внезапно начинает полюблять луковицы, которые продает старушка Лиза, откусывает от этой луковицы, говорит, что они сладкие, как мед, и теперь к моему столу только этот лук я велю поставлять, и она обретает если не богатство, то, по крайней мере, какое-то финансовое благополучие.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Про откусывание от луковицы. Простите, кто о чем, а я всегда думаю о Короленко. Я вспоминаю про то, как в любимой моей книге Короленко сослали вот в те самые Березовские починки, хуже которых он ничего в жизни не видел, хотя они находились всего-то в Вятской губернии, и места там были настолько дикие, что у них абсолютно отсутствовала растительная пища практически. То есть каша – то было лучшее.
Е. ШУЛЬМАН: Холодно было, не росло ничего.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Просто как-то то ли в голову не приходило. И в какой-то момент ему как драгоценное угощение приносят луковицу, и вся семья, у которой он живет, собирается смотреть, как он ее будет есть. А он вообще не то чтобы стремился есть сырой лук в больших количествах на глазах у почтенной публики. Он его ест, а все сидят вокруг и говорят: «Ну что, сладко тебе?» Я вот когда читала эту сцену про государя Варсонофия, который ест луковицу прямо на глазах у всей честной публики, почему-то немедленно вспомнила о том, как Владимир Галактионович в своих Березовских починках глодал эту луковицу.
Е. ШУЛЬМАН: Аналогичная сцена существует и в повести «Буратино». Там Буратино, оставшись один дома, тоже ищет, что бы поесть, находит луковицу и начинает от нее отгрызать. Я помню, как я услышала это. У меня пластинка была «Буратино» в детстве. Меня очень эта сцена заинтересовала, и я решила повторить такой опыт. Ну и ничего, кстати.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: В принципе, точно умереть от этого затруднительно. Но есть ведь, на самом деле, важнейшее измерение, про которое мы почему-то не поговорили. Крошка Цахес всегда воспринимается как сатира. Именно сам персонаж воспринимается как сатира. Я, например, хорошо помню, что в советском литературоведении существовала тенденция трактовать крошку Цахеса как сатиру на Наполеона.
Е. ШУЛЬМАН: Вы что! Это свежая мысль. Мне она не попадалась.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да. То есть это всегда сатира на какого-то актуально действующего политика.
Е. ШУЛЬМАН: Маленького роста.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Маленького обязательно роста.
Е. ШУЛЬМАН: А их как-то часто попадается.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Не без того, не без того, да. И в нашем, понятно, случае тоже совершенно очевидно, какой политик приходит нам всем в голову.
Е. ШУЛЬМАН: Опять же, роковой выпуск программы «Куклы», который мы упоминали и который нельзя не упомянуть, они великие были в определенный период, когда был просто шедевр за шедевром, собственно говоря, там оно и было.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Я почти уверена, что Гофман не имел в виду никакой прямой политической сатиры.
Е. ШУЛЬМАН: Он имел в виду мужа своей Юлии.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да. В это поверить гораздо легче.
Е. ШУЛЬМАН: И даже там однажды, опять же как сообщают биографы, они совместно напились, и тот упал в лужу, а Гофман, между прочим, сообщают нам далее биографы, говорил: «Вот слушай, я выпил столько, сколько и ты, а я стою на ногах». Ничего хорошего это не говорит нам о литераторе вообще, ни способность столько пить (это тоже признак уже начинающегося алкоголизма), ни вообще вот это вот все.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: И мы не знаем, сколько прожил тот муж, а сколько прожил Гофман, мы, к сожалению, знаем.
Е. ШУЛЬМАН: Поэтому, продолжая нашу антиалкогольную пропаганду, которой почему-то посвящен этот выпуск, призываем читателей и слушателей также умеренно употреблять алкогольные напитки.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: В этой ситуации, конечно же, нельзя не упомянуть о Викторе Пелевине.
Е. ШУЛЬМАН: Так, слушайте, наш разговор становится все более и более разнообразным.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да. Если вы помните, в этой повести вообще есть, как мне кажется, ключ. Для вас это про обидные насмешки над просвещением, для меня это про то, что на смену такому рациональному в качестве естественной реакции приходит иррациональное. То есть все это воспевание бесконечное несколько истерическое природы и природности – это такая реакция на то, что очень надоели прививки от оспы и акации. А сам Гофман, он приводит там буквально ключ. Он говорит, что крошка Цахес в какой-то момент подпрыгивает, очень напоминая картезианского чертика.
Собственно, кто такой картезианский чертик? Это демон Декарта, который результат мысленного эксперимента: а теперь давайте представим себе, что некий особенно злокозненный демон превратил весь мир в иллюзию. Точнее, что нет никакого мира, кроме иллюзии. Соответственно, я мыслю, следовательно, я существую – ни о чем, потому что я могу сколько угодно мыслить, а на самом деле все вокруг меня – это майя, это иллюзия, которую на меня навели.
Е. ШУЛЬМАН: Также картезианский чертик – это игрушка, которая по-русски называется «вербный чертик». Это прыгающая в банке маленькая куколка. Поэтому, собственно, что?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Поэтому, собственно, мне как раз кажется, что это в двойном значении, естественно, употреблено. Но мне кажется, что вот если бы опять же мы могли сейчас как-то эксгумировать Гофмана и спросить его…
Е. ШУЛЬМАН: Тут недалеко.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Можем потом отправиться. Я предлагаю коллективную экскурсию на кладбище ночью. Очень гофмановский сюжет. Так вот, я думаю, что для него это была история про такую глобальную иллюзию, про то, что мир в некотором смысле непостижим.
Е. ШУЛЬМАН: То есть мы видим то, чего нет.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Мы видим то, что для нас создано кем-то, и этот кто-то совершенно не обязательно нам друг. И когда я после нашего недавнего разговора про Пелевина перечитала сейчас «Крошку Цахеса», я вдруг поняла, что вся пелевинская последняя вот эта трилогия про трансгуманизм, она же абсолютно про картезианского демона. Вот эти мозги, которые плавают в банках и думают, что они существуют, а все они находятся во власти все того же самого демона Декарта, картезианского чертика. И в этом смысле, конечно, «Крошка Цахес» – это очень политическое высказывание.
Е. ШУЛЬМАН: Зловеще. Опять же, Гофман бы порадовался, он любил пугать читателя. Хорошо. Кто же тогда будет у нас колофоном к нашему сегодняшнему тексту?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Мы напомним дежурно, что рубрика наша «Колофон» состоит в том, что мы советуем еще какую-нибудь книгу, если вам вдруг предыдущих не хватило, которая по сложному ассоциативному ряду кажется нам уместной.
Е. ШУЛЬМАН: Бессознательной филиацией идей, как сказал бы Лев Толстой.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Вот-вот. В силу бессознательной филиации идей мне показалось, что хорошим дополнением к книжкам Гофмана станет замечательная «Корнишская трилогия» канадского писателя Робертсона Дэвиса. Мне вообще кажется, что в трудное время поддержать канадскую литературу…
Е. ШУЛЬМАН: Да, действительно. Вот уж кто нуждается в нашей поддержке. Это современный автор?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Нет. Он такой великий канадский классик. Канадская литература, несмотря на то что мы знаем ее гораздо меньше, чем какую-нибудь…
Е. ШУЛЬМАН: Я знаю Сетон-Томпсона.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Ну вот, например.
Е. ШУЛЬМАН: Маргарет Этвуд.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Элис Манро. Нет, есть, есть. Она вполне себе существует, она вполне себе великая. И едва ли не главный в ней классик – это Робертсон Дэвис. Он всегда писал трилогиями. Он написал три полные трилогии, одну немножко не дописал. Самая его известная трилогия – «Дептфордская».
Но я бы хотела порекомендовать не ее, а «Корнишскую трилогию», потому что в ней Гофман присутствует в качестве одного из персонажей. Три части. Вторая – абсолютно великолепный классический в английском духе роман про человека, который одновременно шпион, искусствовед, художник и мистификатор. Первая часть – про университетскую, академическую жизнь, академический роман. А третья часть – это как раз таки наиболее гофмановская из всех, потому что там описывается попытка воссоздания вот той самой погоревшей оперы про короля Артура.
И воссоздание оказывается невероятно важной с мистической точки зрения вещью, потому что, с точки зрения Робертсона Дэвиса, писатель скончавшийся, не завершив своего труда, и вообще художник, не завершивший труда, попадает в такое бардо, он не может ни умереть, ни воскреснуть, и ему важно, чтобы кто-то завершил его труд. И вот Гофман там сидит буквально и смотрит, как странные люди современные пытаются реконструировать его оперу. И эта опера про того самого великодушного рогоносца короля Артура, она вдруг начинает прорастать в их собственную жизнь. То есть у них начинается та же самая чертовщина с любовными треугольниками и адюльтерами, которые вдруг к ним в жизнь имплементируются.
Я очень эту книжку люблю. И вообще, мне кажется, что Робертсон Дэвис – писатель не то чтобы недооцененный, но как-то в русской среде он не так знаменит, как хотелось бы. Его еще совершенно потрясающе переводила Татьяна Боровикова, вообще одна из лучших переводчиц с английского, живущая в Канаде, что, видимо, как-то ее особенно вдохновляет. Так что если вдруг у вас есть лишних полтора месяца, например, то «Корнишская трилогия», мне кажется, послужит прекрасным дополнением к гофмановским страшным историям.
Е. ШУЛЬМАН: Спасибо. Скажем ли мы дорогим слушателям, какую книгу мы будем обсуждать в следующий раз, чтобы они могли готовиться?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Конечно, скажем.
Е. ШУЛЬМАН: Скажем. Мы решили перейти на светлую сторону после некоторых блужданий в различного сорта сумерках. Мы с вами поговорим о великом писателе. Недавно перечитывая одну из, сейчас будет спойлер, ее главных вещей, я еще раз убедилась в том, какая она абсолютно гениальная. Попробуем рассказать в следующий раз, почему именно. Не вполне по тем признакам, за которые ее обычно любят. Ладно, каждый имеет право любить великих писателей со своей стороны. Поговорим мы про Джейн Остин.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Наконец-то.
Е. ШУЛЬМАН: Наконец-то.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Не «Гарри Поттер», не Платон, но мы движемся в этом направлении.
Е. ШУЛЬМАН: Нет, нет, нет. Слушайте, это вот уже то, во-первых, в чем мы сходимся. А мы очень редко сходимся в наших вкусах и пристрастиях литературных. Мы будем говорить о ней как об авторе. И сконцентрируемся мы на ее первом написанном и последнем опубликованном романе «Нортенгерское аббатство», сатирическом, очень смешном, более замысловато написанном, чем может показаться на первый взгляд и чем обычно характерно для романов-дебютов. Так что ждите наших следующих выпусков.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: А я хотела бы быстро посоветовать вам, если вы вдруг соберетесь готовиться к нашему следующему выпуску, то почитайте еще «Удольфские тайны», которые идут буквально приложением к этому роману. И если прочитать «Удольфские тайны», это не очень хорошая книга, но тем не менее можно с ней быстро ознакомиться, тогда вам будет еще гораздо смешнее.
Е. ШУЛЬМАН: Да. Потому что это прям необходимый текст для того, чтобы читать именно этот роман Джейн Остин. Там к нему все время герои обращаются.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Спасибо вам огромное. И прежде чем мы расстанемся сегодня, мы хотели бы рассказать вам о том, что мы с Екатериной Михайловной, проникнувшись судьбой бедных Лиз и прочих страдалиц русской сентиментальной повести, составили антологию по мотивам нашей беседы о книге Андрея Леонидовича Зорина «Появление героя».
Е. ШУЛЬМАН: «Появление героя», да.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: И эту книгу можно купить на сайте «Эхо» и наслаждаться историями гораздо более грустными, чем те, которые переживаем сегодня мы.
Е. ШУЛЬМАН: Некоторые из них грустные совсем, некоторые мрачные. Есть довольно смешные тексты. Большим удовольствием было составлять эту антологию, эту, я бы сказала, хрестоматию. Помните, был такой старый жанр. Я надеюсь, что читать это будет хотя бы вполовину так же приятно, как было ее составлять. Начинается она с необходимой «Бедной Лизы», потому что это краеугольный камень, основополагающий текст всей русской сентиментальной литературной традиции. Но потом идут авторы гораздо менее известные, чем Карамзин. Некоторые тексты вообще анонимные. Один текст есть переводной, но переводчик внес свой собственный значимый вклад в литературу русского сентиментализма.
В общем, тексты недлинные, увлекательные, опять же про любовь. Иногда в конце все умирают, иногда умирают прямо в середине, иногда женятся в конце. Бывают и хорошие финалы.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Там только один раз у нас там кто-то женится.
Е. ШУЛЬМАН: Ну как? Ну подождите. Нет.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Нет, женятся, да, но так, чтобы прям вот только на этом закончилось, по-моему, одна. Нет, мы не будем вас заранее пугать, потому что в любом случае герои и составители и, возможно, авторы и читатели должны испытывать по этому поводу много ярких, необычных эмоций.
Е. ШУЛЬМАН: И есть даже написанное нами совместно предисловие.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Так что если вы хотите купить эту книжку, то ее можно заказать на сайте «Эхо».
Е. ШУЛЬМАН: Спасибо.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Спасибо вам большое.