«Честно говоря» с Иваром Калныньшем
Мысль Райниса: «Придет время, когда один народ с другим народом не будет бороться между собой, а все в одну сторону против темноты, против ночи». Там такая потрясающая мысль, что люди не будут драться между собой, а будут с какой-то чертовщиной бороться. Будем надеяться на это. Поэтому у меня вот эта трость…
Подписаться на канал The Insider Live
Поддержать канал The Insider Live
К. ЛАРИНА: Добрый вечер, дорогие друзья, дорогие зрители, дорогие подписчики нашего канала. Это канал The Insider Live, меня зовут Ксения Ларина, и, как обычно, каждую неделю мы встречаемся с хорошими, умными, талантливыми людьми. Сегодня в нашей виртуальной студии замечательный актер, человек и гражданин Ивар Калныньш. Ивар, приветствую вас, здравствуйте!
И. КАЛНЫНЬШ: Здравствуйте! Приятно опять с вами видеться.
К. ЛАРИНА: Да, я посмотрела — последний раз с вами мы встречались в программе «Дифирамб», и там вы сидели на фоне электрических гитар. Это была такая маленькая студия. То есть там были картины, там были гитары, и за все за это отвечал сидящий в кадре Ивар. Сегодня у нас другая декорация. Что-то такое мне здесь видится — венецианский карнавал. Скажите про это, Ивар.
И. КАЛНЫНЬШ: Это просто действительно какие-то маски после поездок. В общем, я в деревне. Это шкаф, где какая-то одежда ненужная и нужная висит.
К. ЛАРИНА: Но вот эти замечательные маски — они, конечно, придают такой особый, как мне кажется, аромат нашему сегодняшнему разговору.
И. КАЛНЫНЬШ: Там одна висела, а другую я повесил потом, чтобы было равновесие какое-то.
К. ЛАРИНА: Ивар, у вас сейчас большой тур прошел со спектаклем «Мастер и Маргарита». Я вот буквально совсем на днях видела вас в студии израильского телеканала Sheinkin 40 и поняла, что у вас там завершилась как раз большая гастроль со спектаклем «Мастер и Маргарита». Вы были в Израиле, вы были в Америке. Как это все прошло и что для вас было важным в этих гастролях?
И. КАЛНЫНЬШ: Еще был Тбилиси и Ереван тоже до Израиля. Да, вот Америка, Канада была. Прекрасно прошло все. Я очень рад, что такие гастроли были. Там были еще Казахстан и Хельсинки, Финляндия. Можно сравнивать, понимаете, как живут люди в разных странах и как у нас, в тех странах, в которых мы уже давно не были. Есть какая-то картинка, как наша планета живет.
К. ЛАРИНА: Слушайте, наверняка поскольку спектакль на русском языке, естественно, и публика в основном русскоязычная. То есть это все равно так называемое постсоветское пространство. Это публика, которые наверняка многие знают и помнят вас как популярного артиста советских времен. Как вообще вас встречали, когда вы выходили на сцену? Аплодисментами?
И. КАЛНЫНЬШ: Да, вы правы, потому что очень много уехавших людей. В основном это Украина, но и Россия. В основном эти люди приходят, которые ностальгируют по дому, по родным, по своей культуре. И поскольку я являюсь такой частью всего этого, они очень радостно принимают. Приходят разной национальности люди. И латыши приходят, и те, которые недавно уехавшие. Не только беглецы с Украины, но и экономические какие-то, и те, которые по любви уехали куда-то, то ли учиться. И там все дружно живут, в этих странах, понимаете. Даже и в Италии и в Германии, где я был в апреле. Вот в Тбилиси на блошином или блохином…
К. ЛАРИНА: Блошиный рынок, да.
И. КАЛНЫНЬШ: Вот я тросточку приобрел, чтобы понять, куда мы двигаемся. Такую тросточку.
К. ЛАРИНА: Покажите.
И. КАЛНЫНЬШ: Вот такая тросточка.
К. ЛАРИНА: Красота!
И. КАЛНЫНЬШ: И там компас, понимаете?
К. ЛАРИНА: Ух ты! Слушайте, на самом деле хочу сказать, что, конечно же, это трость для того, чтобы играть Воланда. А вы не играете Воланда.
И. КАЛНЫНЬШ: Ну да, но я купил две на этом рынке, вдохновленный фразой Булгакова из того же романа, что когда-то человечество будет смотреть на солнце через прозрачный хрусталь. И вот я такую тросточку…
К. ЛАРИНА: Это там пальцы, сжимающие такую сферу стеклянную.
И. КАЛНЫНЬШ: Я не знаю, что думал ювелир, который это делал, но мне напомнилась вот эта фраза, и я думаю, я когда-нибудь посмотрю на солнце через этот хрусталь. И все будут счастливы.
К. ЛАРИНА: В Тбилиси наверняка есть люди, с которыми вы знакомы были много лет. Может быть, какие-то друзья или коллеги еще из старых времен. Вы с кем-нибудь виделись?
И. КАЛНЫНЬШ: Я там был полтора дня, два дня почти, так что я мало кого встретил. Но там все эти события были, такое затишье, по-моему. Поэтому эти горячие точки, которые я имел такую возможность посетить. Ну, дай Бог всем счастья. Я не знаю, я не участвовал, я просто как наблюдатель со стороны смотрел на все это.
К. ЛАРИНА: Я вспоминаю, конечно же, если мы говорим про Грузию, 2008 год, когда впервые так открыто свои зубы показала путинская Россия, напав, по сути, на независимую суверенную страну под названием Грузия. Я помню, что для многих грузинских деятелей культуры это стало такой красной линией, которую они не смогли простить. Я прежде всего, конечно же, вспоминаю Вахтанга Кикабидзе, который тогда закрыл для себя все, что связано со страной, где он был безумно популярен. Его обожала и боготворила вся советская публика и, естественно, российская тоже. Я помню песню, которую он тогда записал, которая мне просто… Я ее все время вспоминаю. Слова там были такие: «Вы меня не предали — разочаровали». Насколько вам понятна эта фраза и это отношение к тем, кто когда-то ходил на спектакли, на концерты, кто восхищался артистами из других республик?
И. КАЛНЫНЬШ: Я это чувствую, конечно. Я понимаю своим сердцем все это — то, что сделал Кикабидзе. Я был так издалека знаком даже с ним, выступали где-то вместе, на одной сцене. Не вместе, а в какой-то такой солянке в зале «Россия», которого нет в Москве сейчас. Не верилось, что вообще что-то такое возможно, что это возвращается каким-то таким ужасным, в ужасной форме и так далее.
Но да, тогда из Грузии много моих друзей уехало. Некоторые в Америке, где-то в Европе. Даже раньше некоторые покинули свои дома, своих родных, потому что многие не верили, что это быстро кончится. Что надо будет восстанавливать опять, работать за кого-то — один там разрушил, а ты должен восстанавливать. Поэтому многие люди эмигрируют — боятся смерти и так далее.
К. ЛАРИНА: У вас в отношении России можно сказать, что тоже похожие чувства, как у Кикабидзе — разочарование? Или какие-то другие эмоции?
И. КАЛНЫНЬШ: Похоже, да. Это похоже, да.
К. ЛАРИНА: Вы все-таки в советское время и родились, и учились, и состоялись как артист. Но тем не менее, в вашей семье, когда вы были ребенком, когда-нибудь говорили вообще на эту тему — на тему, что такое Советский Союз, что это, дружба народов или это оккупация? Или на эти темы нельзя было говорить?
И. КАЛНЫНЬШ: Да нет, мы говорили, конечно, в семье. Мой дядя был в Воркуте. Я так и не понял, за что его посадили на 20 лет. Он при немецкой оккупации остался на посту. Он был лесником. Некоторые профессии немцы не трогали, и он остался просто. И за это, за то, что он делал свою работу при какой-то оккупации, его в Воркуту отправили. Он там отсидел не 20, а 11, вернулся совсем больной. Я помню крик матери, когда он пришел, вошел в наш дом, вернувшись оттуда. Еще в такой зековской одежде. Никто не извинился, просто сказал: «Парень, поезжай домой, нет состава преступления». При Хрущеве это было, какой-то месяц — не помню, шестой, восьмой, может быть.
У меня родственники были депортированы в 1941 году, как раз в июне, 14-го — через 2 дня у нас будет такой грустный день. 1941 года, 14 июня выслали людей, в основном в Красноярский край. Там тоже мои близкие были. Ну и кто-то эмигрировал, уже зная, в 1945. В основном народ не ждал это как освобождение. Понятно было, что начнутся какие-то высылки, депортации.
К. ЛАРИНА: Вы не были ни пионером, ни комсомольцем, ни коммунистом?
И. КАЛНЫНЬШ: Нет, я не потому. Просто мама мне сказала и моему старшему брату: «Вы тут с этими красными галстуками по дому не ходите, пока мой брат сидит там в Воркуте». Я был в Воркуте. Я объездил все эти места, где мои были — и Омск, и Томск, и Магадан, и Норильск, и Дудинку. Воркута — такой милый городишко, но туда на машине съездить, по-моему, до сих пор нельзя. Прилететь на каком-то аппарате можно. Я помню, перед выступлением подошел то ли мэр города, то ли губернатор — ну, начальник какой-то серьезный, — и долго смотрел на меня вот так. Я не знаю, что он думал. И он так долго руку подавал. Так посмотрел немножко, очень внимательно. Я так как-то неудобно чувствовал себя, что он так как-то ничего не говорит. И потом пожал руку и сказал: «Как хорошо, что вы приехали».
К. ЛАРИНА: Но все-таки да.
И. КАЛНЫНЬШ: Я потом, конечно, придумывал, о чем он думал. Просто он информирован о всех этих делах, я думаю, если он там живет.
К. ЛАРИНА: А можно я спрошу вас, поскольку все-таки в советское время… Даже так скажу. В странах Балтии, насколько я знаю, была такая попытка рассекретить так называемые «мешки КГБ», рассекретить агентов и стукачей, которые работали на Комитет государственной безопасности. В Латвии такое было. Как вы вообще относитесь к этому процессу? Насколько это, как вам кажется, справедливо и нужно?
И. КАЛНЫНЬШ: Я не знаю, может быть, надо было забыть об этом, как в Германии они забыли все, что там было. То есть на демократичной стороне так называемой. Да, было много неожиданностей. Почти каждый второй режиссер, с которым я работал, был как-то связан с этими структурами. Это было для меня большой такой неожиданностью. Мне никогда не предлагали ничего такого, и, наверное, правильно сделали, я бы как-то выворачивался. Но я знаю некоторых моих близких и друзей, которым предлагали доносы писать. Я не знаю, они зарабатывали деньги этим или…
Просто люди по-разному. Понимаете, кого-то пугали, что твоя карьера, ничего не достигнешь, если не будешь сотрудничать. Это очень хитрая, жестокая, противная история. Но все ли публиковать надо — я не могу ответить на это. Потому что среди этих людей очень много талантливых, уважаемых людей. Люди науки, например, которые не могли тогда мечтать о каких-то там поездках, о каких-то конгрессах, конференциях по их профессиональным делам.
К. ЛАРИНА: Я знаете даже еще о чем подумала? Что наверняка, поскольку это такая лживая контора, они могли просто из мести замарать человека. Допустим, человек — это я так себе представляю, — человек, допустим, отказывается, говорит «нет», а они специально вносят его в какую-нибудь картотеку под каким-нибудь агентурным именем для того, чтобы этого человека замарать. Этого же тоже никто не знает, где правда, а где ложь, где клевета.
И. КАЛНЫНЬШ: Да, многие удивлены были, что они в каком-то списке там. Например, я помню, один какой-то преподаватель — они со студентами куда-то ездили, какой-то обмен по их делам каким-то, или экскурсия какая-то. И ему, как руководителю этой группы, надо было написать отчет, что не было пьянства какого-то, или с кем общались или не общались, ну и так далее. Следили за всем — чтобы ты какую-то девушку не пригласил куда-то…
Я помню, я тоже снимался где-то — на улице подходит человек и предлагает какие-то странные вещи. Когда ты посылаешь его, видно, что он что-то другое имел в виду вообще. Кто-то вляпался в такую историю потом и так далее. По-разному вот эту информацию эти люди собирали и таким образом зарабатывали себе какие-то погоны, какие-то лычки.
К. ЛАРИНА: Если говорить о том, что утрачено, как мне кажется, после распада Советского Союза и после того, как страны, республики бывшие советские получили долгожданную независимость, вот я на вас смотрю и, конечно, вспоминаю невероятно сильно развивавшийся кинематограф и киностудии, которые существовали в каждой республике. И в Латвии Рижская киностудия, и Литовская киностудия, и «Таллинфильм», и «Грузияфильм», и киностудия Довженко. В общем, короче, можно вспоминать. И Ялтинская киностудия, и Одесская киностудия…
Вот я называю — молодые люди даже не понимают, что это такое. Я вам скажу. Каждая киностудия производила огромное количество очень профессиональных, ярких картин, многие из которых действительно стали золотым фондом культуры, скажем так, советского периода. Сегодня существует ли, на ваш взгляд, какая-то стратегия развития, допустим, латвийского кинематографа? Функционирует ли Рижская киностудия или все это осталось в далеком прошлом?
И. КАЛНЫНЬШ: Ну, не в таком. Вся эта система поменялась — Госкино или как это называлось. По-другому все это. Просто нет нужды держать такую большую студию, как это при Советах было. Просто пользуются этим павильонами. В основном, по-моему, на киностудии этим пользуется телевидение вообще. Там приватная какая-то земля. Я даже не знаю, по-моему, там это наполовину государственное акционерное общество. Так что этот дом не брошен, но эти услуги — транспорт, старые камеры, — никому не нужны, понимаете, за это платить деньги никто не собирается. Потому что это было… Где-то до 1995 года же еще на пленках снимали, а потом, когда цифра появилась, уже совсем другие записи, другое кино, если это вообще кино — это записи. В основном это телекамеры, на цифрах снимают. На телефоне снимают, потому что в каждом телефоне есть какая-то камера. Хватает и пикселей, и всего остального. Это другое. Можно даже монтаж сделать какой-то, если есть такие аппликации.
Технически очень все поменялось, на 180° в другую сторону совсем. Поэтому и эстетика поменялась, и все мышление наше. Молодое не поколение не понимает, когда я рассказываю. Им кажется, дядя рассказывает какие-то басни. Да, и вопросы бывают очень странные.
К. ЛАРИНА: Но национальный кинематограф существует на сегодняшний день?
И. КАЛНЫНЬШ: Национальный кинематограф — да, даже больше. Рижская студия имела мощность, по-моему, 7 единиц, то есть 7 серий, 7 картин в среднем так — 6-8, может быть, даже. С 1980 года, где-то даже конец 70-х, когда отпустили немножко тормоза, поэтому именно какой-то 1978-1981, где-то 3-4 года был такой всплеск каких-то потрясающих фильмов и театральных постановок. Я помню какой-то период — мы участвовали, вышел фильм «Театр», «Юнона и Авось»… Вот такие названия мне помнятся с того времени. Но да, это очень много чего дало, но потом где-то до 1985, до этой так называемой перестройки было немножко грустновато. Именно в это время было очень много завербовано вот этих деятелей и культуры, и других, как стукачи. Я так понял по этим «мешкам».
К. ЛАРИНА: На сегодняшний день рижский, латышский театр, если мы говорим про Ригу, я так понимаю, что один из таких самых популярных театров — это театр Новый Рижский Алвиса Херманиса. Вы же там сотрудничали, по-моему, с ними, что-то делали?
И. КАЛНЫНЬШ: Это был конец 90-х, еще в том веке, когда он принял приглашение стать там главным режиссером. Он тоже откуда-то вернулся. Он же в Америке побывал, по-моему, как рухнул Советский Союз, несколько лет учился там, насколько мне известно. Я снимался еще потом с ним. И когда он стал режиссером и получил этот старый театр… Это, в общем-то, мой театр когда-то, на Лачплеша 25. Там был театр «Дайле».
К. ЛАРИНА: ТЮЗ еще был.
И. КАЛНЫНЬШ: Это потом. Там был в 20-м году того века, в 1920 году, основан Эдуардом Смильгисом театр «Дайле», и он там продержался до 1977 года, когда построили вот это на улице Бривибас новое здание. Это 1977 год. Это по каким-то рисункам Смильгиса, потому что он руководил при всех властях 40 лет этим театром и умер, я не знаю, в 1966 или в каком-то там году. Я в этот театр попал, стал актером этого театра — еще учился я, в 1972 году, по-моему. И почти 30 лет я проработал.
К. ЛАРИНА: Он назывался Театр Райниса потом, в советское время.
И. КАЛНЫНЬШ: Да, Театр «Дайле» имени Райниса. Но просто эти имена отменили после 1991 года, улицы какие-то и так далее. Не потому что Райнис плохой. Просто убрали этих персоналий — как бы неприлично или я не знаю почему. Но тогда все думали, что это Театр Райниса и так далее. Но Херманис вернул… Они вот вернули старое название, которое было совсем в 1900 году. Там было какое-то общество, и театр Jaunais Rigas Teatris — Новый Рижский театр. Там было такое название у этого здания, поэтому они вернулись к этому.
Ну а сейчас… Когда я учился, еще в 70-х, там надо было ремонт делать — вся мебель была обшарпанная и так далее. Вот только что сделали ремонт там, потрясающий. Но там остался фасад только от этого дома, все переделали там, по-моему, все стены новенькие. Двор и вот это всё переделали потрясающе. Сейчас как архитектура, как интерьер это просто произведение искусства. Дай Бог артистам, которые работают в этом театре, дополнить это все.
Херманис, когда начинал, он даже приглашал меня в свой театр. Но я понял, что у него будет 18 артистов, и тогда выйти из этого театра невозможно будет и, так сказать, придется кушать бутерброд без колбасы. Я не решился поэтому. Как-то я понял… Постепенно как-то случилось так, что я в «Дайле» тоже продержался до 2000, по-моему. Со мной не продолжили договор, и я стал свободным художником.
К. ЛАРИНА: А сами почему не ставите?
И. КАЛНЫНЬШ: Ну, я делал, этим занимался, но это не совсем мое. Потому что мне интереснее как артисту, понимаете, как исполнителю чьего-то сочинения. Все-таки режиссер — это не только режиссура, это такой начальник должен сидеть. Во мне вот этого начальника не хватает немножко, который там будет ругать бухгалтера или кого-то еще, ходить по спонсорам и так далее. Это более общественная профессия, чем артист. Я в ответе за этих артистов. Мне хотелось бы, чтобы все мои артисты были какими-то звездами, что я в ответе за их судьбу, и так далее. Моя совесть не позволяет мне до конца этим заниматься. Но я этим занимался тоже, но изредка.
К. ЛАРИНА: Но подождите, а преподавать? Такой опыт огромный…
И. КАЛНЫНЬШ: Это то же самое. Я этим занимался, когда был гораздо моложе. Я только что закончил учебу, и вот я немножко занимался и педагогикой тоже. Но у меня и нет такого образования — тогда надо магистра закончить.
К. ЛАРИНА: Я еще один вопрос задам по советскому времени, и потом мы все-таки перейдем к настоящему и поговорим о том, что сегодня происходит в мире. Не секрет — хотя, может быть, тоже наша молодежь не знает, — что актеры из национальных республик, особенно представители стран Балтии, снимались много в советских фильмах. Были любимцы, любимые звезды, в числе которых и наш сегодняшний гость. Можно вспомнить Лембита Ульфсака, замечательного, просто гениального артиста эстонского, или Донатаса Баниониса, Регимантаса Адомайтиса… Господи боже мой, не хочу перечислять. Будрайтиса…
Но подавляющее большинство ролей, которые эти артисты исполняли в кино советском, были озвучены другими артистами, потому что этот акцент вызывал какой-то страх. Почему человек не может говорить на русском языке с акцентом, непонятно, но почему-то был какой-то ужас и страх перед этим. Поэтому даже звездные роли нашего сегодняшнего гостя были озвучены другими артистами. Как вы это вообще все переживали? Или уже не обращали на это внимание, понимали, что вы обречены, что только так будет?
И. КАЛНЫНЬШ: Потому что с акцентом, да. Я тоже не учился в русской школе, я в латышской школе учился. Но я не знаю, по поводу страха — это я первый раз слышу такое. Но я помню… Знаете, у меня такой странный опыт, не опыт — помню такое. Я на поезде передвигался — не помню точно, куда. Но всегда мне покупали СВ, и я всегда волновался, кто же будет этот второй. Лишь бы не была там какая-то творческая встреча до утра: дурацкие вопросы, спать не дают, с какими-то бутылками и так далее.
Я прихожу в это купе — и сидит священник православный. И я так обрадовался: слава Богу. Мы так стали разговаривать. Он даже знал меня, он кино смотрел. Я был удивлен немножко тогда, что он отдыхает здесь в Саулкрастах под Ригой иногда. Скромно так одет. Рассказывал какую-то историю, связанную с той верандочкой, где он снимает, когда приезжает отдыхать. И того человека, о котором он там историю рассказывал, я даже, по-моему, видел — мне так показалось. Потом, будучи через какое-то время в Новгороде, я зашел там в такой кремль, то есть в храм. И там книга. Я смотрю — мой…
К. ЛАРИНА: Попутчик.
И. КАЛНЫНЬШ: Попутчик там самый главный, он на обложке. И через полгода где-то я смотрю — выдвигается кандидатура на всея Руси. Три человека, и один — этот мой спутник, он. И я помню, он сказал, что его зовут Кирилл.
К. ЛАРИНА: Это тот самый?!
И. КАЛНЫНЬШ: Да. И он так скромненько… И он рассказал такую историю, что в Саулкрастах он хотел снять какое-то помещение на отдых, и ему ответили: «Мы русским не даем», то есть из России. И показали, где можно — у соседей и так далее. И он говорит: «Они сказали такую фразу «Мы русским не даем» и заговорили по-немецки». Я так удивлен был — как по-немецки? Говорю: «Может быть, по-латышски?». И он делает большую паузу: «Что, вообще по-латышски кто-то в Латвии говорит?».
И таким образом я вспомнил: может быть, другие — поэтому пугались, что это какие-то немцы. Потому что «немцы» — это «не мы». Откуда «немцы»-то? German, а по-русски «немцы» — это только русские называют германцев немцами, потому что это «не мы». И я так думаю: неужели он не знает, что существует, что эстонцы по-эстонски говорят, а латыши на латышском, и литовцы по-литовски говорят? Но да.
К. ЛАРИНА: Так это был Гундяев?
И. КАЛНЫНЬШ: Я не знаю как, но Кирилл.
К. ЛАРИНА: Который сегодня.
И. КАЛНЫНЬШ: Да.
К. ЛАРИНА: Да ладно?
И. КАЛНЫНЬШ: Патриарх всея Руси.
К. ЛАРИНА: Это какой год-то был?
И. КАЛНЫНЬШ: Я не знаю, 20 лет назад.
К. ЛАРИНА: И какое впечатление он на вас произвел, Ивар?
И. КАЛНЫНЬШ: Самое лучшее. Такой очень приятный собеседник. Я очень рад был. Потом, когда я увидел, что он один из троих выбирается, я был в шоке просто, что был такой попутчик, что я с ним в одном вагоне. Я жене сказал: «Вот, выиграет мой», — я ей шутя рассказывал эту историю. Она говорит: «Да ну, ну ты что?». И так оно и случилось. Вот такая история. Так что жизнь дарит разные встречи, очень неожиданные.
К. ЛАРИНА: Но хочу вам сказать, что — сейчас мы вернемся к дубляжу, но все-таки по поводу Гундяева, митрополита Кирилла, вот это тот самый случай: место красит человека, а человек место. Потому что мы видим на примере в том числе этого человека, как должность уродует личность. Потому что в то время, может быть, когда вы его встретили, он считался одним из самых прогрессивных российских священнослужителей. Он действительно был ориентирован на европейские ценности и был, что называется, таким человеком, представляющим внутри церкви этот лагерь, это крыло демократическое, открытое миру. И как потом, что мы сейчас видим, во что этот человек превратился. Вы согласны? То, что я сейчас слышу — как должность уродует человека, как она меняет личность действительно, особенно когда это происходит в таком авторитарном режиме, который из себя сегодня представляет Россия.
Но давайте вернемся к дублированию. Мой-то вопрос был: а вы знакомы с людьми, которые озвучивали вас? Принимали ли вы участие какое-то в этой работе, дружили ли вы с этими людьми?
И. КАЛНЫНЬШ: Я был знаком с некоторыми. Например, с Демичем.
К. ЛАРИНА: Юрий Демич.
И. КАЛНЫНЬШ: Юрий, да. Мы потом встречались, и он с удовольствием это делал. Он говорил «Хорошо сыграли» или «Не очень». Ну, обсуждали что-то и так далее. Так что дубляж — это очень важно. Но я должен сказать, что тогда все картины или ты сам, или кто-то вместо тебя дублировали. Потому что черная фонограмма записывалась во время съемок, но это только для того, чтобы потом была возможность быстрее синхронно озвучить. Потому что техника была такая, что черную фонограмму очень редко использовали, потому что все шумы, особенно если на улице снимали — это все слышно было: собачка лает там или машина проехала… Я снимался где-то недалеко от аэропорта, и все время там был специальный человек, который говорил: «5 минут». Ждали, пока самолет улетает, и только тогда.
Так что каждое время и каждая эта технология дает свои возможности. Но, конечно, хорошо, когда ты сам озвучиваешь и хорошо, без акцента, говоришь на русском языке. Если это, скажем, классика, где нельзя, как-то желательно, чтобы артисты на чистом русском говорили.
К. ЛАРИНА: Ну не знаю. А «Маленькие трагедии»?
И. КАЛНЫНЬШ: «Маленькие трагедии» тоже я не озвучивал.
К. ЛАРИНА: Но это же ужасно. Я все время почему-то… Я вам скажу честно как зритель.
И. КАЛНЫНЬШ: Там не очень подходит голос мой, я тоже это понимаю.
К. ЛАРИНА: Я просто говорю вам как зритель ваш, что мне даже не было обидно, что вас озвучивали в роли Тома в «Театре». А вот «Маленькие трагедии» — как мне хотелось услышать голос артиста! Это точно как про Ульфсака — как я хотела услышать его! Я вообще его голоса никогда не слышала в советское время нигде.
И. КАЛНЫНЬШ: У него прекрасный голос. Я с ним дружил. Очень остроумный, такой яркий, с юмором человек, потрясающий Лембит. Я с ним два раза снимался в каких-то картинах.
К. ЛАРИНА: Не могу не спросить, какую работу свою вы считаете важной в истории, в вашей биографии.
И. КАЛНЫНЬШ: Каждая из этих ролей, которые я в кино и в театре играл — они для меня как какой-то знак того времени, того года. Потому что любая из ролей, которая более-менее удачно сыграна… Мы же творим коллективно. Не все получилось, так сказать, 100%, есть более удачные и есть менее удачные. Тем не менее, это моя история, моя жизнь. И встречи с людьми, с которыми я или продолжаю дружить, или не продолжаю — для меня это, конечно, часть моей жизни. Даже в театре ты сам присутствуешь — и играешь, и присутствуешь еще. Кино можно показать без моего присутствия. Я даже не знаю, в каких местах показывали эти фильмы с моим участием, по каким каналам и так далее. Эту аудиторию я просто не знаю — я просто знаю, что она большая. А театр — ты всегда сам присутствуешь, несмотря на то, что ты играешь кого-то.
К. ЛАРИНА: Ну, публика, зритель все равно находится в этом прекрасном заблуждении — любит очень отождествлять артиста с его ролями. Что вот если он такой играет хороших, добрых, красивых, умных людей, то он и сам хороший, красивый, добрый, умный. И поэтому когда обнаруживается вдруг, что это не так, у публики возникает какое-то возмущение: «Ну как же? Мы же тебе так верили, когда ты выходил в роли Робин Гуда, а ты оказался, значит, таким».
И. КАЛНЫНЬШ: Да, конечно, путает артиста с его ролями. Также негодяя играй — и всегда так к тебе будут относиться. Поэтому я предпочитаю играть разные роли — и такие, и другие. Говорят, были разные эксперименты. Скажем, Шекспира играли в тюрьмах — скажем, «Ричарда III», где много убийств всяких. И преступники так играли, что ни в одном театре так не сыграешь. Но играть убийцу — это не значит, что надо кого-то убить. Ты же муху хотя бы раз в жизни или комарика какого-то убивал. Мы же имеем дело с фантазией, с воображением и так далее. Так что все это воображение.
К. ЛАРИНА: Но есть нюанс. Вот то, что я хотела у вас спросить, продолжая эту тему. Ведь работа над ролью — это не просто (это я зрителям говорю) не просто человек выучил слова, вышел на сцену, заговорил и все. Все равно, если это хороший режиссер, серьезный, если тема серьезная, существует некий разбор. И актер прекрасно понимает, про что он выходит на сцену, про что он говорит. И мне все время казалось — тоже мое заблуждение, может быть, — что эта работа оставляет какой-то осадок, оставляет какой-то след внутри человеческой личности, и что человек, который сыграл, допустим, роль…
Не знаю, вот у меня есть классический пример — Дмитрий Певцов, который блестяще сыграл роль Володина, дипломата, в фильме Панфилова «В круге первом». Это понятно, про что. Я хочу напомнить зрителям этот эпизод, очень важный, когда герой Певцова мучается выбором: сообщить в американское посольство о том, что русские украли, и у них есть уже разработка атомной бомбы, или не сообщать. А что если начнется атомная война? Если русские сбросят атомную бомбу, то он будет считать себя виноватым. И он таки звонит в американское посольство. Потом попадает на Лубянку и его приговаривают к расстрелу. Это такой герой.
Почему я про это вспоминаю? Я не могу понять, как после такой работы человек превращается в абсолютного певца войны на сегодняшний день — один из таких вот запутинцев с буквой Z во лбу, который благословляет убийства, призывает к убийствам. Как это можно совместить? Это только один пример.
И. КАЛНЫНЬШ: Ну да. Слушайте, я не знаю, как то, что вы рассказали — я этот фильм не видел, но это прекрасная драматургия. Артисту что играть? Всегда, когда ты выбираешь, когда мучаешься, ищешь путь, как правильно, как неправильно и так далее — это очень интересно играть всегда. Даже если ты негодяя играешь — неважно, как если ты судью какого-то, осудить или не осудить. Ты знаешь, что человек как-то частично прав и так далее. Но хорошую драматургию всегда интересно играть. И что касается его гражданской позиции, я не знаю — он, наверное, не знает, не видел информацию…
К. ЛАРИНА: Ну конечно…
И. КАЛНЫНЬШ: Видите ли, кто-то нападает. Вчера опять бомбили Киев, кто-то нажал кнопочку. Кому-то это надо — может быть, он из-за этих. Неважно, что он играет.
К. ЛАРИНА: Но у вас же не было сомнений, когда все это началось, на чьей вы стороне.
И. КАЛНЫНЬШ: Ну, я другой человек. Просто то, что артист и его личность — это не одно и то же… Я хочу сказать, чтобы все поняли, которые не артисты. Это не значит, что если он играет какого-то хорошего деятеля, что он такой и в жизни. Это можно заметить и как люди пользуются интернетом, например. Мне близка мысль, которую многие высказывают, что интернет рано пришел, человечество не готово к этому морально. Может быть, какие-то заповеди нужны новые, какие-то вкусы и какие-то запреты. Просто какое-то другое просвещение — просветить людей надо, чтобы у них совесть работала как-то. Может быть, надо открыть какие-то дверцы в душе каждого, чтобы пользоваться правильно этими средствами — искусственный интеллект и так далее.
Люди путают иллюзию с реальностью и с удовольствием живут в этих иллюзиях, потому что это приятно, не надо тратить энергию. Вранье очень сладкое. Вот у нас тоже — он 30 лет назад умер, — Мартиньш Зивертс, такой прекрасный латышский драматург. У него есть прекрасная пьеса… У него несколько потрясающих, почти все у него хорошие, но такая пьеса с названием «Женитьба Мюнхгаузена», где Мюнхгаузен молодой.
Он жил в Стокгольме всю жизнь, приехал в Латвию и посмотрел нашу постановку. И он сказал. Поскольку Мюнхгаузен — это как бы такой архетип вруна, такого фантазера, он говорит: «Люди очень любят, когда им врут. Но есть большое отличие. Вот цветочек растет на лужайке, а когда художник его нарисует…». То есть ты вот взял, подарил этот цветочек — он завял через 3 дня. А вот художник его нарисовал, и это не завянет никогда. Но он наврал.
К. ЛАРИНА: Это же обман.
И. КАЛНЫНЬШ: Это обман, ненастоящий цветочек, не пахнет. Другие запахи совсем. Плюс фантазия художника. Он так объяснил суть этого Мюнхгаузена — потому что он художник. Он если стреляет, скажем, косточкой и вырастает на голове зверя какой-то куст…
К. ЛАРИНА: Вишневое дерево.
И. КАЛНЫНЬШ: Вишневое дерево, да. Или в утку стреляет, и она падает уже приготовленная. Вот об этом. Если вранье вот такое, мы это воспринимаем. Ну и люди хотят все время, чтобы это было такое. Любая иллюзия не такая. Любая иллюзия — не искусство.
К. ЛАРИНА: Но ведь рано или поздно придет это осознание того, что же случилось 24 февраля 2022 года. И у тех людей, которые сегодня в плену таких вот иллюзий прекрасных, рано или поздно эти глаза откроются. И это же будет страшное событие для целой огромной страны.
И. КАЛНЫНЬШ: Конечно. Я даже не представляю, что это. Но так будут врать и сами верить в свое вранье. Можно депортацию называть освобождением. Как Оруэлл доказывает, что белый конь — это черный, или наоборот. Что война — это мир. Такая игра слов и все в порядке.
К. ЛАРИНА: Скажите, в Латвии боятся большой войны? Вообще понимают, чувствуют эту угрозу, исходящую от нынешней России?
И. КАЛНЫНЬШ: Конечно. На это тратятся огромные деньги — зачем? Не дай Бог. Кто не боится этого? Только какой-то идиот, у которого дом никогда не горел. Но когда загорится его дом, он поймет.
К. ЛАРИНА: Как вам кажется, как дальше будут развиваться события и кто, собственно говоря… Не буду вас спрашивать, мы с вами не эксперты, не военные эксперты, не политологи. Но, тем не менее, давайте так спрошу: как бы вам хотелось, чтобы дальше развивались события?
И. КАЛНЫНЬШ: Чтобы патроны кончились все эти. Стрельба этим только и кончится, наверное. Это ужасно. Может быть, какая-то личность появится в мире — не знаю, может быть, в Африке, может быть, где-то в другом. В Антарктиде появится какой-то пингвин, который скажет, как надо жить и что воевать — это плохо. Какие-то еще колониальные войны в XXI веке — что это? Непонятно.
К. ЛАРИНА: Ну и как не спросить у гражданина Латвии про русофобию? Конечно же, я спрошу об этом. Что это такое, расскажите, пожалуйста. Как она выглядит? Потому что российская пропаганда утверждает, что мир сегодня заражен этой русофобией, и особенно коварные русофобы населяют как раз в том числе и страны Балтии. Я уж не говорю про Украину.
И. КАЛНЫНЬШ: Я всегда путаю, русофобия — это хорошо, или русофилы? Кто это?
Русофилы — это которые любят русских. А русофобы — это которые их боятся и ненавидят.
И. КАЛНЫНЬШ: А, ну да. Я думаю, что все путают. Я бы сказал, конечно, не простят никогда эти все ужасы 1940-1941 года, о которых не учили в советской школе. Я имею в виду депортации, расстрелы и так далее. Люди не понимали, что происходит с ними, и то, что плевали на все подписанные до того документы, на все Риббентропом и Молотовым подписанные пакты.
Но в природе такой фобии никакой не существует. Но я бы хотел сказать, либеральная Россия тоже должна знать, что мы хотимК. ЛАРИНА: свой огород сами копать и сами собирать урожай. Больше ничего. И будем охранять свой огород. Больше ничего, никакой фобии. Я думаю, что просто не надо путать советскую власть с русскими людьми, с народом.
К. ЛАРИНА: Ивар, вот Анджей Вайда снял фильм своей жизни, к которому он шел всю жизнь. Это фильм «Катынь». Есть ли подобное произведение искусства о настоящей истории порабощения Латвии сегодня, на сегодняшний день? В литературе, в театре, в кино есть ли такое произведение искусства, посвященное самым трагическим страницам в истории Латвии, на ваш взгляд?
И. КАЛНЫНЬШ: Что касается Второй мировой войны, был тут такой сериал «Красный лес», по-моему — о «лесных братьях» и так далее. Я думаю, очень правдивая история: кто провокаторы, кто по-настоящему… Это целый сериал такой был, где-то несколько лет назад показывали, снятый здесь. Вот этот, по-моему, сериал, серьезный такой.
Ну а такой исторический или философский фильм… Это, наверное, касается больше театра или пьес Райниса. Но это больше такое философское, такое размышление об истории, о людях, о ценностях. Скажем, мысль Райниса: «Придет время, когда один народ с другим народом не будет бороться между собой, а все в одну сторону против темноты, против ночи». Там такая потрясающая мысль, что люди не будут драться между собой, а будут с какой-то чертовщиной бороться. Будем надеяться на это. Поэтому у меня вот эта трость.
К. ЛАРИНА: Волшебный хрустальный шар.
И. КАЛНЫНЬШ: Да. Надеюсь, что посмотрев на солнце, вот так и наступят счастливые времена.
К. ЛАРИНА: Ну что ж, прекрасный финал для нашего сегодняшнего разговора. Спасибо вам большое! Это Ивар Калныньш, замечательный артист и человек. Благодарю вас и желаю, чтобы ваша творческая судьба продолжалась как можно дольше, чтобы мы вас слышали, чтобы мы вас видели. И спасибо вам за то, что вы такой человек.
И. КАЛНЫНЬШ: Спасибо, удачи!