Breakfast show / Виктор Шендерович
Пошел в танковое училище защищать родину. Абсолютно положительный. Из фильма «Офицеры». Погиб в первые дни войны в месиве этом. Мне пишут: «Он убийца, он пришел убивать». Правильно, вы имели право его убить и вы его убили. Жалеть нельзя того парня?..
Подписаться на Alexandr Plushev
Поддержать канал Alexandr Plushev
А.ПЛЮЩЕВ: А вот и Виктор Шендерович у нас собственной персоной. Доброе утро!
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Доброе утро!
А.ПЛЮЩЕВ: Спасибо, что добрались до нас. Что вы делаете в Вильнюсе?
В.ШЕНДЕРОВИЧ: Угадайте! Ну, вот с вами сижу в эфире.
А.ПЛЮЩЕВ: Специально к нам приехали.
В.ШЕНДЕРОВИЧ: Да, да. Но повод хороший. Сегодня вечером будет литературный вечер. Это так торжественно звучит. Он литературный, конечно, но очень специфический. Потому что читать я буду не всякую высокую прозу и поэзию, а это будет презентация книги иностранного агента. Книги, которая вышла в Израиле по понятным причинам. Напечатана в Германии и приехала сюда. Это, собственно, мой Фейсбук и публицистика последний лет. Подзаголовок: «Как мы дошли до жизни такой?» Хроника сползания в терминальную стадию путинскую, где-то за полтора-два года. И лучшие тексты публицистические прошлых лет. Парадоксальным образом лучшие — это те, что фиксируют худшее. То есть я отобрал те тексты, в которых есть какое-то зеркальце на сегодняшний день. Старые тексты последних 10 лет. Маленькая книжечка, которую я привез сюда. Привез несколько больших, одну маленькую. И жду сегодня гостей в Вильнюсе.
А.ПЛЮЩЕВ: То есть если люди, которые нас смотрят в Вильнюсе, они могут еще попасть сегодня вечером?
В.ШЕНДЕРОВИЧ: Да легко. Только, честно говоря, поскольку я говорящий попугай — куда привезут, где накидку скинут, там и разговариваю, — то я с утра не подготовился. Это можно найти в интернете, где именно это происходит, на какой площадке, но сегодня в 7 вечера.
А.ПЛЮЩЕВ: Шикарно. Плавно переходя от этого выступления к нашей общей повестке. У вас же тут тоже было выступление… Ваша фейсбучная активность имеет некоторое продолжение, реакция на нее имеет продолжение и в ваших выступлениях, потому что приходят люди и пытаются как-то продолжить дискуссию, я бы так сказал.
В.ШЕНДЕРОВИЧ: Да, но это приходят люди, которые не читали, что я писал. Это им Рабинович напел (из старого анекдота про Карузо). В этом некоторая проблема есть, которую я, признаться недооценил. С двух сторон недооценил. Первое: Я полагал, что те люди, которые имеют представление обо мне, имеют и представление о моей политической позиции. Это моя ошибка. Я в Фейсбуке ничего не писал про «Смерть Путину!» и про свою оценку ежедневных кровавых…
А.ПЛЮЩЕВ: Как вы могли?
В.ШЕНДЕРОВИЧ: Мне казалось наивному, что если человек заходит ко мне, то знает, кто я такой, он знает, что я выступал против аннексии Крыма, что я что-то говорил про Путина лет не 25, конечно, но 24, начал бороться с этой фигурой. И так далее. Знают мою позицию по этой войне. Это была моя ошибка. Военное время абсолютно обнулило предыдущие биографии, совершенно неважно из того, что было раньше. И, видимо, я должен был каждый раз перед любым текстов, касающихся тем более каких-то проблемных болевых зон, связанных с Украиной, такую преамбулу…
А.ПЛЮЩЕВ: Еще одну плашку поставить.
В.ШЕНДЕРОВИЧ: Да, еще одну плашку поставить, что я поддерживаю Украину в ее войне, что я ненавижу Путина, что Путин — это преступление, война — это преступление. Потом говорить: «И при всем при этом…» — и дальше какой-то текст. Это первое. Но второе: если ты вспоминаешь тот эпизод, который я описывал с двумя бычарами, которые пришли проверять в испанском Фуэнхироле, что я буду говорить (с инспекцией пришли). Им было предложено купить билеты, сесть, задать вопросы. Они этого не хотели, они хотели, чтобы я доложился им, чтобы я крикнул при них «Слава Украине!» и кто не прыгает, тот москаль. Вот чтобы я как-то отчитался перед ними, двумя быками призывного возраста в испанском Фуэнхироле, чего я такое хочу говорить. Они просто увидели русскую афишу, русский язык, какой-то русский выступает… Я бы для них просто какой-то русский. Они понятия не имели ни о чем. Когда я об этом написал, а написал я об этом только потому, что меня рассмешила композиция. Эта история была такая, что пока эти двое пытались сорвать мое выступление, две другие фигуры совершенно очевидно такие из Марбельи. Я не знаю, почему они купили билеты на меня, с кем они меня перепутали. Пришли две такие хабалки… Мне потом рассказали, откуда они приехали. То есть такие… жены чиновников.
А.ПЛЮЩЕВ: Они на всех покупают в Марбелье билеты.
В.ШЕНДЕРОВИЧ: Да. Они сели демонстративно в первом ряду, мрачно смотрели в свои телефоны, разговаривали, то есть срывали мне… Всячески демонстрировали мне свою антипатию. И получилось, что я оказался в дивной композиции между двумя антипатиями: со стороны, условно говоря, Путина и со стороны, условно говоря, Украины. Мне это показалось забавным. И я это описал вполне дружелюбно. Поднялся хейт. И тут я понял, не шутите… только Козьма Прутков говорил про женщин: «Не шутите с женщинами. Эти шутки глупы и неприличны». Нельзя. Больно. Реагируют люди очень остро. Я пытаюсь честно рефлексировать. Пархоменко меня спросить в том, отчасти злополучном эфире, что делать с волной хейта со стороны Украины: затихариться, извиняться? Что делать? Мой ответ и тогда и сейчас был один: Мы не просто имеем право, мы обязаны рефлексировать. Если у меня есть какая-то обязанность, то это обязанность рассказывать о своих ощущениях, делиться ими, формулировать проблемы. Наша профессия публициста, журналиста противоположна профессии политика. Профессия политика заключается в том, чтобы подсобрать отовсюду электорат, занять среднюю позицию. Средняя позиция выигрывает. Если я сделаю так, что за меня голосуют все в центре, и еще немного я подберу по краям, от противников, от оппонентов оторву, то я победил. Профессия политика — всем понравиться. У меня другая профессия. Я не принимаю участия в соревнованиях. Я не должен никому понравиться и мериться рейтингами. Наша обязанность, мне кажется — честно рефлексировать. Я должен говорить то, что я думаю, что чувствую, хорошо формулировать и говорить, что вот так я думаю, так я чувствую. Если вас это раздражает до такой степени, что кушать не можете, — я не Ким Чен Ир, я не расстреляю вас из огнемета за то, что вы не слушаете все мои выступления. Вы можете выйти. Если есть конструктивные соображения, я предлагаю, я все молю: Дайте тезис, вот антитезис на мой тезис. Вот я утверждаю это, мне кажется важным это. Если есть возражения, давайте обсудим возражения. Давайте не против меня, а против моего тезиса. Иногда дожидаюсь, очень нечасто, мягко говоря. Не каждый десятый из реакции — это тезис. Мы потеряли в военное время — это побочка военного времени — выброшены вон очень многие элементарные вещи: правила разговора, что было неприлично, стало нормальным, допустимым. Это побочка войны. И только не надо мне говорить, что это неважно. Мне пишут: «А в это время гибнут украинские дети». Я говорю: «Да. К сожалению, я ничего не смог сделать, чтобы не гибли украинские дети. Я делал и мы делали, но мы не смогли сделать. Мы такие же жертвы. Не надо кричать, что мы не жертвы на фоне… Это несравнимые вещи, никто не сравнивает. Я не говорю, что мои страдания больше, чем страдания украинцев — наши. Но когда я вступаюсь за релокантов, мы пишем о каких-то проблемах людей, миллионов людей, они тоже жертвы. Что меня за эти полтора года косило, признаться. Я 24 февраля написал, то если искать что-то хорошее в том, что произошло, то это две вещи. Первое: огромной драматической ценой, конечно, ускорение исторического процесса. То гниение, которого должно продолжаться десятилетиями, видимо, пройдет быстрее — путинская эпоха, чудовищной ценой, но быстрее. Это связанные вещи. Угол наклона до земли. Это будет больнее, но это будет сильнее. И второе, написал я, добро и зло ясно маркированы. О, как ты хорошо рассмеялся. Теперь-то уже, после 24 февраля — все не так однозначно… а те тоже… Мне показалось 24 февраля. Но этой темы уже нет. Вот добро — вот зло. Вот агрессор — вот жертва. Вот кровь. Уже не вакханалии, пляски по поводу недонации украинской, с 4-го года разжигание национальной грози и презрение к украинскому народу, 19 лет. Но вроде сейчас-то всё ясно. И мне казалось, что мы поделимся естественным образом на две ясные части: тех, кто за эту войну и после этого продолжает поддерживать Путина хоть как — и тех, кто против этой войны. Мне казалось, что никаких других водоразделов быть не может. Господи, боже мой! Нет такой мельчайшей перфорации, по которой наш антивоенный лагерь не порвался бы за эти полтора года: уехал — не уехал, когда уехал, почему уехал? Из-за мобилизации или из принципа? Сказал «Слава Украине!» или не сказал? Жалеешь наших — не жалеешь?
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ты используешь слово «наши» — не используешь.
А.ПЛЮЩЕВ: Поддержал «Дождь» — не поддержал.
В.ШЕНДЕРОВИЧ: Опять-таки, боже мой, я получил на втором отскоке от истории с «Дождем», когда пытался проанализировать. Я уж не говорю том, что слово «интонация» надо вообще забыть. Надо разговаривать такими кубиками: «Слава Украине!», «Позор Путину!», «Смерть оккупантам!» Но при этом не надо быть литератором, журналистом. Для этого вообще никем не надо быть. Это кубики. Как только ты пытаешься разбираться и настаивать на том, что человеческий мир сложен, объемен…
А.ПЛЮЩЕВ: Ах, вы, Виктор Анатольевич! Не все так однозначно, значит.
В.ШЕНДЕРОВИЧ: И я повторяю в 18-й раз: В политическом смысле все совершенно однозначно: Вот страна агрессор… И я эту мантру повторяю каждый раз теперь перед тем, как начать. Я говорю: Да, есть политическое — тут всё однозначно: тут агрессор — тут жертва, «Слава Украине!» и «Смерть Путину!» Но Кара-Мурза не равен Пригожину и Прилепину. Факт существования одного паспорта не дает права на единую нравственную, этическую оценку. Я повторяю мантры христианские двухтысячелетней давности. Я говорю — новое сообщение, абсолютно свежее, скандальное — ребята, люди не делятся на русских и украинцев, — говорю я вслед за Христом, 2 тысячи лет спустя. А чего? Я говорю это, простую вещь. Нет, нравственная оценка — вещь персональная. А паспорт объединяет еще Стивена Сигала, Рамзана Кадырова и Жерара Депардье, и Кара-Мурзу, и вас. Давайте искать единую нравственную оценку, общий знаменатель? Между тобой и Стивеном Сигалом я еще найду, но уже недолго. Глупость. Мой тезис несколько месяцев назад, что да, действительно, можно быть против Путина и при этом законченным негодяем. Можно быть за Украину и при этом подлецом и демагогом, совершать подлоги и делать зло. И начинается какой-то немыслимый… «Как? Сейчас не вовремя это говорить». Не вовремя говорить о том, что со стороны Украины тоже совершаются права человека. Не на войне, не в том, что они убивают оккупантов, а что там есть тоже военные преступления, зафиксированные, кстати говоря, в Страсбурге. Нельзя об этом говорить, мы дискредитируем Украину. Как можно дискредитировать? Есть страна, которая ведет освободительную войну. Есть подонок, который убивает мирных жителей. От этого польза Украине, что он убивает мирных жителей? Говорят: «Да, они россияне». Я говорю: «Секундочку! А Христос, а Руссо? Мы проехали эти остановки? Как сказано в стихотворении Левитанского: «Только все это будет не с ними, а с нами, теперь уже с нами самими». Все это было, много раз было. Человечество каждый раз прыгает на эта кровавые грабли. Каждый раз, когда начинается война, каждый раз выбрасываются вон все представления… Мы же об этом читали, это же всё описано у Астафьева, у Быкова. Война выбрасывает вон вообще всё, что накоплено человечеством. Война апеллирует к самым простым инстинктам. Это даже не мысли, это инстинкты. Чужой? Убей! У него волосы не так растут, череп другой формы, он на другом языке разговаривает. Убей его! Он разговаривает на другом языке, он не наш, он из другого племени. Всё. Это абсолютный атавизм… Но мы же животные. Вся этика, весь этот Декарт-Руссо-Христос — это, как говорят физиологи, тоненькая корочка, десятые доли миллиметра, покрывающая сверху примата. Мы приматы.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Но как соотнести эту сложность с той простотой, которая есть и вы сами ее сформулировали, что понятно, что где жертва, а где агрессор, где зло, а где добро. И всё, и дальше должно быть просто.
В.ШЕНДЕРОВИЧ: Просто — на поле боя. Увы. Я тоже об этом пишу. Душа идет на разрыв. Мне говорят: «Вы рады вести о гибели, сообщению о гибели, — такой тест, очень точный, — вы прочитали, что погибло 157… накрыло «Хаймерсом» оккупантов российских? Вы рады, что они погибли?» Я говорю: «Числительному рад, конечно». И в первые дни я радовался цифрам потерь, потому что мне, наивному казалось, что эти цифры потерь, когда мы афганскую норму набрали за неделю — мы, Россия. Сколько погибло в Афгане, столько за неделю, а не за несколько лет. Я был рад цифрам. Потому что мне казалось, что эти чудовищные цифры должны остановить войну. Что сейчас выйдут люди на площадь — никакого Путина не будет в течение двух недель с такой бессмысленной войной, с такими чудовищными жертвами, — сейчас же все это не скрыть, все в телевизоре, в соцсетях, — с чудовищным позором национальным и гибелью людей. Ни черта подобного! Это была моя ошибка. Но я рад числительным. Дальше формула старая, приписываемая Черчиллю, но, наверное, это не он, а до него, что гибель миллионов — это статистика, а гибель человека — трагедия. Я рад числительному, гибели оккупантов и да здравствует Украина, которая бьется за свою свободу! Но я не могу радоваться, что разорвало в клочья какого-то Ваньку призывного, которого забрили, который совершенно не виноват в совершении военных преступлений. Он такой же холоп, как мы. Только мы холопы со знанием, что мы холопы, и мы пытаемся что-то сделать. Только он не знает, что такое загранпаспорт, он не знаешь, что такое Шенген. Ему в голову не приходит с его наследственным вассальным сознанием, что можно уехать, что можно бежать. Государство для него религия, государев человек высшая похвала. Он живет в депрессивном регионе, его содержат бабушки, дедушки, получающие пенсию, нету работы, безнадега, пьянство, никаких перспектив. А тут ему говорят: «Ты может быть великим. Ты можешь за Россию погибнуть». Цель появляется. А ничего, кроме погибнуть Россия не предлагает.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Убивать. Она предлагает убивать.
В.ШЕНДЕРОВИЧ: Мы с тобой будем дебатировать?
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Нет, просто я тоже не нахожу ответ на этот вопрос.
В.ШЕНДЕРОВИЧ: Убивать кого? Но убивать-то фашистов. Он же канал «Дождь» не смотрит и ваш стрим тоже не смотрит.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: То есть жертва он только потому, что тупой?
В.ШЕНДЕРОВИЧ: Естественно. Да, потому что тупой. Конечно, тупой, называю вещи своими именами. Неразвитый. Танечка, если бы ты, Плющев или я, мы родились в других семьях, не под книжными полками, а в других местах, семьях, — были бы такими же тупыми. Есть случаи селф-мейд, когда человек вырывается, преодолевая эту гравитацию социума. Есть, есть. Я знаю несколько людей, и мы видим… Вот железнодорожный рабочий Михаил Симонов сел на 7 лет за то, что попросил “ВКонтакте” прощения у украинского народа за то, что мы убиваем их детей. Я не думаю. что железнодорожный рабочий Симонов смотрел тоже наши стримы. Каким-то образом через что-то другое пришло, дошло. Но это единичные случаи. Всегда это взлет через гравитацию. Как один мой знакомый сказал, это пар. Вот кипит на поверхности, и какая-то молекула отрывается, а какая-то нет. Но пара всегда меньше, чем в этой кастрюле кипящей. Да, тупой, неразвитый, какой угодно. И я пишу: «Украинцы имеют полное право убить этого Ваньку. Они имеют полное право. Война. И вы вправе его убить». И всякий человек, которые желает победы Украине, должен радоваться числительному, тому, что на одного оккупанта стало меньше. Но радоваться тому, что этот Ванька истек кровью… Это в эфире с Пархоменко как раз был разговор о том, что половина летальных исходов от неоказания помощи. Бросают. Его ранило — нету мысли его спасать. Бабы еще нарожают. Совсем мне не жалеть этого Ваньку невозможно. Когда началась война, был первый случай такого рода. Я не помню, кто-то из наших коллег по «Эху Москвы» опубликовал пост. Одноклассник мальчик, замечательный был мальчик, хороший, добрый, отзывчивый. Пошел в танковое училище защищать родину. Абсолютно положительный. Из фильма «Офицеры». Погиб в первые дни войны в месиве этом. Жалеть его? Поставлю вопрос по-другому: Прятать свою жалость человеку, который за Украину, человеку, который хочет победу? Мне пишут: «Он убийца, он пришел убивать». Правильно, вы имели право его убить и вы его убили. Жалеть нельзя по-человечьи того парня? Кто-то сказал, что когда человек умирает, умирает ведь не только тот человек, которым он стал, умирает тот мальчик, который ходил в детский сад, умирает школьник, у которого была первая любовь. Они все умирают в этот момент. Поэтому принято жалеть мертвого. Мы прощаемся не только с тем, кем он стал. И это молчание, которое требуется по этикеты как бы в первые дни после смерти человека, оно ведь относится к тому, что оценки потом, кем он стал и так далее, политические, нравственные, любые другие. Умер еще и просто мальчик, какая-то девочка умерла вместе с этим негодяем, предположим. С какой стороны не зайди, мы говорим об объеме человеческих отношений, об объеме мира, в котором мы живем. Война всё делает прямоугольным, плоским, всё спрямляет. Увидел немца — убей его! Сколько раз увидел, столько раз и убей!
А.ПЛЮЩЕВ: Виктор, я так соскучился о общению с Виктором Анатольевичем. Потому что мы в основном по Zoom. И конечно, это совершенно другое. Вживую просто…
В.ШЕНДЕРОВИЧ: Ностальгия.
А.ПЛЮЩЕВ: Не то слово.
В.ШЕНДЕРОВИЧ: Новый Арбат-11.
А.ПЛЮЩЕВ: Вы сказали где-то минут 20 назад…
В.ШЕНДЕРОВИЧ: Это ты про мой лаконизм! Принимаю.
А.ПЛЮЩЕВ: Если бы нам казалось, что это как-то неуместно, длинно или что-то, мы бы прервали. Вы ожидаете, что скорость увеличилась того процесса. И возможно, это закончится быстро. Я подумал, что год назад слово «возможно», не прозвучало бы. Вы уверенней бы говорили.
В.ШЕНДЕРОВИЧ: Да, да.
А.ПЛЮЩЕВ: А сейчас вы уже говорите — возможно. Давайте поговорим об этом. Тогда, правда, реально казалось…
В.ШЕНДЕРОВИЧ: Ну, не может быть же быть.
А.ПЛЮЩЕВ: …Полетит под откос. Сейчас так уже не кажется. А скоро нам покажется, что поезд уверенно едет по рельсам. Нет?
В.ШЕНДЕРОВИЧ: Увы, он довольно уверенно едет по рельсам в сторону северного Туркменистана. И это самое ужасно в историческом смысле. В человеческом — война, гибель людей каждый день. А в историческом смысле, если взять общим планом, отъехать на сверхобщий план, самое ужасное, что сейчас происходит, это именно неожиданная стабилизация: Ну да, всё нормально. Ну да, война. Но большие ресурсы. Не Албания, ни Северная Корея даже. Большие ресурсы у страны. Продажные либералы (только я без кавычек уже говорю) типа Набиуллиной, умницы, головастики, продавшиеся режиму, обслуживающие режим, делают максимально эффективной экономику военного времени. Держат на плаву, создают ощущение, что можно совместить войну в Украине и гибель ежедневную сотен людей с меню на Патриарших прудах. Ну да, затянем пояса. Кругом враги. Да, надо затянуть пояса. Это нам не привыкать. Вот с гражданскими свободами и правами — это надо объяснять, а по поводу необходимости затянуть пояса — это мы сами вперед затянем, на одну дырочку еще туже затянем ради страны-то родной, государства, банды, которую мы перепутали со страной. Поэтому да, может существовать. Иран существует десятилетия в состоянии санкций. Куба живет. Ведь живет же Куба как-то? Вы не были? Я был, посмотрел, как живет Куба. Ну, так, живет… Что-то из земли растет. Какие-то дырки… чего-то откуда-то привозят. Туристы. Но, правда, к нам туристы не поедут и рома нет с сахарным тростником, сигар.
А.ПЛЮЩЕВ: Экстремалы разве что.
В.ШЕНДЕРОВИЧ: Экстремальный туризм, это правда. Экстремальный бизнес: успеешь ли ты хапнут добра прежде, чем тебя арестуют. Такая русская рулетка для западных бизнесменов. Но, тем не менее, да, конечно, это может существовать. И это самое ужасное в историческом смысле. Старая дилемма: революция — или Северная Корея? И тут при всей любви моей к Чулпан… Конечно, она ошиблась, мы ее не за это любим. Конечно, Северная Корея гораздо ужасней революции, потому что во время революции льется кровь. Лучше эволюция, но эту станцию мы проскочили — свободные выборы, парламент, независимая пресса — вот это всё. Либеральные механизмы разделения властей. Это эволюция, это позволяет пережить Трампа, пережить Саркози, кого угодно. Это колесо верится, катится куда-то, не идеальным образом, но катится, влево, вправо, но велосипед едет. Альтернатива этому — революция, когда копится напряжение и потом взрывается. И здесь мы видим аналоги Каддафи или чего-то еще, нашего 17-го года. Сорвалось. Закручивали гайки, закручивали… Александр III закручивал. Реформы не провели. Александра II взорвали. Продолжилось закручивание гаек. Студентов — в Сибирь. Казачьими нагайками по студентам, по социалистам, по тем, кто предлагал земства, независимость университетов и это бла-бла-бла… Закончилось всё 17-м годом. Сменился флаг, но под новым флагом выстроилась новая жесточайшая, в 10 раз более жестокая вертикаль власти. Революция — это кровь, но какой-то шанс на изменение. Великая французская революция — реки крови, сотни тысяч убитых и гильотинированных. Но потом все-таки каким-то образом это куда-то выезжает. Вокруг смотрят, берут уроки. Альтернатива революции, которая обоюдоострая, но все-таки шанс. Вот мы видим Туркмения, Северная Корея. Стабильность. Вот такая стабильность. Не стабильность смены времен года: весна-лето-осень-зима и снова весна, не стабильность круговорота природы, выборов, смены власти, очищения, какого-то другого пути, уроков, а стабильность морга: раз и навсегда. И пока морозильник работает — все хорошо. Потом, когда морозильник ломается, начинает дурно пахнуть. Но стабильность Кореи — это гибель гораздо большего количества людей, чем при любой революции. Это надо понимать. Миллионы. Просто об этом никто не узнает, просто это никак не повлияет на политической строй. Но это стабильность ежедневного убийства…
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Те, кто ходит обещать на Патриаршие, вряд ли попадут в эти жернова.
В.ШЕНДЕРОВИЧ: Поэтому я и написал. Вот чего бы я желал, это не гибели этого призванного Ваньки в ближайшее время, а резкого ухудшения меню на Патриарших прудах. Чтобы та элита, которая сегодня есть, выгодополучатели этой войны, люди, по-прежнему питающиеся из казны — все эти «Лукойлы», «Газпромы» — вот эта банда и ее обслуживающий персонал, — чтобы они почувствовали резкое ухудшение условий жизни, чтобы они поняли, что надо что-то придумывать, потому что пока что у них все хорошо. Они проделывают дырки в санкциях. Это моих, ваших друзей-приятелей, либералов недобитых, им не дают Шенгены, не пускают, это поражены в правах мои друзья — в Питере, Екатеринбурге я знаю десятки людей, которые не могут выехать за пределы, которые приговорены к жизни при Путине. Их выбросили вон. Прекрасный, благородный Запад просто выбросил их вон по факту того же паспорта, что у Путина с Пригожиным. А эти, мы же видим. Я только что из Берлина. Мне там показывали дом, который построила «Единая Россия» посреди Берлина, роскошный дом. Там только русские таблички на дверях. Они построили себе дом и там живут все в полном порядке, в полном шоколаде. Поэтому именно у них в России должно резко ухудшиться. Но талантливые экономисты, все эти системные либералы — ну, часть свинтила, часть осталась, — и они своим трудом и талантом (я без иронии говорю) позволяют держаться на плаву всей этой банде и создавать иллюзию, что можно совместить убийство массовое, войну в Украине с, в общем, нормальной жизнью. А что, не проживем, что ли? Ну, камамбера не будет, ладно, свое будем… «Едим и точка!» Господи, боже мой. Да, кто-то разбогател немедленно, кто-то стал выгодополучателем. Они же потеряли по миллиарду крупные фирмы западные, которые ушли с рынка, им же надо как-то компенсировать. Им же все равно нельзя. А у них же обратная связь, ты же понимаешь. На их место пришли, скупили по дешевке. Они продают по дешевке свое, чтобы хоть что-то получить. Кто-то разбогател. То есть жизнь продолжается, и неплохо продолжается. Многим, действительно, мать родна — война. Я уж не о тех, кто получает военные заказы. То есть выясняется, что можно. Это то, чего я не мог предвидеть. Но я не экономист. Но даже экономисты говорили, что к осени прошлого года всё лопнет, не выдержит экономика. Выдержит, потому что давления со стороны общества нет. Вьетнам прекратился из-за давления со стороны общества. Кто постарше, помнит. Потому что мощные военные демонстрации. Поди разгони в Америке, вышли ОМОН против людей, которые вышли с мирным протестом.
А.ПЛЮЩЕВ: Но там были истории и разгона и преследования, кстати, тоже. Но это отдельная история.
В.ШЕНДЕРОВИЧ: На это общество отвечало новым давлением. И это кончилось в историческом смысле очень быстро.
А.ПЛЮЩЕВ: Спасибо большое! Благодарим Виктора Шендеровича. Там бы еще много проговорили. Вечером сегодня концерт в Вильнюсе.
В.ШЕНДЕРОВИЧ: Да. Вы приглашены.
А.ПЛЮЩЕВ: Дальше, какие города у вас?
В.ШЕНДЕРОВИЧ: Угадай! Рига и Таллинн.
А.ПЛЮЩЕВ: Понятно, Балтийский путь. Риге и Таллинну приготовиться. В Вильнюсе сегодня вечером ждут на концерт Виктора Шендеровича. Спасибо большое!
В.ШЕНДЕРОВИЧ: До свидания!