Я вижу в этом вызов
Как и многие я уже почти неделю читаю все, что связано с кризисом, получившим уже кажется название “Nevzlingate”. Помимо бездн, которые нам открываются, я вижу в этом вызов, на который сообщество русскоговорящих противников путинского режима пока не способно дать ответ. Это не приговор, но диагноз. Теперь по порядку.
ДАНО. Есть документальные сведения о подготовке и осуществлении отвратительных преступлений. Вероятность подлинности информации очень высокая. Она буквально меняет картину мира. Кто друг, кто враг, где безопасно, а где можно ждать удара молотком по голове.
ПРИ ЭТОМ. Источник информации – главный враг. Его мотивация – не правда и справедливость, а желание нанести максимальный урон. За каждым его шагом – провокация или враждебный расчет.
ТАКЖЕ. Вероятность подлинности информации очень высока, но не 100%. Полицейское расследование безусловно может расставить точки на “i”, но результаты будут не скоро. Невозможно не учитывать и презумпцию невиновности. Основывать суждения исключительно на вражеском сливе в принципе опасно, именно потому, что он вражеский.
ВОПРОС. Что можно сделать сообществу в такой ситуации? Взять паузу и спокойно ждать невозможно. См. выше – под угрозой фундаментальные представления о безопасности и о том, кто есть кто в русско-говорящей политической эмиграции. Вынести свой “приговор” сразу, на основе исключительно слива от врага, для многих тоже неприемлемо.
ФАКТИЧЕСКИЙ И ВОЗМОЖНЫЙ ОТВЕТЫ. Происходит поляризация общественности, размежевание на основе разного отношения к имеющейся информации и готовности или неготовности уже сейчас вынести суждение о виновности. Однако в плане действий единственное, что имеет место быть на уровне сообщества – это яростные споры и манифестация позиций в медиа и социальных сетях. Реакция понятная, но демонстрирующая институциональную слабость сообщества, отсутствие политической субъектности, усиливающая дезинтеграцию.
Принципиально более сильным ответом стало бы создание общественной расследовательской комиссии. В нее могли бы войти представители различных медиа, правозащитных организаций, других NGO, в том числе имеющих правовую квалификацию и опыт общественных расследований. Естественно не связанных институционально и финансово с жертвами и “обвиняемыми”.
Такая комиссия безусловно не может заменить правоохранительные органы и суд. Однако ее создание демонстрировало бы наличие реального сообщества, которое воспринимает этот кризис, как угрозу сообществу в целом, а не только отдельным вовлеченным в него людям. Комиссия могла бы найти дополнительные прямые и косвенные сведения, которые помогут следствию. Она могла бы выносить оценку разнообразным сведениям и доводам, снижая влияние конспирологических теорий и распространение огульных обвинений на основании исключительно домыслов. Наконец, ярость дискуссии определяется тем, что многие ощущают себя в одиночку перед новой реальностью, в отношении которой теперь нужно определяться. Общественная расследовательская комиссия дала бы многим возможность опереться на авторитетное коллективное мнение, что снизило бы градус тревоги и неопределенности. Наконец, создание такой комиссии снизило бы влияние тех, кто хотел бы использовать кризис для усиления поляризации и борьбы с политическим оппонентами.
***
Идея такой комиссии – не бином Ньютона. То что никто из лидеров общественного мнения до сих пор публично не предложил создать нечто подобное, скорее всего говорит о неверии в то, что реализация такой инициативы возможна.
Именно это свидетельствует о слабости сообщества. Не сам факт кризиса. В этом отношении реакция на проблему, существеннее самой проблемы. То, что в каком-то сообществе мог оказаться преступник – беда. Но беспомощность, неспособность действовать сообща в ответ на это – беда еще большая. Никакая личная храбрость героев, идущих в тюрьму, рискующих жизнью, свободой и безопасностью ради противостояния агрессивной войне, диктатуре или коррупции не заменит способности к общему действию в масштабе общества (или сообщества), а не только в рамках одной партии или организации. Но пока, увы, с тем и живем.