«Важные истории»: Жизнь после фронта
Как живут, о чем думают и чем занимаются российские военные, которые вернулись с войны, — рассказывают они сами
Автор: Полина Ужвак
«Просто предрасположенность такая»
Дмитрию Журавлеву 23 года, он вырос в поселке Янтиково в Чувашии. Три года назад Дмитрий учился в медицинском колледже, который выбрала мама, думал бросать его и мечтал построить карьеру военного. «Я вырос без отца родного, и мне не хватает наставника в жизни. Меня больше привлекала мужская профессия, хотел пойти в армию. Во-первых, стабильность хоть какая-то. Во-вторых, это почет со стороны общества, потому что военные отдают всю свою жизнь родине».
Военным Дмитрий стал, но построить карьеру не успел. Сейчас у него за плечами служба в армии и два месяца на передовой, травма, кома, почти год восстановления и вторая группа инвалидности. Теперь мечта Дмитрия, как он сам говорит, «добиться правды» — положенных выплат и ветеранского удостоверения.
Алексею Воронину — 25, он из Гороховца Владимирской области. После школы Алексей поступил в колледж на электрика, но быстро бросил и тоже ушел в армию, а потом подписал контракт и продолжил служить. Стать военным он хотел с детства: «Предрасположенность такая у меня. Служба в армии мне нравилась, я думал, что это мое. Мне нравится военная форма, оружие. Хотел быть не просто каким-то военным, а в особых подразделениях, таких как спецназ». Мать Алексея не ожидала, что сыну понравится военная служба: «В школе друзей не было, в классе ни с кем не контактировал. Мамин сынок, домашний, всегда в компьютерах. Но армия его зацепила, мы были в шоке».
В комнате Алексея стоит геймерское кресло, огромный монитор, системный блок в наклейках героев аниме, на стенах — страницы из манги, на полке — коробки с шоколадками, над кроватью — страйкбольные винтовки. О том, что Алексей Воронин военный, напоминает только футболка и шорты цвета хаки, а еще культя вместо ступни — травму он получил на войне в Украине. Квартиру, в которой сейчас живет, купил на полученные за ранение выплаты.
На решение Алексея стать профессиональным военным повлияла не только детская мечта. «У нас было все очень бедно до того, как я стал военнослужащим по контракту, жили мы в большом недостатке. А армия — это стабильность. Ты всегда получаешь зарплату в один и тот же день. Можешь уйти на пенсию в 40 лет, а не как на гражданской работе — будешь работать, пока с ног не начнешь валиться. С момента подписания второго контракта ты получаешь каждый месяц в районе 30 тысяч на ипотеку и в течение 10–15 лет можешь взять бесплатно квартиру. Меня это устраивало. Другой работы с денежным довольствием более 30 тысяч рублей, на которую любой человек может устроиться, я не знаю в Гороховце, — объясняет Алексей, но сразу уточняет: — Я не буду говорить, что пошел на контракт только ради денег. Я пошел, потому что я люблю свою страну».
«Никто за руки, за ноги не нес»
О том, что началась война, Алексей узнал на службе: «Я тогда в карауле стоял, было пять утра, и сказали, что началась война. Было большое волнение». Воронин вспоминает, что ему и другим военнослужащим дали выбор: приходить утром готовыми к выезду в Украину или с рапортами на увольнение. Никто не уволился. «Все справедливо, я так считаю, — уверен Алексей. — Никто за руки, за ноги не нес. Быть военным — это значит, что ты можешь принимать участие в боевых действиях. Но если бы мне предоставили право выбора, не поехал бы. Мне было что терять». Еще одной причиной остаться на службе в случае Воронина стали кредиты: «В районе 250 тысяч рублей у меня был кредит. Никакой финансовой подушки на тот момент не образовалось еще, к сожалению, чтобы решиться уволиться со службы по контракту. Я боялся, что финансово не потяну и погрязну в долгах. Тяжело человеку, который зарабатывает столько денег, резко их терять».
На вопрос, поехал бы он на войну, если бы кредитов не было, Алексей говорит, что все равно поехал бы: «Была уверенность в том, что может мобилизация начаться, и я бы все равно туда поехал, только уже не со своими товарищами, а с людьми совершенно незнакомыми. Вот вы бы куда-нибудь отдохнуть с друзьями поехали или с незнакомыми людьми? Конечно, лучше с друзьями».
Дмитрий Журавлев встретил начало войны студентом Ярославского военного училища, куда поступил после того, как бросил медицинский колледж. Учеба ему не очень нравилась, Дмитрий хотел в боевую часть, и в сентябре 2022-го смог подписать контракт. Через несколько дней Журавлева прикомандировали в гвардейскую московскую бригаду Мосрентген, а еще после пяти дней подготовки он неожиданно для себя оказался на передовой. «Мы знали, что поедем за ленточку. Но нам говорили, что мы будем в тылу патрулировать, помогать мирным гражданским людям, вот и все. А получилось все наоборот. О том, что мы приедем именно на передовую, нам никто не говорил».
«Как будто в какое-то животное превращаешься»
Под первый обстрел взвод Дмитрия попал уже в первый день. «Ленточку проехали и ехали очень долго, прибыли на место ближе к ночи, — вспоминает Дмитрий первый день на фронте. — Это я потом уже узнал, что мы были под Купянском, а тогда мы не ожидали опасности со стороны врага. Открыли сухпайки, начали есть и начался минометный огонь. Я не понимал, что вообще происходит, откуда ведется огонь. Просто слышал свист и разрывы от минометных обстрелов. Я думал только: “Быстрее бы все это закончилось”».
На передовой Дмитрий провел без перерыва почти два месяца. Окопные условия, постоянную угрозу жизни и смерти близких дались ему тяжело. «Чем дольше находишься в зоне боевых действий, тем тебя больше ломает психологически. Запах смерти всегда с тобой рядом. Смерть она, знаете, как сырость, как тяжелый воздух, и тебе самому тяжело от этого. Там каждый понимал, что в любой момент кто-то может погибнуть, любая встреча может быть последней. Был случай, мы общались в подвале с минером, а через час к нам пришел его напарник контуженный и сказал, что его больше нет. Мы пошли искать останки, и кроме каски и куска брони ничего не нашли. В конце октября я начал ломаться уже морально. Я лежал ночью в окопе, смотрел на чистое небо звездное, просто плакал и молился. Я просил Бога: быстрее бы он меня вытащил, быстрее бы просто все закончилось», — вспоминает Дмитрий.
Дмитрий верующий. Над вопросом «Убийство — это грех?», по его словам, думал много. В госпиталь часто приезжали священники и объясняли, что есть убийство, а есть ситуация, когда враг нападает и нужно защищаться и защищать интересы родины.
— Убийство человека я считаю страшным грехом. Но иногда обстоятельства происходят такие, когда необходимо это делать.
— Ты в это веришь или сам себя убеждаешь?
— Скорее всего, я себя в этом убеждаю, чем верю. Потому что в той же Библии написано: если недруг бьет тебя, подставляй вторую щеку. То есть если, допустим, тебя хотят убить, скорее всего, лучше умереть, чем кого-то убить.
Но на войне нет времени об этом думать, признается Журавлев: «Как будто бы в какое-то животное превращаешься, которое готово все терпеть, которое готово на все, чтобы просто выжить, которое ничего не испытывает: ни сожалений, ни любви. Человеческие ценности, принципы отходят на второй план. На самом деле, это страшно, когда человек ничего не испытывает».
Психотерапевт Анастасия Рубцова рассказывает, что диссоциация — один из защитных механизмов человеческой психики, который помогает переживать стрессовые ситуации. «У нас вообще как у биологического вида есть несколько способов реагирования на острую экстремальную ситуацию. Можем реагировать выбросом адреналина, можем реагировать замиранием. Очень часто психика использует механизм диссоциации, а это означает, что мы перестаем ощущать то, что происходит вокруг, как то, что происходит с нами», — объясняет психотерапевт.
С первого дня на передовой начались проблемы со снабжением. Питание привозили нерегулярно, поэтому Журавлев с сослуживцами берег еду и делил один паек на несколько дней. «Поесть пачку галет — уже неплохо», — вспоминает Дмитрий. За два месяца «за лентой» он потерял больше 20 кг. Когда еду не привозили больше недели, отряд Дмитрия вернулся в тыл для разбирательства.
В тылу по совету товарища он начал вести дневник, чтобы «оставить что-то после себя». Все записи в нем сделаны в один день. Это одна из последних: «Я устал, я опустошен. Вроде бы еще много мыслей и идей, еще много несказанных слов, но в голове большая каша. Я устал, я устал. Знайте, что, находясь на передовой, очень страшно. Знайте, что каждый боец на передовой ведет двойную борьбу: борьбу с врагом и борьбу с самим собой. Каждый прилет минометный, танковый, человек ощущает смерть. Чувствует запах крови, холод, страх переполняет его. И именно в такие моменты человек преодолевает себя. Ломает себя, ломает свою психику, свой инстинкт самосохранения. Это тяжело. Тяжело, когда ты остаешься один, без информации, без связи с командованием. Тяжело видеть смерть, тяжело видеть домашних собак, как они плачут, плачут мирные жители, погибают дети».
Алексей же о своих чувствах во время службы на передовой ничего не помнит или не хочет помнить.
— Когда оказался за ленточкой, что ты чувствовал?
— Не помню.
— О чем думал?
— Ни о чем не думал. Не знаю, не помню.
— А про что с товарищами говорили?
— Мы особо про войну не говорили. Не помню.
Он начал служить в пехоте в разведке. Вспоминает, что больше всего они боялись не людей, а дронов, за которыми часто следовали прилеты. «Постоянное ощущение, что может прилететь прямо к тебе, что можешь в любой момент в гробу уехать. Волнение не проходило, но как-то свыкались все. Свой страх все скрывали, чтобы других людей не напрягать, чтобы все держались нормально. Больше всего хотелось выспаться и вкусно поесть. Купить себе гору шоколада и обожраться шоколадками. На войне постоянно сладкого хочется».
После того как во время одной из разведок колонну Алексея обстреляли, все его отделение как отказники вернулись на границу в артиллерийскую часть. «Мы же артиллеристами были, когда служили еще в Мулино (воинская часть в Нижегородской области. — Прим. ред.), и там мы тоже артиллеристами стали. Разведывать больше ничего не ездили. Нам дают цели, координаты, мы по ним стреляем. Противника я ни разу не видел прямо невооруженным глазом».
И Алексей, и Дмитрий говорят, что защищали на войне интересы государства, защищали мирных жителей Донецка и Луганска. Говорят очень похожими фразами. При этом оба считают, что войны быть не должно. «Наши же, грубо говоря. На одном языке говорим и друг с другом воюем. Это ненормально. Вот так я только могу сказать. Не должно быть такого просто», — рассуждает Алексей. «Войну начинают политики, а не мирное население. Любые боевые действия — это зло, потому что война несет только лишь разрушения, смерть, хаос. Много гробов как с одной стороны, так и с другой стороны. Было бы хорошо, чтобы не было ненависти к людям. То есть не было ненависти к украинцам, и чтобы не было ненависти к русским со стороны украинцев», — говорит Дмитрий.
Трехсотые
Вернуться с передовой, по словам Дмитрия, можно двумя способами — двухсотым или трехсотым (убитым или раненым. — Прим. ред.). И ему, и Алексею повезло. В ноябре у Дмитрия поднялась температура, которую не получалось сбить даже антибиотиками, его вывезли в Белгород. Врачи перебирали диагнозы от ОРВИ до мышиной лихорадки, но в итоге выписали Журавлева из госпиталя и отправили в Москву. В московском госпитале Дмитрий впал в кому, у него диагностировали болезнь Лайма из-за укуса клеща. После комы Журавлеву пришлось почти заново учиться ходить и разговаривать.
Дмитрий сразу понял: война для него закончилась. И хотя он так долго этого хотел, не обрадовался. «В первый момент у меня было разочарование в себе. Мое физическое состояние было крайне тяжелое. Просто тело, которое не может ничем пошевелить, были проблемы со зрением, нарушение функций тазовых органов (расстройства мочеиспускания и дефекации. — Прим. ред.). Этот страх немощности замотивировал быстрее встать на ноги. Я не хотел лежать в кровати и быть обузой для других людей. Первый месяц я плакал постоянно по вечерам о том, что я докатился до такой жизни, что не могу встать с кровати, не могу пойти».
Новый, 2023-й, год Дмитрий встречал в госпитале. Он вспоминает, что когда начали запускать салюты, его первая мысль была: неужели враг дошел до Москвы? Сразу стал искать безопасное место и даже открыл новости, чтобы проверить, что происходит.
В госпитале Дмитрий занимался с реабилитологом, логопедом и психологом, который диагностировал депрессивное расстройство и назначил антидепрессанты. Журавлев принимает их до сих пор: «Я не могу спокойно спать, боюсь опять испытать то чувство, когда ты лег спать, а очнулся уже в реанимации. Я боюсь уснуть один, впасть в кому, когда рядом никого не будет. Когда я оставался один в помещении на ночь — ловил панические атаки, когда резко сильно бьется сердце и появляется страх смерти».
Алексею тоже «повезло», он подорвался на мине в августе 2022-го во время отступления. Сослуживцы, которые тогда были с ним, уже погибли. «Я последний из машины выпрыгиваю и сразу подрываюсь. Подскочил, плашмя упал на землю и не мог никак развернуться. Как будто все тело занемело, двигаться не мог. Думал, что у меня вообще ногу оторвало. Меня перевернули. Голову приподнял, смотрю, ботинок на месте, а передней части нет и там кровища. Думаю: ну, не так страшно, вроде». Боль от оторванной части ступни Алексей сравнивает с открытым переломом и признается, что «если судить не по боли, а по страху, были некоторые моменты и посерьезнее».
Самый страшный момент — подорвавшийся на мине «Урал», который они успели разгрузить за несколько минут до этого. «Если бы мы его полностью не выгрузили бы и отправили с парой снарядов обратно, эти снаряды бы сдетонировали. Там без шансов было бы выжить на 100 квадратных метров в районе взрыва».
После операции Алексей проходил реабилитацию в госпитале Санкт-Петербурга. «Ничего не чувствовал — ни плохого, ни хорошего. Просто понимал, что все, навоевался. Пора и отдохнуть. Сразу понял, что нога не будет такой, как была, только пятка осталась, и всё», — вспоминает он. Своими эмоциями после потери ступни Алексей не делится, говорит, что ничего не чувствовал. Зато пересказывает реакцию родителей: «Мама на эмоциях была, но я не люблю ее слушать. Она если начнет говорить — не остановишь. Отец более рассудительный. Он морально поддержал, сказал: “Как жил, больше жить не будешь. Держись. Если чего надо, звони”». После реабилитации Алексей ушел в отпуск по лечению. На восстановление у него ушел год. Потом ему предложили работу в военкомате в родном Гороховце, Воронин согласился.
«Все то же самое, кроме ноги»
Алексей считает, что все случилось правильно, менять бы он ничего не стал. «Дома я бы тоже напрягался не меньше, работая за копейки. Так что я не жалею о том, что произошло. Смысл жалеть то, что уже не вернешь? Зато теперь у меня есть все, о чем я думал и о чем мечтал». За ранение Алексей получил около четырех миллионов, сейчас получает пенсию по инвалидности, ветеранские, льготы на квартиру — вместе около 19 тысяч в месяц. «Квартиру купил. Сделал ремонт. Обустроился, как говорится, чтобы поднять свой уровень жизни, достатка. На машину, к сожалению, не хватило, поэтому решил взять велосипед. Самый хороший, самый мощный велосипед, который можно купить на рынке», — рассказывает Алексей.
Он уверен: после войны его состояние не изменилось. «Все то же самое, кроме ноги. Но главное, на ней не зацикливаться, и случайно на нее не наступать. Я один раз в госпитале наступил и сразу такая резкая боль, как будто на кость голую наступил. Три дня не проходило. Без протеза я просто прыгаю на одной ноге, а с протезом хромаю, но хожу. А еще я никак не могу набрать вес. Раньше весил 60+, а теперь полтинник и уже год так держится, не набирается». Сейчас он работает в военкомате, занимается документооборотом и учится в колледже по направлению «Компьютерные системы и комплексы», чтобы, как сам говорит, пойти дальше по карьерной лестнице.
Из увлечений у Воронина — стрельба. Страйкболом Алексей заинтересовался еще до того, как начал служить по контракту. «Тогда не было средств, чтобы купить снаряжение, набор оружия. Я купил самый бюджетный автомат и в обычной форме участвовал в мелких мероприятиях. А когда контракт подписал, нашел людей, которые реально этим увлекаются. Я тогда на реализацию страйкбольных игр даже кредиты брал». Сравнивая страйкбол с реальными военными действиями, Алексей в первую очередь говорит не о реальности смерти, а о том, что на войне в отличие от игры не видно врага. «В страйкболе чтобы человека застрелить, надо к нему подойти ближе 30 метров или хотя бы ближе 50 метров, иначе пулька не долетит. А в реальных боевых действиях ты можешь и за километр человека застрелить. Даже без прицела. Просто по воле случая».
Сейчас Алексей продолжает стрелять по мишеням уже дома. Об этом рассказывает его мама. «Спокойный мальчик, никакой агрессии. Любит пострелять. Возьмет вон пушку свою, в огород поедем, с дочкой расстелим ему мягкий толстый матрас, он ляжет и стреляет в мишень. Ему нравится. Я говорю: “Не настрелялся?” — “Да, мама, я люблю это все”».
Про войну Воронин рассказывает, только если его спрашивают. Говорит, что не хочет навязывать человеку свои мысли. К психологу он не обращался, потому что не верит в психотерапию и не хочет, чтобы кто-то копался у него в голове. Свои планы на будущее описывает так: «Просто плыву по течению, работаю и живу потихоньку, как все».
«Бро, к сожалению, тебя там не было»
Дмитрий говорит, что опыт боевых действий сложно держать в себе, но и делиться он им готов не со всеми — не поймут. «На самом деле, сложно держать все в себе постоянно. Мне просто легче, если об этом кто-то знает кроме меня», — рассказывает Дмитрий. С родителями он пережитым не делится, рассказывает друзьям. Говоря про свои страхи, вспоминает, что во время восстановления боялся остаться немощным, а сейчас боится остаться один, быть нелюбимым.
«Я понимаю, что в какой-то момент не смогу сдерживать свои эмоции, весь свой негатив, который есть у меня внутри. То есть он как бы часто проявляется у меня, эта агрессия. Какой-то левый чувак начинает докапываться до меня. Я могу в один момент как по щелчку пальца взорваться: не только словесно, но и физически, нанести телесные повреждения», — рассказывает Дмитрий. О том, что он изменился, говорит и сестра Елена: «Как будто подменили человека. С нервами у него какие-то проблемы, постоянно дергается, постоянно трясется. Уже год прошел, как прежний он уже не будет».
«У людей, которые возвращаются из зоны боевых действий, уровень агрессии очень часто повышен, — рассказывает психотерапевт Анастасия Рубцова. — Общество практически всегда строится на запрете на насилие. Война этот запрет отменяет, и с войны возвращаются люди, у которых в голове этот запрет на насилие отменен».
Дмитрий признается, что в мирной жизни больше всего ему не хватает ощущения «братства» и «настоящей» жизни. «В первые дни, когда я пришел в сознание, я слишком много плакал из-за того, что мне не хватает чувства братства, не хватает настоящих эмоций, настоящих чувств. Прошел год, два. И даже сейчас мне этого не хватает. Тяжело перестроиться на мирное время. Там совсем другие эмоции и чувства. Люди на гражданке, они такие, более фальшивые, что ли. В зоне боевых действий есть какое-то благородство, потому что от твоего обещания прийти к такому-то времени в такое-то место зависит жизнь человека. В современном мире люди более склонны к материальному благу, а находясь там, об этом даже и не задумываешься. Тебе важно, чтобы товарищ был с тобой рядом, чтобы он себя чувствовал комфортно. Я испытывал на своей шкуре заботу со стороны старших товарищей, чувствовал поддержку», — рассказывает Дмитрий.
Он говорит, что если бы предложили еще раз испытать удачу, он бы вернулся на фронт, чтобы испытать чувство реальности, братства, поддержки. Но тут же добавляет, что ни в коем случае не поехал бы на передовую: «Там слишком высока вероятность умереть, сама жизнь там не стоит того, чтобы рисковать жизнью».
«Чувства, которые мы испытываем под влиянием адреналина, ощущаются как гораздо более острые, яркие и настоящие, — объясняет психотерапевт. — Понятно, что в тот момент, когда у нас есть ощущение, что это настоящее, мы начинаем переносить это и на отношения с людьми, которые в этот момент оказались вокруг нас. Когда происходит выброс адреналина, у нас действительно есть ощущение, что вот теперь-то мы испытываем настоящие эмоции, настоящие чувства. И очень часто мы как раз видим этот феномен, когда люди возвращаются с войны, и они очень хотят вернуться обратно».
После возвращения Дмитрий пробовал поступить в военное училище, но не смог: «Я думал, что статус ветерана боевых действий поможет поступить в вуз. Мне намекнули, что я, грубо говоря, из обычной семьи, что мои родители — обычные люди, занимаются обычной профессией, а попасть в этот вуз крайне сложно. А еще мне не позволяет мое здоровье».
Сейчас Дмитрий помогает сестре в табачном магазине и планирует поступать на творческую специальность. Он пишет стихи и думает связать свою жизнь с этим. Но сейчас главная цель — «добиться правды». «Когда я пришел в Мосрентген писать рапорт на получение ветерана боевых действий, мне сказали: “Бро, к сожалению, тебя там не было. Мы не видим в базе данных, что ты там был”. Хочу получить признание от государства, что я был там, что я участвовал в боевых действиях». Больше года Дмитрий с помощью адвоката добивается, чтобы его признали участником боевых действий, и выплатили положенные деньги за военную травму.
«У меня, знаете, присутствует страх ненужности стране. Ну вот, чел, ты отдал свой долг, теперь ты можешь, грубо говоря, идти на покой. По телевизору говорят, что нет никаких проблем, что военнослужащие после возвращения на гражданку получают все необходимое. По факту выходит совсем другое. Человек остается один, и он должен тратить много сил и средств, там, не знаю, на поездки в Москву, на юриста. Смысл даже не особо в деньгах, смысл в правде. У меня обида на то, как меня кинули», — рассказывает Дмитрий.
На последнем судебном заседании, по словам Дмитрия, ответчики от военно-врачебной комиссии, которая отказывается признавать его травму боевой, намекнули, что если он продолжит бороться за выплаты, ему могут изменить категорию годности и отправить на фронт.