«Закладка»: «Тайная история» Донны Тартт
Продолжая нашу кривую дорожку спойлеров, это же не первое убийство, которое они совершают. По поводу предыдущего они тоже не очень страдают…
Галина Юзефович и Екатерина Шульман обсуждают первый роман Донны Тартт «Тайная история». Это перевернутая детективная история об убийстве одного из студентов, изучающих древнегреческий язык.
🌟Если подкаст вам понравился и вы ждете следующего выпуска, поддержите нас донатом — сделать это можно на платформах Бусти или Патреон
Срочный сбор
Нам нужна помощь как никогда
Купить роман Донны Тартт «Тайная история» в магазине Эхо Книги
Е. ШУЛЬМАН: Мы начинаем уже четвертый выпуск нашей литературной радионяни, известной также как программа «Закладка». Мы в ней обсуждаем книжки, которые пришли нам в голову. И сегодня мы будем говорить о книге, о которой уже говорено было достаточно.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Которая приходила в голову не только нам, скажем прямо.
Е. ШУЛЬМАН: Не только нам. И приходила не раз. Опубликована она была уже больше 30 лет назад.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: В 1991-м.
Е. ШУЛЬМАН: В 1992 году. Кстати, поскольку все происходящее есть только предлог для того, чтобы купить еще книжек, то я вот купила ее, вот такую. И это называется «Издание к 30-летию». Оно отличается тем, что у него есть твердая обложка. Мы поговорим сегодня о романе Донны Тартт «Тайная история». Это произведение близкое нашим сердцам по разным причинам и, может быть, в разной степени, но одинаково нас интересующее. В общем, по справедливости, оно принадлежит, конечно, вам.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Ну, оно принадлежит народу, как любое выдающееся искусство, но мне оно принадлежит в том смысле, что я очень хорошо I can relate, то есть я очень сильно соотношу себя, конечно же, с героями этого романа, потому что точно так же, как и герои «Тайной истории», я пять лет обучалась классической филологии.
И нормальные люди, читая роман Донны Тартт, в какой-то момент приходят в ужас от того, как же эти герои, употребив всю таблицу Менделеева, совершают какие-то страшные злодеяния. А я, дочитывая этот роман, я думала, черт, сколько упущенных возможностей, а почему же мы с моими дорогими однокурсниками, с которыми мы жили ровно такой же закрытой, закапсулированной жизнью, что же, собственно говоря, помешало нам самим прийти к такого рода прекрасному…
Е. ШУЛЬМАН: Устроить вакханалию.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Устроить вакханалию, да. Небольшую оргию. Мы как дураки устраивали симпосии. То есть мы смешивали вино, потом плескали его на бюст Сократа, который стоял у нас на кафедре. Ну как, нужно же совершить возлияние.
Е. ШУЛЬМАН: Первая капля – богам.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Вели учтивейшие беседы.
Е. ШУЛЬМАН: Полулежа.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Поскольку кафедра у нас была крайне невелика, там особо не приляжешь, но тем не менее. А тут люди, конечно, сильнее зашли на цель. Но на самом деле мне кажется, что Донна Тартт в этом романе рассматривает очень интересный кейс, как сказали бы братья наши экономисты, суть которого состоит в том, что закапсулированное, закрытое, замкнутое сообщество обладает, во-первых, невероятной притягательностью, во-вторых, несет в себе скрытую опасность, в-третьих, особенно хорошо это все бродит и настаивается в этой анаэробной среде, если там внизу лежит какая-то очень мощная, очень аддиктивная, интеллектуальная прокладка.
Е. ШУЛЬМАН: То есть если есть чем питаться, кроме собственной закрытости.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, конечно. И поэтому мне кажется, что поскольку античность со всей ее богатой, сложной историей, пост мортем, она относится к числу наиболее аддиктивных вещей, то есть на нее подсесть, как на наркотик, в некотором смысле проще.
Е. ШУЛЬМАН: А можно на что угодно подсесть? Или подсаживаемое должно обладать какими-то свойствами специфическими? То есть люди сходят с ума много по каким поводам и в одиночку, и группами.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: А как ваш опыт показывает?
Е. ШУЛЬМАН: Да я как-то, может, и склонности такой особенно не имею.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Высокой страсти не имея.
Е. ШУЛЬМАН: Да, вот именно. Для звуков жизни не щадить. Есть действительно какие-то материи, которыми люди увлекаются и погружаются в них. Ну, например, много всякого безумия действительно в мире филологии. При этом разные авторы обладают этой токсичностью, прости господи, в разной степени. Набоков Владимир Владимирович, не вспомнив которого нельзя говорить ни о какой книге, собственно, в себе это отмечал и писал, что «как от яда в полом изумруде, мрут от искусства моего, жгут таких, как я, за волшебство». Действительно, есть вот такие вот авторы, в которых ты погружаешься. Ну вот Пушкин такой. Да, можно вот прямо уйти в него и обратно не вернуться. Достоевский, говорят, такой, хотя я этого не обнаружила.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: На любителя.
Е. ШУЛЬМАН: Да. Некоторые исторические периоды, как часто ты думаешь о Римской империи или, собственно говоря, о Древней Греции, наши с вами и доннатарттовские полоумные классики, они не абы какой античностью занимались, они именно изучают древнегреческий язык и, соответственно, древнегреческую литературу.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Они все так делают. Мы все так делаем. Без этого не летают.
Е. ШУЛЬМАН: Окей. То есть одним рациональным Римом нельзя обойтись?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Нет, нельзя. Все равно все учат оба классических языка, и греческий штырит сильнее. У меня на этот счет есть теория. Я про это много думала, естественно, и породила некоторое количество любимых теорий. И одна из моих любимых теорий состоит в том, что для того, чтобы чем-то вот так вот упороться, нужно, чтобы это что-то было очень сложное. И я помню, что прекрасную формулировку Михаил Леонович Гаспаров говорил, что классики и структурные прикладные лингвисты, они братья по эзотерическому садомазохизму. Мне очень нравится выражение «эзотерический садомазохизм».
Вот это должно быть что-то очень странное, максимально герметичное, непонятное для окружающих, еще желательно очень сложное. Я видела некоторое количество вот таких же абсолютно физиков-теоретиков. То есть все время тебе очень трудно. Ты все время преодолеваешь что-то. И люди, с которыми вместе ты это преодолеваешь, ты с ними вступаешь…
Е. ШУЛЬМАН: В специфические BDSM-отношения.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да.
Е. ШУЛЬМАН: Мне кажется, должен быть еще один признак, который сочетается с первым. Действительно должно быть сложно, и цена входного билета должна быть достаточно высока, чтобы с улицы кто попало в калошах не входил. С другой стороны, это должен быть какой-то замкнутый и познаваемый мир. То есть это должно быть познаваемо. Почему, например, фэнтези такой обаятельный жанр? Потому что тебе выдают вселенную, вот опять же Толкин, например, которая явно больше, чем то, что написано непосредственно и в канонических текстах, и в апокрифических текстах.
Кстати, еще одно свойство аддиктивных материй – они порождают апокрифы. Либо какие-то теории относительно того, что рядом есть истина, но ее скрывают, либо просто фанфики в более невинной форме: давайте мы еще напишем, как если было бы.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Кстати, знаете ли вы важную новость сегодняшнего дня? Роскомнадзор заблокировал доступ к сайту «Фикбук».
Е. ШУЛЬМАН: Что это такое?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Главное в российском интернете хранилище фанфиков.
Е. ШУЛЬМАН: Их-то за что?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Ну, их как раз в современной логике-то есть.
Е. ШУЛЬМАН: Есть за что.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Конечно.
Е. ШУЛЬМАН: Слэшерами баловались?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Бесспорно. И еще какими. После того, как я прочитала слэш о романтических отношениях Гермионы и Тонкс… Ну, вы не любили, вам не понять.
Е. ШУЛЬМАН: Да, действительно. Хорошо, Ленского и Онегина.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Это самый невинный, лайтовый вариант. Это для начинающих. Ну, в общем, короче, так что к вопросу о фанфиках. Экстремистская, между прочим, теперь литература.
Е. ШУЛЬМАН: Ну что ж, поздравляем всех причастных. Желаем успеха обеим сторонам. Так вот, то есть должна быть, с одной стороны, трудность, с другой стороны, познаваемость и некая такая приятная закругленность, возвращаясь к обаянию фэнтези. То есть вот есть карта этого мира, и по ней можно бродить. Есть какое-то конечное количество текстов, источников, с которыми можно ознакомиться. Опять же, все авторы комфортабельно мертвы, поэтому больше ничего вроде бы не напишут. Хотя вот я думаю, если сейчас помпейские сгоревшие свитки расшифруют…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: А процесс-то ведь уже начался.
Е. ШУЛЬМАН: О, да, о, да. Погуглите проект «Везувий». Когда читаешь о таком, думаешь, что конца света скоро прямо еще не будет, человечество еще не все сделало, на что оно способно.
Так вот, я вот думаю, люди, которые посвятили себя изучению античности, античной философии и литературы, чувствуют легкий дискомфорт от того, что вот сейчас может вылезти чего-нибудь. Там же целая библиотека. Если это прочитают, то окажется, что, может, это был хвост слона, который мы ощупывали все эти века, а у него еще есть много других интересных частей.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Ну вот конкретно с этой историей, она на людей совсем снаружи действует сильнее, чем на людей изнутри. Потому что люди изнутри, они на это смотрят с печалью, отирают пот со лба и говорят: «Господи, еще насыпалось». Потому что количество неразобранных рукописей, которые никто никогда не читал или читал один раз в XVI веке, и с тех пор никто не сверил, их настолько много, что это просто и вот еще теперь.
Е. ШУЛЬМАН: То есть это не то что там, не знаю, новый роман Джейн Остин нашли?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Ну, все-таки скорее нет. То есть наверняка там что-то новенькое найдут. Там вроде даже какой-то новенький кусочек Платона моего любимого откопали, по слухам. Но пока мы еще точно не знаем.
Но мне бы хотелось вернуться на полшага назад к вопросу о комфортной замкнутости. Потому что помимо того, что хорошо, действительно хорошо, когда это какая-то закрытая тема, в которой больше ничего не появится, а еще хорошо, когда вот эта замкнутость интеллектуальная, она накладывается на замкнутость пространственного. То есть почему все герои Донны Тартт должны обязательно сидеть в рамках одного колледжа? Почему они не ездят друг к другу в гости из Калифорнии?
Е. ШУЛЬМАН: Они там немножко ездят справедливости ради, но действительно это роман замкнутого пространства. Замкнутое пространство вообще необходимо для почти любого литературного жанра, кроме, пожалуй, роуд-муви (или дорожного повествования), к которому относятся…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Космоопера, я бы сказала, также не требует.
Е. ШУЛЬМАН: К которому относятся и «Мертвые души», и «Лолита», и длинные романы XVIII века. «Тайная история», вышедшая в 1992 году, одновременно наследовала некоторые жанровые традиции и открывала новую жанровую традицию. Вообще, это увлекательная история не только внутри текста, но и снаружи, в так называемом реальном мире, потому что это дебютный роман молодого автора, сразу проснувшегося, как это называется, знаменитой или почти сразу.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Сразу. И стартовый тираж, ее еще никто вообще слова не знал, но это были счастливые времена, когда стартовый тираж для дебютанта был 15 тысяч экземпляров, ей сразу поставили 75, они продались за две недели. Так что, в общем, да, сразу проснулась.
Е. ШУЛЬМАН: Издатели не прогадали. Так вот, первый роман автора, вам ли не знать, вы снисходительно относитесь к живым писателям, это почти всегда размазывание самого себя пальцем по столу и всякие вариации на тему романа воспитания опять же применительно к своему собственному очень ограниченному опыту. И действительно, и тут тоже авторка пишет более или менее завуалированно про свой собственный престижный гуманитарный американский колледж, который она незадолго до этого закончила.
Но, в принципе, жанр романа или повести об университете существует в англоязычной традиции. Называется он campus novel или varsity novel, то бишь кампусный, общежитский, как мы бы сказали, или университетский роман. Это такая специфическая британско-американская штука. Разных людей называют основателями этого жанра. Вообще, история про то, как разные студенты учатся там, условно, в Оксфорде, а потом на каникулы кто-нибудь из них кого-нибудь приглашает в гости, это такой вот не отказывающий никогда мотор английской повествовательной литературы. Собственно, «Возвращение в Брайдсхед» относится тоже более или менее к этому жанру.
Но Донна Тартт взяла этот жанр… Еще можно среди его представителей назвать Чарльза Сноу, который почему-то был большим другом Советского Союза.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Он был левых взглядов.
Е. ШУЛЬМАН: Как многие люди из университетской публики. Многие романы Айрис Мердок тоже про это, про то, как обычно какой-нибудь преподаватель сорока с лишним лет изменяет своей жене и как ему тяжело от этого и трудно, как сердечко-то его надрывается.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Такой классический пример – это, конечно же, Дэвид Лодж, автор знаменитого романа «Академический обмен», про то, как английский профессор едет по обмену в Америку, а американский профессор едет на его место в Англию.
Е. ШУЛЬМАН: «Принц и нищий» буквально.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Это буквально «Принц и нищий», потому что американский профессор преподает в условном Беркли или в UCLA, а английский профессор преподает в каком-то университете, допустим, города Дарем, в котором всегда идет дождь и вечно прорвало канализацию. И, соответственно, происходит вот этот обмен местами, два формата университетской жизни. Ну и, конечно, все изменяют жене.
Е. ШУЛЬМАН: Да. И мучаются от этого страшно. Если вы думаете, что они как-то удовольствие получают, то нет.
Есть еще один роман этого жанра, о котором мы, наверное, скажем в самом конце, потому что он немножко в стороне, а при этом роман очень хороший. Так вот, стоя на плечах вот этих всех гигантов, Донна Тартт одновременно пишет детектив. А как известно, замкнутое пространство – необходимое условие детектива. Orient Express, маленькая деревушка, какое-нибудь поместье, в котором все занесло снегом и не работает телефон. Понятно, что для того, чтобы мы могли сосчитать своих подозреваемых, они должны лучше всего собраться за столом в одной гостиной.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: В библиотеке. Опасное место библиотека.
Е. ШУЛЬМАН: Библиотека – страшное место. Библиотекари такие люди, им вообще палец в рот не клади. У нас имеется интеллектуальный бэкграунд. У нас имеется роман воспитания, то есть роман о том, как растет и развивается или, наоборот, деградирует молодой человек. У нас имеется детектив, причем в первой же фразе, нарушая классические каноны, говорится, что вот там Банни был мертв уже довольно-таки давно, а я все думал, зачем же мы убили Банни. Зачем они убили Кенни? И вот дальше эти размышления как-то разворачиваются. То есть тут есть детективный жанр.
Одновременно с этим, что вот мне кажется важным и занимательным, она из этих ингредиентов породила некоторый новый поджанр, который своего яркого выражения достиг через несколько лет после выхода «Тайной истории», а именно в…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: И продолжает его достигать. Буквально вот мы с вами тут разговариваем, а в это время на заблокированном сайте «Фикбук» появляется еще пять примерно произведений в жанре темная академия.
Е. ШУЛЬМАН: Господи, благослови VPN. Пусть он работает и никогда не ломается. Так вот, действительно я говорю о жанре Dark Academia (темная академия, школа колдовских искусств). И то произведение, которое я имею в виду, это «Гарри Поттер», которого я не читала, но первый том которого, как мне известно, вышел в 1997 году.
То есть, смотрите, понятно, что для хорошего детектива нужно замкнутое пространство, интересное и при этом не очень relatable, не очень симпатичные герои, не такие герои, которых прямо очень жалко будет, в особенности жертву должно быть не очень сильно жалко. Но ощущение того, что вот этих самых молодых людей, собравшихся в этом престижном, закрытом и таинственном заведении, учат чему-то не совсем хорошему, и что вообще, как вы сказали, библиотеки – небезопасные места, парадоксальным образом мысль эта или это ощущение как-то лежит в сердце, казалось бы, такой высокоинтеллектуальной европейской в целом и англосаксонской (как континентальной, так и прецедентной) культуры.
Собственно, «Легенда о Фаусте» представляет собой наиболее полное выражение этого ощущения опасности знания. Или, как у Мандельштама, не искушай чужих наречий, но постарайся их забыть, ведь все равно ты не сумеешь стекла зубами укусить. Или, как дальше сказано, что если Ариост и Тассо, обворожающие нас, чудовища с лазурным мозгом и чешуей из влажных глаз.
И действительно, мысль такая приходит. Под этим, в особенности если автор из Америки, под этим можно почувствовать некоторое такое, я бы сказала, здоровое рабоче-крестьянское подозрение по отношению к этим всем интеллектуалам. Потому что еще одним из условий успеха такого рода жанровой машины является то, что рассказчик должен быть аутсайдером. И довольно часто, как, собственно, происходит в «Тайной истории» и как в ее последователях тоже видно, это какой-то простой парень, которого по какой-то причине либо его собственным желанием, либо там силой обстоятельств затянуло вот в этот кружок чародеев.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Опасная трясина.
Е. ШУЛЬМАН: Опасная трясина его засосала, да. И вот там эти самые опять же опасные связи пожирают этого простодушного.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Ну, в принципе, это на самом деле не только начинается с Донны Тартт. Потому что вот уже упомянутый вами роман Ивлина Во «Возвращение в Брайдсхед», там же тоже главный герой, он такой, понятно, что просто так не попадешь с улицы, но по сравнению с остальными своими дружочками он, конечно, из простых собак, не из породистых. И его перемалывает, его жизнь ломает, вот эта принадлежность к этому элитарному, элитистскому клубу.
Е. ШУЛЬМАН: Вот лучше бы учился чему-нибудь практическому.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: На ветеринара.
Е. ШУЛЬМАН: Отца с матерью почитай, как принято выражаться. Да, странно выводить такую мораль, честно говоря. И я не уверена, что она прям преднамеренно автором туда имплантирована. Но какое-то вот такое ощущение появляется. Я опять же не знаю, как это в вашем «Гарри Поттере», как там моральные полюса-то расположены. Там хорошему учат?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: «Гарри Поттер» – это очень интересная, на самом деле, тема. Я все надеюсь, что когда-нибудь, вот не знаю, к какому-нибудь 25-му выпуску нашего подкаста мы с вами обсудим «Гарри Поттера».
Е. ШУЛЬМАН: Вы знаете, я одну вещь хочу сказать сейчас. И я надеюсь, что вы либо развеете мои подозрения, либо подтвердите их. Мое знакомство с «Гарри Поттером» свелось к просмотру трех первых серий экранизации с детьми. Дальше старшая девочка сказала, что нельзя смотреть с младшими, потому что там начинается какая-то жесть. А она прочитала все семь томов. Я посмотрела первые три серии. И у меня большие подозрения вызывает поведение администрации педагогического коллектива и как педагогов, и как администраторов.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Это абсолютно в корень вы зрите.
Е. ШУЛЬМАН: Они подвергают детей риску, при этом они как бы с ними перемигиваются, и все это выглядит так, как будто добрые взрослые разрешают детям иметь свои приключения. На самом деле, я подозреваю, что они за счет обучаемых решают какие-то свои вопросы.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Я не буду вам спойлерить.
Е. ШУЛЬМАН: Ну ладно.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Но вы заглянули прямо вот в самое сердце этой проблемы. Совы вообще не то, чем кажется. Ну, или не совсем то, чем кажется. Хотя совы-то как раз еще и ничего. Но педагогический коллектив действительно ведет себя своеобразно.
Что же касается вот того, хорошему там учат или плохому, это очень интересный и важный вопрос, потому что на него нет простого ответа. Всем тем, кто знает о существовании этого вот закрытого мира, всем кажется, что это нехорошее место, опасное, странное, люди там сходят с ума, и вообще какая-то чертовщина там творится во всех смыслах слова. А изнутри это выглядит совершенно по-разному. И Роулинг, она как раз и показывает, что есть два фокуса, что мир, на который ты смотришь снаружи, и мир, на который ты смотришь изнутри, очень между собой не схожи.
И это подводит меня к другой моей любимой теории, касающейся в том числе Донны Тартт, что герои Донны Тартт мыслят себя в категориях элитистских. И главный герой, который про себя с самого начала говорит, что у него есть главное его фоли, которое состоит в том, что он очень любит все красивенькое. И он туда рвется, потому что там красивенькое показывают.
Е. ШУЛЬМАН: Его, насколько я помню, первоначально очаровала заставка к диснеевским мультфильмам.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Она как раз нанесла ему тяжелую психологическую травму, как многое наносит людям сегодня. «Дисней» посмотрел – уже травмировался. Так вот, он чувствовал, что он туда не попадет.
Е. ШУЛЬМАН: Опять же, вот этот вот классический рассказчик-аутсайдер, он должен из своей обыденной, скучной…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Своего скучного города планов, в котором родился.
Е. ШУЛЬМАН: Да, что может быть ужаснее? В Америке вообще, конечно, есть изобилие мест, откуда хочется уехать и никогда не возвращаться.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: О многих государствах мы можем сказать то же.
Е. ШУЛЬМАН: Это тоже правда, это тоже правда. Так вот, герой должен стремиться попасть вот туда, где максимально не похоже на то, в чем он вырос. И там бродят животные невиданной красы, буквально и метафорически, фантастические создания, и с ними хочется быть, им хочется подражать. Он привирает относительно своего прошлого, чтобы выглядеть как-то получше, чтобы не быть таким вот опять же чушпаном среди всей этой компании. Царствует над этой узкой группой, конечно же, гуру, загадочный учитель, наставник, которому как-то поклоняются издалека.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Дамблдор.
Е. ШУЛЬМАН: Наверное. Да, наверное. Наверняка хороший человек. Но потом опять же, к концу ближе, выясняется, что не полностью.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Мне кажется, не очень хороший.
Е. ШУЛЬМАН: Но возвращаясь все-таки к токсичной античности, античной токсичности. Название книги, как всем уже много раз было рассказано, это…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Мы расскажем вам еще раз.
Е. ШУЛЬМАН: Мы вам еще раз расскажем, да. Потом догоним и еще расскажем. Это книга, произведение византийского историка Прокопия Кесарийского, которое называется «Анекдота». И известна она в английском и последующих переводах как раз как «Тайная история». С Прокопием Кесарийским хороший, так сказать, кейс, он близок моей политологической душе. Он, по-моему, у меня даже в «Отцах» был один раз. Он был при византийском императоре Юстиниане придворным летописцем, воспевателем его подвигов военных и градостроительных и писал всякие там о постройках Юстиниана, о завоеваниях Юстиниана.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: На зарплате, между прочим.
Е. ШУЛЬМАН: Да не то слово, не то слово. А ночью, ну, видимо, ночью или там в свободное время он под подушкой…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: В отпуске.
Е. ШУЛЬМАН: Да. Писал эту самую «Анекдота», в которой про этого Юстиниана и жену его Теодору насочинял такого, ну, может, не насочинял, что историки до сих пор спорят, вообще возможно ли это. Ну, в частности… Будем приводить цитаты или не будем? Известная сцена с гусями – погуглите потом сцену с гусями – тоже, возможно, плод его богатого воображения. В общем, он их рисовал, этих своих нанимателей, своих вообще начальников, источников своего благополучия, абсолютными чудовищами, развратниками, жестокими людоедами, абсолютными себялюбцами, равнодушными к государственной пользой и всему такому.
Это все настолько удивительно. То есть вот это вот, как, я не знаю, Владимир Рудольфович Соловьев вдруг там в ночи снимает какой-то тайный там Ютуб-канал под замком, в котором говорит: «Вы знаете, вообще-то, они детей едят. Сейчас я вам расскажу», и в жутких подробностях вот это вот все рассказывает.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Вот вы, верно, думаете, что вы остроумно шутите, а я, между тем, читала роман Владимира Рудольфовича Соловьева.
Е. ШУЛЬМАН: Он только с вами поделился этим?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Нет, он поделился им с самой широкой общественностью. В 2004, если я не ошибаюсь, году или, может быть, в 2005, долго живешь – до всего доживешь, я читала его роман, в котором описывается второе пришествие, явление Антихриста. И угадайте, с кем имеет черты неприятного сходства этот Антихрист?
Е. ШУЛЬМАН: Батюшки-святушки. Широк человек, как говорил любимый вами Достоевский, иногда хочется сузить его хирургическим путем. Иногда.
Так вот, возвращаясь к Прокопию Кесарийскому. Историки настолько изумлены этим его посмертным двуличием, что выработали даже версию, что он опасался дворцового переворота и вообще какой-то режимной трансформации у себя там в Византии, поэтому подготовил себе…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Небезосновательно. Это было популярное развлечение.
Е. ШУЛЬМАН: На самом деле, да, византийские императоры друг друга резали только так. Они еще все время глаза друг другу выкалывали, каковую традицию передали потом в Московское царство.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: А также оскопляли.
Е. ШУЛЬМАН: Ой, да. Иногда и то, и другое одновременно. В общем, развлекались люди как могли. К чему тут это название, до конца непонятно. Вроде как оно должно нам сообщить, что есть некий вот внешний план красивый, витринный, парадный, а есть какая-то страшная правда там вот наизнанку. С другой стороны, это заглавие еще до того, как мы начали читать, может нам намекнуть на то, что будет какой-то трубадур, который под подушкой прячет нечто совершенно другое.
Но спросить я хотела вот о чем. Более-менее понятно, что если герои устраивают вакханалию и там практически предаются вот этим вот двум… По-моему, да, два элемента у вакханалии – раздирание на части и поедание сырыми, да?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Мы в точности не знаем, чему именно они там предаются. Мы видим только некоторые результаты.
Е. ШУЛЬМАН: Но вот эти два слова, они по-гречески звучат гораздо красивее. Это действительно термины, описывающие то, чем занимались последователи Диониса. Какая-то, скажем так, попытка, или не попытка, а наоборот, успешная попытка переписать античную трагедию на американские реалии там имеется? То есть, скажем так, еще конкретизирую вопрос, нужно читать «Вакханок»?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Моя теория состоит в том, что «Вакханок», во-первых, всегда нужно читать, потому что это один из самых совершенных текстов, написанных человеком когда бы то ни было. И «Вакханки» Еврипида, собственно, драма, к которой явно отсылает Донна Тартт, прочитать ее будет полезно. Нет, это не пересказ, это не парафраз. И вообще, на самом деле, изначально роман должен был называться иначе, как вы, может быть, знаете. Название «Тайная история» к нему приделал издатель. Ну, по согласованию с автором. То есть не то чтобы Донна Тартт отбивалась, а он говорил, нет-нет. Но изначально должен был называться «Бог иллюзий». И мне кажется, что это гораздо более удачное название.
Е. ШУЛЬМАН: Но это одно из имен Диониса.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Конечно, это одно из имен Диониса. И, собственно говоря, это же история про то, как употребившие всю таблицу Менделеева юные существа воспроизводят вот эту вот жуткую историю, которая лежит в основе «Вакханок», когда пришел Дионис в родные Фивы и сказал: «Я сейчас тут буду править», а местный царь Пенфей, он был такой занудный, он говорит: «Нет, у нас тут аполлоническое, знаете ли, начало распространено, а вот этого вашего пьянства и безобразия мы у себя на Фиванщине не потерпим».
Е. ШУЛЬМАН: Кстати, об аполлоническом начале. Про это тоже надо потом не забыть сказать.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да. И Дионис буквально охмуряет мать этого Пенфея, и она в состоянии глубокой интоксикации отрывает вместе с подружками голову у своего родного сына и, соответственно, приносит ее. Там кульминационная сцена, где она выносит эту голову своего убитого сына, считая, что это голова львенка. Это такая одна из важнейших вообще сцен в мировой культуре. Как мы знаем, на том месте, где сегодня находится город Ереван, парфянский царь разгромил войско Марка Лициния Красса, который был нехороший человек, но неважно.
Е. ШУЛЬМАН: Парфянский царь тоже был не очень.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Парфянский царь тоже был тот еще котик. Но, собственно говоря, парфянский царь, естественно, был очень эллинизированный, он знал наизусть «Вакханок», и он, держа в руке голову Красса, он декламировал вот этот монолог, который произносит Агава, мать.
Е. ШУЛЬМАН: Пижоны, сплошные пижоны.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да. То есть это действительно очень влиятельная такая история в рамках мировой культуры. И в этом смысле полезно прочитать. Но если говорить об упомянутом вами аполлоническом и дионисийском начале, то ведь аполлоническое начало и дионисийское, они находятся, как учит нас Ницше, который тоже, кстати…
Е. ШУЛЬМАН: А тут есть эпиграф.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, конечно. Ницше здесь вообще важный персонаж.
Е. ШУЛЬМАН: Да. Из Платона эпиграф (ну куда без него?), а также и из Ницше.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да. А вот вы не хотите со мной про Платона разговаривать.
Е. ШУЛЬМАН: Не люблю я его. Фашизоидный он был товарищ. «Государство» его не люблю. И манера его меня раздражает. Ну ладно, я подумаю. Подумаю я.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Так вот, Ницше говорил, что это два взаимоподпитывающих начала, это инь и ян, то есть они находятся в вечной борьбе. И мне как раз кажется, что вот история, которую рассказывает Донна Тартт, это в том числе история борьбы вот этих двух: аполлонического начала, структурного, чистого, ясного… Вот этот их колледж, в котором они все бродят под сенью среди красивых краснокирпичных зданий, это же абсолютно такая вот платоновская академия, аристотелевский лицей. Вот они там все такие бродят. И у них там сплошной порядочек. А потом в него вторгается вот этот властный хаос.
Е. ШУЛЬМАН: Не то что вторгается, опять же, как полагается Фаусту и фаустианским персонажам, они его вызывают.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Ну да.
Е. ШУЛЬМАН: Потому что, с одной стороны, там говорится… Кстати, одни из интереснейших пассажей в романе, это рассуждения о древнегреческом языке, о его изучении, о том, какую картину мира можно увидеть через призму этого языка. И там говорится, что этот язык как раз очень рациональный.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Это правда.
Е. ШУЛЬМАН: Но при этом греческая культура подпитывается хтонью, в буквальном смысле хтонью, то есть силою подземных богов. И она сочетает в себе вот этот вот солнечный, что называется, классицистический элемент с гармонией, с золотым сечением, с золотой серединой. Почему греки так молились на эту золотую середину? Потому что знали за собой и другие свойства тоже. И после вот этого светлого дня наступает вакхическая ночь, а она принадлежит другим богам.
Но эти другие боги, они одновременно и дневные боги. Наиболее видно это на примере Артемиды, которая она же Геката, она же Селена на небе Луна, под землей она Геката, а на земле она Артемида, которая тоже делает всякие разные интересные штуки. В частности, вот история Актеона, которого тоже раздирают на части живьем, а это, видимо, какой-то важный, необходимый ритуал, она вписана, насколько можно увидеть, тоже в текст.
Хорошо, если это вот такое продолжение античных мотивов, мотивов специфической греческой трагедии в современности, все-таки возвращаясь к моему некоторому удивлению по поводу определенной антиинтеллектуальной направленности этого такого интеллектуального романа, вопрос, в чем мораль и что хотел сказать автор, проклят как школьнический и нелепый, и действительно.
Но автор, будучи, продолжаю настаивать, все-таки американским автором, а американская культура обладает некоторой неустранимой невинностью (вот всегда были такие, всегда такие будут), все же написал произведение, из которого нельзя не извлечь мысль о том, что убивать людей неправильно.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: А вот я бы с этим утверждением поспорила. Как раз я немножко не успела закончить, мы стремительно метнулись к увлекательным античным мотивам, я не успела договорить для меня важную мысль, что вот эта избранность, это элитистское отношение ко всему окружающему, которым полностью проникнут вот этот кружочек из шести счастливчиков под руководством мудрого наставника, если посмотреть на это со стороны, снаружи, то так же, как в «Гарри Поттере», снаружи этот мирок выглядит совсем не так, как изнутри. Снаружи они выглядят, как странные проблемные задроты, люди, которых не берут в другое общество.
Е. ШУЛЬМАН: Вы знаете, прошу прощения, они все, кроме двух, очень богаты.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Это не очень важно.
Е. ШУЛЬМАН: Какое другое общество им надо? Во дворе играть с мальчишками? Когда у вас много денег, у вас и двора-то никакого нет. Или, точнее, в вашем дворе, кроме вас, никто уже не гуляет.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Скорее дело не в этом. Не в том, что они хотели бы или не хотели бы. В университете идет какая-то большая общая дружная жизнь. Люди общаются, пересекаются, влюбляются, женятся.
Е. ШУЛЬМАН: Люди влюбляются, женятся.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: А эти живут, поскольку они явно не приспособлены к выживанию за рамками этого элитистского сообщества… То есть в некотором смысле это же еще и уязвимость. То есть для самих себя они избранная элиточка. А так посмотреть, Чарльз и Камилла – сиротки, у которых не было мамы и папы, которые живут со стариками. И в конце Камилле достается эта бабка, с которой она должна сидеть, и никуда от нее не денешься. И это странная жизнь, не то чтобы безусловно счастливая. Ричард видит их счастливцами, а они нет. У Генри, как мы помним, невероятно проблемная мама.
Е. ШУЛЬМАН: Да, которая как-то появляется, исчезает.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, осуществляет такой Seagull-менеджмент, что называется, и потом улетает. У Фрэнсиса вообще семья, которую можно назвать какой угодно, только не здоровой. То есть они все по-своему раненые птички. Да, у них много денег, но при этом можно ли сказать, что они формируют из себя какую-то здоровую продуктивную элиту? Они все раненые. Только очень наивный человек из города Плано может верить в то, что они богоизбранные. Они просто не выживают за пределами.
Е. ШУЛЬМАН: Ну, Генри, пожалуй, близок к этому. Он такой достаточно самодостаточный, по крайней мере поначалу, пока с ними со всеми начинают происходить плохие вещи. Он довольно самодостаточный человек и уравновешенный. Он из них как бы такой mainstay.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Он явно гений в их компании. Но сказать, что вот опять-таки он вырос в здоровой семье, что у него хорошие отношения с родителями, что у него вообще здоровое отношение к жизни…
Е. ШУЛЬМАН: Если бы дело происходило не в Америке, я бы сказала, что у кого семья хорошая, тех не отправят учиться с проживанием, они дома живут. Но в Америке другие обычаи.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Так вот, мне кажется, что думать про них как про людей, у которых есть какие-то общечеловеческие представления о том, что убивать не очень хорошо, я бы так про них думать не стала.
Е. ШУЛЬМАН: В том смысле, что в детстве им это не рассказали.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Им явно этого в детстве не рассказали. Может быть, это рассказали Ричарду, потому что он единственный из них, кто выходит из этой ситуации хотя бы живым, скажем так.
Е. ШУЛЬМАН: Слушайте, вот Банни, например, из небогатой семьи, и его родители как-то там как раз выпихивают своих многочисленных сыновей, отправляя их учиться в разные дорогие места, но при этом не давая с собой денег. Кстати, можно понять, почему его взяли в эту группу? Он плохо учится, он тупой достаточно, вести себя не умеет. Зачем его туда взяли-то?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Мне кажется, что это связано с личностью Джулиана.
Е. ШУЛЬМАН: Джулиан – это великий их ментор, преподаватель.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Мы сейчас вам все заспойлерили.
Е. ШУЛЬМАН: Слушайте, спойлеры – это our middle name.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Наше второе имя. Так вот, маленькое лирическое отступление. Как вы справедливо уже сказали, что в значительной степени Донна Тартт основывается на собственном опыте, когда она пишет этот роман. Она закончила невероятно престижный колледж Беннингтон, как мы уже сказали, где у нее был учитель, наставник, великий гуру, такой человек под названием Клод Фредерикс. Вот Джулиан просто вот то же самое абсолютно.
Клод Фредерикс, он собирал очень избранную группу студентов. Он преподавал у них все сам. Он принимал их у себя дома, облаченный в кимоно. Он был большой меломан, и поэтому все его вот эти вот избранные, его каста, они должны были бесконечно слушать Баха. После Баха иногда некоторые из них перемещались в спальню к наставнику. И при этом в творческом смысле он был абсолютно стерилен. И главное его в жизни…
Е. ШУЛЬМАН: А чему он, собственно, их учил-то, кроме как в спальне?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Сложно сказать. Даже и про спальню не очень известно. Донну Тартт туда не брали, потому что она была девочка, а он был гомосексуал. Поэтому свидетельств, что называется, не сохранено. Может быть, Брет Истон Эллис, который соученик, мог бы рассказать что-нибудь, но он как-то пока помалкивает на эту тему, по крайней мере. И его основное развлечение, этого живого прототипа Джулиана, было в том, что он составлял странные комбинации. Он очень любил устраивать такие живые шахматы. То есть набрать разного, сконструировать конфликт вот из этих уже набранных людей и посмотреть, а как оно…
Е. ШУЛЬМАН: А положим-ка мы в этот салатик еще тертое яблочко.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да-да-да, абсолютно. И мне кажется, что Банни – это вот такое тертое яблочко. То есть если мы предполагаем, что Джулиан Морроу, великий гуру…
Е. ШУЛЬМАН: То есть он его специально подсунул, чтобы они там на нем упражнялись? Или он на них, с другой стороны.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Я не думаю, что он имел в виду прямо вот, что они его со скалы сбросят. Это не спойлер, это в первом абзаце написано. Но я предполагаю, что он имел в виду, что это внесет приятное оживление в их интеллектуальный досуг.
Е. ШУЛЬМАН: Что, собственно, и произошло.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: То есть мне как раз кажется, что это очень понятно. И то, что он выбирает для своего элитарного кружка юных существ, совершенно не приспособленных к жизни за пределами этого кружка, и пропитывает их ядом подобно анчару, мне кажется, что это очень такое хорошее, понятное объяснение, почему они одновременно – элиточка и бедненькие.
Е. ШУЛЬМАН: Справедливости ради надо сказать, что когда там начинает пахнуть жареным, он сбегает.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Конечно. Первый.
Е. ШУЛЬМАН: Да. Моральные качества проявляются наилучшим образом.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Вот тут, мне кажется, уместно было бы сказать, что роман-то этот на самом деле имеет в себе очень много русского. Сейчас я поделюсь с вами своим главным литературоведческим открытием в своей жизни буквально. Я его сделала одно. Сейчас я вам его расскажу. Но, прежде чем я поделюсь этим открытием, я хотела бы отметить, что ведь основная коллизия, она абсолютно списана с романа Федора нашего Михайловича Достоевского «Преступление и наказание», причем, что называется, в мельчайших подробностях. Мы узнаем об убийстве сразу, то есть это не детектив, классический детектив.
Е. ШУЛЬМАН: Это вывернутый детектив.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, это инверсированный такой, инвертированный детектив. У нас есть герой, который всю дорогу страдает. Причем не очень понятно, почему он страдает. В школе преподается, что Раскольникова мучает совесть.
Е. ШУЛЬМАН: Вы имеете в виду, он страдает после убийства?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да.
Е. ШУЛЬМАН: Потому что до он тоже страдает. Потому что у Федора Михайловича все страдают.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Это правда.
Е. ШУЛЬМАН: Хоть убивай, хоть не убивай.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Но страдает-то он точно не от угрызений совести.
Е. ШУЛЬМАН: Он об этом говорит, что типа не в том я раскаиваюсь, что старуху убил, а в том, что не сумел вынести тяжести этого поступка. То есть вот он, проводя эксперимент, Наполеон я или нет, обнаруживает, что он не Наполеон.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да. Но не потому, что ему жалко старуху или, хуже того, Лизавету.
Е. ШУЛЬМАН: Любой автор детектива должен выбрать жертву максимально несимпатичную. Федор Михайлович, кстати, почти тут сходит с этой линии, потому что Лизавету жалко.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Лизавету ужасно жалко. Особенно когда мы узнаем, что она еще и беременная, в этот момент просто сердце разрывается. А у Раскольникова нет. Оно у нас разрывается, нам очень Лизавету жалко. Раскольникову вообще норм. Он переживает только, что он оказался не настолько хорош.
Е. ШУЛЬМАН: Крут, как он сам о себе думал.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, как он сам о себе думал. И мне кажется, что герои Донны Тартт, они ведь тоже дальше вот все вот эти много страниц, которые мы видим на столе, они страдают. Вот они как в первом абзаце Банни с горы сбросили, потом они страдают. Но они страдают совершенно точно не от угрызений совести.
Е. ШУЛЬМАН: Ну, это же, опять же продолжая нашу кривую дорожку спойлеров, это же не первое убийство, которое они совершают.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Конечно.
Е. ШУЛЬМАН: По поводу предыдущего они тоже не очень страдают.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Вообще. Там они вообще не страдают.
Е. ШУЛЬМАН: Они страдают только потому, что они…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Они убили какого-то фермера. Господи, что такое? Нам даже не сказали, как его зовут, есть ли у него семья.
Е. ШУЛЬМАН: Да, действительно, сколько ему было лет. Может, он шестерых детей оставил сиротами.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Конечно. Любил собак и кошечек, котиков тоже любил. Ничего мы этого не знаем.
Е. ШУЛЬМАН: Действительно.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: То есть это люди, которые в некотором смысле стоят на этических принципах, которые мы не можем одобрить.
Е. ШУЛЬМАН: А почему тогда с ними все равно происходит вот это вот моральное и психологическое, и медицинское разложение? Ежели они такие сверхчеловеки или, хорошо, бедные подраночки, которым не объяснили существование этических категорий…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Одно другого не исключает.
Е. ШУЛЬМАН: Почему они тогда распадаются на элементы совершенно, как будто они выросли в здоровых протестантских семьях и им говорили с детства: «Десять заповедей не нарушай»?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Потому что Донна наша Тартт очень внимательно читала Федора Михайловича Достоевского.
Е. ШУЛЬМАН: А, по этой причине.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Они распадаются на атомы ровно потому же, почему распадается Раскольников. Потому что он оказался не тем, кем он о себе думал. Вокруг него люди оказались не настолько хороши, как он себе представлял. Ему очень страшно. Им же все время очень страшно. Они же все время живут в состоянии того, что их сейчас уже разоблачат и посадят. И это все их абсолютно разрушает. Но я хочу отметить, мне кажется, это очень важно, то, что в них нет вот этого живого человеческого раскаяния. Оно только в Ричарде немножко теплится, а всем остальным…
Е. ШУЛЬМАН: При том, что он, надо сказать, минимально был включен во всю эту вакханалию. Во всех смыслах слова.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Во всех смыслах слова. Убивать фермера его даже не позвали.
Е. ШУЛЬМАН: Само интересное.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Самое интересное произошло без него. И в целом, вообще, конечно, это очень достоевская по настроению книжка, потому что они страдают абсолютно в той же манере. Но главное. Переходим к разделу «Важное литературоведческое открытие». Как вы помните, я надеюсь, вы тоже помните, потому что вот это реально спойлер, Генри застреливается. И застреливается он, во-первых, потому что он уже сам фактически рассыпался и развалился, а во-вторых, для того, чтобы прикрыть оставшихся членов этой компании.
И сцена его самоубийства – это сцена, которая является буквальным оммажем в мелких деталях и подробностях сцене самоубийства Кириллова в романе Достоевского «Бесы». Если помните, там есть такой персонаж, который бредит идеей самоубийства. Он вообще очень хочет самоубиться. Потому что для него это вот как для Раскольникова провериться…
Е. ШУЛЬМАН: Это к нему приходит и курицу его съедает Петр Верховенский?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, конечно.
Е. ШУЛЬМАН: Курицу забыть нельзя. Я не большого мнения о литературных достоинствах остального романа, но курица – да.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Но, так или иначе, Донна Тартт абсолютно очевидно, эксплицитно ставит вот такой восклицательный знак: если вы за предыдущие 524 страницы, дорогой маленький читатель, не заметили, что здесь у нас прячутся усы и борода Федора Михайловича Достоевского, то вот они вам. Его просто вот вынимают из кармана и выкладывают на стол. То есть это действительно в этом отношении такой очень русский роман с очень выраженным таким оммажем, реверансом в отношении Федора нашего Михайловича.
Е. ШУЛЬМАН: Я, в свою очередь, тогда должна сказать, что опять же каждый видит свое, я вижу в этом романе также и оммаж Владимиру Владимировичу Набокову.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Не вы одна.
Е. ШУЛЬМАН: Не я одна.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: С другой стороны, где вы его не видите?
Е. ШУЛЬМАН: Да, я его все время вижу. Как в известном анекдоте про солдата и бабу, да я всегда о нем думаю. Набоков Владимир Владимирович в своей англоязычной части сильно дал по мозгам современным ему и последующим литераторам. И след его и тень его цветная колеблется много на чем. Ну, например, Айрис Мердок, которую мы уже упоминали, вот свой, наверное, наиболее знаменитый роман «Черный принц», в общем, написала для того, чтобы одновременно написать «Гамлета» и «Лолиту». Это очень интересное сочетание двух сюжетов.
Надо сказать, что Владимир Владимирович тоже написал в своей жизни один роман, подходящий под определение varsity novel (университетский роман). Он не про студентов, студенты там появляются как тени, но он про преподавателей. И это роман «Пнин», каковой известен также как любимый роман Набокова для тех, кто не любит Набокова.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Это мой любимый роман.
Е. ШУЛЬМАН: Понятно. Я вот тоже найду что-нибудь у Достоевского и буду это любить.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Нет, не нужно меня обвинять. Я не люблю Достоевского.
Е. ШУЛЬМАН: «Бедные люди», например, лучшая вещь Достоевского. Не правда ли? Нет, «Неточка Незванова».
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Которую у нас чуть не запретили.
Е. ШУЛЬМАН: Еще запретят.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Там гимназистки друг к другу относятся вообще не по-товарищески.
Е. ШУЛЬМАН: Там сугубый лесбийский вайб, как это называется. Произведение не закончено. Вот, кстати, что можно дописывать до бесконечности.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Фанфик. «Фикбук», услышь нас.
Е. ШУЛЬМАН: Услышь нас сквозь блокировки. Напиши продолжение «Неточки Незвановой». Так вот, «Пнин» – роман про преподавателей, про университет, про университетские интриги с таким очень обаятельным и вызывающим нежную жалость героем. Так что тут тоже есть, что называется, с чем сравнить.
Но, мне кажется, набоковское влияние на «Тайную историю» скорее не структурное, а стилистическое. Опять же, мы тут с вами говорили долго про сюжет, про героев, про их особенности. Это, на самом деле, не отвечает на вопрос, почему кто-то еще должен читать вот этот самый толстый роман про страдания элитариев, у которых жемчуг мелковат.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: И мама в детстве плохо любила.
Е. ШУЛЬМАН: Мама в детстве мало каратов покупала. И в результате они действительно там перепились и поубивали друг друга. Но это прекрасно написано в том смысле, что это рисует очень такой believable, яркий и привлекательный по-своему мир, в который можно войти и в котором можно существовать. И вот способ описания этого мира, внимание к детали, специфическая метафорика, вот это вот настроение, скажем так, некоторый иронический тон автора по отношению к происходящему, а в особенности занимательный и примечательный, потому что повествование ведется от первого лица и повествователь, как мы уже сказали, в общем, простодушный, он по мере повествования это свое простодушие несколько теряет, но тем не менее.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Песни невинности переходят в песни опыта.
Е. ШУЛЬМАН: Совершенно верно. Это, кстати, прием столь же распространенный, сколь и немножко читерский, потому что, по идее, ведь нам же с самого начала человек рассказывает историю, которая уже произошла. Он не проживает ее в процессе рассказывания, а он, тот, кто начинает рассказ, он уже все это прожил. При этом все авторы, которые занимаются этим повествованием от первого лица, они делают героя в начале гораздо моложе и наивнее, чем героя в конце. При том, что рассказчик – это герой в конце. Но те, кто еще похитрее, они научаются как-то играть с этим.
Этот самый бедный Ричард, он такой немножко unreliable narrator, опять же особенно в начале, потому что он приходит вот из этой своей страны невинности и широко распахнутыми своими щенячьими глазами с восхищением смотрит на все это дело. А Набоков тот автор, который употребляет прием ненадежного или прямо преступного повествователя очень-очень охотно. Это один из любимых его приемов еще со времен русской его прозы (например, роман «Отчаяние» или «Соглядатай»).
Так вот, опять же, если бы другие читатели и литературоведы тоже не заметили этого набоковского оттенка, то я бы считала, что это просто во мне, я проецирую своего внутреннего Набокова на все подходящие и неподходящие поверхности. Но то ли я не одна такая, то ли действительно это все там есть. Поэтому читать это чрезвычайно увлекательно. Хотя это анти-детектив и, в общем, понятно, что убили, и более-менее понятно, кто убил, но интересно, зачем они это сделали, при каких обстоятельствах.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: И что с ними всеми будет дальше.
Е. ШУЛЬМАН: Да, и что будет дальше. И повествовательная ткань, текстуальная ткань очень высокого качества. Еще интересно то, о чем мы немножко сказали в первой части нашей беседы. Авторка не просто триумфально вошла в литературу с первым романом, который имел выдающийся успех, но и в своей собственной персоне возродила тот тип авторства, который, казалось бы, ушел с литературой романтизма. То есть она из себя тоже делает такого персонажа. Она затворница, она красавица, она определенным образом одевается, она загадочная. Хотя при этом она загадочная-загадочная, а интервью дают довольно часто.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Нет, она очень редко дает интервью, а когда она дает интервью…
Е. ШУЛЬМАН: Довольно много ее на Ютубе записей.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Вот за 30 лет их, может быть, штук 5 есть. Вот вы никогда не пробовали их смотреть?
Е. ШУЛЬМАН: Так я, собственно, и смотрела. Я почему и рассказываю.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Она же ничего не рассказывает.
Е. ШУЛЬМАН: О себе, да. Ну вот, например, я посмотрела очень увлекательное видео, в котором она рассказывает о романе Чарльза Диккенса «Холодный дом».
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, понятно, что она может поговорить о чем-нибудь, но она сама такая большая фигура умолчания. Был несколько лет назад такой очень нашумевший подкаст, который делала страстная фанатка Донны Тартт Лили Анолик, про Беннингтонский колледж, в котором она на самом деле хотела поговорить о Донне Тартт. Донна Тартт с ней поговорить не хотела. И она стала туда собирать всех однокурсников, каких-то одноклассников, всех, кто мог бы что-нибудь рассказать про Донну Тартт. Это ужасно неловкое впечатление, потому что они все ничего не могут про нее сказать. То есть она, похоже, тот человек, который начал строить и выстраивать свою литературную идентичность задолго до того, как начал писать первый роман.
Е. ШУЛЬМАН: Или просто ей не очень хотелось общаться с другими девочками.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Нет, она общалась, она даже общалась, но просто про нее никакого грязного белья, ну вот никаких «ужасно напилась на вечеринке, а потом переспала с кем ни попадя», даже такого про нее нельзя вспомнить. То есть вообще буквально нечего людям рассказать. То есть она такой прекрасный писатель, который «память обо мне храня один короткий миг, расспрашивайте про меня лишь у моих же книг». То есть она действительно растворилась в буквах. Это, мне кажется, какое-то невероятное достижение, особенно для писателя в эпоху социальных сетей.
Е. ШУЛЬМАН: В эпоху социальных сетей, да. Она пишет по роману раз в 10 лет. Вот уже пора, часики-то тикают. Очень интересно.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Кстати, уже скоро, скоро. Мы с Анастасией Завозовой ждем, что в следующем году будет анонс и через полтора года выйдет. Но это наше гадание, осуществляющееся при помощи подручных элементов.
Е. ШУЛЬМАН: Ну да, понимаю. Сквозь магический кристалл вы это еще не ясно различаете. Так вот, далее. Что еще можно сказать во славу этого романа? Я, кстати, не читала «Щегла».
Г. ЮЗЕФОВИЧ: О! У вас бывает же отпуск когда-нибудь?
Е. ШУЛЬМАН: Наверное. Наверное, бывает. Я начала читать, но завязла, видимо, потому что это была, не при вас будет сказано, электронная версия. Я не могу так, мне нужно вот на бумаге.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Хотя я должна сказать, что «Щегол», именно на уровне слова, на уровне текста он еще гораздо более набоковский, чем «Тайная история». А, как я зашла?
Е. ШУЛЬМАН: Хорошо, хитро.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Умею я продать?
Е. ШУЛЬМАН: С сознанием дела. Ладно, я подумаю об этом. Последний вопрос, который хочется задать, прежде чем мы перейдем к нашей завершающей рубрике. Не так давно коллега Виктор Вахштайн, социолог, внезапно задался вопросом в социальных сетях, а почему не бывает русского университетского романа, почему нет какого-то романа про МГУ?
На самом деле, если вдуматься, то, наверное, что-то в этом роде такое и есть, но это нас возвращает к вопросу о замкнутости. Вот английские и американские университеты отличаются кампусностью, то есть ты там живешь. И, собственно, в английских университетах это породило целую культуру town versus gown (город против людей в мантиях). Они там дрались стенка на стенку в веселые Средневековые времена, потом как-то поуспокоились. Но, в общем, это не просто учебные корпуса, куда ты приезжаешь, а это еще и целая местность, в которой ты живешь.
С другой стороны, мне трудно себе представить, что никто не написал действительно чего-нибудь про общежитие МГУ и его знаменитый 10-й этаж, на котором, по легенде, селят обучающихся на философском факультете, чтобы им удобнее было выходить в окно, что многие из них часто делают.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Вот, меж тем, совсем недавно вышел роман молодой российской писательницы Аси Володиной, который называется «Протагонист», который ровно и начинается с того, что молодой студент, правда, он, по-моему, не философ, он учится в условном МГИМО, ровно осуществляет это действие, а именно из окна общаги выходит. И, в принципе, мне кажется, что в русской литературной традиции, по крайней мере в современной, есть какое-то количество текстов, действия которых происходят в общаге. Ну, есть роман довольно неудачный, но тем не менее, роман Алексея Иванова «Общага на крови» или вот уже упомянутый «Протагонист». Наверное, можно еще что-нибудь вспомнить.
Но в российской образовательной системе реально общежитие очень отделено от места, где, собственно, учатся. И кроме того, жители общежития и те, кто учатся, они не совпадают между собой, потому что большое количество людей живет с мамой, папой дома, потому что им боженька послал родиться в Москве или, например, в Академгородке Новосибирска, а все остальные понаехали, вот они живут в общагах. И те, кто живет в общаге, он больше общается не с теми, с кем он учится, а с теми, с кем он вместе картошку чистит. Поэтому это другая среда. То есть классический campus novel у нас не растет, потому что кампуса нет. И мне кажется, что это тоже какая-то такая важная специфика именно русского восприятия университета
Е. ШУЛЬМАН: Зато тут есть, например, довольно знаменитый современный роман про детский дом.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Есть много. Вот детский дом – это прям любимая наша тема.
Е. ШУЛЬМАН: То есть нужна замкнутость, нужно все-таки закрытое пространство. Опять же, роман про тюрьму, роман про военную часть. Пожалуйста, всего этого добра в русской литературе достаточно.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: А университет, он разомкнутый. Российский университет не формирует замкнутого сообщества. А вот как раз романы, подобные роману Донны Тартт, они описывают именно вот это вот замкнутое сообщество, которое получает дополнительную возгонку за счет вот этой замкнутости на каком-то интеллектуально-элитистском уровне. Получается такое кольцо в кольце.
Е. ШУЛЬМАН: На предмете.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, то есть это получается не просто замок, а цитадель внутри этого замка, в которой в результате анаэробных процессов на прекрасном беломраморном теле античности прорастают всякие причудливые грибы. И я хотела бы просто сказать, что вообще античность не единственный питательный материал для прорастания грибов.
Вот я не так давно прочитала очень достойный, как мне кажется, роман Дэвида Хоупена, такой нормальный американский еврей, который написал примерно о своем еврейском американском детстве и юности. История мальчика из очень бедной и очень религиозной семьи в Бруклине, который неким чудесным образом попадает в такую иешиву для обеспеченных деток, где мальчики с девочками прямо вместе учатся, невозможно себе это представить, а руководит этим всем такой просвещенный искатель иудейской мудрости, который всю вот эту компанию, он их подсаживает на поиск вот этой вот невероятно сложной талмудической мудрости, и она работает ничуть не хуже.
Е. ШУЛЬМАН: Голема конструирует?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: К сожалению, немножко хотят попасть в рай, посмотреть на него при жизни. Ну, понятно, что ничем хорошим такие истории не заканчиваются.
Но это тоже вот некоторый важный элемент. То есть почему в России даже нормальная темная академия не растет? Почему, когда у нас хотят на сайте «Фикбук» написать темную академию, это обязательно история про какую-нибудь эльфийскую школу волшебства?
Е. ШУЛЬМАН: «Понедельник начинается в субботу».
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да. Но они же там занимаются скорее наукой, они же не учатся. Это НИИ, это эстетика НИИ.
Е. ШУЛЬМАН: Это НИИ. Да-да-да, это история про НИИ. Ну опять же, замкнутость, отдаленность от мира и предмет. Вот два элемента. Один – пространственный, другой, собственно говоря, субстантивный.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Но без вот этого эзотеричного, странного, сложного предмета…
Е. ШУЛЬМАН: И при этом познаваемого.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: И при этом познаваемого предмета вся эта конструкция не летит.
Е. ШУЛЬМАН: И вот теперь мы можем перейти к нашей финальной рубрике.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Которая называется «Колофон». Для тех, кто забыл, мы напомним, что колофон – это когда у автора все не влезло, и он переворачивает последнюю страничку, и там, где не титульный лист, а вот эта последняя страничка, там он пишет «а вот, кстати, еще». И вот рубрика «Колофон» – это «а вот, кстати, еще».
Е. ШУЛЬМАН: Тут мы рекомендуем те книги, которые чем-то похожи на обсуждаемую. Что называется, как в онлайн-книжных магазинах пишут, если вас заинтересовало это, то, может быть, вам понравится еще и вот это вот.
Сегодня у нас тут будут две книжки, два англоязычных романа. Первый из них я хочу рекомендовать, потому что меня самою удивил тот факт, что я его прочитала. Это тоже роман живого автора. Причем это, кстати, тоже роман автора молодого и, кажется, даже и первый. Это совершенно бесстыжее подражание «Тайной истории». И в этом бесстыдстве даже есть что-то обезоруживающее. То есть автор, что называется, не скрывает, что он хотел. Хотим, вот как у Донны Тартт, но, может быть, труба пониже, дым пожиже, все понятно.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Пуговицы перламутровые.
Е. ШУЛЬМАН: Ну да. Да-да-да. Но получилось достаточно обаятельно. Сейчас объясню почему. Автора зовут М. Л. Рио, роман называется «If We Were Villains» («Если бы мы были злодеи»). Он, кажется, переведен.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Он переведен, очень хорошо переведен переводчицей Екатериной Ракитиной. В русском переводе он называется «Словно мы злодеи».
Е. ШУЛЬМАН: С этим переводом и переводчиком есть отдельная уходящая вбок история, которую мы сейчас не будем затрагивать.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Но перевод великолепный, потому что Екатерина Ракитина является специалистом по переводам Шекспира. Она переводовед. Извините, я украла вашу реплику, сказав ключевое слово.
Е. ШУЛЬМАН: Хорошо. Правильно. Это роман о том, как, вы удивитесь, шесть студентов старшего курса театрального вуза обучаются в группе, которая занимается исключительно Шекспиром. Они играют только шекспировские пьесы. У них два преподавателя, мужчина и женщина, по ряду их театроведческих и, в общем, театральных специальностей. Они готовятся, сначала играют одну шекспировскую пьесу, готовятся играть другую, в процессе убивают одного из себя. История рассказывается от первого лица, и повествователь – это молодой человек из гораздо более заурядного бэкграунда, чем остальные члены этой группы. Sounds familiar, да? Звучит знакомо. И не без причины.
А чем мне роман понравился? Понравился он мне тем, что герои общаются друг с другом почти исключительно шекспировскими цитатами. И это ужасно приятно. Во-первых, вдруг ты узнаешь какие-то фразы, которые ты до этого забыл. Во-вторых, внимание обращается на те шекспировские пьесы, вроде «Перикла», например, которые, в общем, не так хорошо известны и которые ты тоже, может, давно не перечитывал. Это очень ловкий такой, как это называется, жанр центон, когда ты из уже готовых фраз, то есть фактически из цитат, из кусочков этой мозаики, ты складываешь какую-то новую картинку.
Это достаточно бесплодное упражнение, потому что таким образом, конечно, не породишь новых живых сущностей, но надо сказать, что одна из главных задач автора в такого рода произведениях – это создать какие-то запоминающиеся образы, то есть вот эту группу надо сделать узнаваемой, чтобы мы как-то к ним могли душой прикипеть, ну хотя бы минимально.
Надо сказать, что при всем уважении к Донне Тартт, Фрэнсиса от Генри начинаешь отличать не совсем сразу.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Фрэнсис рыжий. Екатерина Михайловна, ну как так?
Е. ШУЛЬМАН: Хорошо. Но это не каждый раз упоминается, когда о нем говорится.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Практически каждый раз. А девочка вообще одна.
Е. ШУЛЬМАН: Хорошо, одна девочка. У М. Л. Рио две девочки.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Три девочки. Их три девочки и три мальчика.
Е. ШУЛЬМАН: Как? Подождите, три девочки? Разве не две?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Три, три.
Е. ШУЛЬМАН: Окей. А, да, верно, да.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Одна красавица, одна инженю, а одна травести.
Е. ШУЛЬМАН: Одна травести, да, совершенно верно. Да, три девочки и три мальчика. Такая вполне уравновешенная группа подобрана из этих соображений. Там есть отбор, они все страшно волнуются, попадут, не попадут, выберут их, не выберут. А потом происходит наделение их ролями. Они получают конверт, так сказать, письмо из Хогвартса, только уже находясь внутри Хогвартса, кому кого играть. И, соответственно, поскольку это кровавая шекспировская трагедия, то оно опять же до добра не доводит. Какую из этого можно извлечь мораль, тоже до конца непонятно. И Шекспира не читайте, не научит он вас хорошему, Библию читайте. С другой стороны, и на Библии можно тоже с ума сойти.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Ой, на Библии, как мы знаем теперь…
Е. ШУЛЬМАН: Да, многие, ох, многие голову-то сложили.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Сколько их шагнуло.
Е. ШУЛЬМАН: Это правда, в эту бездну.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Мне как раз кажется, что мораль-то на самом деле очень похожая на мораль Донны Тартт. Но это вообще очень похоже на Донну Тартт. Но это вот такое, которое на одну полку с Донной Тартт поставить не стыдно при этом. Мне кажется, что самый интересный трюк, который проделывает М. Л. Рио в этой книжке, она показывает, как чужая речь модифицирует людей. То есть люди, начиная говорить Шекспиром, вдруг в них как будто бы просыпаются и оживают…
Е. ШУЛЬМАН: Вселяются в них шекспирские демоны.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, в них вселяются абсолютно шекспировские демоны.
Е. ШУЛЬМАН: Точно так же, как в героев Донны Тартт вселяются античные демоны, только буквально уже, потому что там речь идет ровно об этом.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Текст, он работает как наркотик. Нам ли, филологам, об этом не знать?
Е. ШУЛЬМАН: О, да, мы только на этом и сидим. Химические наркотики – для тех, у кого нет воображения. И второе произведение, которое я должна упомянуть, которое художественно, опять же, не хочется говорить, на голову выше предыдущего, все это ранжирование, в общем, довольно вульгарное занятие…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Где у произведений голова. Начнем с простого.
Е. ШУЛЬМАН: Да, сколько у них голов и какого они размера. Но это, мне кажется, довольно выдающееся произведение в жанре как раз именно varsity novel, романа об университете, вообще романа о высшем образовании, о системе высшего образования и о профессорско-преподавательском составе. Этот роман интересен тем, что когда он вышел в середине 60-х, по-моему, годов, он прошел достаточно незамеченным, а потом, уже ближе к нашему времени, в 2000-х годах, его вдруг стали переиздавать, и он как-то страшно прославился. Автора зовут так, что это невозможно запомнить. Фамилия его Уильямс.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: А зовут его Джон, чтобы было удобно.
Е. ШУЛЬМАН: Да. То есть могли бы его звать Уильям Джонс с тем же успехом. Я признаюсь вам, испытываю инстинктивное недоверие к людям, у которых фамилия тоже из имени. Мне все время кажется, что им в КГБ придумали такое имя. Хотя я понимаю, что это несправедливо, но если человека зовут Сергей Алексеев или Алексей Сергеев, мне как-то вот становится подозрительно. Вот с Джоном Уильямсом похожая история. На самом деле, видимо, просто испытываешь иррациональное раздражение от того, что невозможно запомнить, как его зовут. Но роман выдающийся совершенно.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Он называется «Стоунер».
Е. ШУЛЬМАН: Он называется «Стоунер». Я сказала, да? Не сказала. Роман называется «Стоунер». Это фамилия главного героя.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Что-то тоже удобно.
Е. ШУЛЬМАН: Нет, Стоунер можно запомнить. Уильям – невозможно. Это история, которую я не знаю, читала ли Донна Тартт, но…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Едва ли. Тогда он как раз был совсем забыт.
Е. ШУЛЬМАН: Да, но по сюжетному заходу он страшно похож на «Тайную историю». Повествование ведется, правда, от третьего лица, а не от первого. Герой – фермерский сын, которого на с трудом собранные денежки родители отправляют в университет учиться сельскому хозяйству на агронома. Поскольку есть обязательные курсы, которые он должен взять, он попадает на как раз курс английской словесности и слышит, как преподаватель читает сонет Шекспира. И все. И пропал мальчик.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Коготок увяз.
Е. ШУЛЬМАН: Да, да, коготок увяз. Он бросает агрономию свою, поступает на эту самую филологию, и дальше начинаются его мытарства, во-первых, в страшном мире профессорско-преподавательского состава и свойственных там людям отношений, во-вторых, в еще более страшном мире англоязычной словесности. Действие романа происходит вокруг Второй мировой войны, до и после. Там часть его коллег уходит на войну, кого-то убивают.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Это еще даже Первая.
Е. ШУЛЬМАН: Это Первая. Да, прошу прощения, это Первая мировая война. Да, еще раньше. Он проживает довольно долгую жизнь.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Очень несчастливую.
Е. ШУЛЬМАН: Ужасно несчастливую жизнь. И более того, муж мой, прочитав этот роман, сказал, что его настоящее название – это «Сдача и гибель американского интеллигента», по аналогии с Белинковым, «Сдача и гибель советского интеллигента». Это действительно человек, который как бы все сдает, что только можно сдать. Он сдает свою жену, сдает свою дочку, сдает свою любовницу, которая там у него заводится. Он все время отступает перед жизнью. И в общем, в конце выясняется, что и филолог, и преподаватель он был не то чтобы какой-то выдающийся. То есть не очень понятно, надо ли было приносить такие жертвы ради вот этого вот. Может, лучше бы он отцовский участок пахал бы.
Опять же, это странная мораль, ее трудно извлечь из художественного произведения. При том, что роман действительно написан великолепно.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Он состоит из любви к той самой странной английской словесности. Мы ни в какой момент не сомневаемся, что дело того стоило.
Е. ШУЛЬМАН: Что вообще дело того стоило, да. Даже если ты не открыл ключ к сонетам Шекспира и даже если ты не прожил счастливую жизнь, и даже если, возможно, тебя не особенно будут вспоминать после того, как ты умрешь, но все равно дело того стоило, да.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Оно того стоило.
Е. ШУЛЬМАН: Это вот в этом смысле удивительное совершенно произведение. Но я в завершение хочу сказать, что есть вот эта вот тема опасности книжного знания. Она как-то проходит какой-то странной нитью через сознание людей, которые при этом пишут книги. Не знаю, есть ли в этом какая-то жизненная правда. Потому что, с другой стороны, это можно прочитать ведь еще ужаснее: не суйся, пролетарий, к образованным людям, они тебя сожрут, они только с виду такие обаяшки, а на самом деле голову откусят и даже внимания не обратят. Можно ведь и так прочесть роман «Стоунер». Хотя не то что его там кто-то напрямую мучает.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: И точно не по социальному признаку.
Е. ШУЛЬМАН: Он слабый человек.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Он внутренний человек. Мне кажется, это очень интересный действительно поворот, потому что и все упомянутые нами книги, и Донны Тартт, и вот этот «Пардес» Хоупена, который упомянула я, и М. Л. Рио, это история про групповую терапию. Они коллективно собираются…
Е. ШУЛЬМАН: Про групповую не хочется говорить изнасилование. Про групповую антитерапию. Про то, что группа делает с человеком.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Групповое употребление психоактивных веществ, в том числе выраженных в слове. А «Стоунер» – это история про человека, который организует весь этот химический процесс в одной отдельно взятой голове.
Е. ШУЛЬМАН: Да, он себе сам, это правда.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Это очень интересно.
Е. ШУЛЬМАН: Там нет даже толком вот этого змея-соблазнителя наставника. Там есть некоторые смутные злодеи опять же из коллектива.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Но они совершенно по другой линии злодействуют.
Е. ШУЛЬМАН: Пожалуй, да. Но вот этот момент, когда он слышит вот этот вот сонет, и вдруг ему открывается портал в другой мир, и все, он уже пропал, это, конечно, незабываемо.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Мне кажется, что эта сцена одна из самых вообще сильных сцен в мировой литературе, настолько вот I can relate. Я думаю, что раз вы пятничным вечером вместо того, чтобы заниматься добрыми делами, сидите и слушаете нас, то наверняка у вас тоже что-то такое в жизни было, что-то в детстве было, значит, был какой-то шок. То есть это вот действительно очень про нас про всех. И в некотором смысле все эти книги, они про нас, про людей интоксицированных вербальными формами человеческого мышления.
Е. ШУЛЬМАН: Но некоторые это легче переносят, некоторые как-то не выдерживают. С чем это связано? С социальным ли происхождением? Хочется, конечно, сказать, что это связано с нашей интеллектуальной мощью и твердой нравственной основой, поэтому мы такие замечательные.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Именно поэтому я никого не съела. Пять лет прожиты просто псу под хвост. Никого не убили, не съели. Что я там делала?
Е. ШУЛЬМАН: Опять же, ну теперь уже в конце скажите, ну оргии-то хоть…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Я говорю, лучшее, до чего мы додумались, это аккуратно брызгать на Сократа белым вином, потому что он был гипсовый. Красные капли были бы видны. Ну просто стыдоба.
Е. ШУЛЬМАН: Да, похвастаться нечем. Ну что ж, устыдясь самих себя, можем завершить наше повествование.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Но прежде, чем мы простимся, мы должны рассказать, о чем мы поговорим в следующий раз. Поскольку вы придумали на этот раз, то вы и расскажете.
Е. ШУЛЬМАН: Хорошо, я расскажу. В следующий раз мы возьмем русского автора для разнообразия и поговорим про Гайто Газданова, русского эмигрантского писателя, и его, наверное, наиболее известный роман «Ночные дороги». Я должна сказать, что у нас произошла некоторая дискуссия. Галина Леонидовна хотела «Ночные дороги». Я говорила: «Нет, все говорят про “Ночные дороги”. Ну сколько можно? Что вот прям Газданов и сразу “Дороги”? Давайте возьмем вот то-то-то, это». Я много читала Газданова, сразу скажу, он нравится мне.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Он не очень много написал. Это хороший обозримый писатель.
Е. ШУЛЬМАН: Да, это правда, это правда. Вот, кстати, недавно прочитала его роман, который я не читала до этого, называется «История одного путешествия». Оказывается, второй.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Я не читала.
Е. ШУЛЬМАН: Не обязательно, но приятно. Так вот, Галина Леонидовна любезно согласилась взять другую вещь, а я начала думать-думать и думаю, а что вот выпендриваться? На самом деле «Ночные дороги» действительно такая…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: The роман.
Е. ШУЛЬМАН: Да, the роман Газданова. Какая-то концентрация газдановщины и сочетает в себе гармонично большинство его мотивов. Поговорим об этом в следующий раз, каковы, собственно, мотивы Газданова, которые, надо сказать, делают его в русской литературе довольно уникальным автором. И опять же не спойлер, а полуспойлер. Для человека, смотрящего в том числе и на тексты тоже с точки зрения наук об обществе, вот это одно из его preoccupations, одна из его тем, не очень характерная опять же для литературы на русском языке, делает его особенно интересным.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: На этом наш экипаж завершает сегодняшний разговор. И это был подкаст «Эха» «Закладка». И мы вернемся для того, чтобы поговорить про Газданова через месяц.
Е. ШУЛЬМАН: Спасибо.
Список литературы из выпуска:
«Возвращение в Брайдсхед», Ивлин Во
«Академический обмен», Дэвид Лодж
«Принц и нищий», Марк Твен
«Гарри Поттер», Джоан Роулинг
«Тайная история», Прокопий Кесарийский
«Вакханки», Еврипид
«Преступление и наказание», Фёдор Достоевский
«Бесы», Фёдор Достоевский
«Чёрный принц», Айрис Мёрдок
«Пнин», Владимир Набоков
«Бедные люди», Фёдор Достоевский
«Неточка Незванова», Фёдор Достоевский
«Отчаяние», Владимир Набоков
«Соглядатай», Владимир Набоков
«Щегол», Донна Тартт
«Протагонист», Ася Володина
«Общага-на-Крови», Алексей Иванов
«Пардес», Дэвид Хоупен
«Понедельник начинается в субботу», братья Стругацкие
Рубрика «Колофон»: «Словно мы злодеи», М. Л. Рио, «Стоунер», Джон Уильямс
В следующем выпуске: «Ночные дороги», Гайто Газданов