«Текущий момент»: Будет резня. Парад и мордобой. Путин и вино. Беркович и Петрийчук. Ахеджакова
Можно 200 человек в день убивать в течение нескольких лет, ну и как ни в чем не бывало. Мы исходили из того, что мы страна, что мы общество. В обществе такое, конечно, невозможно. Но мы не общество. Мы смесь казармы с малиной. А в казарме с малиной это вполне возможно…
Подписаться на «Ходорковский live»
Е. МАЛАХОВСКАЯ: Вы смотрите «Текущий момент». Здравствуйте. Меня зовут Елена Малаховская. А на прямой связи со мной писатель и публицист Виктор Шендерович. Виктор Анатольевич, здравствуйте и вам.
В. ШЕНДЕРОВИЧ: Добрый день, Лена.
Е. МАЛАХОВСКАЯ: Да, мы начнем обозревать немедленно события ушедшей недели, но сначала я даю 10 секунд традиционно нашим зрителям, всем, кто желает поставить лайк авансом, чтобы потом вообще об этом не думать и не отвлекаться. Вот самое, так сказать, время. Подпишитесь на «Ходорковский LIVE». И сразу же начинаем.
На войне в Украине гибнет 200-250 россиян в день, ежедневно. А всего за это время так называемого СВО погибли 120 тысяч примерно. Это посчитало издание «Медуза», разработав свою методику. Она сложная. Доверять ли ей, вы можете решить сами, если зайдете, вот эту статью прочитаете. Там все подробности. И еще одно, что отмечают журналисты, что темпы этих потерь растут, то есть все больше и больше ежедневно гибнет.
А я помню, Виктор Анатольевич, что в первые месяцы войны были такие разговоры с публицистами, с политиками, с политологами, с различными социологами и прочими экспертами в эфире, например, попытки оценить объем той жертвы, которую русский народ, российский народ уже не потерпит. То есть самая там, наверное, в этом смысле простая цифра была: вот 100 тысяч погибнет, и все, после этого, конечно же, перестанут уходить на войну, перестанут сыновей отпускать, мужей и так далее. И эти разговоры, конечно, уже давно закончились. И уже давно понятно, 100 тысяч-то погибло. Как же так? То есть как-то интеллигенция просто настолько далека от народа, что совсем не учла, что цифры здесь не повлияют.
В. ШЕНДЕРОВИЧ: Цифры влияют. Мы об этом часто говорим по разным поводам, о среде. Вот как электричество – через какую-то среду оно летит, через какую-то не очень. Изоляция. «Изоляция» хорошее слово. Вот изоляция.
Эти все рассуждения справедливы, когда есть акустика общественная. Когда во Вьетнаме гибнут американцы, не помню, 50 тысяч, сколько там погибло, но гибнут американцы, это каждую секунду предмет обсуждения, стоят ли эти жертвы этих государственных интересов. Когда гибнут англичане, я помню, во время иракской, кажется, операции писал об этом, поименно. В Израиле поименно каждый день сообщаются и фотографии. Вот погибли, вот погибли, вот погибли. Цена всегда известна. Это граждане страны, которые погибают. За что погибают – это ежесекундный вопрос. Там, где есть акустика, это автоматически становится предметом обсуждения.
И в той стране, где есть акустика, невозможно убить 100-200 человек в день просто так, на мясо пустить пушечное и сказать, что так и было, и вообще ничего не сказать, просто потому что не ваше собачье дело, Родина решила вот так, вот этот двуглавый орел решил, и все, а вы сидите тихо. И это вне обсуждения. Когда это вне обсуждения… Послушайте, ну был 1937 год, был Большой террор. Можно сотни, большие-большие сотни тысяч, можно миллион пустить под нож, и никакого общественного… Все будет как дальше. Парады будут продолжаться с портретами Сталина там, где нету акустики.
Как там внутри, вот та социология, о которой мы регулярно говорим, та социология, которая прорывается в глухом ворчании или потом в бунте каком-нибудь, в чем-нибудь этаком, малолегитимном, это другой вопрос. То есть социология, конечно, есть, но она проявляется по-другому.
Так что, вот видите, можно 200 человек в день убивать в течение нескольких лет, ну и как ни в чем не бывало. Исторически это не будет как ни в чем не бывало, разумеется. Но буквально администрация ни за что не отвечает. Обратной связи нет. Администрация может себе это позволить, эти 200 человек в день. Чикатило отдыхает, Чикатило – мелкий частник по сравнению с этим двуглавым орлом.
Поэтому нет, мы ошибались. То есть мы не ошибались, мы исходили из того, что мы страна, что мы общество. В обществе такое, конечно, невозможно. Но мы не общество. Мы смесь казармы с малиной. А в казарме с малиной это вполне возможно.
Е. МАЛАХОВСКАЯ: А вот про ответственность администрации. А еще вот мы с вами любим всегда переключаться с общего на крупный план и обратно. И вот сейчас попробуем в этом смысле переключиться, потому что очень хорошо легла тема такая.
В Тамбовской области в городе Моршанск есть мэр. А мэры у нас обычно там как-то вот родственникам погибших в этом так называемом СВО что-нибудь вручают. Вот награды очередные он вручал. Градоначальник Алексей Банников такой. В частности, вручал он их плачущей сестре одного погибшего. И сказал при этом, сестра плачет, сейчас вы посмотрите на это, на это видео, и он решил ее утешить и сказал, что брат-то ведь ну не просто же так погиб, а погиб за городское благоустройство. Дичь полная, вот послушайте.
__________________________________________________________________
А. Банников: «Чтобы наши дети сейчас отдыхали в летних лагерях, чтобы город наш благоустраивался, чтобы были спортивные площадки, чтобы мост наш наконец-то отремонтировали, чтобы набережная у нас была. Вот за все это погиб ваш брат».
__________________________________________________________________
Е. МАЛАХОВСКАЯ: Как это вообще ему в голову пришло? То есть человек погиб, чтобы мост отремонтировали, чтобы дети в летних лагерях отдыхали. Речь как-то из отчетов перед губернатором смешалась с протокольными речами с соболезнованиями? Или что тут у него произошло?
В. ШЕНДЕРОВИЧ: Лен, не так интересно, как сработал этот органчик в голове. Соседний трек запустили у него в голове. Соседний трек пошел. Не тот трек запустили в этом органчике. Но органчик очередного главы города Глупова очередного – это подробности уже психологические. Тут важнее эта женщина, вот эта сестра, которая молчит и плачет. Это к нашему предыдущему вопросу об акустике. Тут важнее, что никто не схватит его за грудки и не крикнет ему в лицо: «Сукин сын, мерзавец раскормленный, какое благоустройство, какие спортивные площадки? Хохлы мешали построить спортивные площадки? 20 гендеров европейских, против которых мы воюем?»
За что погиб этот парень, твой брат? Кто мешал спортивным площадкам, благоустройству, мост починить через реку? Украинцы мешали, украинские нацисты, запад с гендерами лишними? Кто мешал это все делать? Что ты мелешь? Вот в чем дело, что никто не может ему сказать, ни эта женщина, ни журналистка, которой нет в городе Моршанске, как и в соседних городах, ни политика, потому что его никто не переизберет. Его назначат или не назначат дальше, дурака это. Никто не может ему это сказать.
И вот социология. Вот к вопросу о том, почему россияне. Вот один из этих 100-200 в день погибающих россиян. Вот брат этой женщины. Вот почему оно не шевелится. Потому что нет акустики. Потому что и она придавленная стоит. А что она там потом будет думать, что она про себя потом подумает и чем она зальет это горе, и как оно выйдет наружу, каким свищом оно выйдет наружу, мы не знаем.
Еще раз, все-таки там законы физики работают, обратная связь будет когда-то и как-то, только эта обратная связь выходит не как на Западе (сменой политики, сменой администрации, общественной рефлексией, изменениями), а оно копится-копится, а потом взрывается каким-то образом. Или не взрывается, а деградирует дальше и превращается в Северную Корею и в Туркмению, превращается в пролежень, где уже ничего не может измениться, а может только сгнить. Вот два варианта, к сожалению, – либо пролежень и гниение, либо взрыв. И никакого человеческого, извините за выражение, либерального, демократического варианта.
Вот для примера. Вот на Западе очень серьезные проблемы с либерализмом, с практикой либерализма, практикой глобализации. И вот мы видим выборы. И вот мы видим очевидные изменения в пейзаже. Мы сейчас не обсуждаем, хорошие, плохие. Это подробности. Но на инфекцию организм реагирует температурой, он начать бороться с этой инфекции, он начинает реагировать. И мы видим, выборы вот там во Франции сейчас были, в Европарламент. Это очевидная реакция организма на инфекцию, на то, что непорядок в организме. И организм реагирует.
И есть шансы, когда организм реагирует. Прежде всего это начинается с рефлексии. Это то, чем мы отличаемся от соседей-приматов, от наших меньших братьев, от приматов. Мы можем отрефлексировать происходящее.
Здесь мы видим абсолютную придавленность. Придавленная к земле горем и бесправием эта женщина и абсолютно как инь и ян входящий в эту систему городской голова, который может позволить себе нести какую-то лабуду, не боясь, что его номенклатурное положение каким-то образом от этого ухудшится. Вот совершеннейшая печальная и безнадежная классика.
Е. МАЛАХОВСКАЯ: Виктор Анатольевич, я все-таки люблю рассматривать некоторых чиновников и их органчики в голове, особенно местных, различных мэров. И вот сейчас один будет любопытный случай. Может быть, мэру Моршанска ничего и не будет за его глупые слова, но тут есть один там сенатор, к которому могут случиться вопросики посерьезнее. А именно Николай Федоров из Чувашии, сенатор, заседает, значит. С ним вот что произошло. Выступая на национальном празднике в Чебоксарах, он сказал, что «мы доживем до отставки Путина, и все будет хорошо». Я не вру. Слушайте вот сами.
__________________________________________________________________
Н. Федоров: «Пару лет назад на встрече со студентами наш президент Владимир Путин сказал, можете проверить: “Когда закончу политическую деятельность, наверное, я перейду работать в аграрный сектор. Мне нравится виноделие”. Помните, не помните? Так что у нас есть надежда, что, бог даст, с божьей помощью мы как-нибудь попробуем российское вино от Владимира Путина. Поэтому все будет хорошо».
__________________________________________________________________
Е. МАЛАХОВСКАЯ: Или я что-то не понимаю? Я несколько раз уже переслушала. Мы его в новости брали. Я все каждый раз переслушиваю и не понимаю, где подвох, Виктор Анатольевич.
В. ШЕНДЕРОВИЧ: Да никакого подвоха. Хотел как лучше просто. Знакомое лицо. Это довольно известный деятель. Это четверть века он руководит, по-моему, не меньше. Я помню еще по своим программам телевизионным этого господина. Да, хотел как лучше, но, в сущности, сказал: давайте, Владимир Владимирович, поскорее на виноделие все-таки. Меньше вреда будет. Хотя сколько он потравит тем вином… Но все-таки не 200 человек в день насмерть, как на этом СВО. Хотели как лучше. Органчик, да.
Послушайте, снова-здорово, снова про то же. На Западе политики регулярно оговариваются, разумеется. Человек – он человек и есть, он может сморозить глупость. И там тоже не Спинозы во власти. Это все понятно. Но вопрос в том, что немедленно идет реакция, немедленно идет реакция общественности. Ничего нельзя скрыть. Этот скандал немедленно становится большим скандалом. Любая глупость, любая подлость, любое вранье, любая демагогия становится предметом общественного рассмотрения. Есть политическая конкуренция. Поэтому скрыть ничего нельзя.
А это смотрим мы в эфире «Ходорковский LIVE». Это не становится потехой в какой-нибудь сатирической программе в прайм-тайм на федеральном телевидении. Вот если б была сейчас программа «Итого», разумеется, мы бы сейчас глодали косточки этого сенатора, и нас бы посмотрело миллионов 15-20 россиян со всеми вытекающими эмоциональными последствиями про эту власть.
Но именно для этого первое, что сделал Путин – это закрыл свободное телевидение и придавил прессу. Именно для того, чтобы мы оказались в вакууме, и дальше можно было, ладно дураков с виноделием и городским благоустройством, но дальше можно было бы устраивать войну, и чтобы не было никакого обсуждения происходящего. Любое безобразие, любая уголовщина остается без общественной акустики. И тогда действительно можно делать все, как мы знаем из просто мировой истории, от фараонов до туркменбаши. Когда заткнуты рты, то дальше можно делать что угодно.
Е. МАЛАХОВСКАЯ: И продолжим региональную тему. Дело в том, что тема никабов не утихает вторую неделю. Это, я напомню, такой головной убор женщины в исламе носят, когда видно только глаза и больше ничего. Так вот, казалось бы, именно в мусульманских республиках, в Дагестане и Карачаево-Черкесии, ввели запрет на никабы на этой неделе.
Тем временем в Нальчике, это Кабардино-Балкария, завели административное дело на родителей школьников, которые во время выпускного не встали под звуки гимна. Причем здесь, казалось бы, никабы? Возможно, что ни при чем. Возможно. Но вы, как увидите сейчас на видео, кажется, не встали именно те женщины, у которых покрыта голова именно на исламский манер. Смотрите сами.
Некоторые издания пишут, что женщины еще и уши затыкали. На этом видеофрагменте не видно, но говорят, было такое. А близкий к силовикам Телеграм-канал утверждают, что вместе с детьми во время гимна отказались встать со своих мест не кто-нибудь, а жена тренера сборной России по дзюдо, начальник отдела «РусГидро» и супруга крупного застройщика в Кабардино-Балкарской республике. Что происходит? Продолжает накаляться, кажется, ситуация.
В. ШЕНДЕРОВИЧ: Происходит обратная связь в том виде, в котором… Мы все время говорим сейчас об обратной связи эту программу, и не только эту. Происходит обратная связь. Она вот таким образом происходит. Невозможно обсудить политику, невозможна социология отношения к официальной идеологии, обсуждение официальной идеологии, обсуждение практики федеральной, каким образом эта идеология внедряется в жизнь. Ничего это невозможно европейскими инструментами какими-то освоить и обсудить.
И обратная связь приходит. В лучшем случае – они не встают при звуках гимна. А потом обратная связь придет в виде какого-нибудь очередного теракта, в виде очередного взрыва, в виде очередного народного мятежа какого-нибудь. Обратная связь обязательно придет с этой же стороны. Только это самое невинное, что может быть – они не встали при звуках гимна. Это к вопросу государственной идеологии, которой нет, которая превратилась в фанфаронство, в звуки гимна, и держится все это, на Кавказе российская власть держится на штыках, как при Ермолове, при генерале Ермолове, ни на чем другом. Это надо понимать, понимать отчетливо. И не только в Чечне. На имперском российском Кавказе все это держится только на штыках.
И обратка за всего этого генерала Ермолова, а в нашем современном изводе за ханты-мансийский ОМОН, который там чудил две чеченские войны, и никто не был наказан, за всего этого генерала Буданова коллективного многолетнего, ответка придет. К сожалению, она придет не к Шаманову, герою России, военному преступнику, который расстреливал толпы беженцев, и не к тем, кто заведует федеральной политикой на Кавказе, и не к этому ОМОНу придет, а просто к русским придет на Кавказе в очередной раз. Просто будет резня, когда кончится ОМОН. Когда уйдет оттуда ОМОН, то начнется резня, а не просто невставание при звуках гимна.
Невставание – это симптоматика. Это означает, что уже в открытую они не хотят, эта идеология чужая для них. Те, кто встают, встают по инерции. Какие они там государственники? Все встают – они встают. Но кто-то уже не встает. Это надо понимать.
По поводу России на Кавказе. Просто я сам употребил, сам вспомнил Буданова. Помните ли вы, как хоронили убийцу полковника Буданова в Чечне? Убийца был пойман, он погиб или его убили в лагере, где он отбывал свой срок, и потом его хоронили в Чечне. Вы не помните, как его хоронили в Чечне? Я напомню, вся Чечня хоронила убийцу полковника Буданова. И Кадыров не посмел ничего с этим сделать. Кадыров, как бы представитель Путина на Кавказе, в Чечне, предпочел дистанцироваться, предпочел никаким образом не идти поперек народной скорби. Это вся Чечня хоронила убийцу полковника Буданова.
И это надо понимать. Эту симптоматику надо понимать. Эта симптоматика вместо ВЦИОМа, это о поддержке не просто Путина, а о федеральной практике на Кавказе. И то, что мы видим, то, что вы показали, это краешек-краешек этой реакции. И вы там упомянули не только женщин в никабах, там какие-то жены вполне себе таких федеральных руководителей, таких вполне светских руководителей. Мы помним, что дети главы отделения «Единой России» в Дагестане возглавляли рейд фактически игиловский. Это про то, что там внутри. Это про реальную социологию.
Это просто чудовищно. Это набат тревожный, который нам вот колотится в уши. Можно заткнуть уши и не слышать, и полагать, что все под контролем. Ну, под контролем до поры до времени. Надо понимать, чего это симптоматика, какого будущего ужаса это симптоматика. От этого ужаса можно попробовать что-то сделать с помощью, простите за скучные слова, федерализма, самоуправления, приоритета закона. Но когда вместо федерализма и приоритета закона вот эти вот распальцованные идиоты и ОМОН, то тогда ждите прилета ответа. Это очень серьезная пленочка про этот гимн. Это краешек-краешек, самый краешек симптоматики.
Е. МАЛАХОВСКАЯ: Кстати говоря, вот благодаря этому случаю мы узнали, ну кто-то узнал, кто-то вспомнил, что нет в Российской Федерации никакой ответственности за неправильное слушание гимна. Мы все-таки еще не Северная Корея, в этом смысле по крайней мере. То есть хочешь – вставай, хочешь – не вставай вообще-то, хочешь – пой, хочешь – не пой, хочешь – к сердцу руку прикладывай.
В. ШЕНДЕРОВИЧ: Лена, не подсказывайте им. Ну зачем вы им подсказываете? Сейчас они вот этим озаботятся. Вот они сделают из этой пленочки, условно говоря, вот этот вывод. «Ах, она не встала? Ее сейчас нельзя посадить по закону? Это надо сделать так, чтобы можно было посадить по закону». Это их логика. Они могут только завинчивать. Они могут только завинчивать гайки, пока не сорвет резьбу. Запросто могу себе представить, что они в рамках сегодняшней логики могут законодательно определить, что надо вставать при звуках гимна.
По поводу всего этого вспоминается история американских поправок и практики Верховного суда по этим поправкам. Там были случаи неуважительного отношения к знамени, сжигания знамени, американского флага.
Вы знаете, Верховный суд Соединенных Штатов Америки встал на сторону человека, который сжигал флаг. Потому что это проявление свободы слова. Он имеет на это право. Вот и все. Точка. Он имеет право сжечь флаг. Потому что он в Америке. Вы можете его любить, не любить, уважать, не уважать, но это его право. Это проявление его убеждений. А они разрешены. Если нет непосредственной опасности людям при проявлении ваших убеждений, то вы имеете на это право. Вот практика американской первой поправки, утвержденной Верховным судом Соединенных Штатов Америки.
В нашем случае, разумеется, я себе представляю, сейчас выйдет человек, сожжет триколор, страшно подумать, что ему там придумывают за это. Это к вопросу о практиках. Пока этого нет. И дай бог, чтобы не было. Но направление… Мы-то идем туда, а не оттуда.
Е. МАЛАХОВСКАЯ: А тем временем издание «Агентство» обнаружило базу уехавших россиян, то есть буквально, причем уехавших после начала войны. Там прям база поделена на три части: начало СВО, объявление мобилизации и после бунта Пригожина кто уехал. В этой базе есть ошибки (там журналисты немного покопались), но в целом она похожа на правду. Зачем всех уехавших переписали? Есть версия, Виктор Анатольевич? Ну просто в налоговых целях – понятно. Но там не принципиально, когда уехал. Уехал, нерезидент – плати повышенные налоги. А тут именно с уточняющими обстоятельствами.
В. ШЕНДЕРОВИЧ: Лена, мы же об этом говорили. Контроль. Зачем государству контролировать граждан? Но оно ничего другого не делает. Чтобы сделать какую-нибудь гадость. Это взаимоотношения государства и граждан. Государство делает гражданам гадости. Государство контролирует граждан. Если граждане недостаточно лояльны государству, то государство их за это наказывает. То есть совершенно перевернутая пирамида.
Потому что в нормальной стране, извините, демократической, там граждане контролируют государство. Это граждане должны следить за чиновниками, переписывать, записывать за ними их воровство, их некомпетентность, предъявлять им это в свободной прессе и менять на ближайших выборах или сажать в тюрьму. В нормальной стране граждане контролируют государство. В тоталитарной стране государство контролирует граждан.
Поэтому государство посчитало тех граждан, которые повели себя плохо, с точки зрения этого государства, а дальше будет думать. Оно записало всех, а дальше будет думать, какую бы гадость им сделать. Если есть возможность сделать гадость, то надо сделать гадость в назидание другим гражданам, чтобы они лучше относились к государству, чтобы боялись. Это странным образом рифмуется к нашему разговору о власти на Кавказе.
Чтобы боялись. Единственная скрепа сегодняшнего государства – это страх. Вот это скрепа так скрепа, настоящая, большая. На этой скрепке мы все посажены, на одну эту скрепу. Некоторые посажены буквально на страх. Ничего другого у государства нет. Никакой идеологии оно предъявить толком не в состоянии. Потому что то, что есть, та идеология, которая есть, вот мы видим. Как сказано в пьесе Горького «На дне», ниточки-то гнилые, все это гнило. А страх – нет. Страх – он вечнозеленый в России. Страх поддерживается на болтах и на гайках, по стихотворению Бродского. Власть на гайках и нагайках. Рифмы Бродского. Нагайки казачьи. Посечь, зафиксировать – вот это главные глаголы.
Единственная новость – парад и мордобой. Это Саша Черный за полвека с лишним до Бродского. Парад и мордобой. Вот на этом параде и мордобое вся идеология. То есть идеология реализуется через парад, а парад реализуется через мордобой тех, кто не хочет идти на парад. Вот вся, собственно, недолга. И мы это видим на разных примерах. Все время мы видим воспроизводящуюся эту схему.
Поэтому, да, контроль над гражданами. Они уехали, они против государства. Государство главнее человека. По определению в России государство всегда или почти всегда главнее человека. Были маленькие кусочки при позднем Горбачеве. При позднем Горбачеве было несколько лет, когда показалось, что мы главнее администрации, что мы можем их контролировать, что можно согнать Горбачева с Мавзолея во время первомайской демонстрации, что можно выйти на площадь Манежную и отменить 6-ю статью Конституции или добиться вывода войск из Литвы, из стран Балтии, что мы граждане этой страны и мы решаем, как будет жить эта страна. И выборы есть, где мы можем выбрать академика Сахарова. А кто-то другой, да, кого-то другого. Но мы тем не менее граждане и мы имеем право.
Но это были несколько лет на фоне десятилетий, привычных десятилетий контроля государства. А последнюю четверть века при Путине государство только усиливает контроль над гражданами. И замечу, какой флаг развивается над таким государством, это совершенно не важно, царский ли флаг, серп и молот на алом, триколор это уже подробности. Подробности на самом деле не столь важные. Важно, кто кого контролирует: государство человека или люди государство. В нашем случае в очередной раз, конечно, государство сверху, сильно сверху.
Е. МАЛАХОВСКАЯ: Ну, когда мы поговорили о страхах и опасениях уехавших, конечно же, нужно поговорить и о тех, кто остался. Причем я хочу поговорить о тех, кто остался не просто в России, а буквально в заложниках у Путина, то есть в застенках. Потому что очень тревожные новости приходят, например, про Владимира Кара-Мурзу, который оказался в больнице. Уже само по себе тревожное, что в больнице, и отдельно тревожно, что нет связи ни с кем у него, даже с адвокатами. Адвокаты пытаются в больницу попасть, а им говорят, не приемный день. Вот только сегодня я слушала интервью Вадима Прохорова на канале Breakfast Show. Очень тревожная ситуация, насколько я его поняла.
И еще одна малоприятная новость – это то, что Евгении Беркович и Светлане Петрийчук запросили шесть лет заключения реального за спектакль или за стихи, если точнее говорить, потому что в основном, конечно, все говорят, что она наказана за антивоенную поэзию очень сильную и очень сильно распространявшуюся через Фейсбук и другие соцсети в массы.
Я не знаю даже, как это комментировать. В том смысле, что я просто читаю такие новости и чувствую бессилие и тоску. И все это продолжается годами. Наверное, это одна из самых выбивающих тебя из колеи тем – правозащита. Не зря даже зрители Ютуба ее не любят смотреть, например. Ну что с этим делать?
В. ШЕНДЕРОВИЧ: Ну да, потому что бессилие разрывает тебя изнутри. И зрителя разрывает изнутри, когда ты не можешь ничего сделать. Это, конечно, подавляет психику очень сильно, когда ты не можешь ничего предпринять. Ужас в том, что новостей-то никаких нет. Ужас в том, что люди, которые борются с этим режимом жестоким, они просто в заложниках у бандитов. Нет никакого суда, ничего нет.
Просто в плену у бандитов мой друг Володя Кара-Мурза и сын моего друга Владимира Кара-Мурзы старшего. Он попал в лапы к бандитам, и они его убивают. Вот что происходит сейчас. Они его на глазах у всего мира убивают, мстя ему за то, что он угрожал их благосостоянию. Он участвовал в составлении списков Магнитского, после убийства Немцова – санкционные списки. Он попал в лапы к бандитам, и они его убивают. Вот что происходит. Нет никакого суда. Это все ерунда. Это они на одного из своих бандитов нацепили мантию. Вот и все. Он в плену у бандитов, они его убивают. И мы не знаем, жив ли Володя сейчас, кстати говоря. Мы просто этого не знаем.
И если говорить о законе, то не только сам приговор фальшивый, но с его диагнозом после двух отравлений… А его пытались дважды убить эти же бандиты. Это полностью зеркальная история с Навальным. Пытались убить, не получилось, теперь посадили в тюрьму и там убивают спокойно, размеренно убивают. С тем диагнозом, который есть у Володи, его не имели права сажать в тюрьму. Ни по какому, даже самому справедливому приговору он должен был остаться на свободе, он должен был продолжать лечение.
Но о законе говорить… Мы по привычке об этом говорим: закон, противозаконно, право. Все эти слова – это, повторяю, атавизмы. Как и в случае с Женей Беркович и Светой Петрийчук. Это атавизм. Право тут ни при чем. Они попали в лапы бандитам, и бандиты их мучают.
Никакой новости в требовании шести лет нет. Это нормальный сегодняшний срок. Шесть, семь, восемь лет – это сегодня то, что эти бандиты по понятиям определили свободным людям, которые против них. Вот они так себе решили, что пусть это будет шесть лет. Это абсолютная норма сегодня, норма бандитская, норма этой малины, в которую превратились российское государство. К сожалению, никакой новости в этом нет. В том, что касается, по крайней мере, Петрийчук и Беркович.
Что касается Кара-Мурзы, то я говорю, бить во все колокола, но колоколов нет, все колокола снаружи, все колокола в районе американской администрации, Страсбурга. В России какие колокола? Что, Олег Добродеев, который дружил со старшим Кара-Мурзой, знает младшего Кара-Мурзу с детства, бывший друг, он сообщит по ВГТРК, он что-нибудь сделает? Олег Добродеев? Как можно? Какие колокола? У нас нет никаких колоколов. Вот мы с вами тут, я в Риге, вы в Вильнюсе, пытаемся о чем-то говорить. К сожалению, акустики нету. К сожалению, ничего невозможно сделать сегодня в России. Это не значит, что мы не должны говорить, но мы должны понимать, в какой Туркмении мы сегодня находимся.
Е. МАЛАХОВСКАЯ: Хотела сказать по поводу Жени Беркович, что это довольно громкая новость, эти шесть лет стали на этой неделе, потому что ведь объявление об этом запросе прокуратуры случилось при особенных обстоятельствах. Рассмотрение их дела, суд совсем закрыли, и когда Женя выходила, сразу же потом все соцсети, все СМИ оппозиционные облетела фотография, как она показывает шесть на пальцах. То есть никак даже нельзя узнать об этом, только вот какими-то знаками, что обвинение запросило шесть лет. Потом уже получили официальное подтверждение. Но бог его знает, вот не покажи она это журналистам на пальцах, может быть, они бы даже не собирались рассказывать общественности, насколько они их хотят посадить.
И небольшое болеутоляющее, уже переходим ближе к концу программы, даже в этой теме есть. Мы в понедельник записываем эту программу, а эфир будет у нее во вторник. Сегодня уже приходят люди поддержать. И кроме журналистов, сегодня к суду, например, пришли актрисы, которые играли в спектакле, тоже поддержать Беркович и Петрийчук. И про актрис будет сейчас отдельно. Самое время.
Дата к обсуждению сегодня в этой рубрике мной предлагается нехитрая. День рождения у Лии Ахеджаковой как раз 9 июля. Лия Меджидовна из того поколения советских актеров, на которых буквально выросли все, вообще просто все россияне. Это уже не выжечь ни из сердца, ни из разума. Никакой озвучкой из телевизора это все равно не изъять. И поэтому каждый такой, мне кажется, антивоенный голос, он вот особенно дорогой, самый дорогой, такой бриллиантовый. И именно в этом, наверное, возрасте сложнее всего сопротивляться и нарываться на преследование, за что еще 33 раза отдельное спасибо. Короче говоря, да, хочется сказать спасибо. А вот что еще сказать, придумает Виктор Анатольевич Шендерович.
В. ШЕНДЕРОВИЧ: Да слушайте, во-первых, в этом возрасте легче, в этом возрасте легче. Потому что все развилки человеческие пройдены. Становиться подлецом поздновато. Нет смысла. Да и невозможно уже.
Лия Меджидовна Ахеджакова. Вот мы же говорим о скрепах фальшивых – вот этот гимн, вот этот двуглавый орел, вот эти какие-то традиционные ценности. А есть настоящие скрепы, действительно то, что объединяет миллионы людей. И Лия Меджидовна Ахеджакова, вот та улыбка, которая возникает на лицах десятков миллионов людей при этом имени, это вот и есть скрепа.
Потому что самые разные люди, самых разных политических убеждений, самых разных возрастов при слове Лия Ахеджакова улыбаются. Может быть, кто-то уже и не улыбается, но он уже снаружи от этих скреп. Вот они скрепы. Несколько имен, которые символизируют вот тот русский мир, к которому хочется принадлежать. Русский мир не тех, кто сотворили Бучу, и не тех, кто врубил гимн на полную катушку где-нибудь среди оккупированного Кавказа и считает, что это, вот это скрепа.
Вот такой русский мир, который символизирует собой Лия Меджидовна Ахеджакова. И, кстати говоря, родившаяся в Майкопе. Это очень кстати, потому что это как раз пример большого русского мира, мира русской культуры, где через запятую Дмитрий Сергеевич Лихачев, грузин Окуджава, немец Битов и Лия Меджидовна Ахеджакова из Майкопа.
Вот это русская культура, которая действительно должна, могла и может объединять людей, которым становятся безразличны паспортные данные, что там у тебя в графе «национальность», которая объединяет людей разных верований, потому что талант, перегородки, которые разделяют религии, как сказал русский философ Соловьев, не доходят до неба. Не доходят до неба эти перегородки.
И люди самых разных религий будут улыбаться при имени Лии Меджидовны Ахеджаковой. Вот она скрепа. Вот тот русский мир, который мог бы быть и который есть, конечно, но к которому сегодня надо продираться. К Окуджаве, к Ахеджаковой, к именам русской культуры надо продираться сквозь Путина, Шойгу и Кадырова, прости господи, которые сегодня символизируют этот, прости господи, русский мир.
Но вот она скрепа и вот она наша улыбка и десятков миллионов людей при имени Ахеджаковой. И не только сама дата рождения. Это болеутоляющее есть. Потому что скрепы-то есть, потому что общий знаменатель есть вот этой русской культуры, вот этого обаяния интеллекта и достоинства, ума, сердца.
Лии Меджидовне дай бог здоровья. К ней совершенно не прилипает позолота, она человек с каким-то дерьмоотталкивающим покрытием. Она невероятно хороший человек. И ей легко быть такой, какая она есть. Она уже такая, какая она есть.
Проблема в нас, проблема в том, чтобы дожить, чего я нам всем желаю, дожить до тех времен, когда и для нас всех, и для всего окружающего мира русский мир будет ассоциироваться с Лией Меджидовной Ахеджаковой и каким-то количеством таких же золотых людей. Вот дай нам бог дожить до этого.
Е. МАЛАХОВСКАЯ: Возвращаясь на секунду к Лие Меджидовне. Вы сказали, что она родилась в Майкопе. Она выросла в Майкопе, а родилась она, еще символичнее, в Днепре, который тогда был Днепропетровском. Представляете?
В. ШЕНДЕРОВИЧ: Извините. Да, да, да. Я просто помню, что она приехала в Москву из Майкопа. Я, извините за лирические воспоминания, потому что я же давно живу, и не все видели дебют Лии Меджидовны Ахеджаковой в Театре юного зрителя. Она играла бабушку в спектакле «Я, бабушка, Илико и Илларион» по пьесе Думбадзе. 23-летняя, кажется, Лия Ахеджакова играла бабушку в этом спектакле. Москва сбегалась театральная посмотреть на дебют актрисы Ахеджаковой. Это было что-то невероятное. И спектакль замечательный. Вот как давно это обаяние, эта скрепа.
Да, а родилась еще в Днепре. Да, все со всем рифмуется. И вы еще хотите, чтобы Лия Меджидова Ахеджакова поддерживала СВО, чтобы ей нравилось, что по ее родному городу бьют ракетами?
Е. МАЛАХОВСКАЯ: Ну Гармашу из Херсона же ничего, Виктор Анатольевич.
В. ШЕНДЕРОВИЧ: Да. «Нас мучают не вещи, а наше отношение к ним», – сказал Мишель Монтень несколько веков назад. Да, Гармашу ничего. Но послушайте, ну что мы сравниваем? Я уже вспоминал о наших братьях-приматах. Вот понимаете, есть обезьянка и рядом обезьянка другая, принадлежащая к тому же виду. Они более-менее одинаковы. А у человека природой дана возможность очень большого развилки: от Монтеня до какого-то рядом живущего тупицы, от Гармаша до Ахеджаковой, от академика Вавилова до полковника Хвата, полковника ГБ-шника, который его уничтожил.
Это очень большой разлет. У человека природой дана возможность этого разлета. Взлета, точнее говоря. Есть возможность и опуститься совсем низко, но есть возможность взлететь очень высоко. Некоторые пользуются этой возможностью так, как воспользовалась Лия Меджидовна Ахеджакова.
Е. МАЛАХОВСКАЯ: Виктор Анатольевич, ну в рамках болеутоляющего вот скажите мне, вам вообще важно, вы следите за каждым, там, не знаю, кто-то что-то сказал про войну, хорошее или плохое, из людей, чье творчество вам нравится или, может быть, с кем вы лично знакомы были, знакомы шапочно, работали? Следите за этим? Важно это?
Потому что мне кажется, что люди как бы разделились в этом смысле на два лагеря. Одни так абстрагировались и сказали: «Плевать». А другие там переживают за каждый отдельный случай. Самый показательный, наверное, Михаил Козырев, который за каждым музыкантом следит, потому что всех их когда-то знал, и для него каждый раз личная трагедия. И стоит ли за каждым следить, за каждого переживать? Что-то это вообще меняет, что-то это вообще значит?
В. ШЕНДЕРОВИЧ: Слушайте, как это можно повелеть? Кто-то переживает, кто-то пожмет плечами, кому-то это не важно. Мне, конечно, важно. Для меня случаются человеческие печали, как случаются и человеческие радости, когда ожидаешь от этого человека каких-то адекватных реакций, а вот смотри-ка, вырос в человека, ничто не предвещало, а он хороший, а он умный и честный. А как бы по молодости лет так не казалось. А бывают в обратную сторону, к сожалению, очень печальные, когда бывшие товарищи.
В моем случае все печальные открытия мои, они все 20-летней давности после распада НТВ. Там меня ждали очень серьезные человеческие печальные открытия. Помоложе был и, может быть, поглупее и на что-то надеялся, на что не стоило надеяться. И не понимал того, что стоило понимать.
Сейчас – нет. Я не могу сказать, что меня в реакции уже военной кто-то огорчил. Ну, понимаете, если бы Гребенщиков и Шевчук выступили за СВО, я бы, наверное, схватился за голову. Но нет, этого не произошло.
Е. МАЛАХОВСКАЯ: Виктор Анатольевич, а можно вот прям простой пример, который сейчас в соцсетях даже некоторых поделил на два лагеря? Опять же по поводу очередного информационного события. Там вышло Солодников с Ургантом, ходят по Петербургу и о чем-то разговаривают. И опять заговорили про Урганта. Я про себя знаю, что я внутренне, конечно, слежу и жду, вернется ли Ургант на Первый канал, сделает вид или, не знаю, на Донбасс поедет, или что сделает, вернется и будет вот в этом стане или нет. Или что? Или какая дальше судьба?
В. ШЕНДЕРОВИЧ: Я к Ивану отношусь с симпатией. Он талантливый человек и неплохой человек. Неплохой человек. Ну, у меня наследственная симпатия. Я с папой приятельствовал, а уж про бабушку мы все… Бабушка как раз скрепа вот та самая. «Белорусский вокзал». Вот уж если есть скрепы, то это сцена из «Белорусского вокзала», символизирующая некоторую человеческую историю страны. Я с симпатией отношусь к Ивану. И, конечно, чрезвычайно буду огорчен любому такого рода повороту его.
Я надеюсь, что он понимает, что обратной дороги нет. В смысле у человека, который поддержит СВО в этой ситуации, что у него обратной дороги нет. Ему к бабушке обратно не пройти. Туда, в сторону приличных людей, обратно не пройти. Я надеюсь, что Иван при всей его аполитичности и глянцевости, что он в этом отдает себе отчет. Это меня бы очень огорчило, если бы я ошибался в нем.
А что касается этого фильма, да, он вызвал очень такую нервную и понятную реакцию именно потому, что все решает контекст. И, собственно говоря, там ведь никто, ни Солодников, ни Ургант, не поддерживают войну. Но мы уже говорили об этом эффекте.
Они говорят прекрасные, правильные, ностальгические, милые вещи. Но только стоит посреди комнаты слон. Большой слон стоит и воняет. А мы в этой комнате находимся и говорим о приятных вещах, о пейзаже за окном, о натюрмортах, развешанных по стенам, о том, как мы жили в этом доме много лет и какой приятный отчий дом. Но посреди этого отчего дома стоит вонючий слон, и он пахнет. И не пройти. И по стеночке вдоль этого слона ты ходишь, чтобы его не задеть. Еще нельзя упоминать о том, что он стоит, этот слон, и пахнет. И этот контекст никуда невозможно деть.
Вот если этот фильм вынуть и показать его 10 лет назад, то же «Иваново детство», да, прекрасно, да, милейшие ощущения. Сегодня по-другому смотрится. Понимали ли авторы фильма, понимал ли там Солодников, понимал ли Ургант, что это по-другому смотрится? Не знаю, не знаю. Но вот мы видим, что смотрится по-другому. И было бы странно, если бы смотрелось иначе. Слон посреди комнаты. И если мы делаем вид, что этого слона нет, то не надо обижаться на усмешки окружающих.
Е. МАЛАХОВСКАЯ: Ну что ж, я надеюсь, что в ближайшую неделю у нас будет как можно меньше разочарования, а может, чего-нибудь приятного случится. По крайней мере, через неделю мы встретимся, чтобы это обсудить. Виктор Анатольевич, спасибо, что пришли. Уважаемые зрители, не забудьте нас лайкнуть. Так вы помогаете нам распространять наши ролики в Ютюбе. И подпишитесь «на Ходорковский LIVE», так нам будет удобнее встречаться. Скоро увидимся.
В. ШЕНДЕРОВИЧ: Счастливо.