«Суть событий» с Пархоменко и Алексашенко

Сергей Пархоменкожурналист, политический обозреватель

Я не считаю, что экономические проблемы Путина, которые могут возникнуть на горизонте ближайших 1,5 лет, станут настолько сильными, что его власть закачается. Население готово терпеть…

Суть событий11 августа 2023

«Суть событий» с Пархоменко и Алексашенко 11.08.23 Скачать

Подписаться на Сергея Пархоменко

Поддержать канал Сергея Пархоменко

С. ПАРХОМЕНКО: Дорогие друзья, мы, кажется, в эфире. В Москве 21:03, и вот вы видите нас двоих. Здесь Сергей Алексашенко, дорогой, любимый гость. Последний раз был здесь, в гостях у меня на моем стриме, год тому назад, даже больше. Сергей, здравствуйте!

С. АЛЕКСАШЕНКО: Привет, Сергей Борисович, рад видеть!

С. ПАРХОМЕНКО: Я сразу хочу сказать две вещи. Во-первых, я пропустил свой 100-й стрим. Он был два стрима назад, юбилей прошлепали. Так бывает. Сейчас 102-й. Но ничего, все равно поздравьте меня, поздравьте нас всех. Много было разных прекрасных гостей за это время. 102-й стрим на моем канале. И вот мы тут, на уровне почти 100 тысяч подписчиков — совсем-совсем чуть-чуть осталось. Так что, уж пожалуйста, давайте этот поздний юбилейный стрим отметим дополнительными подписками, чтобы наконец добраться до этой заветной цели.

С. АЛЕКСАШЕНКО: Я предлагаю вычеркнуть два самых неудачных стрима и объявить сегодняшний юбилейным, сотым.

С. ПАРХОМЕНКО: Это неплохая идея. Я посмотрю какой-нибудь, что у меня там не получалось, то и повыкидываем. И второе. Слушайте, я наученный горьким опытом предыдущих гостевых стримов, которые были переполнены упреками: «Зачем вы это делаете? Вы зовете человека, а не даете ему сказать. Позвали кого-то, заманили. Сиди тихо, сиди молча и жди, пока гость выскажется». Послушайте, это не так.

У нас тут разговор, живая беседа, и я заманивал Сергея Алексашенко на разговор. Не на то, что я вам, Сергей, сдам в аренду своих почти 100 тысяч подписчиков и вы будете тут, значит, час тарахтеть, не останавливаясь. Нет, мы будем разговаривать. Тем более, что мы будем разговаривать на темы, которые мне тоже интересны, у меня тоже есть мое мнение, у меня тоже есть свой взгляд, и я очень надеюсь, что мы не во всем с Сергеем согласны. Поэтому, пожалуйста, заранее вам скажу: оставьте эти упреки и поймите нас правильно. Мы здесь разговариваем. Мы давно не виделись и рады этому общению. Ну и все, остальное вы знаете.

Про лайки знаете, про подписки я сказал, про разнообразную помощь каналу вы тоже, я думаю, догадаетесь, увидите этот маленький титр у меня над головой. И в описании стрима тоже есть много разных возможностей для поддержки, не буду долго на этом останавливаться.

У нас много экономических тем. С Сергеем Алексашенко, конечно, надо разговаривать про экономику, про деньги, про финансы, про Центробанк, про всякое такое прочее. Но, Сергей, от нас очень ждут политической темы и ждут одного политического разговора. И я, может быть, даже с него бы и начал. Этот разговор вот какой. Сегодня вышел большой манифест Алексея Навального. У меня нет никаких оснований считать, что это не его манифест, что кто-то его исказил, что кто-то его отредактировал, переписал или еще что-нибудь такое. Нет, я выяснял довольно подробно, по другим поводам, последний раз, когда было последнее слово на суде, каким образом Алексей Навальный умудряется передавать тексты из тюрьмы. Мне это было объяснено, даже несколько вариантов. Я не буду их здесь выдавать, но у него есть несколько очень сложных, очень тяжелых, очень неприятных, очень трудозатратных, очень мучительных, но, тем не менее, вполне надежных способов в письмах, с адвокатами, еще как-то передать тексты, которые он хочет передать. Его коллеги их скрупулезно, надежно, дословно, подробно публикуют. И вот они опубликовали и сейчас.

Я уверен, что Сергей тоже читал этот текст. Это большое обвинение в том числе нам с вами, потому что мы с вами вполне функционировали в 90-е годы. Это большое обвинение тем, кто упустил шанс демократической реформы, политического возрождения России в конце 80-х — начале 90-х годов. Как считает Алексей, несет ответственность в том числе совсем не только свихнувшийся Путин, но и все те, кто этот шанс держали в руках, как он считает, и выпустили, за то, что происходит сегодня. А что думаете про это вы? Давайте сначала вообще, а потом, может быть, к каким-то отдельным деталям обратимся, Сергей.

С. АЛЕКСАШЕНКО: Сергей, я согласен с оценкой, что это текст Алексея Навального. Потому что так получилось, что наш с ним первый разговор, вообще в жизни первый разговор — это где-то, я не помню сейчас, 2010-2011 года, — он был примерно на эту тему. И я помню примерно те же слова, я помню примерно те же обвинения и, более того, категорическую фразу Алексея в мой адрес, что вообще с такими, как вы, нам не по пути. Все наследие 90-х мы отбрасываем, и люди, которые замазаны в 90-х — мы с ними даже, что называется… Он не сказал «за руку здороваться не будем», но, в общем-то, будем держаться от вас подальше. Но прошло некоторое время. У нас с Алексеем наладились хорошие отношения, мы стали с ним много общаться. Не скажу, что мы стали близкими друзьями, не скажу, что мы стали единомышленниками, но нам всегда было о чем поговорить и всегда было интересно обсудить наши в том числе разногласия. На самом деле разногласия, разницу в оценках, разницу в подходах обсуждать гораздо интереснее, чем бить в литавры и говорить: «Ой, как все хорошо, как мы все согласны». Поэтому я согласен, что это текст Алексея, и поэтому нужно к нему относиться именно так.

Второй сюжет. Безусловно, спорить с человеком заочно — это всегда неправильно. Тем более с человеком, сидящим в тюрьме. И слава богу, здесь речь идет о каких-то таких более широких мазках истории, такой исторический взгляд. Поэтому я постараюсь как-то мягко сказать, что общее направление манифеста, что у России не получились реформы — собственно, а кто бы с этим спорил? Надо хорошо понимать, что после развала Советского Союза Россия должна была трансформироваться из тоталитарного государства в демократическое, из унитарного в федеративное, из плановой экономики в рыночную и так далее. Может, границы новые обустраивать и много чего другого. И какие-то элементы этих реформ удались. Например, экономическая: переход от плановой экономики к рыночной удался. Было бы странно, конечно, чтобы он не удался, потому что, в общем, все страны, которые хотели отказаться от плановой экономики, сделали это большей или меньшей ценой.

А с остальными реформами случилась незадача. Что-то сначала пошло в нужную сторону. Например, в России активно строилась федерация. Где-то до 1999 года России действительно была федерацией, где у регионов было много полномочий, хотя центр с ними боролся. Была мощная верхняя палата парламента Совет Федерации, где заседали губернаторы, которые неоднократно использовали право вето, которые отвергали президентские кандидатуры на посты судей в высшие суды Российской Федерации.

С. ПАРХОМЕНКО: Прокурора. Мы помним все эти…

С. АЛЕКСАШЕНКО: Нет, с прокурором там другое, там снять не хотели. Но, тем не менее, короче говоря, свою строптивость губернаторы неоднократно проявляли. И поэтому говорить, что там вообще ничего не было — это неправда. Но дальше мне, честно говоря, кажется совершенно несправедливым упрек Алексея в том, что вот вы, реформаторы 90-х… Да не было никаких реформаторов 90-х. Надо сказать, что в отличие от стран Восточной Европы, в первую очередь Польши, Чехословакии, стран Балтии — прибалтийских стран, бывших советских республик, где все-таки было мощное национально-освободительное движение и желание уйти из-под такого советского ига, вернуться в нормальную цивилизационную струю, в России такого движения не было. В России не было никакого мощного движения за развал Советского Союза. Была борьба Ельцина и Горбачева. Была борьба двух партийных руководителей.

В результате этой бюрократической борьбы Ельцина переиграл Горбачева, но благодаря тому, что случился ГКЧП. В общем, Советский Союз рухнул из-за ГКЧП. И не было никакого правительства реформаторов. Премьер-министром в конце октября 1991 года Ельцин назначил сам себя. Он был премьер-министром. Он был президентом и он формировал правительство такое, какое посчитал нужным. И в том числе пригласил на посты министров-экономистов неких людей, у которых было свое видение того, что нужно делать. На посты людей, ответственных за судебную реформу, он пригласил тех людей, которых он считал правильным. На посты тех людей, которые отвечали за органы безопасности, правоохранительные, он пригласил других людей. На посты, которые отвечали за средства массовой информации, он пригласил третьих людей. И это не была никакая команда. Это была сборная солянка, которая была объединена единственной кандидатурой, единственным человеком — Ельциным.

И обвинять людей, которые занимались экономическими реформами, в том, что вы не проделали судебную реформу, вы недореформировали правоохранительные органы — ну да, мы все вместе. Мы все вместе, вся страна, все общество. И надо сказать, что, вообще говоря, удивительно, что министрам-экономистам удалось сделать так много. Я напомню, что и на выборах в Государственную Думу 1993 года, и на выборах 1995 года те партии, которые возглавлялись именно реформаторами — это и Гайдар, и Федоров, и Явлинский, — они все получали в пределах… В 1993 году Гайдар что-то там 15% получил, это был максимальный результат.

С. ПАРХОМЕНКО: Они были в глухом меньшинстве во всех этих случаях.

С. АЛЕКСАШЕНКО: В глухом меньшинстве. Никакого большинства в парламенте не было. С 1995 года было абсолютно левое большинство. В Думе было большинство коммунисты, аграрии и всякие прочие примкнувшие к ним. У них было 50 с лишним процентов голосов. Да, так получилось в истории. Просто нужно хорошо понимать, что подход Алексея, что история в какой-то момент начинается с чистого листа и появляется человек, который может сделать все, что ему заблагорассудится — это неправда. То же самое после краха путинского режима не будет такого, потому что после краха путинского режима на самом деле в какой-то мере задача будет еще сложнее. Потому что после Советского Союза даже законов не осталось, потому что Советский Союз жил не по законам, он жил по постановлениям ЦК КПСС и Совета Министров СССР. И поэтому можно было принимать любой закон или сказать: «До тех пор, пока нет законов, будут действовать указы президента». А сейчас путинская бюрократия наплодила такое количество законов, что с ними разбираться надо. И каждый отдельный закон да, конечно, теоретически можно остановить. Вопрос: а нужно ли останавливать весь закон или какие-то отдельные статьи. А какие статьи, в какой версии?

И вот это ощущение, что ты приходишь и ты можешь сделать все — это не так. Жизнь не так устроена. С теми же самыми судьями. Опять, у меня с Алексеем нет разногласий в этом плане, что судебная реформа в России не получилась, что суды стали подконтрольны Администрации президента. Но неправда говорить, что никакой судебной реформы не было. Была, и Алексей об этом пишет. Только он проскочил одну итерацию. Он проскочил то, что судьи, получив несменяемость, получив огромную власть, стали коррумпироваться. А никаких способов бороться с коррупцией в судебных органах в тот момент не было. На самом деле судебная реформа Путина в исполнении 2001 года — ведь против нее коммунисты вопили как резаные. И на самом деле представители верховных судов — и Лебедев из Верховного суда, и Яковлев из Высшего арбитражного суда, — они не хотели, они говорили, что не надо так делать, не надо делать эту реформу. И реформа прошла голосами СПС, Бориса Немцова, который поддержал судебную реформу, сказав, что нужно бороться с коррупцией. То есть жизнь сложная штука, и судебная реформа в России шла.

Так не бывает, что общество можно изменить за одну ночь. Это только иллюзия, что надо написать хороший закон о судебной реформе, и завтра у тебя будут хорошие судьи. Да ничего подобного. Самый хороший пример на наших глазах перехода от кровавой авторитарной военной диктатуры к демократическому обществу — Южная Корея. 45-50 лет, полвека, два поколения понадобилось стране, чтобы из состояния военной кровавой диктатуры стать демократической страной. И то, что у России это не получилось — да, не получилось. Но обвинять в этом Иванова, Петрова, Сидорова — ну послушайте, а остальные 145 миллионов что делали в этот момент?

С. ПАРХОМЕНКО: Абсолютно согласен, Сергей. Главное, чего нет в видении Алексея — и мне кажется, что это не случайная какая-то недописка, не хватило места, не хватило времени про это написать, это принципиальный его взгляд, — в этом нет роли собственно гражданского общества, которое может захотеть или не захотеть, потребовать или не потребовать. Самый простой вопрос, который часто задают в качестве самого сложного и самого такого провального, провокационного — это вопрос, который задает вот здесь Елена Абрамова в нашем чате. Который, кстати, работает, у нас чат в нашей прямой трансляции, Так что, пожалуйста, пишите там. Она пишет: «Но вы же не запретили (в смысле, те, кто тогда был у власти) компартию». На это хочется спросить у Елены Абрамовой на случай, если она вдруг тогда уже была взрослым человеком, а не маленьким ребенком: а вы просили запретить компанию? А много ли было народу в то время? Это вечная история про партию, про люстрации, про удаление от власти бывших партийных функционеров, бывших функционеров спецслужб, бывших полицейских, бывших стукачей, бывших таких, бывших сяких.

Российское общество тогда не потребовало этого, не хотело этого, боялось этого. С той же самой компартией — я много раз про это рассказывал, здесь просто упомяну: в 1992 году произошел суд над КПСС, который был проигран. И никто, ни одна живая душа не вышла на улицу для того, чтобы протестовать против проигрыша этого суда. Этот суд шел в Конституционном суде, который в то время совершенно не был такой подстилкой, какой он является сегодня. Это был суд, в котором были в том числе совершенно замечательные судьи. Он был очень высокого профессионального уровня и он был очень высокой степени независимости. И этот суд над КПСС был проигран теми, кто от имени тогдашней Администрации президента представлял сторону обвинения. А те, кто защищали КПСС, его выиграли. И население это приняло. население отнеслось к этому как к справедливому решению. Или, может быть, пропустило это мимо ушей. Ну, во всяком случае, не случилось никакого протеста.

Вторая история, которая мне кажется очень важной. Хотя это, казалось бы, конкретный эпизод, но это мне кажется чрезвычайно содержательным. 1996 год. Алексей в качестве одного из ключевых моментов, одного из ключевых упреков говорит о 1996 годе. О том, что вот, вы выборы фальсифицировали, тогда впервые стало понятно, что выборы можно переписать, изуродовать, что выборы можно какие угодно. Ничего подобного. Выборы 1996 года (это фактическая ошибка Алексея) не были фальсифицированы. Там была избирательная кампания — несправедливая в том смысле, что у Ельцина и его сторонников было много возможностей. У них было сколько угодно денег, у них было много доступа к телевидению, у них была возможность нанять спортсменов, музыкантов, артистов, кого угодно. И все они ездили по стране и устроили такую американскую избирательную кампанию Ельцину. Но фальсификации выборов в том понимании, как мы это себе представляем — когда переписывают цифры, когда вбрасывают бюллетени, когда меняют реальный результат, — не было. И исследователи этого времени не подтверждают этого.

Говорят, что были небольшие фальсификации в первом туре в обратную сторону (к вопросу о федерализме), когда испуганные губернаторы разных регионов решили, что Ельцин точно проиграет, и приказали своим избирательным комиссиям что-то такое немножко помухлевать в пользу Зюганова. Во втором туре они испугались и этого уже не было. Не было ни в одну, ни в другую сторону. Была реальная опасность. Зачем надо было устраивать эту громадную избирательную кампанию? Потому что была реальная опасность, что Ельцин проиграет. И были все шансы, что он проиграет. И никто не брался решить эту проблему при помощи фальсификаций, при помощи подтасовок. Все понимали, что надо лечь и умереть, но выиграть эти выборы, сделать так, чтобы люди проголосовали за Ельцина на самом деле.

Вся эта история с фальсификациями началась существенно позже. Она началась уже тогда, когда выбирали Путина в первый раз — 1999-2000 год. Вот эти выборы — да, они действительно были очень мощно подтасованы, и чем дальше, тем больше. Но не выборы 1996 года. И это на самом деле важнейшая вещь. Это не просто какая-то фактическая ошибка. За этим, собственно, стоит непонимание того, что, между прочим, есть еще и население, есть еще и граждане страны. Есть еще и общество, которое чего-то хочет, а чего-то не хочет, за это голосует, а за то не голосует, этого требует, а того не требует, это поддерживает, а того боится. И если вы хотите докопаться до причин случившегося, подумайте и попробуйте разобраться, почему общество вело себя так. Вот что я думаю по этому поводу. Сергей?

С. АЛЕКСАШЕНКО: Сергей, я хочу согласиться. Я действительно забыл сказать про выборы 1996 года. Это действительно то, что является фактической ошибкой, я с тобой полностью согласен. Надо напомнить, что в то время избирательные комиссии подчинялись губернаторам и губернаторы их формировали. Это примерно по такому же принципу, как в Соединенных Штатах Америки, где избирательные комиссии формируются на уровне штатов. Здесь только еще и законодательство о выборах везде на уровне штатов принимается. И действительно, красные губернаторы, «красный пояс», поддерживали Зюганова. Там же было то, что сейчас ВГТРК — там же были региональные телекомпании, и Зюганов там активно присутствовал. То, что выборы были несправедливыми с точки зрения доступа к ресурсам, то, что Ельцин и его команда использовали значительную часть административного ресурса — это правда.

Но то, что там не было никаких фальсификаций при подсчете голосов и просто не могло быть, потому что каждый отдельный губернатор отвечал за себя. И конечно, то, что ты сказал про гражданское общество, тоже правда, но это как бы продолжение той мысли, которую сказал я. Россия, как новая страна, не выстрадала переход к демократии. Это не было желанием населения. Так сложилось. На самом деле это в какой-то мере похоже на весну 1917 года, когда государь император отрекся, а, в общем, как-то ни общество, ни даже политические элиты не были готовы к тому, что монархия исчезнет. Все хотели отречения Николая II, но, в общем, мало кто говорил о том, что монархия должна исчезнуть. Вот, собственно говоря, примерно то же самое произошло в 1991-1992 годах. И ты абсолютно прав, когда говоришь, что общество, люди — они как-то: ну хорошо, так, значит так. Нам обещали, что в магазинах будут товары — ну слава богу, мы вам верим. И это было главным мотивом. А демократия — это была такая дополнительная даже не вишенка на торте, а бантик.

С. ПАРХОМЕНКО: И потом, когда стало понятно, что власть сменилась и эта власть последовательно демонтирует даже те демократические институты, которые удалось создать… Например, свободную прессу. Действительно, свободные медиа были созданы в России в 90-е годы. Несмотря на все эти олигархические войны и так далее, журналисты были свободны. И сама конкуренция между ними была залогом этой свободы. Общество не обиделось на власть, не разъярилось, не разозлилось на власть тогда, когда у него эти возможности стали отнимать. Стали отнимать эти свободные медиа и те элементы независимого суда, которые слабые, неполные, но были. Я прекрасно помню логику людей, которые говорили: «А зачем мне суд? Я честный человек. О суде пусть беспокоятся воры, убийцы, насильники, жулики. Вот пусть они ищут где-нибудь справедливого суда. Мне суд не нужен. Я убивать никого не собираюсь, судиться ни с кем мне не предстоит. Поэтому вообще отстаньте от меня с вашим судом. Суд меня вообще не волнует».

Это была массовое представление людей об этом. И самое печальное, что когда мы говорим и Алексей говорит, что нам предстоит еще следующий шанс, нам предстоит еще одна ситуация, в которой России нужно будет выбирать свой путь… Ей снова предстоит выбирать свой путь в этих условиях, когда общество играет ключевую роль. Кажется, в России, если смотреть на реакцию его на войну, у меня такое впечатление, что никакого общества нет. Я вообще избегаю слова «общество» и слова «граждане» в отношении того, что есть сегодня в России. Я предпочитаю говорить «население». Вот население есть, а гражданского общества нет. А ему предстоит требовать этих реформ, требовать состязательности, требовать независимости суда, требовать защиты выборов, требовать люстрации, если она кому-то покажется правильной, требовать удаления от власти старых проворовавшихся и сдавшихся Путину администраторов. Общество должно потребовать этого, а не новый диктатор, который придет на это место. Нам предстоит очень много это обсуждать.

И я, кстати, хотел бы сказать еще одну вещь в целом по поводу этого манифеста. Это, конечно, потрясающий политический результат Алексея, которые загнан в карцер, где он провел последние 200 дней, который только что получил 19 лет по несправедливому, бессудному, бессовестному приговору, который сидит уже сейчас в одной из самых страшных колоний России, а будет сидеть, вероятно, в самой страшной, умудряется сделать так, что его голос — вот он. Что мы здесь сидим и обсуждаем его манифест. И не потому что это наш каприз, а потому что это действительно важнейшее политическое событие России сегодняшнего дня, это заявление. Ему удается это делать. Ему удается присутствовать, ему удается задавать тему этой дискуссии. Это, конечно, признак совершенно фантастического характера, мощи, таланта. Никто этого больше не может сегодня в России так, как это может делать он. И мы будем это обсуждать дальше, понимая, что из тюрьмы, не из тюрьмы, но это чрезвычайно важная вещь. Да, Сергей, как вы думаете?

С. АЛЕКСАШЕНКО: Да, Сергей. Знаешь как? Ты говоришь лучше меня, поэтому что я с тобой буду соревноваться в этом? Я в чем-то другом могу посоревноваться, но точно не в красоте слова. Я согласен. На самом деле я бы добавил только, что вот этот манифест — он же говорит о том, что, несмотря на тяжелейшие условия, Алексей думает и размышляет. Ведь нельзя строить планы на будущее, если ты не понимаешь точку, в которой ты находишься. Нельзя строить планы на будущее, если ты не понимаешь, почему предыдущая попытка не удалась. И в этом отношении, конечно, Алексей человек, который действительно гражданин с большой буквы. Это человек, который думает о России, который заботится о России, который хочет стране лучшего и анализирует предыдущий путь, предыдущие ошибки, предыдущие неудачи. Можно сказать только, что очень жаль, что эту дискуссию нельзя проводить с ним очно.

С. ПАРХОМЕНКО: Ну так люди стараются. Целое государство работает для того, чтобы эту дискуссию нельзя было проводить с ним очно. Вот 19 лет — это для этого, для того, чтобы он должен был вести эту дискуссию из клетки. И он из клетки ведет ее вот так. Что бы это было, если бы он вел ее не из клетки? Я думаю, что люди, которые его держат в заточении, это прекрасно понимают. Сергей, ну что, пошли туда, где моего красноречия точно не хватит, а ваш профессионализм будет играть главную роль. Давайте с самого примитивного вопроса, просто для того, чтобы от него оттолкнуться и дальше раскручивать всю эту экономическую скорлупу, о которой мне бы хотелось говорить во второй половине нашей программы. Доллар вплотную пришел к 100 рублям. Рубль, соответственно, пришел к 1 центру. Что это значит? Делается ли это осознанно? Вы ведь много раз говорили, что люди, которые управляют финансами в России, Центральным банком России, делают это очень мастеровито, делают это очень ловко и умудряются свою волю навязать. Это вот такая воля — опустить теперь рубль туда? Зачем им это нужно и куда это все дальше нас всех поведет, где дно у этой тенденции?

С. АЛЕКСАШЕНКО: Сергей, я бы к отметке 100 рублей за доллар относился спокойно. Есть 100, есть 99, есть 101. В конце концов, это не более чем круглая символическая цифра. Поэтому сам по себе этот рубеж — он, конечно, важен, значим, но не более того. Просто как такой эпизод на графике. А что касается, почему это происходит… Очень часто, когда меня спрашивают о политической линии Путина — неважно, к чему она относится, — я использую один и тот же тезис. У Путина очень хорошо получается разыгрывать тактические комбинации, где он очень часто выигрывает (если не сказать, почти всегда). Но каждая из его тактических комбинаций создает стратегические проблемы на будущее. То есть не бывает такого, чтобы какой-то его тактический выигрыш не создал проблему в будущем. Будь то ликвидация независимого суда, будь то ликвидация федерации, будь то национализация бизнеса, будь то национализация банковской системы, будь то Крым, будь то война с Украиной, будь то ликвидация политической конкуренции.

В общем, все, что Путин делает, каждый раз тактически что-то выигрывая и укрепляя свою власть, удерживаясь царем горы на вершине этой горки, на самом деле создает огромные стратегические проблемы. И то же самое произошло с экономикой. То же самое произошло с валютным рынком, с курсом рубля. Потому что главным фактором является война. Война заставляет российскую экономику как совокупность миллионов субъектов менять привычный образ жизни, менять привычный образ бизнеса, менять привычных контрагентов, партнеров по экспорту, по импорту, тех, кто организует логистические цепочки, перевозит товары туда-сюда. И все это заставляет дорожать бизнес. В экономике есть такое выражение «транзакционные издержки». То есть каждая отдельная операция становится дороже. Каждый раз тебе нужно везти не напрямую через Санкт-Петербург или через Польшу и Беларусь по автомобильной дороге, а в Санкт-Петербург по морю, а дальше по железной дороге, а ты начинаешь изобретать путь. То ли через Турцию, то ли через Казахстан, то ли вообще через Киргизию, то ли вокруг всего света на Дальний Восток, во Владивосток и оттуда поездом.

Короче говоря, у тебя бизнес становится дороже. У тебя бизнес становится менее эффективным. А раз у тебя экономика становится менее эффективной, то она показывает это в том числе и в медленных темпах роста. В том числе и в снижении количества товаров, которые могут быть конкурентоспособны на мировом рынке. В том числе и в снижении экспортной выручки. Не говоря уже о том, что есть санкции, ограничения, запреты. Я даже оставляю сейчас в стороне, что есть какое-то внешнее давление. То, что делается российским бизнесом из-за того, что Путин начал войну, делает экономику менее эффективной. Самым главным стало то, что, соответственно, западные санкции и так давят на российский экспорт, на основной — на нефть. Давят с точки зрения потолка цен, заставляют возить нефть не в ближние европейские страны, а в Индию и в Китай, где большое морское плечо. Но в дополнение ко всему Путин потребовал, чтобы экспортеры российские получали выручку не в традиционных конвертируемых валютах, в долларах и евро, а в дружественных валютах. А дружественные валюты — это юань, это турецкая лира, это арабские дирхамы. И опять мы попадаем на то, что каждый раз для бизнеса ты получил юани, тебе нужно оплачивать импорт у европейцев, а европейцам юани нафиг не нужны. Соответственно, ты начинаешь что-то терять. И в результате…

Я сделал расчеты — слава богу, Центральный банк опубликовал изменение валютной структуры платежей по экспорту и импорту. С конца прошлого года идет стремительный процесс, что количество долларов и евро, которые приходят за экспорт, по отношению к спросу со стороны импортеров резко падает. То есть в конце прошлого года на каждый доллар, который нужен был импортерам, было, не знаю, 2-2,5 доллара приходящей экспортной выручки в долларах и евро — в токсичных валютах, в свободно конвертируемых, в надежных. Как говорится, доллар и в Африке доллар, евро и в Африке евро. А сейчас это практически единица.

С. ПАРХОМЕНКО: То есть один к одному.

С. АЛЕКСАШЕНКО: Один к одному. То есть столько долларов и евро, сколько приходит за экспортную выручку — ровно столько нужно импортерам товаров и услуг. А дальше же есть проценты по долгам, дальше есть необходимость всяких дивидендов, прибылей, уход иностранных компаний, которые выводят свои активы, и так далее. То есть есть дополнительное давление. Возврат кредитов, в конце концов. Никто же больше российской экономики кредиты всерьез не хочет давать. И получается, что спрос на валюту растет, а предложение ее не увеличивается. И этот процесс… Да, надо добавить, что еще есть — не знаю, это даже не выстрел в ногу, это выстрел в голову, когда начиная с августа 2021 года, за полгода до войны, Путин дал команду «Газпрому» сокращать экспорт газа в Европу. То есть нужно быть таким совершенно гениальным стратегом, чтобы лишить компанию основного рынка сбыта своего товара. Экспорт газа в Европу давал «Газпрому» 3/4 выручки. То есть 3/4 денег, которые получал «Газпром», приходилось от экспорта в Европу. Но благодаря усилиям Путина, который сказал, что мы сейчас заморозим Европу, она расколется… Видимо, он уже имел в виду войну у себя в голове и еще рассчитывал, что политическое единство Европы нужно расколоть, нужно поднять там социальное недовольство. Вот давайте заморозим Европу.

В результате экспорт газа в Европу снизился в 3,5-4 раза. То есть вот это еще одна вишенка, я не знаю, груша на торте, дыня на торте, которую Путин положил сверху. Поэтому, в принципе, с точки зрения стратегического решения мы строим экономику, которая стремительно разворачивается от Европы в Азию. А тактически, как заявление, Путин объяснил, и все сказали: «Ну а что делать-то? Будем ездить на китайских машинах, будем одеваться в турецкую одежду». А выяснилось, что так не работает. Выяснилось, что по-прежнему России нужно большое количество товаров из тех стран, которые китайские юани и турецкие лиры принимать не хотят. Они хотят доллары и евро.

С. ПАРХОМЕНКО: Слушайте, Сергей, но может быть, все проще гораздо? Путина интересует кто, что внутри. Его жизнь и его смерть заключается в том яйце, которое состоит из отношения к происходящему людей, живущих в России. Пока они это терпят, или пока они не обращают на это внимание, или пока они удовлетворяются тем, что им за это платят, он жив и он сидит на своем месте. Ему надо больше рублей, чтобы расплачиваться с населением. Он много раз про это говорил совершенно откровенно. Помните его вот эти знаменитые пассы: на тот же доллар получаем больше рублей. Вот он получает больше рублей. И эти рубли он намеренно раздавать за мужей, сыновей и отцов, которых он уводит из дома, уводит их на бойню. Пока выясняется, что единственное, что работает, единственное, что способно удержать людей — это эти выплаты. Люди обменивают своих мужей на деньги. Мы это видим. Ему нужны эти деньги, рубли.

С. АЛЕКСАШЕНКО: Сергей, все правильно. Ты абсолютно четко сказал. Я просто как-то пропустил вторую часть твоего вопроса, что это выгодно Минфину, это выгодно бюджету. Действительно, это так. То есть — за сколько у нас получается? — за 7 месяцев, с января по конец июля, Минфин от девальвации рубля получил 2 триллиона рублей дополнительных в Фонд национального благосостояния, которые были успешно потрачены, и 1 триллион рублей — это прирост нефтегазовых доходов, изменений из-за курса рубля. Минфин, безусловно, стал бенефициаром этого, одним из самых важных, одним из самых крупных. Но я не могу сказать, что это было целью.

То есть я не могу сказать, что Центральный банк это делал специально или Путин придумал такую хитрую и гениальную схему. Это побочный продукт. И на самом деле про него никто не задумывался. Опять, я почему возвращаюсь все время к декабрю прошлого года? Потому что вот это движение началось в декабре. Еще в сентябре, в октябре, в ноябре, даже в декабре мы читаем заявления Путина, читаем заявления всех министров: мы устояли, мы выдержали, рубль самая крепкая валюта, мы со всеми трудностями справимся. То есть разговоры о том, что у нас на носу бюджетные трудности и что мы не знаем, откуда у нас будут доходы, что для этого нужно девальвировать рубль — у них мысли такой не было. У них действительно осенью прошлого года было ощущение, что они устояли. Что те гениальные решения Центрального банка сделать рубль неконвертируемым — это такой магический философский камень, который позволяет решить все проблемы экономики времен войны. Но действительно Минфин стал бенефициаром. Но я бы сказал так, что процесс на самом деле — курица и яйцо, что первично.

Ведь на самом деле с точки зрения разгона девальвации рубля, продолжения движения рубля в известном направлении, логика получалась следующая. С июля прошлого года Минфин начал резко наращивать оборонные расходы. В июле, когда Путин осознал, что блицкриг не удался, что он переходит к войне на истощение, к войне ресурсов, был отдан приказ резко увеличить гособоронзаказ. И уже в июле 600 миллиардов дополнительных рублей побежали на оборонные заводы. А дальше к концу года эти суммы начали нарастать. В сентябре объявлена мобилизация, объявлены 195 тысяч рублей минимум на каждого. Счет жертвам, погибшим и раненым солдатам, пошел уже на десятки тысяч. И это все стало накапливаться.

С. ПАРХОМЕНКО: 30 тысяч подтвержденных на сегодня.

Мы читаем сводки Росстата нынешние, мы читаем отчет Мишустина о деятельности правительства: у нас укрепляется потребительский спрос, доходы населения выросли. Ну конечно, выросли, ребята. Не знаю, Иван Сидоров из какого-нибудь села получал свои 25 тысяч рублей или 40 тысяч рублей и был самым богатым человеком в селе. А теперь он получает 240 тысяч рублей — ну конечно, он эти оставшиеся 200 тысяч отсылает в семью, которая эти деньги успешно тратит. Вот отсюда появляется спрос. А товаров экономика не производит. А ведь вся та статистика о том, что Россия превзошла уровень 1-го квартала прошлого года, преодолела все последствия кризиса — сегодня Росстат как раз опубликовал, — потому что пушки вместо масла.

С. ПАРХОМЕНКО: Это военная продукция, конечно.

С. АЛЕКСАШЕНКО: Конечно. Население хочет масла, а экономика производит пушки. Но за производство пушек тоже надо платить зарплату. И за производство металла, из которого делают пушки, тоже надо платить зарплату. И за добычу железной руды, из которой делают металл, из которого делают пушки, тоже надо платить зарплату. И снаряды, и все прочее. И перевозить солдат нужно туда-сюда — это железная дорога получает деньги. То есть и денег в экономике становится все больше и больше. Но если в Советском Союзе это все выливалось в дефицит, потому что цены были фиксированы, то сейчас это выливается в самый чувствительный элемент — это курс доллара. Дальше этот курс доллара трансформируется в инфляцию. Вопрос в том, с чего ты сейчас начал свою реплику — что Путин держится на доверии населения и на том, что население готово его терпеть. Все правильно. И вот вопрос, станет ли ускорение инфляции, не знаю, с 5% до 8% или до 10% таким мощным и таким чувствительным для населения, что оно скажет Путину «Уходи» — как-то мне кажется, что это еще не тот уровень.

С. ПАРХОМЕНКО: Нет, не станет.

С. АЛЕКСАШЕНКО: Не станет. Более того, я подозреваю, что даже если 15%… Как это — «и скажите Ильичу, нам и десять по плечу». Поэтому пока я не считаю, что экономические проблемы Путина, которые могут возникнуть на горизонте ближайших 1,5 лет, станут настолько сильными, что его власть закачается. Поэтому да, население готово терпеть. В принципе, население чувствует, что основная тяжесть этого удара санкций прошла. Есть люди богатые, люди, живущие в крупных городах, которые на себе санкционное давление ощущают. Они лишились чего-то привычного. Они лишились хороших автомобилей, они лишились возможности летать в те страны, куда они хотят, в отпуск. Но это же речь идет, я не знаю, о 5-8%. И то из них значительная часть — это те же самые чиновники, те же самые офицеры ФСБ, полицейские. Ничего не поделаешь. Поэтому основная часть населения говорит: «Ну да, нормально. Товары в магазинах есть». Самое главное, уже не надо говорить «лишь бы не было войны». Война — она где-то там далеко, она меня не касается. У меня муж под боком, у меня сын никуда не ушел. А то, что там какое-то Шебекино бомбят — ну а что такое Шебекино, где оно там? На Москву дрон упал? Да слава богу, да чтоб она вся, Москва, в тартарары провалилась.

С. ПАРХОМЕНКО: Сергей, тогда надо говорить про санкции. Тогда, если мы совершенно согласны на том, что эта инфляция не работает на конец войны, она не работает на то, чтобы поколебать этот путинский режим, тогда надо все-таки говорить о санкциях и об итогах действия этих санкций за эти 1,5 года. Первые полгода, даже больше, мы бесконечно разговаривали все о том, какие еще нужны санкции. Мне кажется, что мы пришли к тому моменту, когда все убедились в том, что санкций уже достаточно. Но теперь возникла другая проблема: как бы сделать так, чтобы эти санкции что-нибудь в действительности означали, чтобы они действительно работали? Потому что пушки, про которые мы говорили, которые производит сегодня российская экономика — она их все-таки производит не из железа. Хотя вы и упомянули, что надо это железо где-то производить, пушки современные и ракеты современные производятся не из железа, и не из дерева, и не из веревок, не из пеньки, а производятся из высокотехнологичных элементов. Это сплошная электроника, это микросхемы, это сложная механика — все то, чего российская экономика производить не может. А она производит. Существует ли шанс, что мир научится не только накладывать санкции, но и применять санкции, следить за тем, чтобы они работали? Следить за их обходом, следить за колоссальной индустрией посредников, которая на этом всем вырастает, следить за интересами тех стран, которые заинтересованы в этом посредничестве. Когда-нибудь это случится или на наших глазах произойдет крах всей этой санкционной культуры?

Ведь опять, речь же не идет о том, что Intel, который производит микросхемы, напрямую продает Чемезову. Да ничего подобного. Intel продает микросхемы в какую-нибудь, не знаю, Боливию или в Эквадор. Эквадор продает в Мали, Мали продает в Монголию, Монголия продает в Киргизию, Киргизия продает в Турцию, Турция продает в Россию. Но хочу сказать сразу, что это же не страны торгуют — это торгуют компании между собой. И поэтому можно сколько угодно обвинять президента Казахстана, президента Монголии, Эрдогана, еще кого-то в том, что вы там не смотрите. А почему они должны смотреть?

С. ПАРХОМЕНКО: Смотрите, с банками же существует это представление о том, что банк несет ответственность. Исходный банк должен знать конечного бенефициара. Во всяком случае, его заставляют. Он не всегда знает, он тоже мухлюет. Но ответственность эта существует. Почему, грубо говоря, никто не приходит в Intel и не говорит: «Intel, это вы заинтересованы в том, чтобы ваши микросхемы не нашли потом в «шахеде». Как хотите, что хотите делайте, но если мы найдем в «шахеде», мы придем к вам со штрафом и со всем остальным». Почему этого не происходит?

С. АЛЕКСАШЕНКО: Сергей, это хороший вопрос. Во-первых, количество введенных санкций по позициям, чего нельзя поставлять в Россию, очень большое. И никогда до этого не было практики контроля за этими товарами. Вот такого, что называется, каждую партию, отдельно взятую. В отношении Intel, наверное, это сделать можно. А если эти микросхемы продает китайская компания, что делать?

С. ПАРХОМЕНКО: Ее прикрывает Китай. Вот это ключевая история.

С. АЛЕКСАШЕНКО: Опять, что значит прикрывает? В Китае тоже есть бизнесмены…

С. ПАРХОМЕНКО: Прямо прикрывает. Отвечает на эти требования контроля: «Отвяжитесь от нашей компании. Я Китай и я не подлежу никакому контролю».

Вот скажите, если Европейский Союз запретил экспорт в Россию автомобили ценой свыше 30 тысяч евро, но их привозят через ту же самую Турцию, Казахстан или еще через кого-то, почему этот автомобиль, который оснащен компьютером, процессором, GPS и еще чего только там нет — почему, въезжая на территорию России, он не перестает работать, этот автомобиль? Вот эта проблема может быть решена. Потому что у автомобиля есть конкретный производитель. И сколько бы там ни было посредников, автомобили — их количество можно посчитать. Микросхемы производятся миллиардами штук.

С. ПАРХОМЕНКО: Мы вот с Христо Грозевом обсуждали. Роллс-ройсовский двигатель для «Аэробуса» — или для «Боинга», не помню, но, в общем, для большого лайнера, — в сборе привезли, как расследует нам, по-моему, «Проект медиа» и сообщает нам.

Очень быстро население сказало: «Нет, лучше подержанная иномарка, которой 10 лет, чем отечественный «Москвич» или «Жигули», не говоря уже о «Волге»». Собственно, вот эта часть технологической изоляции Россия обязательно будет работать. Просто мы не увидим этого эффекта в ближайшие 3 года. Даже статистики. Любой новый завод — там 1,5-2 года будешь проектировать, еще 2 года будешь строить, и только потом когда-то он начнет что-то производить. Ну или оттого, что «Новатэк» не запустит свою вторую очередь «Ямал СПГ» и не будет продавать больше сжиженного газа. Ну не будет. Но это же не означает, что в российской экономике что-то станет хуже. У нее снизятся темпы роста. Так это и есть эффект санкций. Но самое главное — последнее, наверное, что можно сказать по поводу санкций: когда любые санкции вводятся — неважно, на уровне стран, на уровне компаний, на уровне бизнеса, на уровне личных отношений, — ты еще очень хорошо должен понимать, что является твоей целью. Когда западные лидеры, вводя санкции против России, говорили о том, что мы хотим обрушить российскую экономику, чтобы она рухнула — это красивая фраза, но за ней ничего не стоит.

Когда они говорили о том, что мы хотим ввести такие санкции, чтобы Путин прекратил войну, это означает, что они не знают анекдот про то, что водка подорожала и что происходит дальше между сыном и папой. Нужно очень хорошо понимать, что санкции — это инструмент дипломатии. А дипломатия — это ты постоянно должен делать движения, реагировать на ситуацию. Здесь добавить, здесь убавить, здесь надавить, здесь отступить, здесь пойти на компромиссы. А когда ты просто ввел санкции, не знаю, 1,5 года назад и после этого ничего не делаешь, то через 1,5 года все про эти санкции забудут. Потому что ты очень правильно говоришь: инфорсмента, контроля за исполнением санкций нет. Ну да, нет. Потому что 1,5 года назад, когда их вводили, никто об этом не думал. Думали: «Мы введем санкции и сразу жизнь сама по себе наладится».

С. ПАРХОМЕНКО: Тут оно и рухнет.

С. АЛЕКСАШЕНКО: Все это стало выливаться в заработную плату. Все это стало выливаться в доходы населения. А население — для чего населению деньги? Даже не для того, чтобы копить на старость, не для того, чтобы копить, не знаю, на что-то еще — потратить. У нас 62% населения вообще никаких сбережений не имеют. То есть живут с колес, от зарплаты до получки, от аванса до зарплаты. И естественно, когда людям приходят деньги, они начинают их тратить. Мы читаем сводки Росстата нынешние, мы читаем отчет Мишустина о деятельности правительства: у нас укрепляется потребительский спрос, доходы населения выросли. Ну конечно, выросли, ребята. Не знаю, Иван Сидоров из какого-нибудь села получал свои 25 тысяч рублей или 40 тысяч рублей и был самым богатым человеком в селе. А теперь он получает 240 тысяч рублей — ну конечно, он эти оставшиеся 200 тысяч отсылает в семью, которая эти деньги успешно тратит. Вот отсюда появляется спрос. А товаров экономика не производит. А ведь вся та статистика о том, что Россия превзошла уровень 1-го квартала прошлого года, преодолела все последствия кризиса — сегодня Росстат как раз опубликовал, — потому что пушки вместо масла.

С. ПАРХОМЕНКО: Это военная продукция, конечно.

С. ПАРХОМЕНКО: Нет, не станет.

С. АЛЕКСАШЕНКО: Сергей, я бы не стал говорить о том, что произойдет крах санкционной культуры. Ведь Россия — это самая крупная экономика, которая подверглась санкциям. Такого натурного эксперимента еще никто не проводил. То есть и Южная Африка, и Иран, и Венесуэла, и Куба — все-таки это все другие страны с гораздо более примитивной экономикой, у которых гораздо проще ограничивать потоки на вход и на выход. Хотя нужно справедливости ради сказать, что тот же самый Иран, несмотря на всевозможные санкции, экспортирует свою нефть. Он закупает электронику — ту же самую, которая стоит в «шахедах». Там же когда «шахеды» упавшие разбирают, там находят американскую электронику. Значит, если Иран, или Россия, Чемезов, «Ростех» — не знаю, кто там у нас закупает всю эту электронику, — готов заплатить в 5 раз дороже за все эти микросхемы, неужели не удастся их купить? Ведь опять, речь же не идет о том, что Intel, который производит микросхемы, напрямую продает Чемезову. Да ничего подобного. Intel продает микросхемы в какую-нибудь, не знаю, Боливию или в Эквадор. Эквадор продает в Мали, Мали продает в Монголию, Монголия продает в Киргизию, Киргизия продает в Турцию, Турция продает в Россию. Но хочу сказать сразу, что это же не страны торгуют — это торгуют компании между собой. И поэтому можно сколько угодно обвинять президента Казахстана, президента Монголии, Эрдогана, еще кого-то в том, что вы там не смотрите. А почему они должны смотреть?

С. ПАРХОМЕНКО: Ее прикрывает Китай. Вот это ключевая история.

С. АЛЕКСАШЕНКО: Опять, что значит прикрывает? В Китае тоже есть бизнесмены…

С. АЛЕКСАШЕНКО: Нет, Китай говорит: «А мы не присоединяемся к режиму санкций. Мы, великий Китай. Нас столько в последние 300 лет ущемляли как самостоятельное государство, что мы понимаем, что мы не хотим вмешиваться. Мы не хотим своими мерами внешней политики давить на другие страны». Это означает, что Путин добился своего и создал альянс с Китаем против Америки. Что Китаю выгоднее быть противником Америки сегодня, идеологическим, и не присоединяться. Почему? Дальше мы сейчас уйдем с тобой в плоскость американо-китайских отношений, ошибку Обамы и президента Буша, когда они пускали Китай в ВТО под обещания, которые Китай не выполнил, ну и так далее. Сейчас, как Алексей Навальный, напишем манифест Пархоменко-Алексашенко про китайское направление американской политики и про все ошибки, начиная с царя Гороха. Но опять, это же уже история. Мы приехали сюда. Мы сегодня поменять не можем. Ты очень правильно сказал, что сегодня санкций новых уже вводить не надо — нужно сделать так, чтобы работали действующие. И я все время говорю: «О’кей, ребята, нельзя съесть слона целиком. Слона можно съесть по частям». Вот скажите, если Европейский Союз запретил экспорт в Россию автомобили ценой свыше 30 тысяч евро, но их привозят через ту же самую Турцию, Казахстан или еще через кого-то, почему этот автомобиль, который оснащен компьютером, процессором, GPS и еще чего только там нет — почему, въезжая на территорию России, он не перестает работать, этот автомобиль? Вот эта проблема может быть решена. Потому что у автомобиля есть конкретный производитель. И сколько бы там ни было посредников, автомобили — их количество можно посчитать. Микросхемы производятся миллиардами штук.

С. АЛЕКСАШЕНКО: Но Сергей, сейчас, чтобы завершить ответ на твой вопрос. Я не хочу сказать, что санкционная политика не работает. Потому что все-таки если мы разложим санкционную политику на составные части, то первый удар был финансовые санкции, который покачал российскую финансовую систему. Соответственно, сейчас мы видим: вторая волна финансовых санкций пришла. Эффект всего того, что было сделано 1,5 года назад — вот сейчас как бы афтершок такой пришел. Дальше мы понимаем: хорошо, для России закрыт доступ ко всем технологиям. То есть от того, что в России не будет построен какой-то новый технологический завод, не знаю, по производству новых макароносверлильных аппаратов, в принципе, в ближайшие 5 лет этого никто не почувствует. Но когда через 5 лет старые макароносверлильные аппараты сломаются и нужно будет ставить новые, в этот момент выяснится: опа, а их же нет. То есть есть вот такой растянутый во времени технологический эффект, который мы с тобой хорошо знаем по Советскому Союзу. Советский Союз, который жил в абсолютно изолированной технологической системе, производил автомобили, цветные телевизоры, холодильники, пылесосы, кассетные магнитофоны, но у них только название было такое же, как у японских, американских, французских, голландских и так далее. А по потребительским свойствам — небо и земля. И когда Советский Союз рассыпался, ничего из того, что производила советская экономика под названием телевизора, пылесоса, магнитофона и так далее, населению было не нужно. Очень быстро население сказало: «Нет, лучше подержанная иномарка, которой 10 лет, чем отечественный «Москвич» или «Жигули», не говоря уже о «Волге»». Собственно, вот эта часть технологической изоляции Россия обязательно будет работать. Просто мы не увидим этого эффекта в ближайшие 3 года. Даже статистики. Любой новый завод — там 1,5-2 года будешь проектировать, еще 2 года будешь строить, и только потом когда-то он начнет что-то производить. Ну или оттого, что «Новатэк» не запустит свою вторую очередь «Ямал СПГ» и не будет продавать больше сжиженного газа. Ну не будет. Но это же не означает, что в российской экономике что-то станет хуже. У нее снизятся темпы роста. Так это и есть эффект санкций.

Но самое главное — последнее, наверное, что можно сказать по поводу санкций: когда любые санкции вводятся — неважно, на уровне стран, на уровне компаний, на уровне бизнеса, на уровне личных отношений, — ты еще очень хорошо должен понимать, что является твоей целью. Когда западные лидеры, вводя санкции против России, говорили о том, что мы хотим обрушить российскую экономику, чтобы она рухнула — это красивая фраза, но за ней ничего не стоит. Когда они говорили о том, что мы хотим ввести такие санкции, чтобы Путин прекратил войну, это означает, что они не знают анекдот про то, что водка подорожала и что происходит дальше между сыном и папой. Нужно очень хорошо понимать, что санкции — это инструмент дипломатии. А дипломатия — это ты постоянно должен делать движения, реагировать на ситуацию. Здесь добавить, здесь убавить, здесь надавить, здесь отступить, здесь пойти на компромиссы. А когда ты просто ввел санкции, не знаю, 1,5 года назад и после этого ничего не делаешь, то через 1,5 года все про эти санкции забудут. Потому что ты очень правильно говоришь: инфорсмента, контроля за исполнением санкций нет. Ну да, нет. Потому что 1,5 года назад, когда их вводили, никто об этом не думал. Думали: «Мы введем санкции и сразу жизнь сама по себе наладится».

С. ПАРХОМЕНКО: Тут оно и рухнет.

С. АЛЕКСАШЕНКО: Да, тут оно само по себе и рухнет. А оказалось, что не рухнет.

С. ПАРХОМЕНКО: Есть еще один фасон санкций, о котором мы, конечно, обязаны разговаривать. Это санкции человеческие, санкции против людей. Особенно сегодня, когда вот важнейшее событие, которое обсуждают все российские медиа — это то, что руководство «Альфа-Групп» (Фридман, Авен, Хан) и, между прочим, еще и целый Союз промышленников и предпринимателей попали в самый тяжелый американский санкционный список. Грубо говоря, ни одной американской компании, ни одному американскому человеку не разрешено теперь, грубо говоря, подавать им руку и иметь с ними какие бы то ни было отношения. Это к чему? Помимо, так сказать, морального удовлетворения, которое, может быть, получают те, кто хотели наказать конкретного Авена, конкретного Фридмана, конкретного Хана и конкретный РСПП со всеми, кто там у них сидят внутри, это имеет какой-то практический эффект? Говорим мы 1,5 года спустя. В начале войны мы были уверены, что да, имеет. Я сам говорил, что чрезвычайно важно этих людей всех построить и засунуть, от Путина оторвать. Что оказалось? Оказалось, что у Путина от этого только больше денег, потому что они все жмутся к Путину со всем тем, что им удается сохранить. Каковы уроки этих 1,5 лет по этой части, персональной?

С. АЛЕКСАШЕНКО: Сергей, сейчас сначала, наверное, общий ответ. Я считаю, что политика персональных санкций, которую проводил Запад, была непродуманной. В этом отношении Запад пошел по пути, который продвигает и пропагандирует команда Алексея Навального, ФБК — вот этот «список 6 тысяч», «список 7 тысяч», — считая, что важно количество, а не качество. В моем понимании то, что 2,5 тысяч россиян попали под санкции США и Евросоюза — это вообще ни о чем, потому что 80% из них не имеют никаких активов на Западе и, в общем, в гробу видали Европу и Америку, не хотят туда ездить и тем более не собираются. Но при этом там есть интересные персонажи типа одних из крупнейших олигархов группы «Альфа»; тот же самый, условно говоря, Добродеев, который архитектор российской пропагандистской машины, главный конструктор пропагандистской машины, механик, там есть тот же самый Евтушенков, который активно работает с Чемезовым на производстве всех электронных компонентов для российской оборонки, которые по каким-то, не знаю, принципам, позициям не попали под санкции. Здесь я не могу объяснить. Я могу только предположить, что, с одной стороны, очевидно, что у всех этих людей есть хорошие юристы и лоббисты. Потому что введение санкций, тем более персональных санкций — это такой бюрократический процесс, что в Евросоюзе, что тем более в Америке. И если у тебя есть хорошие лоббисты, которые лоббируют против введения санкций, объясняя, что это неправильно, то у них всегда есть шанс на успех. И это зависит, что называется, от лоббистского ресурса. Дальше есть другой подход, который очень активно пропагандируется американской бюрократией, которая говорит: «Слушай, мы же не можем ввести все санкции сразу. Ты же сам говоришь, что санкции — это инструмент дипломатии. У нас всегда должен остаться второй, третий, четвертый, пятый, десятый, двадцать пятый ход. Поэтому мы сегодня ввели, условно говоря, на Вексельберга, вчера мы ввели на Потанина, а сегодня мы ввели на Авена. А послезавтра мы введем на Евтушенкова». Есть и такая логика.

Но надо сказать, что цена выхода, вопрос, что нужно сделать российским олигархам для того, чтобы выйти из-под санкций — это как раз ключевой вопрос, на который Запад не дает ответа. Условно говоря, мы понимаем потери. Условно говоря, Фридман, Авен и вся компания, группа «Альфа» — у них в России остался «Альфа-банк», у них в России остался актив под названием «Пятерочка» и «Перекресток». Большие активы, которые стоят миллиарды долларов. Значит, если они сейчас идут по пути Воложа и делают жесткие антивоенные заявления, значит, они теряют свои активы. Им есть что терять. Вопрос: как только они сделают эти заявления, им что-то на Западе дадут? Те санкции, которые есть сегодня…

С. ПАРХОМЕНКО: Или наоборот, их от чего-то отпустят?

С. АЛЕКСАШЕНКО: Да. А выясняется, что западная бюрократическая мысль не работает в этом направлении. Позиция следующая: вопрос о снятии персональных санкций мы будем обсуждать только после окончания войны. Все. Значит, в результате у всех этих людей, у которых есть бизнесы в России, у них есть что терять, совершенно ничего не получается. То есть вот он уже под санкциями — неважно, какую позицию он занимал: говорил, не говорил. Вот есть, не знаю, 150 российских олигархов, бизнесменов, миллиардеров или мультимиллионеров, которые попали под санкции. У них у всех есть работающие активы в России. То есть что терять, мы хорошо понимаем. Стоит только ему сделать заявление, и мы понимаем, что он потеряет. Вопрос: как только он сделает заявление, с него Евросоюз санкции снимет или с него Америка санкции с ними? Ответ: нет, конечно, не снимет. Мы это хорошо понимаем.

Он говорит: «А тогда что мне дергаться-то? Тогда я сейчас залягу, буду молчать. Как только от меня что-то потребуют сказать в поддержку войны, я промычу такое нечленораздельное, что меня ни один телередактор не пропустит в эфир. А еще с матерщиной выражусь, потому что без нее я говорить не могу». Вот и все. Это абсолютно прагматическая позиция. Это люди. Они не идеальные, у них есть свои плюсы и минусы, но они борются за выживание. Они смотрят в будущее: да, война закончится и после войны будем разбираться. Если от нас после войны что-то потребуется, значит, будем договариваться. А сейчас понятно, что терять, и совершенно непонятно, что получать.

С. ПАРХОМЕНКО: Несколько тем, которые, может быть, кажутся локальными на этом общем фоне. Мы говорим о каких-то очень общих вещах, мне кажется, очень важных, принципиальных, и я очень рад, что разговор повернулся именно так, но есть кое-какие вещи отдельные, хотя иногда очень здоровенные. Здоровенная сумма в 300 миллиардов российских золотовалютных резервов. Было в свое время большое событие: впервые в истории огромная часть золотовалютного резерва заблокирована у агрессора и злодея. Агрессору и злодею больше этого не видать, и теперь эти деньги будут обращены на добрые дела. Продвинулись ли — чуть не сказал «мы». Мы нет, но мир — продвинулся ли мир хоть на сантиметр в понимании того, как обойтись с этими деньгами, как употребить их на добрые дела? Как пустить их, не знаю, на компенсацию для начала по уже законченному процессу «Боинге» МН17, по которому родственники погибших должны получить компенсацию. Они получат ее из этих 300 миллиардов российских золотовалютных денег или мир не движется ни на шаг в этом направлении?

С. АЛЕКСАШЕНКО: Сергей, чтобы быть точным, насколько я понимаю, по делу о малайзийском «Боинге» там нет решения гражданского суда о сумме компенсации. Там есть обвинения в убийстве.

С. ПАРХОМЕНКО: Еще нет, согласен, я забежал вперед. Но точно будет.

С. АЛЕКСАШЕНКО: Поэтому давай мы эту тему снимем. Продвинулся ли мир? Цивилизованный мир договорился двигаться в эту сторону. Но двигаться получается медленно, потому что есть такое священное право собственности. Лишить собственности можно на основании суда. И пока ни в одной стране мира из тех, что ввели санкции, где заморожены российские активы, нет законодательного акта, который позволяет конфисковать активы Центрального банка. Это может нравиться, это может не нравиться. Куча людей сейчас нам комментарии напишут: «Да примите такой закон!».

С. ПАРХОМЕНКО: Но есть ли понимание, что этот способ искать… Я понимаю, что его нет.

С. АЛЕКСАШЕНКО: Сергей, еще раз: мир договорился двигаться. Значит, первое. Если у России не будет этих 300 миллиардов никогда в жизни, вот вообще никогда в жизни — неважно, замороженные они, отобранные, — то в жизни России ничего не изменится. Какой бы путь Россия ни выбрала. Даже если Россия потеряет все эти деньги тем или иным способом, это будут убытки у Центрального банка, которые на протяжении десятков лет будут компенсироваться из его прибыли. С точки зрения жизни в стране это ни на что не повлияет. Поэтому мой прогноз, что решение вопроса о 300 миллиардах — это будет одно из условий большого переговорного процесса по окончании войны, где будет и какое-то урегулирование отношений между Россией и Украиной, и вопрос границы, и вопрос компенсации, и вопрос какого-то снятия санкций, и доступа к технологиям, и размораживания Swift. То есть я думаю, что Россию будут дожимать на то, что бы она сама добровольно согласилась отдать эти деньги. Я не верю в то, что… Опять, США это проще, США — это страна. А Евросоюз — это не страна. Это должен быть отдельный закон во Франции, отдельный в Германии, отдельный в Италии и так далее по списку. Каждая отдельная страна, где есть активы Центрального банка, должна принять свой соответствующий закон. Во-первых, еще никто такого закона не написал. Ни в одной стране нет такого закона. А во-вторых, его должны принять в каждой отдельно взятой стране. Я не верю. Я считаю, что выход из этой ситуации будет искаться следующим образом. Новое правительство России, которое появится после ухода Путина, для того, чтобы закончить гибридную войну с Западом, согласится отдать эти деньги.

С. ПАРХОМЕНКО: Есть еще такое, я бы сказал, символическое дело, о котором тоже часто вспоминают и совершенно непонятно, куда его приткнуть. Это дело о 50 миллиардов «ЮКОСа», о котором тоже заговорили в первый момент, когда произошел этот арест активов Центрального банка: «О, вот теперь-то наконец из этого «ЮКОСу» и выплатят». Но что-то, по-моему, мы к этому не приблизились.

С. АЛЕКСАШЕНКО: Точно не приблизились, потому что акционеры «ЮКОСа» выиграли у Российской Федерации, а 300 миллиардов — это деньги Центрального банка. Центральный банк не отвечает по обязательствам Российской Федерации, а Российская Федерация не отвечает по обязательствам Центрального банка. Вот такая юридическая конструкция. Нам это может не нравится, но это жизнь. И вот Центральный банк Российской Федерации не будет отвечать по обязательствам России. Наверное, можно придумать какую-нибудь финансовую схему, еще что-то такое, но просто тупо в лоб с решением суда, что есть чек на 50 миллиардов, прийти и забрать активы Центрального банка — это не получится.

С. ПАРХОМЕНКО: И мир готов принимать во внимание это обстоятельство, что один не отвечает за другого, а тот не отвечает за этого, в отношении страны, которая признана агрессором, во главе которой человек, который признан преступником, на которого выдан ордер о его аресте. Тем не менее, как-то все эти понимания, все эти обвинения, все эти квалификации — все это в одной куче, а уважение законов о собственности и взаимоотношений между Центральным банком и правительством в другой куче. И это уважает и Европа, и Соединенные Штаты. Как так получается?

С. АЛЕКСАШЕНКО: Ну да, потому что частная собственность касается не только России или российского Центрального банка — она касается каждого гражданина Европы. Это вопрос закона. Частная собственность — она частная собственность. Она не может делиться: у вас одна, у нас другая, по отношению к нерезидентам одно, к резидентам другое, к России одно, не к России третье. Будет ли международный суд над Россией, в результате которого Россия будет признана страной-агрессором решением международного суда? Ну послушай, мы сейчас можем написать сколько угодно, но никакого Нюрнбергского трибунала не будет, потому что не будет капитуляции. Нюрнбергский трибунал — это результат капитуляции Германии. И кстати, под Нюрнбергский трибунал был написан статус этого суда, было принято решение странами-победительницами о создании этого суда, был прописан его регламент, статус, устав. И он функционировал на основании этого решения стран-победительниц, которое было фактически на уровне международного закона. Сейчас даже разговоров об этом не идет. Потому что никто не может представить себе. То есть все можно представить, любой сценарий окончания войны, кроме того, что Россия потерпит военное поражение, а жовто-блакитный флаг будет висеть на Спасской башне Кремля или над Сенатским корпусом.

С. ПАРХОМЕНКО: Понятно. Ну что, Сергей, спасибо огромное! Я обещал вас выпустить из этого эфира…

С. АЛЕКСАШЕНКО: Выгнать отсюда.

С. ПАРХОМЕНКО: Да, выпустить из этого эфира в 10:10 по Москве, потому что мой коллега и добрый друг Александр Плющев ждет вас на своем стриме, и мы, конечно, не должны его подвести, не должны подвести тех слушателей и зрителей, которые ждут вас там. Сергей, спасибо огромное! Мы будем продолжать эти разговоры, потому что, к сожалению, война завтра не кончится и санкции не кончатся, и обсуждать про российскую экономику с кем-нибудь, кто в ней что-нибудь понимает, по-прежнему нужно. А это как раз вы. Спасибо большое, Сергей! Большой привет Плющеву и снова жду вас вскоре здесь, в моем эфире. Счастливо!

С. АЛЕКСАШЕНКО: Сергей, спасибо большое за интересный разговор. Как всегда, это была беседа друзей, это не был монолог.

С. ПАРХОМЕНКО: Я надеюсь.

С. АЛЕКСАШЕНКО: И я очень рад этому. Все, пока!

С. ПАРХОМЕНКО: Счастливо! Плющеву привет.

С. АЛЕКСАШЕНКО: Обязательно.

С. ПАРХОМЕНКО: Ну вот, а я останусь один в этом эфире. Сейчас Сергей нажмет на кнопочку и выключится… О, уже произошло, уже выключился. Давайте я посмотрю в оставшиеся минут 10, о чем мы не поговорили. Я смотрю на вопросы, которые собрал для меня мой коллега Кирилл, который мне помогает смотреть в чат. Об американской помощи вопрос, который задает Микола: «Президент Байден сформулировал свою позицию по объему финансовой помощи Украине в следующем финансовом году — 24 миллиарда, из которых 13,1 пойдет на военную помощь Украине. Маловато будет». Знаете, это взгляд человека, который не понимает смысла слова «помощь» в данном случае. Дело в том, что абсолютно невозможно относиться к этому как к деньгам, которые если кто-то решил, что нужно их выделить на помощь Украине, после этого эти деньги складывают в мешок и отправляют, собственно, Украине. Потому что деньгами воевать нельзя. Деньги, конечно, на войне очень нужны, но нужны не они сами, а то, что можно получить за эти деньги. И вот тут выясняется, что стоимость самой процедуры, самой инфраструктуры этой помощи в свою очередь стоит довольно существенных денег.

Есть очень красноречивые графики того, как расходовалась и куда в итоге отправилась американская помощь, уже выделенная на протяжении, собственно, вот этих 1,5 лет войны. Понятно, что часть этих денег идет на заказы, на производство. Бессмысленно здесь говорить: «Ну да, конечно, они помогают Украине, потому что они хотят подкармливать свой военно-промышленный комплекс». А вы хотели бы, чтобы они чей военно-промышленный комплекс употребляли на то, чтобы произвести все то, что нужно для этой помощи? Как вы себе это представляете? Ради того, чтобы вам сделать приятно, ради того, чтобы вы не имели этого упрека в своем запасе, нужно отвезти в Украину мешок денег, который куда отправится с этими деньгами? Так что часть денег идет на заказы, часть денег идет на наблюдение за тем, как эти заказы исполняются, как эта техника разрабатывается, как эта техника хранится, как ее перевозят и так далее.

Часть денег неизбежно идет на помощь странам, которые являются вторичными, косвенными пострадавшими от этого конфликта, от этой войны. И надо сказать, что часть денег, выделенных на помощь Украине в течение предыдущего года с лишним, отправились, вы будете смеяться, в Африку, потому что они отправились на поддержку тех стран, которые остались без продовольствия в результате агрессии России в Украине. Эти страны тоже должны быть поддержаны. Это, так сказать, косвенные последствия этой войны. Часть идет на создание военной инфраструктуры в Европе, в том числе американской.

Мы сейчас говорим с вами об американских деньгах, об американской инфраструктуре — разведывательной инфраструктуре, инфраструктуре наблюдения. Вы знаете, какую роль на самом деле на этой войне играют разведывательные данные, которые украинская армия получает от своих союзников. Вы думаете, эти данные ничего не стоят? Вы думаете, что эти данные образуются как-то сами собой, из каких-то других ранее ассигнованных денег? Ничего подобного. Никто никогда, что называется, не нанимался с такой подробностью следить за каждым самолетом, за каждым снарядом, который пролетает над территорией Украины. Эту инфраструктуру сбора и анализа этой информации нужно создавать, и на это тоже идут эти деньги — на то, чтобы Украина потом могла получать эту информацию. Некоторой информации, надо заметить, Украина получать бы не хотела и с удовольствием обошлась бы без нее.

Например, не хотела бы того, что имеет место сегодня: работает система, которая следит за каждым украинским выстрелом, за каждым украинским запуском из тех систем дальнобойного огня, артиллерийских и ракетных, которые Запад, НАТО поставляет в Украину. Все эти «хаймарсы», все эти Storm Shadow и так далее — за ними за всеми, за каждым запуском НАТО смотрит. НАТО контролирует и эти цели, и эти запуски, и наведение, и исполнение. И это стоит денег. То есть те самые деньги, которые, казалось бы, идут на поддержку Украины, в том числе — да, это парадокс сегодняшнего дня, — идут на то, что другие назовут сдерживанием Украины, на то, чтобы Украина не использовала эти дальнобойные системы за пределами своей территории.

Слава богу, что Украине удалось отстоять свое право использовать это в Крыму и в отношении территорий, которые ей принадлежат по закону и которые незаконно оккупированы российским агрессором. Но этим дело и ограничивается. Все, что летит в Россию, все, что в виде беспилотников и в виде артиллерийских зарядов летит непосредственно на российскую территорию — это не это вооружение. Потому что существует подробнейшая система надзора, подробнейшая система просмотра. Более того, когда мы говорим — вспомните, у нас сейчас шла речь об этом с Сергеем — о том, что, вполне вероятно, придется союзникам Украины применять против России, так сказать, нетривиальные системы воздействия, а именно, например, системы контроля за теми товарами, которые вопреки санкциям поступают в Россию.

Автомобиль — о чем Сергей говорил, — начиненный разнообразной электронной начинкой. Смартфон, который лежит в кармане у каждого российского военного, у каждого российского депутата, у каждого российского фсбшника, у каждого российского чиновника Администрации президента. Лежит у него в кармане или iPhone, или телефон, работающий на системе Android. И этот телефон однажды должен будет превратиться в кирпич. За это сегодня, собственно, идет борьба. Это сегодня обсуждается и рано или поздно это будет доведено до исполнения — такого рода воздействие на российскую политическую и военную машину. Это будет стоить денег, и больших денег. И вполне возможно, что уже эти деньги зашиты в эти миллиарды, о которых мы говорим сегодня и по поводу которых вы, Микола, горюете, что они не достанутся Украине. Они достанутся — вот таким косвенным образом.

Вот мой ответ на этот вопрос. Ну, перспектива получения выплат из арестованных активов эмигрантами, вынужденно покинувшими Россию, через Европейский суд — мы про это говорили сейчас с Сергеем Алексашенко. Он считает, что перспектив этих не существует до окончания войны. Что это будет частью пакета тех условий, которые будут обсуждаться для окончания войны: собственно, на что пойдут деньги, которые агрессор (я очень надеюсь, что мы с вами доживем до этого) должен будет выплатить за свои злодеяния. И это будут не только деньги, которые будут направлены на то, чтобы отстроить разрушенные дома, восстановить обрушенные мосты, на то, чтобы привести в порядок выведенную из оборота сельскохозяйственную территорию.

Вот на самом деле что превращается в суперпроблему украинскую, и это то, о чем специалисты говорят со все большей и большей уже даже не тревогой и не беспокойством, а говорят как о катастрофе: Украина засеяна минами на тысячи и тысячи квадратных километров. И эти мины сами не рассосутся, они сами никуда не денутся. Мы это знаем по африканским войнам гораздо меньшего масштаба, когда нужно было создавать, а потом нанимать компании, которые занимались разминированием в тех местах, где мины применялись в массовых количествах. Они остаются там десятилетиями. А теперь, кстати, когда речь пошла об использовании кассетных боеприпасов, эта проблема становится еще более сложной, потому что неразорвавшиеся, несработавшие элементы кассетных боеприпасов — это тоже, по существу, мины, которыми заминированы огромные территории.

Вот на это нужно будет направить деньги, полученные от агрессора — может, даже большую часть этих денег. Так что каждый лишний день войны приносит все новое и новое понимание того, во что эта война обходится и во что она будет обходиться дальше, когда она, казалось бы, уже закончится. «Кто читал пост Ходорковского (это возвращение к теме Навального), почему он обвинил Навального во вранье?». Я не читал пост Ходорковского, но я подозреваю, что Ходорковскому должно быть особенно обидно слышать тот пассаж Навального, где он вспоминает о том, как Ходорковский поддержал мятеж Пригожина. И здесь я, пожалуй, с Навальным солидарен. Я считаю, что действительно не нужно было этого делать. Это было опрометчивое заявление, сделанное, так сказать, на взводе, на нервной почве в значительной мере. Я, честно говоря, не ожидал от Михаила Борисовича такого. Мне он всегда казался человеком гораздо более хладнокровным и сдержанным. Нет, мы не должны радоваться поступкам кровавого убийцы, мятежника во главе банды наемников.

Как бы нам ни хотелось избавиться от этого диктатора, как бы мы ни ненавидели этот фараонов режим, нужно отдавать себе отчет, что свержение его такими силами, таким методом и такой ценой не принесет никому никакого облегчения. И возвращаясь к тому, о чем говорил Навальный, это не даст России того второго шанса, которого мы все хотим и на который мы все надеемся, что он окажется более успешным, чем первый шанс — превратиться в демократическое государство, разумное, построенное для того, чтобы люди внутри него были счастливы и жили в безопасности. Нет, человек типа Пригожина или, не знаю, какая-нибудь банда каких-нибудь национально окрашенных, я бы сказал, республиканских гвардейцев не приблизит нас к этому. Она просто создаст некоторый промежуточный период, на протяжении которого Россия погрузится в хаос и безумие, которое будет ничем не лучше, ничем не легче и ничем не человечнее, чем тот хаос и безумие, которое несет нам Путин и его война. Это я не к тому, что «лучше Путин, чем…».

Путин не может быть лучше чего-нибудь ни при каких обстоятельствах. Но нужно понимать, что то, что мы должны с вами считать возможным, допустимым для замены его, не должно само по себе нести смерть и разрушение, как в случае с Пригожиным или как в случае с разными другими людьми, которые с завистью посматривают сегодня на этот поступок Пригожина и думают о том, что ведь на самом деле это было не так и сложно, можно было бы как-нибудь и попробовать. Ну что же, закончим на этом. Мы с вами 1 час 20 в эфире. Спасибо большое! Был отличный гость, по-моему, и очень полезные темы. Это ровно тот человек, с которым нужно эти темы обсуждать. У меня есть следующий гость, которого я сговорил. Всякое, конечно, может случиться, но я очень надеюсь, что наша договоренность останется в силе. Следующий гость на следующую пятницу — это блистательный военный эксперт Майкл Кофман, он же Михаил. Человек, который много времени провел в Украине, человек, который потрясающе… Тут говорят, что на мне сидит таракан. Какой же это таракан? Это мотылек. Нет, это кузнечик. Тараканов не держим. Это кузнечик зелененький, вот он упрыгал с меня. Все в порядке, все хорошо. Я просто сейчас в такой местности, где этих зелененьких кузнечиков полно.

Так вот, Майкл Кофман. Пожалуйста, не пропустите, он стоит того. Он время от времени появляется у разных моих друзей и коллег с разными комментариями. В том числе, кстати, у Плющева был некоторое время тому назад. Тем не менее, очень есть о чем с ним поговорить. Это один из самых уважаемых, самых знающих, самых взвешенных военных экспертов. И мы обязательно, я надеюсь, ровно в этот раз будем с вами иметь его здесь в эфире. Что касается остального, я вижу 1,5 тысячи лайков. Это мало, дорогие друзья. Пожалуйста, добавьте их, это очень полезная вещь. Я не знаю пока, сколько вас добавилось в подписку, но мне бы очень хотелось верить, что мы с вами добьем до 100 тысяч на этой неделе и отметим вместе с Майклом Кофманом на следующей неделе. Ну и обратите внимание, что есть всякие возможности поддержки. Есть, кстати, суперчат. Вы зря этим не пользуетесь. Одна кнопка и все готово. Вот суперчат — посмотрите, в правом нижнем углу есть такой значок. 700 подписок до 100 тысяч.

Есть надежда, что за неделю преодолеем эти 700 подписок. Суперчат, тем не менее, не отменяется. Пожалуйста, воспользуйтесь им. Полезная вещь. Я буду очень рад, если вы поддержите. «В РФ ничего не работает». Отчего же? В РФ работает то, что написано в описании этого стрима. Загляните туда, там есть возможности помочь этому стриму и моей работе, в том числе и если вы находитесь внутри Российской Федерации, пользуетесь карточками российских банков и так далее. Так что работает, неправда. Попробуйте.

Не только пенитенциарная система, как мне подсказывают, работает, но работает и система донейтов, которой вы можете воспользоваться. Спасибо большое за то, что были со мной на протяжении этого часа и почти уже 24 минут. Счастливо, до будущей среды в «Особом мнении», а потом до будущей пятницы здесь, в традиционном стриме «Суть событий» на моем youtube-канале. Счастливо, пока, берегите себя и будьте здоровы!