«Самый настоящий детектив»: Эпизод 3. Дело о глазных каплях
История о том, как сложно собрать доказательства, когда то, от чего ты отталкиваешься — это показания ребенка. А ещё — о том, как тикают и утекают часы исковой давности. И о том, как борьба за родных приводит к новому высшему образованию…
Слушайте следующий выпуск уже через неделю на любой удобной вам подкаст-платформе, мы есть в Apple Podcasts, Spotify, Youtube и Youtube Music, а также на Яндекс Музыке. Если вам понравился подкаст, поставьте ему оценку и напишите отзыв — это правда помогает в продвижении.
22 марта в концертном зале «Крокус Сити Холл» на окраине Москвы произошел теракт — несколько вооруженных людей расстреляли собравшихся на концерт группы «Пикник» и подожгли здание. Уже на следующий день Минздрав опубликовал первый список погибших — тогда в нем было 33 человека, но вскоре список увеличится до 143 имен. В одном из них 23-летний петербуржец Владимир узнал своего друга.
«И он говорит, мам, не могу больше. Не хочу, чтобы какой-то теракт повторился где-нибудь там, где мы живём, или какой-нибудь вокзал пострадал, где много народу. Надо всё это заканчивать. Я считаю, что это мой долг тоже», — вспоминает мать Владимира.
В 2017 году под псевдонимом «В.К.» Вова вместе со своей мамой выиграл дело против России в Европейском суде по правам человека. И это дело, и то решение, которое он принял после теракта в «Крокусе» — об этом мы расскажем позже — две ветви одной истории, которая произошла с Вовой в далеком 2005 году. Все началось с детского сада.
Это текстовая версия третьего эпизода «Самого настоящего детектива» — тру-крайм подкаста «Эха» и Команды против пыток про самые запутанные и захватывающие дела, рассказанные правозащитниками.
Покушение на убийство
Ноябрь 2005 года, южная окраина Петербурга, ночь. Мужчина, назовем его Александр, сидит в отделе — тогда ещё милиции. Сотрудники ОМВД забрали у него паспорт и не отдают, время от времени угрожают закрыть его в камеру и требуют вынуть из обуви шнурки, чтобы он не смог повеситься. Постоянно пытаются выставить из отдела жену Александра, но она отказывается его оставлять. В этот момент супругам вообще непонятно, за что его задержали. Но потом со слов милиционеров всё же удается понять, в чем подозревают Александра.
«Якобы мой супруг там вообще пришел в детский сад, устроил дебош Вот буквально пятого закапаны глаза были, а шестого он пришел, устроил дебош, требовал не капать глаза там И душил медсестру», —вспоминает Ольга, жена Александра. Из милиции их отпустили только под утро, а паспорт отдали лишь его адвокату и уже на следующий день. Вскоре ему официально предъявили обвинение. Статья тяжкая — 105-я через 30-ю — покушение на убийство. Несмотря на это, суд избрал в качестве меры пресечения всего лишь подписку о невыезде. К этому моменту супруги уже прекрасно понимали, о какой сцене в детском саду говорили милиционеры.
«20 человек на раскладушках спят, дверь открыта, перед ними разыгрываются сцены, как душит мужчина женщину. Дети все находились, все лежали на раскладушках, ни один не спал. Ни один не спал ребёнок, понимаете? И вот эти сцены — фильм ужасов для детей», — именно в такую версию событий, как рассказывает Ольга, обвинение предлагало поверить суду. Но Александр и его супруга настаивали, что всё было совсем по-другому:
«Ничего кроме словесных, словесной перепалки не было. Причём у меня супруг даже не ругается нецензурно. И всё. Он требовал не закапывать никакие глаза ребёнку, а требовал объяснить, на каком основании было проведено это закапывание. И сказал, в суд будем обращаться. Но они решили напасть первыми», — рассказывает жена Александра.
По словам Ольги, адвокаты не хотели нормально работать, поэтому все речи для прений сторон ей пришлось писать самой. На тот момент у нее было только техническое образование, а работала она маляром. Казалось, шансов убедить суд немного.
«Адвокатам передавались вопросы даже, какие задать. Это мы вытащили в детский сад тогда суд — было выездное судебное заседание, и когда судья приехала, когда суд выехал на место происшествия, все всё поняли», — говорит Ольга.
Обвинение начало разваливаться, когда опросили несколько свидетелей.
«Во-первых, у нас мама одна сказала, что раздевала своего ребёнка и всю эту ситуацию видела. Ничего, кроме словесной перепалки не было, — вспоминает Ольга. — В поддержку моего мужа выступали в качестве свидетелей как раз два сотрудника детского сада».
А написавшая заявление в полицию медсестра почему-то не постаралась в тот же день зафиксировать последствия нападения.
«Тем более, ну, ни одной царапинки, ни одного синячка, ни одного красного пятнышка на человеке нет. Ну, как можно тушить пять минут человека? Судебную медицину, наверное, не почитали, и участковый, который этот сценарий придумал, плохо разбирался в этом», — рассказывает жена Александра. Как стало известно Ольге, дело на ее мужа помог завести знакомый медсестры: «…попросили, видимо, поучаствовать одного из родителей соседней группы, который был участковым. И он им помог нарисовать событие».
«Потом на этапе разбирательств выяснилось, что воспитательница все это придумала, и она призналась в том, что она придумала его слова, когда писала заявление о преступлении. На самом деле, да, он ругался, но, конечно, никаким убийством он никому не угрожал», — говорит Ольга Садовская, юристка Команды против пыток. Конкретно делом Александра она не занималась, поэтому не уточняет одну деталь — заявление о покушении на убийство подала, конечно же, сама медсестра, но по поручению воспитательницы. Как позже выяснится, это были не единственные ложные показания, которые медсестра дала по требованию коллеги.
В апреле 2007 года обвинение окончательно развалилось, и дело было прекращено по реабилитирующим обстоятельствам. Ольга вспоминает, что у них даже есть письменное извинение прокурора.
Но вернемся в 2005 год, к тому событию, с которого и начался весь конфликт — при чем здесь вообще воспитатели? И о каких каплях в глаза речь?
Для профилактики
«В один из дней, хорошо запомнила, 7 ноября 2005 года, папа отвёл сына в детский сад. И когда он привёл ребёнка, там воспитатель сказал, что надо осмотреть глаза ребёнку на предмет наличия или отсутствия конъюнктивита. Поскольку ребёнка приняли другого в группу, и он оказался с конъюнктивитом, чтобы не заразились другие дети. И она посмотрела, у ребёнка было всё нормально, всё хорошо, и он был принят в группу. Вечером, когда я забирала ребёнка, я его просто не узнала, — рассказывает Ольга, жена Александра. — Просто нервный тик был сумасшедший. Глаза постоянно сжимались, бесконечно. В общем, всё, он не мог сфокусировать даже, остановить это всё.
«Она пришла забирать ребенка из садика и обнаружила у него царапину на лице и тик практически всей половины тела. У него был очень серьезный тик на лице, подергивание, гиперкинезия еще на руке. И тут мама поняла, что все-таки, наверное, что-то происходит не то», — говорит правозащитница Ольга Садовская.
«Я спросила у воспитателя, что произошло. Она говорит, да не переживайте, всё пройдёт. Детям всей группы просто другой воспитатель, которая была в дневную группу, принимала детей утром, закапала всем детям глаза альбуцидом для профилактики. И она родителям стала предлагать, чтобы они на следующий день опять принесли капли, какие у кого есть, что воспитатель хочет продолжить закапывание глазам детям, чтобы пресечь, чтобы не возник конъюнктивит ни у кого», — рассказывает мама.
Альбуцид, или, как его сейчас называют, сульфацетамид — это антибиотик, которым действительно лечат конъюнктивит, когда он уже возник. И, как у любого сильного лекарства, у альбуцида есть побочные эффекты и ряд противопоказаний.
«Мы, конечно, возмутились, потому что [это произошло] без нашего согласия, вообще без обследования ребёнка. Тем более принят был он в здоровом состоянии. Какие-то медицинские препараты используют. Тем более, что у него пиелоэктазия почек обоих. И для него этот альбуцид мог вызвать отёк Квинке. То есть непоправимые последствия могли быть. А тем более с пиелоэктазией почек это категорически запрещенный препарат».
У сына Ольги, которого мы называем Вовой, на следующий день реакция не прошла. К тому же неясно было происхождение огромной царапины на лице. Именно в этот момент в детский сад пошел ругаться Александр, муж Ольги и отец Вовы. К этому моменту легенда успела измениться — капала детям в глаза уже якобы не первая воспитательница, а медсестра.
В ходе перепалки Александр пригрозил ей судом — и, видимо, дал подсказку. Сразу после этой сцены воспитательница вместе с медсестрой обратились к тому самому знакомому участковому, отцу ребенка из другой группы. А еще через несколько дней Александра задержали и отвезли в отделение ОМВД по Кировскому району Петербурга.
Но пока в детском саду решали, что лучшая защита – это нападение, дома у Ольги были совсем другие заботы.
Ценный совет
«Это же был 2005 год, родители стояли с 5 утра в поликлинику, чтобы попасть к неврологу. Нас не приняли вечером, папа пошел с утра, номерки закончились и опять ничего нам не дали Единственное, что получилось, — мы связались уже со взрослым неврологом, и она сказала, ну, действительно, может, ребёнок перенервничал, испугался, надо, наверное, просто купить много игрушек, и, возможно, всё это пройдёт. Мы поехали на базу, накупили игрушек — и он правда вроде как отвлекается. И все у него проходит. Потом отходит от игрушек, и у него по новой все это повторяется», — вспоминает мама Вовы.
А еще этот невролог дала вроде бы ценный совет. И родители, которые тогда еще много не знали, прислушались к нему.
«Она сказала: ни в коем случае не показывайте ребенку, что он болен или что что-то с ним не так. Что это зафиксируют, иначе это будет у него продолжаться. То есть водите в детский сад, всё хорошо. То есть как со здоровым ребёнком абсолютно с ним общайтесь, всё хорошо. Наверное, локальная наша была такая ошибка, что мы всё-таки ребёнка водили туда, и он упирался, не хотел, но ходил», — говорит Ольга.
Четырехлетний Вова сходил в детский сад номер 42 еще три раза, а потом простудился — и остался дома. В это время мама подала жалобы в основные надзорные инстанции — пока что не криминальные, а те, что занимаются детьми.
«И обратилась уже и в РОНО и ФСС с заявлениями, чтобы разобрались в данной ситуации. И так как ребёнок вообще не хотел идти в этот детский сад, я просила действительно разобраться. Соответственно, мы с ребёнком находились дома порядка, наверное, месяца. Он у меня вообще не ходил в детский сад, потому что решили, что я уже с ним остаюсь дома, уже оставила всю работу, всё, и осталась с ним», — говорит мама Вовы.
Пока мальчик болел простудой, а нервный тик всё не проходил, Ольга начала припоминать, что уже замечала какие-то странности в отношениях сына и этого детского садика.
Что было раньше
«Вова, как и многие российские мальчики, в три с половиной года пошел в детский садик в Санкт-Петербурге. Это обычный муниципальный детский сад в одном из районов города», — рассказывает правозащитница Ольга Садовская.
«Наш ребёнок пошёл в детский сад, куда его определили, как бы, да, от РОНО. Пошёл в детский сад номер 42 Кировского района Санкт-Петербурга. Ходил прекрасно в ясельную группу. Были хорошие воспитатели, хорошая нянечка», — вспоминает мама мальчика. А в сентябре 2004 года Вову перевели в среднюю по возрасту группу с другими воспитателями.
«Ну, я могу сказать, когда они только пришли в нашу группу, как они принимали детей, у меня было полное доверие. … Ну, вроде бы сначала было всё неплохо Мы приобретали тоже как родители туда игрушки Ну, как всегда, оснащали группу, всё-всё-всё обихаживали.
Но примерно через полгода, весной 2005-го, родители начали замечать, что у Вовы меняется настроение.
«Мы увидели, что наш ребенок не особо хочет в детский сад идти, упирается. Он раньше с удовольствием бежал, потом все хуже, хуже. Он вообще не хотел разговаривать, когда мы его забирали из садика — как день там провёл, что кушали, — вообще отстранялся от этих разговоров. Он вообще не хотел разговаривать на тему детского сада. Мы спрашиваем у воспитателей, мол, что случилось, почему он так не хочет. Говорят, ну, наверное, просто устал. Надо ребёнку отдохнуть», — рассказывает мама Владимира.
Ольга с Александром решили последовать совету — и запланировали на лето отпуск. Это помогло, но ненадолго.
«Мы ездили на море, в Геленджик. Он настолько был счастливым… Потом мы его чуть ли не волоком, простите, в детский сад вели, в ту группу», — вспоминает Ольга.
«Он плакал, просил, чтобы его туда не отводили, при этом не рассказывал ничего, что с ним там происходит, просто отказывался туда идти. Ну и, конечно, уровень развития речи у ребенка такого возраста не всегда позволяет в деталях что-то описать, но, как выяснилось позже, он и не планировал рассказывать родителям о том, что с ним в садике происходит», — рассказывает Ольга Садовская из Команды против пыток.
Как она узнала
После возвращения в детский сад в сентябре 2005 года у Вовы начались и другие проблемы с настроением — вроде бы не связанные с детским садом.
«Он стал ночами просыпаться, кричать, стал приходить к нам. И ни в какую, хотя был в одной комнате вместе с сестрой, он не хотел оставаться один в комнате», — вспоминает мама мальчика.
После инцидента с каплями в глаза Ольга решила, что нужно менять детский сад. Все еще было непонятно, почему сын не хотел туда ходить последние полгода, но теперь и мама не хотела доверять ребенка этому коллективу. К тому же после трех последних дней в этой группе состояние Вовы ухудшилось:
«Буквально после этого события, еще перед тем, вот когда он заболел, у него голова пошла, как на ниточке дергаться, с вокализмами. У него просто вот в сторону дёргалась голова с такими сопровождающими вокализмами: «А! А! А!»
Пока Вова болел простудой дома, в отделе образования довольно быстро ответили, что разберутся с ситуацией — а пока предоставят Вове место в специальном оздоровительном детском саду.
«И так получилось… когда он услышал, что в детский сад другой пойдёт, что нам уже место дали, он сказал: “Значит, я не буду больше спать в туалете с крысами?»
Показания
«Конечно, это был шок. Какие крысы? С какими крысами?» — вспоминает мама мальчика.
В детском саду у Вовы не было отдельной спальной комнаты с постоянными кроватями, поэтому тихий час дети проводили на раскладушках. И вот что Вова рассказал о том, как у них иногда проходил этот самый тихий час. Рассказывает его мать:
«Когда детей укладывали, воспитатели уходили в другую группу попить чай, поговорить, детей оставляли одних. Ну, соответственно, дети-то, конечно, они же вскакивают, бегают, друг друга дёргают. И когда воспитатели возмущённые возвращались назад, они разбирались с детьми таким образом, что одну раскладушку с кем-нибудь выставляли в раздевалку, другую выставляли на лестницу, третью, допустим, выставляли в туалетную комнату, она закрывалась от группы. Туалетная комната – это там, где шкафчики, полностью закрашенное масляной краской окно. И вот туда выставляли тоже раскладушки с детьми. Но там были крысы. Это было известно всем абсолютно. И вот в наказание тех, кто вставал, кого воспитатели застали, возвращаясь, не спящими, так выставляли. И моего сына неоднократно выставляли, раскладушку с ним выставляли в туалетную комнату и закрывали дверь, выключали свет. И он был там в полной темноте. И говорили о том, что его там будут жрать крысы. “Пусть тебя жрут крысы!”».
Сохранилось видео с первой дачи показаний Вовы о том, что происходило в детском саду. Здесь мальчику уже семь, и он сам рассказывает об этом. Он говорит, что сам видел крыс. Звук этого видео есть в нашем подкасте. На видео Вова руками показывает размер крысы — примерно 10 сантиметров.
«Естественно, ребёнку было очень страшно… понимаете, меня поразило: ребёнка запирают и не разрешают ему выйти. И неоднократно это делали, то есть дети были в таком состоянии, скажем, испуганном. Но самое главное, что меня тоже поразило и удивляло: мы с ребёнком всегда занимались, он у нас в четыре года был развит достаточно, прекрасно умел читать, знал наизусть Чуковского сказки, детям рассказывал. И почему он не рассказывал? Почему он нам этого не говорил?» — вспоминает Ольга.
«Боялся сказать, — поясняет Вова на кадрах видеосъемки с первыми показаниями. — Потому что нам сказали воспитатели, что, если ты маме расскажешь, то тогда мама тебя наругает».
Но крысы оказались только вершиной айсберга. Чем дольше Вова не ходил в этот детский сад, тем больше подробностей он рассказывал. Некоторые из них даже мама услышала впервые спустя почти три года — на этом первом допросе: как заклеивали скотчем рот, как руки связывали.
«Ему и еще двоим мальчикам заклеивали скотчем рот. И когда он задыхался, стал снимать скотч, тогда ему заклеили ещё и руки за спиной. Потом рассказал другое ещё, что, оказывается, в принципе, в другую группу заводили, где пили чай, в соседнюю группу, заводили всех, кто не спал, мальчиков в основном, заставляли перед ними стоять. Там дети группы спят, также в группе, а они прям ставили в группе наших детей босиком там, в одних трусиках и заставляли стоять долго с поднятыми руками наверх, не разрешали руки опускать», — говорит мама Вовы.
На видео с показаниями Вова показывает, что руки заставляли держать даже не вверх, а раскинутыми в стороны — чтобы было сложнее так долго стоять. Но не все такие воспитательные меры были связаны только с активностью во время тихого часа. Иногда воспитательница наказывала детей за ошибки на физкультуре — заводили в тёмную кладовую за то, что плохо делали упражнения. Иногда воспитательнице не нравился выбор цветов для рисунка радуги — за это тоже следовало наказание.
В детском саду Вова чаще всего играл один в конструктор, который его родители купили для игровой комнаты. Но иногда совместные игры с другими ребятами воспитательница тоже считала неправильными.
«У него был синяк постоянно. Мы тоже приходили, спрашивали, почему на пояснице синяки? Она говорила о том, что это дети сами друг друга толкают, а потом выяснилось, что, в принципе, это, оказывается, всегда, чтобы успокоить детей, чтобы они не шумели, не бегали, чтобы все сидели ровно и не говорили, она била в спину кулаком», — рассказывает мама Вовы.
Царапина на лице в день, когда всем детям закапали в глаза антибиотик, тоже появилась не случайно.
«Она нас обманула, что, если не капать в глаза, вылезет какой-то червяк и съест глаз», — вспоминает семилетний Вова на видеозаписи с первыми показаниями, сохранившейся у правозащитников.
«Она ловила детей в группе, садилась на стул, запрокидывала голову, зажимала и закапывала. Ну, соответственно, все дети плакали, все дети кричали. Всем было страшно. Во-первых, очень жжёт глаза альбуцид. А потом второй раз она закапывала в этот же день, 7 ноября 2005 года, всем детям опять. И он говорит: она села мне на ноги», — вспоминает мама Вовы. — Как ребёнок говорит, я стал сердиться и плакать. И тогда она ударила меня по лицу, и я испугался. Сказала открыть глаза. И я испугался, открыл. И она закапала второй раз глаза», — рассказывает Ольга.
Кто это делал
Как в любом детском саду, воспитательниц в группе Вовы было две, по очереди выходящие на утреннюю и вечернюю смену.
«Молоденькая девочка, около 20 лет, Хазунова Надежда Денисовна. У меня в мыслях даже не было такого, что она настолько жестока. А у Ирины Владимировны своих детей двое было, и они, обе девочки, посещали детский сад. И одна девочка была в нашей группе», — вспоминает мама Вовы.
«Мы про них знаем, что это были две воспитательницы. Они в середине дня пересекаются на какой-то промежуток времени — две воспитательницы, которые занимались этой группой, участвовали в этом, неоднократно этим вместе занимались. Видимо, это был их какой-то общий подход к воспитанию», — говорит юристка Ольга Садовская.
Действительно, из показаний Вовы понятно, что многие «наказания» происходили как минимум в присутствии двух воспитательниц. Но в большинстве эпизодов, связанных с насилием, Вова упоминает именно Хазунову в качестве инициатора — ту, что более молодая. А когда речь заходит про день, когда им капали в глаза лекарства, даже рассказывает вот такую деталь. Хотя его об этом не спросили:
«Я слышал, как Надежда Денисовна разговаривала с Ириной Владимировной. Надежда Денисовна говорила Ирине Владимировне: “Закапываем всем детям глаза”. А Ирина Владимировна говорила: “Не буду я никому закапывать глаза”».
«Кстати, в тот день, когда закапывали глаза всем детям, именно дочери воспитательницы глаза не закапали. Пайтян была, конечно, испугана», — говорит мама Вовы.
Похоже, что именно Хазунова внедряла пыточные методы воспитания, а Пайтян просто им не сопротивлялась. Про них также знали воспитатели соседней группы, при которых происходили некоторые наказания — и, конечно, обо всем знала заведующая детским садом.
«Заведующая садика, в принципе, была в курсе этой ситуации. Но нет информации, что она непосредственно сама принимала в чем-то участие. Есть информация о том, что она была в курсе происходящего», — поясняет правозащитница Ольга Садовская.
И пока мама Вовы постепенно узнавала новые подробности всего, что происходило с ним почти целый год, со стороны детского сада начались активные действия по удержанию сора внутри избы.
«Дело в том, что единственное, что подписали родители, что согласны, что это — незаконное лечение. Но в последующем родителей очень неплохо стали обрабатывать, и в принципе родители не захотели [продолжать бороться»], — говорит Ольга, мама Владимира.
«Удалось выяснить, что было еще порядка 3-4 детей, которые точно пострадали от похожего обращения, но их родители отказались обращаться за помощью и инициировать какие-либо разбирательства, то есть Ольга занималась этим одна. Хотя если бы это была группа детей, от имени которых родители бы говорили, что они подвергались насилию, я предполагаю, что исход дела был бы совершенно другим», — рассказывает Ольга Садовская.
Задача трех дел
На ход дела сильно повлияло и то встречное заявление, которое воспитатели подали на отца Вовы. Бросив работу маляром, следующие пару лет Ольга полностью посвятила защите мужа в суде и попыткам возбудить дело за издевательства над сыном. Если смотреть на историю с этой стороны, то можно даже найти здесь хэппи-энд — Ольга в итоге стала адвокатом и даже старшим преподавателем юриспруденции.
«Сейчас я у студентов принимаю экзамены, да, в университете Герцена на юрфаке, вот только что закончились экзамены, 17-го числа», — говорит нам Ольга.
Но тогда, в 2005 году, все это означало только потерю ценного времени. Перед Ольгой встали сразу три огромные задачи. Во-первых, защитить мужа от тюрьмы по ложному обвинению в покушении на убийство. Тут ждать никто бы не стал, и Ольга взялась за его защиту первым делом. Как закончилось это дело, мы знаем — его прекратили по реабилитирующим обстоятельствам в 2007 году.
Второе дело — о незаконном лечении. Под заявлением об этом Ольга успела собрать подписи других родителей перед тем, как на тех надавила администрация садика. При серьезном вреде здоровью это могло бы стать составом ещё одного уголовного дела, но Ольга не стала добиваться его возбуждения. Тогда уже было понятно, что Вова пострадал не от капель альбуцида, а от пыток. А в отделе образования быстро отреагировали и дали новый садик. Ольга Садовская говорит, что какие-то внутренние меры к воспитателям тоже применили, но явно незначительные:
«Директоры-воспитатели были привлечены к дисциплинарной ответственности. На тот момент, когда мы активно работали с делом, никто из них не перестал работать в среде дошкольного образования, они просто в какой-то момент поменяли места, где они работают».
В то же время Ольга начала подавать заявления по третьему делу — о пытках Вовы. С этим она обращалась уже в криминальные ведомства — МВД, Следственный комитет и прокуратуру. Дело несколько раз возбуждали и сразу же прекращали.
«Мы ездим по психиатрам, по психотерапевтам, а они прекращают связи с отсутствием события преступления, потом связи с отсутствием в действиях состава преступления и объявляют еще воспитателям реабилитацию. Это вообще замечательно, правильно? Ну, в принципе, сколько у нас таких жалоб было? По-моему, порядка 17 даже жалоб мы подавали. Фактически эти жалобы практически всегда удовлетворялись, поскольку действительно суд приходил к выводу о том, что не проведена проверка. Она поверхностная, никаких действий», — рассказывает мама Вовы.
Наконец, только после третьей жалобы в Генеральную прокуратуру возбудили уголовное дело и начали его расследовать. Ольга Садовская из Команды против пыток говорит, что вообще заводить дело на воспитателей стоило по 286-й статье — превышение должностных полномочий. Тогда в ней еще не было четвертой части с упоминанием пыток, но был пункт о применении насилия и вреде здоровью. Но помешал пробел в законодательстве. Оказывается, воспитатели, под властью которых фактически находятся дети, не считаются должностными лицами.
«Официально муниципальным служащим является только директор дошкольного учреждения, невозможно было возбудить уголовное дело по 286-й статье, потому что они не подпадали под определение субъекта этой статьи», — поясняет правозащитница.
Мама Вовы тоже недовольна статьей, по которой возбудили дело — 112-й, о вреде здоровью средней тяжести.
«Я сразу даже как адвокат скажу, что возбуждено оно было незаконно по основаниям, как по статье 112, поскольку это не средние тяжести вред здоровью, а в соответствии с медицинскими критериями это всё-таки у нас получается тяжкий вред здоровью.
Главная проблема с этой статьей — это довольно небольшой срок давности, всего шесть лет. Дело возбудили только 19 января 2009 года, то есть почти через четыре года после самого преступления, а значит, на расследование оставалась всего пара лет.
Оставалось главное — добыть доказательства, которые подойдут для суда.
Медицинский квест
«В ходе следствия назначена была психолого-психиатрическая экспертиза у нас в Санкт-Петербурге, приехали мы очень рано, ребёнок на препаратах. И вот его три часа фактически мучили. Меня не допустили вообще в кабинет, хотя это незаконно. И потом я слышала, как смеялись над ребёнком психиатры. Там он про крыс рассказывает. Он вышел весь в слезах — они, говорит, надо мной смеются Ну, что я их обманываю, что там крысы. И они указали, что они не могут определить причинно-следственную связь, поскольку возможно органическое поражение мозга. Мы, как нормальные родители, честно говоря, вздрогнули: как это так, органическое поражение головного мозга у ребёнка», — вспоминает мама Владимира.
Так параллельно с уголовно-бюрократической линией в деле Вовы появился настоящий медицинский детектив. Уже на этом этапе Ольга начала подозревать, что следствие намеренно тормозит дело, подсказывая свидетелям такие ответы, которые бы совпали с первым заключением медкомиссии.
«Что меня, конечно, шокировало — что наши следователи, я расцениваю это как договорённость, стали уговаривать родителей давать пояснение, что якобы мой ребёнок моргал бесконечно, и всегда все замечали это. Но это, конечно, было абсолютно неверным, поскольку он проходил постоянные профосмотры. В детский сад принят был абсолютно здоровым, кроме пиелоэктазии».
Но с медицинской стороны у Ольги было больше шансов повлиять на ситуацию, ведь за доказательствами она могла обратиться в любую независимую клинику.
«И первое, что сделали — МРТ. И у ребёнка идеальные сосуды головного мозга, никакой “органики” нет. Я ездила в институт Сербского, и была сделана рецензия на заключение [медкомиссии]. Был выявлен ряд недостатков этого заключения, было рекомендовано повторную экспертизу провести. И действительно, после отмены этого постановления все-таки следователь нас отправила в институт Сербского уже на экспертизу», — рассказывает мама Вовы.
Там ее провели уже по всем правилам, и постарались в процессе не травмировать ребенка сильнее.
«С ним абсолютно так по-человечески, по-хорошему разговаривали, несмотря на то, что там человек 15 сидело — тех, кто повышать квалификацию приехал, экспертов. Они сидели просто как слушатели, наверное. Но он себя чувствовал вполне спокойно И самое главное, он видел меня издали, но я не лезла в этот процесс. Но главное — в углу я сижу далеко, но он меня видит, и ребёнок спокоен. И установлена была прямая причинно-следственная связь заболевания ребёнка, этого психического расстройства, с действиями воспитателей», — говорит Ольга.
«Ребенку нанесен существенный ущерб, у него было диагностировано посттравматическое стрессовое расстройство, у него была диагностирована гиперкинезия, это нервные тики, что говорит вообще-то о причинении тяжкого вреда здоровью», — поясняет Ольга Садовская,
Итак, первое ключевое доказательство есть — установлен вред здоровью и, что самое главное, связь с действиями воспитателей. Но вот со свидетелями все шло сложнее — как мы помним, родители максимально не хотели подставлять свой детский сад. Тогда следствие решает провести выездной эксперимент, чтобы проверить показания самого Вовы.
Квест в детском саду
«В этом эксперименте обязательно принимает участие детский психолог. Насколько я помню, это был тот же самый садик, потому что там ребенок смог показать, куда его отводили, в каком помещении его оставляли», — говорит Ольга Садовская.
В подкасте звучит голос Вовы, который рассказывает на видео с выездного эксперимента, где стояли его кровати, кто его отправлял спать в темную комнату — это была Надежда Денисовна, воспитательница.
«Есть это называется опрос с участием психолога. Предварительно психолог получает описание тех обстоятельств, которые ему нужно уточнить, и не сам сотрудник МВД, а именно с помощью психолога происходит опрос ребенка относительно того, что происходило. То есть психолог в максимально бережной форме расспрашивает ребенка о том, что с ним произошло вот в этом помещении, где он сидел, как он передвигался, куда его клали спать, как ему связывали руки», — рассказывает правозащитница.
Вова на видео рассказывает, как его прижимала воспитательница к раскладушке, как он «плакал потихоньку».
«Он уже мог более подробно описывать происходящее, описывать свои чувства по этому поводу И, конечно, он описывал постоянное чувство страха, безысходности, когда его отправляют в детский садик. Он понимал, что бы он ни сделал, его все равно накажут. И вот это вот понимание вот этой безысходности и нервозности, они приводили к тому, что он себя в детском садике вел еще более нервно, и за это его, собственно говоря, опять наказывали. Ну, то есть, да, это такое вот в обычном ребенке, которого в четыре года отправили в детский садик, сумели взрастить абсолютное чувство страха, безысходности и тотального недоверия к миру, которое даже спустя 10 лет, как я это наблюдала своими глазами, никуда не делось», — вспоминает юристка Команды против пыток.
Собрать свидетелей
Итак, два доказательства уже есть — но все еще нужны свидетели, они сильно помогли бы довести расследование до обвинительного заключения. Некоторые удается получить от других детей в ходе того самого выезда в детский сад.
«Были в ходе проверки сообщений о преступлении опрошены несколько детей. Человек, наверное, пять-восемь детей. И родители опрашивались. Все дети поясняли что да, их забирали в туалет, выставляли их [там] и пугали крысами. И сама воспитатель Пайтян сказала, что так как действительно в туалете были крысы, они даже в целях того, чтобы не испугать детей, закрывали туалетную комнату, поскольку один раз крыса выскочила прямо в группу и очень сильно напугала детей», — рассказывает мама Вовы.
«В этой группе была девочка, которая гораздо больше была развита в плане речи. К ней никакое насилие не применяли, но, когда проходил следственный эксперимент, она очень подробно рассказывала, что происходило с Вовой. То есть она это видела, она это запомнила. Она при этом рассказывала это и сразу после того момента, как обнаружились эти проблемы в ноябре 2005 года, но ее мама предпочла отказаться от того, чтобы девочка давала показания. Ну, чтобы избежать, возможно, травматизации ребенка, или не захотела связываться, потому что к ее же ребенку не применяли никакого насилия. В общем, никакой поддержки от других родителей родители Вовы в этом детском садике не получили. Это тоже достаточно выразительная картина того, как у нас вообще дела в обществе устроены», — говорит правозащитница Ольга Садовская.
Нянечка против депутата
Но и здесь в какой-то момент случился прорыв. Поговорить согласилась помощница воспитателей. Она еще до всей этой истории пыталась помешать жестокому обращению с детьми.
«Когда нянечка дала показания относительно действий воспитателя, она действительно сказала, что уходила, выкладывала эти раскладушки детям в группе, а потом приходила, когда видела, что дети спят в туалете, на лестнице, в раздевалке, и неоднократно ругалась по данному поводу с воспитательницей, говорила, что так нельзя с детьми поступать. Ей говорили, чтобы она не лезла не в своё дело, они лучше знают, как воспитывать детей. У неё есть кастрюли, пусть она ними и занимается», — рассказывает Ольга, мама Вовы.
Но, как только нянечка рассказала всё это следователю, отреагировали на самом верху образовательной вертикали Петербурга. И реакция была совсем не такой, на которую надеялись потерпевшие.
«Как только она дала показания, вы не поверите, приехали, из РОНО, приехала заведующая и собрала собрание. И что она сказала? Всё, что происходит внутри детского сада, не должно выходить наружу. Это не должно доходить до родителей, это нарушение корпоративной этики. То есть заведующая РОНО Воробьёва Жанна Владимировна дала разрешение на такое обращение с детьми, только чтобы эта информация не выходила за пределы», — говорит Ольга.
Крайней в этой истории осталась сама нянечка, посмевшая дать честные показания на допросе.
«И нашу помощника воспитателя только камнями не закидали остальные воспитатели, что вот она предательница такая, она рассказала. И фактически, конечно, её убрали даже из группы, и полы там где-то поставили мыть, ну, унижали всячески. … Её даже выкинули из очереди на получение жилья. Ну, вот так поступаем мы с неугодными свидетелями», — рассказывает мама Вовы.
Откуда в районном управлении образования знали о показаниях нянечки — отдельный вопрос. Заведующая Жанна Воробьева потом ушла на повышение, с 2012 по 2020 год была председателем комитета по образованию Санкт-Петербурга, а последние четыре года она работает спецпредставителем губернатора Беглова. Но этот визит высокой чиновницы в детский сад — обычная попытка защитить свое ведомство. Что замять расследование пытаются и со стороны следствия, уже было очевидно — но спустя много лет Ольге удалось это подтвердить. На это ей прозрачно намекнула сама следовательница.
«Тот руководитель следственного управления, который на тот момент работал, она в настоящее время адвокат. И мы пересеклись с ней, и она так и сказала. Вы же понимаете, я мелкая сушка. Мне дали приказ. Я прекрасно всё понимаю. Я прекрасно понимаю, что здесь всё неправильно. Мне было дано свыше указание, и я не могла его не выполнить», — говорит Ольга.
Время вышло
А ведь для обвинительного заключения есть почти всё, что нужно — несколько свидетелей, проверка показаний, экспертиза. Не хватает только признания от подозреваемых — и они его получают на одном из финальных допросов.
«Они в большинстве случаев говорили, что ничего такого нет, это плод фантазии ребенка Потом в процессе сбора доказательств, в процессе расследования они признались, что да, описанные действия к ребенку применяли. В большинстве описанных действий они признались, но они как будто бы при даче объяснений не видели никаких проблем с этим. Ребенок плохо себя вел, обычные слова не помогают, поэтому мы его наказывали. Как бы что здесь непонятного, товарищи родители?» — рассказывает юристка Ольга Садовская
У некоторых родителей действительно не было вопросов к таким методам воспитания, говорит мама Вовы:
«В показаниях мамы одной меня поразило другое, что да, моего сына наказывали, да, моего сына выставляли в туалет с крысами… но воспитатели детьми занимались».
Но мнение в протоколе допроса не так важно, как еще одно подтверждение факта — все это было. И вот где-то на столе следственного управления разложен полный набор доказательств, и даже признательные показания подозреваемых. Но звенит будильник, и с наигранной грустью следователь говорит: «О нет, кажется, я опоздал». В 2011 году истек срок давности по 112-й статье, — и дело было прекращено.
Ольга решила обратиться в Европейский суд по правам человека. Адвокаты, к которым она обращалась с таким запросом, отвечали ей, что шансов нет — и вновь Ольга занялась юридическими вопросами сама.
«Я перелопатила, наверное, решений 40. Поскольку у нас не было по детям решений особо, Европейским судом не выносилось, я изучила, наверное, порядка сорока решений относительно лиц, которых задерживали, доставляли в отдел полиции здоровыми, а потом люди либо погибали, либо получали телесные повреждения. И я эту ситуацию именно как бы сопоставила со своей. Ребёнок абсолютно здоровый у меня был сдан в детский сад. И я ребёнка забираю, который уже нездоров после тех действий, которые там были проведены. И, соответственно, написала, как получилось. Ну, тоже хронологию всё указала. У меня, правда, получилось со всеми приложениями… почти 8 килограмм отправили макулатуры в Европейский суд. И жалоба моя была — 120 листов».
И где-то в это время Ольга наконец находит другую Ольгу, которая тогда работала в Комитете против пыток и занималась обращениями в ЕСПЧ. Вместе они довели жалобу до ума.
«То есть у нее очень много времени заняла самостоятельная работа. Надо отметить, что она была, кстати, очень грамотной. Как раз на тот момент был подан черновик жалобы в Европейский суд, который я откорректировала. И потом уже я работала именно с Европейским судом», — рассказывает юристка Ольга Садовская.
Встреча в Питере
В 2015-м году Ольга Садовская прилетела в Петербург и провела с семьей Вовы довольно много времени.
«Последний раз, когда я его видела и я с ним общалась, ему было в районе 14-15 лет. Я провела с ними несколько дней, когда мы готовили коммуникацию в Европейский суд, Нам было удобно работать у них дома, у Ольги все документы там были, поэтому я просто приходила к ним домой. Было проще, потому что не надо никуда уходить и отлучаться, чтобы организовывать, чтобы кто-то еще остался с Вовой дома», — рассказывает юристка.
Да, с 15-летним парнем всё ещё нужно было кому-то оставаться рядом. Даже спустя десять лет посттравматическое расстройство давало о себе знать.
«Он не мог оставаться фактически по 8 класс оставаться один, его очень пугали любые шумы, мы из-за этого и собаку завели, чтобы он чувствовал какую-то защищенность», — говорит Ольга, мама Владимира.
«У них там были и папа, мама, собака, сестра, абсолютно доброжелательная семья с доброжелательным общением внутри. У них были семейные традиции, жарили шашлыки… Очень приятная, поддерживающая семья, которая боролась за своего ребенка все эти годы, но, тем не менее, это не помогло предотвратить такую глубину травмы. Мальчику завели большую собаку, и это частично решило, проблему, потому что он соглашался оставаться с этой собакой. Я не помню породу, но собака была просто нечеловеческих размеров, и он с ней ходил везде, в том числе, насколько я помню, даже душ принимать», — рассказывает Садовская.
Ольга говорит, что дело Вовы подтвердило их небогатую, но печальную статистику случаев насилия над детьми. Кое в чём они все выделяются из общей массы дел, которыми занимался Комитет против пыток.
«До недавнего времени вообще всеми делами с детьми в команде у нас занималась только я. У нас в практике есть дела, в которых люди подвергались гораздо более жестокому обращению, но это были взрослые люди, и они смогли от этой травмы восстановиться. Они смогли эту травму проработать, компенсировать и живут нормальной жизнью. Из тех детей, с которыми мне пришлось работать за все время, что я работаю с делами о нарушении прав человека, ни один ребенок не восстановился полностью. На самом деле не всё можно вылечить и не всё можно, не знаю, залатать любовью. Даже когда эти события, в принципе, достаточно кратковременные, и даже когда у ребенка дома все хорошо, мы видим, что проходит уже больше десяти лет, да уже больше двадцати лет, получается, прошло… В общем, абсолютного исцеления не происходит, и, видимо, уже не произойдет», — говорит юристка Ольга Садовская.
«Я так больше не могу»
ЕСПЧ потребовалось всего четыре года на вынесение решения — очень быстро по меркам этой всегда перегруженной обращениями организации.
«В реестре Европейского суда это дело выглядит как “В.К. против России” — по его инициалам. В 2017 году Европейский суд вынес решение о том, что в отношении Вовы было допущено нарушение третьей статьи Европейской конвенции. Это запрет пыток. И по этому поводу отсутствовало эффективное расследование на национальном уровне При этом было отмечено, что отсутствие расследования было в том числе предопределено тем, что законодательство о запрете пыток в стране несовершенное», — рассказывает Ольга Садовская
По решению суда Минфин выплатил Вове 28 тысяч евро компенсации — тогда Россия еще исполняла решения ЕСПЧ в денежной части. В том же 2017 году можно заметить новое увлечение Вовы. По его настоящим имени и фамилии можно найти несколько упоминаний побед — то в патриотических соревнованиях по стрельбе, то в турнире по единоборствам.
Вы уже слышали в самом начале выпуска, что после гибели друга из-за теракта в «Крокусе» Вова сказал: «Я так больше не могу».
«В прошлом году у нее брали интервью, и из этого интервью я узнала, что Вова ушел на СВО», — говорит о матери Владимира Ольга Садовская.
Оказалось, что это не первый эпизод его участия в этой войне.
«Но понимаете, у меня ещё было такое ощущение, он пытался ещё побороть свои страхи. Он же пошёл после школы в 2019-м году, он пошёл в военкомат. И сказал: возьмите меня в армию, я хочу отслужить и распоряжаться своей жизнью. И ему сказали: нет, у тебя ограничения, и поэтому ты уже, скорее всего, придёшь только за военным билетом по возрасту. Ну и он [говорит], вот, меня считают там ненормальным, тяжело он воспринял это. Да я ничего не боюсь, да это всё… Не поверите, я не пускала его до последнего, вообще на дверях стояла. Но куда я могу не отпустить ребёнка, который уже совершеннолетний? Он меня просто отодвинет в сторону и всё. Он сказал: мам, прости, я поеду. Он полтора года был в ополчении. Он говорит, я не могу, там людей тоже убивают, и я буду их защищать — Донбасс там, ЛНР. И он там был полтора года. Он получил два ранения, вернулся домой. А сейчас да, сейчас он находится на военной операции», — рассказывает Ольга.
***
Это текстовая версия третьего эпизода подкаста «Самый настоящий детектив».
Над выпуском работали:
автор сценария Олег Ян
редактор Артем Беседин
продюсер Руслан Валиев
композитор и саунд-дизайнер Антон Образин
ведущий Кирилл Набутов