«Один» с Дмитрием Быковым
А я вот вам дам сейчас самый точный прогноз: 1 января 2025 года мы сойдемся в Zoom «Эха Москвы», чтобы припомнить эти прогнозы и поговорить о ближайшем будущем. Гораздо более оптимистичном к тому моменту, потому что все участники этого Zoom доживут до конца 2024 года. Это я говорю с полной определенностью…
Поддержать канал «Живой гвоздь»
Д.БЫКОВ: Доброй ночи, дорогие друзья. Во-первых, всех с Новым годом! Как вы понимаете, мы сегодня проводим ту вторую половину новогоднего стрима, в которую не вместились многие участники по техническим причинам. А это те люди, без которых встреча Нового года была бы обеднена предельно и даже, я бы сказал, была неудовлетворительна.
Я начинаю с Евгения Добренко, потому что именно он должен нам дать некоторый прогноз. Женя, поскольку Вы, как всем известно, автор книги – фундаментальной, двухтомной монографии – о позднем сталинизме, вопрос первый: имеет ли шанс сталинизм закончиться вместе со Сталиным и что решает в данном случае уход тирана? Второе: в каком примерно году, если соблюдать хронологию, мы сейчас находимся?
Е. ДОБРЕНКО: По первому вопросу… Что касается ухода тирана – да, часто диктатуры заканчивались вместе с уходом тирана, в том числе европейские диктатуры. Я не имею в виду те случаи, когда уход тирана был результатом военного поражения, как в случае Второй мировой войны. А естественный уход тирана, как было с Франко в Испании, с Салазаром, – да, диктатуры заканчивались. Но российская проблема состоит в том, что диктатура здесь не является производной от диктатора, а ровно наоборот. Диктатор является производной от определенной политической культуры, которая порождает диктатуру в российской истории.
Поэтому, в принципе, Путин – это функция от более сложной ситуации. Я думаю, что с уходом Путина, скорее всего, закончится война в Украине, но не закончится диктатура. Я боюсь, что… Это, конечно, еще зависит оттого, насколько долго еще продлится это правление. Но чем дольше оно продлевается, тем неотвратимее смена, необходимость смены внутри режима, то есть его ослабления при наследниках Путина. Но я не думаю, что диктатура закончится на второй день, как это было в случае с Франко или с Салазаром.
Мне кажется, что будет еще оттепель. Будет Хрущев, может быть, Брежнев. Все это, конечно, закончится. Это вопрос времени.
Д.БЫКОВ: Второй вопрос – где мы примерно, в каком мы годе?
Е.ДОБРЕНКО: Да вы знаете, мы как-то все время движемся дальше и дальше, вглубь истории. Еще недавно мы были, как мне казалось, где-то в позднесталинской эпохе, сейчас все это сдвигается в какие-то 30-е годы. Но мне кажется, поскольку любая диктатура и любое авторитарное правление очень сильно завязано на личности диктатора, а возраст этого диктатора такой, то я очень надеюсь, что это все-таки не 1929-й, не 1939-й, а все-таки какой-то 1949-й. Тоже малоприятно, но все-таки легче.
Д.БЫКОВ: Неизбежный вопрос: после вашей колонки про контекст; про то, что все теперь зависит от контекста, можно ли сказать, что европейские (а американские тем более) сдали все позиции и что противодействовать диктатуре мир не готов?
Е. ДОБРЕНКО: Вы знаете, дело вот в чем. Вообще говоря, работа интеллектуалов состояла и состоит в том, чтобы тестировать границы здравого смысла. Это, в общем, их функция в этом мире. Поэтому очень часто интеллектуалы защищают некие абстракции, некие принципы, а не то, что определяется как здравый смысл. Кстати, английское понятие «common sense» намного точнее, чем русское «здравый смысл». Потому что это именно common sense – то есть то, что присуще большинству людей. Интеллектуалы к этому большинству никогда не относились, не относятся и не могут относиться просто по определению. Смотреть на людей, которые живут в этом пузыре (хотя этот пузырь, конечно, надулся до фантастических размеров, он охватил всю академию – по крайней мере, западную, американскую)… Я приводил пример с выступлением президентов американских университетов…
По сути дела, называя вещи своими именами, просто политическая активистка (а они составляют подавляющее большинство в американских и западных университетах на кафедрах политологии и так далее)… Это все политические активисты, которые как бы выдают себя за ученых. И тот факт, что политический активист становится президентом Гарварда, это указывает на очень серьезный сбой в системе. И вот я думаю, что это интересное явление, интересный фактор, но мне кажется, что здравый смысл все равно в конце концов побеждает, потому что это common sense. Он берет свое.
Д. БЫКОВ: Вы, как Честертон, надеетесь на обывателя? Помните, как он говорил?
Е. ДОБРЕНКО: Да, обыватель очень часто заводил в дебри, но и очень часто выводил его оттуда.
Д.БЫКОВ: То, что Борис Стругацкий называл «проклятой свиньей жизни, лежащей поперек всем путям». Женя, последний вопрос: вы все-таки одессит. Выстоит ли Украина?
Е. ДОБРЕНКО: Уверен, что выстоит. Вопрос только в том, насколько долго все это продлится, какой ценой все это будет, затянется ли это. Многие обсуждают вариант какой-то ситуации, которая сложилась с Восточной и Западной Германией, с Северной и Южной Кореей. Это может продолжаться очень долго, но то, что Украина выстоит, в этом у меня нет сомнения. Я абсолютно убежден, что, во-первых, она становится сильнее внутренне, сильнее с каждым годом. Хотя, конечно, мы видим, что это далеко не всегда переводится в какие-то успехи на поле боя, но внутренне, мне кажется, Украина находится в намного лучшем состоянии, нежели Россия.
Д.БЫКОВ: Спасибо, для того, чтобы после Вас некоторую ноту оптимизма внести, я приглашаю в эфир Анну Русс, которая героически вышла в эфир из Таиланда, хотя у них глубокая ночь. И она могла бы спать. Анна Русс – некогда казанский, а ныне мировой поэт, мировая знаменитость. Она с гитарой. Аня, спойте что-нибудь эдакого убедительного.
А. РУСС: Мне прямо как-то неловко вносить ноту кошмарного оптимизма, поэтому… Сейчас попробую.
Д.БЫКОВ: Иртеньеву, который через одного, я передаю привет.
А. РУСС:
Выедал я фанерною палкой
Из бумажных стаканов пломбир,
Ковырял, чтоб достать себе цифры,
Я для праздника купленный сыр.
Меня предки за дело пороли –
Я был неслух, драчун и дурак.
Мне никто не навязывал роли,
Я был предан Советам и так.
Подайте мне монетку, сэр,
Я жалок, нищ и сер.
У всех, кто жил в СССР,
Теперь ПТСР.
Я носил из клеенки ботинки,
На «Орленке» гонял босиком.
Если лопнет в колготках резинка,
Должен был завязать узелком.
Я отваривал хека для кошки,
Забивал с дядей Леней козла,
Размовлял по-украински трошки –
Моя мама с Одессы была.
Подайте мне монетку, сэр,
Я жалок, нищ и сер.
У всех, кто жил в СССР,
Теперь ПТСР.
Я любил свою родину честно,
Хоть понять и не мог ни хрена.
Я топил за нее повсеместно,
А потом приключилась война.
И тогда улетел я не глядя,
Не судите, коллеги-друзья.
У меня есть а Америке дядя,
Мне на фронт по здоровью нельзя.
Подайте мне монетку, сэр,
И вы монетку, мэм,
Все те, кто жил в СССР,
Теперь ходячий мем.
Куплю я на монетку, сэр,
Таблетку, вот те крест,
Все те, кто жил в СССР
Are mentally depressed.
Только нету в Америке дяди,
Да и был бы – какой бы в нем прок.
У меня тут собаки и мама,
Ипотека и сердца порок.
Я чертёжник в НИИ захудалом,
Я смирился с говенной судьбой,
Моя старая мама с Одессы
Никогда не вернётся домой.
Подайте мне монетку, сэр,
Я жалок, наг и слеп.
У тех, кто жил в СССР,
Внутри гранитный склеп.
Подайте мне, монетку, сэр,
Я мелок, слеп и глуп,
У тех, кто жил в СССР,
Теперь букет залуп.
Подайте мне монетку, сэр,
Я жалок, нищ и сер,
У всех, кто жил в СССР,
Теперь ПТСР.
Д.БЫКОВ: Аня, ты чудо! Ты умеешь быть настолько всякой. А ты лирические стихи пишешь еще?
А. РУСС: Конечно, я пишу лирические стихи.
Д.БЫКОВ: Расскажи одно или два, я так люблю это дело. А то этот хабалистый облик многими может быть принят за чистую монету.
А. РУСС:
Друг мой начал видеть во мне врага,
Вот тебе и ага.
Больше общего нет, говорит, у нас ничего.
Вот тебе и ого.
Я его изменить и себя не могу,
Вот тебе и угу.
Но всю ночь через поле навстречу ему бегу.
Д.БЫКОВ: Но это же не все.
А. РУСС: Это не все мои лирические стихи.
Д.БЫКОВ: Пока ты собираешься с мыслями, я выведу в эфир Игоря Иртеньева и Аллу Боссарт, легендарную супружескую пару, которая своим существованием умудрилась испортить настроение огромному количеству людей, но гораздо большему – поднять. Иртеньев и Боссарт, включите изображение, пожалуйста. Включите изображение. Внизу есть значок – вот Елин подсказывает – «камера». Нажмите, пожалуйста. Может, это и к лучшему, что мы догадываемся… Тем лучше, демонстрируем поэтическую беспомощность… Нажмите, что можете. Здорово! Какое счастье вас всех видеть! Теперь читайте! Вы нихрена не изменились. С Новым годом, очень приятно видеть обоих. Вы в Израиле или где? Начинай, Игорь.
И. ИРТЕНЬЕВ: Да, в Израиле.
Аккурат о прошлом годе
Мы с красавицей одной
Отдыхали на природе
Под красавицей Дубной.
Бутербродами питались
С красной рыбою кетой
И на лодочке катались
Золотистой, золотой.
Не гребли, все целовались,
Любовались на пейзаж,
И любовью занимались,
А без этого куда ж?
И на память с ней снимались
На двенадцатый айфон,
А потом навек расстались —
С глаз долой, из сердца вон.
И теперь я без понятья,
Где и с кем теперь она,
Только фотка над кроватью
Мне осталася одна.
***
В преддверье неизбежного конца,
Который ждет нас не сегодня завтра,
Я жизнь пишу от первого лица,
Поскольку я сугубо личный автор.
Общественный запал мне в корне чужд,
Вот, скажем, вам пример для подтвержденья —
Я сам себе дарю для личных нужд
Зубную щетку в каждый день рожденья.
В общественный, простите, туалет
Меня ты не затащишь на аркане,
На Госуслугах в личный кабинет
Я не хожу с друзьями после бани.
В Общественной палате вы меня,
Где патриот сидит на патриоте,
Боюсь, в разгаре трудового дня
С огнем бенгальским даже не найдете.
Меня тошнит от слова «коллектив»,
Как будто в рот мне сунули два пальца,
Он всей моей природы супротив —
По миру одинокого скитальца.
С младенческого пуха до седин,
Как лермонтовский Демон, я один.
***
Не люблю я ходить в кино,
Во-первых, там темно,
А во-вторых, показывают одно говно,
И в этом смысле мне скорее
Нравится Третьяковская галерея,
Там ещё, кто знает, такая картина,
Где Иван Грозный обнимает своего сына.
Я, бывает, часами смотрю на картину эту угрюмую
И про себя думаю:
Хорошо все-таки, что у меня не сын, а дочь,
И сразу все мрачные мысли уходят прочь.
***
Вот Пушкин в бой идет кровавый,
А следом Лермонтов за ним,
Посмертною обласкан славой,
Хотя при жизни был гоним,
Пусть и не так, как Грибоедов,
Что был убит в конце концов,
О чем узнали мы от дедов,
Известных подлостью отцов.
А дальше длинной вереницей
За ними следуют след в след,
Тургенев, Бродский, Солженицын,
Некрасов, Ходасевич, Фет,
Языков, слабый и лукавый,
Державин, ныне неживой
И полагавший стих забавой
Похлеще жизни половой.
Куда их черт несет, ответьте,
Весь этот караван теней?
Как много жило их на свете
От Ромула до наших дней.
Ведь было их, что зерен в жите,
От тех имен в глазах темно.
И где теперь они, скажите?
Молчите? То-то и оно.
***
Вчера на станции Перово
Произошел счастливый случай,
Сперва там было все херово,
Потом немного стало лучше.
Не чтоб прямо уж отлично,
В том самом смысле слова строгом,
А просто лучше, пусть частично,
Что тоже говорит о многом.
А вот на станции Кусково
Все стало многократно хуже,
Там, непонятно вдруг с какого,
Корова утонула в луже.
Простая русская корова —
Рога, копыта, вымя, стремя,
Могла бы, кстати, и в Перово,
Но тут вступило в дело время,
Распорядившись столь толково,
С пространством неразлучно в паре,
Что смерть нашла она в Кусково,
Хоть та ждала ее в Самаре.
Д.БЫКОВ: Алла, прочти что-нибудь, нельзя же, чтобы все одни мужики читали. Давай веселое что-нибудь, бойкое.
А. БОССАРТ: У меня как раз веселое не подготовлено, веселые есть кому читать. Дима, можно я сначала сделаю маленькое объявление? Я хочу воспользоваться твоим эфиром: 20 января у меня будет вечер в театре пространства «Внутри».
Д. БЫКОВ: В России или в Израиле:
А. БОССАРТ: В Москве.
Д.БЫКОВ: Ты едешь в Москву, героическая Боссарт?! Мне кажется, там сейчас опаснее.
А. БОССАРТ: Да, лечу в Москву. Мы не боимся трудностей. Сейчас я читаю?
Когда конец пути забрежжит,
Все обретает завершенье.
И острый профиль зарубежья
Рвет облачка.
Сон стережет в углу, как елка,
И пес уткнется в шею.
Как там про маленького волка?
Ну, про волчка?
За кем пришел волчок ничейный?
Чей шелестит знакомый голос?
Все исполняется значения и тесноты,
Тиранит чей-то голос острый,
И набухает жаром горло,
И лифт на ржавый елки остов,
Как на костыль оперся телом сиротливым,
Фитиль тяжелого похмелья
Погасшим оттепельным пивом
И оливье,
Но милосердный ветер с юга
Все обнулит и перемелет
И унесет меня оттуда
В одном белье.
***
Нам бы, старикам бы, все бы спать и спать бы
С песиком под боком или можно с кошкой.
Помнишь, засыпала под рукой у папы
По дороге к дому, свесилась галошка?
Сон укутывал, как елочный шар. Вата.
Мама шептала: «Осторожно, Боря!».
А ты не была еще виновата
И не знала, кроме разбитых коленок, горя.
А теперь кемаришь, кемаришь, книжка на коленях,
Хрупкие страницы, шорох, огоньки мигают.
Папа хотел мальчика – в их-то 24.
Не баловал, растил, как растят мальчишек:
Учил плавать, драться и стрелять в тире,
И до самой своей смерти называл «чижик».
***
Мы забыли давно землепашество и оседлость,
Утварь вся – пара ложек и пара дешевых ножей.
Там остался матрас, даже два, говорят, от соседа,
Стулья, стол отдадут и напутствуют, кто понежней.
Я люблю интерьеры. Как я вещи с вещами венчаю!
Вить гнездо я могу год за годом и скуки не знаю.
В синих гранях графинов преломляется луч, замечали?
Как я их собирала, мою синеокую знать.
А напротив, вдоль стенки и дальше, за перегородкой
Рукоделье на полках, чтобы все сохранить.
Мы прошли с ними путь бесконечный, но вышло – короткий.
Кто вас будет читать – миллион одряхлевших до шелка страниц?
Сколько их накопилось – почерневших, тяжелых, ничейных,
Запеленутых в тряпки старой рукой?
Этих лишних вещих… Позабудь, ты кочевник, кочевник.
Сбегай вон на помойку – там столик стоит рококо.
Д.БЫКОВ: Господи, какой ужас, ужасное стихотворение, какой кошмар, Боссарт, ты прошибла меня на слезу!
А. БОССАРТ: Правда? Это очень ценно!
Д.БЫКОВ: Манипуляция какая подлая!
А. БОССАРТ: Эта наша релокация… И еще можно? Можно еще?
Д.БЫКОВ: Можно Иртеньева попросить прочитать что-нибудь циничное, чтобы сбить накал этой слезы. Циничное, гадкое.
И. ИРТЕНЬЕВ:
Все как-то резко похудшало,
Товарный потеряло вид,
Где было много, стало мало,
Где стол был яств, там гроб стоит.
А в том гробу лежит Никитин,
А рядом с ним лежит Петров,
Один одет в парадный китель,
Другой серьезно нездоров.
Никитин опочил уж год как,
Так что судьба его легка,
Никитина сгубила водка,
Петров лишь чудом жив пока.
Он выпил углеродный литий
Неосторожно, и с тех пор
Безумных череда наитий
Его туманит ясный взор.
Прощайте, юные забавы,
Селянок пестрый хоровод,
Его иные ждут дубравы,
Иных плесканье мрачных вод.
И вскоре он, навек отмучась,
В своем некрашеном гробу
Никитина разделит участь,
Его никчемную судьбу
Сполна Петров разделит вскоре,
Смешной и жалкий дуралей.
…Читатель, друг, memento mori
И литий натощак не пей!
Д.БЫКОВ: Мы сделаем небольшую паузу с вами и вернемся. А сейчас Михаил Мейлах. Объясню, почему. Во-первых, я всегда хотел пригласить его в свой новогодний эфир как своего любимого филолога. Во-вторых, и Боссарт, и Иртеньева периодически возводят к обэриутам, а именно Мейлах главный специалист по ним и главный их публикатор. Миша, Вы обещали не только поговорить, но и почитать свое. Видите ли Вы нас и слышите ли? Миша, появитесь! Где Мейлах? Он готовится к эфиру… Включите звук у себя…
Пока Мейлах готовится, мы приглашаем сюда замечательного поэта Олю Чуйкову, которая так и не дождалась своей очереди в новогоднем эфире на прошлом «Эхе». Миша, позовите кого-нибудь, кто разбирается в компьютере. А то мы вас опять не услышим, и это будет очень горько. Оля Чуйкова, вперед.
О. ЧУЙКОВА: Привет, слышно меня? Прекрасно, с Новым годом всех. Уже с наступившим. Ну что, читать?
Хожу под дождем, нанизываясь на капли,
На промокшем одном, на другом сухом сапоге.
Есть такая забавная птица – цапля,
Которая любит спать на одной ноге.
Мы с ней непохожи:
Может быть, только веки одинаково вздрогнут,
А тело совсем замрет,
Если рядом вдруг почувствуют человека,
Задержат дыхание и сделают шаг вперед.
Дальше читать? «Княгиня Ольга» называется:
Буду долго бояться, каяться и терпеть,
А потом я начну смеяться и попробовать полететь.
Можно еще помучить и в угол загнать меня.
Но что ж никого не учит доля Коростеня?
Мои прекрасные птицы, мой золотой пожар?
Отравленные гостинцы – это прощальный дар.
Это бездонный омут, куда не хочу смотреть,
Это последний опыт – попробовать полететь.
Д.БЫКОВ: Не последний, давай еще.
О. ЧУЙКОВА: Ты меня прервешь, когда нужно.
Д.БЫКОВ: Еще один стих с гарантией.
О. ЧУЙКОВА: У меня их дофига, вот поверь.
Когда рвут стражу царского дворца
И знают сроки предстоящей казни,
А страх и свет любимого лица
Неотвратимо и надежно гаснет,
И начинают так считать шаги,
Чтобы не дрогнуть на последнем шаге,
Готовят шпагу, шляпу, сапоги
И жгут бумаги.
***
Я ведь не такая – мне бы подышать,
Мне бы звон Китая бросили в кровать.
Или вонь Венеции в ванной комнате,
Или светлой Греции в полной темноте.
Мне бы так, чтоб не было холодно и больно,
А тогда на небо я смотрю спокойно.
Д. БЫКОВ: Вот Маша Галина – уж конечно, ее знают и Добренко, и другие одесситы, Тая Найденко, которая присоединилась к нам, – великая одесситка Маша Галина не может выйти в эфир, потому что она плетет сети в данный момент, но она прислала нам свое стихотворение в Новый год. [Ольге Чуйковой] Тебе пока сделать паузу.
Он говорит, это просто гром, я пришел с добром
С огненным мечом золотым пером
У меня на лбу круглая печать
Выходи встречать
Смотри все сдвинулось со своих мест
Нам показывают какую-то ерунду
Не было таких беспощадных звезд
В прошлом году
Я ловил покемонов в храме чертей рубил топором
Я насиловал демонов Катманду
Вот как проистекала битва добра с добром
В прошлом году
В прошлом году мы прививались от бешенства и чумы
Гуляли в райском саду любили кинозвезду
Подозреваю это были вообще не мы
В прошлом году
Я сиял как бог шестиног и четверорук
Я выманивал целок на свет и звук
Разрастался летом и зацветал весной
Я был чемпион в этом балете на льду
Что же этот год сделал со мной
Что же этот год сделал со мной
Что же я сделаю с вами в этом году
Молодец, Галина! Какой она поэт, вставила всем. Давай, Ольга, читай еще один, а потом приготовиться Русс спеть еще, то есть не спеть, а прочесть. Минуточку, это Аркадий Рух – вы подключились, я рад вас видеть. Я в курсе, что ты здесь. Чуйкова, вперед.
О. ЧУЙКОВА:
Узнать тебя, потом
Поцеловать топор,
Удобнее пристроиться на плахе.
И помечтать о том,
Как мой последний взор
Отметит брызги
От твоей рубахи.
Д.БЫКОВ: Молодец, это в тему. Прежде чем Рух к нам присоединиться, я прошу Русс – они похоже звучат, но это разные явления – или песню, или лирику. У меня тут все в восторге, что ты с нами.
А. РУСС: Дима, скажи мне, пожалуйста. Вот ты сказал «лирические стихи», а я подумала: «Что же имелось в виду?» Потом подумала, может, ты имел в виду стихи, которые могли бы быть написаны в мирное время.
Д.БЫКОВ: Ну что-нибудь о любви, можно о военной любви.
А. РУСС:
Мы, пуффендуец Сэм и гриффиндорец Фродо
Невежественный Шир оставив позади
Куда-то там идём, два маленьких урода
Чего-то там несём прижатое к груди
Покинувших дома с толстянками на окнах
Так любящих пожрать, так ценящих уют –
Все ненавидят нас, все нам желают сдохнуть
Кидают камни вслед и под ноги плюют
Да хули нас любить, мещанскую породу
Как позовут к столу – так каждый тут как тут
И каждый третий – сэм, и каждый пятый – фродо
Но голлумы из нас, как големы, растут
Мы от себя бежим, шатаемся, хромаем
В просроченных плащах, надеясь уберечь
Чего-то, что несём и к сердцу прижимаем
Всевластное кольцо, предназначённый меч
Нежнее, чем цветок с дрожащей головою
Субтильней, чем птенец в гоблячьем кулаке
Чужое что-то там, опасное, живое
Смертельное, как стих на русском языке.
Д. БЫКОВ: Это действительно смертельное стихотворение, но и жизнеутверждающее при этом. А с нами Михаил Мейлах, который отлучился, но все-таки вернулся. Главный специалист по обэриутам и, как выяснилось, сам поэт. Миша, почитайте свое, а потом, как мы договаривались, немножко обэриутского. Вы нас слышите? Да, Вы подключились и прекрасно видны.
М. МЕЙЛАХ: Замечательно, только у нас была такая сложная переписка, что я думал, что это будет в четверг.
Д.БЫКОВ: В четверг – это в эфире, а сейчас это в стриме, в Zoom.
М. МЕЙЛАХ: Дима, у меня есть полчаса? Я подготовлюсь.
Д.БЫКОВ: Двадцать минут у вас есть.
М. МЕЙЛАХ: Очень хорошо. Я не разъединяюсь, я буду здесь,
Д.БЫКОВ: Вы готовитесь, это прекрасно. Вот человек академический ученый, серьезно ко всему подходит. Пока он готовится, обэриуты нашего времени – Иртеньев и Боссарт – имеют еще немного времени, чтобы почитать свои обэриутские стишки.
И. ИРТЕНЬЕВ: Ты пургу гонишь, Дима!
Д. БЫКОВ: Читайте, только погромче, как на утреннике пионерском.
А. БОССАРТ:
Это как-то у нас поломалось,
Сорвалося как будто с резьбы,
Вот уж мы далеко не резвы,
И задора не много, а мало.
Чешешь улицей, день померк,
День грядущий уже отмерен.
Справа вывеска – «Доктор Гальперин»,
Слева вывеска – «Доктор Берг».
А ноги-то были – ураган-ходули,
Плясали, прости Господи, по столам,
Словно ангелам божьим, внимали «Битлам»
И еще ретроградному Фредди Меркьюри.
Теперь же ангелы в большинстве убиты
Или их угандошил СПИД.
У боженьки тихий час, он спит
И не вмешивается в наши орбиты.
А в небе над тобой прорехи и запах.
Оттуда валится смертоносный гриб.
И бабы довольны – чайлдфри выбирают для жизни,
Восток, не Запад.
Боженька спит, и ему снится,
Будто мы – отара послушных овец,
Будто он сам – наш добрый отец
И щедро дал нам в руки синицу.
Бог с тобой, боженька!
Нафиг тебе дар твой, когда ты самих нас отверг.
Слева вывеска – «Доктор Берг»,
Справа вывеска – «Доктор Гальперин».
Д. БЫКОВ: Иртеньев, давай, что же ты все время прикрываешься женщиной?
И. ИРТЕНЬЕВ: Хорошо, сейчас, тихо.
Д.БЫКОВ: Ты очень много написал в этом году. Звук включи. У тебя звук выключился. Молодцы, исправились.
И. ИРТЕНЬЕВ: [Читает]
Д.БЫКОВ: Пока Иртеньев отлаживает звук, с нами Александр Елин, тоже из Израиля. Замечательный поэт, который тоже считается ироническим автором, но глубоко лиричен внутри. Елин, вперед.
А. ЕЛИН: Здравствуйте всем. Я прямо новогодний стишок вчерашний прочту, который называется «2024».
Живу теперь в своей стране я,
Отпитый кумысом стройнее.
К любым коллизиям готов
Вдали от путинских ментов,
Что радикально охренели,
И как не торжествуй у ели
В веселой праздничной Москве,
Как не мечтай о волшебстве,
А на войне как на войне:
Вина не топится в вине,
А проступает гнойной сыпью,
И я за то сегодня выпью,
Чтобы, когда придут талибы,
Отжать у православных власть,
Мои друзья спастись могли бы,
Они могли бы и пропасть.
И да, непросто быть евреем:
Хоть от бомбежек мы храбреем,
Но сверху, с Храмовой горы,
Видны все дали и миры,
И всех конструктов ветхий остов,
Сословье звонких тостов
И фейерверки лжи и фальши…
Так что нас ждет, что будет дальше?
Каких немыслимых невзгод
Нам приготовил новый год?
Я так скажу: на зло врагам мы
Продолжим жить, играя гаммы,
Стишками радуя родню,
Рисуя комиксы и ню,
Скупая шмотки для прикида
И громко споря вразнобой,
Пока тут рядом
Со злом не выиграем бой.
Д.БЫКОВ: Очень мотивирующие стихи. Нельзя ли что-нибудь едкое в твоем духе, что-нибудь злобное, давай!
А. ЕЛИН:
За то боролись наши предки,
Чтоб мы, огнем мужским полны,
Не грели жопой табуретки,
А вышли б на тропу войны
С надеждой, верой и отвагой,
С копьем, пронзительным, как уд,
А не с отмазочной бумагой,
Изнемогая от простуд.
И, как велик святой обычай,
Исконный, древний, племенной,
Вернулись бы домой с добычей
И с полонянкою-женой.
И с ней род в разнообразе,
Людей рожали б задарма,
А что там в голове у князя,
Так то не нашего ума.
Д.БЫКОВ: Так, а еще?
А. ЕЛИН:
Я видел Родину во сне.
В тумане грёз явилась мне
не топ-модель, не бизнес-леди,
не вертихвостка цвета меди,
не удалая амазонка,
не домовитая бабёнка
и не распутница с панели,
а тётка в шапке и шинели.
Сказала, вставши как-то боком —
Мы тут посовещались с Богом,
и вышел за тобой должок:
ты никого для нас не сжёг,
не строил стел и алтарей,
и нам плевать, что ты еврей —
пора пожертвовать собой,
пора, сынок. Проснись и в бой!
«Любовь и война»:
Блондин ли, брюнет ли, шатен ты,
А пара найдется всегда.
Но вот, например, импотенты –
У них с этим делом беда.
Им хочется мощного трения
И чувственных, пылких страстей,
Но вяло свисают коренья
И души пустыни пустей.
Не радуют «Лорди» и Верди,
Галыгин, Гоген и Гюго,
И пьют эликсир для тверди –
Ан нет, не встает ничего.
Еще есть фригидные стервы,
Чей холоден низ живота.
Там бабочки были иль червы,
А женственность – маска, туфта.
Косметика вроде на коже
И чачи махнула стакан.
Но только решишь: «Сулико-же!»,
Ан нет, ледяной истукан.
И вот они снюхались, твари.
Уселись, колода к бревну.
Любовь обвинили в зашкваре
И гонят юнцов на войну.
Д.БЫКОВ: Превосходно. Еще один.
А.ЕЛИН:
У Нюры не сладилась жизнь половая:
Был первый деревянный, как свая.
Второй просвистел мимолетно, кометой.
Осталась не любленой…
Четвертый женат, этот – пьянь,
Восьмой… никак этот инь не найдет ее янь.
И стала от злости большой патриоткой,
Такой, что хоть на первые полосы фоткай.
На ужасы фронта глядит, не мигая,
Одета в халат, но под ним-то – нагая
И мыслью простой её мозг поражен:
«Воюют… видать, убежали от жен.
Я тут без трусов, а они в камуфляже,
Стоптали меня, а ведь я ж не туфля же…».
И падает Нюра в пустую кровать.
Убьетесь… Да так вам и надо, плевать.
Д.БЫКОВ: Ой, Елин, какое отличное стихотворение. Понимаешь, миллионы женщины подпишутся под ним. Можно, я воспользуюсь семейным положением? Я не так часто вижу сынка родненького. Андрюша, ты здесь? Я знаю. Артист он у меня. Андрей, подключайся. Здорово, вот он, мой красавец. Ты выглядишь очень хорошо. Насколько я понимаю, ты в Норвегии. Это мой сын, это мой старший сын. Мой младший здесь, рядом. А старший в Норвегии, у тетки. Правда, красивый? У нас с Иртеньевым дети артисты, потому что мы сами об этом мечтали всю жизнь – на сцене представлять. А вот они представляют за нас.
А. БЫКОВ: Всех с праздником. Я надеюсь, что это не будет моветонно, если я прочитаю «Рождественский романс» [Бродского], потому что он создает потрясающее новогоднее настроение.
Плывет в тоске необъяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый
из Александровского сада,
ночной фонарик нелюдимый,
на розу желтую похожий,
над головой своих любимых,
у ног прохожих.
Плывет в тоске необъяснимой
пчелиный ход сомнамбул, пьяниц.
В ночной столице фотоснимок
печально сделал иностранец,
и выезжает на Ордынку
такси с больными седоками,
и мертвецы стоят в обнимку
с особняками.
Плывет в тоске необъяснимой
певец печальный по столице,
стоит у лавки керосинной
печальный дворник круглолицый,
спешит по улице невзрачной
любовник старый и красивый.
Полночный поезд новобрачный
плывет в тоске необъяснимой.
Плывет во мгле замоскворецкой,
пловец в несчастие случайный,
блуждает выговор еврейский
на желтой лестнице печальной,
и от любви до невеселья
под Новый год, под воскресенье,
плывет красотка записная,
своей тоски не объясняя.
Плывет в глазах холодный вечер,
дрожат снежинки на вагоне,
морозный ветер, бледный ветер
обтянет красные ладони,
и льется мед огней вечерних
и пахнет сладкою халвою;
ночной пирог несет сочельник
над головою.
Твой Новый год по темно-синей
волне средь моря городского
плывет в тоске необъяснимой,
[ВСЕ ВМЕСТЕ] как будто жизнь начнется снова,
как будто будет свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево.
Д.БЫКОВ: Прекрасные стихи, не знал, что ты пишешь. Если говорить серьезно, то, сынок, это большая подлянка – читать стихи Бродского, когда эфир ведет твой отец. Но с меня достаточно того, что ты читал меня на вступительных экзаменах. Я счастлив тебя видеть, не отключайся. А сейчас, как я все-таки обещал, у нас Аркадий Рух, замечательный петербургский литературовед и критик. Рух, давай, говори.
А. РУХ: Что ты хочешь услышать, родной мой? Я тебя очень рад видеть.
Д.БЫКОВ: Я тебя тоже, ты прекрасно выглядишь, даром, что в галстуке. Если хочешь, можешь почитать стихи. Если хочешь, можешь сделать жизнерадостный прогноз.
А. РУХ: Знаете, есть такой анекдот касательно жизнерадостных прогнозов – о том, что все будет хорошо и как это. Знаешь?
Д. БЫКОВ: Нет, не знаю.
А. РУХ: Я тебе расскажу. Про стихи, может быть, позже. А вот это хочется сейчас рассказать. Дальше каждый сделает свои выводы, как из любой притчи. Подходит маленький сын к отцу и говорит: «Папа, а вот говорят: «В конце будет все хорошо», что это обозначает?» Папа отвечает: «Понимаешь, сынок: ты учишься в школе, будем откровенны, так себе учишься. Тройки, четверки, бывают и двойки. Закончишь школу, поступишь в институт, не в самый престижный, но и не ПТУ. Учишься там будешь так себе – с троечки на четверочки перебиваться. Женишься в свое время, и жена твоя будет не королева красоты, но и не уродина. Дети у тебя будут примерно такие же, как и ты. Работа у тебя будет не прямо ужас-ужас, но ничего выдающегося. И жить ты так же будешь, и квартира у тебя будет такая же. Состаришься, на пенсию выйдешь, пенсия у тебя тоже будет не прямо высокая, но и не копейки. Состаришься, умрешь, повезут тебя на кладбище хоронить. И вот два пьяных мужика возьмут гроб на веревке и начнут опускать. Третий будет стоять и командовать: «Чуть-чуть левее, чуть-чуть правее, этот край выше, этот край ниже. Вот теперь все хорошо».
Д.БЫКОВ: Очень гадкий анекдот, спасибо, Рух. Он сумел нас прекрасно мотивировать. Это, конечно, не анекдот, а тост, так я понимаю?
А. РУХ: Факт в том, что в конце все обязательно будет хорошо.
Д.БЫКОВ: Спасибо, Аркадий. Ты продолжаешь свою лекторскую деятельность?
А. РУХ: Да, конечно, у меня относительно недавно была большая лекция о братьях Стругацких. Очень я ей остался доволен, и не я один. Меня как раз интересовало, где то место, откуда было еще не поздно повернуть к Полдню. Я его, как мне кажется, в нашей истории нашел. Это разговор.
Д.БЫКОВ: Спасибо тебе большое, мы еще к тебе вернемся. А сейчас я хочу спросить, готов ли наконец Михаил Мейлах, чьи стихи я не теряю надежды услышать.
М. МЕЙЛАХ: Слышно меня?
Д.БЫКОВ: Очень слышно. Камеру немножко на себя, чтобы вас было еще и видно. Наоборот, в противоположную сторону. На себя. Вот теперь хорошо. Чуть лучше стало. Вот, теперь хорошо, теперь я узнаю брата Колю. Миша, пожалуйста.
М. МЕЙЛАХ: Поскольку небольшое недоразумение было, я быстренько что-то вынул и почитаю. Если останется время… Торопясь, я решил почитать стихи, написанные в тюрьме и на зоне, то есть достаточно давно и достаточно далеко. Но тем не менее. Некоторые потребуют маленького комментария. Чтобы не висело в воздухе: я уже под самую-самую Перестройку, в 1982 году, попал по политическому – как это ни смешно – обвинению. Что это значило тогда? Тогда это просто значило неподцензурные книги. У меня действительно, вследствие разных причин (о которых некогда рассказывать) собралась довольно большая библиотека, и вот меня арестовали, судили, отправили в зону. Сидеть бы мне всю жизнь – я не признал себя виновным, издевался над следствием вволю. Но вот Перестройка. Вернее, не сама Перестройка, а предперестройка, когда Горбачев хотел закорешиться с Миттераном, с Тэтчер, а они ему показывали списки всех, кого нужно отпустить по домам. Ну вот.
Сладковато-тошнотворный
теплый воздух коридорный
тянется в окно.
Хлебом пахнет или потом,
пылью или креозотом –
право, все равно.
Воздух мертвый, воздух горький…
И струя седой махорки,
сизой и густой,
от соседской самокрутки
разбавляет злой и жуткий
каторжный настой.
А навстречу из фрамуги
в задыханьях черной вьюги
со двора тюрьмы
истекает в клубах пара
смесь морозного развара
да январской тьмы.
И колеблясь в дымном свете,
тусклый воздух двух столетий
чертит невпопад
вечных врат стопою скорой
попираемые створы
«Сшествия во ад».
И вот другое, называется оно по-французски, «Везде все то же самое». Тут надо пояснить, что здесь есть цитата из Баратынского – «прям», от слова «пря».
Везде все то же, все та же здесь
Советская немыслимая смесь
[НРЗБ] и пыточка, и месть,
Так, ни за что – и кровь, и беспредел.
Но размывая остов бытия,
Спасительного хаоса струя,
Почти согласия, прям его ли я,
Тюремный быт вливается [НРЗБ].
Д.БЫКОВ: Миша, а почему вы не печатали никогда это?
М. МЕЙЛАХ: Вы знаете, я всегда говорю, что я все жду, пока я напишу что-нибудь сверхгениальное. Пока просто гениальное.
Д.БЫКОВ: Какое высокомерие потрясающее, да.
М. МЕЙЛАХ: Просто шуточки. Так, о, Господи. Сейчас, простите.
Д.БЫКОВ: А пока вы ищите, я прочту стихотворение, которое мне кажется сверхгениальным. Вы его знаете хорошо.
Декабрьские дикие сны.
Ночи с особым режимом.
Не я, а рельефная карта страны
лежит на матрасе пружинном.
Из мелкой подушки мой питер торчит –
и надо же этак разлечься! –
то чешется вильнюс, то киев бурчит,
то крым подбивает развлечься.
Но слева болит, там, где кама течет,
в холодной пермяцкой подмышке,
где медленно капает время в зачет
несчастному Мейлаху Мишке.
Помните эти стихи, да? Лев Владимирович Лосев.
М. МЕЙЛАХ: Да, это Лев Лосев.
Д. БЫКОВ: Рискну сказать, наш общий друг, хотя я всегда сознавал огромную, разделяющую нас дистанцию.
М. МЕЙЛАХ: Между прочим, Леша [Лев Лосев] мне говорил, что Бродский не похвалил ни одного его стихотворения. От зависти, что ли?
Д.БЫКОВ: Бродский написал к нему восторженное предисловие, если вы помните. То есть он вслух не хвалил, а про себя все понимал. Давайте, читайте.
М. МЕЙЛАХ: Может быть, последнее из того времени. Я там заболел, чуть не помер.
Д.БЫКОВ: Перитонит у вас, насколько я помню.
М. МЕЙЛАХ: Вдруг стало плохо слышно. И вот я там, уже подыхая, написал такое вот стихотворение, с эпиграфом из Верлена, «De la musique avant toute chose», «Музыка прежде всего».
Ни песни, ни слова, no nothing
Ни скрипок, ни музыки сфер.
И в молкнущем хаосе внятен
единственный этот размер.
И что в нем — надмирные хоры
иль вестник с трубой громовой?
— Не ветер бушует над бором…
— Ночь смерти и город ночной…
Та-та-та, та-та-та, та-та-та…
я, кажется, где-то слыхал…
токката… стаккато… рубато…
последнее скерцо… финал.
Д. БЫКОВ: Миша, какие прекрасные стихи! Давайте «Элегию» теперь. Это Введенский, если кто не помнит.
М. МЕЙЛАХ: «Элегия» приготовлена.
Д.БЫКОВ: Да вы наизусть ее знаете. Мы будем вам подсказывать. Я просто хочу, чтобы это прочел первый публикатор.
М. МЕЙЛАХ:
Осматривая гор вершины,
их бесконечные аршины,
вином налитые кувшины,
весь мир, как снег, прекрасный,
я видел горные потоки,
я видел бури взор жестокий,
и ветер мирный и высокий,
и смерти час напрасный.
Вот воин, плавая навагой,
наполнен важною отвагой,
с морской волнующейся влагой
вступает в бой неравный.
Вот конь в могучие ладони
кладет огонь лихой погони,
и пляшут сумрачные кони
в руке травы державной.
Где лес глядит в полей просторы,
в ночей неслышные уборы,
а мы глядим в окно без шторы
на свет звезды бездушной,
в пустом сомненье сердце прячем,
а в ночь не спим томимся плачем,
мы ничего почти не значим,
мы жизни ждем послушной.
Нам восхищенье неизвестно,
нам туго, пасмурно и тесно,
мы друга предаем бесчестно
и Бог нам не владыка.
Цветок несчастья мы взрастили,
мы нас самим себе простили,
нам, тем кто как зола остыли,
милей орла гвоздика.
Я с завистью гляжу на зверя,
ни мыслям, ни делам не веря,
умов произошла потеря,
бороться нет причины.
Мы все воспримем как паденье,
и день и тень и сновиденье,
и даже музыки гуденье
не избежит пучины.
В морском прибое беспокойном,
в песке пустынном и нестройном
и в женском теле непристойном
отрады не нашли мы.
Беспечную забыли трезвость,
воспели смерть, воспели мерзость,
воспоминанье мним как дерзость,
за то мы и палимы.
Летят божественные птицы,
их развеваются косицы,
халаты их блестят как спицы,
в полете нет пощады.
Они отсчитывают время,
Они испытывают бремя,
пускай бренчит пустое стремя —
сходить с ума не надо.
Пусть мчится в путь ручей хрустальный,
пусть рысью конь спешит зеркальный,
вдыхая воздух музыкальный —
вдыхаешь ты и тленье.
Возница хилый и сварливый,
в последний час зари сонливой,
гони, гони возок ленивый —
лети без промедленья.
Не плещут лебеди крылами
над пиршественными столами,
совместно с медными орлами
в рог не трубят победный.
Исчезнувшее вдохновенье
теперь приходит на мгновенье,
на смерть, на смерть держи равненье
певец и всадник бедный.
Д.БЫКОВ: Спасибо вам огромное. Это стихотворение читается, как бы написанное сегодня. Это вечное свойство Введенского. И что особенно важно «на смерть держи равненье» – это не значит «стремись к смерти», это значит «будь, как смерть, непреклонен». Вот это внушает определенные надежды. Спасибо, что вышли к нам. Надеюсь, что Вы еще не уходите.
У меня большая просьба присоединиться Аню Кузьминых – тоже своего рода обэриутку, участника группы «Пусси Райот». Вы в прошлом году проводили своего учителя – Юрия Арабова. Как по-вашему, в чем особенность арабовской поэзии и прозы, в чем его заслуга? Что главное делал Арабов на свете?
А. КУЗЬМИНЫХ: Во-первых, здравствуйте. По поводу Арабова…
Д.БЫКОВ: Колено торчит очень соблазнительно.
А. КУЗЬМИНЫХ: Я думаю, что на самом деле, как Бродский все, что писал, писал стихами (даже если это была проза), в случае Арабова, что бы я ни читала, мне кажется, что это кино. В плане прозы там очень сохранен именно кинематографический ритм, звук какой-то всегда вовремя, какой-то цвет. Но главное – он, конечно, соединял какие-то, давал надежду на соединение чего-то мирного и надмирного нам, во ВГИКе. У нас, на самом деле, было не так много этого. Когда я шла во ВГИК, мне казалось, что этим будет все заполнено. Но когда я пришла, оказалось, что этим все не заполнено.
Когда я прочитала «Механику судеб» Арабова, я поразилась этому ощущению того, что структура драматургии и структура жизни – это похожие по сути структуры. Драматургическая структура – это не что-то про отдельное художественное произведение, а это структура материи. Это очень жизнеутверждающее (во-первых) и влюбляющее в искусство как таковое (во-вторых).
Д.БЫКОВ: Аня, в своей судьбе вы чувствуете какую-то механику?
А. КУЗЬМИНЫХ: Сто процентов. К сожалению, наверное, потому что так как механика дает возможность что-то предсказывать, в моем случае это как-то не очень оптимистично.
Д. БЫКОВ: Вы не одиноки. «Человеческая жизнь… достаточно вспомнить, чем она кончается», – говорил ваш любимый Бродский. Но вы учились делать кино. Скажите пожалуйста, вы видите себя в кино, вы надеетесь работать там? Или русское кино погибло?
А. КУЗЬМИНЫХ: Я совершенно не считаю, что оно погибло, готова сражаться за это. Я больше всего хочу работать в кино, я сняла только две короткометражки и немного работала с полными метрами как сосценарист, но это самое любимое, что есть у меня. И, конечно, я хочу работать именно в русском кино, и я хочу снимать именно в русском кино.
Д. БЫКОВ: Я получил страстное послание от Ани Русс. Она говорит, что сейчас заснет, но готова спеть еще одну песню, прежде чем заснет. Мы вернемся, Аня, к Вам. Но другую Аню – сидя между вами, я загадываю желание – я надеюсь сейчас услышать. Анька, пой. И пой, и спи. Давай в кадр уже. Алло, Русс, ты здесь, ты с нами? По-моему, она заснула все-таки. Да не может этого быть. Аня, очнись! Она отрубилась временно. Но вместо Ани Русс у нас есть другой человек с гитарой – мой днепровский друг и учитель, старший брат Вадим Гефтер. Гефтер, пой.
В. ГЕФТЕР: Всех приветствую. Ребята, всех с новым, я очень надеюсь, с нашим годом. У нас в Днепре сейчас есть свет, и долгое время мы забыли, что такое отключения. Я уверен в водоснабжении, в тихом вечере. Знаете, я начал слушать стихи и понял, что я чужой на этом празднике жизни…
Д.БЫКОВ: Гефтер, ты что, читай, пой!
В. ГЕФТЕР: Я спою тихонько одну песенку, она недавняя. Я думал, что речь пойдет про утопию, а более утопичной песни не подберешь. Она написана прямо недавно.
Вымокли в лужах ботинки,
Дождик срывался на снег.
Я вырезаю снежинки,
Свой украшаю ковчег.
В наших нейтральных широтах
Зимы теплей и теплей.
Это такая работа –
Делать снега для людей.
В наших нейтральных широтах
Зимы теплей и теплей.
Это такая работа –
Делать снега для людей.
Вот прошлогоднее фото –
Время тревог и страстей.
Пусть же мне вырежет кто-то
Добрых и грустных зверей.
Не для стрельбы, не для тира –
Нитка, бумага и клей.
И сотворение мира
Мне удается вполне.
Не для стрельбы, не для тира –
Нитка, бумага и клей.
И сотворение мира
Мне удается вполне.
Пусть будут заняты руки –
Правила нашей игры.
Пусть будут сломаны луки,
Будут в земле топоры,
Не пригодятся дубинки,
Не состоится парад.
Я вырезаю снежинки,
Это посильный мой вклад.
Не пригодятся дубинки,
Не состоится парад.
Я вырезаю снежинки,
Это посильный мой вклад.
Д.БЫКОВ: Вадим, а можно мою любимую. «Не так уж много места» можно? Не убирай гитару.
В. ГЕФТЕР: С удовольствием. Просто, ребята, у меня ощущение в это сложное время, что все, что мы делаем, – это мы вырезаем снежинки. Твою любимую… Она совершенно летняя, она не имеет отношения к зиме.
Сердце растревожено
Шумом птичьих стай.
Облака из дрожжевого теста.
Катится по городу
Солнечный трамвай,
Только в нем совсем немного места.
Катится по городу
Солнечный трамвай,
Только в нем совсем немного места.
Летняя мелодия, никаких забот.
Тихи шум небесного оркестра.
Дождь стучит синкопами,
Семь веселых нот,
Каждая свое находит место.
Дождь стучит синкопами,
Семь веселых нот,
Каждая свое находит место.
Любопытством вскинута тоненькая бровь,
В пестрых платьях шепчутся невесты.
В сердце не поместится
Новая любовь,
В нем уже совсем немного места.
В сердце не поместится
Новая любовь,
В нем уже совсем немного места.
И свою тревогу я
От тебя таю.
Слезы при прощании неуместны.
Может быть, когда-нибудь,
Встретимся в раю,
Если в нем для нас найдется место.
Может быть, когда-нибудь,
Встретимся в раю,
Если в нем для нас найдется место.
Сердце растревожено
Шумом птичьих стай,
Облака из дрожжевого теста.
Катится по городу
Солнечный трамвай,
Только в нем совсем немного места.
Катится по городу
Солнечный трамвай,
Только в нем совсем немного места.
Только в нем совсем немного места.
Д. БЫКОВ: С богом, я абсолютно уверен, что мы в этом году увидимся в Днепре. Спасибо, Вадим. А Русс разбудили, где Русс Анька? Проснулась! Спасибо, Вадим, а Анька вперед.
А. РУСС: Я тут, меня просто повыкидывало. Я вот уже думаю, чего бы такое спеть, что могло бы стать любимой песней Димы Быкова. Но у меня с интуицией не так хорошо, как у тебя.
Кольцо деревянное грело,
Трава шелестела и звезды,
Ты помнишь, как падали звезды?
Ты помнишь, как ангелы пели,
Встречая рождение дня?
И не было тени сомнений, что все повторится.
И звезды, и август, и песни –
Скорее, забудь обо всем этом
Ради меня, ради меня.
Да-да-дам, да-да дам…
А помнишь, ковали клинок для тебя,
И доспехи, и щит,
И как шлем надевали, персты целовали,
Как мед подносили, как приводили коня?
И не было тени сомнений, что ждет тебя подвиг,
И белое платье, и имя.. Пора –
Отказаться от этого ради меня.
Ведь так очевидны мазки этой кисти,
И снова все реки текут,
От касания мысли рушится свод,
От падения листа все немыслимо просто,
Немыслимо: не нужно ни имя, ни подвиг,
Ни белое платье, ни звезды, все просто
И все неспроста.
Чтоб сбылись желания, не нужно,
Чтобы падали звезды,
Чтобы ангелы пели,
Чтоб ждал тебя подвиг,
Не нужно ни меда, ни шлема,
Не нужно меча и огня.
Зачем тебе, милый, белое платье и имя,
И чтобы трава шелестела…
Забудь и развей.
Что не в силах, то ради меня.
Та-да-дам…ради меня.
Д.БЫКОВ: Аня – ты чудо, и все это ради тебя. А к нам присоединилась – спасибо, Аня, иди спать – Тая Найденко из Одессы. Тая Найденко, у которой тоже ночь, но она бодрствует, потому что в Одессе много стреляют. Тая, давай, выходи к нам, слышишь ты нас? Я эти паузы все равно подрежу, когда буду выкладывать. Но все равно хотелось бы, чтобы Найденко была тут с нами. Давай уже. А то ведь у нас еще и Елин готов еще немного почитать. Так, Елин, заполните собою паузу, пока Найденко включает свою вечно рвущуюся связь.
А. ЕЛИН: Так, одну секундочку.
Д. БЫКОВ: Да ты уже здесь, мы тебя видим.
А. ЕЛИН: Стишок такой, называется «Из сторис»:
Я безобидный домосед,
Любитель виски и бесед.
Перетирая о высоком,
Бывало, пил и водку с соком.
И, добавляя тоник в джинн,
Ругал начальство и режим.
На огонек зашедшим дамам
Такую ауру создам им,
Таких найду приятных слов,
Что хоп – всего-то и делов,
Без суеты и канители,
Уже с какой-нибудь в постели.
Их обожаю, как еду я,
На мясо жареное дую,
Или смакую маракуйю,
Я прямо счастлив до границ.
А борщ, а тортик, а омлет?
А вы где были восемь лет?
Д.БЫКОВ: Параллель провел неплохо. Давай еще.
А. ЕЛИН:
В эпоху тягостных годин
Один достойный господин
У симпатичной госпожи
Хотел потрогать точку G.
Но слов сказал совсем не тех –
Простых, про Каиновый грех.
И по итогу всех бесед
Потрогал точки V и Z.
Д.БЫКОВ: А, имеется в виду Украина. Я понял. А еще?
А. ЕЛИН:
Наташе мужики все время врали:
Таксист ей обещал купить «Феррари»,
Фотограф пригласил сниматься голой,
Манил в постель загадочной Анголой.
Кто только к ней не лез, воркуя страстно:
Двойник Шойгу, лже-Дзюба, правнук Кастро,
Арабский шейх, «битлы» и даже йети,
И есть от пары сказочников дети.
Наташа мужикам теперь не верит
И ни о чем не спрашивает перед
Большой любовью или романцом
Со скорым предсказуемым концом.
Плевать ей, кто он – Казанова, Робин Гуд,
Ведь только в телевизоре не лгут.
Д.БЫКОВ: Аня Кузьминых, выйдете к нам, мы обещали вернуться. У меня важный вопрос. Вы, насколько я понимаю, сейчас не будем говорить где, но тоже не в самой спокойной стране. У вас нет ощущения, что где бы ни были, куда бы ни приехали русские, они везде везут с собой свое несчастье? Как у Стругацких в «Пикнике на обочине»: куда бы ни едут люди из Хармонта, они везде привозят с собой резкий рост чрезвычайных происшествий?
А. КУЗЬМИНЫХ: Конечно, есть, я уже боюсь куда-то дальше ехать.
Д. БЫКОВ: Чем вы это объясняете?
А. КУЗЬМИНЫХ: Я это объясняю… Мне кажется, мы это источаем – такие волны, радиоволны войны.
Д.БЫКОВ: Вопрос к вам более личный. Вы перенесли смертельную болезнь и пережили ее с минимальными потерями, хотя с тяжелыми. Но как по-вашему, у мира сегодня тоже нечто подобное?
А. КУЗЬМИНЫХ: Да, но тут вопрос драматургии. Я более конечна, чем мир. Миру еще продолжаться какое-то время, и там должны следующие наступить этапы развития какие-то.
Д. БЫКОВ: Что ждет его, по-вашему? Каким Вам рисуется его будущее?
А. КУЗЬМИНЫХ: Так как я застала только этот кусок времени, и мне происходящее сейчас кажется кульминацией, я уверена, что потом должна происходить развязка. То есть самый поэтический момент должен быть после этого момента, в моем представлении.
Д.БЫКОВ: Вам приходит много вопросов, но их всем много приходит. Вам вопрос: «Красивой женщине жить легче или труднее?»
А. КУЗЬМИНЫХ: Если честно, я совру, если скажу, что труднее. Мне кажется, что легче.
Д.БЫКОВ: Объясните почему. В чем преимущество?
А. КУЗЬМИНЫХ: У меня есть вот эта первая секунда – когда меня увидели и не скривились пока.
Д.БЫКОВ: Михаил Веллер был вчера у нас в гостях, это было его первое появление на эховской радиостанции за десять лет. Я его спросил, что потребует от нас наступающий год, и он грубо ответил: «Прежде всего – физической выносливости». Что нужно человеку в первую очередь, с вашей точки зрения?
А. КУЗЬМИНЫХ: Физическая выносливость, потому что у меня ее нет, и болезнь моя продолжается, физической выносливости нет. Поэтому я уверена, что это то, что нужно больше всего. На втором месте – природа.
Д. БЫКОВ: Природа какая? То есть согласие с природой?
А. КУЗЬМИНЫХ: Да, какое-то умение с ней немного побыть. Масштабы природы и человека везде разный. В городах вроде Москвы масштаб не удовлетворяет, на мой взгляд, человеческие потребности. Может быть, в этом, на мой взгляд, кроется какая-то большая человеческая проблема.
Д.БЫКОВ: Вперед в пустыню. И последний вопрос: я в «Знамени» читал начало вашего романа. Будет ли продолжение?
А. КУЗЬМИНЫХ: Сто процентов будет, потому что это буквально личный дневник.
Д. БЫКОВ: А жизнь продолжается. Дай вам бог жить и писать, а Тая Найденко сумела при обстрелах пробиться к нам. Найденко вперед, расскажи, что у вас происходит. Почитай что-то.
Т. НАЙДЕНКО: С Новым годом. А слышно что-то?
Д.БЫКОВ: Еще как!
Т. НАЙДЕНКО: Ого, ну ладно. Что у нас происходит? Сейчас, слава богу, ничего.
Д.БЫКОВ: А прошлой ночью, говорят, сильно стреляли?
Т. НАЙДЕНКО: Да, сильно стреляли. Очень противный звук, могу вам показать: сидишь такой, смертушка твоя летит, и она с таким звуком: «Меееее». Вот так мы и встречали Новый год.
Д.БЫКОВ: Найденко, прости меня. Почему-то мне хочется извиниться, хотя это был не я.
Т. НАЙДЕНКО: Дима, так и задуман. Кто-то же должен быть виноват.
Д.БЫКОВ: Почему-то всегда я.
Т. НАЙДЕНКО: Я прочитаю стихотворение, от которого тебе станет еще более стыдно. По-украински. Ты же понимаешь по-украински?
Д.БЫКОВ: Здесь как минимум четверо понимают: Добренко, Гефтер, я и Елин. Читай.
Т. НАЙДЕНКО: Не считая тебя, приличная компания собралась.
Розкажи мені, брате: а як то воно вмирати?
Вип’ємо чаю, мені розкажи.
Ніде стрітися нам, то ж розпитую просто неба.
Бо усі говорять від серця, ніхто – від тебе.
Брате мій із Одеси, Херсону, Івано-Франківська,
Сум дівочий, сльоза дитяча, туга батьківська,
Сорока, тридцяти, вісімнадцяти – Боже! – річний…
Ти хотів би, щоб ми зберегли ворогу обличчя?
Мабуть, так. Бо у кожного цього скота і ката
Має бути обличчя, щоб точно його впізнати.
Брате мій, я готуюсь не жити, а просто бути,
Бо немає такої помсти, тієй спокути,
Щоб зробить «як було».
Вже не буде. І в цьому сенсі
Ми обидва загиблі.
Ти зовсім, а я – в процесі.
На твоєму шляху пелюстки, на моєму – пастки.
І тобі не піднятись, мені ж – заборона впасти.
Я сміливо кажу «мій брате», бо ти не проти.
Мовчазні мої браття. Землі бо набрали в роти,
Тільки плачуть…
Д.БЫКОВ: Очень хорошо, а «Дом, который построен зря», нельзя?
Т. НАЙДЕНКО: По заявкам… А ты не слышал, песенка есть очень хорошая, она лучше, чем стишок. Я написала текст, а есть одесский певец Капитонов, он сделал очень хорошую песню.
Д.БЫКОВ: Нет, не слышал, читай, как есть.
Т. НАЙДЕНКО: Это, если кто не в курсе, одесская история, когда мы утром обнаружили горящий дом, а потом оказалось, что это та самая гостиница, которая мне очень нравится. Смешанные чувства мы испытали.
Вот дом, который построили зря.
Одесса смеётся ни свет ни заря:
– Зачем «ониксáми»?
Снесли бы и сами!
Давно собирались, вообще говоря.
Вот дом, в котором в конце сентября
Варенье из яблок варю себе я.
Не через дорогу,
Но близко немного
К дому, который построили зря.
Вот чат, в котором обычно молчат,
Но если двенадцать «калибров» летят,
То все оживают
И фотки сливают
Руин того, что построили зря.
Вот дом, где в подвале с семьею сидит
Мой кум, от бессонницы очень сердит.
Их дочка-трехлетка,
Смешная кокетка,
Наверное, спит.
Раз не плачет, то спит.
От дома, который построили зря,
Они чуть подальше, вообще говоря,
Но дело-то в том, что
Летают неточно
Ракеты в Одессе ни свет ни заря.
Вот место, в котором сидит ПВО,
Но я не скажу вам о нем ничего.
Сбивают – как боги,
А всё ж при тревоге
Трясемся порой, не пойми отчего.
А может, трясемся не мы, а земля.
Не станем на нас наговаривать зря!
То зря понастроим,
То зря же завоем,
Руины от зряшного разом узря.
Варенье из яблок, вообще говоря,
Отлично идет под конец декабря.
Хотелось бы очень
Дожить, между прочим!
Но так, чтобы это дожилось не зря.
* * *
Есть место, где все еще чтят дикаря.
Вполне понимая притом втихаря,
Что вся эта свора
Умоется скоро
Войной, которую начали зря.
Д.БЫКОВ: Ура! Ну еще чего-нибудь, про любовь есть? Про любовь к родине?
Т. НАЙДЕНКО: Нет, как раз про любовь у меня не очень. Есть другое стихотворение, которое я очень люблю. Оно написано прошлой осенью, когда у нас все время был выключен свет, мы познавали интересную новую физику мира. Это было правда очень интересно. Война – это очень интересное время, чтобы познавать себя и мир. Вот его я и прочитаю.
Стала война и не враг, и не друг,
Просто наука:
Осознавать, что у света есть звук,
Множество звука.
Гул холодильника, рваный теперь,
Грохот трамвая.
Звуки собаки, скребущейся в дверь,
Громко зевая.
Кашель соседа и новости бред,
Скрип половицы –
Всё, что как только отключится свет,
Вмиг прекратится.
Днями не видно, не слышно ни зги.
Щелкнет рубильник –
Снова собака, трамваи, шаги…
И холодильник.
Каждое новое знание в плюс,
Как же иначе?
Осознаёшь, что у света есть вкус:
Теплый, горячий.
Вкус разогретого супа и каш,
Чая и кофе.
Даром вопит сумасшедший «крымнаш»
О катастрофе.
Зря он грозит. Мы вкусили вполне
«Пепел и пламя».
Просто чтоб выиграть в этой войне,
Нужно быть нами.
Просто. И было понятно давно,
В самом начале.
Что ж мы узнали о мраке, чего
Прежде не знали?
Звёзды над городом ярче. Иной
Разницы нету.
Значит, задачка сойдется со мной.
Значит, с ответом.
Д. БЫКОВ: Ты знаешь, я редко делаю такие комплименты, но мне жаль, что эти стихи написал не я. Остальное – бог с тобой, пусть ты. А вот это, как говорила Ахматова про Фелипе: «Проклятый старик, он написал мои стихи!». Гениально! Спасибо тебе. Долго ждал очереди Рома Шамолин, мой любимый новосибирский антрополог. Как говорил в свое время Юнг: «Антропология – самая оптимистичная наука. Она верит, что человек существует». Рома, вы много в этом году писали о понятии «народ». Как мне кажется, это понятие исчезло. Расскажите, что вы о нем думаете.
Р. ШАМОЛИН: Оно действительно исчезло, вопрос в том, было ли оно. Был ли мальчик? Это же некое умопредставление, которое, если запустить в реальность, будет работать, будет действовать, во имя народа что-то будет происходить, люди будут себя идентифицировать именем народа, но есть ли за понятием народа какой-то предмет, какая-то субъектность? На мой взгляд, такого предмета не существует. С одной стороны, это фикция, с другой – это метафора, с третьей стороны – это какой-то вид идеологии, который по большей части работает весьма разрушительно. И опыт последнего, двадцатого столетия показывает, что там, где начинают много говорить про народ, там начинает в большом количестве литься кровь, практически всегда. Вот такие вот выводы.
Д. БЫКОВ: Рома, я в прошлом году сказал одну фразу, которую считаю наиболее удачной из всего, что я сказал: «Это не Третья мировая, а Первая антропологическая». Очень многие обиделись. Как вам кажется, почему это Первая антропологическая? В чем тот разлом, о котором мы думаем оба интуитивно?
Р. ШАМОЛИН: Да, я думал вот про что. Разлом сейчас идет не по классовым интересам, не по религии, не по знакомым историям, не по нациям и не по народам. Разлом идет по Иммануилу Канту, по моральному императиву. Все разделилось именно по этому императиву. Кто-то его в себе открыл, в ком-то он начал работать, а в ком-то – нет.
Говоря про кантовский моральный императив, надо две вещи упомянуть, которые у Канта тоже есть: это просвещение и свобода. Моральный императив – это про эти вещи, и еще про эмпатию, конечно, про сострадание. Люди в России сейчас или включаются в эту штуку, либо не включаются. И в этом плане, наверное, вы правы, Дима. В истории не было аналогов, когда именно по этическим лекалам измерялась политическое, военное, вообще всякое.
Д.БЫКОВ: Последний вопрос, то есть не последний, тут вам пишут, где Вы сейчас институционально? Где Вы работаете в России?
Р. ШАМОЛИН: Главная работа – это «Новая газета», конечно. Я антрополог-аналитик в «Новой газете».
Д.БЫКОВ: «Новая газета» не платит.
Р. ШАМОЛИН: Смотря что понимать под платой.
Д. БЫКОВ: Я понимаю, только не говорите мне, что вы питаетесь положительными эмоциями. Где можно работать в России?
Р. ШАМОЛИН: Где можно работать в России? Пока что, помимо «Новой газеты», я преподаю в Новосибирском университете, я преподаю в одном негосударственном институте, у психологов. Можно найти.
Д.БЫКОВ: Спасибо, это утешительно. Последний вопрос: почему вы не уезжаете? Вы довольно переводимый автор.
Р. ШАМОЛИН: Главная причина, на самом деле… Есть причины чисто инерционного плана. У меня здесь сложившаяся история, инфраструктура, хотя, честно говоря, я живу в Новосибирске, но каждую неделю я все больше и больше чувствую себя здесь марсианином. Здесь уже мало что привязывает. Но самое главное: для того, чтобы мне как антропологу передавать происходящее, мне надо это прямо соматически ощущать, мне нужно к этому прикасаться, мне нужно ловить, что происходит. Возможно, это моя иллюзия, но мне она помогает.
Д.БЫКОВ: Вот как раз прислали цитату из Невзорова: «Место зоолога в зоопарке, место антрополога сейчас в России». Это очень интересная точка зрения, да. Потому что человеческое проступает, именно антропологически.
Я собирался вывести в этот эфир Елену Иваницкую, главного нашего хронографа, публикатора обзоров и дайджестов Z-пропаганды. В силу технической неподготовленности она выйти не смогла, но написала текст: «Главные итоги года по Z-пропаганде. Роль и содержание Z-пропаганды и ее истерика объясняются, во-первых, тем, что режим не идейный, а репрессивный, суть не в слове, а в дубинке. Пропаганда используется по остаточному принципу.
Во-вторых, абсолютное большинство пропагандистов 24 февраля вынуждены были совершить кувырок – буквально дословный, по роману Оруэлла. Два месяца, день за днем, они возмущались и гневались, с круглыми и честными глазами доказывая, что «мы не готовились ни к какому нападению или вторжению, все это ложь и провокация, как вы смеете подозревать». Параллельно продвигалась тема «нас встретят цветами». Потом то же большинство дружно закричало: «Ура! Напали, давно надо было». Пропаганда обещала Киев за три дня (вариант – за две недели) и даже воскресную прогулку. За вторжением российская пропаганда обещала прогулку. Не верится? Вот цитата: «Российские военные деловито демилитаризуют нацистское логово, нам там не с кем воевать. Украинские военные массово сдаются в плен. Можно было назвать спецоперацию «войной выходного дня», но ведь это не война, это миротворческая миссия. Никто на Украине не хочет защищать киевский режим. Наши идут!». 25 февраля 2022 года.
Когда пропагандистская картинка столкнулась с реальностью, начался гам, бедлам и тарарам. Одной из главных мишеней Z-критики как раз и стала Z-пропаганда, которую авторы разносили, требуя единой линии – объявления внятных целей и разговора с людьми. Ниспровергатели исключали, вероятно, самих себя, а остальную Z-пропаганду подчеркивали как людей.
После долгого изучения Z-тарарама и погружения в материал у меня сложилась гипотеза, которой я и делюсь. По моим предположениям, основанным только на изучении текстов (источников и инсайдов у меня нет), единый нарратив существовал, он был подготовлен. Решительное отрицание планов вторжения официальными лицами и официозной пропагандой было его частью. Другой частью был пропагандистский восторг: «Нас ждут». Логика, по моим догадкам, была такая: мы не планируем вторжение, мы не собираемся ни на кого нападать. Мы вступили в освободительный поход, мы освобождаем и спасаем братьев. Мы один народ. Братья встречают нас цветами, хлебом-солью и флагами – красными и российскими. Разве это нападение? Где вы видите? Это ликование, спасение, воссоединение. Россия и на Украину не нападала. Россия не начинает войны, она их заканчивает.
Для продвижения и развития этой линии требовались всего-навсего цветы. Они были несущей конструкцией нарратива «мы не нападали». Когда цветов не оказалось, остальные элементы конструкции повисли в воздухе и посыпались. Началась истерика и какофония, которая продолжается до сегодня. Каждый рвется пропихнуть идеологию одновременно, гневаясь, что народ, население, электорат и другие псевдонимы массы их не слушает, а занимается своими делами. Один из Z-пропагандистов откровенно говорит: «Нас пять процентов».
После этого обзора я хочу задать финальный вопрос, потому что мы эфирное время сегодня заканчиваем. Все участники нашей встречи – обращаюсь я к ним, – каков ваш прогноз относительно войны на 2024 год? Всем очевидно, что война – главный вопрос сегодняшней повестки. Что будет? Будет ли сползание в мировую войну, будет ли остановка этой войны на границе? Будет ли крах российской политической системы, раздираемой противоречиями, будет ли крах украинской системы, которой тоже нелегко? Одним словом, что будет? Давайте в том порядке, в каком мы и говорили. Я попросил бы начать Евгения Добренко, который, слава богу, до сих пор с нами.
Е. ДОБРЕНКО: Думаю, что, к сожалению, война не закончится. Война просто не закончится, пока Путин находится у власти. Война будет продолжаться. Это все взаимосвязанные вещи. Режим в России в следующем году тоже, я думаю, не рухнет. И в Украине тоже не рухнет. Боюсь, что будет продолжаться тот же процесс, который продолжается, свидетелями которого мы являемся уже два года.
Д. БЫКОВ: Вопрос к Михаилу Мейлаху, каково его мнение? Будет ли продолжение всего или резкий финал?
М. МЕЙЛАХ: Ох, совсем не эксперт. Поскольку это состояние перманентное для человечества с исторических пор, то прогноз неблагоприятный.
Д.БЫКОВ: Миша, вы полагаете возможной мировую войну?
М. МЕЙЛАХ: Нет, думаю, что невозможна. Есть предел, который непереходим. Тут все выскочат из нор и все это прекратят.
Д.БЫКОВ: Спасибо, хотелось бы думать так же. Что ты скажешь, дорогой Гефтер?
В. ГЕФТЕР: Что говорить, мировая война идет, ребята. Было бы наивно предполагать… Война идет, война будет большая. Как у Визбора пелось. Я вижу, что война будет, на мой взгляд, приобретать элемент накала, и какой-то ее апогей придется на этот год. Я так считаю. Впечатление, что в нее будут втянуты игроки еще дополнительно. У меня плохой прогноз.
Д.БЫКОВ: Это не очень плохой прогноз. Потому что тогда 25-й год будет финальным. На это хочется надеяться, по крайней мере.
В. ГЕФТЕР: Да, я так и думаю.
Д. БЫКОВ: Справедливая точка зрения. Саша Елин?
А. ЕЛИН: Да, я абсолютно согласен с предыдущим оратором. Всем друзьям я желал бы выжить в этом году. Конечно, будет эскалация неимоверная.
Д.БЫКОВ: Спасибо, Рома Шамолин, ваша точка зрения?
Р. ШАМОЛИН: Я вспомню Аристотеля. Есть такая фраза у него: «То, что противоестественно, долго не существует». И если обращаться к теме моей любимой Древней Греции, то я ожидаю появления бога из машины. Помните, да, откуда это? В Еврипидовских спектаклях…Уже, казалось бы, тьма совершенная все поглотила, выхода нет, и появляется бог из машины. Я не знаю, что это будет, но он появится.
Д. БЫКОВ: С этим прогнозом я наиболее солидарен. Иногда его называют богом из машины, иногда – черным лебедем, но свист его крыльев я уже слышу. Тая Найденко, твой прогноз на этот год.
Т. НАЙДЕНКО: У меня в Одессе есть знакомый – юродивый такой, совершенно безумный дядя. Но он воюет. Он говорит, что у него было откровение: война закончится 5 сентября 2025 года полной капитуляцией России. Подождем.
Д.БЫКОВ: Поживем. Ваня Золотов, любимый мною учитель из Екатеринбурга, который сейчас находится под уголовным делом, но, думаю, обойдется. Под административным, к счастью. Надеюсь, что оно не перейдет… Ваня, вы тут единственный человек, который не пишет стихов, а который как физик, как естественник следит за процессом. Ваш прогноз, ваша утопия?
И. ЗОЛОТОВ: У меня будет очень грустный ответ: поскольку я нахожусь под угрозой уголовного дела, я не могу озвучить свой прогноз на эту тему. Я скажу витиевато: никаких хороших прогнозов я ни в один Новый год, к сожалению, еще не давал. И единственное, к чему я могу присоединиться здесь сегодня, публично, – это к извинениям перед Таей Найденко и перед остальными.
Д. БЫКОВ: Перед всеми украинцами, понятно. А я вот вам дам сейчас самый точный прогноз: 1 января 2025 года мы сойдемся в Zoom «Эха Москвы», чтобы припомнить эти прогнозы и поговорить о ближайшем будущем. Гораздо более оптимистичном к тому моменту, потому что все участники этого Zoom доживут до конца 2024 года. Это я говорю с полной определенностью. Многие из них, конечно, разочаруются. Многие, наоборот, очаруются. У Найденко выйдет новая книжка, у Гефтера тоже, у Мейлаха, безусловно. 1 января 2025 года все здесь, ура.
И. ЗОЛОТОВ: Даже я обещаю написать книжку.
Д.БЫКОВ: Спасибо, люблю вас всех, благодарен вам за участие. С Новым годом, пока!