«Идём по звёздам» с Борисом Гребенщиковым: Корень из Солнца, Умный Сурков, Диверсанты на Болотной, Тейлор Свифт
Происходит удивительная вещь: люди, живущие в России, искренне считают, что за пределами России живут какие-то враги, которые все хотят Россию ущучить. И почему-то они не могут задать себе вопрос: а зачем им это надо? Если им было это надо, почему тогда они помогали всю историю существования Советского Союза?..
А. ПЛЮЩЕВ: Борис Борисович, прежде чем вообще начать говорить о вещах каких-то общественно-политических, хотел спросить о музыке. Видел в Инстаграме фотку из студии. Скоро новый альбом?
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Дело в том, что вы попали в очень точное время, именно сейчас. Сегодня мы заканчиваем микшировать и выпускаем завтра новый альбом, который называется знак квадратного корня и знак солнца. Он называется символом. Люди будут, наверное, называть «Квадратный корень из солнца», я не знаю.
А. ПЛЮЩЕВ: Борис Борисович, а что будет в альбоме? Расскажите о нем немножко. Просто же выходил миньон из четырех песен. Войдут ли они туда, не войдут? Что это будет? И так далее.
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: У меня было твердое ощущение, что теперь нужно забыть про LP (Long Play) и выпускать по четыре песни, зато выпускать их часто. Мы выпустили два. «БОГРУКИНОГ» и «Новый шелковый путь». И это тоже должен был быть маленький, EP (Extended Play), четыре песни. И вдруг еще одна песня добавилась и еще одна. И получился получасовый альбом, который где-то между одним и другим.
А. ПЛЮЩЕВ: Класс, высокий класс. Сегодня же поставлю этот кусочек у себя на канал. Пусть люди знают и все покупают, как там обычно у вас заведено. Вообще, мне кажется, ваша и без того завидная производительность за последние два с половиной года только увеличилась. Так ли это? И не обманывает ли меня ощущение?
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Вы знаете, я надеюсь, что это так. Я не знаю. Потому что когда все время занимаешься этим делом замечательным, оценивать, сколько ты сделал, невозможно. Выходных нет. И каждый день мы это делаем-делаем только потому, что это кажется самым интересным, самым нужным на земле.
А. ПЛЮЩЕВ: Те события, которые сейчас происходят, прежде всего война, разумеется, они влияют на это? Не в смысле содержательно, а вот в смысле даже количественно, что заставляют вас это делать. Или нет?
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Нет, нисколько. События всегда происходят.
А. ПЛЮЩЕВ: Ну, действительно. И я вот думал, что, с одной стороны, войны и разные события были всегда. Да вообще, и наша с вами родина на своем веку прилично в них участвовала. Есть ли у вас какое-нибудь особенное ощущение по поводу того, что сейчас происходит, вот последние два с половиной года?
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Я об этом сразу сказал. И какой смысл повторять? Мне кажется, что война – это самый нелепый, невыгодный и преступный метод решения споров.
А. ПЛЮЩЕВ: С другой стороны, то, что за этой войной, за тем, что происходит с российским государством, во многом стоят ваши земляки… Это не к вам, разумеется, претензия. Просто я хочу об ощущениях спросить. Есть ли какой-то особый привкус того, что человек из Питера и его окружение, тоже многие из Санкт-Петербурга, вот за всем этим стоят?
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Нет. В Петербурге очень много разных людей.
А. ПЛЮЩЕВ: А у вас родина, условно говоря, с собой? Как вообще вы переживаете то, что вы давно не были в России? Кстати, как давно?
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: С 23 февраля 2022 года.
А. ПЛЮЩЕВ: Как вы это переживаете?
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Никак я это не переживаю. Вы знаете, я человек, я живу на земле. И я имею полное право жить там, где мне нравится в данный момент. Мне печально, что я не могу играть концерты в России. Но петь песни я продолжаю. Писать их я продолжаю. Делать «Аэростаты» я продолжаю. Переводить всякую старинную литературу философскую я продолжаю. Картины рисовать я продолжаю. Собственно, в чем должна быть причина печалиться?
А. ПЛЮЩЕВ: Ну, поменьше мере, что вы не можете встретиться, может быть, с большинством людей, которые бы хотели сходить на ваш концерт. Безусловно, диаспора тоже, наверное, очень рада, что вы к ним ближе и чаще заезжаете и все такое. И вот здесь в Вильнюсе у вас было концерт и в Висагинасе. Но многие в России очень хотели бы сходить. Наверное, есть что-то в этом несправедливое.
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Я никак не могу это оценивать, потому что мы имеем дело с тем, с чем мы имеем дело. Не нужно забывать, что большую часть своего существования «Аквариум» не имел права выступать. То есть то, что нас в конце 80-х выпустили на какое-то время, на 20 с небольшим, на 30 даже лет, мы спокойно играли, но 20 лет нам играть не давали. Так что ничего нового в этом нет. Вы знаете, я привык в детстве к тому, что музыку я слышу по радио или откуда-то. И для меня звукозаписываемая песня – это то, к чему я привык.
А чтобы не заставлять людей совсем уж скучать, я все время пытаюсь устроить какой-то живой эфир, где мы могли бы играть, и все в России, кто хотели бы это услышать, могли бы нас услышать и задавать вопросы, все что угодно. Вот мы сейчас работаем над этим. Я очень надеюсь, что в самом скором времени мы попытаемся все-таки это сделать. Если будут идеи, мы принимаем их с удовольствием.
А. ПЛЮЩЕВ: Отлично, да. И был бы рад присоединиться к распространению этого по возможности. Хотел вот как раз спросить про цензурные ограничения. Вот вы сказали, что выпустили ненадолго, ну как, на приличной лет, но все равно. Тем не менее, цензурные ограничения, мне кажется, сопровождали «Аквариум» если не всю дорогу, то временами. Я вот просто помню юбилейный концерт на Первом канале в 2013 году. И там вот в одной из любимых моих песен «Древнерусская тоска» были в свое время заменены слова. Можете пояснить, что это было?
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Разве? Напомните.
А. ПЛЮЩЕВ: Вместо «“Хари Кришна” ходят строем. По Арбату и Тверской», было «Диверсанты ходят строем. По Болотной и Тверской».
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Это к цензуре не имело отношения, по счастью. Это то, что я чувствовал. Вы знаете, часто песни бывают зверьми своевольными. То есть у тебя в голове сказано, что нужно петь так, а ты чувствуешь, что нужно петь иначе. И всегда нужно петь так, как чувствуешь.
А. ПЛЮЩЕВ: Вы воспринимали тех, кто ходил по Болотной, как диверсантов? Или я просто не понимаю значения?
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Вы знаете, есть такая штука, как юмор. Ведь их всех же называли «диверсанты».
А. ПЛЮЩЕВ: Да, тут сложно придраться, надо сказать. Но вообще, я просто вспоминаю те годы (2010, 2013, 2015), и такое происходило, что сейчас, конечно, невозможно себе представить. Там были, условно говоря, у вас встречи и с Медведевым, и с Грызловым, не дай бог с этим Бастрыкиным. Вообще, где для вас проходила граница возможного, не знаю, взаимодействия, соприкосновения с властью?
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Все очень просто. Я не понимаю никакой необходимости проводить границы. Если какие-то люди хотят со мной встретиться, скорее всего, что я соглашусь, потому что мне интересно. Зачем помещать себя в клетку собственного изготовления? А так, теперь я знаю, как выглядят и ведут себя и один, и другой, и третий. И никак об этом не жалею. Мне очень интересно.
А. ПЛЮЩЕВ: Я хотел спросить, много ли вы почерпнули из этого, много ли узнали о человеческой природе?
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Боюсь, что нет. Я уже все это знал. У Шекспира все это описано.
А. ПЛЮЩЕВ: Но, с другой стороны, вы не можете не догадываться, что они хотят вас использовать.
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Это я знаю с самого начала. Насколько я понимаю, все-таки ни один, ни другой, ни третий не получили того, что хотели.
А. ПЛЮЩЕВ: А вы с кем-нибудь общались на постоянной основе из представителей власти? Например, с Сурковым, условно говоря.
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: С Владиславом мы общались достаточно долго. И у меня остались о нем очень интересные впечатления. И надо, к его чести, сказать, что он в отношении меня всегда вел себя крайне достойно и даже защищал меня от попыток других его коллег меня как-то использовать.
А. ПЛЮЩЕВ: То есть вы, вероятно, перестали общаться, судя по тому, что говорите в прошедшем времени.
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Ну мы не общались около десяти лет.
А. ПЛЮЩЕВ: Ого. Просто интересно. Ну, для меня Сурков вообще какой-то такой черный ящик. Я никогда бы не подумал, что буду узнавать о нем через Бориса Гребенщикова, но так вот складывается. Сурков, я не знаю, кто-то говорит, что он злой гений такой. Кто-то говорит, что он больше по пиару, в смысле пускает пыль в глаза и создает там какие-то образы о себе и смыслы такие же рисует. Как бы вы охарактеризовали этого человека?
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Из того, что я видел, я могу сказать, что этот человек крайне умный, крайне знающий свое дело. Но мне никогда не приходилось узнавать у него, чем же на самом деле он занимается. В его пользу я могу сказать, что он любил «Аквариум». Не знаю, любит или нет, он и его друзья. Это все, что я знаю.
А. ПЛЮЩЕВ: У вас из подобного рода общения как-нибудь это отражалось в творчестве? Я имею в виду находили ли вы новые образы для песен, например?
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Нет, я не ищу образов для песен. Песни, как правило, пишут себя сами. Если я буду придумывать песни, им будет грош цена.
А. ПЛЮЩЕВ: О чем я в основном хотел поговорить, это о том, как, по-вашему, нынешняя Россия, нынешние времена, условно говоря, много чем похожи на СССР, например, 70-х?
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Нет, совсем не похожи. По самой простой причине. Тогда государство декларировало, что главное – это мир. «Мир во всем мире», «Давайте, парни, навсегда дружить!» и все остальное.
А. ПЛЮЩЕВ: Но оно, правда, не очень следовало своим декларациям.
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Неважно. Ни одно государство не следует своим декларациям никогда. Но выросли именно в этой атмосфере. Я помню, когда я был совсем маленьким, мне еще не было 10 лет, как раз около 10 лет, я думал о том, что как же мне повезло, что у нас тут и кукурузу продают, и мир во всем мире, и солнце светит, и музыка, рок-н-ролл звучит. В общем, все замечательно. Думал, что действительно правду они говорят – мы живем в лучшей стране на свете. Так оно и было, потому что для меня это была лучшая страна и про другую я ее не знал.
А. ПЛЮЩЕВ: Чем отличается нынешняя в этом смысле? Они перестали скрывать свои, я не знаю, дьявольские замыслы?
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Я не знаю ничего об их замыслах. Но из того, что я вижу, идет потеря грамотности. Потому что даже газеты пишут слова с ошибками, что раньше, даже тогда, было невозможно. Но поскольку, как я понимаю, теперешних правителей грамотность не очень интересует, из этого можно заключить, что происходит очень печальный процесс насильственного лишения страны образованности, образования. И то, что людей учат сейчас, что только они правы, а все остальные – враги, с этим очень тяжелым наследием придется справляться, я думаю, что не один десяток лет, если не сотню.
А. ПЛЮЩЕВ: Разве при коммунистах было не так? Коммунистический путь правильный, а, собственно, все остальные – враги.
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Нет, они не были врагами, они были какими-то загадочными. Но ведь Хрущев к ним ездил? Ездил.
А. ПЛЮЩЕВ: Ну, тут соглашусь. В том плане, что там были угнетенные народы, и народы-то понимают, народы-то ни в чем не виноваты. Сейчас-то народы виноваты во всем вместе с государствами.
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Ну, из того, что я слышу, из того, что мне пишут люди во всех этих самых мессенджерах, я понимаю, что происходит удивительная вещь, что вдруг люди, живущие в России, искренне считают, что за пределами России живут какие-то враги, которые все хотят Россию ущучить. И почему-то они не могут задать себе вопрос, а зачем им это надо? Если им было это надо, почему тогда они помогали всю историю существования Советского Союза? Все время помогали, и во время войны, и во время последствий гражданской войны. То есть все время какие-то западные страны оказывали помощь абсолютно бескорыстно. Зачем они помогали тогда и зачем они пытаются сделать все что можно, чтобы помочь сейчас?
Как ни странно это звучит, но ведь вот я хожу по Лондону и меня спрашивают очень часто: «А вы откуда?» Я говорю: «Я из России». И хоть один бы раз была негативная реакция. Все говорят: «О, как интересно». Всё. Мне печально, что люди в России не все это понимают, что нет никаких врагов. В международных отношениях существует один фактор – торговля. Если мы кого-то называем врагом, значит, нам он невыгоден. Вот и всё.
А. ПЛЮЩЕВ: Вот люди, которые вам пишут, от которых вы вот эти новые знания обретаете, как по-вашему, нужна ли им свобода в принципе, ощущают ли они эту потребность?
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Это зависит от каждого отдельного взятого человека, от степени его развития. Людям более развитым свобода нужнее. Людям менее развитым свобода менее нужна. Людям еще менее развитым нужно ощущение того, что они в стае, они хотят чувствовать, что рядом с ними кто-то есть, что никто ничего не понимает, зато мы вместе. Ощущение, надо сказать, ужасное. Потому что я был все-таки приучен, воспитан в том, что человек должен думать сам за себя.
А. ПЛЮЩЕВ: А в 70-е, ну в начале 80-х, я имею в виду до перестройки или вот перед ней годы, когда тоже уже было все отпущено или так все равно было властям на рок-музыкантов, в годы, когда еще, условно говоря, были преследования, вам вообще бывало страшно?
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Нет. Страшно – нет. Бывало печально. Знаете, когда представители организации, называть которую я не хочу, все время за тобой следят, вплоть до черной «Волги», у подъезда которая стояла несколько месяцев, это ощущение неприятное. Это не страх. Это скорее испытание. То есть сможешь ли ты, дорогой, вот это вынести? Сможешь ли ты в этих условиях делать то, что нужно делать. И останешься ли ты человеком? Ну, как показывает история, вроде это испытание мы перенесли.
Потому что рок-клуб курировался комитетом с самого начала. И при каждой встрече представители конторы всегда подчеркивали, что главное – это держать эту встречу в тайне. Вот хочу всем сказать, что никогда не покупайтесь на это. То есть все, кого я знаю, все делали вид, что этого нет. Единственным исключением был Курехин. Вот я и Курехин. То есть мы открыто говорили про то, что все это происходит. Ну, может быть, дай бог, помогли кому-то.
А. ПЛЮЩЕВ: А как вы полагаете, зачем они следили за вами? Ну, не думаю, что они тоже так думают: вот давайте пошлем ему испытание такое.
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Не, так думают не люди, это происходит само по себе, по воле вселенной, испытания. А зачем им это было? Они же ответственны перед начальством. В этой музыке все-таки подразумевается свобода слова, вот то, о чем теперешние совсем забыли. И ты поешь то, что ты чувствуешь, что ты должен петь, и как ты должен это сделать. И поэтому они были обязаны за этим следить. В конце концов, это была их собственная идея – собрать всех в одну банку и посмотреть, как за ними удобно будет следить. Выяснилось, что это оказалось им не на руку. Это кончилось плохо для них.
А. ПЛЮЩЕВ: То есть нынешние, получается, умнее? Ну, эффективнее для себя я имею в виду действуют, не создавая никаких рок-клубов, не создавая никакого кураторства, просто разделив на своих и чужих: либо ты за нас, либо ты уезжаешь или садишься.
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Но вот именно в этом, с моей точки зрения, и состоит отличие теперешних условий от того, чтобы тогда. Тогда играли в такую неприятную, но игру. Все равно делали вид, что все в порядке. Я помню, как Курехин при мне звонил своему куратуру и говорил: «Что вы делаете? Зачем вы закрыли наш концерт? Туда же придут журналисты!» И испуганные джентльмены разрешали тут же. Это было при мне. А теперь это так не выходит, потому что теперь весь окружающий мир – враги, значит и журналисты – враги, всех нужно посадить. Всё. Ну что делать? В общем, теперь так.
А. ПЛЮЩЕВ: Я недаром спросил насчет того, что нужна ли людям свобода. И понятно, да, что, наверное, она нужна всем по-разному, и все по-разному даже ее понимают. Но это я в разрезе того, как вы примерно оцениваете будущее России, видите будущее России, людей, живущих в России. Вообще, есть ли у нее это будущее? И насколько оно светлое?
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Знаете, честно вам скажу, просто как математик, Россия – это огромная территория, все-таки одна шестая… Бывший СССР, все вот эти сопряженные страны, как говорили, одна шестая часть суши. Вот на этом огромном пространстве живут люди. И с этими людьми сделаться ничего не может. Их можно либо полностью уничтожить, либо они будут здесь жить всегда, слава тебе господи.
И, значит, они будут продолжать жить. И опыт человечества показывает, что никакие тиранические режимы долго не держатся. И поэтому придут новые поколения, которые будут видеть все по-другому. Им придется переучиваться, им придется понимать, что нет врагов, что есть люди с разными целями и задачами, с разными пониманиями о том, что выгодно, что невыгодно, что им нужно, что не нужно. Но врагов нет. Когда новые поколения этой поймут, им придется очень много что менять.
А. ПЛЮЩЕВ: Но, мне кажется, проблема в том, что в России вообще с нетираническими режимами было так себе все время.
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Честно скажу, я прожил в России 68 лет, и все это время проблем с тираническим режимом не было. Это было очень интересно. Это было задумчивая и крайне забавная игра. Она могла быть очень печальной. Но все равно я не знаю никого, кто пострадал бы от этого. За все время борьбы власти с рок-н-роллом, по-моему, посадили там двух-трех человек и то ненадолго, и то, в общем, за какие-то денежные истории. А так чтобы кто-то сидел за правду, я такого не помню.
А. ПЛЮЩЕВ: То есть бывали и мягкие времена. И в мягкие времена, условно говоря, даже далеко не при самом демократическом и вовсе не демократическом режиме жить-то можно человеку.
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Жить можно везде. У меня некоторые мои близкие друзья, простите, родились в лагере и росли там, воспитывались. И при этом выросли просто прекрасными людьми.
А. ПЛЮЩЕВ: Я правильно понимаю, вы как-то научились бороться, даже не бороться, изолироваться от страха в свое время?
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Вы знаете, как страх? Приходит человек и говорит: «А вы понимаете, что мы можем прийти к вам домой и найти у вас литературу, которую не следует читать, и вы окажетесь за решеткой?» Я говорю: «У меня дома, простите, нет такой литературы. Мне ее дают почитать на ночь, но я ее отдаю». Они говорят: «А мы можем принести с собой». Я говорю: «Если вы принесете с собой, окей. Поделать с этим я все равно ничего не могу».
Вы знаете, наверное, я просто исхожу из того, что реально. Я исхожу из того, как все есть на самом деле, и принимаю это и смотрю, как в этих ситуациях жить дальше. У меня нет идей о том, как все должно быть.
А. ПЛЮЩЕВ: Если бы в начале 80-х или в конце 70-х у вас была бы возможность уехать из СССР, вы бы уехали?
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Такой возможности не было, поэтому это даже не обсуждалось.
А. ПЛЮЩЕВ: Сейчас, глядя назад, невозможно это смоделировать?
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Нет, невозможно. Потому что тогда я был другим.
А. ПЛЮЩЕВ: Вы общаетесь с кем-то из музыкантов, кто в России остается?
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Естественно. Со всеми. Может быть, не со всеми, но с теми, кого я знаю.
А. ПЛЮЩЕВ: Как они ощущают себя сейчас?
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Это без слов понятно. То есть все люди, с которыми я общаюсь, они с печалью, скажем, со скорбью воспринимают то, что
А. ПЛЮЩЕВ: В свое время ваша песня «Поезд в огне» наряду с песней Виктора Цой «Перемен», наверное, стала таким одним из гимнов изменений. Ее везде показывали по телевизору, каждый ее знал абсолютно и так далее. Хотели бы вы, чтобы это повторилось с какой-то из ваших новых песен?
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Наверное, тут мы говорим с очень разных точек зрения. Понимаете, я как человек, который пишет эти песни, честно признаюсь, что я пишу не то, что я хотел бы, я пишу то, что необходимо сказать. И вся тяжесть работы автора песен в том, чтобы не соврать и найти точные слова для того, что нужно сказать. А что нужно сказать, я не придумываю.
Придумывают ремесленники. Можно позвать ремесленника и сказать: «Напиши песню про это и про это». Я знаю таких людей, очень даже талантливых. Но они могут написать песню про это и про это, и про это. И тона даже будет хорошо звучать. Но я, к сожалению, так не умею. К счастью, не умею и не хочу. И лучше я никогда не буду писать, чем буду писать не то, что чувствую. Поэтому весь вопрос в том, как сделать это с полной отдачей, как сделать это по-настоящему.
Смешно, что нам в Советском Союзе было легко, потому что мы могли делать тяп-ляп и говорить: «Но у нас же нет вот этого и вот этого, и вот этого. У нас и магнитофонов нет, и продюсеров нет, и инструментов нет, и ничего нет». И очень многие люди продолжали так говорить и думать, даже когда все это появилось. Я благодаря прекрасному случаю нахожусь в ситуации, когда у меня есть все, что мне нужно для творчества. И поэтому все, что мне нужно – это выдержать и не сделать тяп-ляп, а сделать по-настоящему.
Вот то, чего не совсем понимают те, кто продолжают заниматься музыкой в России, что когда делаешь не по-настоящему, это к тебе вернется. Все, что мы делаем, к нам возвращается. Вот и любая ложь, и любые слова не от сердца, любые слова придуманные, они вернутся и будут их мацать.
А. ПЛЮЩЕВ: Я вот часто думаю о вас именно в таком разрезе. Как будто бы случилось пророчество из вашей же песни «Я куплю себе ARP и drum-machine и буду писаться совсем один, с двумя…».
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Я совсем не один.
А. ПЛЮЩЕВ: Да, с двумя-тремя друзьями, мирно, до самых седин. Это я тем, кто не знает наизусть песню. Где та молодая шпана? Но, с другой стороны, и молодая шпана как-то не очень появилась. Ну, так по большому счету если говорить. С другой стороны, у вас действительно появилось все, чего не было. Я не знаю, что там, счет в сберкассе в этом смысле, но тем не менее.
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Весь счет в сберкассе уходит как раз на запись.
А. ПЛЮЩЕВ: То есть правильно ли я понимаю, что то, что вы хотели в молодости, условно говоря, или в начале зрелости, оно исполнилось сейчас? Вы этого добились?
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Да, это случилось. Небо, как правило, имеет свойство даровать то, что людям нужно.
А. ПЛЮЩЕВ: Но причем там в этой песне слышалось, мне слышалось, что это говорит не лирический герой песни, это говорит Борис Гребенщиков. Так?
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Вопрос автора и лирического героя темный даже для меня.
А. ПЛЮЩЕВ: Да-да. Я не хочу углубляться в анализ вашего творчества.
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Я понимаю, да. Спасибо.
А. ПЛЮЩЕВ: Вы просто заговорили об этом. И вот как я понял произошедшее. Значит, музыкой начали, музыкой тогда и будем заканчивать. «Аэростат» – это мое окно такое в мир музыки уже много лет. Причем не только музыки, не знаю, кельтских праздников, например. И, честно говоря, я каждый раз поражаюсь тому разбросу (разброс в хорошем смысле, разнообразие), в котором вы находите интересную музыку. Хотел вас спросить, что мы можем почерпнуть, что вы лично можете почерпнуть, условно говоря, из Тейлор Свифт?
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Если мы говорим именно о Тейлор Свифт, то я внимательно ее слушал, знаете, наверное, это было лет 15 назад, когда все начало только появляться. Где-то в ресторане услышал, музычка играет. Я думал, о, хорошо девушка поет. И тогда она мне понравилась. С тех пор она продолжает петь так же хорошо, просто то, что она делает сейчас, не все из этого мне интересно слушать, скажем так, потому что все достаточно однообразно. Но я вижу, какое огромное количество людей, просто миллионы и миллионы, слушают ее. Я вижу эти безумные сцены в аэропортах, когда толпы таких тейлорсвифток ходят вокруг или, допустим, K-pop, или что-то еще, такие же.
Но, видите, то, что мы делаем, это так или иначе время выбирает, чтобы воспитывать людей. Я абсолютно уверен в том, что популярными становятся именно те люди, которые делают то, что сейчас востребовано не идеологией, а природой. А природа не знает ни времени, ни пространства. Для природы все равно, что вчера, что завтра. Природа знает, как все идет, и готовит через посредство искусства людей для принятия того, что будет дальше. Поэтому если сейчас нужна Тейлор Свифт – отлично.
Дело в том, что люди, которые слушают нас, которые слушают то, что мы делаем, их всегда было мало. Их и должно быть мало, потому что все развиты по-своему, у всех свой уровень. Поэтому когда я выпускаю песни, знаете, ее слушают, вот я вижу просто по Инстаграму, 165 тысяч человек, я думаю, ну ни фига себе, мне повезло. А раньше там было 4,5 миллиона, 6 миллионов. Очень повезло. Значит, то, что я делаю, нужно людям. Это ощущение за все платит.
А. ПЛЮЩЕВ: Я просто еще всегда поражаюсь тому, как вы не теряете к этому интерес. Ну, потому что очень многие люди, даже не те, кто производит музыку… Это бы бог с ним. В конце концов, у некоторых есть прямо такой подход: новые песни сочиняет тот, у кого старые плохие. Те, кто потребляют это, казалось бы, потребители должны хотеть все нового и нового. Но это очень частый же паттерн, когда там люди останавливаются и говорят: «“Аквариум” закончился на “Треугольнике”», или еще что-нибудь в этом духе, такого плана. И ты думаешь: «Ну как же? Такое многообразие, так всего много». Как вы не теряете этот интерес?
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Просто приведу пример. Вот новый альбом, который квадратный корень из солнца. У нас там играют лучшие музыканты Южной Африки на одной песне. Очень большое количество. В другой песне играет Лида Кавина, которая лучшая в мире игрунья на терменвоксе. В третьей песне струнные написал Тони Висконти. Простите, Тони Висконти продюсировал и писал ранние T. Rex и Дэвиду Боуи, не считая тысячи остальных. И когда мне выпадает счастье сотрудничать с таким количеством людей и с такими интересными людьми, и когда получается музыка, которая получается лучше, чем я думал, что она будет, что еще нужно для счастья? Вот это и есть счастье.
А. ПЛЮЩЕВ: Спасибо большое, Борис Борисович. Спасибо.
Б. ГРЕБЕНЩИКОВ: Спасибо вам.