Почему одни страны богатые, а другие бедные. Нобелевская премия по экономике
На днях завершилась Нобелевская неделя, и в конце концов по традиции в конце была вручена Нобелевская премия по экономике. Лауреатами стали трое исследователей из США: Даррен Асим-оглу, Чарльз Робинсон и Саймон Джонсон. Они получили премию за то, что смогли доказать: богатство нации формируется под влиянием политических институтов. Мысль эта далеко не новая, и даже доказательство, за которое учёные получили премию, было сформулировано лет 20 назад – уже почти классика, но классика, не теряющая актуальности. Сегодня обсудим, как именно Асим-оглу, Робинсон и Джонсон сделали научным знанием предположение, что демократия – один из важнейших факторов экономического процветания. Да, мы не выходили два дня, по-моему, такое впервые на канале ну точно за последние несколько лет. Будем стараться больше такого не допускать, а сегодня выпустим два ролика, возможно, завтра тоже. И, кстати, покупайте мою книгу в магазине, ссылка будет в описании, просто напоминаю. Ну, давайте начинать про Нобелевскую премию.
Начнём давайте вот с чего: очень важно понимать, почему одни страны богатые, а другие нет. Беднейшие 50% населения планеты владеют всего 2% мирового богатства, и большая часть этого неравенства приходится на разрыв между странами. Если знать, что именно провоцирует такую разницу, можно скопировать формулу успеха богатых стран, применить её в бедных, тем самым сократить неравенство и справиться с бедностью. Конечно, простые объяснения этой разницы существовали всегда. Их и сейчас иногда можно услышать. Обычно это были рассуждения в духе, мол, одни народы умные, а другие глупые, и оттого разбогатеть не способные, или, например, легко объяснить бедность граждан страны климатом, у нас, дескать, холодно и ничего не растёт. Или жарко и ничего не растёт. Можно ввернуть демографию, у нас недостаточно населения или наоборот, слишком высокая его плотность. Можно сослаться на ресурсы, у нас нет полезных ископаемых, так что мы обречены на отставание. Или, наоборот, у нас их до фигища, так что мы обречены на ресурсное проклятие. И другие разные, как бы очевидные или наоборот, очень мудрёные соображения.
Но с научной точки зрения всё не так просто. Неоклассическая модель экономического роста предсказывала: со временем бедные страны должны догнать богатые. В бедных странах ведь и ресурсы дешевле, труд дешевле, так что туда естественным образом должны приходить инвестиции и производство, и, как следствие, должен начаться экономический рост. Однако, этого не происходит, и причины очень интересуют учёных. Дело в культуре? Мало ли, вдруг правда, норма сбережений зависит от того, одобряет ли национальная культура экономию и бережливость. Или, может быть, дело в религии? Какое-то время это предположение всерьёз обсуждалось. Все эти разговоры о протестантской этике, которая, якобы, сделала Америку такой успешной. Или, может быть, правда дело в географии и климате? Или, всё же, в политических институтах?
Очень сложно понять, какой фактор главный, если все они действуют одновременно, и нельзя их поочерёдно поотключать, чтобы оценить результат. Остаётся только искать статистическую связь между предположительной причиной и предположительным следствием, и между демократическим устройством государства и экономическим ростом есть очень существенная положительная корреляция. Дальше поговорим о том, как работает корреляция в социальных науках и вообще, собственно, про эту нобелевскую премию поговорим, за что её вручили, но сначала посмотрите некоммерческое объявление о театре Жени Беркович.
===============================
Продолжаем. В социальных науках есть очень интересная сложность: чем больше данных собирается, тем больше между этими данными статистических связей. За многие из них хочется ухватиться и сказать: «Вот же доказательство, страны с демократическим устройством экономически более успешны, чем автократии, связь налицо». Но, если подходить к доказательству теории всерьёз, сначала нужно убедиться, что корреляция не случайная, потому что, если хорошенько перетряхнуть статистику, можно очень много разных корреляций найти, которые будут случайными. Например: чем больше сыра продают США, тем больше людей погибают, запутавшись в простынях. Можно найти и такую корреляцию. Продажи телефонов порой коррелируют с числом медведей, убитых на охоте, а экономический рост часто идёт в ногу с успехом национальных сборных.
Между всеми этими событиями нет реальной связи, а статистическая есть, кроме того, в случае с демократией и экономическим успехом нужно ещё доказать, что из этого причина, а что следствие. Демократические институты стали причиной экономического роста или наоборот только после того, как страна стала богатой, она смогла позволить себе такую роскошь, как демократию? Причём кейсы тут мало что доказывают. Китай, например, долгое время демонстрировал серьёзный экономический рост безо всякой демократии, а в Южной Корее сначала случилось экономическое чудо, и только потом началась демократизация.
Именно в этом заслуга нынешних лауреатов по экономике. Они нашли надёжное доказательство, что демократические институты не просто коррелируют с экономическим ростом, а являются его первопричиной. Начали они с того, что обнаружили очень важную связь, которая может показаться случайной. Они сравнили, как проходила европейская колонизация разных стран, и увидели, что, чем выше была смертность колонизаторов, тем хуже сейчас экономическое положение бывшей колонии. При этом, говоря о смертности поселенцев-колонизаторов, мы говорим о событиях 300-400 или даже 500-летней давности. Как гибель людей столько лет назад может влиять на современное положение в десятках разных государств?
Исследователи выявили два основных фактора, которые влияли на смертность колонистов. Во-первых, местные болезни. Если в осваиваемой стране были распространены инфекции, с которыми в Европе не столкнёшься, то смертность среди колонизаторов. Не имеющих к ним иммунитета, была очень высокой. Разумеется, перспектива мучительной смерти от укуса комара энтузиазму новых переселенцев не способствовала. Во-вторых, если в колонизируемом регионе было большое местное население, оно редко радовалось, что понаехали тут европейцы и раскатали губу на ресурсы. Разумеется, возникали стычки и конфликты. А раз уж населения в этом регионе много, то колонизаторам прилетало не хило, многие из них погибали. Многие же потенциальные переселенцы вряд ли хотели повторить судьбу предшественников. Так что места, где смертность была высокой, не могли привлечь очень много колонистов. Не много было желающих связать свою жизнь с гиблым местом, где тебя с немалой долей вероятностью убьёт или муха цеце, или недоброжелательный абориген.
Это не означало, что эти края были спасены от колонизации. Это означало, что такие земли в логике колонизаторов годились лишь для извлечения максимального количества ресурсов. Местных жителей обращали в рабство или контролировали другими способами, ресурсы отправлялись в метрополию. В такие колонии ехали самые отчаянные, чтобы сколотить состояние и вернуться лет через 10 или 20, если повезёт. В таких колониях европейцы создавали специальные институты для извлечения ресурсов из населения, а иногда такие институты уже существовали, обеспечивая доходя местных элит. Тогда колонизаторы такие институты поддерживали. Институты эти лауреаты нынешней нобелевки называли экстрактивными, то есть, нацеленными на извлечение ресурсов. За примерами далеко ходить не надо: под определение подходят рабство, крепостное право, абсолютная монархия, авторитаризм. Они исключают большинство жителей региона из политической жизни и распределения доходов, их роль – приносить выгоду элитам и колонизаторам.
Не все колонии были устроены так. Были и другие места, где смертность колонизаторов была низкой, где не было никакой серьёзной заразы, способной выкосить целые поселения европейцев за зиму, где было мало местных и они не имели привычки стрелять отравленными стрелами из зарослей. Начать жизнь с чистого листа в таком месте для многих европейцев звучала, как не такая уж плохая идея. Таковыми были, например, территории Канады. США и Австралии. Туда приезжало много переселенцев, и приезжало навсегда. Их связь с метрополией становилась слабее, и вот они уже не хотели выкачать всё до капли из своей собственными силами налаженной экономики, чтобы отправить ресурсы в Лондон. Из Европы переселенцы привозили в такие колонии представления о праве и правосудии, о частной собственности, создавали новые поселения на новой земле, чувствовали себя свободными и требовали признания этой свободы от зарождающихся государств.
Там, где колонисты становились значительной частью населения, обычно устанавливались инклюзивные экономические и политические институты, которые вовлекали широкие слои общества в принятие политических решений, гарантировали право собственности не только элите, но и всем гражданам, стимулировали политическую активность всего населения. Так учёные показали связь между смертностью европейцев в колониях сотни лет назад и тем, какие там образовались институты – инклюзивные или экстрактивные. А затем сформулировали гипотезу: регионы, которые до колонизации были более экономически развитыми, должны были бы первыми стать жертвами самой безжалостной колонизации. Если экономические и политические институты в самом деле влияют на богатство наций и стран, то территории, которые были бедными и безлюдными 500 лет назад, сейчас должны быть существенно богаче тех, что были густонаселёнными и богатыми до колонизации. Если бы всё оказалось так, то подобный радикальный поворот можно было бы объяснить только институтами, выстроенными под влиянием колонизаторов.
Проблема такого исследования – в ограниченности информации. Легко найти данные по ВВП на душу населения в наше время. А в 1500-то году как быть? До начала европейской колонизации никто такой статистики не вёл. Но об экономическом успехе территории всё же можно судить по косвенным данным – по урбанизации и плотности населения. Исследователи эти данные нашли. Логика тут в следующем: в доиндустриальные времена численность населения прямо зависела от богатства страны, ещё более прямо богатство было связано с городами. Производительности сельского хозяйства должно было хватить, чтобы обеспечить едой и тех, кто работал на земле, и тех, кто живёт в городах, так что в начале шестнадцатого века города возникали только в относительно богатых регионах.
И вот исследователи сравнили косвенные данные о развитии будущих колоний и ВВП на душу населения в этих странах в наше время. И вот получили надёжное подтверждение своей теории: корреляция оказалась существенной. Прежде бедные территории, опираясь на инклюзивные институты, со временем стали богатыми странами. Ресурсные территории с большим населением, городами и запасами природных богатств, истощённые экстрактивными институтами, теперь бедны. Казалось бы, как такое вообще возможно, что настолько давние события до сих пор влияют на нашу жизнь? Почему же плохие экономические и политические институты всё ещё имеют достаточно влияния, чтобы мешать целым регионам выбраться из нищеты? Почему бы просто не избавиться от экстрактивных институтов и не обзавестись инклюзивными?
Тут давайте оговоримся, что институты формировались не только в тех местах, которые были колониями европейских стран. Бывшие колонии стали объектом исследования экономистов, потому что на них было легко показать и процесс формирования таких институтов, и динамику их развития. И наблюдение за этой динамикой показало: обе группы институтов демонстрируют высокую устойчивость. Конечно, мало где сейчас сохранилось рабство, которое было обычным делом в 17-18 веке, но сама суть колониальных институтов после обретения колониями независимости изменилась мало. Там, где были закреплены права собственности, закреплены свободы, там было возможно участие граждан в политической жизни, продолжилось развитие политических институтов. Это инклюзивные институты. А там, где права населения были ограничены, а государственная система была заточена на эксплуатацию сограждан, с приобретением независимости элиты стремились сохранить статус-кво.
В заключение ещё можем сказать, что по другим публикациям, не тем, за которые авторы получили Нобелевку, мы знаем, как они оценивают политические и экономические институты России. Тут никакого сюрприза нет: по мнению исследователей, Россия не была страной с инклюзивными институтами ни на одном этапе её развития. Ни как российская империя с её крепостным правом и самодержавием, ни в советский период, когда нормой были принудительный труд и поражение в правах крестьян, которые не могли уйти из колхозов, ни современная нам путинская Российская Федерация, в которой руководство сосредоточено на извлечении нефтяной ренты и отняло политические права у граждан. Россию, как, кстати, и Китай, авторы видят странами, чей экономический рост ограничен собственными институтами, которые достигли потолка и смогут преодолеть его, только изменив институты на более инклюзивные.
Но не всё так уныло и безнадёжно, как может показаться. Во-первых, давайте иметь в виду, что когда-то эксклюзивные институты были почти единственным вариантом устройства государства. И тем не менее большое число стран в определённый момент справилось с переходом к инклюзивным институтам. А во-вторых, после того, как инклюзивные институты закрепляются в обществе, повернуть колесо назад уже практически невозможно. До вечера!