«Где дети?» Как Россия вторглась в работу детского центра под Херсоном
Директор Херсонского центра социально-психологической реабилитации детей Владимир Сагайдак спас 52 ребенка во время российской оккупации. Это история о том, как Россия пытается изменить работу социальных учреждений на занятых территориях, как тысячи украинских детей оказались в РФ и как сотрудники ФСБ пытаются склонить к сотрудничеству тех, до кого доберутся.
Учреждение находится в селе Степановка недалеко от Чернобаевки, где в первые дни полномасштабного российского вторжения шли ожесточенные боевые действия. Сагайдак со своими воспитанниками скрывался больше двух месяцев в центре, пока туда не пришли сотрудники ФСБ. Как Владимиру Сагайдаку удалось спасти детей, — об этом он рассказал «Эху».
Интервьюировал Антон Бойчук
Мне 62 года. Третий год я работаю в херсонском Центре социально-психологической реабилитации детей директором. До этого я работал директором в интернате для детей-сирот. Женат, у меня есть дочь, два внука. Моя дочь — учитель английского языка.
Я вырос в многодетной семье. У нас не было учителей в роду, — я первый. Были следователи, адвокаты, прокуроры, но учителей не было. В семье нас было семеро человек. Я был пятым ребенком. Как в большой семье, старший воспитывает младшего, смотрит за ним, отвечает. Так получилось, что одного брата я водил в школу, другого — в садик. Мама работала. Старшие братья и сестры — кто был в армии, кто уже вышел замуж.
Я люблю работать с детьми. Мне это нравится. Я учитель начальных классов. Люблю рисовать, петь, танцевать, делать что-то своими руками, учить детей всему тому, чему должна научить школа. Начальная школа — это фундамент образования. Если он будет слабым, то здание будет слабым.
В первый день войны мне позвонили в 5:30 утра. Дочь сказала, что началась война. Я вышел на балкон, откуда видно Чернобаевку. Я увидел клубы черного дыма. Я оделся и поехал на работу. В городе были большие очереди на заправках. Оказывается, очереди начали появляться с трех часов ночи. Видимо, кто-то как-то получил информацию. Я знаю [из дальнейших публикаций СМИ], что 23 февраля все силовые структуры, СБУ, полиция, власти по-тихому сбежали из города. В городе осталась территориальная оборона, то есть простые горожане, которые не военные. Они, может быть, когда-то служили, понимают, как держать автомат в руке, но они не могли защитить город.
Бывший губернатор Херсонской области Андрей Гордеев в интервью спецкору «Новой газеты» Елене Костюченко рассказал, что «Действующий (на тот момент) губернатор Геннадий Лагута, со слов сослуживцев, в первый день [спецоперации] положил ключи на стол мэру со словами: “Я в этом не участвую» — и уехал из региона”». «Вместе с ним — в первый день спецоперации — уехало руководство полиции, прокуратуры, суды, чуть позже эвакуировались сотрудники СБУ» — пишет «Новая газета».
По данным МВД Украины, 1 марта российские военные расстреляли в Херсоне военных терробороны, которые пытались остановить наступление на город. «24 канал» со ссылкой на издание «Грати» сообщил, что «в неравном бою с россиянами погибли 17 херсонцев».
Наш Центр — учреждение областного совета. Мы финансируемся из областного бюджета. По положению у нас должно быть не более 50 детей, возрастом от 3-18 лет. В нашем Центре есть дети, над которыми было совершено моральное, физическое, сексуальное насилие в семье. Дети были с травмами. У нас нет детей с психическими заболеваниями. У нас в штате есть психологи, социальные работники, воспитатели, медицинский персонал. Обслуживаемся в городских больницах, если нужно ребенка полечить. У нас есть дети-сироты, есть дети, лишенные родительского попечения, а также дети, родители которых оказались в сложных жизненных обстоятельствах. Например, мама не может прокормить ребенка, одеть, он спит на полу, нет условий для проживания. Пока мы занимаемся детьми, Центр социальной службы, Центр трудоустройства и другие государственные организации должны заниматься этими родителями, чтобы дать им новую профессию, чтобы они могли зарабатывать и содержать своих детей. Если идет нормальная связка, то дети возвращаются домой. Если на путь исправления родители не встали, тогда дети идут в приемную семью.
Когда я [после начала полномасштабного вторжения] приехал в Центр, увидел, что [происходит] у детей и взрослых. Естественно, часть воспитателей уехали на подконтрольную территорию Украины. Я принял решение переехать в Центр, и 2,5 месяца я прожил там вместе с детьми. Я беседовал с детьми по вечерам, мы садились, пили чай. Старшим детям я рассказывал, что идет война, Россия хочет уничтожить Украину. Россия напала не для того, чтобы защитить нас от «фашистов» и «нацистов». У нас их быть не может! У нас президент еврей.
В это время в Центре, по словам Владимира Сагайдака, вместе с сотрудниками находились 52 ребенка.
До 4 июня мы вели конспиративный образ жизни. Дети не выходили на улицу, а только во внутренний дворик, чтобы их не было видно. Мы не выходили на спортивные площадки, на стадион. После того, как нас нашли, я понял, что бесполезно скрываться. Мы дозированно выходили на стадион, потому что гулять детям было опасно. Практически каждый день я находил осколки то ли от ракет, то ли от снарядов, которые падали на территорию учреждения. Если бы такой кусок упал на голову ребенку, то это бы закончилось плачевно.
22 марта 2022 года на сайте издания «Комсомольская правда» вышла статья с заголовком «Российские военнослужащие раздали жителям Херсона более 75 тонн гуманитарной помощи». Издание со ссылкой на Национальный центр управления обороной Российской Федерации сообщало, что «правительство Украины и работодатели прекратили выплаты заработных плат и социальных пособий. В связи с этим большое количество жителей города Херсона и Херсонской области стали полностью зависеть от выдачи гуманитарной поддержки. Они ежедневно приходят к местам выдачи гуманитарной помощи от Российской Федерации».
Нам обещали каждый день, что нас эвакуируют. От «Красного Креста» должны были подъехать автобусы, машины… Нам обещали, что ЮНИСЕФ нас вывезет на бронированных машинах. Я в эти сказки верил где-то три месяца, но потом я понял, что не будет никакой эвакуации. Россияне не выпустят нас с территории. Они не пускали гуманитарную помощь в Херсон со стороны Украины! Они завозили свою гуманитарную помощь, чтобы население Херсона было лояльно к оккупационным властям. Я могу сказать, [что] половина херсонцев точно не получали эти пайки, они саботировали эту помощь.
Когда мы поняли, что эвакуации не будет, я проанализировал документы всех детей. Часть детей я спрятал по семьям. Я отдал их дедушкам, бабушкам, дядям, тетям, потому что они быстрее смогут одного-двух детей защитить. Когда осталось 17 человек, которых невозможно было спрятать, потому что у них не было родственников и родителей, то этих детей мы спрятали у сотрудников учреждения. Детей забрали воспитатели, медсестры, социальный педагог. Со мной остались 5 детей и один ребенок лежал в больнице.
Тревога у детей была первые два месяца. Они боялись выстрелов, неизвестности. Через два месяца они уже знали, что, где и куда летит, наши или не наши стреляют, надо прятаться или нет. Это надо пережить! Я хочу сказать, что Центр находится в селе Степановка. Степановку и Чернобаевку разделяет железная дорога. Бои под Чернобаевкой происходили на наших глазах. Мы со второго этажа видели все взрывы и пожары. Поэтому, естественно, человек такое существо, что привыкает ко всему. Я сейчас живу в Херсоне. Нас обстреливают, каждый день есть прилеты. Сегодня были прилеты.
Каждый вечер я старался с детьми попить чая, угостить их сладостями. Бывало такое, что две группы я соединял вместе, чтобы с ними пообщаться, особенно со старшими детьми. Я не скажу, что маленькие дети дрались, но они спешили занять место возле меня, чтобы я их обнял. Им очень не хватало тактильных ощущений. Я старался так общаться со всеми маленькими детьми, чтобы никого не обижать. Маленьким детям мы не очень объясняли, что идет война. Мы говорили им, что скоро все будет хорошо, и мы будем жить нормальной жизнью.
Старшим детям мы рассказывали о войне. Их интересовали все вопросы: «Как это так?», «Почему это происходит?», «Зачем?». Старших детей тяжело было удержать. Я боялся больше всего того, что под нашим патриотическим воспитанием ребята могут пойти искать оружие и начать делать шаги, которые делать не нужно. Мы им объясняли, что оружие можно взять, но как только вы взяли оружие в руки, вы уже не гражданское лицо, вы уже военные. По отношению к вам российская армия будет применять законы военного времени. Пока вы оружие в руки не берете, вы гражданское лицо, которое защищено законами. Вас могут обидеть, но вы защищены международными законами. Так мы удерживали старших ребят. Мы делали концерты, играли, проводили соревнования между группами. Жизнь продолжалось. Все это было конспиративно. Если раньше мы могли выехать в город, поехать на фабрику, на речку, но в этот раз, конечно, нет.
Мы продержались благодаря гуманитарной помощи волонтеров, наших соседей. У нас не было финансирования. У меня было продуктов на начало войны всего на неделю. У меня двухнедельное меню. Поставщики закрыли свои предприятия и выехали на подконтрольную [Украине] сторону. Первые месяцы мне помогали волонтеры. Было такое, что соседка, которую я не знаю по сей день, дала нам 5 кг мяса, лук, картошку. Была женщина, которая по вечерам для всех детей делала пирожки, и приносила в Центр. Люди помогали, люди знали, что у нас дети. Когда россияне хотели, чтобы херсонцы брали гуманитарную помощь, они начали прижимать волонтеров, начали их бросать в подвалы. Чтобы приехать в Центр, нужно было проезжать блокпосты, но все этого стали бояться. Наступило время, когда я один обеспечивал детей продуктами питания, ездил в город, закупал продукты, овощи и фрукты. Я проезжал через блокпосты и привозил в Центр еду.
До 24 февраля я спокойно относился к России. Да, была война восемь лет. Нас это раздражало, но было такое чувство, что война идет где-то там. Когда тебя это не касается, человек это воспринимает по-другому. Мы ощутили и поняли, что Россия — агрессор и оккупант только тогда, когда пришли к нам в Херсон. У меня жена родилась в Уссурийске. Я был воспитан в СССР, но в 1991 году мы стали независимым государством. То, что Россия перекраивает историю, — это не очень хорошо. Можно оболванить народ. У нас есть примеры… это Германия в 1941 году. Если взять Геббельса и Симоньян с Соловьевым, то они не так сильно отличаются. Мы видим, как можно оболванить людей, отрезав их от интернета, от всего! Есть хорошая поговорка: «Если человеку сказать 30 раз, что он дурак, то он в это поверит».
Я даже мысли не допускал, что между нашими народами может быть война. Когда были Первая и Вторая чеченские войны, нам преподносили, что Чечня — это террористы. Сейчас главный террорист Чечни, Рамзан Кадыров, — друг и герой России. Хотя он говорил, что в 16 лет зарезал русского. У меня не укладывается в голове это.
В 2006 году журналистка Юлия Латынина утверждала, что глава Чечни Рамзан Кадыров произнес эти слова в приемной главы госкомиссии по развитию Северного Кавказа Дмитрия Козака. Подтверждение этой информации нет. Сам Кадыров отрицает, что говорил это.
Меня нашли 4 июня [сотрудники ФСБ России]. Когда меня нашли, мне друзья скинули из социальных сетей скриншот моей страницы в Facebook с комментариями кого-то из россиян, что я главный нацист Херсона и меня нужно судить на Нюрнбергском процессе.
В этот день я работал у себя в кабинете. Ко мне зашла дежурная и сказала, что кто-то приехал. Она пошла открывать ворота. Зашли двое гражданских и двое солдат с автоматами в балаклавах. Они не представились. Прошли в кабинет. Мы сели разговаривать. Я хочу сказать, что все дальнейшее общение с россиянами строилось таким образом: некоторые представлялись только по имени и отчеству, а некоторые были просто «Мистерами Х». Они могли сказать: «Мы из комендатуры» или «Министерства семьи и спорта».
Я прожил большую жизнь, видел разных людей, по профессии я учитель. Я изучал психологию. Разговоры с сотрудниками ФСБ и обычными солдатами очень отличаются. Когда я разговаривал с ФСБ, они [уже] знали про меня все. Они знали, что моя семья живет в Херсоне, чем я дышу. Когда мои некоторые сотрудники сказали, что директор против получения российской зарплаты, то они и это знали.
Они искали детей. Первый вопрос был: «Где дети?». Я сказал, что дети прошли реабилитацию и уехали. Но они этого не понимали. Они думали, что Центр реабилитации — это интернат, где дети находятся с 1-го по 10-й или с 1-го по 12-й классы. Я им сказал, что дети у меня могут находиться не больше, чем девять месяцев. Как директор я могу не запомнить даже всех детей, потому что идет поток.
Когда заходишь к нам в приемную, бросается в глаза игрушечный корабль с подписью «Русский военный корабль, иди на хуй!». Реакция у силовиков была «Ух!». Пока я зашел с одним ФСБ-шником в кабинет, другой человек взял этот корабль и сказал: «Посмотри, чем занимаются здесь работники!». Корабль этот не разбили и положили на место. Я сказал, что это творчество детей.
У нас на входе в здание висят флаг, герб, украинские тексты. Я хочу сказать, что флаг Украины висел у нас до 1 июня. Мне уже тогда сотрудники говорили, что нужно флаг снимать, так как всех точно бы расстреляли. Я согласился. Но никто не захотел снимать флаг из наших сотрудников. Мы попросили это сделать ребенка. Мы обманули его, сказав, что флаг нужно снять для того, чтобы его подшить и постирать.
Где-то через десять дней пришли 12 журналистов из разных российских телекомпаний: «Россия 1», «НТН» с камерами и микрофонами. Было очень много сотрудников ФСБ, солдат. Как раз в это время они сломали мне видеонаблюдение в Центре, забрали жесткий диск, разбили монитор, забрали учебники по истории. Им не понравились наша украинская история и патриотические рисунки с символикой Украины.
Я понимал, зачем им нужны дети. У нас было пятеро детей в Центре. Дети не пошли на контакт, они сказали, чтобы их не снимали на камеру. Разговора с детьми не получилось, как и не получилось пропагандистской картинки. Дети не радовались тому, что пришел «русский мир» и принес им счастье. Журналисты сняли фильм, где красной нитью проходит то, что работники Центра воспитывали ненависть к России и ко всему русскому. Я не знаю, где они это нашли. Может быть, в корабле, который сделал ребенок. Мы не воспитываем ненависть, мы воспитываем детей. Пропаганда — есть пропаганда.
Я сидел в кабинете с ФСБ. Мне сказали, что я у себя в Facebook написал, мол, я убью двух русских. Я сказал, что если они мне покажут, где я это написал, только тогда я продолжу разговор. Один ФСБ-шник ушел, а второй — лояльно, мягко, скрытыми угрозами предлагал сотрудничество, предлагал дать русские учебники, методички. ФСБ-шник мне так же сказал, что они смогут все организовать. Через минут 20 заходит второй сотрудник ФСБ. Он извинился и сказал, что я не писал у себя в соцсетях про убийство русских. Они умеют наезжать, но и умеют, где нужно извиниться.
Депортации, как мы ее видели с крымскими татарами, такого не было. Была скрытая форма депортации. Приходили в семью и предлагали отвезти на экскурсию в Крым. В Херсоне остались не самые богатые люди с детьми. Те, у кого были деньги и возможности, уехали из города. Ребенка отпускали на экскурсию, оздоровление. Путевки стоят очень дорого. Многодетные семьи не могут себе это позволить. Дети ехали на оздоровление и не возвращались. Это происходило под разными предлогами: в Херсоне опасно, стреляют… Дети оставались там. Дети, оторванные от родителей, становятся очень управляемыми. Это я называю депортацией.
Я знаю родителя, дети которого вернулись в Херсон. Он относился очень спокойно к тому, что дети поехали в лагерь. Я спросил у отца, волнуется он или нет. Он ответил, что это жизненный опыт ребенка. Разные родители, разные мнения и разные взгляды на все эти вещи.
Последних детей, которые у меня были, мы отвезли 7 декабря в такой же центр реабилитации в другую область [Украины]. На сегодняшний день мы делаем косметический ремонт. Мы надеемся, что война рано или поздно закончится. Детям нужно где-то жить, и они должны жить в достойных условиях.
9 ноября 2022 года министр обороны РФ Сергей Шойгу приказал войсками РФ отойти из Херсона за Днепр. Российская пропаганда назвала сложившуюся ситуацию на херсонском направлении «жестом доброй воли» и «отводом войск».
Я много езжу по области, встречаюсь с детьми, оказываю гуманитарную помощь, начиная от памперсов и детского питания, заканчивая одеждой, продуктами. Сейчас родители говорят, что дети хотят психологической разгрузки. Уже достаточно есть гуманитарной помощи, никто уже не умирает с голода. Детям нужна разрядка. Мы с волонтерами и детьми играем, поем, прыгаем, даем подарки, призы, чтобы эмоциональное напряжение ушло. Хочу сказать, что, помогая детям, общаясь с родителями, есть проблемы. Есть фобия, когда дети боятся выходить на улицу из-за обстрелов. Есть дети, которые начали заикаться. Нужна будет психологическая и логопедическая поддержки. Есть дети, которые начали страдать энурезом. Сначала был СOVID, потом — война началась, оккупация. У детей нет общения с одноклассниками. Детям на сегодняшний день не хватает общения.
Сейчас в Херсоне и окрестностях международный фонд Save Ukraine открывает дневные комнаты психологической разгрузки, где работают два преподавателя, которые занимаются с детьми. У тех детей, которые приходят с родителями за гуманитарной помощью, я вижу, что у старших есть тревога в глазах. Маленькие дети еще не понимают ничего. Они радуются, что мы им даем игрушки для поднятия настроения.
