«Закладка»: Пу Сун-лин. Странные истории из кабинета неудачника

Екатерина Шульманполитолог

Галина Юзефовичлитературный критик, обозреватель «Медузы»

Галина Юзефович: Я бы ее порекомендовала почитать российским политикам, потому что им, возможно, кажется, что они хорошо понимают мотивации, которыми руководствуются их уважаемые китайские партнеры. Мне кажется, что Пу Сун-лин избавляет от этих опасных иллюзий…

Выпуск, посвященный сборнику китайского новеллиста Пу Сунлина «Рассказы Ляо Чжая о чудесах», доступен на следующих платформах:

YouTube-канал «Эхо Подкасты»
Apple Podcasts
Castbox
Spotify

Если подкаст вам понравился и вы ждете следующего выпуска, поддержите нас донатом — сделать это можно с помощью российской или зарубежной банковской карты по ссылке: https://boosty.to/echofm

Г. ЮЗЕФОВИЧ: Здравствуйте, дорогие друзья! Обещанного ждут не 3 года, а всего лишь 4 месяца, и анонсировав наш с Екатериной Михайловной подкаст, посвященный книгам, мы в апреле наконец собрались его реализовать. Подкаст наш будет называться оригинальным словом «Закладка», демонстрирующим всю многозначность прекрасного русского языка, и в нем мы будем говорить о разных книгах, преимущественно не очень новых, потому что Екатерина Михайловна отказывается читать, как мы помним, живых писателей, но иногда обещала делать исключения. Здравствуйте, дорогая Екатерина Михайловна! Как прекрасно, что этот момент все-таки настал.

Е. ШУЛЬМАН: Здравствуйте, Галина Леонидовна! Я тоже очень рада, что мы все-таки дошли до реализации нашего замысла. Я не очень понимаю, что такое подкасты. Вот все говорит молодежь про какие-то подкасты, а что это есть, мне неясно. Я предпочитала бы назвать это передачей или программой — как, вы знаете, там, «Радионяня», что-нибудь такое, «Театр у микрофона».

Вот такая у нас будет, мы надеемся, передача. Мы рассчитываем, что она будет раз в месяц происходить. Мы выбираем взаимоприемлемую книжку, что на самом деле не так легко, как может показаться, потому что, как было сказано, я живых не читаю, а Галина Леонидовна читает из покойников только античных авторов. Поэтому сойтись на чем-то, что было бы интересно нам обеим, на самом деле нелегко, но раз в месяц, я надеюсь, мы все-таки сможем этого добиться. И вот, например, в этот раз, для первого нашего пилотного, можно сказать, выпуска мы выбрали книжечку такую поменьше и попонятнее. Небольшую такую, компактную.

Г. ЮЗЕФОВИЧ: Первые два тома из семи, не будем кривить душой.

Е. ШУЛЬМАН: Да, всего лишь. А могли бы… Как говорится, а мог бы и бритвой — могли бы, дорогие слушатели, сразу все семь. Но нет, мы постепенно, тем более, что вышли только два. Я надеюсь, что я сумею правильно показать их дорогим зрителям, потому что еще одно, кстати, радикальное различие между соведущими состоит в том, что я не читаю в электронном виде, если не по работе, а Галина Леонидовна читает практически только в электронном виде и считает это своей, я бы сказал, общественной позицией — бережет деревья. А я не берегу деревья.

Г. ЮЗЕФОВИЧ: Я читаю в бумаге только по работе и только один раз в год, потому что один раз в год мне выдают новый роман Виктора Пелевина, а его рачительные издатели выдают только в виде распечатки. И соответственно, я получаю его в бумаге и один раз в год я читаю бумажную книгу. Но наш сегодняшний предмет был мне даден в виде книги электронной, в отличие от неэкологичной Екатерины Михайловны, которая приобрела его в бумажном виде.

Е. ШУЛЬМАН: Вот сейчас я показываю, надеюсь, что вам это видно. Я чрезвычайно горжусь этой бумажностью, потому что, как вы понимаете, книжки на русском языке вдали от России получать можно, но требует некоторых усилий. Итак, наша сегодняшняя книга, или, точнее говоря, книги — произведение, в общем, мне кажется, достаточно известное русскому читателю. Ну, не то чтобы каждому, но и не то чтобы прямо очень экзотическое. Мы потом постараемся поговорить о том, как оно отразилось в радужном зеркале русской литературы, а пока просто его назовем.

Это китайский сборник — скажем так, сборник фантастических новелл, которые носят общее название «Странные истории из кабинета неудачника или Рассказы Ляо Чжая о чудесах». Или еще он известен как сборник «Лисьи чары», хотя там не только про лис, хотя довольно много и про лис. Автор этого произведения китайский писатель Пу Сун-лин. Написано это все в конце XVII — начале XVIII века.

Вообще если посмотреть Пу Сун-лина и на его биографию, то странным образом годы его жизни и активности довольно точно совпадают с жизнью и царствованием Людовика XIV. То есть если вам хочется, так сказать, неуместных параллелей географических и если вы хотите представить, что в это время происходило в Европе, то это вот этот золотой век французского абсолютизма. Что еще интересно, как раз примерно в те годы, когда юного Людовика XIV преследовала фронда, в Китае, в той его части, где жил Пу Сун-лин, тоже была крестьянская война. Более того, насколько я понимаю, там какие-то родственники его вступали в какую-то народную дружину, чтобы обороняться от этих восставших, кого-то там поубивали.

В общем, этот элемент такого скрытого, а иногда выплескивающегося на поверхность насилия, которое в этих новеллах чувствуется — оно, в общем, тоже взято не из воображения отнюдь. Все остальные, естественно, сходства отсутствующие. Такое ощущение, что это абсолютно другая планета, если сравнивать ее с тем, что в европейской, например, литературе в это время происходило.

Хотя, с другой стороны, если мы посмотрим на текст, как уже понятно из устрашающего названия семитомника, из самого устрашающего имени «семитомник», это довольно большой сборник. По объему и, в общем, в какой-то степени по структуре можно приблизительно сравнить его со «Сказками тысячи и одной ночи». То есть это не цельное повествование, там нет повторяющихся героев. Там нет, кстати, вот этой главной персидской стилистической причуды — матрешечных повествований, рамочных навел. Нет, это просто сборник несвязанных между собой историй, которые не связаны сюжетно, но связаны тематически.

Действие происходит в современности. Там есть некие отсылки к древним временам, но в основном это то, что происходит сейчас. Более того, это то, что происходит в родной провинции автора. При этом это рассказы о чудесах или необычные странные истории. Название переводится очень по-разному и в разных русских версиях, и то, что я посмотрела в английских переводах. То есть в основном это истории о духах, привидениях, оборотнях, об этих знаменитых лисах, которые в женском или реже в мужском виде являются людям и там с ними чего-то вытворяют.

И таких вот историй семь томов. Некоторые пострашнее, некоторые смешные, некоторые на наш европейский взгляд фривольные или даже непристойные — такое странной, опять же, экзотической для нас непристойностью. Некоторые с моралью. Иногда автор, вот этот самый воображаемый Ляо Чжай, который такое альтер эго автора, но не совсем, вот этот рассказчик — сейчас расскажу, почему он альтер эго, но не совсем, — в общем, иногда он вступает в действие, как Шарль Перро в своих сказках, и прибавляет повествованию некое моралите. Каковое моралите, опять же, европейского читателя довольно часто шокирует, потому что это не совпадает с нашим взглядом на то, что нравственно и безнравственно, и что вообще нужно или не нужно говорить, сообщив, рассказав такую вот историю.

То есть смотрите, на поверхности это, в общем, довольно простая вещь: сборник сказок, или каких-то басен, или историй о привидениях, в которых более-менее обычными людьми — любимый герой автора это студент, или мелкий чиновник, или чиновник, готовящийся к одному из бесконечных их экзаменов на очередной чин, или иногда это крестьяне или какие-то мелкие феодалы, — вот в их жизнь проникает нечто сверхъестественное.

Почему же, задается вопросом зритель, во-первых, мы должны это читать, а во-вторых, почему эта книга приобрела такую всекитайскую вековую славу, и почему она так много и часто переводилась? Значит, по поводу героев и, так сказать, социальной среды, вот этих самых студентов и чиновников. В чем сходство и в чем различие между автором и повествователем, между Пу Сун-лином и Ляо Чжаем? Различие в том, что один реальное лицо, а другой воображаемое, а сходство в том, что и тот, и другой в своих собственных глазах действительно неудачники или лентяи. Вот этот «кабинет неудачника» — или «кабинет отдохновения» по-другому переводят, — это прибежище человека, который в жизни не преуспел.

А как он должен был преуспеть? Что с ним, вообще-то говоря, должно было случиться, чего он должен был достичь и не достиг? Он не сдал экзамен. Китайская бюрократическая система велика, изысканна, стара и, в общем, декларативно основана на меритократии, то есть на производстве в очередной чин по заслугам. Заслуги же определяются по экзамену. А экзамен состоит в том, что китайский ученый, или, скажем так, студент, претендующий на ученого, или студент, претендующий на то, чтобы стать чиновником — а китайские ученые тоже чиновники, тоже встроены в эту иерархическую систему, — он должен выучить наизусть чудовищное количество классических текстов. Собственно, учеба заключается в этом: он учит труды Конфуция, он учит какие-то художественные произведения, стихи, разные священные и исторические тексты, и они должны все у него быть уложены в памяти.

При этом язык, на котором эти тексты написаны, имеет уже, и даже во времена Пу Сун-лина имел уже мало, если вообще хоть что-то имел общего с тем языком, на котором говорили люди. То есть вот эти разные уровни языков для разных обыкновений, для разных надобностей — это такое китайское, и японское, кстати, тоже свойство: в Японии тоже есть это различие между, например, иероглифическим и слоговым письмом кана. Так вот в Китае оно тоже есть. И ученый должен владеть вот этим высоким, скажем так, штилем. Когда он овладевает определенным объемом материала, он сдает экзамен — или не сдает. Эта подготовка, сдача, провал и подготовка к следующему может продолжаться десятилетиями. То есть вечный студент — это вообще-то очень такой китайский образ.

И вот Пу Сун-лин, видимо — опять же, биография его, как биография многих китайских авторов, несколько мифологизирована, но все-таки поскольку это не такие древние времена, то какие-то свидетельства от него остались, — в общем, насколько можно понять, он не сдал того, что должен был сдать, как-то начал выпивать, собрал вокруг себя круг друзей, которые тоже с ним выпивали, любовались на природу и вот сочиняли такие вот легкомысленные, необязательные истории.

При этом для китайского читателя, для образованного китайского читателя, насколько можно понять со стороны, одна из главных прелестей этих текстов состояла в том, что такие, опять же, легкомысленные, как бы простонародные, иногда фривольные рассказы излагаются не просто возвышенным стилем, а излагаются практически набором цитат из этих самых классических текстов. Я не знаю, с чем это можно сравнить в российском или европейском обиходе, чтобы было понятно.

Г. ЮЗЕФОВИЧ: Я должна сказать, что вообще самая главная для меня история, связанная с Пу Сун-лином — это то, что он не сдал экзамен. Потому что мне кажется, что он настолько состоит из всего этого ветхого, пыльного китайского добра, что совершенно непонятно, как он ухитрился быть двоечником. Кажется, что больше, чем он, знать примерно нельзя.

И весь его текст — это, конечно, такой сплошной центон. Центон — это понятие, естественно, из европейской литературы (так как нам не дадено соответствующих понятий из китайской литературы, для них это, видимо, был нормальный язык), когда собирается текст из каких-то совершенно несвойственных ему фрагментов.

Самый известный, наверное, пример центона в европейской традиции — это такой эпиталамий Авсония. Авсоний — поэт позднеримский. Нам всем он был даден в виде блистательных гаспаровских переводов. Вообще Михаил Леонович Гаспаров очень Авсония любил и всячески его пропагандировал. Пропагандировать его крайне сложно, потому что эпиталамий — это брачная песня. Брачная песнь в античной традиции — это всегда нечто ужасно непристойное. То есть это произведение, в котором очень подробно рассказывается, как, что, каким образом, сколько раз собираются новобрачные осуществить друг с другом в первую брачную ночь.

Авсоний придумывает для этого невероятно изысканный прием. Вместо того, чтобы прямо битым словом, как есть, все нам описать, он берет цитаты из Вергилия. Вергилий — это поэт невероятно почтенный для римского человека. Это поэт, который буквально как дедушка Ленин в советское время. Он разбирает «Энеиду» на цитаты, и каждая строчка переосмысляется. Он из этих цитат собирает совершенно другой текст. То есть как будто «Энеида» упала, рассыпалась на кусочки, а он эти кусочки собирает, и их определенным образом компонуя, производит текст образцово непристойный. 

И для европейского читателя, для современников Авсоний это было чтение, я подозреваю, абсолютно уморительное. Потому что представим себе, что мы, не знаю, берем «Евгения Онегина» и из него составляем Уголовный кодекс Российской Федерации, так что одновременно сохраняется и онегинская строфа, и Уголовный кодекс. Соответственно, читатель видел цитату, он помнил, из какого куска она взята, потому что каждый римлянин эпохи Авсония это все проходил в школе. И у него возникает одновременно два контекста: строчка существует сразу и в контексте метафорическом, и в контексте исходном. То есть в результате возникает чтение невероятно остроумное и изысканное.

Вот мне кажется, что Пу Сун-лин устроен примерно так же. И кстати, тут нужно отметить доблесть переводчиков, которые честно это все попытались распутать и нам, дуракам, объяснить. Про переводчиков, я надеюсь, Екатерина Михайловна подробно нам расскажет, потому что она их полюбила, а я как-то, ознакомившись с биографией, по крайней мере, одного из них, полюбить его не смогла.

Е. ШУЛЬМАН: Подождите, тогда скажите, кого вы не полюбили, кто вам не понравился. Неужели Алексеев?

Г. ЮЗЕФОВИЧ: Не понравился Алексеев, потому что Сторожук ничего плохого в жизни не сделал, насколько я знаю. Он нормальный штатный современный китаист, который просто доперевел то, что не успел перевести создатель.

Е. ШУЛЬМАН: Хорошо, чтобы не запутывать читателя окончательно, давайте расскажем немножко действительно про русского Пу Сун-лина, откуда он нам, собственно говоря, ведом. Для Китая это одновременно популярная книга и набор историй, которые, насколько можно понять, ушли, что называется, в народ и пересказываются какими-то там народными сказителями и любителями как былины.

Г. ЮЗЕФОВИЧ: А возможно, они из народа отчасти и пришли.

Е. ШУЛЬМАН: Ну, наверное, он не выдумал все от начала до конца из головы. Сама идея лисы-оборотня — это составная часть древнейшей китайской мифологии. Там же и драконы, там же и вообще представления о духах мертвых, о мстителях, которые приходят из загробного царства, если их там как-то неправильно похоронили. Все это понятно, что это фольклорный субстрат, и эти новеллы стали тоже частью, опять же, насколько можно понять издалека, китайского фольклора. Одновременно это памятник китайской учености. То есть это такая книга, которая соединяет в себе народное и, так сказать, интеллектуальное, образованное и необразованное, субстрат и цивилизационную над ним надстройку. В русский контекст все это было принесено великим русским китаистом Алексеевым, которые родился в 80-е годы, в 81-м году, в 51-м году умер. Это важный момент.

Г. ЮЗЕФОВИЧ: Родился он в 81-м году XIX века, я хотела бы уточнить. То есть он относится к почтенной категории мертвых авторов. Не нужно думать, что он молод и жив-здоров.

Е. ШУЛЬМАН: Нет, не 1981 — 1881 год. Вот дожил он до 1951 года, что, еще раз повторю, будет важно, когда мы сейчас немножко коснемся его биографии. Он был, видимо, человек каких-то ренессансных дарований: знал множество восточных языков, путешествовал по Китаю, привез оттуда всякие рукописи, в Тибете был, оттуда тоже что-то привозил. И вот, соответственно, переводил это на русский язык еще до революции.

Первый сборник избранных новелл из Пу Сун-лина под названием «Лисьи чары» он опубликовал в 1922 году. И дальше в течение 15 лет он переводил еще некоторое количество этих новелл, объединяя их в сборники. То есть смотрите, он не переводил от первой до последней, он не шел хронологически. Он выбирал то, что ему казалось подходящим для русского читателя и при этом переводимым, пригодным к переводу. Поэтому, кстати, все эти вольности и наивный китайский эротизм он в основном выпустил, но лис оставил, на лисах даже, можно сказать, концентрировался. И вот у него вышло 5 таких книжек, которые в целом, насколько я поняла, составляют примерно треть от всего объема книги, от всего объема вот этого сборника.

Значит, как ясно видно из годов жизни Алексеева, его зрелый возраст попал как раз на самые тяжкие периоды советской власти. Поэтому он сначала отправлялся во всякие командировки в Китай, опять же, привозил оттуда ценные материалы, выпускал публикации, потом достаточно внезапно — ну, не то чтобы внезапно, в общем, в 30-е годы его стали прорабатывать на всяких партсобраниях за то, что он занимается какой-то ерундой, что он государственные средства тратит на нечто максимально далекое от народа. Ему там было как-то дадено задание в кратчайшие сроки создать русско-китайский словарь и написать китайскую грамматику, а не вот это вот все. Он как-то от них отбился, за что Галина Леонидовна его не любит…

Г. ЮЗЕФОВИЧ: Давайте скажем правду, как он отбился.

Е. ШУЛЬМАН: Я попыталась разобраться в этом совершенно жутком «красном колесе» в этот период. На самом деле с поздних 30-х и до ранних 50-х оно ехало и по китаистам, и японистам. Китаисты с японистами были более-менее одним конгломератом. В частности, коллегой Алексеева был знаменитый наш переводчик с японского Николай Конрад. Скажем так, в одних источниках пишут, что Конрад на этого Алексеева что-то написал, в других, что Алексеев участвовал в травле Конрада. Алексеева сослали, потом вернули, но еще в конце 40-х продолжали прорабатывать и в 1951 он умер от рака. То есть похоже, что его затравили. А Конрада посадили, пытали в тюрьме — все как полагается, — сослали на лесоповал. А потом какие-то другие академики за него хлопотали, и его вернули. И Конрад остался жив и дожил до 70-х годов.

Кто из них там больше был виноват, я на самом деле не разобрала. Например, такие замечательные эпизоды из истории российско-китайских и российско-японских отношений. Академик Алексеев жил в коммунальной квартире. Рядом с ним в той же коммунальной квартире жил японист, ученик Конрада Николай Невский. Он был гораздо моложе. Он съездил в Японию, там женился на японке, родил дочку, и они приехали на горе свое, типа, в 1929 году вернулись в Советский Союз.

Значит, этого Николая Невского арестовывают, арестовывают его жену, забирают их и через короткое время их расстреливают. Вот Конрад остался жив, а ученика его убили. Конрад, придя в их коммунальную комнату, обнаруживает там двухлетнего ребенка, которого то ли бросили, то ли забыли при обыске, то ли просто некому было вообще о ней побеспокоиться. Это дочь этого Невского. Помните, как у нас Илью Азара забирали, когда митинги были в Москве в 2019 году? Вот его тоже полиция увела из квартиры, где двухлетняя дочь его спала в кровати. Но Азар, по счастью, живой. В общем, Конрад взял эту девочку, ее выращивал. Потом Конрада тоже сажают и ее забирает какая-то родственница. Она, опять же, осталась жива, выросла и публиковала всячески наследие своего отца. Теперь в честь этого Невского какие-то улицы там названы где-то в городе Борисоглебске.

В общем, я не знаю, кого тут из них, так сказать, любить, не любить, кто злодей, кто герой в этой истории. Кто жив остался и успел что-то написать, тот, наверное, и молодец. У меня были подозрения насчет Алексеева, потому что он как бы… Скажем так, он меньше пострадал. Но с другой стороны, похоже, его со свету сжили, и он не дожил до смерти Сталина, что, конечно, очень грустно осознавать. Он бы, наверное, порадовался. 

Завершая про Алексеева. Он был, видимо, действительно великий переводчик. Мы не можем этого оценить, понятно, не читая ни разу по-китайски, но я помню свою первую встречу с этими «Историями из кабинета неудачника» в библиотеке пансионата «Шахтер», где я проводила свои летние месяцы на протяжении всего своего детства, отрочества и юности. Чтобы было понятно дорогим слушателям, это был такой ведомственный санаторий «Тулугля», в каковой Туле я, собственно говоря, и родилась и жила некоторое время. Но это был не такой санаторий, как корпус с номерами, а это были домики, что, конечно, давало конечно больший уровень индивидуализации. И там была библиотека. Каковая библиотека, скажу сейчас, оглядываясь назад, в общем, лежит в основе моего мировоззрения. Вот я ее всю прочитала — сколько там было, я все прочитала. И вот то, чего там не было — в общем, нет, что-то добавилось, конечно, с тех пор, но базис был заложен тогда. И там была книжка — черненькая, как сейчас помню, — что-то там, сборник вот этого дела. Я заинтересовалась, утащила ее к себе и прочитала предисловие этого Алексеева. И оно меня впечатлило.

Вообще одна из моих любимых теорий состоит в том, что уровень чего бы то ни было, любого изделия, текста, картины ощущается даже неграмотным человеком. Вот если кого угодно с мороза, кажется мне, не знаю, привести в Третьяковскую галерею и показать ему Шишкина «Рожь», он что-то почует: вот здорово, вообще молодец мужик! Вот так и тут. Любой, так сказать, юный варвар, читая это, ощущает… Во-первых, за этим ощущается большой объем, огромный объем знания, которое не конвертируется напрямую в то, что написано, но все равно чувствуется, как чувствуется в темном помещении, куда ты зашел, его объем или высота потолка. Во-вторых, это 1922 год и это написано тем русским языком, которого, в общем, уже нет.

Что я хочу отдельно похвалить в издателях вот этого совершенно роскошного действительно издания, осуществляемого при большой поддержке китайских государственных структур? Правильно они делают всё, так и надо делать. В общем, они перепечатали это предисловие. В качестве приложения тут оно есть — предисловие переводчика к сборнику «Лисьи чары» 1922 года. Это вот этот текст, который я читала, когда мне было лет, не знаю, 10, может быть — может быть, немножко больше, может быть, немножко меньше. Там есть вот эти пассажи про лису — такие поэтические, даже, я бы сказал, эротические: про то, как лиса замечательным образом приносит в жизнь человека свет, любовь, изысканность и отблеск, так сказать, бессмертной культуры. В общем, это есть в сети. Прочитайте, просто чтобы действительно почувствовать уровень.

И когда мы читаем эти тексты, даже, опять же, не имея ни малейшего представления о китайском оригинале, мы чувствуем, что это, с одной стороны, так сказать, очень легко и изящно изложено по-русски, с другой стороны, это, как написала где-то Татьяна Толстая, русский язык на другой кристаллической решетке, как бы пересобранный. Ту же переводческую задачу решал Михаил Салье, переводя «Тысячу и одну ночь»: как написать понятно, то есть не специально темно, не специально, так сказать, экзотично, но при этом чтобы было ясно, что это все происходит не в России и герои тоже не русские. Как их не русифицировать, не наряжать их там в лапти и косоворотки или, неважно, в мундиры и кринолины, как не европеизировать этот текст.

Мне кажется, что этот эффект одновременно доступности и странности очень хорошо передан в переводе Алексеева. В этом издании, которое с гордостью показывала, разными цветами в тексте прямо выделены те новеллы, которые перепечатаны у Алексеева (все его переводы там воспроизведены); те, которые новые; примечания от нового переводчика… Там одни черным, одни красным, одни синим — в общем, красиво невозможно. Еще воспроизведены гравюры из какого-то особо классического китайского издания конца XIX века. В общем, прямо даже можно читать, а можно любоваться.

Г. ЮЗЕФОВИЧ: Я в свою очередь хотела бы добавить, что мне тоже есть за что быть благодарной Алексееву. Собственно говоря, покуда вы, Екатерина Михайловна, не побудили меня ознакомиться с его биографией, у меня к нему не было решительно никаких претензий, только одна любовь и благодарность. Вот у вас была черненькая книжечка, а у меня была зелененькая книжечка, тоже, естественно, с акцентом на лисах. И я была абсолютно поражена, когда я стала читать собственно, вот это роскошное издание. У меня оно, правда, в виде PDF — повторюсь, я чувствую себя бедной родственницей и упиваюсь этой ролью.

Так вот, когда я начала читать его целиком, я была абсолютно потрясена, потому что, соответственно, в книге о лисьих чарах были одни сплошные лисы, а тут внезапно оказалось, что там есть истории в некотором смысле почти реалистические. Например, там есть абсолютно душераздирающая история про женщину, у которой муж тяготел к длительным командировкам, и она в его отсутствие вступила в преступное сожительство с огромным белым псом, и все это не закончилось ничем хорошим. Более того, это закончилось таким кошмаром, который, в принципе, европейский читатель воображает себе с некоторым трудом, потому что настигшее их правосудие было гораздо хуже совершенно ими всеми греха.

Но помимо собственно реалистичных рассказов, там есть еще рассказы, которые проливают, как мне кажется, совершенно невероятной ясности и яркости свет на структуру китайской бюрократии. Потому что да, все герои — это сюцай, студенты, которые десятилетиями пытаются сдать экзамен на какую-нибудь государственную должность и живут в этом качестве абсолютно счастливо. Но удивительный факт состоит в том, что аналогичным образом живут и загробные духи.

Например, моя любимая история — это «Ван Шестой молодец», которая рассказывает нам историю рыбака. Рыбак однажды пошел на рыбалку и был настолько милый, что к нему пришел какой-то другой приятной наружности мужчина и они стали вместе выпивать. Выпивали они каждую ночь, а под утро мужчина каким-то образом делал так, что сети рыбака наполнялись рыбой. И все у них было прекрасно, покуда однажды этот самый товарищ собутыльник не сказал своему другу, что вообще-то он не живой человек, а при жизни он вел себя всячески нехорошо, и поэтому после смерти он назначен духом этой реки. И он, в принципе, хотел бы остаться духом этой реки навсегда, потому что у него тут такой отличный друг, но начальство его переводит на другую должность. Он как-то так хорошо себя проявил, что его повышают, но с переводом в другой провинцию. Ровно то же самое происходило с китайскими чиновниками, которых все время перетасовывали по всей империи для того, чтобы они не укоренялись. Потому что ты укоренился, обзавелся тут какими-то коррупционными связями — все, эффективность твоя падает. Поэтому их все время перетасовывали.

А дальше начинается совсем прекрасная история. Он приглашает друга к себе в гости в его новую вотчину, где он уже живет в качестве более высокого статуса загробного бюрократа, и тут попутно мы выясняем мою любимую деталь, которая просто меня абсолютно зачаровала. Она состоит в том, что китайский человек всю жизнь готовится к загробному существованию. То есть египтянин строит себе пирамиду, а древний и средневековый китаец иными способами обеспечивает свое загробное благополучие.

Например, он может себе накапливать средства в загробном банке. Их там несколько, есть более надежные, есть менее надежные. Соответственно, как происходит инвестиция? Человек приходит в храм, покупает некоторое количество храмовых бумажных денег, каковые деньги сжигает на алтаре. И соответственно, деньги эти чудесным образом переносятся в загробный банк, и дальше человек может их тратить в посмертии своем.

Е. ШУЛЬМАН: То есть это немножко как «ФСИН-ларек», правильно?

Г. ЮЗЕФОВИЧ: Абсолютно, да. Можно нормальные деньги конвертировать в деньги символические, на которые ты тоже что-то сможешь себе приобрести. И это, конечно, очень многое нам сообщает о китайской социальной иерархии. То есть они настолько были этой социальной иерархией проникнуты, что они абсолютно не могли себе представить мира, в котором этого нет. Соответственно, загробный китайский мир представляет собой ровно такую же структуру, как и мир прижизненный. Мне кажется, это какая-то очень уютная, утешительная, надо сказать, идея, что умрешь — начнется все сначала. То есть дальше будешь жить ровно в той же привычной тебе, понятной среде: сдавать все те же самые экзамены, выдерживать испытания, переводиться с места на место и накапливать богатство.

И вот этого всего, на самом деле, конечно, в старых изданиях алексеевских переводов не было, потому что советскому человеку было абсолютно не нужно знать про накопление богатств в загробном мире. А также советскому человеку было совершенно не нужно знать о том, что вы, Екатерина Михайловна, поэтично назвали наивным китайским эротизмом. Я бы позволила себе опустить слово «наивный», потому что эротизм этот ничуть не наивен, а иногда довольно ужасен, а иногда по-своему обаятелен.

Моя любимая история про эротизм содержит элементы ЛГБТ-пропаганды, конечно же, но Пу Сун-лин об этом не знал. Это новелла, которая называется «Хуан Девятый, нежный красавец». Как уже из самого названия следует, что главный герой испытывает греховное влечение к юношам юного возраста. И вот он, собственно, домогается некоего юноши, а юноша ему как-то все время отказывает. Причем такое ощущение, что отказывает не в силу отсутствия встречного чувства, а из каких-то других соображений. И постепенно мы узнаем, потому что юноша в какой-то момент уступает напору главного героя, и оказывается, что он вообще-то лис. Лисы бывают не только девочки, но и мальчики. А длительное многоразовое соитие с лисом крайне вредоносно. Оно, собственно, понемногу убивает главного героя. Впрочем, со временем он воскресает в другом теле, у них все продолжается с той же точки с теми же примерно последствиями. А потом он начинает этого лиса подсовывать своим врагам, чтобы они, соответственно, таким же способом пленившись, быстро помирали.

И вот, опять же, этого, конечно, мы не могли себе представить в нашем прекрасном детстве, когда все это было действительно преимущественно милое и сказочное. Так что нынешнее издание — мало того, что оно очень дерзкое по нынешним временам, я бы даже сказала, провокативное, балансирующее на тонкой грани дозволенного, — оно еще и очень существенно расширило мое видение Пу Сун-лина. То есть не то чтобы я сопротивлялась, я просто очень удивилась. Поскольку эту книгу придумала Екатерина Михайловна, не будем скрывать, и я решила, что что нового я там прочту. Так вот я там прочла очень много нового, совершенно не такого, что я ожидала. Я думала, что будут те же лисы, только в профиль и побольше. А оказалось, что вовсе не только лисы, но и много всего другого прекрасного.

Е. ШУЛЬМАН: Также выясняется, что не только у меня была в детстве, не только мне в детстве попалась книга «Лисьи чары». Какие-то другие граждане тоже читали и даже, видимо, так сказать, конвертировали в свое собственное творчество. В частности — вообще-то, конечно, это должна была быть ваша реплика, но я скажу, потому что у меня книжка в руках, — в предисловии написано — не в предисловии Пу Сун-лина, а в предисловии, так сказать, к изданию, соответственно, от составителя и переводчика написана несколько высокомерно следующая фраза: «Нельзя не упомянуть здесь еще одну заметную отсылку к рассматриваемым переводам — роман В. О. Пелевина «Священная книга оборотня», также повествующий о баснословных лисах, принимающих человеческий облик и соблазняющих людей, весьма ясно свидетельствующий (роман) о хорошем знакомстве с алексеевскими переложениями Пу Сун-лина». Даже есть ссылка на какую-то статью в красноярском журнале, в котором это, видимо, изложено более подробно. Правда ли это, спрошу у вас как не просто читателя Пелевина, а, можно сказать, героя его произведений?

Г. ЮЗЕФОВИЧ: Я вообще считаю, что «Священная книга оборотня» — это лучшая книга Виктора Олеговича, отчасти потому, что в ней главная героиня женщина. И в кои-то веки Виктору Олеговичу удалось написать нам портрет женщины, которая не выглядит истеричной своекорыстной идиоткой, а напротив того, выглядит вполне достойно и, более того — сейчас будет адский спойлер, — она достигает нирваны. Одна из очень немногих пелевинских героинь, которую он, видимо, от большой любви отпускает с колеса сансары.

Е. ШУЛЬМАН: Я прошу прощения, а разве это не финал всех пелевинских произведений? Там в конце всегда достигают нирваны. Чем еще может заканчиваться?

Г. ЮЗЕФОВИЧ: Нет, Екатерина Михайловна, вы читаете с крайне оптимистической оптикой. Вообще обычно все романы Пелевина — это про то, как кто-то хотел в нирвану, но что-то пошло не так: то ему кто-то помешал, то он сам по дороге испугался, то еще какая беда случилась. То он просто явно не достиг того уровня, с которого берут в нирвану. Так вот лиса Ахули является чуть ли не единственным персонажем Пелевина, которому удается сесть на велосипед, разогнаться побыстрее и уехать в нирвану в буквальном смысле слова. И конечно, да, вообще Виктор Пелевин, которого вы, Екатерина Михайловна, не любите, а я люблю горячо…

Е. ШУЛЬМАН: Между прочим, «Священная книга оборотня» была последняя его книга, которую я прочитала. После этого я остановилась.

Г. ЮЗЕФОВИЧ: Вот так вот, и не прочли вы книгу, в которой я стала буквально единственным симпатичным персонажем.

Е. ШУЛЬМАН: Если только ради вас, Галина Леонидовна, если только ради вас.

Г. ЮЗЕФОВИЧ: Там 16 страниц. Я вам пришлю отдельно, чтобы вы не мучились целым романом. Так вот, Пелевин во всех своих книгах очень ясно показывает свой круг чтения. Всегда понятно, когда Виктор Олегович прочитал «Маленькую жизнь», например, Янагихары или еще что-нибудь. Прямо вот всегда это заметно внимательному глазу. И конечно, видно, что в детстве у Виктора Олеговича стояла черная или зеленая книжка Пу Сун-лина, которую он, очевидно, в детстве очень любил.

В принципе, лисы, конечно, не исключительно зарезервированы за китайской литературой. Например, есть чудесный сборник японского писателя примерно той же эпохи, чуть позже жившего, Уэда Акинари, «Луна в тумане», в котором тоже, соответственно, действует множество лис. Но я рискну предположить, что пелевинские лисы — это, конечно, китайские лисы. Собственно Ахули ведет свой род из Китая, а не из Японии. И мне кажется, что да, здесь третьим с нами незримо находится Виктор Олегович, тоже большой поклонник этого автора.

Но должен быть еще и четвертый человек с нами в этой студии, который гораздо более материален и реален, а именно писательница Анна Старобинец, которая о 2022 проклятом годе выпустила роман, с которого я знаю, что и у меня начался возврат к чтению после некоторого перерыва вынужденного. Тут просится вопрос: а что случилось? Так вот, она написала роман «Лисьи броды», в котором в центре внимания автора и, соответственно, читателя, внимание читателя этой книги обеспечено на протяжении всех 700 страниц, потому что это невероятно захватывающее чтение. По вашему взгляду, Екатерина Михайловна, я заподозрила, что не читали вы это увлекательнейшее произведение.

Е. ШУЛЬМАН: Нет, не читала. Старобинец «Зверский детектив» читала моя старшая дочь все 5 частей и очень радуется этому, а я нет. Врать не буду, никогда так не делаю.

Г. ЮЗЕФОВИЧ: Мне кажется, что дочери имеет смысл переходить к «Лисьим бродам». Передайте ей мое наставление в этой области. Там главная героиня тоже лиса, причем там возникает мотив, которые возникают у Пу Сун-лина. Это лиса, которая не может размножиться, лиса, которые неспособна воспроизвести потомство, потому что она проклята. Проклята она мудрым даосом. У даосов с лисами вообще сложные отношения, как нам сообщает Пу Сун-лин. Когда надо какую лису извести, нужно пригласить даоса. Лисы — они вообще такие амбивалентные: они иногда приносят добро, чаще зло. И разбираться с лисами положено даосам. И типовое проклятие, которое накладывает даос — это проклятие бесплодия.

Так что лисы живут в российской, современной в том числе, литературе увлекательной длинной жизнью. И это мы еще не затрагиваем тему бесконечных фанфиков, в которых лисы — правда, преимущественно лисы японские, — просто творят какие-то абсолютные чудеса, вмешиваются в российскую и советскую еще политику, соблазняют…

Е. ШУЛЬМАН: Да что вы? Есть и такое?

Г. ЮЗЕФОВИЧ: О, поверьте мне, загляните на сайт slashbook.net и ficbook.net, и вам откроются бездны. Потому что фанфики о лисах почти так же популярны, как фанфики о романтических отношениях между Шерлоком Холмсом и доктором Ватсоном. Так что Пу Сун-лина читали не только мы, а многие читали.

Е. ШУЛЬМАН: Многие люди, которыми, может быть, не следовало, судя по тому, что вы рассказываете. Читали бы они лучше букварь.

Г. ЮЗЕФОВИЧ: Нет, обычно им помогает спеллчекер. Все написано без ошибок. В конце концов, мне кажется, что Пу Сун-лин был бы вполне доволен таким использованием его наследия, потому что это показывает, что корпус его текстов, вот это семикнижие — оно не замкнуто, оно продолжает развиваться во времени и в пространстве. Нам ли не испытывать по этому поводу должного удовлетворения?

Е. ШУЛЬМАН: Хорошо, теперь, когда мы разрекламировали это замечательные издание и даже сказали, что оно спонсируется китайскими государственными структурами, что должно вызвать некоторые подозрения в умах наших подозрительных слушателей, мы должны все-таки ответить самим себе и окружающим на вопрос: а зачем это все читать?

С одной стороны, меня этот вопрос каждый раз, когда он задается, поражает как примитивно утилитаристский. Что значит «зачем»? Приятно, вот затем и читать. На самом деле разделение на литературу по делу и, так сказать, эскапистскую искусственное и детское. Либо вы читаете сложные тексты и тем самым переутверждаете свое человеческое достоинство, либо вы примитивизируетесь и деградируете как личность. Так что в этом есть водораздел, а не в том, что вы читаете что-то, чтобы отвлечься, а что-то, чтобы наоборот привлечься. То есть либо вы читаете, либо нет.

Но, так сказать, осудив этот вопрос как примитивный и недостойный нашего высокого внимания, мы все-таки постараемся на него ответить — такие вот мы последовательные. Почему вдруг дорогому читателю не обратиться или, наоборот, обратиться к Пу Сун-лину?

Я отвечу на этот вопрос, наверное, следующим образом. Опять же, во-первых, потому что я это читала в детстве, поэтому приятно перечесть. Во-вторых, это такой Андерсен на спидах, как сказала бы молодежь. То есть, с одной стороны, какие-то сюжетные линии узнаваемы как архетипически-фольклорные памяти Владимира Яковлевича Проппа. То есть там понятно, всякие младшие сыновья достигают счастья, внезапно кому-то достается красавица-невеста, красавица-невеста оказывается не тем, кем кажется, и потом исчезает. Такие сюжеты есть в фольклоре всех стран. Только, например, в шотландской сказке это будет женщина-тюлень, в русской сказке это будет женщина — белая лебедь, а в арабской сказке это будет женщина, наоборот, белая цапля. А тут, соответственно, лиса. А с другой стороны, все это как-то так вывернуто поразительным образом, что когда ты думаешь, что ты уже понял, как сюжет развивается и чем дело должно закончиться, кто тут хороший, кто плохой, вдруг все это как будто разбивается на такие, знаете, какие-то радужные сегменты. Как будто ты смотрел в понятное тебе стекло, а вдруг оказывается, что это калейдоскоп.

Это ужасно здорово и производит с твоей головой какие-то такие приятные в ней шебуршания. По-моему, это полезно для того, чтобы понять, что мы не одни во вселенной и что наш способ глядения на сюжетность, структурность и нравственность вообще совершенно не единственно возможный. Это как-то расширяет голову. По-моему, это полезно и одновременно приятно.

Г. ЮЗЕФОВИЧ: У нас произошла любопытная инверсия, потому что этот ответ можно было бы ожидать от меня, а тот ответ, который дам я, можно было бы естественным образом ожидать от Екатерины Михайловны. Потому что мой ответ носит гораздо более примитивно утилитаристский политологический характер.

Нравится нам всем это или не нравится, в нашей жизни становится гораздо больше Китая. Этот Китай проникает и в Россию в первую очередь в силу его высокой дружественности российскому актуальному режиму — ну, по крайней мере, так приятно думать самому режиму. С другой стороны, он активно проникает в сознание народов условного коллективного Запада, он проникает в экономику народов условного коллективного Юга. Короче, Китая становится все больше, нравится нам это или не нравится.

Мне кажется, что эта книга очень полезна для понимания той отстройки, которая существует между нами и Китаем. Я бы, например, ее порекомендовала почитать российским политикам, потому что им, возможно, кажется, что они хорошо понимают мотивации, которыми руководствуются их уважаемые китайские партнеры. Мне кажется, что Пу Сун-лин избавляет от этих опасных иллюзий и позволяет нам заключить, насколько же китайская цивилизация отлична от нас. Вот эти узнаваемые, как справедливо вы сказали, Екатерина Михайловна, пропуски и мотивы позволяют перебросить мостик, перейдя по которому, мы как раз и познаем непознаваемость этой абсолютно другой цивилизации. Таким образом, я считаю, что это очень полезная и практичная книга. Читайте ее больше и вы будете лучше понимать нашего великого восточного соседа и партнера, и, возможно, вы избавитесь от некоторых иллюзий, с ним связанных.

Е. ШУЛЬМАН: С которым у нас, как известно, дружба без границ. На этих проникновенных словах мне как раз открылась новелла под названием «Товарищ пьяницы». Первая строка там звучит следующим образом: «Студент Че был не из очень богатой семьи, но сильно пил». Я не вижу, в чем тут противоречие, но тем не менее. Что произошло дальше, дорогие читатели, вы узнаете, прочтя новеллу номер 68 из первого тома, к чему мы вас всячески призываем.

Г. ЮЗЕФОВИЧ: На этом мы переходим к нашей постоянной рубрике, правильно же?

Е. ШУЛЬМАН: Да, на этом мы переходим к рубрике, которая, мы надеемся, станет постоянной. Прежде чем она станет постоянной, мы должны, наверное, объяснить, что это за рубрика и почему она так называется. Хорошо было бы объявить конкурс среди читателей: «Кто знает, что такое колофон. Свои варианты пишите в комментариях». Но мы не такие, мы не будем провоцировать в людях бессмысленный креатив. Мы скажем, что это такое на самом деле.

Поскольку передача называется у нас «Закладка» — вот видите, вот закладка… Кстати говоря, дорогие товарищи, повышая ваш образовательный уровень, сообщу, что вот этот специфический тип закладки, тряпочная, которая пришита к книжке, называется ляссе. Вот теперь вы это знаете. До этого вы это не знали, и подумайте, как вы жили без этого знания.

Значит, рубрика наша называется «Колофон». Колофон — на самом деле это в старинных книгах то, что в современных называется выходными данными. Это такой завершающий обычно какой-то рисунок, или знак, или буквица декоративная, за которыми, например, сведения об авторе, об издании — в общем, какая-то такая последняя, так сказать, завершающая информация, которая уже как конец. Можно сказать, что если в книжке у вас красивыми буквами написано «Конец», а под этим еще что-нибудь, то это колофон.

Г. ЮЗЕФОВИЧ: В принципе, можно. А иногда колофон — это примерно «А вот еще, кстати…», когда уже все вместо кончилось, и писец, если речь идет о рукописной книге, вспоминает, что он забыл что-нибудь написать. Например, он забыл поблагодарить какого-нибудь своего благодетеля или еще что-нибудь благочестивое добавить. То есть это может быть и финальная такая завершающая картинка, и действительно выходные данные, а может быть и какая-нибудь важная приписка, которая тем или иным способом не влезла в основной корпус текста.

Е. ШУЛЬМАН: Мы в этой рубрике хотим рекомендовать книжки, связанные напрямую или косвенно или несвязанные ни напрямую, ни косвенно, а связанные по сложной, так сказать, аффилиации идей с той основной книгой, которую мы обсуждаем. То есть логика такая: если вас заинтересовало вот это вот — а вас не могло не заинтересовать то, о чем мы рассказываем, естественно, поэтому вы заинтересовались уже, всей душой погрузились и теперь жить не можете без Пу Сун-лина, — поэтому вам можно еще прочитать вот такое и такое. То есть это не то чтобы как, знаете, в «Амазоне», когда что-нибудь ищешь, или в «Озоне», а вам потом подсовывает такие же книжки, но как бы, скажем так, из того же поля.

Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да почему же вы так плохо говорите об «Озоне» или о «Лабиринте»? Ровно то же самое мы с вами собираемся поделать. А именно те, кто купил Пу Сун-лина, также могли бы еще купить и вот такое.

Е. ШУЛЬМАН: Еще могли бы купить, скажем, кулинарную книгу «100 блюд китайской кухни» или что-нибудь еще в этом роде. Или сборник цитат Мао — наверняка вам это будет интересно.

Г. ЮЗЕФОВИЧ: Кстати, между прочим, это было бы неплохое и ценное дополнение. Я бы почитала в пандан. Но я хотела бы порекомендовать книгу, которая, как мне кажется, существенно расширит понимание Пу Сун-лина. Это абсолютно блистательная книга, которая у нас, к сожалению, довольно давно не переиздавалась. Это книга голландского китаиста Роберта ван Гулика.

Роберта ван Гулика читающий человек, скорее всего, знает по его совершенно выдающимся детективам о судье Ди, которые я тоже вам всем рекомендую. У меня такая хитрая тактика: под видом одной книги я вам рекомендую много. Но в данном случае мы будем любить его не за детективы о судье Ди — мы будем любить его за совершенно выдающийся труд под названием «Сексуальная жизнь в Древнем Китае».

Роберт ван Гулик был дипломатом. Он много лет прожил в Китае и он наблюдал и Китай, и его сексуальную жизнь с близкого расстояния и очень много явно об этом знает. При этом он сохраняет совершенно прекрасную отстраненно-академическую позицию. То есть это ни в коем случае не клубничка на сакуре или что там у них произрастает, то есть это не эротическая литература — это очень вдумчивое, очень содержательное описание сексуальных, эротических и отчасти брачных практик, существовавших в Китае на протяжении всей его бесконечной истории вплоть до, я бы сказала, начала XX века, до династии Цин.

То есть мне кажется, что очень многие моменты в Пу Сун-лине станут вам гораздо понятнее, когда вы прочитаете некоторое дополнение, касающееся того, что же эти отношения значат. Почему, например, человек, у которого все в порядке, вроде бы есть жена и вообще прекрасная гармоничная семейная жизнь, дети — почему он вдруг увлекается лисой и это совершенно не воспринимается как какая-то семейная драма. Это абсолютно matter of fact, то есть никому от этого не плохо. Что вот это такое, как такое может быть?

Так что помимо того, что это очень ценное дополнение к Пу Сун-лину, это совершенно потрясающе прекрасное чтение, сочетающее в себе очень легкий увлекательный слог — недаром ван Гулик является автором детективов, которые вам тоже обязательно следует прочитать, если вы еще не, — но и академическую строгость, достоверность и невероятную фундированность. Так что дополните, пожалуйста, свои закупки восточной литературы еще и прекрасной книгой Роберта ван Гулика «Сексуальная жизнь в Древнем Китае». Хотя я не знаю, где вы ее возьмете, потому что в бумаге она не продается давно.

Е. ШУЛЬМАН: Спасибо, впечатляющая рекомендация. Надеюсь, наши слушатели ей последуют. На этом мы завершаем наш…

Г. ЮЗЕФОВИЧ: А вы не хотите…? Подождите, Екатерина Михайловна.

Е. ШУЛЬМАН: А мы не хотим. Вы знаете, я послушала вас — я не буду ничего рекомендовать, иначе у нас будет какая-то ложная конкуренция и передоз информации для зрителей. Одна рекомендация в выпуск — этого достаточно.

Г. ЮЗЕФОВИЧ: Хорошо, тогда в следующий раз будете рекомендовать вы.

Е. ШУЛЬМАН: Да, давайте мы будем меняться, в следующий раз я порекомендую. У меня была книжка, но я послушала вас и подумала, что нет, это будет перебор.

Г. ЮЗЕФОВИЧ: Прежде, чем мы расстанемся с вами на целый месяц, мы хотели бы сообщить вам о том, что мы будем обсуждать в следующий раз, чтобы у вас была возможность подготовиться, если у вас вдруг возникнет такое настоятельное желание. И тут я вынуждена сообщить, что в следующий раз мы будем обсуждать в первую очередь книгу писателя живого — точнее, не писателя, а исследователя.

Е. ШУЛЬМАН: Дай бог ему здоровья, пусть долго живет и радует нас своими трудами.

Г. ЮЗЕФОВИЧ: Безусловно. Это книга Андрея Леонидовича Зорина, которая называется «Появление героя». Она рассказывает о том, как литература в начале XIX века присвоила себе право рассказывать читателю о том, какие эмоции этому читателю надлежит испытывать, если он является приличным человеком и достойным сыном общества. Так что это, собственно говоря, книга о зарождении института чувств в русской литературе XIX и уже всех последующих тоже веков. Но Екатерина Михайловна, конечно, не могла допустить такого торжества живого автора над мертвым…

Е. ШУЛЬМАН: Торжества модернизма какого-то неуместного, вторжения современности в это во все.

Г. ЮЗЕФОВИЧ: Поэтому мой выбор этой замечательный книги, про которую я давно мечтала поговорить с умным человеком, станет еще одна книга, а именно сборник сентименталистских повестей русских писателей начала XIX века. Мы вчера с увлечением читали оглавление к этому замечательному труду, выяснили, что там есть «Бедная Лиза», «Несчастная Лиза», а также… Как звали ту Татьяну?

Е. ШУЛЬМАН: «Прекрасная Татьяна, живущая у подошвы Воробьевых гор». Вот такая повесть, которую прямо очень хочется прочитать. Обещаю до следующего выпуска непременно с ней ознакомиться. Поэтому мы будем говорить про книгу Зорина, которая, естественно, нон-фикшн книга, не художественная. Это не роман, это действительно исследование о том, как русская литература рассказывает нам всем, что мы должны чувствовать в каких ситуациях, как нам придумали эмоции. Если вы думаете, что вам, так сказать, природа их в душу вложила — ничего подобного, все это социальный конструкт. И параллельно с этим мы поговорим о том, какова, собственно, была эта литература. Поэтому вот этот сборничек «Русская сентиментальная повесть конца XVIII — начала XIX века» будет нам чрезвычайно кстати.

Мы вам дадим ссылки на все это дело. По-моему, это все в сети вообще отлично доступно. Я не поручусь насчет Зорина, а вот сборник этот — он прямо вот есть. Это издание издательства МГУ. Там такие хрестоматийные вещи вроде действительно «Бедной Лизы», а есть и какие-то анонимные тексты. Главное, что это дает представление о самой стилистике: когда читаешь несколько подряд, в общем, понимаешь, что там было на уме у авторов в ту эпоху.

Г. ЮЗЕФОВИЧ: Я беру на себя «Несчастную Лизу».

Е. ШУЛЬМАН: Хорошо, а я «Прекрасную Татьяну, живущую у подошвы». Как это — Лиза плакала, Эраст рыдал. В общем, в следующий раз поплачем вместе, дорогие зрители. На этом мы заканчиваем нашу «Радионяню», то есть передачу «Закладка», которую надеемся повторять каждый следующий месяц. Также рассчитываем, что зрители получат хотя бы вполовину столько удовольствия, сколько получили мы с Галиной Леонидовной в процессе подготовки и ведения этого нашего, как вы там говорите, подкаста — в общем, этой вот нашей просветительской, гуманистической и человекосообразной программы. Спасибо всем, кто нас слушает, смотрит — можно же и смотреть, и слушать, правда же? — собирается это делать еще и в следующий месяц, на что мы чрезвычайно рассчитываем.

Г. ЮЗЕФОВИЧ: На этой оптимистичной ноте мы прощаемся с вами и желаем вам с пользой и удовольствием продолжить чтение рекомендованных, а также нерекомендованных нами книг.

Спасибо!