«Закладка»: Приличный человек влюбляется в диктатора. «Перевод с подстрочника» Евгения Чижова
Е. ШУЛЬМАН: Вообще надо сказать, переходя с прикладного политического уровня на метаполитический: роман-то следует одному из популярнейших паттернов в европейской литературе. И роман этот становится на полочку, на которой написано «Колониальная проза». И на этой полочке очень много всего стоит на разных языках написанного. <…> Это произведения, в которых сюжетообразующим механизмом является противоречие между центром и периферией…
Подписаться на YouTube-канал «Эхо Подкасты»
💫 Если подкаст вам понравился и вы ждете следующего выпуска, поддержите нас донатом — сделать это можно на платформах Бусти или Патреон и другими способами.
Е. ШУЛЬМАН: Здравствуйте, дорогие слушатели и зрители! В эфире литературно-просветительная передача «Закладка», известная также как «Клуб знаменитых радионянь». В рамках этой программы мы с Галиной Леонидовной… Здравствуйте, Галина Леонидовна!
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Здравствуйте, Екатерина Михайловна!
Е. ШУЛЬМАН: …обсуждаем книги, пришедшие нам в голову. Выбор рандомен, но, как потом выясняется, не случаен. Задумайтесь над этим парадоксом, читатель, и вам станет не по себе.
Сегодня мы решили поговорить о книге современного автора, о книге российского автора, написанной на русском языке, что не так часто у нас случается. Это был выбор, предложенный Галиной Леонидовной, но я с ним согласилась сначала из доверия к вам, а потом прочитала этот роман с большим увлечением и очень быстро. Это я не для того говорю, чтобы похвалить свою технику чтения, а для того, чтобы дополнительно прорекламировать читателю текст, который не только имеет художественные достоинства, как я теперь полагаю, дочитав его до конца, но и достаточно легко постижим. Это не объемный роман, и это роман увлекательный — в нем есть сюжет, за которым интересно следить. Это роман писателя Евгения Чижова «Перевод с подстрочника».
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Честно скажем, что обсудить этот роман нас подвигла вещь довольно трагическая — собственно, без «довольно», а просто трагическая. В возрасте 58 лет Евгений Чижов в августе 2025 года погиб, утонул в Балтийском море, что, как это, к несчастью, часто бывает, всколыхнуло интерес к его творчеству. Поэтому о романе «Перевод с подстрочника» услышали даже те люди, которые не слышали о нем прежде.
Е. ШУЛЬМАН: Которые норовят вечно не услышать ни о чем, что пишется на русском языке в данный момент.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Как говорится, лучше бы этого всего не произошло, но раз уж это произошло, то нужно немного поговорить и о Евгении Чижове, и о его творчестве.
Евгений Чижов, как я уже сказала, погиб совсем молодым, ему едва исполнилось 58 лет, и в целом назвать его писателем очень громким, на слуху, наверное, будет неправильно. Хотя он получил некоторое количество российских литературных наград, которые, как правило, свидетельствуют только о том, что жюри этих русских литературных премий слышало какой-то звон в этой области. Его единственный по-настоящему успешный роман «Перевод с подстрочника» вышел уже очень давно, 10 лет назад с лишним, и его последующие книги, скажем так, не имели подобного успеха, равно как и книги предыдущие.
Чижов вел довольно тихую, закрытую, замкнутую жизнь. Опять же, никакой светской селебрити он не был ни в какой степени.
Е. ШУЛЬМАН: Он жил в Москве?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Он жил в Москве. Он в какой-то момент жил в Европе — по-моему, еще в какие-то 2010-е или даже нулевые годы, — не так долго, потом вернулся и, собственно, большую часть своей жизни провел в Москве. Он был по образованию юрист, этим самым юристом и работал, опять же, на протяжении большей части своей жизни, потому что если писателю не повезло, как герою нашего предыдущего выпуска Александру Ивановичу Герцену, русский писатель вынужден тяжело трудиться, чтобы обеспечивать свою возможность писать.
Словом, это тот самый сравнительно редкий в наше время писатель, расспрашивать о котором имеет смысл только у его книг. И роман «Перевод с подстрочника» — это безусловная вершина его творчества, главная его книга, книга, по которой, как я абсолютно уверена, о нем будут судить и в будущем.
Первое, что нужно сразу оговорить — хотя я думаю, что Екатерина Михайловна внесет здесь свое корректирующее высказывание, — это роман фантастический. По крайней мере, он описывает несуществующую местность. Сюжет его, вкратце, таков…
Е. ШУЛЬМАН: А какова, прошу прощения, наша политика относительно спойлеров? Мы их приветствуем или мы их избегаем? Я бы за приветствование. Я всегда люблю знать заранее, чем кончится, чтобы читать осознанно.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Я, как известно, в свое время сумела проспойлерить «Илиаду», за что подверглась суровейшему наказанию. А кроме того, я регулярно…
Е. ШУЛЬМАН: А где ж вы это сделали-то?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Публично, Екатерина Михайловна. Буквально с использованием специальных технических средств. Я сообщила, что те, кто не знает, чем кончилась «Илиада», пожалуйста, приглушите звук своих радиоприемников — что, в общем, у Гектора все будет не очень хорошо. За что подвергалась обструкции на протяжении долгого времени, и продолжается эта кампания травли меня и поныне.
Словом, возвращаясь к вопросу спойлеров. Мне кажется, что мы приветствуем спойлеры, но не акцентируем их.
Е. ШУЛЬМАН: Хорошо.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Поэтому мы можем сразу сказать, что если вы думаете, что вас ждет хэппи-энд, то думаете вы так напрасно.
Е. ШУЛЬМАН: Нет, он не ждет.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Но детали мы от вас утаим, чтобы сохранить некоторую интригу. Словом, главный герой, московский поэт, как водится среди московских поэтов, скорее неудачник, чем что-либо еще, едет по приглашению своего еще давнего школьного друга и друга юности в некую центральноазиатскую республику под названием Каштырбастан, которую мы, понятное дело, не найдем ни на какой карте. Едет он туда не просто так, а переводить стихи, которые пишет местный великий вождь — там он называется Великий Вожатый…
Е. ШУЛЬМАН: Народный Вожатый.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Там он называется Народный Вожатый — бессмертный, как это водится, всесильный, мудрейший, и вообще трансцендентный вождь каштырского народа. Для того, чтобы эти стихи переводить максимально эффективно, он чувствует необходимость как-то приблизиться к великому Народному Вожатому, но это сопряжено с определенными трудностями.
А дальше начинается рассказ Борхеса «Приближение к Аль-Мутасиму», когда он встречает людей, которые когда-либо взаимодействовали с этим Народным Вожатым, и в них ловит отблески этой удивительной личности, стихи которой он должен сначала понять, а потом и перевести. И путь этот не заводит его ни в какое хорошее место.
Словом, это роман, действие которого разворачивается в вымышленном месте, в вымышленном государстве, в котором в то же время мы можем узнать немало черт государства, государств…
Е. ШУЛЬМАН: Стран Центральной Азии. То есть из изложения Галины Леонидовны вам уже должно быть понятно, что политическая компонента в этом романе присутствует — если не доминирует, то, в общем, значительную роль играет. Поэтому мне было интересно своим, так сказать, политологическим глазом это прочитать.
Насколько можно понять, страна эта Каштырбастан представляет собой некоторую комбинацию из преимущественно Туркменистана и Таджикистана. Туркменистана потому, что преувеличенный культ великого вождя, который одновременно мыслитель, философ, пророк, поэт и вообще, так сказать, оформитель идеологический и стилистический всего этого народа в некое единство — такой нацбилдер, их строитель, создатель нации. А Таджикистан потому, что говорится о том, что страна пережила гражданскую войну. Там наряду со всей этой фантастической составляющей есть и вполне реальная. То есть русских было много, стало мало, их оттуда повыдавили, повыгнали — это буквально теперь уже какие-то отдельные, так сказать, оставшиеся совсем неудалые люди, которые не смогли уехать: все остальные либо убиты, либо изгнаны. Следы гражданской войны видны на этой земле. В гражданской войне победила та группа, тот, так сказать, набор кланов, который возглавлял, собственно, нынешний Великий Вожатый — вот он теперь и правит. Это более-менее похоже на современную историю Таджикистана, хотя похоже и на историю многих других стран Центральной Азии.
Режим там светский. Он описан как борющийся с радикальным исламизмом, и, соответственно, ему противостоит всякое исламское религиозное подполье. Это тоже очень похоже на центральноазиатские режимы, которые себя позиционируют как светские и пытаются изобрести свою собственную религию, которая неизменно концентрируется вокруг обожания того или иного Народного Вожатого. Так и в этом случае. Но по сравнению с Туркменистаном Каштырбастан — страна более открытая. Эти самые каштыры, то бишь жители этой страны, ее основной этнос — они ездят все-таки туда-сюда. В этом смысле…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Работают водителями маршрутки, например.
Е. ШУЛЬМАН: Да, они работают в России на разных таких вот работах обслуживающих, и, соответственно, это такой способ заработка. Страна жаркая, страна бедная. Герой едет сначала через бескрайнюю степь, потом через не менее бескрайнюю пустыню. Там есть какие-то озера, частично выкопанные волей Великого Вожатого. Великий Вожатый вообще такой модернизатор в определенной степени, или, по крайней мере, ему приписываются всякие…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Культурный герой, я бы еще сказала.
Е. ШУЛЬМАН: Да, есть такое дело. Приписываются ему разные модернизационные подвиги: он закончил гражданскую войну в рамках официального дискурса, он принес мир, и он вот приносит всяческое процветание. Более того, силой его гения политического выковываются некие такие формы управления, которые, возможно, станут образцом для всего мира.
То есть там внутри его культ. Но, что интересно, культ этот манифестирует себя в строительстве гигантских статуй циклопических (это понятно), в назывании всего на свете его славным именем. При этом очень забавно, что остаются какие-то советские топонимы, которые тоже никто не переименовывает. Но также его верховная воля проявляет себя именно в стихах. То есть он не пишет какой-то кодекс, как (не будем показывать пальцем) некоторые среднеазиатские и вообще, так сказать, ближневосточные вожди любят иногда таким пробавляться, а он пишет именно стихи. Он такой поэт-пророк.
У главного героя его Вергилий в этом каштырском мире, вот этот его московский друг по имени Тимур, который сейчас, в «сейчас» романа, занимает высокую должность в идеологической системе Каштырбастана — он ему как раз и говорит, что это вот такой человек, как в Коране описано. Вот он пророк. Он не просто поэт, вот типа как вы там все, шушера всякая, которая свои мелкие переживания перекладывает в стихи, а он общается с Аллахом непосредственно и передает нам, транслирует нам в понятной нам форме то, что Творец хочет нам сообщить.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: А скажите, только мне ли показалось, что персонаж по имени Тимур очевидно отсылает к образу Владислава Суркова?
Е. ШУЛЬМАН: Ох, образ Владислава Юрьевича Суркова…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Продернут красной нитью через значительное число литературных произведений.
Е. ШУЛЬМАН: Совершенно верно, в художественной прозе, кинематографе и иных произведениях искусства. Это будет тема многих, я думаю, курсовых. Он совершенно этого не заслуживает. Его собственное прозаическое произведение бездарно до такой степени, до какой вообще может быть бездарен связный текст.
Но нет, мне так не показалось. Ну смотрите, в принципе, образ полуобразованного человека, который не то чтобы, торжественно выражаясь, продает душу дьяволу, но поступает на службу к той или иной администрации и начинает вокруг нее махать крыльями и создавать какой-то смутно-полухудожественный туман — он действительно не сводится к Суркову, но он, пожалуй, первый, кто всплывает в памяти.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Мне кажется, что он его прекрасно имперсонифицирует. То есть кто же еще? И более того, мне кажется… Простите, что я вклинюсь в ваш политологический экскурс полезнейший, но мне кажется, что этот Тимур — он, в сущности, замещает собой диктатора. Потому что есть еще один важный нюанс: про диктатора ходят упорные слухи, что он мертв и лежит в холодильнике примерно.
Е. ШУЛЬМАН: Или что он болен и неспособен к функционированию.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Болен настолько, что неспособен к функционированию. Собственно, с этим отчасти связаны сложности, которые претерпевает главный герой. И есть ощущение, что вот этот Тимур…
Е. ШУЛЬМАН: Что он его и придумал.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, мне эта мысль тоже приходила в голову. Точно так же, как Дмитрия Медведева в значительной степени придумал Владислав Сурков. По крайней мере, у меня сейчас ретроспективно возникает такое ощущение.
Е. ШУЛЬМАН: Интересно, кто придумывает нынешнюю версию Дмитрия Медведева. Кто этот сомнительный сценарист со своими сомнительными фантазиями? Да, то, что Тимур не просто, так сказать, глашатай и пророк этого пророка, но и во многом конструктор этого образа и его, в общем, создатель, в голову приходит. У меня была мысль, что потом окажется, что нет никакого Народного Вожатого, что Тимур его выдумал от начала до конца. Это не вполне так. До какой степени он сам придумал, сам поверил, так сказать, сам шутит, сам смеется и от своего вина пьянеет, в общем, читатель может судить самостоятельно. Автор определенного ответа нам на этот вопрос не дает.
Два момента, которые — опять же, завершая политологическую часть, потом с удовольствием перейдем к собственно художественной, — два момента, которые мне показались сомнительными чисто политически. Главный герой, глазами которого мы наблюдаем за этой каштырской реальностью, показан как такой трусоватый московский обыватель. В нем не так много поэтического, он сам человек не увлекающийся, пожалуй, хотя вовлекаемый. То есть он не то чтобы загорается очень сильно какой-то идеей, в том числе и светлым образом Народного Вожатого, хотя его влечет к себе эта каштырская жизнь, которая им воспринимается как цельная, натуральная, яркая, жаркая и противоположная его серому бедному московскому прозябанию. Но он, еще раз повторю, трусоват Ваня бедный. Поэтому мне не кажется правдоподобным тот момент, в котором он решается на личной встрече передать вождю письмо от оппозиции. Мне кажется, что такой человек, уже поживши в этом Каштырбастане и немножко понюхав тамошних политических реалий, он бы порвал эту бумагу, он бы ее не стал передавать.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Так-так, вот в этой точке наметился пункт противоречия.
Е. ШУЛЬМАН: Ага. Это первое, что мне кажется сомнительным. И второе, аккуратно обходя избыточные спойлеры: если бы случилось то, что случилось, и он бы совершил такой поступок, Тимур бы этого не пережил. Не в смысле, что его сердце бы разорвалось, а в смысле, что его бы тоже того, зачистили. Потому что это его протеже, он его привез. Тимур его привозит, Тимур оплачивает его существование, он его там содержит.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Довольно роскошное существование.
Е. ШУЛЬМАН: Да, по каштырским меркам да, весьма. Ну, по любым меркам его хорошо принимают, с какой стороны ни погляди. И он в результате устраивает вот такой — как это сказать-то? — демарш. Тимур не мог после этого сохранить свое положение, а — спойлер, спойлер, спойлер! — в финале мы обнаруживаем его наслаждающимся той же семейной и служебной жизнью, которой он, собственно, наслаждался на протяжении всего романа.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Что заставляет нас усомниться в существовании Народного Вожатого. Но возвращаясь к вопросу переданного письма, позволю себе не согласиться решительно. И также я не вполне согласна с тем, что главный герой не увлекается. Он склонен к… Он хотел бы увлечься, скажем так. Он едет с надеждой увлечься, и его главная проблема состоит в том, что он характеризуется как человек, который неспособен выбрать ничью сторону, поскольку он видит правоту обеих сторон всегда. Он видит некий элемент правоты у каждого, и это делает его очень уязвимым.
Точно так же, как… Мне он невероятно напомнил уже сейчас, при перечитывании, персонажа романа замечательного, который вы тоже, скорее всего, не читали, а вам бы понравилось — романа Вьет Тхань Нгуена «Сочувствующий», который рассказывает про Вьетнам, войну, соответственно, во Вьетнаме 60-х годов, и главный герой — он, собственно, сочувствующий, потому что он всем сочувствует. Это приводит его в ту точку, когда он одновременно убийца, предатель и черт лысый в ступе, потому что он не может определиться: ему всех жалко, он всех понимает. И главный герой — он точно так же: он абсолютно уязвим, потому что у него нет собственной внутренней… Внутреннего стержня ему не хватает.
Е. ШУЛЬМАН: Нет у него внутреннего стержня. Он вообще на удивление, так сказать, нейтральный чел. То есть он действительно просто перископ, просто глаза, оптика, сквозь которую… Даже не оптика, а вот именно окошко, сквозь которое мы наблюдаем каштырскую действительность. Он non-entity. Он, в общем, такой Господин Никто. Но, видимо, автору это необходимо для того, чтобы максимально ясно показать то, что он хочет показать — эту фантастическую страну своего воображения.
Но у этого художественного приема есть некоторый недостаток. Если герой до такой степени неизвестно кто, то потом ему трудно совершать поступки, в которые читатель может поверить. Ну он все-таки идет на довольно отчаянный шаг — а зачем он это делает? Ему что…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Мне кажется, что он именно что очаровывается. Он придумывает себе в голове фигуру Народного Вожатого. Он верит в то, что тот — добро. Он верит в мифологему «добрый царь, плохие бояре».
Е. ШУЛЬМАН: Он еще и верит в то, что тот хороший поэт.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Он верит в то, что тот хороший поэт. При том, что он смотрит на него через вот это stained glass.
Е. ШУЛЬМАН: Через подстрочник именно.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, он смотрит на него через подстрочник. Он не понимает ни слова по-каштырски, и он верит в то, что тот хороший поэт, он верит в то, что тот такой, каким его рисуют. И он верит, он в него влюбляется. Для меня как раз это история про то, как абсолютно никакой, как лук в супе, человек, который приезжает в это странное место — он им заболевает. Он влюбляется в этот придуманный образ и он верит в то, что этот образ — добро. Он обращается к нему как к богу, он в него уверовал.
Е. ШУЛЬМАН: Там есть, кстати, поразительная сцена, когда он настолько проигрывает в голове вот эту свою будущую, как ему кажется, предстоящую встречу с Народным Вожатым, что в какой-то момент ему снится этот разговор, и это разговор с собственной совестью. Тот ему предъявляет такие факты из его прошлого, о которых никто не мог знать, естественно, никакая там каштырская тайная полиция. Хотя там показывается очень забавно их гигантский архив, в котором на каждого человека есть папочка. Но тем не менее. И он вот именно с ним разговаривает как на последней исповеди.
Да, он пытается увлечься этим самым сомнительным и, возможно, едва ли существующим персонажем, при том, что люди вокруг него тоже ему какие-то разные, так сказать, аспекты этой легендарной личности показывают. Он встречает там молодых женщин, которые как-то им тоже очарованы и считают его даже каким-то таким богом плодородия практически. Он разговаривает с народной артисткой, с местной певицей, которая была его любовницей и рассказывает ему об этом. Он встречает как раз оппозиционера, который, наоборот, рассказывает ему, что это злодей, который правит железом и кровью. То есть он как бы с разных сторон подходит.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Он встречается с людьми, которые были буквально свидетелями его военных преступлений или знают о них из первых рук.
Е. ШУЛЬМАН: Это вот один из, пожалуй, переломных моментов действия, когда он едет с этнографическим интересом посмотреть на деревенскую свадьбу. И тоже почти погибает там (спойлер, спойлер!). Потому что это очень характерный…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Но погибает он не от этого.
Е. ШУЛЬМАН: Нет, но не стихия народной дикости губит его. Это момент, между прочим, тоже довольно характерный. Вообще надо сказать, переходя с прикладного политического уровня на метаполитический: роман-то следует одному из популярнейших паттернов в европейской литературе. И роман этот становится на полочку, на которой написано «Колониальная проза». И на этой полочке очень много всего стоит на разных языках написанного.
В чем состоит паттерн? Что такое вообще колониальная проза с терминологической точки зрения? Это не проза, написанная плохими колонизаторами, или, наоборот, не проза, написанная хорошими колонизаторами. Это вообще не о том. Это произведения, в которых сюжетообразующим механизмом является противоречие между центром и периферией. Обычно сюжет состоит в том, что либо герой из центра едет в какие-то дикие места, либо из диких мест чего-нибудь приезжает, или привозит что-нибудь, или прилетает на крыльях чумного ветра в центр.
В качестве архетипического такого рода текста обычно приводят пример романа Вальтера Скотта, в котором тот или иной англичанин или несколько цивилизовавшийся шотландец отправляется в настоящую, подлинную Шотландию, или на остров Мэн, или еще в какие-то такие маргинальные в буквальном смысле, приграничные, заграничные места за чертой. И там с ним происходят события.
Но русскому читателю в качестве такого примера мы можем привести «Капитанскую дочку». Вот «Капитанская дочка» — роман об этом. Из центра, хотя там центр, в котором живет Петруша Гринев, он тоже не самый центральный, но герой едет в еще более глухие места. Встречает там всяких странных, странно обаятельных, странно пугающих людей. Опять же, знак тут не очень сильно важен: это благородный дикарь или это страшный, свирепый дикарь — это не имеет значения. Имеет значение то, что есть центр, транслятор нормы, а есть вот это вот самое маргинальное пространство, в котором эта норма подвергается сомнению.
А дальше в, так сказать, правильном, первоначальном колониальном романе или повести герой должен вернуться в центр, обогащенный этим опытом. Так, например, герой романа «Уэверли»: поигравшись с идеей шотландского сепаратизма и повлюблявшись в высокогорную красавицу, он все-таки возвращается к своей английской розе и к своим английским розам, к своей правильной невесте и к своему положенному наследству. Ну и, собственно, несчастья Петруши Гринева разрешаются в столице разговором двух женщин, императрицы и Марии Ивановны, и вот тут эти все безобразия постепенно успокаиваются.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Но если и для России, и для Вальтера Скотта колонизация была, скажем деликатно, внутренней, как учит нас Александр Эткинд, то мне кажется, что золотой стандарт колониальной прозы — такой прямо, той самой, которая составляет основной набор книг на той самой полочке с колониальным романом, — это английский, британский колониальный роман, действие которого происходит по большей части либо в Индии…
Е. ШУЛЬМАН: За тридевять земель.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: …либо еще в какой-нибудь местности, над которой никогда не заходит солнце.
Е. ШУЛЬМАН: Ну вот Моэм любил, например, Индонезию современную.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Южные моря.
Е. ШУЛЬМАН: Да, вот это его места: Бирма нынешняя, собственно, то, что называлось Суматрой… У Киплинга все происходит, как вы понимаете, в разных местах Индии.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Это Малайзия или Африка.
Е. ШУЛЬМАН: Африка, да. Это вот та колониальная проза, которая, собственно, ассоциируется с колониальной прозой, но она выросла вот из этого скоттовско-пушкинского, скажем так…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Субстрата.
Е. ШУЛЬМАН: Ну, нехорошо называть Пушкина субстратом…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Компотом.
Е. ШУЛЬМАН: Да-да, вот именно. Хорошо, отталкиваясь от этих образцов. Так вот, сейчас мы вернемся, так сказать, к Чижову — дойдем, точнее говоря, до Чижова, чтобы был понятен, собственно, паттерн его последовательного развития. Обычно есть вот эта, так сказать, идеальная модель Скотта-Пушкина, в которой белый человек возвращается к белой норме, обогатясь некоторым опытом и глядя, так сказать, снисходительнее, объемнее и терпимее на всякие странности, которые происходят в странных местах. Но где норма не подвергается сомнению? Норма — она вот тут вот. Она, в общем, в Петербурге, она в Лондоне. Хорошо, в Эдинбурге она тоже может существовать, но ни в коем случае она не в этих горах никак. Хотя там тоже люди живут.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: И сердце Роберта Бернса тоже там.
Е. ШУЛЬМАН: Да, вот там вот, где он chasing a deer, бегает он за тем или иным оленем. Дальше, когда колонизация пошла уже серьезная и, опять же, менее внутренняя, этот старый добрый паттерн стал несколько ломаться. Появились истории про то, как белый человек в этих далеких экзотических местах влюбляется в эту экзотику, хочет стать тамошним, избавиться от своей белизны. Дальше он там гибнет довольно часто, либо в более редких случаях он там адаптируется. Или, как у Конрада, он перерождается, отрицает те моральные нормы, с которыми он приехал, и становится чудовищем. Но все-таки обычно этот самый же…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Я вдруг поняла, что полковник Курц из «Сердца тьмы» конрадовского — это же темный двойник киплинговского Кима, который тоже перерождается. И точно так же, как полковник Курц становится таким темным, чудовищным вождем в чудовищном мире, Ким становится плотью от плоти и матери Индии, но при этом…
Е. ШУЛЬМАН: На службе метрополии.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: На службе метрополии, на службе цивилизации. Он делает Индию лучше. Полковник Курц делает черную Африку хуже, а Ким, который любит Индию, знает Индию, является Индией — он делает Индию лучше, он приближает ее к норме.
Е. ШУЛЬМАН: Редьярд Киплинг был в этом смысле человек однозначных совершенно взглядов. Вот он был колониалист.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: «Бремя белых».
Е. ШУЛЬМАН: Вот хотите настоящего колониалиста поглядеть — вот его и читайте. У него очень все просто: чем человек белее, тем он лучше. А почему лучше? А потому что белее. Ким обладает такими выдающимися способностями, потому что у него папа какой-то ирландский солдат.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да у него и мама ирландская, жена ирландского солдата. Он 100% ирландец.
Е. ШУЛЬМАН: Вот поэтому он лучше всех других мальчиков индийских — потому что он менее индийский.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Даже менее индийский мальчик лучше, чем индийский мальчик.
Е. ШУЛЬМАН: Совершенно верно, потому что он все-таки белый. Киплинг тоже не сомневается, где норма-то лежит. Так вот, в нашем случае мы видим персонажа, который, надо сказать, и отправляясь из Москвы, ничего особенного, никакого «бремени белых» с собой не везет. Он морально сомнительный человек. Еще раз повторю: он трусоват, он немножко завистлив. Он, в общем, не показан и как выдающийся хоть сколько-нибудь поэт.
Это на самом деле довольно любопытный сюжет с его поэтическими достижениями, потому что автору надо проделать довольно хитрый с художественной точки зрения фокус. Ему надо, с одной стороны, показать стихи Народного Вожатого как заслуживающие ну хоть какого-то внимания, потому что если это совсем будет какой-то набор бреда, то нам непонятно, почему этот человек туда поехал. Либо он туда поехал ну совсем только за деньги, а это неинтересно для читателя. И в романе мы не увидим ни одной строчки собственных произведений героя. Он сам о себе говорит, что он поэт не особо. В их компании неудачных московских поэтов был один какой-то, который был талантливый — его тоже не цитируется ни одного слова.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Это очень мудрое решение, между прочим. Это как в фильме про балерину, не знаю, Анну Павлову показывать балет, который явно не будет соразмерен дарованию Анны Павловой.
Е. ШУЛЬМАН: Это ловушка, в которую попадают авторы, когда, например, они того или иного персонажа описывают как необычайно остроумного, а потом надо привести пример его хоть какого-то остроумия, и выходит как-то не очень хорошо. Опять же, если у вас герой — поэт или прозаик, то читатель будет ждать, что рифму «розы» вы ему предъявите. Пушкин Александр Сергеевич поступал, как обычно, хитрее всех: он Владимиру Ленскому подарил в чуть-чуть переработанном виде свои собственные юношеские стихи, которые обладали ровно той пропорцией, ну, скажем так, заурядности и проблеска таланта, которые требовались для того, чтобы…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: И юности очевидной.
Е. ШУЛЬМАН: Да-да. То есть это, с одной стороны, набор романтических штампов — «скажи, придешь ли, дева красоты, слезу пролить над ранней урной?», — а с другой стороны, это как-то мило. То есть мы должны и посочувствовать поэту — «Друзья мои, вам жаль поэта? Нам жаль поэта», — но и понимать, что он, в общем, не то чтобы прямо какой-то… Не Пушкин. Но тоже поэт.
Так вот, наш с вами автор поступает следующим образом: он этих московских стихов нам не показывает, а стихи Народного Вожатого он нам показывает в виде подстрочника. И если вы будете добросовестным читателем, если вы прочтете, не пропустите эти довольно длинные пассажи… Ну, если вы читали, например, опять же, в детстве и юности «Тысячу и одну ночь» в переводе Салье, то вы, может быть, привычны к длинным фрагментам поэтических текстов, пересказанных прозой. Опять же, если вы не пропускали описания всех этих юношей с родинкой на щеке или, наоборот, красавиц, чьи ресницы подобны разящим копьям, и прочее в том же духе, то вам этот, так сказать, стиль может быть привычным.
Так вот, если вы это прочитаете, то вы увидите, что это довольно завлекательное чтение, если туда внедриться. Наверное, мы можем (мы, читатели, можем) по авторскому замыслу предположить, что стихи не бездарные. Хотя в какой-то момент, когда героя охватывают сомнения в реальности того мира, в котором он себя обнаружил, и вообще не мираж ли это все, вызванный перегревом, то он вдруг, как бывает в такие моменты, говорит себе: «Боже, но это же просто набор каких-то цветистых благоглупостей! Это нанизанные псевдовосточные метафоры одна на другую, в этом нет никакого смысла. Как я мог думать, что это хорошие стихи?». Но читатель, я думаю, все-таки подталкивается автором к тому, что это стихи-то не совсем никуда не годящиеся.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, определенно. И у главного героя есть некоторые основания для того, чтобы поддаваться этому темному обаянию — темному обаянию странной автократической абсолютной власти. И для меня это как раз был роман именно о том… Не только о том, как белый человек, приезжая в колониальный ад… И, мне кажется, намеренно ад абстрактный. То есть это не конкретный ад, а некая абстрактная такая…
Е. ШУЛЬМАН: Он не совсем как ад показан. Эта каштырская жизнь — она обаятельна по-своему.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Но это надо… Уж очень по-своему. Не могу сказать, что вот этот вечно хрустящий на зубах песок, эта абсолютная нищета, это сочетание трущоб и новостроек… Оно не выглядит привлекательно.
Е. ШУЛЬМАН: Еда вкусная. Еда описана с большим чувством. Это, пожалуй, тоже такой recurring pattern, повторяющийся мотив в романе.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Конечно. В метрополии скучно, а в колонии цветисто. В том числе в том, что касается еды.
Е. ШУЛЬМАН: Да, пряно, ароматно, изобильно. Вот этот вот мотив, кстати, поедания сладкого — обратите на него внимание. Автор, между прочим, не так прост, как кажется. Текст кажется довольно простым, но, например… Опять же, будете читать, обратите внимание, как появляются разные маленькие черные животные — кошки, овцы, вот именно черные и именно небольшие, — в разных местах повествования, и что это означает.
Текст сконструирован человеком, который знал, что он делал. Я люблю такие вещи, ценю их, потому что если уж пишешь прозу… Как это? — «проза требует мыслей и мыслей», писал Александр Сергеевич, которому почему-то мы, так сказать, посвящаем сегодняшний выпуск. Не знаю, почему, кстати, пушкинская тень над нами так витает. Не знаю, почему.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Потому что а кто же еще у нас основоположник колониальной литературы…
Е. ШУЛЬМАН: Как и всей остальной, что колониальной, что деколониальной. Все восходит к Александру Сергеевичу.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Но, повторюсь, мне кажется, что это роман про то, как человек теряет себя, попав в мощнейшее силовое поле, излучаемое вот этой абсолютно нечеловеческой, фантасмагорической властью. То есть это история про то, как приличный человек влюбляется в диктатора.
Е. ШУЛЬМАН: Даже не видя его, только по отблескам, так сказать, на стене своей пещеры.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, абсолютно. И мне кажется, что это какой-то очень важный сюжет. Это история про многих известных нам интеллектуалов, нынешних и прошлых, которые подпадали под вот эту темную власть именно в силу ее чужести. Всегда вот это европейское желание поддаться власти чуждого…
Е. ШУЛЬМАН: Перестать быть собой.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: …заворожиться чуждым — оно до добра не доводит. Это еще Киплинг нам говорил, что… У Киплинга же есть два типа героев. Одни — это которые как Ким, которые любят, знают, понимают, умеют…
Е. ШУЛЬМАН: Любят, знают, практикуют.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Любят, знают, практикуют колониальную жизнь, но при этом…
Е. ШУЛЬМАН: Остаются белыми. У него еще есть такой полицейский Стрикленд, который тоже может переодеваться во все костюмы и говорить на всех языках, но он ни на секунду не перестает быть английским офицером.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: А как только англичанин пытается раствориться, то все, пиши пропало. И всем вокруг него очень плохо, он разрушает ту жизнь, в которую он пытается влиться, и сам тоже неизменно либо гибнет, либо остается у какого-нибудь совсем разбитого корыта…
Е. ШУЛЬМАН: Но герой Чижова к гибели своей идет страшным путем деградации. То есть он… Это не история про то, как цивилизованного человека заели варвары — нет!
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Это история про то, как человек бросился в объятия этому варварству, утратив собственную морально-нравственную основу.
Е. ШУЛЬМАН: Ежели она у него была. Ну, наверное, она у него в какой-то форме все-таки была, хотя, еще раз повторю, он очень-очень бледный персонаж. И в этой своей бледности, в этом конформизме, в этом стремлении приспособиться… Его ведь первый, так сказать, шаг к погибели состоял в том, что он очень хотел быть хорошим в глазах окружающих. Вот его так хорошо принимают, от него так многого ждут, и он хочет соответствовать этим ожиданиям. То есть у него такая инфантильная довольно натура.
В этом смысле он мне напомнил (и вообще вот этот роман мне напомнил) два других немногочисленных относительно современных романа, которые я читала, и еще две свадьбы товарища Полянского, которые я посетила. Я вам сейчас расскажу, в чем, на мой взгляд, состоят параллели, мною увиденные или, может быть, придуманные, а вы скажете, насколько вам это кажется релевантным. Значит, смотрите, два романа: «Generation «П»», который мы с вами обсуждали, и «Петровы в гриппе», которых мы, может быть, когда-нибудь в будущем обсудим, потому что это выдающийся, на мой взгляд, роман.
Смотрите, в чем сходство. Главный герой «Generation «П»» тоже поэт-неудачник, выпускник Литературного института, который уходит в политтехнологии и рекламу — ну, там реклама, а политтехнологии только маячат на горизонте, потому что роман 1999 года. И он тоже такой человек совершенно нейтральный.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Без свойств.
Е. ШУЛЬМАН: Да, именно-именно, человек без свойств. И он тоже и трус, и приспособленец, но не то чтобы какой-то очень большой злодей. И он вот с этим же таким каким-то странным изумлением и не очень большим пониманием как будто в полусне идет через эту фантастическую жизнь, проходя путь своих трансформаций. Каковой путь не очень понятно к чему его приводит, между прочим, в финале. Спроси, опять же, чем кончается роман — разные версии могут быть у разных читателей. Но вот этот вот поэт-неудачник, который становится чуть более удачливым коммерческим автором (у Пелевина автором рекламных роликов) — это похоже. А с «Петровыми в гриппе» вот какое сходство, смотрите…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Тут я, пожалуй, соглашусь. Более того, там даже есть герой, который похож на Тимура, который работает…
Е. ШУЛЬМАН: Морковин.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Морковин, который работает проводником в этот мир и который его туда заманивает.
Е. ШУЛЬМАН: Между прочим, да, он встречает коллегу, встречает своего бывшего однокурсника, который предлагает ему из этой жизни полуголодной перейти, немножко продав душу дьяволу — так сказать, попродавав душу дьяволу на выгодных условиях, вот, так сказать, прибарахлиться. И тот соглашается. И дальше он тоже путешествует в некую Страну Ночи, но не уезжая из Москвы. Там все эти институты пчеловодства и подпольные храмы Иштар прямо там расположены. Как в фильме «От заката до рассвета»: то, что сверху выглядит как столовая для дальнобойщиков, внизу там, как вы помните, мексиканский храм с блэкджеком и жертвоприношениями.
Это что касается сходства с пелевинским романом. Что касается сходства с романом «Петровы в гриппе». Значит, смотрите, герой романа «Петровы в гриппе», опять же, глазами которого мы наблюдаем все происходящее — он тоже такой довольно нейтральный и не очень понятный человек. С одной стороны, он вроде автослесарь. С другой стороны, он такой странный автослесарь, который…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: С позывами.
Е. ШУЛЬМАН: …рисует графические романы и занимается этим годами. И у него есть друг, который тоже литератор, но он был гораздо талантливее его, и то ли покончил жизнь самоубийством, то ли герой поспособствовал этому самоубийству. А может быть, этот покойный талантливый друг — это он сам. Это он в его ипостаси, человека с литературными амбициями, которого он убил или которому он дал умереть для того, чтобы стать автослесарем.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Ну, тут уж мы все проспойлерили эдак на 3–4 выпуска вперед.
Е. ШУЛЬМАН: Неважно. Спойлеры is our middle name, наше второе имя. В романе Чижова тоже имеется талантливый друг-поэт, который умирает странной смертью, к каковой смерти герой то ли причастен, то ли не причастен. Когда Народный Вожатый явится ему в виде его совести…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Заглянет ему в душу.
Е. ШУЛЬМАН: Да, и Немезиды, он ему скажет: «Ты его убил, потому что ты ему завидовал». И в этом есть некоторая правда. Кроме того, в романе «Петровы в гриппе» выдающемся действие происходит в сильно мифологизированном Екатеринбурге, который тоже населен древними богами, как выясняется. Пересказ, скажем так, переделка реального и довольно знакомого и обыденного пространства в нечто мифологическое встречается нам в разных литературных произведениях, но у Чижова это прямо вот есть. Еще раз хочу сказать: это не мистический роман в том смысле, что это не пелевинский мистический роман.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: И даже не сальниковский мистический роман.
Е. ШУЛЬМАН: Нет-нет, там нет никакого фантастического элемента как такового.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Ну то есть там единственный фантастический элемент — это то, что страны Каштырбастан на свете не существует.
Е. ШУЛЬМАН: Ну, это вымышленный элемент, но сама эта страна описана реалистически. И то, что там происходит в конце, и то, что там потом открывается — то ли открывается, то ли не открывается, — вполне, что называется, может соответствовать политической реальности в очень многих такого рода персоналистских автократиях: эка невидаль! То есть если вы ждете там борхесовщины, так скажем, в буквальном смысле, то нет, там этого нет. И это, между прочим, мне тоже понравилось.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Мне кажется, это прекрасно.
Е. ШУЛЬМАН: Да, потому что фантастического реализма нам и без того хватает.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Я с тревогой ждала явление магического реализма, и когда без него удалось обойтись, я испытала огромное — спасибо, мне кажется, там кончился чай, — я испытала огромное облегчение.
Е. ШУЛЬМАН: Это мы поставим, так сказать, автору в заслугу.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Одну из многих заслуг, безусловно.
Е. ШУЛЬМАН: В том числе, да, в том числе. А кажется ли вам, что с «Петровыми в гриппе» тоже может быть какое-то сходство? Или это я просто прочитала два романа, за последние 25 лет написанные, и дальше они мне кажутся все очень похожими друг на друга?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Мне кажется, что линия с поэтом, безусловно, чем-то похожа. Это правда, мне кажется, очень интересное наблюдение — что называется, мысль, которую я еще подумаю обязательно. А по поводу мифологизированного Екатеринбурга — тут я позволю себе, наверное, и не согласиться, потому что все-таки Екатеринбург уж очень там такой вещно-материальный.
Е. ШУЛЬМАН: О да!
Г. ЮЗЕФОВИЧ: По нему можно водить экскурсии. Я удивляюсь, что весь Екатеринбург еще не поставил бизнес на широкую ногу и не водит экскурсии по сальниковским местам. Потому что, на мой взгляд, это абсолютно очевидно напрашивающаяся вещь, как Стокгольм Астрид Линдгрен. А все-таки столица Каштырбастана, в которую приезжает главный герой — она такая довольно аморфная, там не за что зацепиться.
Е. ШУЛЬМАН: Да, это правда. Мы ее не очень видим, потому что там так жарко, что по ней нельзя гулять. Героя водят в музей Народного Вожатого, он поднимается в голову его статуи… В общем, там есть какие-то топографические точки, но нет, конечно, нет.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Но все-таки там нет вот этой плотной материальности.
Е. ШУЛЬМАН: Да, потому что сальниковский Екатеринбург — это как булгаковская Москва. Она прямо…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Ее руками можно потрогать. И я тогда позволю себе… Раз уж мы начали вот этот поиск параллелей уже не только среди классической колониальной литературы, но и среди литературы современной, я хотела бы отметить, что вообще идея колониального мира, который пожирает пришедшего в него чужака — она в современной литературе становится очень актуальной. То есть не только вот это мистическое преображение, но и гибельность того мира, куда попадает человек извне неподготовленный.
Я эту книжку берегла для «Колофона», но для «Колофона» у нас есть другой вариант, поэтому я сейчас позволю ее себе тоже вспомнить. Это книга Владимира Медведева «Заххок», которая рассказывает как раз таки о совершенно невымышленном, а абсолютно реальном, предметном Таджикистане, в котором сам Медведев вырос — о гражданской войне в Таджикистане, разразившейся в середине 90-х годов и ставшей, наверное, самой страшной и кровопролитной из гражданских войн на территории распадающегося Советского Союза.
И там, собственно, тоже присутствует этот элемент. Там есть один из героев, журналист, который едет на границу — в какие-то далекие таджикские горы на границе, если я правильно понимаю географию, примерно с Афганистаном, и обнаруживает, что там на место приятного патриархального уклада, который благополучно жил во времена Советского Союза, дотуда никто особо не добирался, там начинает расцветать какая-то уж совсем архаическая дичь, и вместо каких-то полезных злаков начинают немедленно высаживать мак, и руководит этим всем буквально председатель райисполкома, который перековывается абсолютно в такую дичайшую архаическую сущность со змеюкой, обмотанной вокруг шеи, как у персонажа из «Шах-наме».
Е. ШУЛЬМАН: То есть он становится хтоническим божеством?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Он становится абсолютным хтоническим божеством, а туда приезжает русский журналист, который жил в Таджикистане — очевидное авторское альтер-эго. И мы все ждем, когда же этот герой как-то либо наведет порядок, либо выскажет критическое суждение — ну вообще как-то что он что-то сделает. А он там абсолютно бездарно погибает и растворяется в этом мире. Этот мир его пожирает и переваривает. То есть я бы сказала, что это интересное, как мне кажется, развитие колониального дискурса в современной литературе.
Е. ШУЛЬМАН: Российские авторы совершенно не верят в преимущество белых людей над небелыми. Причем не просто в степень их живучести и, так сказать, личного мужества, на чем Киплинг делает большой акцент, но и в смысле их хоть какой-то моральной стойкости. Потому что, еще раз повторю, подзаголовком романа «Перевод с подстрочника» могла бы быть сдача и гибель московского интеллигента. То есть, опять же, не просто его там, нежного мальчика, значит, съели дикари — дело не в этом. Он оказался, ну, в общем, не то что ничем не лучше окружающих, но вот совсем… Я не хочу сказать, что хуже — нет, он не то что совершает какие-то подлости большие. Он не режет людей руками.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Нет, абсолютно.
Е. ШУЛЬМАН: Но оказывается, что в нем нет вообще никакого позвоночника.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Что он не является носителем нормы, скажем так.
Е. ШУЛЬМАН: Да, совершенно верно.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Попадая в пространство торжествующей не-нормы, он в этом пространстве абсолютно органично растворяется.
Е. ШУЛЬМАН: Ему нечего противопоставить этому.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, он совершенно этому поддается и в этом растворяется, и это его пожирает. Поскольку он все равно инородный элемент, он не может в этом существовать. Он погружается в эту кислоту, и сладострастно причем.
Е. ШУЛЬМАН: Да-да-да, плещется в ней. Там есть, кстати, прекрасная сцена, когда он купается в искусственном озере. Там очень, так сказать, физиологически выразительно описаны всякие его ощущения. Вообще в романе много посвящено… Вот почему там, собственно, еда и сахар, и его, так сказать, липкость занимает большое место — потому что это роман про жару и жизнь на этой жаре.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: И про физическую нечистоту, которая возникает от этого. Все время потные, в песке. Несчастная жена Тимура, привезенная из Москвы и желавшая заниматься наукой, бедная, бесконечно борется с пылью и все время проигрывает эту борьбу. То есть это…
Е. ШУЛЬМАН: Пустыня наступает на людей и постепенно покрывает их. И опять же, посмотрите на эпиграф к роману, и это же его последняя строчка — это, в общем, действительно капитуляция перед примордиальным хаосом, который все равно всех накроет этим слоем песка, и действительно ничего, даже костей, не останется.
Тень еще одного произведения мелькает, как мне кажется, где-то на полях романа, но, может быть, это просто наши иллюзии. Читая на русском языке написанный текст о Центральной Азии, мне кажется, российский читатель не может не вспомнить Леонида Соловьева и «Повесть о Ходже Насреддине». Но они радостные, солнечные, яркие и совершенно позитивные морально, а тут ничего этого нет.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: И, кстати, в них нет ни одного белого человека.
Е. ШУЛЬМАН: Нет, там нет никаких белых людей. Этот мир целен в себе, он не нуждается в белых людях. Кстати, он не нуждается в них для того, чтобы нести моральную норму и сказать: «Знаете, пытать родственников своего политического оппонента нехорошо». Тамошние люди и так знают, что хорошо, что дурно. Им не нужен ни христианский стандарт, ни, так сказать, демократический стандарт права и прав человека — они сами себе моральный камертон. Но сцены на базаре, вот этот вот, так сказать, плавящийся на солнце эротизм — что-то такое похоже на Соловьева. Но, может быть, он просто… Понимаете, он такой автор, который задал во многом стандарт того, как по-русски мы вообще описываем эти реалии, как мы можем читать и постигать эти реалии.
Чижов, кстати, довольно хитро вставляет в текст некоторые слова на несуществующем каштырском языке, которым мы очень верим. Герой действительно по-каштырски ничего не знает, окружающие удивляются, как же так — им кажется, что это какой-то вот такой «the язык», естественный язык. Ну, как русские думают, что все должны понимать по-русски.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Если говорить погромче и поотчетливее.
Е. ШУЛЬМАН: Да-да-да, что иностранец — он просто глуховат, а если покричать, то он непременно поймет. Англичане и американцы то же самое думают об английском языке. Так вот, нам не дают примеров какого-то развернутого каштырского языка — Чижов совершенно не Толкиен, он не создает язык сначала, а географию под него и историю потом. Но какие-то слова вдруг туда проникают, и когда читаешь, ты очень веришь, что это и есть, вот так оно и называется.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: В целом, подводя итог разговору о Чижове, мне хотелось бы отметить, что это действительно, с одной стороны, книга удивительно предметная, то есть в этот Каштырбастан веришь как в родной. И я прекрасно помню, как одна моя доверчивая студентка пыталась выяснить, где же он находится и как он теперь называется. У нее было ощущение, что это просто переименовали, и нужно просто хорошенько посмотреть на карту, и тогда она его найдет.
С другой стороны, для меня это была какая-то высокая притча — в хорошем смысле слова. Обычно слово «притча» маскирует некоторую авторскую неумелость, но в данном случае мне кажется, что это такая в хорошем смысле слова притча. И о беспомощности белого условного человека, носителя белой европейской нормы в мире ином, а с другой стороны, это история — для меня, по крайней мере, — история про то, как приличный человек попадает в сети авторитаристского дискурса.
Е. ШУЛЬМАН: В общем, прежде чем проклясть свое убогое московское существование и отправиться куда-то далеко, чтобы там стать другим человеком, вы вообще этот компас свой моральный сначала настройте, а потом не забудьте его дома. Потому что в иных местах, едете вы на восток, на запад, на юг или на север, в места, которые вам кажутся более цивилизованными, чем ваши прежние, или менее цивилизованными, все равно кроме нравственного закона внутри себя и звездного неба над вами, никаких ориентиров у вас не будет. Новых ориентиров вам в новом месте не выдадут.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да не уподобимся мы герою Евгения Чижова.
Е. ШУЛЬМАН: С другой стороны, может быть, другой читатель скажет, что мы слишком жестоки к герою, что он хороший человек, и что он погиб, пытаясь совершить хороший поступок. Что он до конца стремится… К чему он там стремится — поговорить со своим этим кумиром? Он даже не его кумир, господи. Окей, каждый читает своими глазами. Никакую версию, никакую интерпретацию нельзя воспринимать как абсолютную. Наша цель состоит не в том, чтобы навязать вам наш взгляд, тем более, что наши взгляды довольно далеко расходятся, а цель наша состоит в том, чтобы вызвать в вас интерес к чтению. Если вы книжку прочитаете, то автор будет доволен.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Я только хотела бы внести маленькую коррективу. Вы начали с того, что роман небольшой. Мне он тоже запомнился как небольшой, однако же, когда я начала его перечитывать, я с интересом обнаружила в нем 500 страниц.
Е. ШУЛЬМАН: Да? Он как-то так быстро закончился.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, мне кажется, что это хорошая характеристика романа.
Е. ШУЛЬМАН: Слушайте, если бы меня вот спросили, то я бы сказала: ну, это, скорее, такая большая повесть.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Я ставила на 320.
Е. ШУЛЬМАН: Вот, между прочим, вы вовлекли меня в разврат электронного чтения, и я теперь не могу даже оценить адекватно объем тех книг, которые я читаю.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: В данном случае поскольку я являюсь также и дилером-поставщиком собственно текста, а текст сверстан в формате PDF, и там видно, сколько страниц. Но это правда роман, который кажется, что он удивительно компактный, при том, что он большой.
Е. ШУЛЬМАН: Выпуски нашей целительной передачи «Закладка» выходят раньше всего на Патреоне «Эха». Если подписаться на мой Патреон, то вы тоже будете иметь ранний доступ. Через некоторое время они появляются на моем YouTube-канале.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: А если вы хотите, чтобы все это показывали вам не только раньше всех, но и в нормальном качестве, без замедлений, заминок и прочих заусенцев, то пользуйтесь VPN-сервисом Bistro. Скачать его вы можете, проследовав по ссылкам в описании к этому видео.
Мы уже насоветовали вам, как мне кажется, довольно много книг в диапазоне от «Капитанской дочки» до «Заххока» Медведева, которые работают в какую-то ту же сторону, что и «Перевод с подстрочника». Я бы хотела вспомнить книгу современного американского писателя Дэниела Мэйсона, которая называется «Настройщик». Мы долго думали, что бы хорошего посоветовать вам в этой рубрике, и решили, что раз у нас русский писатель в основной части, то пусть в неосновной части будет писатель нерусский.
Книга «Настройщик» на самом деле примерно про то же самое, про что и роман «Перевод с подстрочника», только вместо литературы и поэзии там выступает музыка, потому что главный герой, викторианский настройщик из Лондона, получает удивительный заказ: ему нужно поехать в колониальную Бирму.
В колониальной Бирме живет такой примерно полковник Курц, только полковник Курц здорового человека — некий английский врач, который наладил такие прекрасные отношения с местными бирманскими племенами, что ему по силам удерживать все эти племена от восстаний. Он такой важнейший, ключевой элемент поддержания мира в неспокойной части Британской империи. И этому странному человеку вдруг, ни жить ни быть, необходим рояль. А поскольку путь не близок, очевидно, что рояль по дороге расстроится, роялю нужен сопроводительный специалист, а именно настройщик.
И вот главный герой в качестве настройщика в компании с роялем отправляется из северной страны Англии в южную страну Бирму. И по прибытии в эту самую Бирму он абсолютно в Бирму влюбляется. Он понимает, насколько этот мир более древний, глубокий, сложный, тонкий, совершенный. Он становится не просто союзником этого странного англичанина, к которому он едет с роялем — он становится его духовным сыном.
И надо ли говорить, что весь этот мир, в который он так страстно влюбился, в котором он нашел буквально себя, нашел лучшую версию себя — он его обманывает, обманывает в каждой точке. Все, что он любит, оказывается не тем, что он себе вообразил. И, конечно же, этот мир его губит довольно затейливым, неожиданным способом.
Словом, это тоже роман про человека, который от своей скучной, нормальной, нормативной европейской жизни отправляется на Восток, забыв захватить из дома себя. И, как результат, растворяется и гибнет в этом мире, в который он влюбляется, которым он очаровывается, которому он приписывает какие-то несвойственные ему характеристики и не видит того, что в этом мире происходит на самом деле. Словом, как мне кажется, это хорошо рифмующийся роман, только англоязычный и, соответственно, базирующийся на…
Е. ШУЛЬМАН: А есть русский перевод?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, есть очень хороший русский перевод, выходил в издательстве «Фантом Пресс». Вообще Дэниел Мейсон такой не последний писатель нашего времени.
Е. ШУЛЬМАН: Он сейчас…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, он вполне успешен, бодр, жив, энергичен и продолжает писать. И его роман «Зимний солдат» также выходил на русском.
Е. ШУЛЬМАН: А, это даже я слышала.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да. Но я «Настройщика» люблю, наверное, даже больше. Словом, хорошо зарифмованные романы, только у Мейсона это такой более привычный нам колониальный антураж: английский джентльмен викторианской эпохи едет черт знает куда, чтобы там сгинуть безвозвратно.
Е. ШУЛЬМАН: И этот человек предостерегал меня от спойлеров! Дорогие слушатели, где справедливость?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Мне уже не страшно. Все претензии обращайте ко мне, поскольку я регулярно продолжаю спойлерить роман Агаты Кристи «Убийство Роджера Экройда», который просто создан для спойлеров.
Е. ШУЛЬМАН: А «Одиссея»-то хоть чем закончится?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Пусть это останется между нами, Екатерина Михайловна.
Е. ШУЛЬМАН: Хорошо. На этом мы завершаем очередной выпуск нашей литературно-просветительской передачи. В следующий раз мы надеемся встретиться в городе Париже, где будем записывать новый выпуск в аудитории под эгидой Тургеневской библиотеки, этого маяка всего русского и культурного.
Тургеневская библиотека недавно оказалась в центре… Изумительная детективная история, о которой будет, я думаю, написан роман, а потом снят сериал. Но это вы можете погуглить самостоятельно. Мы же собираемся обсуждать там роман Гюстава Флобера «Мадам Бовари». Поэтому следующий месяц вы, дорогие слушатели, должны провести не за какими-нибудь глупыми занятиями, а за подготовкой к этому декабрьскому выпуску.
Я бы советовала поступить следующим образом. Значит, прочесть «Мадам Бовари» – это тоже небольшой роман по объему, раз уж мы решили всех, так сказать, заманивать легкостью чтения. И к нему в пару нужно прочитать лекцию Владимира Набокова о Флобере, которая является частью его цикла «Европейские шедевры». Его лекции о мировой литературе, так же, как его лекция о русской литературе, которую он читал в Корнелле, переведены все на русский язык, если вы по-английски читать не хотите по какой-то причине. Поэтому вы можете это все взять, прочитать и, соответственно, быть подготовленными. А мы надеемся встретиться с вами через месяц.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Хотелось бы, прежде чем мы окончательно простимся, поблагодарить лондонский книжный магазин Idiot Books, в котором мы сейчас находимся, а также сообщить вам, дорогие наши читатели и слушатели, если судьба занесет вас в Лондон, что в книжном магазине Idiot Books вы можете приобрести книгу «Закладка», составленную нами с Екатериной Михайловной из сентиментальных русских повестей, и на этих книжках вы обнаружите наши автографы. Так что приходите в Idiot Books. Большое спасибо коллегам за гостеприимство!
Е. ШУЛЬМАН: Спасибо!