«Суть событий» с Сергеем Пархоменко
Ведь все вокруг говорят — и даже я невольно это сейчас сказал, даже сама Саша Скочиленко сказала это в своем последнем слове, — что чего там такого? Ну пять этих бумажечек, которые увидели три человека, один из которых оказался доносчиком. Чего тут такого, что вы так нервничаете?…
Подписаться на Сергея Пархоменко
Поддержать канал Сергея Пархоменко
С. ПАРХОМЕНКО: «Ура, пишут мне, порядок, привет! Звука не было». Как звука не было? Нет, есть, появилось, все в порядке, все нормально. Начинаем все сначала, только теперь уже в Москве 21 час и 5 минут. Это по-прежнему эфир «Сути событий». Это не радиопрограмма «Суть событий», а традиционный прямой эфир в моем YouTube-канале.
Я один раз уже сказал сегодня, скажу еще раз, что да, я думаю, вы помните, что почти 20 лет «Суть событий» проходила на радио «Эхо Москвы». Потом радио «Эхо Москвы» было закрыто, разгромлено, раздавлено, уничтожено, но мы с вами восстановили эту традицию на моем традиционном YouTube-канале. Дошли уже тут до 100 тысяч подписчиков, что, в общем, совсем немало, хотя, конечно, хотелось бы развивать это и дальше. И ни в коем случае нельзя допустить того, чтобы наш с вами круг превратился в пузырь. Очень важно для любого канала и очень важно для любых эфиров, чтобы аудитория развивалась, расширялась.
А для этого есть простые понятные средства. Во-первых, это лайки, которых я всегда от вас жду. Не из тщеславия, не для того, чтобы получить от вас лишнюю похвалу (хотя это тоже всегда приятно), но главным образом как инструмент такой сложный игры с алгоритмами YouTube, которую мы с вами тут совместными усилиями ведем в надежде, что большое обилие лайков поможет расширить аудиторию этой программы.
Полезны также подписки. Я думаю, что большинство из вас уже подписаны на этот канал, но если вдруг нет, обязательно это сделайте. Особенно хорошо будет, если вы подпишетесь прямо пока идет эфир, потому что те же самые алгоритмы того же самого YouTube относятся к этому с особенным уважением: раз кто-то прямо подписывается, значит, хорошая вещь, надо брать и распространять ее пошире.
Ну вот, пока народ собирается. Уже у нас некоторое количество здесь есть, но хотелось бы, конечно, подождать опаздывающих. Я посмотрю, как обычно, на географию. География шикарная. Вот уж что никогда не огорчает, так это географический разброс. Вот вижу Алматы, вижу Новомосковск Тульской области. Пишут мне: «Белорусский из Торне». Это, видимо, какой-то бельгийский город, судя по всему. Лима (Перу), Манчестер, Тула, Калифорния, Новая Зеландия, опять Тула, Молодечно, Петербург, Караганда, Москва, Балашов (Саратовская область), Саров, Питер, Сиэтл, Санкт-Петербург. Так, пойдем дальше, что у нас еще здесь есть? Какой-то большой перерыв в географических названиях. О, поехало опять. Мюнхен, Марбелья, Гент, Омск, ну и так далее. Больцано, Краснодар… В общем, шикарные места. И шикарность их главным образом заключается в том, как далеко они отстоят друг от друга. Очень широкая хорошая география. Приветствую еще раз всех.
И напоследок напомню, что у вас есть возможность поддержать меня не только лайками и подписками, но еще и прямыми донатами, прямой помощью, прямой поддержкой. Для этого у вас есть «Суперчат». Это очень удобная система. В правом нижнем углу вы видите значок, который позволяет вам буквально одним кликом отправить мне какое-то пожертвование. Есть еще возможность воспользоваться той ссылкой, которая висит у меня над головой. Это для тех, кто за пределами России. Вот, кстати, один из наших слушателей сейчас буквально этим занят. Вы видите, что появился титр внизу экрана. Вы имеете возможность задавать вопросы или оставлять какие-то свои замечания таким способом, если вы воспользуетесь вот этой системой донейтов, ссылка на которую у меня над головой. Это для тех, кто за пределами России.
Для тех, кто внутри России, пожалуйста, загляните в описание этого стрима и там найдете много разных возможностей. В частности, ссылку на мой «Патреон». Это особенно полезная вещь, потому что там собираются люди, которые систематически поддерживают мою работу и этот канал. И я им исключительно благодарен. Это очень ценный способ поддержки.
Знаете, для выбора главной темы сегодняшнего эфира и вот этого немножко странного заголовка, который вы видели, «Пусть это кончится», у меня на входной афише, которой был обозначен сегодняшний стрим — поводом для этого стал разговор, который мне пришлось вести с некоторыми моими западными коллегами о тех данных, которые поступили от российских социологов.
Есть такая хорошая группа, Russian Field она называется. Не имеет никакого отношения к «Леваде». Очень любят как-то все ссылаться и говорить, что вот есть «Левада», «Левада» — это единственная достойная социологическая служба в России. Заслуги «Левады», несомненно, велики, особенно в прошлом. Но в последнее время вот этот Russian Field привлекает к себе довольно много внимания. Я вам очень советую найти их публикации, следить за их telegram-каналом. Хорошая социологическая группа.
И вот они опубликовали на этой неделе несколько результатов своих опросов, из которых следует, например, что впервые за все время опроса количество людей, которые отвечали на вопрос «Хотели бы вы переговоров с Украиной, переговоров между Россией и Украиной?» — так вот, количество людей, которые ответили «Да, хотели бы», достигло почти половины, 48%. А количество людей, которые сказали о том, что они не поддерживают идею новой волны мобилизации, превысило половину и достигло 58%.
Мы как-то все сильно этому обрадовались. И мои вот эти самые западные коллеги европейские меня попросили это прокомментировать. И по тому тону, в котором они со мной это обсуждали, следовало из него, из этого тона, что они как-то очень высоко это ценят. Что им кажется, что это какое-то очень важное событие, которое свидетельствует о том, что вот, наконец, больше половины опрошенных людей в России высказались за мир.
Я вынужден был их огорчить. Я начал им напоминать о том, как устроена социология в России, стал говорить о том, что, собственно, то, что мы видим — это та социология, которая происходит от большого несчастья. Это вынужденная социология, которая вынуждена искать каких-то косвенных, обходных каких-то путей и вопросов. Потому что прямые вопросы запрещены. Они не законом запрещены, они запрещены обстоятельствами. Они запрещены тем, что задать вопрос «Вы за войну или вы против войны?», «Вы поддерживаете агрессию против Украины или вы осуждаете эту агрессию?», «Вы считаете, что аннексированные, оккупированные части территории Украины должны принадлежать России или они должны быть возвращены по своей законной принадлежности?» — эти вопросы задать социологи не могут. Потому что цена такого вопроса — точнее, цена неправильного ответа (неправильного с точки зрения российского государства, с точки зрения российских правоохранительных органов), цена неправильного ответа — несколько лет тюрьмы. Уголовный кодекс России прямо криминализовал такие разговоры, а вместе с ними и социологию в целом, объявил ее вне закона. Любое высказывание своего мнения, даже совершенно мирное, такое вербальное, словами, никакими не действиями, объявлено в России, по существу, преступлением.
И очередной иллюстрацией этого, очень страшной, надо сказать, очень мрачной, оказался вчерашний приговор художнице Александре Скочиленко. Вы знаете всю эту историю. Она получила 7 лет. Мы дальше чуть подробнее поговорим про это, но пока просто напомню, что она получила 7 лет за то, что она в одном из петербургских супермаркетов разместила 5 таких картоночек вот такого размера — примерно меньше половины почтовой открытки, чуть побольше кредитной карточки. 5 таких картоночек, которые как бы имитировали ценник, а в действительности содержали какие-то высказывания, осуждающие войну. Что вот, много жертв, много погибших, дорогую цену Россия платит и Украина платит за амбиции российского тирана.
Вот Ксения Полякова тем временем при помощи «Суперчата» мне пишет: «Сергей Борисович, слушаю вас много лет. Поддерживаете нас в очень разные времена. Большое спасибо за вашу работу!». Спасибо вам, Ксения Полякова. Это вы поддерживаете в разные времена. Я тоже вам очень благодарен. А главное, сразу вижу, когда через «Суперчат» что-то приходит. Он потому и «Суперчат», что это как-то сразу очень выделяется, сразу очень хорошо видно. Но это так, отступление.
Так что нормальные вопросы, те вопросы, которые должны были бы задать социологи своим респондентам, они задать не могут. Поэтому они задают те вопросы, которые в обычной ситуации для социолога были бы признаны во многом неприемлемыми. Потому что социология не терпит двусмысленности. Социология — правильная, профессиональная социология, — устроена таким образом, что вопрос должен быть сформулирован так, чтобы из него можно было сделать какие-то надежные выводы.
Вот из вопроса «Поддерживаете ли вы идею переговоров между Россией и Украиной?» нельзя сделать содержательных выводов. Во всяком случае, выводов относительно того, этот человек за или против войны, этот человек одобряет или осуждает агрессию и нападение на Украину и вообще что этот человек думает. Потому что мы не знаем, про что он хочет переговариваться. Может быть, он хочет переговоров об условиях капитуляции Украины. Может быть, он хочет переговоров о том, на каких основаниях Украина отдаст России еще какие-нибудь куски своей территории, или сделается ее протекторатом, или смирится с тем, что Россия будет осуществлять над Украиной политический и идеологический контроль. Может быть, об этом этот человек хочет переговариваться. Так тогда он не за мир, а за продолжение войны, еще более жестокой.
А может быть, этот человек действительно хочет переговоров о том, на каких условиях Украине вернутся ее земли, и на каких условиях агрессор заплатит (в буквальном смысле слова заплатит) за разрушенное украинское хозяйство, и как будут гарантированы безопасность и целостность Украины в дальнейшем, и каковы будут гарантии того, что эта война не начнется вновь. Может быть, об этом этот человек хотел бы переговоров? Тогда это другое дело. Тогда этот человек действительно за мир, тогда этот человек действительно хотел бы остановить это кровопролитие и, главное, не допустить этого кровопролития завтра.
Абсолютно та же история с вопросом, который так полюбился моим иностранным коллегам — с вопросом об очередной волне мобилизации: что вот, значит, люди не поддерживают идею очередной волны мобилизации. Но только в России не происходит никаких волн мобилизации и не будет дальше никаких волн мобилизации. Потому что мобилизация в России осуществляется не волнами. Она осуществляется ползуче. Она осуществляется постоянно, перманентно. В течение этого года были мобилизованы почти 300 тысяч. Всякие российские люди, близкие к диктатуре, говорят о том, что задача ставилась 400 тысяч и, может быть, эта задача еще даже будет достигнута. Но, в общем, короче говоря, сотни тысяч, не меньше 300 тысяч людей были мобилизованы в этом году в России без всяких волн мобилизации, а так, по ходу дела.
Другое дело, что мы наблюдаем, как устроена эта мобилизация — то, что они называют мобилизацией. На самом деле там внутри есть несколько процессов. Есть собственно мобилизация, когда просто люди получают эти повестки — взрослые люди, уже отслужившие срочную службу или не служившие, но, во всяком случае, вышедшие из призывного возраста. Они получают эти повестки. Некоторые из них действительно доверчиво туда идут и доверчиво соглашаются быть мобилизованными. И попадают в эту страшную ловушку, смысл которой им становится понятен только позже, и их близким становится понятен только позже, когда они начинают понимать, что это не на год, это не до будущей пятницы, а это навсегда, пока война не кончится или пока вы не кончитесь. И об этом вполне откровенно говорят и семьям этих людей, и самим этим людям — что ну вот вы попали, ну вот теперь и тяните. Зачем нам вас отпускать? Если мы вас вдруг отпустим, нам же надо других искать, а неохота. Поэтому продолжайте в том же духе.
Значит, там, внутри того, что называется мобилизацией — что Путин называет мобилизацией, — там есть действительно мобилизация, как мы знаем. Там есть еще процесс насилия надо призывниками. Это тоже важная вещь. Примерно 100 тысяч в год (специалисты называют цифры от 115 до 130 тысяч в год) в России призывают молодых людей. И в нынешних военных условиях эти молодые люди подвергаются систематическим издевательствам, давлению, запугиваниям.
Всякий, кто служил в армии в России в прежние времена и в недавние времена, знает, что возможностей для оказания давления на человека там очень много. Что человек, который попадает в армию, очень бесправен, очень беззащитен и над ним, в общем, есть много разных способов издеваться. Можно его заставить делать какую-то бессмысленную работу в больших количествах. Можно его держать под арестом, можно его не кормить, можно не давать ему спать, можно его бить. И всегда найдется рядом кто-то, кто захочет исполнять эти палаческие обязанности. Совсем необязательно самому офицеру этим заниматься — легко можно найти кого-нибудь, кто готов будет оказать такую услугу.
И вот люди, которые попадают по призыву в армию, по свидетельствам, которые в изобилии существуют, публикуются в самых разных медиа, в самых разных чатах, переходят из уст в уста, подвергаются там систематическому давлению. Их вынуждают подписывать эти контракты. Потому что по-прежнему существует некоторый такой стыд. Вроде в России уже совсем не работают никакие законы и никакие запреты. Власть может делать абсолютно все, что ей заблагорассудится. Но все равно есть такое общее ощущение у военных, что они призывников не должны на смерть отправлять. Ну, формальных, официальных призывников. А вот если человека формально из призывника выписали и он из призывника превратился в контрактника — это другое дело. Потому что хотя он остался ровно тем же молодым человеком, абсолютно необученным, абсолютно неподготовленным, абсолютно незащищенным, нетренированным, обычно довольно нежного возраста — там 18-19 летние люди главным образом, не подготовленные никак, ни психологически, ни физически, ни профессионально, — но это уже не призывник, а контрактник, и можно его отправлять на фронт. И его отправляют на фронт. Вот это второй элемент.
Третий элемент — это бесконечная агитация и бесконечная реклама контрактов среди взрослых людей, контрактов с армией людей, которые уже отслужили. И это делается, я бы сказал, на сугубо финансовой основе. Вот это важная и, может быть, единственная хорошая новость во всей этой теме, которую мы сейчас обсуждаем, которая заключается в том, что к исходу второго года войны (скоро уже 2 года), несмотря на совершенно адские усилия всей этой пропагандистской машины, несмотря на все это давление, запугивание, на работу всей этой телевизионной системы и всего прочего, на уничтожение независимых медиа, то есть уничтожение всякой конкуренции — несмотря на это все, не удалось создать никакого воодушевления по поводу войны.
Никакого энтузиазма, никакой милитаристской истерии в массе, так сказать, российского населения не удалось разжечь. Люди совершенно не горят желанием идти на войну. Они идут на войну за деньги. И единственный способ их туда загнать — это деньги. И вопрос о контракте армейском превратился в вопроса сугубо коммерческий: вот мы вам платим вот столько, вы нам продаете свою жизнь. А зачем вам продавать свою жизнь? А это единственный способ вам вылезти из чудовищной кабалы бедности, в которой вы провели свою жизнь и в которой вы, несомненно, остаток вашей жизни, если вы на этот важный шаг, на контракт армии, не согласитесь. Вы и ваша семья обречены на дальнейшую нищету.
Вот, собственно, о чем откровенно говорят с потенциальными контрактниками. И для многих это оказывается аргументом. Они свою, так сказать, никчемную жизнь — надо к этому моменту уже совсем махнуть на себя рукой, отчаяться в своих собственных способностях, возможностях, — они свою никчемную жизнь готовы продать за эти деньги.
И наконец, последний элемент этой мобилизации, раз уж мы стали так подробно говорить об этом — это наемники, главным образом уголовники. Каждая неделя приносит нам все новые и новые какие-то сенсационные сообщения о том, как эта система работает.
Вот на этой неделе, например, обнаружилось, что один из организаторов убийства Анны Политковской… Вы помните эту историю. Знаменитую российскую журналистку, специалиста по Кавказу, по военным действиям на Кавказе, журналистку «Новой газеты» убили в подъезде его собственного дома в центре Москвы на Лесной улице. Кто знает, где это расположено — возле Белорусского вокзала. Застрелили средь бела дня.
Было проведено следствие. Обстоятельства ее убийства были очень странные, потому что убили ее в день рождения Путина. Путин очень странно это комментировал — что вот, значит, этим убийством доставили ему больше беспокойства, чем ее деятельностью.
Вот меня Михаил Булгаков спрашивает: «Это Путин убил?». Ну, в конечном итоге, конечно, Путин убил. Разумеется, в общем смысле это убил Путин. Путин, который ненавидел Политковскую, ненавидел все, что с ней связано, ненавидел вообще всю эту систему и всю эту сферу, в которой работала Политковская, и не скрывал этого. В конечном итоге, конечно, это он и убил. Ну, может быть, конкретно, физически убили другие люди, которые хотели сделать ему приятное, они так это понимали — это другой вопрос. Но, конечно, так же ровно, как и Немцова убил Путин, так же ровно, как Путин пытался убить Навального, а до того пытался убить Дмитрия Быкова, Кара-Мурзу и еще какое-то количество людей, на ком применяли все эти «новички». Это Путин? Ну конечно Путин, а кто же еще? А кто сейчас Навального в тюрьме мучает? Путин и мучает непосредственно.
Так вот, что я про это вспомнил-то? Я вспомнил потому, что один из организаторов убийства Политковской, Хаджикурбанов его фамилия… Тогда было проведено некоторое следствие, довольно упорное. Было какое-то количество людей, которые все-таки попытались в эту историю с убийством пролезть довольно далеко. И надо сказать, что коллектив и руководство «Новой газеты» очень этому способствовали. Они очень давили. Они участвовали в этом расследовании. Они чуть ли не нанимали сами каких-то параллельных следователей, они проводили какие-то параллельные экспертизы. Они не давали это забыть, не давали это заболтать. В общем, они к этому отнеслись как к какому-то очень важному для себя делу.
И вот был обнаружен человек — целая группа людей, целая структура, которая организовывала это убийство. И среди них был человек, который был признан организатором этого убийства. Несомненно, не заказчиком. Вот это важно: заказчик остался неизвестен формально. Это к вопросу о том, убил ли Путин. Заказчик остался где-то высоко, до заказчика следствие не дотянулось и не сделало даже попытки дотянуться.
Меня тот же Михаил Булгаков спрашивает: «А Березовского тоже Путин повесил?». Весьма вероятно, я бы сказал так. У меня здесь нет такой твердой уверенности, поскольку там была сложная история. Березовский вообще довольно сложная личность со сложной жизнью. Но вероятность очень велика, что случай Березовского — это тоже случай убийства, закамуфлированный под самоубийство.
Так, отвлекаюсь, просто чтобы показать вам, что чат существует, чат тут живет своей жизнью. Я в этот чат поглядываю и намерен на него реагировать. Но особенно я намерен реагировать на него в конце программы. Поэтому, пожалуйста, задавайте какие-то содержательные, подробные, развернутые вопросы. У нас там в чате есть прекрасный человек Кирилл, который следит там за порядком, и он же собирает эти вопросы и в какой-то момент мне их выложит для того, чтобы я обратил на них внимание.
Там тем временем, я смотрю, в чате развернулось такое подробное перечисление разных политических убийств, которые происходили в России в последние десятилетия. Да, я совершенно с вами согласен, туда следует отнести Галину Старовойтову — правильно ее упомянули, и Юрия Щекочихина — правильно его упомянули, и Пола Хлебникова, редактора русской версии Forbes — тоже правильно его упомянули. Так что да, несомненно, перечень этот довольно большой.
Так вот, человек, который был признан отнюдь не заказчиком, но организатором убийства, человек по фамилии Хаджикурбанов, был осужден на 20 лет, и эти 20 лет нескоро еще должны были кончиться. Осужден он был в результате в 2014 году. Так что легко вычислить, что 20 лет должны были кончиться в 2034 году, больше чем через 10 лет. И вдруг, откуда ни возьмись, он выходит на свободу. И более того, он оказывается помилованным. И более того, он оказывается героем.
Вот на прошлой неделе было, например, заявление детей Анны Политковской, которые заявили о том, что они категорически не считают вину этого человека, организатора убийства их матери, осознанной, не считают ее избытой, не считают, что он искупил эту вину никаким способом. Тем не менее, он на свободе, он помилован. Ничего не было, он совершенно свободен. Его репутация незапятнанна, он герой и может вытворять дальше все, что хочет.
Это один из случаев из той большой галереи разных ситуаций, которую мы с вами пополняем каждую неделю. Там огромное количество убийц, там огромное количество людей, которые терроризируют население своих городов и своих сел, куда они возвращаются. Вся эта история с наймом уголовников продолжается. В меньших масштабах, чем раньше, по той простой причине, что просто уголовники кончаются. Что на самом деле 2 года происходит вычерпывание этого контингента и вот его уже повычерпали почти до конца.
Тут я возвращаюсь к сюжету, с которого мы начали — с народного мнения по поводу волн мобилизации. А что, собственно, люди, которые говорят, что они не хотели бы очередной волны мобилизации — это люди, которые за мир, что ли? Это люди, которые осуждают войну? Это люди, которые не хотят подчиниться воле диктатора Путина? Почему вы так считаете, с чего вы это взяли? Я бы пока, во всяком случае, так широко не замахивался. Я бы это так не оценивал. Я бы не отважился считать, что это возможно.
Дальше. А что на этом всем фоне является какими-то хорошими новостями? Ну, про одну я сказал. Одна — это то, что, в общем, все, что наковырял Путин среди своего населения — это люди, которых можно купить за деньги. Без денег ничего не получится. Никто без денег не пойдет.
И чем дальше, тем меньше на это шансов, потому что люди еще и привыкают к этому. Потому что есть еще, кстати, мотив такой, что в какой-то момент это становится порядком вещей. И я думаю, что если в какой-то момент он попытается это изменить и перенести акцент на, так сказать, бесплатную мобилизацию, то это вызовет дополнительные… я не буду из некоторых соображений употреблять здесь слово «протесты» (об этом мы, может быть, тоже чуть позже поговорим), но дополнительное недовольство. Знаете, как в том анекдоте: «Говорят, что вы обладаете даром». — «Даром? Фиг, даром не получите». Не получит он даром. И это, пожалуй, все-таки свидетельство того, что в людях есть какое-то внутреннее инстинктивное сопротивление этой пропаганде. Они просто так дурить себя в массе своей не хотят давать.
Есть еще важные вещи, свидетелями которой мы тоже с вами становимся в последнее время. Это подъем… Я бы сказал так: нет, не подъем — изменение. Изменение настроений. Некое видимое изменение настроений в среде семей вот этих разного рода мобилизованных, разными способами мобилизованных — мобилизованных мобилизованных; мобилизованных призванных, а потом загнанных в контракт; мобилизованных, загнанных в контракт без призыва, а за деньги; и, наконец, уголовников. Вот все четыре категории. Их семьи в разной степени, прежде всего те, кто были, собственно, мобилизованы таким общим порядком, на общих основаниях, кто доверился этой системе и пошел в военкомат, не найдя в себе сил каким-то образом выскочить из-под этого призыва на фронт — так вот в этих семьях стали замечать некоторое напряжение. И оно даже в каких-то эпизодах выплеснулось наружу.
В какой-то момент, вы знаете, в Москве появилась делегация каких-то женщин с плакатами, листовками, заявлениями, какими-то воззваниями, которые пришли на коммунистическую манифестацию во главе с Зюгановым и попытались там как-то высказать свое мнение. Зюганов страшно испугался, по существу, прогнал их и заявил им, что да, мы ваше заявление рассмотрим когда-нибудь и вам сообщим про это.
Дальше они сделали несколько публичных заявлений, эти женщины. Они попытались согласовать публичную уличную акцию. Разумеется, им не дали этого опять. Знаете, это известный способ: объявить, что вот у нас тут ковидная эпидемия, оказывается, поэтому можно не всем. Вот кому мы скажем, на того ковид не распространяется, а про других, про кого мы скажем, на тех ковид распространяется и им ничего нельзя.
И пошел разговор о том, может ли это зарождающееся движение выразиться в большой массовой уличный протест с большими манифестациями и так далее. Скажу вам откровенно, что мне этот разговор кажется тоже таким поверхностным и, может быть, не очень уместным. Может быть, я вас удивлю сейчас, потому что кто-то из вас знает, что я в свое время был причастен к организации разных массовых уличных акций и уж точно был участником очень большого количества этих акций. Бывал и задержан, и куда-то там увезен в автозаке, и всякое такое прочее. Но я совершенно не склонен как-то вот эти методы политического самовыражения, методы продвижения каких-то политических идей, что называется, абсолютизировать. Я совершенно не считаю, что уличная акция, поход на улицу, стояние где-то, организация публичных выступлений на каком-то видном месте и так далее — это единственный способ для того, чтобы выразить свою политическую волю. Это яркое, полезное, эффективное, заметное занятие. И оно в некоторых ситуациях бывает очень полезным. Но оно совершенно не единственное.
Я абсолютно не уверен, что нужно сейчас всеми силами вот этих женщин, которые начали что-то такое понимать про то, как их обманули, и про то, что в действительности им угрожает, и про то, что у них на самом деле реально купили за деньги жизни их мужей, их отцов, их сыновей — в общем, мужчин в их семьях, — что нужно этих людей всеми силами как-то гнать на улицу с криками: «Давайте-давайте, идите-идите, валяйте-валяйте, протестуйте-протестуйте на улице». А почему, собственно, на улице? А почему это так важно?
Мне кажется, что гораздо важнее было бы — и если это будет происходить, я бы сказал, что это очень правильный поворот сюжета и что это очень важное событие, — если бы их сообщество, их… Понимаете, в русском языке слово «сеть» обладает каким-то немножко негативным, каким-то таким предосудительным характером. Но вот в английском языке слово «network» не обладает этим характером. Сеть значит сеть. Это такая структура, состоящая из узелков и ниточек, которые эти узелки связывают между собой. Она вот как-то развивается, она протяженная в разные стороны. Она охватывает собой какую-то территорию, какой-то объем. Она как-то усложняется. Она, главное, сама себя наращивает. Вот чем важна сеть — что сеть сама себя вяжет, создает новые узелки и протягивает ниточки дальше.
Вот если бы эта сеть, что называется, в хорошем смысле слова, продолжала бы развиваться, если бы больше и больше членов семей этих мобилизованных людей — обманом мобилизованных, по существу, силой. если считать, что эта сила начала к ним применяться тогда, когда к ним стала применяться эта страшная бедность, которая загнала их туда, в это положение, — если бы эта сеть начала развиваться, я бы сказал, что это само по себе чрезвычайно ценно. Может быть, более ценно, чем выход на улицу. На этом этапе, сейчас. Потому что выход на улицу — это обрыв сети. Это моментальная угроза и моментальный риск, почти гарантированный риск для этих людей. А в этой ситуации, знаете, если кусок этой сети оторвали и растоптали, то, значит, в этом направлении эта сеть больше не развивается. Она вот так и останется с таким изъяном, с выемкой. Пусть это развивается во все стороны.
Я здесь призвал бы разного рода политиков не настаивать на этом и не гнать этих людей под дубинки, под уголовные статьи, под задержания, аресты, суды, посадки и всякое прочее. Потому что сейчас очень важно развитие этого процесса. Пусть какое-то количество людей начнет это понимать. Потому что ведь мы много раз с вами про это говорили и это действительно остается очень важным — что вся эта инфраструктура войны развивается тем лучше, чем меньше у людей связей. Чем более они разобщены, чем больше они боятся друг друга, чем меньше они доверяют друг другу.
И именно поэтому эта мобилизация происходит по большей части вдалеке от больших городов. И кстати, именно поэтому именно в больших городах, в частности, в Москве, появляются какие-то первые признаки существования, самопроизвольного создания вот этой внутренней структуры солидарности в обществе. Появляется где? В больших городах, где существуют социальные связи, где больше общественных институтов, выражаясь таким научным языком. где люди имеют поводы и имеют привычку, практику больше общаться между собой, создавать какие-то вот такие общественные объединения.
Опять и опять я повторяю, что чрезвычайно важны всякие чаты, всякие какие-то сообщества людей, которые живут рядом, учат своих детей в одной школе, не знаю, разводят собак одной породы. Абсолютно неважно что. Или, я не знаю, коллекционируют сорта пионов и гладиолусов. Неважно, это и есть социальная инфраструктура. И в ней все это рождается.
Вот поэтому мне эта история кажется очень ценной и я ее отметил бы как одно из важнейших событий этой недели. Мне кажется, что это вещь, за которой нам с вами надо следить дальше и надеяться, что это будет развиваться. И если от нас будет зависеть в какой-то степени развитие этого, то надо этому помогать.
А дальше я хотел бы вернуться к истории со Скочиленко. Ужасный, действительно какой-то совершенно трагический случай. Там какое-то количество всяких очень тяжелых подробностей. Судьба этой девушки. Судьба ее подруги, с которой она вместе жила и которая оказалась тяжело больна. Сама Саша Скочиленко, человек с большим количеством всяких медицинских проблем. И этими проблемами бессовестно пользовались все, кто имели отношение к вот этим издевательствам над ней — люди, которые держали ее в камере 1,5 года. 1,5 года ее держали в СИЗО в жутких условиях, где над ней издевались, где она оказалась, в общем, совершенно неприспособленной к существованию в этом сообществе.
Знаете, люди разные, характеры разные. Что называется, нервная система работает по-разному. Вот говорят — я очень боюсь сглазить, но все-таки говорят, что, скажем, Илья Яшин достаточно успешно переживает свое заключение. Он умеет. Он человек, обладающий большим талантом общения. Он умеет разговаривать, он умеет как-то объясниться, он умеет дать понять, кто он, зачем он и так далее. Говорят (его адвокаты, в частности), что на этой неделе тоже был этапирован, наконец, в одну из колоний — кажется, в Смоленской области. Говорили о том, что, в общем, его существование в этой среде относительно благополучное в том смысле, что он как-то ладит со всеми и так далее.
Но вот этого, к сожалению, совсем нельзя было сказать про эту Сашу Скочиленко, которая была в совершенно чудовищных условиях в этом СИЗО. Потом начался суд и все это продолжалось. Судья совершенно отчетливо издевалась над ней. Я думаю, что вы уже читали про все эти подробности — что она там разрешала и не разрешала абсолютно демонстративно во время судебного процесса, назначая сами судебные заседания именно таким способом, чтобы они были максимально неудобны просто для попыток как-то поддержать здоровье этой самой Саши. В общем, это все очень и очень тяжело. И 7 лет в финале — абсолютно звериный, бессовестный приговор. Ожидаемый, к сожалению, потому что прокуратура там, по-моему, 8 просила.
Возникает вопрос: а что они так озверели? Ведь все вокруг говорят — и даже я невольно это сейчас сказал, даже сама Саша Скочиленко сказала это в своем последнем слове, она тоже на это напирала, — что чего там такого? Ну пять этих бумажечек, которые увидели три человека, один из которых оказался доносчиком. Это не преувеличение, это не метафора — реально три: одна кассирша, один охранник и одна еще какая-то посетительница этого магазина, которая, собственно, и донесла. Чего тут такого, что вы так нервничаете? Это же ничего не стоит, это же такая мелочь. И вот почему-то все настаивают на том, что это мелочь.
Я бы сказал, что это вообще не мелочь. Именно исходя из того, что мы с вами обсуждали только что, в предыдущей нашей теме, когда мы с вами говорили о ценности сети. О том, что совсем не обязательно, чтобы люди, которые чем-то недовольны, которые против чего-то протестуют, которые хотят прекратить какую-то несправедливость, чтобы они немедленно шли осуществлять какое-то силовое воздействие на что-то. Сначала нужна сеть, и эта сеть должна быть чем больше, тем лучше, чем разнообразнее, тем лучше. Чем укорененнее в разных слоях населения, в разных географических зонах, в разных профессиях, в разных возрастах, социальных группах. Вот это тоже чрезвычайно важно — чтобы в одном этом сообществе были разные люди, у них были разные мотивы, и они осознавали, тем не менее, общность своих интересов.
Вот то, что сделала Скочиленко, вот этот мирный, почти тайный, очень скромный протест — он обладает вот этим потенциалом этого самого сетеобразования. Может оказаться, что люди, посмотрев на это, решат, что ну да, так можно, я тоже так могу. У меня тоже есть возможность. Необязательно вырезать ножницами эти ценники и раскладывать их по супермаркетам, но да, я могу выйти из дома, а в кармане иметь фломастер и написать что-то где-то, на чем этот фломастер хорошо пишет и от чего он сразу не отмывается. Я могу положить что-то в почтовый ящик, я могу что-то где-то приклеить к водосточной трубе. Я могу поговорить с кем-то. Я могу задать вопрос и выслушать ответ. Я могу ответить кому-то на его немой вопрос. Я могу завести эту тему в нашем домовом чате. Я могу задать вопрос, не знаю, на родительском собрании в школе по поводу этих пропагандистских уроков, которые пропихивают нашим детям. Вот что я могу. Я могу какие-то небольшие, но важные и полезные для строительства сети вещи.
Тут многие из вас скривят недовольные физиономию и скажут: «Опять он туда же. Он опять про теорию малых дел». Послушайте, нет, я сейчас не про теорию малых дел. Я про теорию большого дела, в котором посильно участвует много разных людей. В этом деле главная мысль и вообще главное его качество — это его совместность. Это не то, что каждый делает по отдельности сам, скрываясь от других, а то, что в конечном итоге собирает людей в живое сообщество.
Это то, чего не хватало, чего не хватило трагически российскому обществу и что не защитило его от агрессии диктатора. От агрессии, которая была обращена прежде всего внутрь страны, внутрь общества. И общество оказалось беззащитным, потому что разобщенным. Потому что каждый брал свой маленький кредит на свою маленькую посудомоечную машину и потом мучительно с этим кредитом пытался расплатиться. Потому что люди в какой-то момент совершенно махнули друг на друга во всем.
Это началось с выборов, в которых люди перестали участвовать в какой-то момент, отчаявшись, что их участие в этих выборах что-нибудь изменит. Мне приходилось непосредственно с этим сталкиваться, когда я, будучи членом разных избирательных комиссий или наблюдателем, напрямую разговаривал с людьми в самых разных обстоятельствах, иногда далеко от Москвы, иногда далеко от большого города, потому что я специально старался в каких-то ситуациях забираться куда-то поглубже. Я разговаривал с людьми и понимал, что люди, с одной стороны, все знают про свою власть и имеют к ней большие претензии, хотели бы другую, но они абсолютно не связывают это с идеей выборов. Они абсолютно не понимают, что раз в несколько лет у них есть возможность прийти на избирательный участок и совершить некоторое совместное действие — каждый свое, но вместе некоторое общее действие, которое приведет к изменению того, что им важно изменить. Которое уберет от них эту ужасную власть, про которую они все знают, про которую они все давно поняли.
Вот началось с этого, а кончилось просто отсутствием какого бы то ни было сопротивления перед лицом пропаганды, перед лицом вот этого агрессивного насилия и прямого, физического уже террора, который применяется и на улицах с участием всякого спецназа и разной Росгвардии. Уже Россия дожила и до карательной психиатрии, о которой говорят очень много — о том, что все чаще и чаще эти методы используются ровно так же, как они использовались в советское время.
Поэтому я понимаю, как ни странно, чего они так взбесились на эту Скочиленко. Потому что они увидели в этом потенциал объединения. Они увидели в этом пример того, что люди могут примерить на себя. Потому что примерить на себя шкуру Навального трудно, страшно. Как это я пойду лицом к лицу, так сказать, лбом вперед на эти дубинки, и мне будут руки крутить, и будут меня в тюрьме держать, и травить меня будут, пытаться будут меня убить? Нет, это все слишком что-то такое огромное, это не для меня. Это для каких-то других, очень особенных, специальных людей. А Скочиленко — это просто человек. Это легко сравнить с самим собой. И это очень опасно для режима.
Вот я здесь чуть-чуть бы отвлекся. Я знаю, что многие из моих слушателей и зрителей немножко раздражаются, что я слишком много внимания уделяю тем проектам, с которыми я сам непосредственно связан и в которых мне приходится участвовать. Но вы уж простите меня за это. Знаете, мне трудно не обращать внимание на то самое, что меня занимает много лет, и не говорить об этом.
Вот есть история про «Последний адрес». Я думаю, что не надо объяснять, что это. Это большой мемориальный проект сетевого характера. Вот что важно: такой проект, который невозможен без участия в нем огромного количества людей. Потому что для того, чтобы маленькая мемориальная табличка, вот этот памятный знак появился на стене дома, нужно, чтобы кто-то его захотел, чтобы появился какой-то человек, который скажет: «Я хочу по этому адресу вот с таким именем». А потом нужны люди, которые в этом доме дадут на это разрешение, которые выслушают нас и скажут: «Да, это хорошая идея. Мы поддерживаем эту идею, нам это нравится. Мы разрешаем и будем эту табличку маленькую, железненькую как-то защищать. Она будет как бы наша». И вот так строится эта сеть.
Вот сейчас, когда началось давление со всех сторон и когда очень много… Это совершенно не секрет, я думаю, что все, кто следят за этим проектом, это знают: очень много этих табличек пострадали. Их там отвинчивают, отламывают, закрашивают, заклеивают — что только там с ними ни делают. Но навстречу поднялось и встречное движение, что чрезвычайно важно — людей, которые защищают это. И это демонстрирует не просто живучесть этого проекта. Оказывается, не так просто это все выковырять, потому что какие-то люди этого не хотят. Они возвращают эти таблички, они там вместо них картонные приклеивают временно или они вывешивают текст в пластмассовом файлике — что вот здесь было то-то и то-то, но злодеи это испортили и унесли.
Но в результате именно это и создает эту сеть, доказывает народный характер этого проекта и делает его ценным. Именно поэтому он живет. И если вы спросите, например, про «Последний адрес», продолжает ли он функционировать, я вам отвечу, что да, он продолжает функционировать, несмотря ни на что. Почти каждую неделю где-нибудь в России устанавливают новые эти памятные знаки. Вот в это воскресенье будет в Петербурге опять. По-моему, в прошлое воскресенье тоже было в Петербурге, а две недели тому назад было в Москве. Зайдите на сайт «Последнего адреса» poslednyadres.ru (как слышится, так и пишется). Или погуглите: первая ссылка на слово «Последний адрес», которая будет — это будет наша, не промахнетесь.
Это происходит. Более того, это и в других странах происходит. Вон неделю тому назад в Украине… В Украине! Вы много знаете проектов, которые работают одновременно в России и в Украине? Хотя формально это два разных проекта и в Украине работает их собственный проект под названием «Остання адреса», который построен по тем же принципам, что и российский, но его делают украинцы на украинском материале и на украинском языке. Но он работает. Он и там работает, он и здесь работает. Потому что сеть. Потому что не каждый участник сделал свое маленькое дельце, а потому что это некоторая большая совместная деятельность, чрезвычайно важная. И это то, чего государство страшно боится.
И вот через эту точку давайте перейдем на еще одну тему, очень важную, совсем свежую. Она, собственно, сегодняшняя. Я думаю, что если вы следите за новостями, вы уже видели про то, что совершенно неожиданно Верховный суд объявил, что он собирается в скором времени — я даже сейчас прямо посмотрю, — что он собирается 30 ноября, то есть меньше, чем через 2 недели, рассмотреть запрос Министерства юстиции России, административное исковое заявление Минюста России о признании международного общественного движения ЛГБТ экстремистской организацией и запрете его деятельности на территории Российской Федерации.
Если вдруг кому-то надо объяснять, что такое ЛГБТ, это сообщество людей гомосексуальной ориентации. Самых разных, так сказать, видов и форм и разных направлений. Но в целом это люди, которые отстаивают свое право. Чаще всего они его отстаивают очень простым способом: они просто так живут сами. Отстаивают свое право устроить свою жизнь так, как им кажется правильным. Любить того, кого им хочется любить, жить вместе с тем, с кем хочется жить, делить, так сказать, тяготы и лишения, счастье и удовольствие, домашнее хозяйство и все на свете. Это огромное количество людей по всему миру.
Когда-то на «Медузе», по-моему… Я вот искал сегодня, не нашел, но мне кажется, что нужно как-то тоже погуглить, поискать. Если меня сейчас слышит мои коллеги из «Медузы», то я вот к ним обращусь с просьбой как-то вывесить, выложить обратно куда-то на поверхность. У них был большой текст примерно год тому назад, я помню его, о том, почему тоталитарные режимы всегда ненавидят вот эти сексуальные темы. Почему они всегда ополчаются против геев, почему они всегда в этом видят вражду и так далее. Это было очень как-то разумно написано, со всякими примерами и так далее. Это очень важная такая родовая черта всяких диктатур, всяких тоталитарных режимов. И конечно, это в полной мере затронуло и Россию.
Прежде всего абсурд ситуации заключается в том, что никакого международного общественного движения ЛГБТ не существует. Речь не идет ни о какой организации, ни о каком юридическом лице, ни о каком формализованном сообществе — ни о чем. Речь идет просто об определенном типе людей. Это все равно что сказать, что, не знаю, международное общественное движение любителей футбола. Или международное общественное движение людей, не знаю, азиатской расы. Такое международное общественное движение всех, у кого глаза относительно узкие, а носы относительно плоские. Вот такое международное общественное движение. Или международное общественное движение всех, кто считает, что экологические проблемы заслуживают внимания. Вот я, например, тоже так считаю. Я не состою ни в каком общественном движении, но я вообще считаю, что это важно. Что надо как-то беречь окружающую среду. Что надо следить за помойками. Что надо не сводить до нуля леса. Что не надо загрязнять пластиком мировой океан. Да, я так считаю. Считайте меня участником международного общественного экологического движения тогда, просто потому, что я так думаю.
Значит, вот примерно такого же масштаба и это. Что такое международное общественное движение ЛГБТ? А это вообще все, что мы считаем к этому причастным. Ведь еще одно чрезвычайное удобство такого рода подхода заключается в том, что это недоказуемо. Принадлежность или непринадлежность человека к этому образу мысли, или к этому образу жизни, или к этим взглядам, или к этому чему-нибудь — это же нельзя ни доказать, ни отрицать. А мы считаем, что ты тоже такой. А вот мы считаем.
Все знают эти знаменитые истории про радугу, которая как-то внезапно оказалась в России вне закона до такой степени, что изымают из магазинов детские книжки, в которых есть изображение радуги. Или запрещают на радио исполнять детские песенки, в которых упоминается радуга, потому что в этом видится какой-то намек на что-то ужасное, вредное. Любой факт, любой предмет, любую вещь, любое понятие, любое изображение, любую идею — все что угодно можно приплести каким-нибудь способом к тому, что вы объявляете вне закона. Границы этого не то что размыты — их просто нет, этих границ. И это возможность оказать давление на кого угодно. Это возможность дискриминировать кого угодно. Это абсолютно универсальный инструмент.
И люди, которые сегодня смотрят на это и говорят: «Ну, пускай они, вот они там — вот они там пускай волнуются. А я здесь при чем? Это меня не касается», — это ровно из той же оперы, как люди, которые слышат о том, что в стране происходят какие-то проблемы с судом (это мой любимый пример, я бесконечное количество раз его приводил и считаю, что лучше его все равно ничего не придумаю), люди, которые слышат, что в стране есть какие-то проблемы с судом, и говорят: «Но я же не вор. Я не взяточник, не убийца, не насильник. Я не собираюсь совершать никаких преступлений. Поэтому мне суд не нужен и судьба суда меня совершенно не интересует и все. Поэтому волнуйтесь вы, а я не буду волноваться».
Потом однажды они таки оказываются в суде, потому что с ними что-то случилось. Их кто-то обидел, они пытаются отстоять свои права на что-нибудь. Они участвуют в каком-нибудь споре или, не знаю, кто-то их обвинил — законно, незаконно, справедливо, несправедливо. Они пытаются защититься. Они оказываются в суде и говорят: «Подождите, минуточку, но это же не суд, это же черт знает что. Это же так не работает. Здесь же невозможно добиться справедливости. Ведь это же как просто какой-то ад, а не суд». И вдруг оказывается, что это тоже их касается. Ровно так же их может коснуться все, что угодно. Особенно тогда, когда борьба происходит вот с такого объема явлениями.
Надо заметить, что несмотря на все безумие этой постановки вопроса, эта постановка вопроса не новая. Если хорошо порыться, то можно обнаружить, например, что 1,5 года тому назад (это было в феврале 2022 года) Верховный суд, ровно этот же, удовлетворил иск Генеральной прокуратуры, которая признала движение «Колумбайн» террористическим.
Что такое движение «Колумбайн», что такое вообще Колумбайн? Колумбайн — это название американского населенного пункта, некоего небольшого городка, где была школа… Я однажды случайно проезжал там, в этих местах, и видел просто при дороге такой небольшой мемориал на этом месте. Там была школа, в которой была стрельба. Двое безумных молодых людей развернули там стрельбу, убили, по-моему, полтора десятка человек, ранили несколько десятков человек и потом покончили с собой. В общем, это стало символом вот этого безумного, немотивированного, совершенно какого-то звериного насилия, которое время от времени вскипает в людях и поражает каких-то совершенно невинных людей.
И вот, значит, будто бы есть какое-то движение, которое как-то прославляет этот метод. Не просто оправдывает, но и пропагандирует такого рода действия — всякие насильственные акции и методы устрашения людей при помощи этих насильственных акций и так далее. И вот это движение было запрещено.
Сходство в том, что этого движения тоже не существует. Нет никакой такой организации. Ну, может быть, такие организации есть, но в данном случае речь шла не об одной из них. Я легко могу допустить в данном случае, может быть, и организацию каких-нибудь вот этих безумных любителей или мечтающих о стрельбе. Они могут даже и какой-нибудь комитет составить. Но в данном случае запрещены были не они, а запрещено было вообще вот это все, вот это мировое движение «Колумбайн», абсолютно не имеющее никаких границ, не имеющее никакого членораздельного описания и удобное тем, что к нему можно приписать кого угодно и включить туда кого угодно. «А мы знаем, что ты затевал стрельбу в детском саду. Или в своем конструкторском бюро хотел перестрелять коллекцию. Мы знаем. Мы не будем этого доказывать — зачем нам доказывать, мы это и так знаем». И любой может оказаться в этих обстоятельствах и под этим обвинением.
И вот теперь я снова возвращаюсь к предыдущей теме и скажу вот что. Что страх тоталитарного режима перед вот такими явлениями, как, скажем, ЛГБТ-сообщество, заключается в том, что это сообщество склонно слушать друг друга и осознавать свои общие интересы. Как-то вместе обсуждать это. и в каких-то случаях даже, может быть, предпринимать какие-то действия, несмотря на отсутствие каких-то сформировавшихся организаций — не знаю, комитетов, союзов, партий, еще чего-нибудь такого. Люди вместе что-то провозглашают. Люди вместе обращаются друг к другу. Люди вывешивают в окнах свои флаги. Люди в каких-то ситуациях выходят на улицу, ярко разодетые и распевающие какие-то свои громкие песни, демонстрируя свою солидарность друг с другом, свою близость друг к другу, свое понимание друг друга, свое сочувствие друг другу и требование к уважению прав друг друга.
Этого тоталитарный режим не может выносить. Это ему приносит адские страдания — наблюдение за тем, как люди выстраиваются в сеть. Потому что тоталитарный режим понимает, что если сеть есть, она может обратить свое внимание на что-нибудь еще. Сколько было случаев, когда, не знаю, экологические движения превращались в миротворческие и участвовали в каких-то миротворческих акциях. Или когда какие-то сети, объединенные какой-то общественно-политической идеей, вдруг оказывались участниками каких-то больших благотворительных акций — не знаю, помогали при стихийных бедствиях и так далее. Потому что это уже сеть. Она уже есть, она уже образовалась. Люди внутри нее легко разговаривать друг с другом.
Тоталитарные режимы страшно этого боятся. Они боятся объединения людей по какому-нибудь принципу. особенно неформальному. Особенно неформального объединения людей. И второе, чего они боятся — они боятся осознания себя имеющим право на другое. Вот все так, а я не так. У меня есть на это право.
Именно поэтому уже сейчас есть какие-то первые признаки — я уже это слышал своими ушами и вы тоже это найдете, покликав немножко, — что есть еще претензии к вегетарианцам. Что вот, вегетарианское поведение является… Какой-то депутат про это говорил. Но неважно, кто про это сказал — важно, что это уже прозвучало: что вегетарианское поведение является девиантным, то есть отклоняющимся от нормы. Это нехорошо. Это объединяет людей. Люди могут начать это обсуждать, понимать друг друга, а потом бог знает что им придет в голову.
А главное, что люди от того, что они едят что-то другое, как-то по-другому выстраивают свой рацион… Казалось бы, кого это волнует, что он дома себе готовит, чем он питается, в какое кафе он ходит? Ходит в вегетарианское, а не ходит в стейк-хаус. Но, тем не менее, это человек, который уже почувствовал себя имеющим право на что-то свое, отдельное, другое, не такое, как все, и отказывается прислушиваться к пропаганде всеобщей нормы. Вот мы всем говорим, что все должны быть вот такие, все завтраки должны быть одинаковые. На завтрак всегда следует съедать бутерброд с колбасой. А кто не съедает бутерброд с колбасой, тот неправильно устроен. Тот нам враг, тот странный какой-то. И вдруг появляется человек, который говорит: «А я не хочу бутерброд с колбасой. Я хочу яблоко на завтрак, потому что я вегетарианец».
Вот так устроены диктатуры. И российская диктатура устроена ровно так же, и за ее действиями есть очень много вот этого. Она на самом деле, занимаясь вот этими, казалось бы, совершенно посторонними, странными — непонятно, чего они к этому прицепились, казалось бы, — делами, в действительности защищает себя. В действительности выстраивает стену, которую людям все труднее и труднее преодолеть.
Так что вот нам предстоит теперь и это. Нам предстоит тотальный запрет всего, я бы не сказал, что связанного с идеями ЛГБТ, но что может быть объявлено связанным с идеями ЛГБТ. Произвольно. По произволу карателей. По произволу полицейского, омоновца, фсбшника, стукача, доносчика и так далее.
Вот это будущее России. И противопоставить этому можно только одно — создание сетей. Создание сообществ, которые необязательно должны идти на улицу сразу что-нибудь демонстрировать, а которые должны прежде всего наращивать себя и друг друга. Вот это то, про что я хотел разговаривать в этом выпуске.
Вот, Кирилл Денисов нашел эту статью в «Медузе». Я тогда выложу эту ссылку в описании этого стрима, вы увидите. Там у меня, собственно, текст с темой этой программы, и вот я в соответствующем пункте там же добавлю эту ссылку. Она вам пригодится. Я вам очень посоветую прочесть этот текст.
Теперь вопросы. Я смотрю, что какое-то количество их есть. Я совершенно не готовился их читать, но вот. «Андрей Колесников, политолог «Карнеги», очень негативно относятся к Russian Field. Это он сказал в эфире «Живого гвоздя» на днях, кажется, вчера». Ну о’кей, имеет право негативно относиться. Я, например, отношусь позитивно. Я видел некоторое количество их опросов, которые мне показались вполне осмысленными и разумными. Но у каждого есть свое мнение. Мнение Андрея Колесникова очень уважаю.
Только не путайте, ради бога, двух андреев колесниковых. Есть Андрей Колесников, который такой путинских холуй из газеты «Коммерсант», которые много-много лет пишет сладкие тексты про то, какой Путин великий. А есть Андрей Колесников совершенно другой. Вы его можете видеть часто в разных хороших стримах — у Плющева, например, он бывает и у разных других хороших людей в гостях. Он из «Карнеги», да. Ну, думает по-другому, бывает.
Слушайте, я сделаю все-таки маленькую паузу и скажу, что мы перевалили через тысячу отметок «нравится». Большое спасибо! То есть через лайков тысячу. Это уже неплохо. Пожалуйста, продолжайте в том же духе, это совершенно явно не предел. И не забывайте подписываться те, кто не подписан. Подумайте хорошо, вы подписаны на этот канал или нет. Если нет, скорее подпишитесь. Это очень важная и полезная вещь. Полезная для нашего сообщества, для строительства нашей сети, возвращаясь опять к той теме, о которой мы говорим все это время.
«Если наступит поражение или затяжка войны с бессмысленными жертвами, насколько возможен военный переворот? Видите ли вы в армии генерала или генералов, которые смогут повести пару дивизий на Кремль?». В России нет, не вижу. Но это и неудивительно, потому что в ту секунду, когда я их увижу, они исчезнут.
Как мы с вами понимаем, это довольно странная постановка вопроса: «Назовите, кто мог бы организовать мятеж против диктатора Путина». Ну да, я сейчас вам назову, кто может организовать мятеж, и после этого этот человек немедленно исчезает с лица земли, потому что те, против кого он собирается организовать мятеж, тоже мыла не едят и они этого человека терпеть рядом на свободе ни за что не будут.
Так что да, согласитесь, что это немножко странная постановка вопроса. Нет, я не вижу. Сегодня мне не кажется, что есть в целом потенциал в армии или в российских спецслужбах. Они имеют очень большие привилегии в путинской России, особенно спецслужбы. Они очень прикормлены, у них создают ощущение их исключительности. Кроме того, это люди по определению очень трусливые. Там есть специальный такой внутренний отбор на покорность и трусость. Поэтому в спецслужбах точно ничего такого не может произойти, на что следовало бы надеяться. Какие-нибудь еще более страшные упыри, чудовища и динозавры — да, они могут как бы под лозунгом «Эти нынешние как-то недостаточно свирепы, давайте мы на них залезем и вместо них тут воцаримся», — это может быть.
Что касается армии, то история человеческая говорит о том, что война пробуждает в армии, как ни странно, с одной стороны, какие-то очень темные, отвратительные силы: жестокость, привычку к жестокости, привычку к смерти, к человеческим страданиям, отсутствие милосердия и так далее. А с другой стороны, в армии появляются в какой-то момент профессиональные люди, которые наблюдают за коррупцией в армии, беспорядком в армии, бессмысленной жестокостью армии, тем, как в армии мало ценится человеческая жизнь. И может сложиться ситуация, в которой такой человек возьмет на себя какую-то политическую инициативу для того, чтобы исправить все эти несправедливости.
Это теоретически может быть. В истории такие прецеденты есть. Но проблема заключается в том, что война, которую ведет российская армия сейчас — это злодейская война. Это война глубоко несправедливая, бессовестная, подлая. И трудно себе представить, что в условиях такой войны — не освободительной войны, не справедливой войны за родину, в защиту своего дома, своей земли, своих близких и так далее… Люди, которые нападают на Украину, ничего не защищают. Это люди, которые осуществляют агрессию, наоборот. Поэтому в этих условиях ждать появления какой-то политической звезды довольно трудно.
Я могу себе представить, например, что в украинской армии, которая как раз ведет справедливую войну, освободительную войну, войну, которая помогает ей защититься от чужой темной силы, могут появиться какие-то яркие фигуры. Теоретически это возможно. Может быть, они даже уже появились. Я не знаю, я не настолько разбираюсь в украинской ситуации, но теоретически это возможно. Гораздо более возможно, чем в российских условиях.
«Как вы оцениваете ситуацию с топ-менеджерами «Карлсберг», которых увели под арест на этой неделе, и как в целом оцениваете ситуацию с национализацией иностранных компаний в Российской Федерации?». Ну а как я могу оценивать эту ситуацию? Это беззаконие. Это действия агрессора в том числе на своей территории. Так что никак, кроме как к преступлению, которое, я надеюсь, будет однажды разоблачено, и однажды эти ценности будут возвращены законным хозяевам, и однажды виновные в этих экспроприациях будут наказаны, — никак иначе я к этому относиться не могу. А как еще я могу к этому относиться? Было бы странно, если бы я сказал, что это что-то другое.
Что касается менеджеров «Карлсберга», то да, есть небольшое количество компаний, менеджеры которых пытаются оказывать сопротивление этому произволу. А речь идет о произволе. Буквально каждую неделю мы слышим какие-то новости о том, что введены еще какие-то ограничения, связанные с этой собственностью, с продажей этой собственности, с расчетами по продаже этой собственности, с разного рода движениями денег, которые выручены за эту собственность. В общем, дело идет к тому, что все это будет просто отобрано. Есть какое-то небольшое количество менеджеров, которые пытаются этому сопротивляться, надеясь на помощь международного правосудия. Но приходится им тяжело. Вот, собственно, и все, что можно на эту тему сказать.
«Зачем ходить на выборА, если заранее известно, кто победит?». Ну вот мы приходим к теме выборов снова. Разумеется, мы при этом имеем в виду ближайшие выборы, которые предстоят России. Точнее, не выборы. Это, конечно, никакие не выборы — это электоральные мероприятия.
Электоральные мероприятия эти — да, на них понятно, кто победит. Но я еще раз хотел бы обратить ваше внимание на то, что выборы не состоят из голосования. Я бы сказал сейчас, что, в общем, совершенно бессмысленно то, какие цифры будут объявлены в результате голосования на этих электоральных мероприятиях. Да, действительно, эти цифры будут абсолютно произвольные, они будут нарисованы. Система электронного голосования раздавила последние возможности контроля, наблюдения и слежения за тем, чтобы хотя бы в какой-то мере соблюдался закон. Поэтому цифры можно нарисовать сегодня любые.
Если раньше мы говорили о том, что подтасовка не безгранична, что все, что касается вбросов, каруселей, фальсификаций протоколов и всякого такого — у этого всего есть ограниченный масштаб. Нельзя в 2 раза. Можно добавить сколько-то процентов — да, можно. Можно на каких-то конкретных территориях очень сильно зажухать, но в целом по стране нельзя. А кроме того, можно отследить, можно проанализировать и можно потом прямо математические методами все это исследовать и сказать: вот здесь и здесь украли, фальсифицировали.
С тех пор, как на это все упала такая чугунная плита электронного голосования в этом изводе, в этой версии, в которой это есть сегодня, абсолютно бесконтрольного электронного голосования, фальсификации стали возможны в любом масштабе, включая переделать черное в белое, проигравшего превратить в победителя, причем победителя с большим отрывом. Теперь это все можно.
Поэтому результат голосования не имеет значения. Имеет значение то, что предшествует голосованию, а именно избирательная кампания. А именно выборы как коммуникационный акт — когда люди разговаривают между собой и (удивительным образом у нас все сегодня про одно и то же) образуют сеть из себя. Между ними завязываются связи, они начинают помогать друг другу распространять какие-то идеи и так далее. Вот это важно на этих выборах, если это возможно.
Сегодня я пока не вижу конкретного практического способа развернуть это общение, развернуть эту коммуникацию. Ну я же не один про это думаю. Про это думает много гораздо более умных, чем я, людей. Они обсуждают это. И я надеюсь, что что-то удастся придумать так, чтобы эти выборы стали площадкой для разговора о том, что Россия агрессор и ведет несправедливую войну, которая должна быть закончена.
Вот за этим нужны выборы. Вот поэтому выборы — важное событие, если удастся это сделать, превратить их в способ развития антивоенных идей. Именно поэтому, кстати, люди, которые выдают себя за антивоенных кандидатов, за каких-то оппозиционных кандидатов, в этом смысле вызывают на сегодня мое презрение. Потому что как раз ничего антивоенного-то в них нет. Ровно в этом единственно важном месте, как раз по этой-то части они и пасуют и отскакивают в сторону. Говорят: «Нет-нет, я не буду этого обсуждать, потому что у нас по Конституции это вот так. У нас по Конституции Крым принадлежит России. У нас по Конституции вот это все не положено». А откуда это все взялось в Конституции? Как так получилось, что это стало по Конституции?
А вместо этого эти люди говорят: «А вы давайте мне ваши голоса. Я соберу много ваших голосов». А зачем они, эти много голосов, которые все равно у тебя немедленно отнимут и немедленно перепишут на противоположное. А даже если и не перепишут, ну что? Ну будет у тебя эти 3% — и чего, солить их? Вопрос же не в голосах. Зачем ты хочешь собирать эти бесполезные, бессмысленные голоса? Ты слова говори. Ты произноси важные вещи, объединяй людей этими вещами. Ты разъясняй людям, освобождай людей от лжи. Тебе же можно, ты же кандидат. Или кажется, что можно, а на самом деле нельзя? Ну попробуй. Или тогда не будь кандидатом, если это невозможно или если ты сам не тянешь. Вот про что мои разговоры об этих всех так называемых кандидатах.
«Сергей, почему вы не ходите на все наши каналы? Плющев и тому подобные». Да вы с ума сошли, я не вылезаю из этих каналов. Плющев и тому подобные… Вы просто не смотрите их как следует. Смотрите внимательно, гуглите и найдете меня там.
Мы с вами в эфире в 1 час и 26, что ли, минут. Уже хватит. Спасибо вам большое! Я надеюсь, что эти общие разговоры про сеть и так далее покажутся вам правильными. Иногда надо говорить про какие-то общие вещи. Да, есть много хороших каналов, где обсуждают новости — подробно, шаг за шагом, по утрам, по вечерам, по-всякому. А я считаю нужным говорить о каких-то общих, базовых вещах и напоминать вам о том, как…