«Статус» с Екатериной Шульман
Смотрите, вы меняете срок на войну. Но вы с этой войны не сможете уйти, потому что контракт разорвать нельзя в период мобилизации никому. А осужденным тем более нельзя будет оттуда выйти, потому что как только они оттуда выйдут, их судимость начнет действовать…
Поддержать канал «Живой гвоздь»
М.КУРНИКОВ: Здравствуйте, дорогие друзья! В эфире программа «Статус», как всегда, на трех каналах: на канале «Живой гвоздь», на канале Екатерины Шульман… Здравствуйте, Екатерина Михайловна!
Е.ШУЛЬМАН: Здравствуйте!
М.КУРНИКОВ: И на канале «Bild на русском». Мы сегодня, как видите, не в одной студии, но это не помешает нам перейти к первой рубрике.
НЕ НОВОСТИ, НО СОБЫТИЯ
Е.ШУЛЬМАН: Да, действительно, мы сегодня не в одной студии, но ни какие расстояния не являются для нас основанием пропустить для нас один вторник. Вторники, как мы знаем, это святое. А повторяемость — душа института. Поэтому на этом нарочито нейтральном фоне буду я выходить сегодня в эфир. Надеюсь, меня благополучно видно и слышно.
В прошлом выпуске мы пытались заложить новую славную традицию, а именно перенести хорошую новость в самое начало выпуска. Потому что хорошими новостями нас действительность не балует года уже полтора, пожалуй, а добрые слушатели напоминали нам и даже упрекали нас в том, что где же хорошая новость.
Но надо сказать, что на этой неделе особенно хороших не набралось. Но начать хочется с такого события, не события но сколько институциализированной новости, которая может служить признаком чего-то, могущего быть интерпретированным как скорее положительное, чем отрицательное. Как вам такая формулировка? На хорошую новость это не тянет. Но немножко хотелось бы поговорить о Петербургском экономическом форуме.
В 22-м году почетным гостем форума был Талибан, а в 23-м году все-таки Саудовская Аравия. Нельзя не видеть тут некоторого прогресса. Но внимание мое привлекло даже не это. Почему мы вообще отмечаем такого рода упражнение? Потому что это публичное мероприятия с участием высшей бюрократии, на котором делаются какие-то заявления, которые потом не то чтобы обязательно претворяются в жизнь, но являются некоторой…
М.КУРНИКОВ: Какой заколдованный форум. Начинаешь о нем говорить — интернет техника не выдерживает.
Е.ШУЛЬМАН: Видимо, да, это превышает ее возможности. Тем не менее, мы свое все-таки скажем.
Что теперь может заинтересовать теперь уже стороннего наблюдателя именно на этом форуме? В принципе, год за годом это был такой фестиваль максимального либерализма и прозападности. Вот уж буквально окно в Европу. Протиралась тряпочкой, опрыскивалось, и должно было как-то сверкать особенно привлекательно. Поэтому он проходит в Петербурге. По легенде этот ПЭФ стал предметом особого начальственного внимания, когда президент еще в ранние блаженные 2000-е высказал раздражение по поводу того, что все ездят сделки подписывать и обсуждать вопросики в Лондон или куда-нибудь еще, в Цюрих — нет бы на родине обо всем этом говорить.
Поэтому было решено сделать из тогда еще довольно провинциального мероприятия вот такой форум с участием президента. Он, напомню, по-моему, с 2006 года каждый год там выступает.
Это не то мероприятие, на котором призывают страну огромную, на котором демонстрируют воинственность, милитаризм, изоляционизм и так далее. Он для другого.
Начиная с 22-го года, с этим стало все труднее. Тем не менее, что можно понять из общей массы заявлений коллективной бюрократии, начиная с президента и заканчивая представителями финансово-экономических властей, которые там выступали?
В принципе, мы упомянули с вами послание президента Федеральному собранию. Это было продолжение все той же самой линии. Линия состоит в следующем: Да, мы воюем против всего-превсего Запада, мы воюем за само свое существование — за скрепы, за ценности, за предков, за потомков — за все это сразу. Поэтому цели не ясны, задачи не определены, но борьба является экзистенциальной.
Но при этом, поскольку мы воюем за более правильный миропорядок, то даже, еще не до конца победив западную гегемонию, не сбросили это ярмо со своей натруженной шеи, мы уже стали жить гораздо лучше. Это было проговорено в послании, этот месседж: Мы воюем, но вы не бойтесь, вам это понравится — война вам выгодна.
Эта же тема продолжалась и на ПМЭФе. Рекордно низкая инфляция (а в Европе она высокая). Рекордно низкая безработица (умалчиваем, почему, куда делись работнички-то все)…
М.КУРНИКОВ: И безработнички.
Е.ШУЛЬМАН: Почему сто вакансий понаоткрылось, столько новых вакансий? Почему после эпидемии чумы в нашем городе так подешевела недвижимость? А где же прежние жильцы?
В общем. не акцентируя на этом внимания просто радуемся, какая у нас низкая безработица.
Диверсификация нашей экономики пошла чрезвычайно хорошо. Кроме злого Запада есть еще целый широкий мир. Мы открыли его для себя и бизнес наш тоже этим пользуется. Мы не только не изолируемся, мы, наоборот, раскрываемся миру как можно шире. То есть раньше мы были такие вот одноканальные, однонаправленные, а теперь мы универсальные и даже еще, наоборот, даже более международные, чем мы были раньше.
Доходы граждан не то чтобы растут, но непременно вырастут. Для бизнеса открываются новые возможности, для граждан — новые социальные пакеты. Вот такая светлая, замечательная перспектива. Кроме того практически изобрели собственный беспилотник.
М.КУРНИКОВ: Как только вы сказали о возможностях бизнеса, я сразу подумал, что самое время посмотреть рекламу, после этого вернемся в студию.
РЕКЛАМА
М.КУРНИКОВ: Продолжаем говорить о Петербуржском бывшем экономическом, бывшем международном форуме.
Е.ШУЛЬМАН: Который, тем не менее, состоялся и даже послужил платформой для некоторых разговоров.
Так же обратим внимание, что отсутствовало заявления от официальных лиц. Отсутствовали какие-то бы ни было намеки на чаемую патриотической публикой мобилизацию экономики или перевод страны на мифические военные рельсы. Более того, говорилось, что этого делать ни в коем случае нельзя, потому что только в свободной инициативе наше спасение. Что надо сказать, более-менее соответствует действительности.
Мы уже обращали внимание на то удивительное обстоятельство, что, держат наш политический режим, сохраняют его живым и функциональным совершенно не те его части, которыми он пытается воевать, ходить в разведку или даже бороться с диверсионными группами, а те его части, которые занимаются финансами, банками, и чем-то там торгуют, обходят санкции и налаживают серый импорт.
В этом смысле, конечно, эти декларация выражают стремление остаться в живых. Также они могут говорить об определенной степени… не хочется говорить, нормальности, но о пока еще не отмерших инстинктах самосохранения, на некоторых хотя бы этажах, некоторых отсеках нашей властной машины.
Потому что про ядерную бомбу горазды говорить многие. Про экзистенциональную борьбу с англосаксами тоже. Даже моя любовь к Николаю Платоновичу Патрушеву немножко утомляется, потому что очень часто стал выступать, злоупотребляет нашим терпением.
Но говорить о том, что давайте мобилизуем всех работников и заставим их работать, клепать снаряды или реквизируем фабрики и заводы и на них тоже будем производить чего-нибудь артиллерийское, — этого все-таки, по крайней мере, от лиц, которые могли бы принимать такие решения, пока такого не слышно.
Более того, глава Центрабанка у нас заговорила о том, как у нас замечательно надо всего приватизировать, как много есть чего поприватизировать.
На этом месте мы вспоминаем, что доходы бюджета не вполне догоняют расходы. Мы об этом говорим аккуратно, потому что открытой информации все меньше и меньше, но время от времени Минфин что-то нам печатает, публикует в смысле. Центробанк что-то печатает, а Минфин что-то публикует, наверное так.
Невиданные доходы 22-го года в 23-м уже не повторились, а расходы не только не снижаются, но и растут. Для войны нужны, как известно, три вещи: деньги, деньги и деньги. Поэтому война стоит дорого, мобилизация экономики стоит еще дороже. Вне зависимости от того, сочувствуете ли вы режиму, желаете ему выжить или, наоборот, хотите его скорейшей погибели, нам, кажется, полезным отметить, что его части здоровые пока демонстрируют себя, пока не сдаются, по крайней мере , публично.
Вообще последнее, что хочется заметить, это своеобразный способ ведения этой войны, который совершенно противоречит концепции войны народной. Если посмотреть, как ведет себя и что говорит начальство, они эту войну никак народной не считают. Они не обращаются к людям с призывами встать на защиту Отечества. Они обращаются к людям с рекламой платного контракта.
Вот это стремление как-то саутсорсить то, чем должно было бы заниматься государство, вот, например, мы вас завели в тяжелую экономическую ситуацию, но мы разрешим вам серый импорт — вы уж там как-нибудь крутитесь. И действительно, бизнес как-то накрутился.
Мы с армейской реформой не очень преуспели, но давайте вы пойдете с нами контракт заключать, мы вам много денег заплатим. И, как мы сейчас увидим, много льгот вам тоже придумаем.
Знаете, что мне это напоминает методологически или административно. Бывшее довольно распространенным в довоенное время стремление делегировать социальные функции третьему сектору — НКО. Давайте мы будем вас поощрять, дорогие, социально ориентированные НКО и даже давать вам гранты, а вы за нас будете оказывать те социальные услуги — людям с инвалидностями, неизлечимо больным, детям сиротам и так далее, которые вообще-то мы должны бы были оказывать, но у нас не очень получается.
То есть наше интересное такое государство, оно, с одной стороны, себя ужасно сакрализирует и называет, как мы в прошлый раз рассказывали государством-цивилизацией, с другой стороны, работает, конечно, немножко как фирма, не как государство.
Все, что можно отдать на аутсорс, давайте отдадим на аутсорс. У нас вот идут деньги. Мы должны эти деньги зарабатывать, норму прибыли не снижать, но если надо за что-то заплатить своим поставщикам и поставщикам услуг и товаров, то мы заплатим.
Это конечно… вот любят у нас говорить об оккупационной администрации — ну вот как-то, возможно, так бы она и выглядела. На самом деле это интересная государственная форма. Потом, когда страсти остынут, пройдет некоторое время, все это надо будет изучать.
А мы продолжаем изучать пока в режиме мониторинга, в режиме реального времени, но по дороге стараемся что-нибудь анализировать.
Государственная дума на прошедшей неделе работала, радовала нас завершением, финализацией тех инициатив, о которых мы собирались сообщить в прошлом выпуске. Вообще очень активно пошла работать. Конец сессии вообще такое время, когда нужно успеть обязательно все принять. Потому что все, что не ушло в Совет Федерации до каникул, то уже ждет до сентября. А что будет в том сентябре, неизвестно.
Итак, либерализация уголовного законодательства из неожиданного места у нас пришла. Не так, как планировали ее до войны, но тем не менее. Освобождение от уголовной ответственности осужденных, которые будут мобилизованы для участия в СВО для тех, кто заключит контракт.
Как водится у нас, во втором чтении были приняты поправки, которые в этом смысле, поскольку проект очень стремительно движется, не меняли его смысл, но добавляли к нему много интересного.
Вообще обратите внимание, что внесен 13 июня этот законопроект, и вот он уже принят в трех чтениях. Мы в прошлый раз обращали внимание на главную его, я бы сказала, незаконность, которая состоит в том. что он вносит существенные изменения в уголовно-процессуальную практику, но при этом не вносит изменений ни в один из кодексов — ни в Уголовный, ни в Процессуальный. Это противоречит основам нашей правовой системы.
Опять же мы сейчас не говорим о том, что это безнравственно, повысит нам уровень преступности и так далее, но это опять ломает рамку, которой до этого все-таки удавалось держаться и с какой, собственно, целью мне малопонятно. Спешка такова, что возникает ощущение, что та версия, которую мы в прошлый раз с вами предполагали, что сделали такой странный закон, отдельный закон вместо того, чтобы вносить поправки в кодексы, для того, чтобы не идти за отзывами в Верховный суд и правительство. Хотя, неужели они возразят? Но скорость чрезвычайно важна. Почему она так важна, честно говоря, для меня непостижимо.
Как выглядит в финальной версии этот закон? Минобороны может заключать контракт с лицами, осужденными за преступления любой тяжести, не только легкие, средней тяжести, но и тяжкие со следующими исключениями: преступления сексуального характера против несовершеннолетних являются препятствием к заключению контракта.
Преступления сексуального характера против совершеннолетних таким препятствием не является.
Далее: осужденные за терроризм, госизмену, диверсию. (Ивана Сафронова не возьмут), покушение на госслужащего, ряд других преступления против государства и общественного порядка. Все остальное — пожалуйста. Бандитизм, грабеж, ОПГ, сутенерство — отлично, наркоторговля — замечательно, убийство — велком.
М.КУРНИКОВ: Изнасилование.
Е.ШУЛЬМАН: Да-да. Главное, чтобы совершеннолетние… Это всё абсолютно можно. Если у нас речь идет о преступлениях небольшой и средней тяжести, то можно до суда заключать контракт, и тогда суд обязан заменить это отбытие наказания заключением контракта.
Тут, как всегда, со всей этой красотой есть одна ловушечка. Освобождение от ответственности и погашение судимости возможно в случае получения госнаграды или увольнения с госслужбы по ряду оснований.
То есть смотрите, вы меняете срок на войну. Но вы с этой войны не сможете уйти, потому что контракт разорвать нельзя в период мобилизации никому. А осужденным, тем более, нельзя будет оттуда выйти, потому что, как только они оттуда выйдут, их судимость начнет действовать. А судимость с вас снимается и освобождение от ответственности наступает, только если вы получили награду…
М.КУРНИКОВ: А какую награду — любую?
Е.ШУЛЬМАН: Государственную награду. Медаль, я так понимаю, орден.
Что интересно, подают вас на госнаграду и тем самым представляют к освобождению от уголовной ответственности ваши командиры, то есть они получают такую интересную власть над людьми, которая, по-моему, несравнима с властью пенитенциарного заведения над, например, УДО. Конечно, если администрация вас не любит, то УДО вы не получили. У вас будут нарушения, вам дадут плохую характеристику и так далее.
Но, понимаете, в чем дело, даже если вы не получите УДО, вы выйдите, отсидев свой срок. А тут-то, речь идет о том, что вы не сможете оттуда выйти никогда, пока либо не закончится период мобилизации, то есть не будет указа о демобилизации, либо вас не представят к награде, либо пока вас не ранят в определенной тяжести.
М.КУРНИКОВ: То есть ранение определенной тяжести — это тоже способ.
Е.ШУЛЬМАН: Увольнение по определенным основаниям, среди которых получение ранения.
Если вы вдруг находитесь под судом, за что бы вас не судили, или вы уже осуждены, вы можете заключать контракт с Минобороны и вместо этой отсидки попадать туда.
Знаете, какую мне это еще напоминает правовую коллизию? Некоторые люди полагают, что чем идти в тюрьму, они лучше будут симулировать невменяемость. И знаете, что с ними происходит? Они попадают в ПНИ. Психоневрологический интернат. И выйти о туда нельзя. То есть тюремный срок заканчивается. Пребывание в ПНИ не заканчивается никогда.
Те люди, которые не совершали никаких преступлений, их родственники знают, что такое попытаться восстановить дееспособность. Это практически невозможно. Есть отдельные люди, героические адвокаты, правозащитники, которые этим занимаются. Но это целая большая проблема.
Мы не то чтобы тут со страшной речью обращаемся к сидящим (вряд ли они нас слушают) с призывом не вестись на эти все посулы. Мы просто пытаемся вам обрисовать правовую картину.
Итак Минобороны забрало право вербовать заключенных у иррегулярных войск (сейчас неважно, у кого) и легализует его для себя. Эти людские ресурсы должны быть для Минобороны. Таким образом, этот порядок, который был полностью незаконным, вводится в законодательный оборот. Но вводится тоже в качестве некоего странного исключения. Не постоянно нормы, а такого сбоку закона, то, что называется ад-хок законодательство. Обращаем ваше внимание на этот внутренне противоречивый процесс. С одной стороны, это вроде как восстановление регулярного порядка. Вот был какой-то «Вагнер», ездил по колониям, изображал из себя посланца судьбы, забирал людей, не подписывая никаких документов. Такая вольница была. Теперь это все прописано в норме, но прописано таким образом, что это все равно не закон. Это, во-первых, временно, во-вторых, в высшей степени невнятно написано. Это какой-то очень извращенный легизм. С другой стороны, на каждое движение должны быть бумажка, с другой стороны, бумажка должны быть написано нарочито неопределенно. Это общий принцип, он очень тщательно соблюдается, не с водой он начался, но, тем не менее, он как-то расцвел.
М.КУРНИКОВ: Давайте мы здесь прервемся и сразу вернемся.
РЕКЛАМА
М.КУРНИКОВ: Екатерина Михайловна, мне кажется, нет лучшего момента, чем сказать о той книге, которую нам shop.diletant.media предлагает приобрести. «Уголовный мир царской России». Так называется эта книга Кошко Аркадия Францевича. Мне кажется, что можно изучить опыт.
Е.ШУЛЬМАН: Очень хорошо в контексте.
М.КУРНИКОВ: А мы продолжаем, соответственно, о новых законах.
Е.ШУЛЬМАН: Не совсем новый закон, но новые возможности для дорогих наших сограждан, а именно постановка на воинский учет и снятие с воинского учета онлайн заработали на Госуслугах. Поэтому теперь вы можете, загрузив соответствующие документы, встать на воинский учет, записаться на прием к военкому и попытаться снять себя с воинского учета. Для того, чтобы это сделать, необходимо на Госуслугах активировать робота Макса и спросить у него: «Воинский учет». Это такой киберпанк, который мы заслужили. Робот Макс поставит вас на учет, а потом пришлют вам туда повестку. Не могу не сообщить о таком замечательном достижении.
Итак, мы говорили о том, что обобщенное начальство призывает граждан повоевать, обещая им деньги и многочисленные льготы. На прошедшей неделе некоторые из этих льгот были кодифицированы Государственной думой. Сейчас скажу, какие льготы. Их получают одновременно дети участников СВО и сами участники СВО, а также дети медицинских работников, погибших от ковида, правда, при исполнении служебных обязанностей. То есть это как-то объединяется в одну категорию у людей на службе государства. Участники СВО получают право на поступление в вузы на бюджетные места в рамках отдельной квоты. Те из них, кто учится на платной основе, получит приоритетную возможность перейти на бесплатную. Что значит, перейти на бесплатную основу в приоритетном порядке, мне не очень понятно, в чем состоит приоритетный порядок, но, наверное, он будет разработан.
Помните, кстати, это идея Евгения Викторовича Пригожина. Он как-то несколько месяцев назад его высказывал: «Давайте всех этих замечательных людей в вузы возьмем».
Кроме того дети зачисляются также по отдельной квоте на бюджетные места без вступительных испытаний. Это у нас поправки в закон об образовании. Это третье чтение и уже в этом году вся эта красота начинает действовать.
М.КУРНИКОВ: Это у нас новая элита формируется, Екатерина Михайловна?
Е.ШУЛЬМАН: Как вам сказать. Что касается самих участников СВО, то я сомневаюсь, что они как-то особенно пойдут образование получать. Хотя кто знает, те, кто вернутся, могут поразмыслить о своей жизни. Что касается детей, знаете, это, конечно, серьезный дополнительный мотив. Если ты знаешь, что не только ты обеспечишь свою семью материально, но и ребеночек в вуз поступит, это, в общем, большая льгота и для людей в провинции, из бедных регионов, где особенно этот роковой серп собирает свою жатву, для них да, это довольно привлекательное, я думаю, предложение.
Это не то что новая элита. Что, в вузе выучиться — это какой-то прямо сразу пропуск в элиту? Это высшее образование, на него имеет право каждый, вообще-то говоря.
Еще один момент про образование. Также на этом плодотворном мероприятии в Петербурге министр просвещения наш сказал, что готовится ими проект нового ФГОСа (Федерального государственного образовательного стандарта) по подготовке учителей предметников для основной школы.
Речь идет о том, что педагогов школьных не хватает сильно. Максим Владимирович находится в Берлине, где эта проблема тоже стоит достаточно остро. Но и в России она стоит достаточно остро.
М.КУРНИКОВ: Я думал, вы меня упрекнете. Находится в Берлине, будучи педагогом по образованию. Мог бы, как говорится…
Е.ШУЛЬМАН: Вместо того, чтобы компенсировать собой этой кадровый дефицит, прохлаждается в студии. Да, действительно, безобразие какое. Да и я бы могла, но мне законом запрещено. А вам, Максим Владимирович, еще нет.
М.КУРНИКОВ: У вас справка есть.
Е.ШУЛЬМАН: Да, у меня и справка есть. Так вот Минпрос хочет, чтобы учителе 5-9-х классов можно было готовить в колледжах, а не в вузах. То есть, чтобы они в рамках среднего профессионального образования могли бы обучать, побыстрее, чтобы было.
Знаете, что мне это напоминает? Помните, мы несколько выпусков назад говорили о том, что хотят ускорить образование врачей, чтобы врачи обучались поскорее, чтобы можно было им работать, еще не пройдя эту шестилетнюю долгую школу. Медицинское образование одно из самых длинных.
В прошлый раз мы говорили о том, что есть стремление расширить перечень специальностей, по которым можно оказывать медицинскую помощь. То есть, чтобы вы могли, будучи врачом не совсем по профилю, но все-таки лечить.
То есть у нас кадровый дефицит, даже не просто дефицит, а в довольно специфической возрастной страте. У нас вообще работников от 30 лет, даже от 35 и ниже исторический минимум, там мы еще часть из них поубивали, а часть распугали. Больше распугали, чем поубивали, по счастью. По примерным прикидкам на каждого мобилизованного трое уехавших — так, в общих чертах. Не обязательно мужчин, потому что уезжают и мужчины и женщины, но общее соотношение приблизительно такое.
Теперь этот недостаток на рынке труда настолько очевиден и заместить его мигрантами не получается, что вынуждены думать о принятии таких законодательных мер.
Это знаете, с чем еще рифмуется? Вы, может быть, обратили внимание, особенно если вы слушаете нас за пределами России, что на прошедшей неделе как-то российское руководство озаботилось релокантами. Но озаботилось ими в каком-то странном ключе. В предыдущие месяцы они назывались страшными национал-предателями, чьи кости должны сгнить на чужбине, их надо лишить доходов, с них надо брать 30% налога. Потом пришел Минфин, вечный наш глашатай разума и сказал: «Фиг вам, никаких 30% мы с них брать не будем, а будем брать 13%. Потому что с дивана воевать все хороши, а работать-то некому».
Так вот мы видим, как и в публичных заявлениях людей типа Вячеслава Викторовича Володина — Дмитрий Анатольевич будет держаться до последнего, он кремень, но некоторые люди более чутки к конъюнктуре — начинают появляться совершенно другие нотки. То есть это все наши люди. Они уехали, может быть, поддавшись панике. Теперь им там живется горько, грустно и бедно. Давайте они вернуться обратно домой. Родина примет их обратно в объятия, даже ничего от них не требуя каких-то особенных покаяний или чего-нибудь в этом роде.
Надо сказать, что патриотическую публику этот тренд ужасно раздражает. Они злятся. Понятно, они всегда хотят массовых расстрелов (недальновидные такие), но никак их не получают и поэтому им живется плохо. Они, соответственно, как-то скребут побелку когтями и переживают, почему же не воевать по-настоящему не хотят, ни опять же расстреливать не торопятся а даже, наоборот, хотят вот этих вот предателей как-то себе обратно забрать.
Я бы в этом отношении обратила внимание вот еще на что. Когда на Брюссельской конференции, на которой была в начале июня, была объявлена эта идея назначить европейского представителя по правам россиян вне России, то я смотрела, какая реакция в официальной российской прессе. Сначала реакция была такая… рефлекторная, как обычно — какие-то никому не нужные эмигранты собираются, что-то разговаривают друг с другом — вот это всё. Но очень быстро, буквально в течение суток до кого-то, видимо, начало доходить, о чем на самом деле идет речь. И стали появляться такие публикации, что вот хотят взять под контроль сотни тысяч наших соотечественников, которые и уехали-то, может, по легкомыслию и могли бы вернуться и, скорей всего, хотят, а там их намереваются контролировать и устроить целый властный орган для того, чтобы ими руководить.
Не мы одни на свете бюрократы. Некоторые бюрократы остались еще и по ту сторону границы и тоже немножко соображают. Интересно, к чему приведет вся эта активность. Она на самом деле мало к чему может привести практически. Потому что те люди, которые уехали и не вернулись еще летом, обнаружив, что они, действительно, сбежали сдуру и им не на что жить и негде работать, а вот те, которые уже полтора года как-то продержались, они вернуться только тогда, когда сочтут для себя любимую родину безопасной. А родина пока никаких сигналов не подает, что она становится хоть сколько-нибудь безопасной.
М.КУРНИКОВ: Вы просто говорили о Володине. Я вспомнил классику. Это «Федорино горе». Если помните, там коты тоже бежали за посудой, говорили: «Вы в канаву упадете, вы утоните в болоте, не ходите, погодите, воротитеся домой».
Е.ШУЛЬМАН: Но тарелке вьются-вьются, а Федоре не даются.
М.КУРНИКОВ: Чуковский все знал, все предсказал.
Е.ШУЛЬМАН: Это правда.
Потом, кстати говоря, Федора исправилась и дала обещание практического характера: «Уж не буду, уж не буду я посуду обижать. Буду-буду я посуду и любить и уважать». Это, собственно говоря, начало разговора. А не вот это все предыдущее. В частности, угрожать людям, что они утонут в канаве и в болоте — вы получите ровно тот же самый ответ: «Лучше в поле пропадем, но к Федоре не пойдем».
Итак, релокантов мы пытаемся привлечь обратно, а в отсутствие таковых пытаемся, как можно быстрее, подготовить представителей самых массовых профессий, которых не хватает, потому что у нас нету молодежи.
М.КУРНИКОВ: Кстати, Екатерина Михайловна, давайте обратим внимание, что белорусский режим тоже проходит эту стадию. Они тоже зовут назад, потому что им не хватает…
Е.ШУЛЬМАН: Потому что у них все айтишники уехали.
М.КУРНИКОВ: Не только.
Е.ШУЛЬМАН: Не только, но они особенно уехали. Понимаете, белорусский режим для начала хотя бы закон о тунеядстве у себя бы отменил, а потом уже чего-нибудь рассказывал. В общем, ладно. Сколько они народу пересажали — после этого, как говорил Гэндальф Серый, кто убежал через крышу, тот уже через дверь не зайдет.
Возвращаясь к нашим законотворческим новациям. Итак, молодежи у нас мало, работать некому. А почему же у нас так мало молодежи, задается себе вопросом руководство? Я помню, что этот мудрый человек — новый председатель Совета по правам человека как-то высказывался на ту тему не так давно. Говорит: «Необъяснимо, почему же снижается рождаемость после 14-го года? Вообще, есть у ученых какие-то версии?».
У ученых есть не просто версии, а я бы сказала, у нас есть объяснения.
М.КУРНИКОВ: Но они вам не понравятся.
Е.ШУЛЬМАН: Да, но они вам совершенно не понравятся. Поскольку объяснения натуральнее не нравятся, то был найдет другой ответ на этот вопрос. Демографическая ситуация тяжелая, рождаемость снижается, мало молодежи, потому что все бегут менять пол. Это является основной угрозой демографическому благополучию России.
Поэтому закон, запрещающий трансгендерный переход, был принят 14 июня в первом чтении. Это важно. Стадиальность тут важна, потому что во втором чтении возможны поправки, их ждут от правительства, потому что правительство в лице Министерства здравоохранения вообще-то говоря, прислало отрицательное заключение. Они побоялись сделать его отрицательным, написали, что типа поддерживаем, но при условии доработки во втором чтении. Но пишут они следующее: «В случае принятия законопроекта возникнет патовая ситуация, когда люди, чем гендер официально признан медицинскими работниками не соответствующим полу, указанному в паспорту, не смогут привести свои паспортные данные в соответствии с действительностью. Это может вызвать этические, медицинские и социальные проблемы, а также привести к повышению уровня суицидов в стране».
Мы помним, что на предыдущем форуме Петербуржском международном юридическом, который был гораздо более дикий, между прочим, чем экономический, у нас уже и Александр Иванович Бастрыкин и другие официальные лица… министр юстиции Чуйченко…
М.КУРНИКОВ: Боится оказаться в бане с трансгендером. Видимо, у него был травмирующий опыт.
Е.ШУЛЬМАН: Не иначе. Почему он дома не может мыться, мне непонятно, но тем не менее.
Говорили о том, что это все страшное жульничество, что этими справками, которые необходимы для смены паспортного пола, торгуют какие-то мутные конторы и все это употребляется для того, чтобы ускользнуть от мобилизации и военной службы.
Если мы даже предположим, что такой рынок существует, то скажите пожалуйста, если женщина, например, хочет стать мужчиной — это же приведет, наоборот, к увеличению потенциального числа военнообязанных. Но почему-то это соображение никому в голову не приходит.
Даже сейчас, не уходя в подробности этой проблематики, давайте просто посмотрим, сколько у нас народу этим занимается, в смысле осуществляет гендерный пол, меняет гендерный маркер в паспорте.
Итак, вообще эта практика законная и у нас законной является достаточно давно. С начала 2000-х годов действующий закон действует. Никого вообще это не волновало. Ни православная церковь не высказывалась, ни какое-нибудь движение «Сорок сороков», ни, прости господи, «Мужское государство», никого не тревожили трансгендеры.
Но президент Российской Федерации услышал где-то это слово, ему, видимо, рассказали, что у злых англосаксов и других европейцев детям прямо в школе принудительно меняют пол всем на противоположный. Может быть, даже им рассказали, что Джоан Роулинг обижают за то же самое, не нежелание сменить пол на противоположный. И у него это как-то застряло в голове. Мы, возможно, наблюдаем с вами такой не театр одного актера, а театр для одного зрителя.
Помните, мы с вами обсуждали эту проблему, когда говорили о странностях телевизионного контента. У нас 16-го года граждане все меньше и меньше смотрят телевизор. Популярность целого ряда форматов явно падает. Правда, самое телевидение ничего не делает для этого, хотя ему естественно ориентироваться на запросы аудитории. И мы тогда предположили, и чем дальше, тем больше мы укрепляемся в этом предположении, что есть один телезритель, на внимание которого они рассчитывают. Ему нравится вот это вот… Мы даже тут пытались заниматься психоанализом по новостям «Первого канала», потому что известно, что он их смотрит. И там какие-то вещи странным образом педалируются. Например, очень много всегда уделяется внимания о том, кто превысил скорость на автомобиле. Если какой-нибудь репер ехал, например, со скоростью типа 200 километров в час и во что-нибудь въехал, то об этом обязательно скажут, хотя вряд ли это новости федерального масштаба…
М.КУРНИКОВ: Екатерина Михайловна, учитывая португальский опыт, почему бы просто не делать специальный телевизор для специального одного зрителя?
Е.ШУЛЬМАН: Я понимаю, о чем вы. Да, Салазару даже специальную газету печатали в течение те полутора лет, которые он провел в состоянии постинсультном, предполагая, что он управляет страной.
Смотрите, у меня даже еще лучше предложение. Я предлагаю законодательство для одного человека публиковать. Конституцию специальную, кодексы все и вот эти самые законы. Там будет запрещено вообще всё: добрачный секс, что еще… длина юбок будет как-то корректироваться, английский язык будет запрещен. Зато будет разрешен сбор валежника, изготовление пеньки, что-нибудь такое. Можно сделать с картинками. Это будет даже, нагляднее.
Возвращаясь к статистике. Итак, закон действует с начала 2000-х. С 16 по 22-й годы, сообщает нам МВД (потому что обмен паспортов — это их провинция), гендерный маркер в паспортах сменили 3050 человек с 16-го по 22-й год. 6 лет. То есть речь идет о нескольких сотнях людей в год.
Даже если они все убегают от мобилизации, вряд ли они могут подорвать боеспособность Российской армии. У нас миллион убежал, часть из которого мужчины самого, что ни на есть боеспособного возраста, в течение несколько месяцев с 22-го по 23-й год.
Логичнее было бы, если уж мы об этом печалимся внезапно, границы закрывать, а не вот этим заниматься.
Что нас тут беспокоит? Нас беспокоит бессмысленное, совершенно бесцельное, не влияющее ни на что, кроме, как составляющая несчастье этих людей, законодательное ограничение. Кроме того, по сути своей, эта правовая норма представляет собой отказ в медицинской услуге людям, которые в ней нуждаются. То есть это отказ в медпомощи на основаниях, теперь прописанных в законе.
Естественно, предположить, что такого рода ограничения, начиная с какой-то категории, которую грубо говоря, не жалко — их мало, они странные, с ними мало кто сталкивался, обыватели не сочувствуют, — вот на этом можно опробовать некоторую норму.
Напомним, с чего начались наши ограничительные нормы — с закона о защите чувств верующих и с запрета пропаганды нетрадиционных сексуальных ценностей. Те нормы, которые были в этом ЛГБТ-законе, потом совершенно бесшовно переползли в законодательство об иностранных агентах. Принудительное молчание, принуждение к исчезновению из публичного пространство опробовалось на них, потом перешло уже на всех остальных. Это категориальные репрессии. Этим они нам опасны. Потому что мы обратили на сходство с иноагентским законодательством, теперь давайте скажем о различии. Даже законодательство об иностранных агентах — это репрессии за действия. Законодательство против трансгендерного перехода, запрещения трансгендерного перехода — это репрессии по принадлежности. Не за то, что ты делаешь, а за то, кто ты есть. Это другой тип репрессивной деятельности, мягко скажем, более опасный, чем даже первый.
Для того, чтобы привести пример, как такого рода новации начинают расползаться вообще по социальному пространству, обратим внимание на ее одно событие прошедшей недели — на признание международной «Агоры», союза юристов нежелательной организацией. «Агора» — это структура, возглавляемая Павлом Чиковым, бывшим моим коллегой по СПЧ, иностранным агентом и теперь главой нежелательной организации. Это та структура, которая предоставляет адвокатов, людям, преследуемым за политическую позицию, политическую деятельность и не только.
Я вспомню с особой гордостью, как в 21-м году, когда в России были большие митинги по поводу Навального, я устраивала стрим со собором средств трем организациям: ОВД-Инфо, международная «Агора» и «Медиазона». Два иностранного агента, одна нежелательная организация.
В этом, казалось бы, не было ничего нового. Мало ли у нас нежелательных организаций? У нас много нежелательных организаций, и их становится еще больше. Но обратите внимание, как Генеральная прокуратура — это она делает, — аргументирует, собственно, объясняет, почему союз юристов, занимающихся юридической деятельностью, вдруг может стать нежелательной организацией. Там сказано, что «Агора» предавало публичности и распространяла сведения о якобы нарушении прав граждан Российской Федерации, а также оказывала правовое содействие оппозиционерам, среди которых были люди, обвиняемые в экстремистской деятельности.
Вообще, правовую помощь оказывают убийцам, насильникам и террористам. Потому что право на защиту имеет каждый. В этом, собственно, смысл адвокатуры. Если эта деятельность приводит к тому, что организация, занимающаяся такой деятельностью, является нежелательной, это значит, что есть категория граждан, которым нежелательно оказывать юридическую помощью. А есть категория граждан, которым нежелательно оказывать медицинскую помощь. А есть, наверное, какие-то граждане, которых не надо вытаскивать из полыньи, если они туда провалились. Какие же, интересно, это категории?
Вообще, удивительно в официальном документе — это было сообщение пресс-службы Генпрокуратуры, — но все-таки на официальном сайте увидеть слово «оппозиционеры». Как-то это мне напоминает известный анекдот о евреях и велосипедистах: «А велосипедистов-то, за что». Кто такие оппозиционеры? Это что вообще за дефиниция такая? В законе нету этого. Оппозиционеры, если уж смотреть по официальной версии — это у нас Сергей Михайлович Миронов и Геннадий Андреевич Зюганов, руководители оппозиционных фракций в Государственной думе. Как можно их выделить, вообще каких-то оппозиционеров и сказать, что им нельзя — что? — оказывать правовую помощь. А переходить дорогу на зеленый свет им можно или нельзя?
Это всё такая замечательная дичь, которая, начавшись в каком-то месте, куда общественное внимание не заглядывает, распространяется и далее.
Завершить наш печальный обзор хочется вот на какой ноте, чуть менее печальной. Помните, мы как-то пытались приветствовать чрезвычайно вялые и не очень успешные, но все-таки попытки Верховного суда либерализовать слегка наше уголовное законодательство. Оно у нас либерализуется, но как-то не в ту сторону, в какую хотелось бы.
Но, тем не менее, помните, Вячеслав Лебедев ходил к президенту… вообще председатель Верховного суда ходит к президенту! Наоборот должно быть. Или они должны встречаться на нейтральной территории. Это независимая судебная власть. Но, неважно, не будем придираться. И говорил, что вот что-то сажают в СИЗО много слишком, хорошо, лето, давайте женщин не сажать в СИЗО. Помните, да? Мы даже об этом с вами говорили, может быть подробно.
Что сделал нам Верховный суд? Верховный суд внес самолично в Государственную думу ряд изменений в Уголовно-процессуальный кодекс, которыми предлагается ввести насильственных и ненасильственных преступлений. Прямо как наши эфиры слушают.
Вы удивитесь, но у нас нет такого понятия. У нас есть разделение преступлений по категории тяжести: легкие, средние и тяжкие. Ну, например, экономические преступления являются тяжкими, если ущерб превышает определенную сумму. Но нет никакого разделения на преступления насильственные и ненасильственные. Меж тем, как в правовой системе здорового человека — давайте сейчас быстренько это скажем, потому что некоторые думают, что в грядущем оздоровлении нашей политико-правовой системы мы будем только исключительно смягчать наказания и либерализовывать уголовные нормы. Ничего подобного, Уголовный кодекс надо будет ужесточать довольно серьезно. Наши санкции за насильственные преступления — это позор. Убийства, побои, нанесение телесных преступлений, преступления против половой неприкосновенности должны караться тяжелее, чем любые воображаемые преступления типа государственной измены. Государственная измена — в глазу смотрящего, а именно в глазу эксперта от ФСБ. В чем она заключается, неизвестно. А убийство — это убийство.
Поэтому остатки этого советского правосознания, по которому есть уголовник и они социально близкие, а есть политические преступления и преступления против социалистической собственности, и их надо карать, лучше смертной казнью — вот это все надо убирать, вычищать. Граждан надо отучить трогать друг друга без спроса руками. Все остальное обсуждаемо, а этого нельзя.
Внезапно Верховный суд как-то озарился не то чтобы той же самой идеей, но близкой.
Что предлагается? Предлагается прописать в УПК, что в СИЗО по составам средней тяжести можно будет отправлять только подозреваемых в насильственных преступлениях или, если у человека нет постоянно места жительства и он раньше скрывался или предыдущую меру нарушил, тогда по средней тяжести этим самым ненасильственным можно будет идти в СИЗО.
Опять прописывают в УПК медицинские противопоказания для заключения в СИЗО, но поскольку это у нас на усмотрение судьи, то суды расценивают эти документы достаточно субъективно, по ситуации и соглашаются с мнением следствия.
Далее женщины. Что там говорил у нас Лебедев про женщин. Преступления только тяжкие и особо тяжкие могут привести к тому, что женщины с малолетними детьми и несовершеннолетними, могут быть отправлены в СИЗО.
Мы помним, что Верховный суд не очень успешный законотворец. В частности, мы упоминали законопроект об уголовном проступке — предыдущую попытку как-то либерализовать наше уголовное правоприменение. Мы говорили о том, что внесен он достаточно давно, но даже не дошел до первого чтения. Поэтому невелик авторитет Верховного суда в глазах законотворцев. Но, попытка эта лучше, чем ее отсутствие. Я не знаю, зачтется ли это в отпущение грехов Вячеславу Лебедеву, который еще при советской власти диссидентов сажал, но это хоть что-то. Другие и того не делают.
ПО ПОНЯТИЯМ
Е.ШУЛЬМАН: У нас с вами сегодня есть три минуты на то, чтобы обсудить понятие, которая странным образом было пропущено в наших предыдущих итерациях. Мы бы хотели поговорить о различных формах неприкосновенности или прощении вины. Поэтому термин наш сегодня — это амнистия.
Начнем с этимологии, как обычно. Слово греческое amnhsteia, первая частица отрицательная. Обозначает забвение, не память, не помнить. Слово, кстати, родственное термину «амнезия».
Итак, амнистия — это «забвение». Эта мера обычно применяемое органом государственной власти к лицам, совершившим преступление или в или в отдельных случаях к лицам подозреваемым, привлекаемым по подозрению в совершении преступления. И эти лица полностью или частично освобождаются от наказания, либо наказание заменяется на более мягкое, либо прекращается их уголовное преследование, если они находятся в процессе этого уголовного преследования.
Чем амнистия отличается от помилования? Помилование — это индивидуальный акт. Там мы говорили до того, как президент наш не стал подписывать эти помилования пачками. Амнистия — акт категориальный. Это документ, которые описывает категории, например, лиц, совершивших преступления такие-то по таким-то статьям, или все, кроме таких, или лица старше таких-то или это родители детей, в общем, какие-то категории по родовым признакам: пол, возраст, состояние здоровья, семейное положение. Либо по признакам, собственно говоря, процессуальным, то есть тяжесть совершенного преступления.
Амнистия есть проявление гуманизма, а также в случае с правовыми системами с большим обвинительным уклоном это способ несколько исправить этот обвинительный уклон, время от времени отпуская людей на свободу. Это не очень хорошо с точки зрения правовой культуры, потому что облегчает работу следствию. Как это: «Акуля, Акуля, что шьешь не оттуля?». — «Ничего, маменька, еще пороть буду». Вот можно шить что угодно, потому что потом пороть. Можно потом как-то прикрыть это амнистией.
В принципе это традиция отпускать на волю заключенных или подозреваемых достаточно древняя. В связи с религиозными праздниками, волею государя, какими-то выдающимися событиями, которые нация пережила — победа над врагом или еще что-нибудь такое — вот происходит прощение. «Виноватому вину отпуская, веселится: кружку пенит с ним одну», — как писал Александр Сергеевич Пушкин про Петра Первого.
Это довольно часто была прерогатива монарха, хотя амнистия в современном мире уже очень давно это парламентская процедура. Даже в России амнистию объявляет парламент, а проект постановления об амнистии вносит обычно президент, хотя, между прочим, может внести любой субъект права законодательной инициативы.
Тут, конечно, нельзя не вздохнуть горестно. С нами была наша рубрика: «Какую страну развалили». У нас амнистии объявлялись довольно регулярно. Это вся эта амнистионная деятельность остановилась после 15 года. Если вы зайдете на сайт Kremlin.ru и сделаете там поиск по словосочетанию «временное правительство», вы увидите там подборочку следующего содержания. На каждой встрече Совет по правам человека с президентом после 15-го года члены совета просили президента объявить амнистию. Очень ждали амнистию к юбилею Победы, но помешал ковид.
Когда я встречалась с президентом в декабре 18-го года, когда я была членом СПЧ, об этом был разговор. В 19-м году об этом был разговор. В последующие годы об этом был разговор. Он говорит всегда одно и то же. Он говорит: «В 1916 году Временное правительство раскрыло тюрьмы и отпустило всех уголовников на свободу. Мы же такого не хотим». Поскольку во время этих встреч нет, к несчастью, у вас нет права второй ремарки — вы задаете вопрос и выслушиваете ответ, — то нельзя сказать дорогому Владимиру Владимировичу, что он несет ахинею, потому что никакой проект амнистии не предполагает открытия тюрем и выпуск каких-то уголовников на свободу. Все эти проекты всегда казались людей, совершивших опять же ненасильственные преступления, преступления не большой и средней тяжести, пожилых людей или, наоборот, молодых людей. Но это все были печали мирного времени.
Наступил 22-й год, и произошло то, до чего никакое временное правительство не могло и додуматься. Не просто отпуск людей на свободу, а вооружение уголовников. Но это у нас считается выдающимся патриотическим деянием.
Буквально пару слов об истории амнистии. Мы сказали, что во времена монархические и даже домонархические это могло быть приурочено к каким-то праздникам, каким-то событиям: коронация, рождение наследника, победа над врагом — это повод, действительно, простить вину виноватым. Кстати, такой обычай описан в одном из самых популярных текстов человечества, а именно в Евангелии. К празднику Пасхи из трех осужденных разбойников можно отпустить одного. Это скорее не амнистия, это скорее случая помилования. Но это пример того индивидуализированного освобождения от ответственности.
Еще один аспект, на который хочется обратить внимание именно сейчас. Время от времени амнистия объявлялась как средство умиротворения или примирения. Например, у вас была какая-нибудь фронда, или какие-нибудь члены царствующего дома подрались между собой, у одних были сторонники, у других были сторонник. Сторонники одних, скажем, проиграли, и эмигрировали.
М.КУРНИКОВ: ГКЧП, например.
Е.ШУЛЬМАН: Например. Вы объявляете амнистию всем этим людям. Или, скажем, когда в революционной Франции яркий революционны период сменился термидором, одно из первых деяний этой термидорианской директории была амнистия эмигрантам, которые до этого Робеспьером и его сторонниками были объявлены политическими преступниками, их имущество должно быть арестовано, в общем, все патриотичненько должно было быть. Кто кинул родину в тяжелую минуту, не заслуживает снисхождения. Потом пришла директория и передумала. Талейран, будущий министр иностранных дел примерно всех французских правительств до самой своей смерти услышав, в США, куда его занесла тяжелая эмигрантская судьба о том, что такое случилось, немедленно сел на первый же корабль, бросил какие-то малоудачные свои земельные спекуляции и вернулся в родную Францию, чтобы немедленно стать там министром иностранных дел.
Таким образом, амнистия может касаться категории людей, которые либо преследовались предыдущим политическим режимом, либо не преследовались уголовно, касаться категории людей, которые либо преследовались предыдущим политическим режимом, либо не преследовались уголовно, но, например, были вынуждены куда-нибудь отъехать. А прежний политический режим или модифицирующийся в какую-то более мирную формацию, желает теперь вернуть их обратно и тем самым восстановить гражданский мир. Давайте скажем это ключевое слово: амнистия может быть инструментом восстановления гражданского мира после периодов раскола.
М.КУРНИКОВ: Мы переходим к последней рубрике.
ВОПРОСЫ ОТ СЛУШАТЕЛЕЙ
Напоминаю, что те, кто живут в Гамбурге и окрестностях, смогут задать вопросы лично.
Борис Рахлин в Фейсбуке спрашивает вас: «Екатерина Михайловна, насколько лично для вас и для политической науки будут интересны выборы в сентябре этого года? На что в этом электоральном процессе вы будете обращать внимание?
Е.ШУЛЬМАН: Выборы всегда очень интересны. Я знаю человека, которому они еще интересней, чем мне, это Александр Кынев. Так что обращайтесь к нему, он знает все про всех выбирающихся. А я буду обращать внимание на следующее: пойдут ли кандидаты с линии боестолкновения, пойдут ли какие-то СВО-лозунги на выборах, и если пойдут, то насколько будут пользоваться успехом.
И второе: я буду продолжать следить за тем процессом, о котором мы немножко говорили, когда говорили о праймериз «Единой России»: разбегутся ли представители элит бывшие до того региональными депутатами, муниципальными депутатами, мэрами, передумают ли они возобновлять свой мандат. То есть будет ли тем или иным способом какая-то смена этой публики, баллотирующейся и, если будет то в какую сторону.
Индивидуальные выборы, то есть выборы мэров Москвы и других губернаторов меня волнуют меньше, потому что там все будет может быть уже предусмотрено. Но тут интересно, под какими лозунгами будут идти выборы. Конечно, один из самых интересных вопросов: Будет ли педалироваться или, наоборот, вытесняться военная тема на выборах?
М.КУРНИКОВ: Липулин Хмель спрашивает вас: «Скажите, как вы относитесь к такой позиции вернувшегося в Россию: «Пока наши старшие товарищи, которые нам вовсе не товарищи, занимаются уничтожением, я буду создавать. Открою приют для собак инвалидов, создам бренд детской одежды, начну популяризировать иван-чай или что-нибудь еще незначительное в масштабах сегодняшней ситуации, но вроде как дело». Является ли это попыткой абстрагироваться от войны, остаться в стороне, не интересоваться политикой?»
Е.ШУЛЬМАН: На самом деле миллионы людей живут ровно так и делают полезное: хлеб пекут, детей учат, следят за тем, чтобы поезда вовремя ходили. Понимаете, это все очень хорошо работает до определенного момента, когда государство к вам в дверь не постучит своей железной рукой. Вам придет повестка. В вашем пошивочном цеху от вас потребуют не детскую одежду шить, а одежду другого типа: броники для мобилизованных или вообще конфискуют к чертовой материю все ваше производство, потому что нужны маскировочные сети, а не то, что вы понапридумывали. То есть в этот момент вы тогда скажете, что ваша попытка возделывать свой сад, к сожалению, мало к чему привела, потому что в ваш сад кованым сапогом забрело родимое государство, которым вы пытались не интересоваться под предлогом того, что вы политикой не интересуетесь. Но это рассуждение не является на самом деле возражением на, в принципе, идею вернуться и заниматься чем-нибудь безобидным. Вы только риски сои соотносите. Это очень благородно, что вы думаете про нанесение пользы родной стране — мы все об этом думаем, — но вы подумайте о том, как вы сможете в этой обстановке делать что-нибудь полезное, не рискуя очень сильно собой, а, во-вторых, не будучи принуждены тому, чтобы…
М.КУРНИКОВ: «… С полей. Я в ужасе. Обоснованы ли мои опасения или я зря паникую?»
Е.ШУЛЬМАН: Нет, вы паникуете не зря. Тут моя демократическая душа как-то неожиданно смущается. …это институт социального лифта. Он как раз для того, чтобы дети бедных вместе с детьми богатых как-то вмешивались. Это вообще единственный период в жизни человека, когда он может свое социальное положение реально улучшить. Многие считают, что надо миллион заработать и на принцессе жениться. Нет. Надо поступить в вуз, познакомиться с однокурсниками, приобрести навыки и, благодаря этой новой социальной сети получить работу после вуза, другую, чем та, на которую могли рассчитывать ваши родители. Вот это социальный рост.
Поэтому, в принципе, говорить: «Ах, не отправляйте туда вашу деточку, он встретит там детей бедных людей, а это нехорошо» — я не могу такое, честно говоря выговорить. Если туда придут сами участники СВО, они будут сильно по голове ударенные и могут начать кидаться на однокурсников со стулом, когда им чего-нибудь померещиться. Но пойдут ли они именно в МГУ учиться, не знаю. На этом основании мне не хочется людей отпугивать. Вы лучше посмотрите на ректора Садовничьего и подумайте о другом. Однокурсники из глубинки — это наименее неприятное, что вы там увидите. Вы не однокурсников бойтесь, вы преподавателей бойтесь. Посмотрите на них, что они там будут рассказывать. Много, естественно, зависит от факультета. На социологию не идите ни в коем случае. Юриспруденция… О боже мой! Политология в МГУ — это кошмар. Извините, я тут прибегаю к оценочным суждениям, но это наше родное, об этом я имею право говорить.
Причем давно, много лет назад уже — ну, социология, она уже создавалась как очень странное место, — а политология стала очень странным местом достаточно давно. Поэтому социальных наук нельзя искать в Московском университете, их там нету и особенно не завелось, когда была такая возможность. Но если вы на физтех, физмат или даже на классическую филологию, то там, я думаю, еще можно поучиться.
М.КУРНИКОВ: Это была программа «Статус». До свидания!
Е.ШУЛЬМАН: Спасибо!