Отцы: великие теоретики и практики
Фрагменты рубрики «Отцы: великие теоретики и практики» программы «Статус»
Поддержать канал «Живой гвоздь»
Отец — Карл Левенштейн
Е. Шульман Итак, наш сегодняшний «отец» — это юрист-конституционалист, один из авторов или точнее говоря, один из авторов той идеи, которая легла в основу послевоенной Конституции Германии. Зовут его Карл Левенштейн. Прожил он 81 год, что для человека, который родился в 1891 году в Германии в еврейской семье, в общем, достаточно выдающиеся достижение. Биография его увлекательней, чем обычно бывает биография ученого. Начинается там всё мирно, а потом будет все более авантюристично.
Родился он в Мюнхене в 1891 году. Учился на юриста. Начал свою юридическую карьеру и довольно скоро стал преподавать в своем университете в качестве преподавателя правоведения.
Когда нацисты пришли к власти в 33-м году Левенштейн уехал в США, где провел достаточно много лет, тоже будучи преподавателем и из изучая и публикуя результаты своих исследований о фашистских движениях в Европе и Южной Америке. Это была его такая специализация. Его прославившее произведение — это статья, которую он опубликовал в 37-м году в American Political Science Review, в академическом американском журнале, посвященном политологии. И это была его статья «Воинствующая демократия и фундаментальные права». Там он ввел, собственно, то понятие Military democracy (воинствующей демократии), о котором мы расскажем в нашей рубрике «Понятия», а пока только отметим факт. И посмотрим, что дальше с ним было.
Вот работал он в Америке, публиковался. И с 42-го по 44-й год, то есть как раз во время войны он работал в американском департаменте юстиции.
К середине войны США начали уже задумываться о том, каким образом перестраивать Германию после того, как война закончится ее неизбежным поражением. В общем, уже более-менее было ясно, к чему дело идет.
Так вот Левенштейн стал частью группы юристов, которые работали The American Law Institute; ALI (Американского института права). Они должны были представлять донацистскую немецкую правовую культуру. Вот они там собирались с целью написать некий план Конституционного преобразования Германии после войны.
Эта самая концепция воинствующей демократии имела к этому непосредственное отношение. Об этом расскажем. Когда война закончилась, когда нацистский режим пал, немедленно уже в июле 45-го года Левенштейн приезжает обратно в Германию, еще, можно сказать, среди дымящихся развалин. Многие не вернулись. Многие интеллектуалы, юристы, которые эмигрировали из-за нацистов, они так и остались в США, в каких-то других странах, в которых они жили.
Тем не менее, Левенштейн вернулся и начал работать в оккупационной администрации союзников.
М.КУРНИКОВ: Давайте все-таки отметим, что он выбрал вернуться в ФРГ, а не в ГДР.
Е.ШУЛЬМАН: Да, это правда. Он из Америки вернулся, соответственно, он работал в той части, которая была зоной ответственности США. Их было 20 юристов. Они должны были реформировать правовую структура новой Германии.
Чем он занимался среди прочего? Он ездил по стране и там он указывал на тех людей, которые были юристами при нацистах для того, чтобы привлекать их к ответственности, в частности, другого нашего отца, который был у нас в рубрике и которого мы тоже упоминали — Карла Шмитта изловил именно он. То есть он не то чтобы его прямо ловил физически, но он его назвал в качестве человека…
М.КУРНИКОВ: А помните, вы сказали, что…
Е.ШУЛЬМАН: Да, помните, вы сказали, что «Фюрер — у нас главная основа закона. В его сердце самый правильный закон-то и расцветает». А вот теперь приходите и расскажите это всё соответствующей комиссии при оккупационной администрации.
Он его не то что прямо лично допрашивал, но способствовал тому, что тот немножко посидел.
С Карлом Шмиттом, забегая вперед (или, наоборот, отбегая назад) скажу, ничего такого не случилось, он из тюрьмы вышел и дожил тоже до весьма почтенных лет.
Левенштейн среди прочего конфисковал его коллекцию книг, библиотеку его для вот этой оккупации информационной типа «нам пригодится, тебе уже не надо, а нам в новой демократической Германии очень будет нужно».
М.КУРНИКОВ: То есть он не себе конфисковал.
Е.ШУЛЬМАН: Не-не, не себе, не то что присвоил, но релацировал ее для новых властей.
М.КУРНИКОВ: Национализировал.
Е.ШУЛЬМАН: Национализировал — это будет верный тезис. 15 месяцев этот почтенный правовед путешествовал по Германии и идентифицировал судей, юристов, преподавателей права, которые участвовали во всем этом нацистском безобразии для того, чтобы они, во-первых, понесли ответственность, те, кто по суду должен был понести ответственность — мы с вами о процессе над юристами рассказывали в одном из наших последних выпусков, — а, во-вторых, для того, чтобы они больше не работали в немецкой правовой системе и ее не портили. Его за это назвали понтификом денацификации. Активный такой был нацификатор. Ну, видимо, опять же с 33-го года сидя в США, он как-то списочек… или как-то припоминал, кто особенно ввел себя активно при нацистах.
Итак, эта замечательная деятельность была только прологом к построению новой правовой системы и к созданию новой Конституции ФРГ на основах этого понятия «воинствующей демократии». Вопрос, который задавал себе Левенштейн, на который он пытался ответить в своей статье «Воинствующая демократия и фундаментальные права», это то вопрос, который задавали себе многие: Как создать такую правовую систему, которая не может быть испорчена, захвачена и конвертирована в автократию благодаря чему-то, то написано у нее внутри.
М.КУРНИКОВ: Мы переходим к «Понятию» сейчас?
Е.ШУЛЬМАН: Итак, воинствующая демократия (A military democracy). Мы с вами обозначили проблему, проблема, которую обозначает Левенштейн, грубо говоря: Можно ли написать такую Конституцию, которая бы сама себя защищала? Он сразу отвечает на этот вопрос отрицательно. «Идеальной конституции не существует и не может существовать». Ну, действительно, любая конституция — это только текст, некая бумага. Люди могут ее выполнять, могут не выполнять, могут ее переписывать» Тем не менее, как он пытается подойти к этой проблеме, к тому, чтобы сделать более трудной субверсию, порчу, этот захват автократиями демократических механизмов, демократических институтов.
Напомним, что его фундаментальная статья написала в 37-м году и оперирует опытом Веймарской республики, у которой было демократическое законодательство, но которая стала жертвой этого захвата власти. Понятно, что популярный тезис, что Гитлер пришел к власти демократическим путем, не соответствует демократической действительности. Он не пришел к власти демократическим путем. Он силой захватил власть, выгнав силой оппозиционных депутатов, в его случае коммунистов, социалистов из рейхстага и заменив их своими собственными сторонниками. То есть нельзя монополизировать власть демократическим путем, но можно начать подходить к захвату власти, используя и искажая демократические механизмы.
Кстати говоря, Левенштейн имел свою классификацию политических режимов, очень простую, которая всем понравится. Никаких гибридностей там нет, никаких информационных демократий. Там два типа. Это автократии, там, где есть концентрация власти и конституционные демократии, там, где власть распределена. Так вот весь фокус его мысли, его концепции состоит именно в этом: Как распределить власть таким образом, чтобы различные элементы этого механизма уравновешивали и сдерживали друг друга?
Собственно говоря, эта система сдержек и противовесов должна быть каким-то образом реализована на практике. Левенштейн писал, что разделение на три ветви власти, которая нам известна по Монтескьё, притом, что оно является священно догмой конституционной теории, тем не менее, на практике не вполне осуществимо. У него было другое, свое разделение власти на три функции. Определение политики или принятие политических решений — то, что называется политическое руководство. Второе: исполнение политических решений, собственно, исполнительная власть. И политический контроль.
М.КУРНИКОВ: Ох, ты! А судебной как таковой…?
Е.ШУЛЬМАН: Функции политического контроля могут быть частично у судебной власти, частично у парламента, частично у других органов исполнительной власти по отношению к другим органам исполнительной власти.
М.КУРНИКОВ: Интересно, что он это называет политическим контролем. То есть он как бы НРЗБ такую политическую функцию суда.
Е.ШУЛЬМАН: Да. Как бы считается, что суд вне политики. Это потому что никто не понимает, что понятие политического трудно постижимо без специального образования.
Вот смотрите, есть политическое руководство, которое определяет. По идее в конституционной демократии это определение политики должно быть функцией парламента, конечно, потому что он представляет граждан в максимальной степени. Исполнение политических решений — это исполнительная структура власти, это понятно. И вот этот самый политический контроль.
Некоторый секрет Левенштейна, который лег в основу как Конституции ФРК, так и Конституции Австрии, — это наличие верховного органа судебной власти, который обладает также и политическими полномочиями. Он может, например, запрещать и распускать партии.
То есть некоторая комбинация из того, что у нас является Конституционным судом и Верховным или подобие того, что является Верховным судом в США. Такой судебный орган, который может отменять акты конституционные, законные акты, признавая их не соответствующими базовым конституционным принципам и может принимать другие политические решения.
Максимально тогда этих теоретиков и, собственно, конституционных практиков беспокоило, как не допустить появления новой фашистской партии. Поэтому, собственно, это полномочие к роспуску партий или запрету на регистрацию партий им казался таким важным. Собственно, в этом принцип этой воинственной демократии, которая способна защищать саму себя.
Тут есть проблема, которую еще Поппер обозначил, которая выражается популярным тезисом: «Никакой свободы врагам свободы!» Терпимость к тем, кто отрицает терпимость, приводит к субверсии демократии. Предоставление свободы тем, кто против свободы в принципе, опасно. Но тут, как вы понимаете, эта змея может укусить свой хвост, а заодно и откусить себе голову. Мы вот хорошие и понимаем демократию, поэтому давайте запретим всех, кто понимает демократию неправильно. Надо сделать так, чтобы и этого не произошло.
Максимально подтвержденный практикой ответ состоит в том, что необходимо распределять полномочия максимально широко, не давать им концентрироваться, создавать группы и органы власти, заинтересованные в том, чтобы держаться за свои полномочия и не отдавать их этому будущему нашему замечательному вождю и фюреру.
Статья 37-го года «Воинственная демократия и фундаментальные права» переведена на русский язык. Ссылочку дадим. Не очень большая, не очень наукообразная. Вполне можно прочитать, потому что это вопросы, актуальней которых никаких нету в наше время. А еще через по некоторым прикидкам годик-полтора читать будет уже поздно, потому что надо будет воплощать на практике.
Отец — Густав Радбрух
М.КУРНИКОВ: Кто же наш «отец» сегодня?
Е.ШУЛЬМАН: Наш выбор «отца» вызван как нашим постоянным интересом к законотворческой проблематике, так исторической датой, которая на прошедшей неделе у нас произошла 20 ноября.
М.КУРНИКОВ: «Датский» отец.
Е.ШУЛЬМАН: 20 ноября 1945 года начался в Нюрнберге известный процесс над нацистскими преступниками. Этот процесс шел с 20 ноября по 2 октября 46-го года , почти год. Но вот этот большой Нюрнбергский процесс, завершившись, дал старт целой серии последующих процессов. Было 12 так называемых малых Нюрнбергских процессов, построенных как по отраслевому принципу, так и по производственному. То есть процессы против врачей, против эсэсовцев, против юристов, а также процессы, связанные с отдельным концлагерями.
Вообще у Нюрнбергского правосудия на самом деле нет никакого завершения, потому что совсем недавно, в 11-м году немецкая прокуратура подтвердила отказ от сроков давности по такого рода преступлениям, и было открыто еще несколько дел против людей, которые работали в концлагерях, вроде как непосредственно никого не убивали, но участвовали.
Так вот, нас с вами из этих 12 малых Нюрнбергских процессов интересует процесс против юристов.
М.КУРНИКОВ: Есть прекрасная пьеса, которая называется «Нюрнберг», есть классический американский фильм. Не знаю, идет ли до сих пор в Москве под названием «Нюрнберг», прекрасный, кстати говоря, спектакль.
Е.ШУЛЬМАН: Был такой спектакль, действительно, приходилось мне об этом читать. Сама не видела…
М.КУРНИКОВ: Я ходил, смотрел. Очень хороший. В нынешних обстоятельствах, думаю, не показывают, но не знаю.
Е.ШУЛЬМАН: В YouTube все можно найти. Пока его не заблокировали, смотрите.
Итак, отец наш сегодняшний как раз юрист, но не подсудимый этого процесса. Хотя, надо сказать, там были любопытные люди, тоже можно о них как-нибудь рассказать. Вообще постараемся порассказывать об этих элементах Нюрнбергского правосудия, потому что это увлекательно и актуально.
Наш сегодняшний отец — это тот человек, который предоставил, изобрел формулу, позволявшую привлекать к ответственности тех людей, которые никого руками не душили, никого в газовые камеры не толкали и которые в свое оправдание употребляли не тот тезис, который употребляли военные «Я только выполнял приказ», а другой, которая даже звучит как-то более авторитетно: «Я исполнял закон».
Так вот наш сегодняшний отец — это немецкий правовед и одно время политический деятель Густав Радбрух, автор так называемой «формулы Радбруха», которая как раз позволяет судить тех людей, которые вроде как насилием не занимались и даже вроде делали свое дело, выполняли свою профессию.
Радбрух прожил 71 год, что в 20-м веке непросто. И вообще за исключением перерыва на нацистский режим его жизнь выглядит довольно идиллически, как у правильного немецкого интеллектуала.
Он родился в небогатой семье. Изучал право, довольно рано получил докторскую степень. Преподавал в Гейдельбергском университете. Во время Веймарской республики был депутатом Рейхстага и дважды был министром юстиции. Ушел он довольно рано или политики, в 26-м году, еще до всякого Гитлера для того, чтобы преподавать в своем родном Гейдельбергском университете. Стал он там деканом юридического факультета.
Потом пришли нацисты. Его лишил права преподавать, потому что он был членом СДПГ, он был либералом.
М.КУРНИКОВ: Социал-демократом.
Е.ШУЛЬМАН: Социал-демократом, да. И, соответственно, по закону, который назывался: «Закон о восстановлении профессиональной государственной службы…
М.КУРНИКОВ: Тоже восстановление…
Е.ШУЛЬМАН: Его выперли из университета и запретили ему преподавать. Кстати, я узнала тут в гимназии, в которую ходит моя старшая дочь — там тоже есть всякие исторические выставки, — вы знаете, как назывался нормативный акт, по которому выгоняли евреев из школ? Он назывался: «Закон о предотвращении переполнении классов». Чтобы не слишком много было учеников в классе, чтобы были нагрузки равномерно распределялись. А это у нас «восстановление профессиональной государственной службы».
М.КУРНИКОВ: Защита детей от информации…
Е.ШУЛЬМАН: Да-да, зачем нужны партийные люди на государственной службе? Они же, наверное, не беспристрастны. Поэтому нужны только члены одной партии, а не каких-нибудь других.
Так вот Радбрух сумел уехать в Англию на год. Там книжку написал. «Дух английского закона» называется. Хочется сказать, не то что некоторые… книжек не пишут.
После 45-го года он вернулся обратно в свой университет, опять стал деканом юридического факультета, как будто ничего и не было.
И стал он разрабатывать свою теорию, которая называется «правосудие ценностей». В процессе этой разработки он, собственно, вывел эту «формулу Радбруха». В чем она заключается? Она состоит в следующем. В принципе, он не то чтобы был такой отчаянный либерал, который считал, что надо законы не исполнять, а руководствоваться исключительно нравственным чувством. Нет, более того, он писал, что исполнение закона, даже несправедливого является не только правовой, но и нравственной обязанностью, потому что правовая стабильность есть ценность сама по себе. В принципе, законы надо исполнять. «Но мыслимы случаи, когда содержание неправомерных актов, степень их несправедливости столь значительны, что правовая стабильность, гарантированная действующим правом, не может приниматься во внимание».
Когда же это происходит? Это происходит тогда, когда закон отрицает справедливость, а равенство, составляющее основу справедливости, сознательно отрицается в правотворческом процессе. То есть правотворческий процесс, в результате которого возникает закон, отрицающий равенство, например, ущемляются права каких-то категорий или одно наказание для любой вины: за все смертная казнь, скажем, или считается государственной изменой прослушивание неправильной радиопередачи. Это все законы, отрицающие равенство. Вот в таком случае соблюдение этого закона является противоправным само по себе. У этого закона нет правовой природы, то есть это вообще ни закон ни какой.
М.КУРНИКОВ: То есть это неправовые законы.
Е.ШУЛЬМАН: Не то что неправильные, которые надо как-то исправлять, а это закону, у которых отсутствует правовая природа.
М.КУРНИКОВ: Знаете, как это по-русски звучит? Есть хорошая игра слов: «Фашистская Германия была не правовое государство, а неправовое государство». То есть сначала раздельно, а потом — слитно.
Е.ШУЛЬМАН: «То есть такого рода законы оскорбляют, — как писал он, — определенные очевидные принципы естественного права или оскорбляют чувство справедливости». Это тот принцип, по которому у этих замечательных так называемых фашистских судей, прокуроров, председателей разных этих троек тамошних, их осудили. Они в свою защиту ссылались на известные принципы: «Нет наказания без закона». То есть «Когда я это делал, это было законно». И типа «Закон не имеет обратной силы».
Им сказали: «Извините, те законы, которые вы исполняли, очевидно оскорбляли нравственные чувства». Или еще по «формуле Радбруха», если законы намеренно попирают волю к справедливости, например, произвольно предоставляя тому или иному лицу права человека или отказывая в них, — опять отрицание принципа равенства: нельзя произвольно отказывать в правах человеку, либо давать какому-нибудь одному человеку, как-то вы знаете этого человека… — то такие законы недействительны. Люди не обязаны им подчиняться, а юристы должны найти в себе мужество не признавать их правовую природу».
М.КУРНИКОВ: Дорогие юристы, пожалуйста, найдите в себе мужество не признавать неправовую природу законов…
Е.ШУЛЬМАН: Постулирующих неравенство и отрицающих права человека, которые должны присутствовать у каждого человека. Нельзя написать такую бумажку, которая объявляет человека не человеком, это невозможно. Вы потом этой замечательной бумагой не отмахаетесь.
Если мы посмотрим на процесс юристов, то там даже одного оправдали товарища, так что все было вполне серьезно. Смертных приговоров там не было — хорошая новость. Были довольно длительные тюремные сроки. Большинство, насколько я успела посмотреть, потом эти пожизненные были заменены на 20 лет, довольно многие из них вышли и дожили до изрядных возрастов где-то на покое тут же в Германии. Так что не то чтобы их прямо развесили на фонарях, но тем не менее, посидеть пришлось. И опять же в отличие от Радбруха, который вернулся на свою родную кафедру и дальше там работал, этим гражданам уже ни к какой профессиональной деятельности вернуться не пришлось.
«Формула Радбруха» оказала большое влияние на немецкое послевоенное право, на немецкую юридическую мысль. Потом, в 90-х годах после объединения Германии по этому же принципу судили людей, которые стреляли в перебежчиков, которые через стену пытались перелезть. Или судили гэдээровских судей и тоже приговаривали их ко всяким тюремным сроком, потому что они выносили политические приговоры, даже, в том числе, к смертной казни приговаривали людей по очевидно политически сфабрикованным делам.
М.КУРНИКОВ: Очень важная деталь, которую я хочу отметить. ГДР не было признано никаким преступным государством, никакого трибунала по ГДР не было, но тем не менее, судей этого государства, которые соблюдали очевидно неправовые законы…
Е.ШУЛЬМАН: Действовавшие на то время…
М.КУРНИКОВ: Их благополучно осудили. Даже не нужен для этого дела специальный трибунал.
Е.ШУЛЬМАН: Да, не надо никого обвинять, действительно, государственным спонсором терроризма. Каждый за свое дело будет отвечать в индивидуальном порядке.
Как ни удивительно, похожий принцип есть и в российских законах. У нас есть по-прежнему закон о реабилитации жертв политических репрессий. Говорится в этом законе, что работники органов ВЧК, ОГПУ, НКВД и так далее, лица, участвующие в политических репрессиях несут уголовную ответственность на основании действующего уголовного законодательства. То есть это принцип в некоторой степени опрокидывающий закон назад. То есть по действующему уголовному законодательству могут быть осуждены те, чьи действия были законными на момент совершения, но противоречили очевидным принципам справедливости.
М.КУРНИКОВ: Здесь отдельный привет Карагодину передадим. Он делает огромный труд как раз по вскрытию архивов с преступлениями НКВД.
Е.ШУЛЬМАН: Всей цепочки тех людей от палача до машинистки, которая печатала на машинке до всех тех, кто участвовал в очевидно неправовом процессе.
Отец — Бруно Латур
Е.ШУЛЬМАН: Мы подумали, что давно у нас не было «отцов», какие-то мы были сиротки. И, во-вторых, понятия у нас были какие-то чересчур, я бы сказала, актуальные: то про мобилизацию говорили, то про военное положение, то еще про какие-то гадости.
Поэтому сегодня мы решили в некоторой степени удалиться в области чистой науки, хотя, как я надеюсь, будет понятно, они связаны с практикой непосредственным образом.
Отец наш сегодня — человек, который недавно нас покинул, скончался. В прессе о нем писали. И я подумала, что хорошо будет привлечь внимание к его научной деятельности. Это французский антрополог, социолог, философ Бруно Латур, основатель, один и основоположников акторно-сетевой теории. Умер он в возрасте 85 лет от рака. Ученые в нашей рубрике живут, пожалуй, и побольше.
Его труды в значительной части переведены на русский язык, некоторое количество его статей переведено. Издательство при Европейском университете в Санкт-Петербурге выпускало его как эссе, так и книги. Наиболее известная его работа называется провокативно несколько: «Нового времени не было», эссе по симметричной антропологии, а также известная его вещь «Политика природы»: Как привить наукам демократию.
Бруно Латур, что называется, по-английски противоречивый такой автора, хотя, казалось бы, имел он дело с довольно отвлеченными понятиями, тем не менее, бурные публичные дискуссии происходили вокруг его имени, вокруг его философии. В чем его вклад в глобальную мысль философско-правовую? Он исследовал науку как таковую.
Эта его теория по поводу пастеризации Франции, она основывалась на том, что результаты научных исследований, в общем, и возникают и проверяются в лабораторных условиях, поэтому наука привыкла смотреть на окружающую реальность как на лабораторию. Поэтому с увеличением влияния науки на общественные процессы, соответственно, со снижением, уменьшением влияния науки как бы всё общество подгоняется научными умами, привыкшими к этой обстановке под лабораторные условия.
Латур в некоторой степени отрицал объективность научного знания. Он говорил, что научные понятия и теории — это такие же социальные конструкты, как и все остальные. Что ученые, скажем так, получают больше общественного влияния и, соответственно, больше политической власти, навязывают социуму свои стандарты, свои представления о жизни.
Латур исследовал также понятие критики. Ходя, с одной стороны, он сам выступал как критик науки, с другой стороны, в своих поздних работах он сетовал на то, что распространение постмодернистских представлений об отсутствии объективной истины, хотя он сам внес в это вклад, привели к тому, что конспирологические теории становятся так же приоритетны и так же распространены, как и теории научные, что довольно часто бывает с революционерами разрушителями. Хорошо выйти в молодости на публичную арену и сказать, что вся ваша наука так же субъективна, как и религия. Просто ученые теперь считают себя самыми главными, поэтому навязывают нам всем свой взгляд на жизнь.
Когда потом, через полторы итерации ты видишь, как любые конспирологии говорят, что «нет утверждений, нет объективных фактов, есть только мнения, а у меня вот такое мнение — извольте его тоже уважать», то как-то ты начинаешь чувствовать себя несколько менее уверенно.
Основное понятие, введенное Латуром — это так называемая акторно-сетевая теория. Что это такое? Я сейчас попробую объяснить, чтобы было понятно, хотя как всё французское и в особенности французско-философское — это тоже НРЗБ в общем, не так легко и объяснить.
Акторно-сетевая теория очень сильно упрощая и примитивизируя — прошу прощения у тех, кто занимался этим подробнее, но постараюсь объяснить — анализирует научное знание как взаимодействие акторов. А акторы для Латура и его единомышленников — это не только люди, но это и технологии, собственно, технические объекты, сами понятия, гипотезы — вот это всё акторы. Наиболее известное его высказывание состояло в том, что — возвращаясь к Пастеру, к одному из его эссе, — вот эти микробы, точнее бактерии, которых Пастер исследовал, они тоже акторы, потому что они с ним взаимодействуют. Вот бактерия так себя повела — и Пастер сделал один вывод, повела бы она себя по-другому, сделала бы она НРЗБ.
М.КУРНИКОВ: То есть и ковид — актор, и Твиттер — актор…
Е.ШУЛЬМАН: И ковид — актор и компьютер — актор, и Твиттер — актор. И люди, которые там внутри тоже акторы. Они объединены друг с другом в так называемые гетерогенные сети, то есть однородные сети, в которых все находятся на одном уровне. Еще раз скажу, что это всё может казаться каким-то, особенно в моем изложении, набором каких-то странных отвлеченных понятий, но это перестает быть отвлеченным, когда мы поймем, что, например, акторно-сетевая теория является теоретической основой для так называемого интернета вещей. Слышали про такую штуку?
То есть если мы начинаем смотреть на интернет, на связь в широком смысле не как на средство общения между людьми, то есть когда мы отходим от понятия об интернете как о телефоне — две трубки, два человека, они разговаривают между собой, — а когда начинаем понимать, что в нем участвуют и другие акторы кроме людей тоже, то есть, например, холодильник, сам компьютер, сервер, и они могут общаться между собой, но наше интернет-развитие выходит на новый уровень, появляется этот самый интернет вещей, который человека даже особенно не предполагает.
Вот так, наверное, можно, наверное, охарактеризовать философское направление ассоциирующее с именем Латура. Вот этого самого «Нового времени не было» можно прочесть. На самом деле это русский перевод. В оригинале оно скорее называется: «Мы никогда не были современными». Там он следует этот контент современности, его отрицает. Опять же это может казаться интеллектуальной эквилибристикой, но читаешь это с интересом. К этому можно свести наш с вами трибьют недавно скончавшемуся ученому.
Отец — Гельмут фон Мольтке
Е. Шульман Хватит ходить вокруг да около. Наш сегодняшний отец — это Гельмут фон Мольтке, знаменитый прусский германский военачальник, начальник немецкого генерального штаба. Собственно, создатель этого Генерального штаба как принципиально новой структуры в управлении войной. Его племянник, Мольтке-младший, занимал ту же должность в 1914 году, но несколько менее удачно.
Мольтке-старший — архитектор многочисленных немецких побед и, собственно, самой военной основы, военной базы для объединения Германии. Успешная война с Данией в 1864 году. Последующая еще более победоносная для Пруссии Франко-прусская война 1870-1871 год [война между империей Наполеона III и германскими государствами во главе с добивавшейся европейской гегемонии Пруссией]. Это этапы славного его пути. До этого, кстати говоря, война с Австрией, которая заложила основу для германского объединения.
Во избежание возможных ошибок мы не будем подробно разбирать его военную карьеру. Мы с вами посмотрим на его именно теоретическое наследие, поскольку в этом как-то так больше, лучше, скажем так, в этом разобраться.
Его основные труды — военные поучения и история Франко-германской войны 1870-1871 года — переведены на русский язык. Все может быть прочитано.
М. Курников
Удобно писать историю того, в чем ты сам непосредственно участвовал.
Е. Шульман В чем ты сам участвовал. И, главное, так удачно. Да, историю неудавшейся военной кампании гораздо меньше есть охотников писать.
С точки зрения концептуальной, чем ему обязана современная война? Я сказала, что он революционизировал понятие «генерального штаба». До этого генеральный штаб отвечал на запросы императора — короля тогда еще. При нем, собственно, Германия стала империей, и прусский король стал германским императором. Император обращался с запросом, и по запросу Генеральный штаб разрабатывал планы. Мольтке сделал его постоянно действующей аналитической структурой, который эти планы разрабатывала.
Как вы понимаете, такого рода штуки очень способствуют тому, что твоя страна начинает воевать. Если у тебя есть целая структура, авторитетная, обличенная властью, возглавляемая потомком древнего дворянского рода и населенная другими аристократами, которые все время рисуют тебе планы, как бы тебе поудачнее завоевать кого-нибудь, то в какой-то момент ты успешно накапаешь на мозги своему политическому руководству и воевать вы будете.
Мольтке очень верил в войну, как в цивилизующую, прогрессивную силу. Надо сказать, что тогда действительно европейские страны воевали между собой непрерывно. Вот сейчас легко себе представить Германию, воюющую с Данией? Ну, конечно, еще пару лет назад, не пару лет, хорошо, 10 лет назад мы сказали: «Это так же смешно, как представить Россию, воюющую с Украиной. Ха-ха-ха».
Поэтому смеяться не будем. Хорошо смеется тот, кто никогда не смеется. Поэтому просто скажем, что вот этот весь золотой век европейских монархий и европейских армий — это век непрерывных войн. Мольтке считал, что та страна, которая не воюет, она и не прогрессирует.
Кроме [идеи] вот этого постоянно действующего и проактивного, а не реактивного генерального штаба [реактивный — все зависит от внешних условий, реагирование на внешние факторы и запросы; проактивный — не зависящий от внешних факторов, действие по внутреннему решению, активное влияние на внешние факторы], он также является автором двух концепций, зловеще прозвучавших в течение XX века. Это «тотальная война» и «моментальная война».
Тотальная война — это, по выражению Мольтке, не война армий, но война наций. Как вы понимаете, идеологически, конечно, все это вырастает из идей крови и почвы, национального духа, в общем, действительно, национализма — частично этнического, но в большей степени имперского. Это как раз тогда еще был вполне имперский национализм, потому что германская нация только формировалась как некое единое политическое тело.
Так вот, тотальная война предполагает, что эта самая нация, это политическое тело, мобилизует все свои ресурсы, с одной стороны. С другой стороны, обрушивается на все возможные ресурсы противника. То есть не две армии сходятся в поле как некий Пересвет с Челубеем, и дальше кто победил, тот и диктует условия последующего мирного договора. А одна нация стремится раздавить дух другой нации, не уничтожить ее, вырезав до последнего человека…
М. Курников
Потом те, кто осмысливали это, именно так и…
Е. Шульман Его наследники пошли дальше него. Мольтке не имел в виду ничего такого. Как мы помним, как ни сокрушительно было поражение Франции в Франко-прусской войне, но они не убили всех французов, не согнали их все в концлагеря. Более того, они не основали оккупационную администрацию в Париже. Они навязали Франции действительно жестокие, кабальные условия — но все-таки мирного договора.
М. Курников А самое главное — Эльзас и Лотарингия.
Е. Шульман И отрезали кусок территории, который им в этот момент приглянулся.
Так вот, тотальная война предполагает, что, во-первых, все воюют, а во-вторых, все воюют со всеми. Поэтому элементами этой войны является, например, военная пропаганда, является поражение гражданской инфраструктуры, являются всякие такие такого рода шаги (прежде всего, террор и пропаганда) для того, чтобы — внимание! — подвергнуть такому давлению то общество, с которым ты воюешь, чтобы оно от своего правительство потребовало больше не воевать. В общем, как-то внушить ему мысль о том, что лучше бы сдаваться. Это тотальная война.
М. Курников
Например, разбить электростанции предлагал Мольтке?
Е. Шульман Например, если бы он увидел электростанцию, он бы непременно захотел бы ее взорвать. Кстати говоря, вот мы нарисовали какое-то такое чудище. А он, между прочим, после того, как закончил эту свою боевую карьеру, больше 20 лет (24 года) был депутатом Рейхстага. Это по времени чуть ли не дольше, чем его активное пребывание на военных постах.
Где? О, вижу. Привет, Гельмут. [машет рукой Рейхстагу, который виден из окна студии Bild в Берлине]
И там он тоже, между прочим, вел активную парламентскую деятельность, выступал по всяким военным вопросам. Так что не только он умел бомбить кого бы то ни было ковровым образом. Но, конечно, все эти ковровые бомбометания, тактика выжженной земли и прочая «красота», частично подсмотренная в практиках колониальных войн, пришла на европейскую территорию и там процвела, в особенности в течение последующего столетия невозможно как.
Моментальная война — еще одна концепция Мольтке, известная под термином «блицкриг», хотя он сам этого слова не употреблял.
М. Курников
Как раз на нее минутка. Раз уж она у вас моментальная.
Е. Шульман
Моментальная война предполагает, как вы понимаете, высокомобильные соединения, которые пробивают оборону противника и расширяют некое окно для более медленных, более тяжелых войск, которые заходят туда. Все это происходит при поддержке артиллерии. Знаменитые клещи, о которых даже самые мирные из нас уже наслушались (про этих клещей и котлов больше, чем хотелось бы) — это тоже изобретение Мольтке.
Моментальная война имеет цель на самом деле ту же самую — нанести такое ошеломляющее поражение, которое сломит дух противника. Ну, собственно, он с французами это все и произвел. Как вы помните, да, сдался в плен император Наполеон III [племянник Наполеона I Бонапарта, первый президент и последний монарх Франции], 100 000 войск там была окружено. Мы сейчас легко себе можем представить, что это такое, какое впечатление это производило в те времена.
М. Курников
О времена, о отцы! Хочется сказать.
Е. Шульман Ох, какие времена, такие и отцы. Ладно, у нас были и лауреаты Нобелевских премий, и выдающиеся гуманитарии. Кого-нибудь мирного в следующий раз, живы будем, то возьмем.
Отец — Альберт Хиршман
Референдум. Хорошо. Давайте попробуем все-таки рассказать о понятии, об отце, потому что у нас на самом деле и отец симпатичный, и понятие-то важное. Объединение их в одну рубрику, пожалуй, будет естественным, поскольку отец наш — автор той книги и той концепции, о которой я хочу рассказать.
Это экономист, родившийся в Германии, умерший в Соединенных Штатах, Альберт Хиршман. Прожил он 97 лет. Все, как мы любим: ученые умные, будьте как ученые. Родился он здесь, в Берлине, в 1915 году, в образованной еврейской семье. Уже сочетание этих факторов дает нам перспективу бурной биографии.
Биография его действительно была неспокойная. Он напрямую не пострадал от фашистского режима, но благодаря тому, что уехал добровольцем воевать на стороне республиканцев в Испанию (боевой был парень), а после этого он оказался во Франции и там принимал довольно значительное участие в местном французском Резистансе [фр. Résistance — антифашистское, освободительное Движение Сопротивления, действовавшее на оккупированной территории Франции в 1940-1944 годах]. Не так, как многие другие люди, которые лет через 10 после окончания войны обнаружили себя активным участником Резистанса. А действительно, его задача состояла в том, что он всякой образованной публики помогал бежать через Пиренеи, то есть он организовывал дорогу спасения.
В 1941 году уехал в Штаты, служил в армии американской (вот какие бывают экономисты), получил гражданство и дальше там уже работал в Федеральной резервной системе, и в Управлении стратегических служб. То есть, в общем, практически советовал американским властям, как им поступать, в том числе, с разоренной Европой, каким образом ее восстанавливать. Затем в США он работал в Йельском университете, в Колумбийском университете. В общем, один из таких очень уважаемых экономистов. Занимался он анализом экономического развития, вообще экономического поведения в строгом смысле (или, наоборот, в широком смысле).
Его известнейшая, пожалуй, работа и та, о которой мы хотели хотя бы кратко рассказать, — это его книга под названием ‘Exit, Voice, and Loyalty’ («Выход, голос и верность»). Что это такое? Хиршман исследовал, как мы сказали, экономическое поведение и, в частности, поведение потребителя на конкурентном рынке. И задался он следующим вопросом: что делает потребитель или что делает член некой общности, если качество товара, который он потребляет или качество услуг внутри той общности, в которой он находится, начинает снижаться? Вот что ему делать?
Покупали вы, покупали мыло, и перестало ваше мыло мылить. Жили вы в стране, в ус себе не дули, и вдруг дела начинают как-то вокруг вас неуловимо ухудшаться. Что же вам предпринять? У вас есть две основные стратегии, писал Хиршман, — это voice [голос] и exit [выход].
«Голос», то есть протест. Протест тут может быть разный, не обязательно сразу бутылки поджигать, а можно сказать, как-то заявить о том, что смотрите, мыло-то ваше не выполняет свою основную функцию. Дела в вашей конторе идут как-то плохо, давайте что-нибудь поменяем. Или уже, если вас там не слушают или если вы более бурного темперамента, то дальше можно уже переходить к более решительным, протестным действиям. Либо у вас есть стратегия exit. Вы можете уйти от вашего потребителя, вы можете уехать из своей страны, вы можете уйти из уйти с работы, на которой вам не нравится.
Хиршман считал, что эти две стратегии находятся как на качелях, на двух разных концах. То есть чем легче выход, тем меньше будет побудительных мотивов для протеста. (Кстати, это к вопросу о том, кому визу давать, кому не давать, имеет непосредственное отношение.) При этом для повышения качества товара, услуги и вообще улучшения атмосферы внутри той общности, где эта атмосфера стала ухудшаться, стратегия «голос», конечно, полезнее.
То есть если люди начинают от вас бежать, вы, конечно, догадываетесь, что что-то у вас пошло не так, но это не дает вам прямой информации о том, что не так. А если у вас потребители начинают жаловаться… Давайте возьмем не политический, простой пример, безобидный, без насилия, с употреблением товара. Если просто у вас перестают покупать, то вы начинаете ломать голову, что у вас слишком дорого, упаковка не та, вы написали неправильный пост в Инстаграме, люди вообще перестали мыться — [есть] какая-то причина. А если у вас потребители пишут жалобы, то вы по этим жалобам начинаете понимать, что ага, мыло наш плохо пахнет, давайте это поправим. То же самое касается и социальных политических общностей. Если люди выражают свое недовольство, то для самой этой общности это лучше.
При этом, писал Хиршман, есть третий фактор, который вот эту чистую дихотомию «не нравится — уходи либо возражай; но лучше возражай, потому что таким образом ты можешь устранить то, что тебе не нравится», эту простоту как-то размывает. Это фактор loyalty (верность). Это может быть верность бренду. До того он мне нравится, все равно буду покупать, привык, пусть не мылит, но зато эту этикетку я вижу всю свою жизнь.
Бабушка мылась, мама мылась, буду и я.
Да-да, как это: деды не мылись, и не нам начинать. Напоминает детство. Или на торжественном уровне: это моя страна, и никуда из нее я не поеду. При этом, как вы понимаете, loyalty может сочетаться с voice, это не взаимоисключающие вещи. То есть это не три дороги, понимаете. Это две дороги и один фактор, который влияет на обе.
Конечно же, наилучшей и наиболее общественно полезной тактикой является voice+loyalty. То есть вы остаетесь, где были, но при этом говорите, что вам чего-то не нравится, и надо бы тут чего-то поправить. Но если у нас речь идет не про мыло, а про государственно-национальное образование, то там бывает такое, например, хитрое сочетание: выпускать вас не выпускают, а протестовать не дают это тоталитарная схема. Никого не выпустим, недовольных убьем — [это] схема авторитарная.
Кстати, между прочим, Хиршман про это писал именно на примере латиноамериканских автократий, которые являются во многом предшественниками современных наиболее распространенных автократий, не будем показывать пальцем, что они поощряют эмиграцию. Выпустим всех, кого только можно, протесты будем подавлять, а протестующих выдавливать. Таким образом, ваша стратегия exit будет вам казаться наиболее выгодной.
Что из всего этого, в общем, следует? Из всего этого следует, что человеческое поведение не всегда рационально в строгом смысле, в том числе даже поведение потребителя. Такие иррациональные мотивы, как лояльность, действуют и на них тоже. Но в целом это неустойчивое равновесие или, наоборот, это противоречие между легкостью «покинуть что бы то ни было» и мотивом и стремлением «это что-нибудь поменять» тоже следует иметь в виду.
Книжка интересная. Ее вообще очень советуют почитать учащимся, как на социологических, так и на экономических факультетах. Переведена на русский язык. Мы как всегда всем рекомендуем книжки читать, пока есть такая возможность.
Отец — Ахилл Мбембе
Е. Шульман
Мы про нашего «отца» практически все рассказали. Осталось называть его возраст и имя. Зовут его Ахилл Мбембе, родился он в Камеруне. Он 1957 года рождения, ему 60 с чем-то лет [65], он вполне живой человек, молодой еще для ученого. В мире ученых все живут долго.
Наиболее прославившая его работа, такое эссе под названием «Постколония». Он пишет по-французски, как многие люди в Африке. Многие африканские страны как бывшие французские колонии унаследовали и французский язык, французскую образовательную традицию.
Сразу скажу, что Мбембе не без скандальности человек. В частности, его выступление в Германии было отменено Министерством иностранных дел, потому что решили, что он антисемит. Он когда эти смертные зоны описывал, те места, где люди не имеют права жить, он среди прочего говорил о Палестине и о секторе Газа, что бывает, мол, и такое.
М. Курников
Что там смерть нормализована…
Е. Шульман
Да, там смерть и бесправие и как бы неполноценность тех людей, которые там находятся, действительно, нормализована. И рядом живет страна демократичная, толерантная, в которой, понимаете ли, гей-парады по чем зря по улицам ходят, а рядом есть вот такое.
Тут надо сказать, антисемитизм антисемитизмом, — этого добра хватает и в Африке, и во Франции, и в колонии, и постколонии. Но эта ситуация, когда у вас, как в известном фантастическом рассказе Урсулы Ле Гуин, есть чулан, в котором ребеночек лежит паршивенький, и как бы вы знаете, что ваша счастливая жизнь как-то связана с тем, что в чулане у вас кто-то живет плохо. Это нехорошо. Зло неконтейнируемо. Оно в чулане сидит, сидит, оно потом вылезет.
Вот эта его работа о постколонии. Есть у него работа со скандальным названием «Критика черного разума». Да-да, естественно, что это после «Критики чистого разума» Канта… Так что это вполне серьезный вполне философ. Он автор этой теории некрополитики, которая мне показалась очень интересной. Я ее нашла, когда мы занимались еще в РАНХиГС вопросами чрезвычайного в связи с администрированием ковида, администрированием пандемии в широком смысле. И тогда я подумала, что людям из этих периферийных мест, вроде нас с камерунцами, есть, что сказать мировой правовой и политической философии относительно того, какие штуки бывают в этих серых зонах и что там происходит.