«Совещательная комната» с Анатолием Белым
Очевидно, что сейчас Россия находится в параллели тридцатых годов прошлого века. Это не семидесятые, это не махровый застой, нет – это время репрессий и воинствующего, агрессивного варварства…
Подписаться на НО.Медиа из России
З.СВЕТОВА: Всем привет, это очередной эпизод подкаста «Совещательная комната». И здесь мы, его ведущие: я, журналист Зоя Светова…
В.ЧЕЛИЩЕВА: И я, журналист Вера Челищева.
З.СВЕТОВА: И сегодня наш гость – артист Анатолий Белый. Это один из самых известных российских артистов, который полтора года назад уехал из страны. И теперь Анатолий Белый живёт в Израиле. И мы хотим поговорить с Анатолием о том, как складывается новая жизнь там и как это вообще артисту начать новую жизнь с нуля. И мне ещё очень интересно, потому что я сейчас живу в Москве и уже давно не была в Израиле, узнать, что там происходит, со стороны – вот я, например, вижу потрясающий патриотизм, который ну не возник, а который существует и у коренных израильтян, и у репатриантов. И, Толя, мой первый вопрос к вам. Мы говорили с вами летом 2022 года, так получилось, буквально накануне вашего отъезда. И вы тогда сказали, что не знаете, как будет складываться ваша жизнь, и вы готовы к тому, что будете работать даже таксистом или уедете в Украину и будете жить там. И вот прошло полтора года, да, и скажите, как вы сейчас себя ощущаете в Израиле как артист? Я знаю, что сейчас идёт с успехом ваш спектакль «Я здесь», не только в Израиле, и в других странах. К сожалению, я его ещё не видела, но надеюсь увидеть. Как вы себя ощущаете? И про спектакль тоже расскажите.
А.БЕЛЫЙ: Да, здравствуйте. Здравствуйте, Зоя, здравствуйте, Вера. Я начну с того, что да, в прошлом году, когда мы разговаривали, я был готов работать кем угодно, я не лукавил, но по поводу мыслей в Украину поехать у меня, конечно, тогда ещё не было, потому что тогда во время […] и всё это, я просто немножко поправлю – чтобы не было ложного представления, что я готов там был ехать на боевые действия и так далее, и так далее. Нет, мы перебрались в Израиль, действительно, в июле прошлого года. Уехали из России, и действительно, я не лукавил ни секунды, когда говорил, что мне всё равно, кем я буду работать, лишь бы не жить в этой стране, во что превратилась Россия, в страну-агрессора, это страна какого-то безумного тоталитаризма и невозможности дышать. И я остаюсь, в общем, в твёрдом убеждении, что я правильно сделал, во-первых, во-вторых, что касается моей жизни здесь – то за этот год произошло то, произошли такие события, подтверждающие, в общем, то, что… Я остался работать в профессии, то есть, это самый неожиданный для меня был поворот. Правда, я ехал в неизвестность, но я, конечно, понимал, что здесь очень много русскоязычного населения в Израиле, очень много русскоязычных людей, и из Украины, из Белоруссии и России, и какую-то аудиторию надеялся здесь найти, но совершенно не понимал, как там, на русском или не на русском, потому что театр, единственный театр, который работает на русском языке в Израиле, уже долгое время не выпускал ничего на русском, это было переведено на иврит, и это стал уже ивритский театр. Поэтому да, были какие-то большие сомнения перед неизвестностью. Но как только я приехал, действительно поступило предложение от театра Гешер, Елена Крендлина, бессменный директор этого театра, после ухода Евгения Арье осталась руководителем этого театра, и поняла и очень почувствовала обстановку этого времени, поняла, что действительно хлынула ещё одна волна эмиграции в Израиль в том числе, и потребность в русскоязычном контенте есть и по сей день. И мы выпустили в прошлом году спектакль совместно с режиссёром Римасом Туминусом, он поставил по пьесе Жана Ануя «Орфей и Эвридика» спектакль «Не смотри назад», с таким очень символичным названием, не смотри назад, не оглядывайся назад, вот, что мы, собственно, и делаем – не оглядываемся назад. И спектакль «Я здесь», это мой моноспектакль, это уже сделал я совместно с продюсерской компанией, Арт.ат она называется, и как только я понимал, что я буду репатриироваться, я навёл мосты, я знал её генерального директора давно, мы хотели туда привезти «Кинопоэзию», но начался ковид, и, собственно, я обратился к ней с вопросом, что я репатриируюсь, перееду жить в Израиль, может ли она мне чем-то помочь. Она сказала: «Давай, предлагай, что нужно». И вот возникла идея этого спектакля, я думал делать какую-то программу по стихам военного времени русскоязычных авторов, которые были написаны в огромном количестве, совершенно потрясающие тексты, разными-разными поэтами в разных уголках мира, хлынуло, так сказать, в пространство интернета, в фейсбук эти строчки, люди выкрикивали из себя эту боль. И я тоже хотел сделать то же самое, то, что кричит внутри, выкричать это миру, людям как бы и так далее. И появился молодой режиссёр Егор Трухин, выпускник Женовача, ГИТИС, который тоже уехал в марте прямо двадцать второго года из России, сразу же, и в Израиль репатриировался. Он здесь уже жил, мы с ним тут познакомились, я в нём увидел открытый такой нерв, какой-то правильный, и предложил ему это сделать. А он мне предложил идею, в свою очередь, моноспектакля: «Толя, ну какие стихи, тут нужно что-то более мощное. То есть, они сами по себе мощные, но тут нужна оболочка правильная этому всему». И вот мы придумали такого персонажа, я там не я, это не Толя читает стишки, это такой хомо лост, человек потерянный, абсолютно такой символ сегодняшнего времени, потому что за эти год-полтора, уже почти два, мы все что-то потеряли, кто-то больше, кто-то меньше, это время потерь, и в общем он такой потеряшка, он идёт в процессе этого моноспектакля, в процессе такого монолога, он практически беспрерывно говорит как я сейчас, он пытается выговориться, быстрее, чтобы его не заткнули, потому что ему нужно выговориться – и в процессе спектакля мы узнаём, кто он.
Я зашёл в территорию, совершенно неизведанную для себя в театре, потому что никогда меня не использовали в таких ролях, я, в основном, в героических ролях пребывал, а здесь это совершенная такая клоунада, трагическая клоунада, начинается спектакль с интерактива, я хожу там по головам зрителей с двумя рюкзаками, один спереди, другой сзади, и эти рюкзаки падают на головы, я там извиняюсь, идёт такая интеракция совершенно безумная, потом потихоньку степ-бай-степ он вылезает на сцену, и мы начинаем понимать по обрывкам фраз, что с ним произошло, и эти стихи. Этого персонажа придумал Егор. Он мне предложил, я говорю: «Слушай, здорово, интересно». Я не ходил никогда в эту сторону, и для меня как для актёра очень интересно быть таким трагическим клоуном, никогда этого не было. И собственно, вот, мы репетировали, записывали друг друга, сочиняли этот текст, этот монолог мы сочиняли и вплетали туда стихи, и получилось такое полотно сегодняшнего дня через призму маленького человека, которого выбросило взрывной волной, и который потерял всё, и который теперь ищет как бы опору для жизни, и это очень созвучно сегодняшнему дню. Какую-то опору, внутренний свет. Это такие пафосные слова, но это чтобы не сойти с ума, не впасть в депрессию, уныние, все эти дела, нужно откуда-то найти силы для сегодняшней жизни, для надежды, для света, для чуда. Сейчас у нас Ханука, и все эти категории присущи этому празднику, и всё это сплелось в единый смысловой клубок. Да, с этим спектаклем мы проехали, он оказался созвучен, востребован, мы проехали по очень многим странам, сыграли за год более 50 спектаклей, побывали в огромных гастролях в Америке, мы были в 11 городах, Германия, Грузия, Финляндия, Армения, страны Балтии, Кипр, ну Белград – поездили мы с ним, слава богу. Отозвался он и у израильского зрителя. В Израиле это цифра просто, меня тут сравнивают, мы сыграли больше 20 спектаклей в Израиле. Мне говорят, ты почти как Галкин. Галкин сыграл 25, а ты 22. Я говорю, нет, мы не соревнуемся. Да, я как-то благодарен очень израильскому зрителю, и за то, что он принял так меня и спектакль.
В.ЧЕЛИЩЕВА: Анатолий, а у меня такой вопрос: вы сейчас чувствуете себя по-прежнему российским артистом, несмотря на отъезд, или всё-таки уже нет? Вы наверняка наблюдали за тем, что происходит с вашими коллегами, актёрами, которые остались в стране, с российским театром в принципе, после 24 февраля, как увольняют режиссёров независимых, которые подписывали письмо против начала СВО, как некоторые артисты с этим смиряются, некоторые режиссёры вешают букву z на фасад своего театра – а кто-то всё-таки пытается как-то этому противостоять, ну в меру возможностей. Мы помним, как во времена дела Серебренникова и «Седьмой студии» вы, выходя на сцену, на поклон уже, напоминали публике, что происходит, что сидит Серебренников под домашним арестом и что будет приговор. Другие артисты тоже так делали. Сейчас, после начала спецоперации, всё как-то иначе, никто не может позволить себе выйти на поклон и сказать, что он против. Кто-то подписывает, да, сейчас письма в защиту Жени Беркович с просьбой отпустить её или на похороны бабушки или просто стать её доверителем – но это не работает, она до сих пор находится в СИЗО. Вообще что произошло с российским театром, как бы вы назвали вот это явление после 24 февраля с вашими коллегами? Они пытаются таким образом выжить?
А.БЕЛЫЙ: Давайте начнём от печки, чувствую ли себя российским актёром – нет. Потому что, чтоб чувствовать себя российским актёром, нужно выходить на сцену или сниматься в кино в России. Я таковым себя уже не чувствую совершенно, уже год как. Ну тут идентификация такая плавающая, потому что израильским актёром я себя тоже в полной мере почувствовать не могу, потому что играют только на русском языке в театре. Ну для меня это закономерно, я уже не российский артист совершенно. По поводу того, что происходит сейчас в театре в России, как в отражении общества – понимаете, какая штука, во-первых, это всё закономерно. Всё, что там происходит, все те факты, что вы называли: и соглашательство, и молчание, и подписание договоров с Бастрыкиным, и всё-всё-всё, что происходит, это звенья одной цепи, по-другому и не могло быть, ну для меня это, по крайней мере, очевидно было, с прошлого года. […] – это было таким рубиконом, после которого у меня спали последние розовые очки, которые были, по поводу надежды по поводу будущего России. Я в этом отношусь к категории людей, которые, к сожалению, не верят в то, что в России может быть что-то хорошее в ближайшие там 50 лет, уж на моём веку точно. И в связи с тем, что у меня произошло глобальное разочарование и неверие в будущее этой страны, я просто оглянулся назад и увидел, что никогда не приживалась западная модель демократии, страна смотрела в сторону востока, и сейчас это отчётливо определилось. Россия – страна Востока, а не Запада, а значит, это авторитарная, тоталитарная система и всё, что с этим связано. Ну и как бы здесь и не может быть по-другому, и будут люди соглашаться, будут делать то, что им говорят. И я себя вычеркнул из этого контекста навсегда, не побоюсь этого слова, потому что я не хочу быть в этой системе координат, я не в ней уже и не буду в ней. А всё то, что происходит там – понимаете, какая штука. Я опять скажу то, что думаю я. Я не верю в то, что все попытки, предпринимаемые сейчас, к чему-то приведут. Это очевидно, что сейчас Россия находится в параллели тридцатых годов прошлого века. Это не семидесятые, это не махровый застой, нет – это время репрессий и воинствующего, агрессивного варварства какого-то. Поэтому я преклоняюсь перед всеми теми людьми, которые продолжают пытаться ещё что-то делать, я совершенно раздавлен тем, что происходит с Женей Беркович, стихи которой звучат в спектакле «Я здесь» в большом количестве, эти знаменитые стихи. И то, что произошло с ней, это плита, понимаете. Бетонная, которая давит сверху. Это ситуация патовая, она не будет раскручиваться в обратную сторону, к сожалению, и остаётся только уповать на то, чтобы срок был маленький и так далее. И повторюсь, все люди, которые остались в России, которые остались при своём мнении по поводу войны, по поводу того, что происходит в России, остались нормальными адекватными людьми с совестью какой-то – это герои больше, чем я, потому что у меня больше было времени, чтобы уехать. А если нет этого, нет этой возможности, есть огромные якоря, которые держат людей – для меня это большие герои, чем я. Но, повторюсь, все эти усилия, наверное, я так скажу, эти усилия должны быть. Все эти усилия по поводу Беркович, подписание писем – наверное, это нужно делать, обязательно. Но я убеждён, что это ни к чему не приведёт.
З.СВЕТОВА: Да, это, конечно, грустные размышления. Мне хотелось бы, чтобы вы были неправы, потому что у меня совсем другое мнение, я такой человек-идеалист, оптимист, наверное, может быть, слишком наивный. Но мой вопрос теперь другой. Мы, например, живя в России, не можем называть то, что происходит в России, в Украине, мы не можем называть это, мы называем это специальной военной операцией, но, слава богу, мы можем называть то, что происходит в Израиле, войной. И мой вопрос касается того, что, когда началась война там, 7 октября, я была в Израиле у своих детей. И ну смотрела, потом какую-то ещё неделю там жила, и я смотрела, как новые репатрианты, какой у них потрясающий патриотизм проявился. Для меня это было не то что удивление, не то что я не могла этого ожидать, но просто это очень заметно и это, конечно, потрясает. У вас тоже появился, как я понимаю, этот патриотизм, и в чём он выражается вообще у новых репатриантов?
А.БЕЛЫЙ: Вы знаете, это удивительная вещь, это такой очень для меня очень спорный, сложный вопрос, вот этот вот слово «патриотизм», которое в русском языке в последнее время имеет негативную какую-то коннотацию в последнее время, для меня это вообще сложный вопрос. Был ли я патриотом России? Да чёрт его знает. Вы знаете, я действительно за это время, начиная с 7 октября, я про патриотизм как бы тоже думаю. И для меня вот патриотизм, это слово, имеет очень конкретные простые примеры, очень простые конкретные осязаемые вещи. Это какое-то абстрактное слово «любовь к родине» обрело с 7 октября, начиная с 7 октября, очень осязаемые, простые и мощные черты. В этот же день 7 числа в городе Нетания, где я живу, и во всех городах Израиля, благо здесь из-за того, что все служат в армии, и женщины, и мужчины, вот эта организация всего максимально быстро происходит. Они знают уже, что делать, каждый отвечает. И были развёрнуты пункты сбора помощи солдатам, шесть точек в Нетании появилось в один день просто. Люди несли туда то, что нужно в первую очередь, потому что призвалось огромное количество резервистов, 300 с чем-то тысяч человек, конечно, армия с этим не справлялась, и люди несли туда продукты, сигареты, тёплые носки, женщины готовили еду и несли в лотках горячую картошку, хлеб и всё такое. Да, я увидел это, когда мы тоже с сыном поехали, потому что да, меня просто выбросило из дома, я понимал, что нужно что-то делать. Мы поехали тоже, как-то в меру своих поволонтёрили, пособирали, и пару раз я там отвозил на базы конкретно ребятам то, что им было нужно, посылки собранные – и вот в этих вот простых вещах, я думаю, и есть патриотизм. Это люди, любовь действительно к тому месту на земле, где ты живёшь. У меня, скажу честно, пока нету такого мощного корневого отношения к Израилю, как у тех людей, которые здесь живут, родились, израильтяне, это всё равно чуть другой менталитет, я его открываю для себя. Я вписываюсь, потому что он мне не претит, я не вижу никаких зазоров. Да, единственное, они очень шумные, это, наверное, единственный минус израильтян, которые, когда начинают о чём-то говорить эмоционально, просто децибелы эти поражают. Но просто открытость, готовность помочь, теплота душевная, доверчивость – это потрясающие качества, которыми я проникаюсь, потому что я юля них был закрытой системой, то есть, на примере своего агента, у меня здесь в прошлом году появился агент киношный, с которой я здесь сотрудничаю. И она так как-то, я чувствую, что она общается с другими по одному, а со мной по-другому. Я говорю: «Таль, всё правильно? – Да, я могу своему коллеге сказать «мамуш» (милашка, дружище, дружок). Я не могу такого сказать другому, тебе, потому что ты какой-то не такой как я, открытый. – А я не могу тебе по прошествии недели знакомства сказать «мамуш», я не могу тоже, Таль, мы с тобой ещё не так знакомы». Я постепенно прихожу к этой степени открытости. Они как-то с первой минуты «привет, сладкий». Что такое этот патриотизм? Я могу сказать, за эти полтора года я открыл для себя Израиль совершенно по-новому и прикипаю к этой земле, и мне нравятся люди, которые здесь живут, да, везде много проблем, везде люди – это люди со своими там какими-то пороками, да, минусами – в израильском характере тоже их много. Не знаю, это такая штука иррациональная, я прикипаю к этой земле, к этому народу, к этим людям. И вы знаете, есть позыв, самое главное, есть позыв изнутри делать что-то. Хотя он в России тоже был, чёрт его знает. Для меня это сложный вопрос, но я одно могу сказать точно – что я открылся Израилю и он открылся мне.
З.СВЕТОВА: Анатолий, у меня как раз вопрос вдогонку. Вы упомянули страшную трагедию 7 октября, и много сейчас людей ушли воевать, я просто следила за российской, так сказать, пропагандой, которая указывала Макаревичу в его 70 лет, Галкину и всем, кто уехал в Израиль – а вот вы не ушли на фронт. И люди вообще не понимают, о чём они говорят. Вы не можете объяснить слушателям, что вот вы уехали и не можете при своём возможном желании идти и воевать на границе или в самой газе – объяснить, почему это невозможно по закону?
А.БЕЛЫЙ: Вы, собственно, на это уже ответили. Да, по закону. Знаете, эти сентенции по закону, я периодически встречаю их в своём инстаграме, я его специально не закрыл, ничего – ни комментарии, ни аккаунт сам. Там просто льётся по полной программе, я это вижу. Я как сторонний наблюдатель стараюсь абстрагироваться от этого, отстраниться, смотреть на эту ленту безумных комментариев, которые сыплются с разных сторон. Ну это вот какая-то, знаете, для меня это какая-то глупость человеческая, во-вторых, лжепатриотизм. Когда вам говорят: «А чё ты, давай, иди с ружьём – правда, люди, которые это спрашивают, сейчас не с ружьём находятся на передовой. Что касается Израиля – то да, я как новый репатриант, не проживший 5 лет в стране, я как человек, которому сейчас 51 год, и не призывного уже возраста в Израиле – не могу вот прямо сейчас сразу. Для того, чтобы туда попасть, я в принципе не попадаю туда по возрасту призыва. Если бы я очень захотел туда добровольцем пойти, это несколько месяцев подготовки, как это называется – в российской и советской армии это называлось курс молодого бойца. Ну, как бы, что-то подобное здесь. Если бы я был призывного возраста- я бы должен был 5 или 6 месяцев проходить этот курс для того, чтобы уметь обращаться с оружием, знать особенности израильской армии, уметь что-то делать. Там разные подразделения, нужно учиться работать с техникой, и израильская армия оснащена очень мощным оружием, очень современным, с этим тоже надо научиться работать. Ну и тактика и так далее – это современная дисциплина, которая не просто так. Тут нет такого. Должен сказать, тут ценность человеческой жизни – тоже ещё один пунктик либерализма совершенно невероятно, здесь действительно каждая человеческая жизнь на счету, на большом счету, она ценна и важна, она во главе угла. И, посылая на фронт ребят, ни один командир не может и руководительство не скажет: «Добровольцы, идите». 2-3 дня обучения и ушёл, чтобы не работал никогда. Они ценят каждую жизнь, ценят каждого солдата, и не имеют права, и не делают этого, посылать на фронт необученных людей. Сейчас в Газе работают только спецподразделения, только спецназ. Нет ни одного резервиста, который был в других подразделениях армии. Только спецназ. Три самых мощных подразделения спецназа. Вот вам ответ, каждый должен быть на своём месте и помогать чем может. Я помогаю тут в тылу.
З.СВЕТОВА: Толя, вы знаете, наш подкаст выйдет, наверное, за 10 дней где-то до Нового года, это время, во всяком случае, в России, когда все начинают подводить итоги, все начинают готовиться к новому году, строить какие-то планы. Понимаю, что сейчас никто не строит планы больше, чем на неделю или несколько дней, но всё-таки сколько вы зарабатываете, ну или где вечное лето или вечная весна, как справлять Новый год, но хотелось бы, чтобы вы, вы в принципе вообще уже подвели итоги, но не прошлого года, вообще полутора лет. Хотелось бы знать, чего вы ждёте в будущем году, что бы вы пожелали нам всем, слушателям «Новой газеты». Может быть, вам хотелось бы что-то сказать?
А.БЕЛЫЙ: Конечно, Зоя, я скажу, потому что при всём том, что я наговорил до этого, может сложиться впечатление, что я вычёркиваю Россию, отрекаюсь, открещиваюсь от неё. Ну конечно же, нет, потому что Россия – это ну большая половина моей жизни, и, конечно, она никуда из моего сердца не денется. Та моя Москва, моя Россия, мои люди. И что касается Нового года, то да, здесь в это время начинаешь скучать по снегу, особенно. Буквально вчера мы говорили об этом, где же эти сугробы, в которых можно валяться, здесь сегодня +18, у нас вон солнце. Да, мы справляем Новый год, здесь в стране, конечно, нет этого праздника, сейчас идёт Ханука – очень большой праздник. Все эти темы – они где-то сочетаются, все эти дорожки к богу из этих дурацких с разных сторон, они идут в одну и ту же точку к богу, все те категории Хануки. Они очень сочетаются с рождественскими, очень созвучны. Чудо, надежда, свет любовь. И мы в новом году желаем всегда этого. Вот все дорожки ведут в одно место, и что я хочу пожелать? Конечно же, мира. Сейчас это такая фактически утопическая мечта, к сожалению моему огромному, я вижу, как развивается […] на Украине. Вижу, как развиваются дела на Украине, как у нас тоже всё очень не просто и не понятно, что будет дальше, с Сектором Газа в том числе, в первую очередь – но я бы очень хотел пожелать вам мира, а главное – мира в душе. Начинать надо с себя, с чего-то маленького, в своей душе прийти к какому-то миру. Сохранить, откопать свет, сохранить эту надежду. Здесь особенно, очень верим в чудо, здесь оно не просто, оно здесь очень осязаемо. Чудо, чтобы оно произошло со всеми нами, чтобы мы развернулись в сторону света, чтобы закончились войны в следующем году, и люди как-то повернули бы, и земля как-то бы повернулись в сторону мира, света, созидания чего-то и жизни просто, жизни – потому что мы сейчас на волоске от глобальной катастрофы. Я верю, что она не случится, и от чтобы в будущем году жизнь, земля так повернулась в сторону жизни. Лехаим, как говорится.
В.ЧЕЛИЩЕВА: Мы вынуждены уже заканчивать. Мы говорили а Анатолием Белым, знаменитым российским актёром, теперь уже израильским и, мне кажется, актёром мира. Мы говорили о драмах российского театра после 24 февраля, о том, что происходит сегодня и в самом Израиле, как это отзывается в сердцах тех россиян, которые туда перебрались совсем недавно, вообще о том, как нам всем можно существовать. Слушайте наш подкаст на Youtube, пишите комментарии, чтобы наш подкаст обнаружило как можно больше людей. Всем пока и большое спасибо.