«Самый настоящий детектив»: Эпизод 1. Нападение на автобус в Чечне

Катя спросила у одного из избивающих, почему он на неё нападает. На неё лично — почему. «Он задумался на минуту и ответил, что я защищаю террористов. На что я спросила, кого именно из террористов я защитила. И после этого ему никаких ответов в голову не пришло  Он продолжил избивать меня палкой»…

Поддержите подкаст «Эха»

Сегодня мы расскажем о не самом обычном случае: правозащитники и журналисты, приехавшие в Чечню послушать про преступления от пострадавших, внезапно сами оказались в центре тру-крайм истории.

«Я еду, еду,  Я уже практически вижу, что я до этого поста Кавказа доезжаю, а машины нету, на которые напали.  Я увидел зарево на горизонте. И у меня сразу догадка, что это автобус.  Понятно, что такое на трассе может пожар быть только от горящей машины.  Я когда-то подъехал к автобусу.  Я помню, у меня руки онемели, ноги онемели, — вспоминает Тимур Рахматуллин. — Потому что я почему-то думал, что люди там внутри». 

В 2016 году он руководит оренбургским региональным отделением «Комитета против пыток». Это девятое марта, он мчится по федеральной трассе «Кавказ» со стороны Грозного. Всего два дня назад Тимур вместе с другими правозащитниками встречал журналистов на пресс-тур. К вечеру третьего дня казалось, что основная часть работы закончена, и журналисты собирались вечером посмотреть футбол по телеку: — играли «Челси» и ПСЖ. Но главная часть пресс-тура только начиналась.

***

Для Максима Курникова это была не первая поездка в Чечню. В 2014-м году он уже работал здесь в составе группы правозащитников целый месяц. Сейчас Максим — руководитель «Эха», тогда — шеф-редактор «Эха Москвы» в Оренбурге. 

«Меня туда [в 2014 году] пригласил Игорь Каляпин, тогда он был руководителем комитета против пыток. И это было довольно необычное приглашение, потому что это было как бы наказание мне, — вспоминает Курников. —  Я тогда проповедовал такой тип интервью, что если ко мне приходит единоросс, то я с ним крайний навальнист, а если ко мне приходит кто-то, наоборот, из более правозащитного или либерального [лагеря], я занимал позицию типа государственника. И он настолько, видимо, не ожидал такого подхода и такого интервью, что буквально, например, в эфире сказал: если еще раз меня кто-то назовет иностранным агентом, тому я дам в морду».

Как рассказывает Максим Курников, именно после того интервью Каляпин предложил ему съездить в Чечню — в 2014 году журналист уже попал в сводную мобильную группу. «И комитет против пыток, и сводная мобильная группа были мне в этом смысле не чужие, поэтому когда они позвали меня второй раз в 2016 году, я совершенно сразу же согласился, как только получил такое приглашение», — добавляет он.

2016 год. 9 марта, вечер, время — примерно 19:40. Максим сидит в кафе в Грозном, столице Чечни. Всего два дня назад он вместе с группой других журналистов прилетел сюда на пресс-тур по приглашению группы правозащитников. К вечеру третьего дня казалось, что основная часть работы закончена, и они собирались вместе посмотреть футбол по телеку: — играли «Челси» и ПСЖ. Но главная часть пресс-тура только начиналась.

Сводная мобильная группа

Сводная мобильная группа — это правозащитники из разных организаций, которые по очереди работают на Северном Кавказе. Весной 2016 года это были в основном юристы из Комитета по противодействию пыткам. Дальше мы будем называть его просто Комитетом. В начале марта Комитет пригласил журналистов разных изданий в пресс-тур на несколько дней, чтобы показать свою работу и вместе пообщаться с пострадавшими от нарушений прав человека в Чечне.

7 марта компания собралась в Грозном, поселилась в отеле «Грозный-Сити». От Комитета были Тимур Рахматулин, Иван Жильцов и Екатерина Ванслова, из приглашенных журналистов — фотограф Михаил Солунин, иностранные журналисты Мария Перссон-Лёфгрен из «Шведского радио» и Ойстейн Виндстад из Ny Tid, а из российских изданий — Александрина Елагина от The New Times, Петр Рузавин с «Дождя», Егор Сковорода из «Медиазоны», бывший сотрудник «Коммерсанта» Антон Прусаков и Максим Курников от оренбургского «Эха Москвы».

«В общем, довольно такая пестрая группа, — говорит Курников. — И мы, большинство из нас, друг друга не очень хорошо знали. Но познакомились там и начали ездить на автобусе, который периодически возил нас из Грозного, где мы жили в гостинице, в Ингушетию. Почему мы ездили в Ингушетию? Потому что это уже был 2016 год, когда в Чечне незаконные репрессии и незаконное насилие достигли уже такого уровня, что в самой Чечне встречаться с жертвами пыток было небезопасно — да, в общем, практически невозможно».

Во время пресс-тура группа в основном встречалась с заявителями. Это люди, которые обратились в Комитет с заявлением о пытках или другом нарушении прав человека. Чечня всегда была регионом с самым большим числом заявителей. Чтобы не подвергать пострадавших новой опасности, правозащитники встречались с ними на территории соседней Ингушетии. Именно туда и направился автобус с членами группы и приглашенными журналистами 7 марта.

Но в какой-то момент стало понятно, что за ними следят.

«Когда мы ехали, я обратил внимание, что мы остановились, и нас очень медленно обогнала машина, в которой я увидел человека с рацией. Он говорил, где мы. Он явно говорил о нас. Он смотрел на нас и в эту рацию что-то говорил», — вспоминает Максим Курников.

Следили за автобусом с журналистами как минимум две разные машины. Часто рядом с автобусом возникала серебристая «Лада Приора», именно в ней Максим заметил человека с рацией. А во второй день за группой некоторое время следовал черный «Мерседес» с номером 666.

«Я еще когда в 2014 году был в Чечне, понимал, что они следят таким образом, чтобы не очень скрываться. Это тоже часть такого психологического давления. То есть ты сидишь в кафе, и они прямо тебя фотографируют, не скрываясь особенно. Ну, вот мы  столкнулись примерно с этим. И в какой-то момент мы как-то даже расслабились: ну следят и следят…  Может быть, нам так даже спокойней, что за нами следят», — рассказывает Максим. 

Утром 9 марта группа была в Ингушетии, когда у них начали отменяться встречи с пострадавшими. Кто-то звонил и сообщал об изменении планов, кто-то просто не открывал.

«Например, один из тех людей, который должен был с нами встретиться и дать нам интервью, сказал, мол, вы знаете, у меня дома срочно начался ремонт, я приехать не смогу. И, в общем, так прямо несколько человек подряд. Мы поняли, что, судя по всему, им начали угрожать  — и поэтому встретиться у нас не получится, — говорит Максим Курников. — Все начали придумывать, как вот этот свободный день провести. И я договорился об интервью в Грозном».

Многие в то же время оказались заражены другой идеей: поехать в Беслан, в школу №1, где произошел один из самых страшных терактов в истории России. Максим не поехал. «Я был там в 2014 году — и клянусь вам, это одно из самых страшных мест на Земле. Я сам себе сказал, что я не поеду туда  Я был в жуткой депрессии после того, как туда съездил», — вспоминает он.

***

Но туда поехали другие — например, журналист «Медиазоны» Егор Сковорода. Он вспоминает, что по прибытии в Беслан они с коллегами особенно не общались. «Там все эти стены с следами от осколков, пули, игрушки детские. Мы довольно молча, мне кажется, разбрелись, потому что в таких местах каждый обращает внимание на своё, каждый уходит в какие-то свои переживания того, что там произошло» — рассказывает Егор. И уйдя за школу, он сделал находку, которая вскоре ему поможет.

«Я забрел куда-то за школу, уже я не помню просто в каких своих размышлениях, и там набрал в карман несколько каштанов. Я вообще часто иногда подбираю каштаны, мне их нравится в руках вертеть, и какое-то одно время у меня была не то чтобы традиция, но я любил привозить каштаны из разных мест, из разных поездок… Ну и вот я положил на автомате пару каштанов из бесланской школы. Такой маленький артефакт и напоминание самому себе об этом месте», — говорит Егор Сковорода. 

Не поехали в Беслан трое участников группы. Кроме Максима, которому не хотелось снова переживать увиденное два года назад на месте теракта, по делам в Грозный направились Тимур Рахматуллин из Комитета и Петр Рузавин с «Дождя». Тимур их подвозил на своей машине

«И когда мы ехали на машине, мы увидели некоторое скопление машин на границе Чечни и Ингушетии. Но мы не придали этому особенного значения», — отмечает Максим Курников.

Скопление машин запомнилось тем, что состояло в основном из черных Тойот Камри. Мимо них Тимур, Максим и Петр проехали около 17:00. Примерно в это же время Егор Сковорода, гуляя возле бесланской школы, положил в карман пару каштанов и направился обратно к автобусу. Вскоре основная часть группы выехала на ту же федеральную трассу Кавказ и направилась в сторону Грозного.

«У всех было такое немножко задумчивое настроение. После этой школы не очень хотелось как-то живо разговаривать… или болтать, первое время, по крайней мере», — говорит Егор.

Около 18:00 они остановились в кафе, чтобы купить осетинские пироги. Егор припоминает, что они очень долго ждали пироги — и решили не есть их сразу, а взять с собой и поесть уже в отеле «Грозный-Сити». Часть группы даже придумала занятие на вечер. «Взяли какой-то лимонад, пиво, наверное, взяли, потому что кто-то собирался вечером смотреть футбол… в упор не помню, кто там собирался играть», — рассказывает Егор Сковорода.

Играли тогда «Челси» и ПСЖ. Парижский клуб выиграет со счетом 2:1, но это запомнят не все участники поездки. У Егора, например, от того вечера осталось другое яркое воспоминание. 

«Для меня еще сильно с этой историей ассоциируется популярный в то время певец Егор Крид, потому что он выступал по телевизору, висевшему в кафешке. И мы норвежскому журналисту, который был с нами, Ойстейн Виндстад его зовут, пытались как-то по-английски объяснить феномен Егора Крида и что это за зверь такой, и почему он так популярен вот сейчас в России в 2016 году», — говорит Егор. 

Нападение

Когда они продолжили путь, уже стемнело. Ехать из Беслана в Грозный всего полтора часа, но, утомленные долгим днем, многие задремали. За рулем был Башир Плиев — владелец микроавтобуса. В 19:00 он зарулил на заправку, и через пять минут продолжил путь. В 19:12 микроавтобус проехал мимо последнего поворота с дороги на территории Ингушетии. Через 800 метров — граница с Чечней, вокруг — только поле. 

Егор Сковорода помнит, что положил пауэрбанк в переднюю сетку на сиденье и уснул. «Я совсем чуть-чуть подремал и проснулся от того, что ударился головой. Машина резко затормозила, я ударился головой о переднее сиденье. Я подумал еще, что вроде водитель, Башир, классно вел — а тут что-то не то происходит», — рассказывает журналист.

Башир так резко затормозил, потому что его обогнали и подрезали три машины. Оттормозившись, чтобы избежать аварии, продолжить движение он уже не смог — машины остановились, перекрыв собой дорогу.

Катя Ванслова уже какое-то время работала в Комитете как юристка по международному праву и составила не одну жалобу в ЕСПЧ. Но на работу «в поле» ее взяли впервые — в качестве переводчицы для двух иностранных журналистов.

«Когда машины блокировали автобус, я вообще спала. И для меня это было еще более резким, потому что я спала, и вдруг резко автобус останавливается. Что случилось, в чем дело?», — вспоминает она.

И вот Ванслова просыпается от резкого торможения автобуса посреди поля за 300 метров до границы с Чечней. На часах 19:13. В этот момент Катя сидит ближе к началу автобуса, а Егор — на предпоследнем ряду.

«Они возникли одновременно, очень резко, — рассказывает Катя. — То есть, видимо, из вот этих машин трех вышли».

Через несколько секунд я понял, что происходит действительно что-то совсем не то, потому что снаружи какие-то крики, — говорит Егор. — Они сначала спереди доносились, кто-то начинает бить стекло, начинает стекло разбивать прямо рядом со мной, мне кто-то начинает тыкать в лицо палкой».

Автобус окружили около 10-15 громко кричащих людей. Они были вооружены прямыми деревянными палками, похожими на черенки от лопат, но более тонкими. У некоторых на лицах были медицинские маски.

«Дальше у меня включается какой-то рефлекс: я на автомате включил диктофон и куда-то его засунул. Кажется, в трусы», — говорит Егор. Он вспоминает, что специально носил его в кармане всю поездку — журналистская привычка, да и регион опасный. На записи на фоне криков слышно, как Егор делает два звонка по телефону — еще одна полезная реакция. «Я нырнул в проход между сиденьями, где меня не очень могли достать этими палками, потому что неудобно им было, и начал там кому-то звонить», — рассказывает сотрудник «Медиазоны».

Первым контактом в телефонной книге оказывается адвокат Марина Дубровина, которая была в это время в Чечне и всего несколько часов назад общалась с Егором. Затем он успевает позвонить Тимуру Рахматуллину, который отделился от группы пару часов назад и прямо в этот момент ехал им навстречу из Грозного.

«И я 100% помню, как мне позвонил Егор Сковорода. Я очень сильно его зауважал с тех  пор. Я [уважал] и до этого, но до этого мы друг друга не знали, — рассказывает Тимур. — Он позвонил сразу. Единственный, кто  кто-то догадался сразу позвонить. Говорит: “Тимур, на нас напали”. И я слышу какие-то крики, удары.  Потом связь пропадает».

«У меня была простая логика, — поясняет Егор, — В целом в такой ситуации  отбиваться от них не очень есть смысл. И только некоторая публичность и какая-то реакция сверху может дать нам… ну, не гарантию, конечно, безопасности, но повысит наши шансы на то, что нас тихонечко не увезут всех в лес и там не прикопают».

А нападающие угрожали именно убийством — это вполне слышно на записи.

«Фрагментарно такие фразы, в голове они до сих пор — “вы защищаете террористов”,  “мы вас сожжем”, “мы вас убьем”, — говорит Катя Ванслова. — В такой ситуации очень сложно сконцентрироваться на происходящем внимательно, да. То есть все равно это какие-то больше фрагменты, которые были усилены этим ощущением шока, сильного страха».

19:18, идет пятая минута записи. К этому моменту нападающие уже смогли выломать дверь машины и начали силой доставать пассажиров, укрывшихся в проходе. Катя, которая сидела ближе к середине салона, оказалась снаружи раньше. В конце салона оставались Егор, Иван Жильцов из Комитета против пыток, и норвежец Ойстейн Виндстад. 

«Они начали грозить: вылезай, пидарас, а то ты сейчас сгоришь нахуй, — вспоминает Егор. — Я тогда понял, что как бы, ну а смысл [сопротивляться]? Они все равно вытащат. Поэтому я вышел, а они просто кинули нас тогда… ну, заставили лечь скорее… в кювет придорожный, то есть уже за границей асфальта.  Дальше была нелепая сцена, потому что рядом со мной лежала, по-моему, Катя Ванслова из Комитета против пыток и Мария Перссон-Лёфгрен, по-моему, из шведского радио».

Катя Ванслова помнит, что Егор лежал рядом и им даже удавалось как-то взаимодействовать, он что-то подсказывал — «тут прилечь, тут отползти». Но потом началось избиение.

«Нас положили на землю рядом с автобусом и начали избивать, — рассказывает Катя. — Я помню, как это все происходило, ребята рядом со мной были, и нас какое-то время просто избивали рядом с автобусом всех. И он [нападавший] наносил удары в одно и то же место, в ногу. Это было очень болезненно».

Егор помнит то же самое.

«Рядом с каждым человеком стоял какой-то парень и, честно говоря, довольно лениво, но методично фигачил палкой. То по ноге попадет, то по руке. Мне казалось, что у меня рука сломана, потому что я рукой закрывался. И он, в общем, методично фигачил по этой руке. Довольно сильно, но мне кажется, что, в принципе, при желании мог бы и сильнее. Не знаю, может, я сейчас надумываю, но мне кажется, что у этих чуваков тоже была некоторая растерянность, потому что они до конца не очень понимали, что происходит», — предполагает журналист.  

Катя Ванслова спросила у одного из избивающих, почему он на нее нападает. На нее лично — почему. «Он задумался на минуту и ответил, что я защищаю террористов. На что я спросила, кого именно из террористов я защитила. И после этого, конечно, уже ему никаких ответов в голову не пришло  Он продолжил избивать меня палкой», — вспоминает правозащитница. 

Этот диалог Кати и нападающего не очень слышен на записи — зато слышно, как у Егора Сковороды пытаются забрать телефон — но находят в кармане совсем не то, что ожидают.

«Он пощупал карман и нашел вот этот вот каштанчик. На записи это тоже есть, наш некоторый, ну, назовем это смолл-ток о том, что это у меня в кармане. Я говорю:  каштан. Он от этого изрядно, видимо, тоже немножко прифигел. Ну, типа, каштан и каштан», — рассказывает Сковорода.

В итоге, и диктофон, и телефон остались при Егоре — про первый он сам забыл после того, как спрятал в трусы, а второй оказался в кармане, на котором он лежал — его не нашли. 

В 19:21 нападающие перестали орудовать палками, стали поднимать лежащих возле дороги стали поднимать и отталкивать в сторону поля.

Это очень напугало Катю Ванслову.

«Видимо, была какая-то команда, чтобы нас вытеснить от автобуса, — вспоминает она. — Меня нападавшие начали активно толкать в сторону поля. Я увидела, что других тоже как-то вытесняют дальше от машины, и я очень не хотела в него отходить, то есть я помню, что нападавший несколько раз меня выталкивал от автобуса, а я все равно к нему возвращалась, Потому что у меня была навязчивая мысль о том, что, значит, нас сейчас тут вообще расстреляют». 

Но потом Катя увидела, что автобус вспыхнул. «И я поняла, что нападавшие нас выталкивали, наверное, для того, чтобы мы не загорелись. И автобус вспыхнул молниеносно, очень быстро, то есть, видимо, за это время, пока длилось нападение, его там облили бензином и так далее», — говорит юристка.  

«И потом они как бы хоп — и как растворились, — вспоминает журналист Егор Сковорода. — И просто как машина  вспыхнула… разница секунд 20. Все поднялись и  друг другу помогли отойти подальше от этой машины куда-то. В поле как раз, потому что она же могла взорваться. И как раз оттуда, примерно с этой дистанции, есть какие-то фоточки или видео, которые там я успел снять, как она полыхает».

В 19:23 автобус уже ярко горит, а нападающие на тех же трех машинах уже въезжают в Чечню — границу региона было видно с места нападения. Вся атака длилась около 10 минут, 9 из них Егору удалось записать на диктофон — его запись звучит в подкасте.

Пока Егор и Катя находились в середине салона, в начале и в конце автобуса развернулись еще два сюжета. Первым с нападающими столкнулся водитель и собственник сожженного автобуса Башир Плиев. Все участники группы вспоминают, что он пытался что-то на чеченском сказать атакующим, а затем отказался открывать дверь в салон.

«Благодаря этому человеку меньше повреждений получили мы все, чем могли бы, потому что он до последнего не открывал двери. Нападавшие требовали, чтобы он их открыл, он отказывался», — вспоминает Ванслова.

Егор соглашается:

«Башир совершенно героический был. Он не открыл, поэтому они потеряли, видимо, и время, и силы, пока выламывали двери автобуса. Ну, для них довольно драгоценное время, естественно, в тот момент. И они его довольно сильно  как раз, насколько я понимаю, били битой, чуть более старшие люди из нападавших. Да, ему, конечно, сильно досталось». 

«В итоге как раз-таки у него больше всех телесных повреждений и было, — поясняет юристка Катя Ванслова. — То есть в качестве возмездия за его сопротивление ему сломали руку, ногу, насколько я помню, еще ребро у него было сломано, множество ушибов головы, сотрясение мозга и так далее».

Если Башира вытащили из автобуса первым, то последним его покинул норвежский журналист Ойстейн Винстад. После того, как Егора Сковороду вытолкали наружу, в салоне оставались двое — Ойстейн и Иван Жильцов из Комитета.

«Ваня, я так понимаю, тоже чуть-чуть с ними махался и там, ну, хватал эти палки, отбирал, да, Ойстейн тоже решил, включил режим такого берсерка», — говорит Сковорода.

«Он принялся драться с этими нападавшими, поэтому ему сломали зуб, то есть его били именно по лицу активно», — рассказывает Ванслова.

«И Ойстейн вообще отказывался выходить из автобуса, он думал, что если его выведут из автобуса, то там ему выстрелят в голову, и что его единственный шанс как-то выжить, это не даться тем, кто там, — говорит Максим Курников. — Он думал, что ему нечего терять и, соответственно, он отбивался. Он занимался кикбоксингом когда-то.  Он отбивался от тех людей, которые пытались его из автобуса вытащить  И он действительно отбивался-отбивался, и вдруг понял, что они отошли. Они отошли, потому что они поджигали этот автобус  И они действительно этот автобус подожгли  И он успел выпрыгнуть в окно, и убежал далеко в поле. То есть он действительно им не дался, он так вот от них, как мог, отбился. Его действительно потом в поле очень долго искали. А он готов был уже убивать. То есть он взял камень острый и спрятался.  Он еще и русского языка не знал, поэтому он не знал — это чужие идут, не чужие». 

Уже когда стало ясно, что нападавшие уехали и прямой опасности нет, Егор снова отошел ненадолго в поле. «И там вот как раз я встретил Ойстейна, который держится с камнем, кажется, в руке, который пытался выяснить на английском, кто я, что я и насколько я представляю опасность. Ну, как-то мы поняли, что свои и вернулись, собрались все в кучку со всеми нашими побоями и теми или иными травмами», — рассказывает Егор.

Кроме водителя Башира и норвежца Ойстейна, сильно пострадали еще двое журналисток — Мария Перссон-Лёфгрен и Александрина Елагина. 

«У Александрины Елагиной было отслоение кости на ноге… У Марии, это журналистка из Швеции, обнаружился порез на ноге очень глубокий, и я делала ей перевязку шарфом, потому что была опасность того, что у нее будет большая кровопотеря», — вспоминает Катя Ванслова. 

«Ее когда вытаскивали из автобуса, ей распороли ногу, — поясняет Егор Сковорода характер травмы Марии Перссон-Лёфгрен. — Потому что, когда на автобус напали, они же не открывали его, и просто раскурочили дверь, и ей вдоль ноги очень сильно распороло ногу. Она очень потеряла много крови».

У самой Кати Вансловой, которая бросилась оказывать первую помощь шведской журналистке, тоже были серьезные травмы — и она станет пятой из группы, кого в тот вечер заберут в больницу.

«У меня было подозрение на сотрясение мозга, гематома на ноге очень сильная,  которая привела в итоге даже к деформации тканей на ноге. В целом совокупность телесных повреждений у меня по экспертизе прошла как легкий вред здоровью», — говорит юристка.

Но обращаясь к первым минутам после нападения, Катя вспоминает не свои травмы, а сгоревшие пироги.

«Конечно, я очень сильно испугалась, как и все другие ребята, и у меня было такое вот ощущение, что действительно сейчас мы умрем, что нас убьют, и такая мысль глупая пришла в голову… Просто в Беслане мы купили пироги осетинские, и я хотела съесть их сразу и говорила ребятам, ну они же пока свежие, давайте их съедим. И вот была такая мысль, что вот пироги-то мы так и не съели. А в итоге они сгорели», — рассказывает Ванслова.

Возле горящего автобуса сразу начали останавливаться люди — в половину восьмого вечера на федеральной трассе «Кавказ» поток машин был довольно плотным.

«Люди останавливались, подбегали к нам  Но опять же вот это вот ощущение страха и того, что произошло, оно порождало, конечно, очень такое сильное недоверие, то есть те, кто пытался нам искренне помочь, — мы не знали, кто это, мы думали, что, может быть, это снова нападавшие вернулись», — вспоминает Катя Ванслова.

Все время нападения по этой же трассе со стороны Грозного мчался Тимур Рахматуллин. Он вспоминает, что позвонивший ему прямо из под палок нападавших Егор сказал, что они только въехали в Чечню, хотя на самом деле нападение случилось до границы. Из-за этого Тимур сбавил ход перед пограничным постом и пытался понять, где же автобус.

«Я еду, еду,  Я уже практически вижу, что я до этого поста Кавказа доезжаю, а машины нету, на которую напали. Я увидел зарево на горизонте.  И у меня сразу догадка, что это автобус. Понятно, что такое на трассе может пожар быть только от горящей машины.  Я когда-то подъехал к автобусу.  Я помню, у меня руки онемели, ноги онемели, — рассказывает Тимур. — Потому что я почему-то думал, что люди там внутри. Я пытаюсь к этому автобусу подбежать, а меня там уже водители остановили, ну то есть местные… И они меня [спрашивают]: “Ты чё делаешь, ты чего?” Я пытаюсь не упасть, а там жар такой, что к нему невозможно подойти, у меня даже реснички чуть-чуть подплавились. А мне просто заглянуть туда в автобус хотелось, понять, люди там или не там. “Ты чё пытаешься сделать?” — “Мне бы посмотреть, там люди есть  или нету”. — “Ты сейчас ничего не посмотришь, какие люди тебе нужны? Русские?” Я говорю: “Там были русские и не только русские”. Он такой: “Вон там, в поле”.  Я за это зарево выбегаю, там уже в поле, я не знаю, метров пятьдесят, сто или сколько… Они  там покалеченные, побитые, бежали туда, ползли, я уже там их встретил. Грубо говоря, по головам посчитал, успокоился, что хотя бы все живы».

Момент встречи с Тимуром даже остался на записи у Егора, и он звучит в подкасте.

«Сразу, видимо, вызвали пожарных и полицию. В целом довольно быстро приехали суперобеспокоенные ингушские полицейские.  Явно первое, что они хотели — просто взять нас в охапку и увезти оттуда… Потому что непонятно, вдруг эти вернутся», — рассказывает Сковорода.

Полицейские быстро забрали пострадавших и увезли в Сунджу — ближайший город в Ингушетии, всего в пяти километрах от места нападения. Пятерых тяжело пострадавших отвезли в травмпункт, а затем в больницу, остальные остались в ОВД.

Побег Максима

Первая новость о нападении вышла на «Медиазоне» в 19:35 — всего через 12 минут после окончания атаки. В это время Максим Курников сидел в кафе в Грозном, — и его телефон начал разрываться от звонков. И пока основная часть группы отходила от шока и ехала в отдел ингушской полиции, Максим начинал понимать, что для него основная опасность еще впереди.

«Я сидел в кафе, у меня начал разрываться телефон  Мне стали звонить, все писать  Где ты, все ли с тобой в порядке  Я сначала не понял, что произошло, — рассказывает Максим Курников. — Потом вижу, что произошло нападение на автобус. И я понял, что это тот самый автобус, которым я ездил несколько часов назад. И ко мне подошла женщина и сказала: “А вы журналист? Вы тоже были в том автобусе?” И я не понимал, что от меня хотят. Но, в общем, женщина порекомендовала  мне задержаться и дождаться, пока кафе закроется. Я так и сделал. Она открыла мне пожарный выход,  чтобы я вышел не из центрального  входа. И сказала, ждите меня там, я вас заберу. И в итоге она вышла, посадила меня на заднее сидение ее автомобиля и попросила меня  лечь на заднее сидение, чтобы  меня не было видно».

К этому моменту Максим уже связался со знакомыми людьми из Чечни, которые готовы были предоставить ему убежище. Женщине, у которой он прятался на заднем сидении, он назвал только район, в который его отвезти — чтобы случайно не выдать адрес знакомых. Оттуда Максим дошел пешком до людей, согласившихся его у себя спрятать на эту ночь.

В утреннем эфире радио «Эхо Москвы 10 марта, фрагмент которого звучит в подкасте, рассказывая о произошедшем нападении, Максим не упоминает, что выходит в эфир прямо из квартиры, в которой ему дали укрыться. Там он всю ночь ждал, что его заберут в безопасное место.

«И мне как раз Тимур Рахматуллин, который старший был группы, сказал, что за мной приедут следователи из Ингушетии и под охраной меня вывезут оттуда из Чечни. Но в итоге ночь прошла, никто за мной не приехал. Но я понимал, что надо уезжать оттуда, просто чтобы даже не подставлять тех людей, потому что я, естественно, все это время еще и выходил в эфир оттуда», — рассказывает Максим Курников.

Выбираться нужно было своими силами, и Максим нашел водителя, который был готов его вывезти из республики. Казалось, что это будет довольно просто, но Максим решил усложнить себе жизнь.

«Так как мне нужно было дальше лететь в командировку в Швецию, я очень боялся, что остался без паспорта. И я решил забежать в отель, забрать паспорт и убежать из него, — говорит Максим. — И, наверное, это была ошибка, потому что как только я забежал в отель,  человек, который работает на ресепшн, он тут же меня увидел и тут же буквально схватил телефон. И я понял, что у меня минута, наверное. Я добежал до номера, схватил паспорт, оставил там половину вещей, что-то успел схватить и побежал вниз. И когда я побежал вниз, сел в эту машину, за мной поехала черная Toyota Camry с номерами КРА — то есть «Кадыров Рамзан Ахматович». Ну, в смысле, это какие-то его люди. И я напрягся. Не знаю, напрягся ли водитель».

Водитель кому-то позвонил и поговорил по-чеченски, а потом сказал Максиму, что они сейчас свернут с основной дороги, потому что ему нужно заехать и отдать кому-то долг.

«И мы резко действительно на светофоре куда-то ушли в какой-то район Грозного, в котором я никогда не был. С довольно хаотичной застройкой, — говорит Максим. — Он действительно вытащил деньги, отдал какой-то женщине деньги. И дальше мы поехали не по основной дороге из Грозного в Ингушетию, а по каким-то проселочным дорогам, и больше там за нами никто не ехал».

Риск, на который пошел Максим, чтобы забрать вещи, в каком-то смысле оправдался. Днем позже, 11 марта, Катя Ванслова поехала за вещами в тот же отель, где не состоялся просмотр футбольного матча под осетинские пироги. За себя ей было спокойней — ее сопровождал следователь, но вот за вещи она переживала.

«Я оставила свою технику в гостинице, то есть, в частности, ноутбук. И, соответственно, мне хотелось его побыстрее оттуда забрать. Когда я приехала в “Грозный Сити”, где мы жили, во-первых, меня туда пустили только через 40 минут почему-то, да, то есть, в отеле, где ты заплатил за номер, вот, у тебя к нему доступ по чьему-то решению. Вот, 40 минут мы со следователем ждали, когда же мне разрешат зайти в мой номер», — говорит юристка. 

Когда Катю пустили в номер, она нашла все на своих местах, и немного успокоилась. Она собрала вещи и уехала обратно в больницу в Ингушетии. Только там она попробовала включить ноутбук, но не смогла.

«Он был сломан, и впоследствии мы с нашим специалистом техническим установили, что он был именно взломан. Там дату взлома, это было 10 марта уже, да, то есть, днем 10 марта кто-то пришел в мой номер и взломал мой ноутбук, изучил на нем данные и, в принципе, оставил его на месте», — поясняет Катя Ванслова.

Так что не забери Максим вещи утром 10-го марта, возможно, кто-то успел бы досмотреть и их. Специалисты из Комитета смогли выяснить, что именно интересовало взломщиков.

«Были, видимо, изучены особым образом те жалобы в Европейский суд, которые подавались в интересах чеченских заявителей. То есть открывались именно файлы по заявителям с чеченскими фамилиями. Если это соотносить с представлениями о неприкосновенности жилища, о том, что это крупная гостиница в центре Грозного, то все мы понимаем, что какого уровня здесь были люди, заинтересованные в нашем пребывании», — говорит Катя.

Последствия и дело

Кажется, никто из группы пресс-тура не задавался вопросом, кто же стоит за нападением на них — это достаточно очевидно всем участникам истории.

 «В итоге у меня в протоколе того, как именно я пострадал и какое именно имущество у меня было грабежом отнято, есть зарядка телефона, макбук, игрушечка пальчиковая такая, вязаная, пара книжек, которые, как я считаю, достались Рамзану Кадырову. Не знаю, читал он их или нет. Умберто Эко. Кажется, сборник эссе “Семь прогулок в литературных лесах”», — рассказывает журналист «Медиазоны» Егор Сковорода.

Егор говорит, что так удачно забыл про спрятанный в трусы диктофон, что не показал его полицейским сразу. Вечером того же дня из Москвы прилетел главный редактор «Медиазоны» Сергей Смирнов и еще несколько коллег Егора. 

«Они привезли какой-то лэптоп мне, на который я перекачал и отправил копию аудио,  После чего, как честный человек, сказал, что смотрите-ка, я вспомнил, что у меня еще в кармане диктофон лежит, и честно сдал его вот следствию. Следствие нечестно мне его до сих пор не вернуло», — отмечает Егор.

Спойлер: скопировать запись с диктофона до передачи следствию оказалось полезнее, чем вся работа следователей потом. Коллеги из «Медиазоны» смогли найти экспертов и разобрать слова, которые кричали друг другу нападавшие. Они делали это на чеченском языке. Например, слышны команды «Вытаскивай ее оттуда», «Выводи, выводи». 

Первыми пострадавших допросили два молодых сотрудника Центра «Э», явно командированные в Ингушетию откуда-то еще. Они вели себя нарочито грубо и угрожающе. Но по мере того, как новость о нападении постепенно становилась главной новостью дня и выходила на международный уровень, отношение к пострадавшим заметно менялось.

«Высокопоставленность этих полицейских и в целом их вежливость, она растет, видимо, в прямой зависимости от внешнего шума: в какой-то момент дошло до того, что там был, кажется, министр тогда МВД Ингушетии и очень вежливо расспрашивал, предлагал чай из, мне кажется, фарфоровых чашечек» — рассказывает Егор Сковорода.

В следующие пару дней главной проблемой пострадавших стала невозможность нормально поспать в полицейском участке и зарядить технику, а еще бесконечные допросы — Егор насчитал пять кругов. Через три года Александрина Елагина будет вспоминать в своем телеграм-канале, что главный ПТСР у нее остался не от нападения, а именно от следственных действий.

«У меня есть справка о том, что у меня нет ПТСР после этого, — говорит Егор. — Мы просто когда подавали [иск] в ЕСПЧ на случай, что если вот у меня там есть большая травма, мы встречались и пытались выяснить это с психологом. Не нашли».

Участники группы вспоминают, что тяжелее других последствия нападения переживал фотограф Михаил Солунин из «Коммерсанта». Если большинство участников пресс-тура давно работали с правозащитной темой и уже сталкивались с давлением или даже угрозой физического нападения, то у Михаила такого опыта не было. По воспоминаниям коллег, еще до нападения он больше других опасался чего-то подобного, а когда худшие опасения подтвердились, долго переживал этот опыт. А еще потерял дорогую технику.

Куда больше потерял Башир Плиев — мало того, что его сильнее всех избили, но еще и сожгли почти новый микроавтобус «Фольксваген», за который он еще не успел даже отдать кредит. Через несколько дней журналисты «Медиазоны» открыли сбор, и уже в мае Башир сел за руль точно такого же нового автобуса. К сожалению, это единственная компенсация в этой истории.

«Следователи сначала, казалось, действительно расследовали это дело, — вспоминает Максим Курников. — Видно было, что им было неприятно, что приехали на их территорию, и на их территории устроили такое преступление. Их это задело просто  по-пацански, если хотите. И действительно, все понимали, кто это напал, и так далее.  Более того, если уж быть откровенным, потом у некоторых ребят оказались фотографии слежки за нами».

Егор Сковорода рассказывает:

«Появились фото нашей компании, сделанные явно наружкой, вот в каком-то таком кафе. Сидим в кафе на проспекте Кадырова, едим какие-то лепешки».

«Я думаю, что кто-то из следователей им это показал или, может быть, даже отдал [для публикации], — делится соображениями Максим. — Потому что следователи хотели нам показать, что, мол, мы все понимаем и мы знаем, кто это сделал. Но над нами есть начальство, которое не даст нам довести дело до какого-то логического конца».

«Первое время у них было довольно много данных, и они взялись так, как будто им сказали разобраться, — говорит Егор Сковорода, — а дальше их явно всех тормознули просто, и все. То есть чисто политический момент такой: не надо нам вот это, смотреть, куда там ведут эти следы».

Официальная реакция на нападение была самой высокоуровневой. Утром 10 марта Дмитрий Песков назвал его «абсолютно возмутительным», а днем уже Владимир Путин поручил МВД выяснить все обстоятельства. В первый день возбуждено уголовное дело по статьям об уничтожении чужого имущества и хулиганстве. На следующий день добавляется статья 167-я — разбой. Затем дело передают на федеральный уровень, а потерпевшим выдают госзащиту. К концу марта в уголовном деле появляется совсем редкая в российской практике статья — 144-я, о воспрепятствовании журналистской деятельности.

Но к этому моменту общественный шум стихает, и расследование останавливается. Формально оно идет до сих пор — в какой-то момент на один из регулярных запросов юристов Комитета следствие даже ответило, что опросило целых 150 свидетелей. Но кроме этого сообщения, никакой новой информации о деле у пострадавших нет до сих пор. 

«Согласно представлениям международного права, жертва, которая была подвержена нападению, где есть предположение о причастности должностных лиц, — а у нас в данном случае было предположение о том, что именно должностные лица Чеченской Республики причастны к организации этого нападения, — то вот у таких жертв есть право на то, чтобы участвовать в расследовании, — объясняет юриста Комитета против пыток Катя Ванслова. — Мы этого права были лишены. Мы обжаловали незаконные, с нашей точки зрения, действия следователя в местные суды. Суды с нами не согласились, и после этого была подана жалоба в Европейский суд  по правам человека. Она была коммуницирована в прошлом году, то есть, к сожалению, уже после того, как Россия вышла из Совета Европы».

Эпилог

У Максима Курникова есть фото Егора Сковороды из того самого ОВД в Ингушетии. На нем Егор сидит под портретом главы местного МВД и улыбается — его только что взяли под госзащиту.

«Нам выдали, когда мы были в Магасе, госохрану, — вспоминает Егор. — И это было тяжело для тех, кто курильщик  Потому что без этих чуваков нельзя было пойти за угол покурить. И эта госохрана нас довезла в итоге до самолета, после чего нам нужно было торжественно отказаться от охраны и сказать, что вот за все дальнейшее, в общем, мы отвечаем сами, и они не виноваты, если с нами что-то случится».

Они не виноваты уже много лет, хотя в Чечне и рядом с ней постоянно что-то случается.

Сводная мобильная группа появилась в 2009-м году как реакция на убийство Натальи Эстемировой, правозащитницы Мемориала и уполномоченной по правам человека в Чечне. Утром 16 июля ее схватили возле ее дома в Грозном и затолкали в белые «Жигули». Днем ее тело нашли с пулевыми ранениями в Ингушетии, возле той самой трассы Кавказ, всего в 15 минутах езды от того места, где семь лет спустя нападут на автобус.

Тогда правозащитники решили, что постоянно жить в Чечне и заниматься защитой прав человека слишком опасно, и создали Сводную мобильную группу.  

«Стало понятно, что, чтобы правозащитники могли продолжать работать в Чечне, это должны быть правозащитники из других регионов России, которые бы приезжали туда,  отрабатывали бы там командировку —  месяц, например, —  и уезжали оттуда», — объясняет Максим Курников.

Так риски каждого стать целью спланированного убийства снижались. Но вместе с тем давление на правозащитников в Чечне постоянно росло. В 2014-м в Грозном сожгли офис Сводной мобильной группы, в 2015-м снова его разгромили. После этого постоянной базой для правозащитников стал город Карабулак в Ингушетии, куда и ездили участники пресс-тура каждый день.

В тот же вечер, когда напали на автобус правозащитников, возле их офиса в Карабулаке появились машины, из которых вышли люди в белых балаклавах, вооруженные автоматами и пистолетами. Они не смогли взломать дверь офиса, только двое боевиков залезли в офис через окно и разгромили его, забрав часть техники. А через неделю возле того самого отеля в Грозном напали уже на главу Комитета Игоря Каляпина — правда не избили, а только закидали яйцами и облили зеленкой. Каляпин туда поехал, чтобы провести пресс-конференцию о нападении на автобус. А два года назад именно по приглашению Каляпина Максим Курников оказался в Чечне впервые. Тогда он не думал, что дойдет до вот такого явного нападения

***

Это текстовая версия первого эпизода тру-крайм подкаста «Самый настоящий детектив». В следующих выпусках мы погрузимся в истории преступлений, свидетелями которых стали правозащитники — а иногда и помогали их раскрыть.

Слушайте следующий выпуск уже через неделю на любой удобной вам подкаст-платформе, мы есть в Apple Podcasts, Spotify, Youtube и Youtube Music, а также на Яндекс Музыке. Если вам понравился подкаст, поставьте ему оценку и напишите отзыв — это правда помогает в продвижении.

Ведущий подкаста —Кирилл Набутов, сценарий написал Олег Ян, редактировал Артем Беседин, помогал продюсировать подкаст Руслан Валиев, за музыку и саунд-дизайн первого эпизода отвечал Антон Образина.