Кто такая Ольга Романова? Интервью Татьяны Фельгенгауэр
Страха не было больше никогда, вообще. Я обнаружила себя в эмиграции, без денег, с возбужденными уголовными делами в России, и только что муж ушел к подруге — здрасьте, пожалуйста. Я тут такая стою посреди Берлина без всего вот этого…
Подписаться на Alexandr Plushev
Поддержать канал Alexandr Plushev
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Всем привет! Вы смотрите Youtube-канал Александра Плющева. Меня зовут Татьяна Фельгенгауэр и здесь я представляю серию интервью «Кто такой?». Сегодня говорю с Ольгой Романовой. Публицистка, мать-настоятельница «Руси сидящей», человек с невероятной биографией и моя хорошая подруга.
Для начала в очередной раз надо сделать дисклеймер. У меня вообще довольно часто в этом формате «Кто такой?» звучат дисклеймеры, что прямо сейчас я буду говорить с человеком, с которым я дружу. Если бы это было такое информационное интервью, то, наверное, это был бы конфликт интересов.Но так как мы здесь о жизни собираемся поговорить, по-подружечьи немножко, то, может, оно и к лучшему. Да? Привет!
О. РОМАНОВА: Привет! Давай по-подружечьи.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Я не знаю вообще, насколько ты готова вспоминать, не вспоминать, подробно, не подробно, но если что, я уверена, что ты остановишь меня, как ты умеешь. Навскидку, сколько раз тебе приходилось начинать жизнь с нуля?
О. РОМАНОВА: Не навскидку — раз, два… Два.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Вот давай с номера раз начнем.
О. РОМАНОВА: Номер раз — это тюрьма. Да, это знакомство с тюрьмой. Нахождение себя вдруг во времени, пространстве и обстоятельствах, когда ты вообще ничего не понимаешь и не можешь сделать, кроме того, что, блин, все рухнуло, куда делись друзья и родственники, почему вообще это все происходит, как бы с этим справится, отстаньте от меня, судебные приставы, отстаньте от меня, следователи, ну и вообще как мне с этим всем справиться. Вообще такое прямо страшное время. Я так себя очень сильно переделала и осталась довольно результатами.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: У тебя первое ощущение какое? Паника, которая парализует, или, наоборот, ты пытаешься и пыталась тогда собраться и, наоборот, одновременно все сделать?
О. РОМАНОВА: Нет, то, что я чувствовала — это было страшно. Страшно вообще вспомнить. Но да, меня удивляло, сколько времени я могу не спать. Надо было все время что-то делать. Надо было готовиться к обыску, встречать обыск. А как готовится к обыску? Готовится к обыску просто. Они в пробке застряли, я все успела приготовить. Но это надо все быстро делать. Соображать, как жить, на что жить, что арестовано, где муж — он просто исчез и все. И как его искать в тюрьме, как туда попасть? Его год не будет, полтора не будет… Да что вы говорите, 8 лет не будет.
И знакомство со страной и с людьми. Мне к тому времени было за 40, я была известным журналистом и я была уверена, что я хорошо знаю страну. Вообще отлично ее знаю. Людей хорошо знаю, поездила, два «ТЭФИ», все такое. А ни фига. Гордыня такая вещь хорошая — сразу получаешь по рогам. Было полезно встретиться со страной. Продолжаю с ней встречаться. Очень она мне не понравилась при ближайшем рассмотрении, но мы с ней как-то вроде о чем-то договорились.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А подробнее расскажи. ты телезвезда, два «ТЭФИ», тебе все знают. Ты можешь не представляться, тебя узнают: «Я вас по телевизору смотрю регулярно». Это быстро куда-то улетает, и ты вместе с этим куда-то летишь в пропасть, или нет, или хоть как-то все-таки известность срабатывала?
О. РОМАНОВА: Нет, мгновенно улетает. Улетает в ту же секунду. сразу же. Я потом встречала звезд в предложенных обстоятельствах. В общем, у всех всё то же самое. Или надо иметь звездность Михаила Ефремова, которая, конечно, была совершенно бездарно приложена к этому кейсу. Мне очень жаль прямо, что все так случилось с этой звездностью. Нет, звездность очень сильно мешает в этой истории. Ты ее быстро забываешь, разгребаешь дальше, а потом ты быстренько начинаешь так выглядеть, что меня… не узнают.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ты упомянула, что куда-то делись друзья, родственники, как-то все разбежались. Они тоже от страха разбежались? Это такой вот страх масштабный, который распространяется на всех вокруг?
О. РОМАНОВА: Тогда это был не страх, тогда это было другое. Мне сформулировала это тогда моя тогдашняя подружка. Она мне это сформулировала очень хорошо. Она сказала: «Знаешь чего, не ходи к нам, не носи с собой свою тюрьму». Такая заразность.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Я не могу понять этого. В смысле, как?
О. РОМАНОВА: Что это как-то переносится. Что тюрьма — это такая вещь инфекционная. Сегодня у тебя, а завтра у меня. А вот этого не хочется совсем. Вот те, кто с тюрьмой — они отдельно.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ого. Я думаю, что это, наверное, последнее, что она тебе сказала, и ты больше не общалась с ней.
О. РОМАНОВА: Ну конечно, последнее, естественно.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ужас. А много таких людей было?
О. РОМАНОВА: 100%. 100 из 100.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ну ладно, то есть ты потеряла всех.
О. РОМАНОВА: Я потеряла всех, да, безусловно. Начали появляться люди из прошлого. Начали появляться друзья, которых я считала приятелями, а они оказались друзьями. Началось обретение новых друзей, новой жизни, уже тюремной, новые встречи. Вакуум-то был очень недолго, но я его очень хорошо запомнила.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Сейчас, прости, мне надо глотнуть. За тебя, дорогая. Хорошо, ты в какой-то момент для себя приняла решение: я больше не журналист?
О. РОМАНОВА: Да, конечно. Причем я пыталась еще это на «Эхе» как-то рассказывать: ребята, журналист сохраняет объективность. Нет, у меня есть сторона совершенно очевидная. Если хотите, называйте меня публицистом, но я не журналист. У меня другое. Уже никогда не будет холодного носа и объективности. Но нет, я поборолась несколько лет, потом махнула рукой — называйте как хотите.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Я, кстати, каждый раз думаю, как же тебя назвать, боже. И как раз формат «Кто такой?» — он же отлично подходит для того, чтобы мы поняли, кто такая Ольга Романова. Ты сейчас сама себя каким бы словом определила?
О. РОМАНОВА: Да, наверное, правозащитница. Наверное, так. Ну и немножко публицист. Знаешь, все-таки статеечки-то пописываю.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Еще ручки-то помнят.
О. РОМАНОВА: Ручки помнят. Причем статеечки бывают двух жанров: для Кирилла Рогова с умным лицом, все-таки для «Карнеги» — ну и все-таки для души, как-то русскими словами.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Знаю я твои русские слова, слышала. Мы иногда их даже употребляем в эфире, когда совсем уж хочется. Когда было страшно и непонятно, и все разом исчезли, был момент, когда у тебя внутри щелкнуло и ты сказала себе: «Я не буду сдаваться. Я тоже не буду никуда исчезать. Я принимаю эти обстоятельства и буду с ними бороться»?
О. РОМАНОВА: Нет, не было мысли сдаваться, потому что… Потому что потому. Была мысль только, как бы со всем этим полететь-то, со всеми этими кандалами и совершенно незнакомым миром. Мне где-то, наверное, год заняло приведение в порядок дел, себя, друзей, родственников, как-то составить план дальнейшей жизни. Но через год я уже была очень сильно бронированная. То есть это случилось все в июле 2008 года, в мае 2009 уже «Бутырка-блог» получила премию «Дойче Велле» как лучший русскоязычный блог, и я уже там вполне на выступлении была. А через год уже была организация, которая станет позже «Русью сидящий». Уже были какие-то книжки изданы, уже блог был деанонирован… Анонирован, понятно.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Не буду тебя поправлять, пусть будет деанонирован.
О. РОМАНОВА: Не надо меня поправлять, пусть будет деанонирован. Потом уже, через год я уже, в принципе, знала в тюрьме очень много ходов и выходов. Я уже там попела в церковном хоре, поработала в бухгалтерии, уже ездила вовсю даже на первую зону в Тамбов. Уже я вполне была огонь, нормально. Через год уже было все.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: То есть через год выковалась новая Ольга Романова, которая вообще как бы не та Ольга Романова, которая была год назад.
О. РОМАНОВА: Да, не та. И та, которая получилась, мне, конечно, больше нравится.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Почему?
О. РОМАНОВА: Гораздо меньше в голове ложных представлений о людях и стране. И вообще о людях гораздо больше знаю и обстоятельства гораздо больше знаю. Ни секунды не утратила веры в людей, вот ни одной секунды. То есть я сразу человеку верю, а дальше — его проблемы. То есть он не очень сильно меня удивит, если что-нибудь выкинет. Просто я это всегда имею в виду.
И ты знаешь, полностью ушло у меня… То, что я и сейчас в себе очень ценю — у меня есть пренебрежительное отношение к любой собственности, которая мне принадлежит. У меня ее давно уже нет никакой. Я очень этим довольна. В моей ранней студенческой юности мальчики из разных технических вузов, которые всегда плакали над сопроматом, над ним же после экзаменов и хихикали. Я очень хорошо помню закон сопромата — если не ошибаюсь, 4-й: каждая связь ограничивает одну степень свободы. Очень сильно ограничивает. Спросите меня: очень сильно ограничивает. Вот эта вся недвижимость, вот эти все картины, антиквариат, вот это все. Особенно брюлики. Самая большая глупость на земле.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Слушай, у тебя чего, было много брюликов прямо вот, что ты сейчас так говоришь?
О. РОМАНОВА: Конечно, были. Они очень короткое время помогли мне выжить. Но очень короткое.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ты продала, что ли?
О. РОМАНОВА: Конечно, я все продала.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Я думала, следователи вынесли.
О. РОМАНОВА: Нет, это потом уже следователи другое вынесли.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Понятно. Ну продала и продала. В конце концов, это странная инвестиция. Я понимаю, инвестиция в образовании, а инвестиция в бриллианты…
О. РОМАНОВА: Вот! Все-таки инвестировать, девочки, надо в себя.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Тогда расскажи мне вот что. Ты сказала, что ты стала бронированной. Так интересно: мы как-то с моим психологом тоже обсуждали некоторые события в моей жизни, которые довольно сильно меня поменяли. И он тоже сказал: «У вас бронь, которую вы себе выковали. Проблема в том, говорит, что вы себе эту бронь сделали из колючей проволоки. Она с одной стороны очень крепкая, очень вас защищает, только она вас еще и ранит постоянно». Из чего сделана твоя бронь?
О. РОМАНОВА: Нет, у меня она такая очень лакированная. Она такая вся, знаешь, в татушечках. Она уже такая… Мы с ней прекрасно ладим.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Мягонькая изнутри.
О. РОМАНОВА: Мягонькая. Изнутри мягонькая, снаружи не очень.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Давай тогда про второй раз, когда все пришлось начинать сначала. Это было похоже по ощущениям, это не было похоже по ощущениям, был тот же страх или был другой страх? Или, может быть, было вообще какое-то другое чувство?
О. РОМАНОВА: Нет, страха уже не было. Страха не было больше никогда уже вообще. Это когда я уехала, я обнаружила себя в эмиграции, без денег, с возбужденными уголовными делами в России, и только что муж ушел к подруге — здрасьте, пожалуйста. Я тут такая стою посреди Берлина без всего вот этого и понимаю, что мне завтра в Auslanderbehorde, ведомство по делам иностранцев за визой, а я везде дверью хлопнула. Ни страховки, ни работы, ничего. Я такая к ним прихожу и говорю: «Здрасьте».
Короче, у меня 2 депортации, и с этим надо было что-то делать. Надо было ехать в Грузию или ехать в Америку. Это 2018 год, еще можно было так повыбирать. Я уже вроде как-то приехала, то есть непонятно. И тут пришлось, конечно, лапками поболтать довольно сильно, чтобы меня перестали все время депортировать отсюда. То есть это было прямо много-много работы и, конечно, еще потом соображения, как тут вообще устроена жизнь. Надо было как-то одной вписываться и соображать, как тут что устроено. Но нормально, сейчас можно…
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Мне кажется, ты примерно этим немножко и занимаешься. Когда кто-то приезжает в Берлин и стоит тоже вот такой: «А что мне делать?», все такие: «Ты сходи сначала к Романовой, поговори с ней».
О. РОМАНОВА: Ну, типа того. Вчера от меня съехал Макс Трудолюбов.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Не к ночи будет помянут. Скажи мне вот что. Вот это вот «везде хлопнула дверью» я не очень поняла. Положим, муж ушел к подруге — там понятно, где можно хлопнуть дверью. А по всем остальным параметрам где ты хлопнула дверью и почему?
О. РОМАНОВА: Просто я работала с подругой на одном канале.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А, точно, господи.
О. РОМАНОВА: У меня там был центр жизни. У меня же все было поставлено на это, конечно. У меня была там и страховка, и контракт, и все на свете. Я хлопнула дверью. Я все время говорила только одно: «Вы потерпеть не могли 2 недели, чтобы я оформилась? И потом мне объявляйте что хотите. 2 недели потерпеть, а потом…».
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ну, не могла. Но с другой стороны, сделала же ты все, чтобы тебя не депортировали? Посмотрела бы я, как они попытались тебя депортировать.
О. РОМАНОВА: Ну да, меня 2 раза депортировали, 2 раза было дело. Правда, оба раза, конечно, я там много чего нарушила.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Тебя 2 раза депортировали из Германии?
О. РОМАНОВА: Конечно. Я же чего так кипела-то? Вы тут пока вот это, любовь и все такое, а у меня тут депортация в Россию 2 раза. Спасибо большое.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ого! Подожди, а что, после того как тебя депортировали из страны, можно в нее вернуться?
О. РОМАНОВА: Ну, меньше, конечно.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: 2 раза?
О. РОМАНОВА: 2 раза.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А потом еще нормально легализоваться и жить в этой стране.
О. РОМАНОВА: Ну, были такие времена вегетарианские.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Хорошо, тогда я стесняюсь спросить, все-таки с каким чувством ты второй раз начинала все это с нуля? Учитывая общий накал, так сказать, страстей.
О. РОМАНОВА: Собственно, с чувством одним: тут надо выжить немножко. Чисто физически. Ну хорошо, ну получила я в конце концов визу, перестали меня депортировать. Теперь надо решить вопрос насчет что покушать, на что. На что квартиру снимать и так далее. Ну вот, надо было это все решать. Довольно быстро решила.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Как? Друзья, не друзья, или там, не знаю, случай?
О. РОМАНОВА: Друзья. Нет, здесь друзья. Одна подруга тут же заключила со мной договор (у нее издательство), что я пишу страшно нужную всем книжку на очень редкую тему — про падение Берлинской стены, которую я так и не написала. Но я написала другую. Но тем не менее, меня этот контракт продержал, я его исполнила. Просто, естественно, никакой Берлинской стены там не было. Две другие мои подруги взяли меня за шкирку и заставили меня зарегистрировать в Берлине медийную компанию, которая называется My Russian Rights, где, собственно, я до сих пор основное время и провожу. Кто-то начал пинать: «Пиши тексты», кто-то начал пинать: «Давай подавай на проекты». Ну и так далее.
Потом мне надо было разобраться с фондом в России, который я запустила в связи со всем этим. Там оказались очень сильно запущенные дела. Надо было разобраться с фондом в Праге, который я не запускала — тоже мой фонд «За вашу и нашу свободу». Он сейчас очень здорово выручает — вообще российскую организацию прежде всего. Я всегда его прятала. Мы не из-за него иностранный агент. Ну а теперь чего прятать? И вот сейчас то, что держит на плаву «Руси сидящую» — это то, что есть пражский фонд «За вашу и нашу свободу». Начали в Берлине регистрироваться — одна компания, другая компания. Ну, пошло, пошло. Потихонечку пошло.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: О’кей. И вот это второй раз начать с нуля — это была уже все равно та же самая Ольга Романова? Второй раз начинание жизни с нуля не принесло нам Романову-3.0? Или принесло немножко все-таки?
О. РОМАНОВА: Принесло, принесло.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Какую из трех Романовых ты любишь больше всего?
О. РОМАНОВА: Ту, которой 5 лет. Она еще ничего не знает, что будет дальше. Вот она мне очень нравится. Она, мне кажется, как-то готовилась так или иначе, каким-то образом. Все-таки у той, которой 5 лет…
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Тебе 5 лет. Ты живешь с родителями в Москве. Или еще в Подмосковье?
О. РОМАНОВА: В Подмосковье, в Люберцах.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: То есть ты еще живешь в Люберцах, 5 лет, ты готовишься идти в школу, видимо. Ты уже звезда или еще пока это не проявляется?
О. РОМАНОВА: Нет, это не проявляется. Я довольно неуверенный в себе ребенок — видимо, как и сейчас. То есть внешне страшно уверенный, а внутри нет. Много чего еще: морская свинка, черепаха, рыбки, кошечка, потом котик — вот это все. А, музыкальная школа. Полное отсутствие слуха и голоса, но большое желание. Все-таки за 10 лет музыкальной школы во мне что-то развили. Мне совершенно не хотелось слышать и знать, что у меня нет слуха и нет никаких здесь талантов. Это приобретенное. То, что я в свое время жила почти год на своем отсутствии слуха, пела в ресторане «Черное море» в Америке — это меня выручило.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Что ты делала, прости?
О. РОМАНОВА: Пела.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: В ресторане. В Америке.
О. РОМАНОВА: «Черное море», Брайтон-бич. Мне было 20, жрать хотелось.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Как ты там вообще оказалась?
О. РОМАНОВА: Я уехала от Горбачева навсегда. потому что ему 53 года и он на всю жизнь. Я вышла замуж фиктивно и уехала.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ты что сделала?
О. РОМАНОВА: Фиктивно замуж вышла. Кто бы меня выпустил в Америку?
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Так, хорошо. Ты фиктивно выходишь замуж, уезжаешь в Америку и думаешь: «Чем бы мне заняться? Не пойти ли мне петь в ресторане?».
О. РОМАНОВА: Нет, что ты. Я, конечно же, пошла официанткой работать, естественно, как все. Но Америка дорогая страна, и тогда тоже была. На официантскую зарплату особо тоже… И вечерами еще и…
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Спой что-нибудь мне, пожалуйста.
О. РОМАНОВА:
Ах, эта ночь — ее не смыть годам!
Ревя от страсти, волны в берег бьются.
Ее глаза сияют, как вода,
Чисты, как правда, и круглы, как блюдца.
И «сильвупле» в ответ на мой «пардон»…
Извини, я не в голосе и в ОРВИ, но мне пофигу.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Потрясающе. Дорогая, за тебя! Очень мне вот это понравилось сейчас.
О. РОМАНОВА: И я еще молоденькая, в серебристом платье, прикинь? И мне 20 лет. Я розан.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Слушай, что же так все закончилось-то? Там как-то ресторан неперспективный оказался?
О. РОМАНОВА: Нет, наступил август 1991, я вернулась на баррикады. Ни секунды об этом не пожалела, ни одной секунды. Я просто уехала же не за колбасой, не за джинсами, хотя это тоже было очень хорошо…
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А уехала от 4-го закона сопромата.
О. РОМАНОВА: Да, Михаил Сергеевич… Мы с ним входили в наблюдательный совет «Новой газеты», где и познакомились. Он очень любил слушать эту историю. Я несколько раз ему ее рассказывала. Знаешь, как сказки на ночь: типа, а расскажи еще раз, как ты от меня уехала. Вот я ему еще раз рассказывала, что я увидела в 1985 году, сколько ему лет, и подумала: «Нет, я пережила Черненко, я пережила Андропова, я пережила Брежнева, а вот этот будет всю жизнь меня мучить, всю жизнь. Пошли все нафиг, я уехала». Он говорит: «Видишь, а я не стал». Я говорю: «Да, вот не стал. Мог бы быть драконом». Он говорит: «А я не дракон. Я не стал тебя мучить. Вот я вот так сделал». За что ему большое спасибо. Искренне большое спасибо. Ему нравилось, как я рассказывала.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Так, ты вернулась на баррикады.
О. РОМАНОВА: Ну и все, и пошло-поехало.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Но подожди, с баррикад можно было пойти по разным направлениям, но ты пошла в журналистику.
О. РОМАНОВА: Нет, я, во-первых, там уже была. Я тогда на довольно короткое время уехала — успела попеть, посвистеть и вернулась назад. Я была коротенечко совсем. Я там уже была, потому что я тогда сразу после института работала в этой башне-высотке мидовской. Там тогда было МВЭС, Министерство внешнеэкономических связей, я работала в «Союзнефтеэкспорте». Я оттуда шла и встретила своих друзей, сокурсников, с которыми я до сих пор поддерживаю. Они работали тогда в АПН в молодежной редакции. Говорят: «Пойдем к нам». Я думаю: «Господи, что я не видела в этом «Союзнефтеэкспорте»? Пойду я в молодежную журналистику бухгалтером. Ну хоть как-нибудь, прикоснуться хоть чуть-чуть ко всему этому перестроечному кипишу».
В молодежной редакции работаю такая, а мне все ровесники несут тексты. Несут свои тексты, чтобы я посмотрела. А там про вторую модель хозрасчета на ЗИЛе. Это то, что я проходила все время в институте, то, чем я занималась, писала диплом. А там такое написано… Ну представь себе: журфак МГУ пишет статью про вторую модель хозрасчета на ЗИЛе. Я рыдала. Я их переписывала, переписывала, а потом сказал: «Нет, ребята, мне проще самой написать, чем вас переписывать».
И так и осталась в журналистике. Забросила свою бухгалтерию. Меня чуть не посадили по 88-й статье тогда, потому что молодежной редакции уже разрешили открыть счет в Бельгии, в Брюсселе, я его открыла, а 88-я статья еще не была отменена. Ну и как-то приходили следователи, что-то там ко мне приставали. А я уже понимала, что все по фигу, все несется к чертям, а я вообще сейчас в Америку уеду, отстаньте все от меня. Ничего не боялась. (падает наушник) Да что ж такое-то, уши у меня падают!
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Да ладно, боже мой. Уши-то далеко не убегут, поймаем.
О. РОМАНОВА: Да, поэтому я вернулась в журналистику.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Но после баррикад журналистика выглядела несколько иначе.
О. РОМАНОВА: После баррикад журналистика выглядела, нет, очень естественно. Тогда ведь уже начиналась внешнеэкономическая деятельность, кооперативы. Это я все пережила уже, это уже все было. А после вообще все рвануло и хлынуло — и павловская реформа, потом сразу реформа Гайдара, все-все. И фактически только я одна про это умею писать, потому что я хоть понимаю, что происходит. Потом приехал журнал Institutional Investor, американский, заключил со мной договор, чтобы я ему делала интервью, еще что-то такое. К Чубайсу, я помню, пришла, к юному совсем. Его на обложку вынесли в Institutional Investor, прямо было круто-круто. Вот такое все. Ну и как-то я и осталась. Не помню, кто после меня в бухгалтерии.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А потом телевидение.
О. РОМАНОВА: А потом да, потом телевидение.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Телевидение — это же тоже… Слушай, ну подожди, вот появляется в твоей жизни телевидение, и ты просыпаешься суперзвездой. Это же, наверное, как-то ошарашивает.
О. РОМАНОВА: Нет, во-первых, я не собиралась на телевидении работать в кадре. Вообще ни секунды не собиралась. Меня редакция газеты «Сегодня», которая переехала делать другую газету, когда после выборов Гусинский нас всех за ненадобностью… выгнал. Вот, выгнал! Есть же слова, есть! Я знала, что они есть. Выгнал на мороз, и мы пошли, собственно, делать другую газету во главе с нашим бессменным лидером Михаилом Леонтьевым. А поскольку Михаил Леонтьев ужасно подвижный и захотел делать еще и телевидение, это было прекрасно, поскольку он довольно сильно мог мешать делать газету своей активностью. Меня, собственно, редакция послала за ним присматривать в телевидении, чтобы периодически его все-таки возвращать иногда. Миша сразу сказал, что он будет выходить в эфир каждый день, готовится не будет. То есть он имел в виду, что он будет вести стримы. Он это имел в виду, как я сейчас понимаю.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: 5-часовые, видимо.
О. РОМАНОВА: Да, но это был 1998 год. Был такой суфлер все-таки, была камера, это было телевидение, там должны были быть сюжеты какие-то, еще что-то такое. А тогда он описывал, что он будет делать, и никто не понимал вообще ничего. Он вот это имел в виду: сейчас я кнопочку нажму, буду сидеть и все вам расскажу. Вот примерно так. Так не очень вышло. Все-таки нужно было писать текст. И тут-то и выяснилось (ну, естественно, я знала), что Миша не умеет пользоваться компьютером, клавиатурой и так далее. Поэтому я некоторое время поработала машинисткой — довольно короткое время. А потом случилось то, что должно было случиться, естественно. То есть это все в течение недели. Я не рассказываю события года — это события недели. А потом, естественно, Миша забухал, разумеется. А эфир есть.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Узнаю брата Васю.
О. РОМАНОВА: Ну да, а эфир есть, он в 7 часов вечера. Я такая сижу с аптечной резиночкой на затылке — и что мне делать? Текст-то я напишу… Что было, конечно, потрясением для телевизионного начальства, что такая сидит и тексты умеет писать. Написала себе текст, вышла в эфир. Страшно было ужасно. На следующий день меня хотя бы накрасили и причесали для этого дела. Ну и пошло-поехало. Миша как увидел, что нормально все, начал бухать регулярно. Ну вот, собственно, и все. Вот, собственно, история, как я попала на телевидение.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ну послушай, так-то, конечно, попала на телевидение, но вопрос-то мой был про другое — про то, как ты обнаружила себя уже звездой телевизионной. И вот не отлынивай, пожалуйста, от этого вопроса. Медные трубы ,страшная вещь. И гордыня, про которую ты в начале говорила, тоже, наверное, все-таки не из ниоткуда взялась.
О. РОМАНОВА: Нет, гордыня взялась от другого. Я всегда знала цену телевизионной славы и к этому относилась… Я пишущий журналист. Я сделана пишущей и уже переученный левша. Я просто переученная на телевидение, а так-то я очень пишущий. Мне же пришлось столько всего там ставить, чтобы быть хоть как-то телевизионной. Знаешь, вот это все: «Токарь Раппопорт пропил пропуск, рашпиль и суппорт», «В Кабардино-Балкарии валокордин из Болгарии», «Геолог Георгий — герой гей-оргий». Вот это все пока проговоришь…
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Сейчас ты меня застала врасплох. У нас на радио были какие-то другие приколы, без гей-оргий.
О. РОМАНОВА: На разные буквы алфавита, извините. То есть пришлось себя переделывать. И цена вот этой популярности телевизионной — она, конечно… Сколько их упало в эту бездну при мне, до меня, во время меня, после меня и так далее. Это нет, гордыня была другая. Гордыня была, что я шибко умная. Вот горе от ума. Вот эта гордыня мне была привита хорошенечко. С тех пор я аккуратненько с мозгами обращаюсь.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Но ТЭФИ.. Скажи, пожалуйста, вот ты идешь на сцену и тебе выручают ТЭФИ. Круто же?
О. РОМАНОВА: Нет, очень не круто. Наташа Ростова, наша общая подруга — тогда она только начинала, работала в «Новой газете», — я помню, она у меня тогда взяла интервью. Я была на самом деле очень расстроена из-за этого ТЭФИ. И она вынесла в заголовок, умничка, то, что я на самом деле тогда чувствовала — что я не лучшая, я просто оставшаяся. Я недобитая, меня одну не добили тогда. Потому что к тому времени добили всех. 2005 год — всех добили. НТВ уже всё. Ну действительно, просто меня не рассмотрели.
Уже была плохая примета, что тот, кто получает ТЭФИ, того в тот же год убивают. В смысле, выгоняют из профессии. Что и случилось мгновенно. Мне Шендерович вручал статуэтку, мы с ним тут же это обсудили прямо быстренько на сцене — что не к добру это все, вот теперь они заметят, что я существую. Ну и заметили. Так и есть. Так бы, может, удалось как-нибудь еще годик просуществовать, а здесь уже шансов не было.
Но я получила первую статуэтку я уже не помню за что — по-моему, за лучшую программу. Поняла знак, очень хорошо поняла. Быстро пошла в курилку под лестницу (дело было в гостинице «Россия»), встретила в курилке Николая Николаевича Дроздова, спросила его… А тогда, в этот день, был назначен на НТВ человек по фамилии Сенкевич, такой проктолог. И увидев Дроздова, я его спросила: «Слушайте, как вам назначение Сенкевича?». Он гениально ответил. Говорит: «Слава тебе господи, у меня дочки».
То есть тут надо делать сноску, объяснять юному поколению, что Николай Дроздов был главный по птичкам и зайчикам, а главный по путешествиям был Николай Сенкевич, который, собственно, считался отцом этого Николая… или как его, как-то по-другому звали Сенкевича? Тот Юрий Сенкевич, а тот Николай Сенкевич, да. И это нам как бы преподносили телевизионную династию. При этом сам Юрий Сенкевич к тому времени умер и поэтому до этого позора не дожил.
А Николай Николаевич сказал: «Слава богу, у меня дочки», и тоже оказался совершенно прав. И тогда этот его ответ — мне казалось, что он очень такой органичный. Он смешной, но он очень органичный. Ну действительно, ха-ха, у человека дочки — ну кто же бабу-то назначит на телевидение? Ну понятное дело, что это смешно. То есть тогда это все было именно так. Я очень много проработала тогда в кадре, и потом в кадре, но я всегда знала, что мне обязательно должны найти на смену мужика, который будет хуже меня, который не будет ничего делать, который будет засыпать в кадре или еще что-нибудь, за которого я буду работать — но зарплата у него будет в 2 раза больше, чем у меня. И это было как-то: «Ну да, я же девочка. Действительно, правда, чего? Надо терпеть. А чего я хочу-то, если я девочка?». (падает наушник) Да что ж такое-то? Вот была бы я мальчиком, у меня бы наверняка это все стояло бы в ушах.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Не дай бог. Как ты для себя формулируешь, когда для тебя закончилось телевидение?
О. РОМАНОВА: Никогда. А что мы сейчас с тобой делаем? Оно просто другое стало. Оно просто такое. Телевидение — это же такая штука… Это же жизнь. А там сейчас смерть. А жизнь здесь. Просто вот такие прямые эфиры, или в записи проистекает такое. Просто такой формат сейчас. Вот оно, телевидение, просто по-другому называется, по-другому выглядит и другие законы. Но все равно очень важные вещи есть. «Приватизаторы приватизировали-приватизировали, да не выприватизировали», — все равно это остается. Эти вещи остаются. Потом, все равно остается, что как ни хочется, но мы не садимся в пижамах к нашему голубому экрану, ну и так далее. Как ни крути, а в полосочку в тоненькую не наденешь — старить будет.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Да, вот это да. То есть в пижаме да, но пижама не полосатая.
О. РОМАНОВА: Да. (падает наушник) Буду держаться за уши сидеть.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: И все такие: «О, господи». Оля Романова-правозащитница и Оля Романова-журналистка — они очень сильно отличаются друг от друга?
О. РОМАНОВА: Нет, я не разделяю. То есть если нужно было бы построить стену, я бы, наверное, построила, но как-то не нужно. Нет, я цельная как кокос. В хорошем смысле слова, я про орех.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Про орех, хорошо. При этом отношения с людьми как-то меняются или нет? То есть все-таки правозащита — это очень сильно про человеческую эмоцию.
О. РОМАНОВА: Ты знаешь, я давно заметила… Все-таки я преподаю очень много, с 2002 года преподаю. То в Вышке, сейчас вот Свободный университет. Да, вот там это все смешивается и вылезает. То есть я перехожу, когда преподаю, с одной ипостаси на другую. Но я ведь, слава тебе господи, не журналистику как таковую преподаю. Я преподаю сейчас новую этику. Ну, до этого я преподавала политическую журналистику, деловую журналистику, Но это такая жанровая, и там всегда есть место маленькому кусочку, который называется «третий сектор». Всегда можно вернуть что-то правозащитное.
Когда ты рассказываешь про деловую журналистику, все равно рано или поздно ты подходишь к теме тюрьмы за экономические преступления. Ну как, деловая журналистика — там какой-нибудь Евтушенков и «Башнефть». Тут бац! — Уголовный кодекс, права человека, туда-сюда, и пошло, пошло… А уж не говоря про политическую — там вообще где ни копни, кругом один Уголовный кодекс.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ну да, сейчас журналистика — это на самом деле просто конкретно…
О. РОМАНОВА: Уголовный кодекс.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Да, нарушение статьи Уголовного кодекса. Потому что что не фейк, то дискредитация, а ты просто работаешь.
О. РОМАНОВА: Да, 207.3 — наша профессия.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ну хорошо, это понятно. Другая история, как мне кажется, заключается в том, что ты в журналистике. Все-таки ты сама сказала: объективность и прочее. В правозащите возможна ли объективность?
О. РОМАНОВА: Она нужна, она очень нужна. Вот смотри, адвокатская профессия, которую часто путают с защитой, правозащитой. Адвокат обязан, а правозащитник нет. Вот он не обязан верить человеку, и все. Адвоката наняли, заключили договор — ну все, хочешь не хочешь, он защищает. А ты не хочешь — не защищаешь. Говоришь: «Да пошли бы вы все с этим делом, мне оно не нравится». Гораздо больше свободы. Но зато адвокат получает деньги, а ты это делаешь совершенно бесплатно.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Тоже верно. Ты часто посылаешь людей? Вот так вот, по-правозащитному.
О. РОМАНОВА: По-правозащитному? Я скорее так, я скорее посылаю группы населения. Я их часто посылаю с войной, конечно. Вот одно письмо, прямо вчерашнее. Вот возьми и сама реши. Вот сама скажи, как ответить журналисту и правозащитнику. Вот, оно существует, не я придумала. «Здравствуйте, меня зовут Галина. Я узнала о вас недавно как о журналисте. Смотрела недавно ваше интервью и не одно на YouTube-канале. Я подписана в YouTube теперь к вам на канал. Очень интересно вы все рассказываете, много интересного для себя узнала, почерпнула из ваших видео. Ольга, можно мне вам задать вопрос? Мне кажется, что вы мне ответить сможете, так как я вас увидела как человека. Вы открытый, честный и принципиальный человек, уверена, что добрая. Ответьте, пожалуйста. Вопрос вот какой. Правда ли, что (делайте ставки, господа!) Юра Шатунов умер? Есть свидетельство, что он жив. А если нет, то зачем это все придумали? Я его поклонница и мне бы хотелось знать, правда это или нет. Мне кажется, вы ответите мне правду. Спасибо заранее!».
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Я думаю, что и как журналист, и как правозащитник, ты должна сказать ей правду. Горькую, но правду. Галина должна узнать, что Юрий Шатунов действительно умер.
О. РОМАНОВА: Женщина живет надеждой. Вот смотри, Цой-то жив, а мы…
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Он жив в вашем сердце, но, к сожалению, так сказать, мир этот покинул. Слушай, за мной гонялись по Фейсбуку какое-то количество женщин, которые утверждали, что труп подложили в машину, а Ефремов не был за рулем. А труп там был подложенный. Ну что?
О. РОМАНОВА: За мной гонялся с тем же известный датский актер.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Видишь, я не такая звезда, как ты. За мной неизвестные люди гоняются, а за тобой известный датский актер гоняется.
О. РОМАНОВА: А ты говоришь, часто ли я посылаю людей. Актера заблокировала.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Видишь, ты пока не послала, ты еще пока раздумываешь. Это потому что ты очень добрая.
О. РОМАНОВА: Актера заблокировала, а у меня могли бы быть планы на него, между прочим. Но не вышло.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ну зачем тебе мужик, который думает, что где-то кому-то подложили труп?
О. РОМАНОВА: Проблема решена. В смысле, с мужиком проблема решена, я его заблокировала.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ну вот и все. Какие там виды могли быть на этого актера? Не сбивай меня, у меня серьезное интервью. Я хотела у тебя спросить на самом деле про политику. Был у тебя какой-то момент, когда ты думала из правозащиты больше уйти в политическую историю? Потому что в каких-то оппозиционных акциях ты участвовала, и довольно активно, и много про это писала. Но вот именно в политическую деятельность ты никогда не думала зарулить?
О. РОМАНОВА: Нет, я и в выборах принимала участие как кандидат, в 2014 году последний раз, в Мосгордуму. О, это было больно. Это было очень больно, но это меня не остановило все равно. Ты знаешь, у меня какой-то рудимент, наверное, и сейчас остался. Я не верю в будущее России, я не верю в свое собственное будущее в России. То есть где угодно, но только не там. Я не верю в проект «Россия» никак. Но вот сейчас ты спросила, и я вдруг обнаружила у себя рудимент. То есть у меня не было инвентаризации в этой части сознания, а оно каким-то образом там живет все-таки — что вдруг случится чудо, мы все вернемся и тогда вообще засучив рукава в политику. Конечно, рудимент есть, да, есть такое.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А почему в 2014 году было больно, но при этом тебя это не отвратило от мысли участвовать в политике, как мы сейчас выяснили?
О. РОМАНОВА: Понимаешь, в чем дело? Каждый год я встречаю новое поколение, которое имеет все шансы, абсолютно все шансы совершить все наши ошибки. А это очень плохие ошибки. Я понимаю, что это будет не очень красиво бегать за юными и кричать: «Не делайте так! Мы так уже сделали и прямо жидко обосрались. Так не надо делать, дети!». Это не выглядит хорошо, но мы можем придумать форму, когда они это услышат.
Знаешь, когда вы со Смирновым ведете стримы свои, я всегда очень четко слышу Смирнова, когда он обращается к юной аудитории. У него был недавно ролик — у себя там отдельно, у Смирнова, про ФСБ. Я сидела, слушала и думала: господи, это ролик для тех, кому сейчас 16, 17, 18 лет. Он так рассказывает — он умеет. Рассказывает про то, что мы все знаем, нам скучно слушать. А я сидела завороженная и думала: вот так надо общаться с молодой аудиторией, которая этого не знает, и никто об этом ей не расскажет. Искать вот такие формы участия в политике, в медиа, с тем, чтобы научить кого-то на своих ошибках. Понимаешь, тогда жизнь будет прожита не зря. Просто чтобы ошибки не ушли в могилу вместе с нами. Мы же сейчас пожинаем плоды своих ошибок.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Но скажи, пожалуйста: вот 2014 год, твое участие в выборах. Ты считаешь, что это была ошибка?
О. РОМАНОВА: Нет, это был хороший опыт. Это было действительно очень болезненно, потому что понятно: 2014 год, Крым наш, и вот на этом фоне выборы в Мосгордуму. То есть я ни до, ни после не получала столько раз по морде — виртуально и визуально, но тем не менее. Это был хороший опыт. Другое дело, что я думаю, что более нежному существу вся эта история нанесла бы какой-то непоправимый ущерб, а мы-то чего? Мы и не такое проходили.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: В общем, все-таки политикой ты займешься, я так понимаю, рано или поздно.
О. РОМАНОВА: Похоже на то. Никак никакие не первые и не вторые роли, но что-то такое да.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Просто когда ты говоришь, что ты не веришь в проект «Россия», не связываешь свое будущее с Россией, я думаю: а как же, если ты действительно не веришь в Россию и не видишь себя в России, как ты занимаешься тем, чем ты занимаешься? Все-таки то, что ты делаешь, можно делать только, по-моему, от большой любви.
О. РОМАНОВА: Да. Я же это делаю не для государства России, я это делаю для людей. Если честно, с нашими знаниями «Руси сидящей» о тюрьме и вокруг тюрьмы нельзя уходить из России. Потому что тюрьма — это краеугольный камень российской истории, российской ментальности. Мы слишком много про это знаем. У нас все судимые работают, кроме юристов, и то, в общем, парочка судимых есть. Ровно парочка есть, да. И куда мы с этим опытом? Нет, остаемся, занимаемся и будем заниматься. А потом, опять же, мы с нашим опытом можем остановить, если кто хочет, вербовку. Мы это умеем делать. Другое дело, что очень мало кто хочет реально. В общем, дел-то по гланды. И нельзя уходить с этой поляны, вообще категорически, естественно.
Это во-первых. Во-вторых, сейчас мы пригодились как никто — украинцам. Во-первых, похищенные гражданские. Мы умеем их искать. Похищенные заключенные украинские, херсонские — 2,5 тысячи человек. Мы их всех уже нашли, мы уже всех связали с родственниками, уже занимаемся депортацией тех, кто освободился. А кто это будет делать еще? Мы для чего, для России это делаем — занимаемся херсонскими зеками? Ну не знаю. И потом, конечно, я просто понимаю, что работая сейчас уже больше года с Украиной, с украинскими проблемами, не знаю, как это относится к российской теме? Ну да, я сразу начала отдавать свою часть репараций. О’кей, еще за себя и за того парня отдам.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: В общем, резюмируя, приходи, Романова, приноси с собой свою свободу.
О. РОМАНОВА: Приходи, Маруся, с гусем. Не продолжай.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Хотела закончить просто на какой-то все-таки обнадеживающей ноте.
О. РОМАНОВА: Гусь — это обнадеживающая нота.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Не знаю, но ты можешь спеть напоследок.
О. РОМАНОВА: Тебе веселую или грустную?
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А веселую давай. Давай веселую, Оля.
О. РОМАНОВА:
Зачем вам знать чужую Аргентину?
Вот вам история каховского раввина,
Который жил в чудесном городе Каховка
В своей уютной небогатой обстановке.
Красою славилась дочь раввина Энта,
Такая тонкая, как шелковая лента,
Такая чистая, как мытая посуда,
Такая умная, как целый том Талмуда.
А женихов у этой Энты было нашей
Мясник Абраша и парикмахер Яша,
И каждый день меняла Яшу на Абрашу
И красотой сводила женихов с ума.
Бесконечная песня. «Переворот случился в городе Каховка, перевернулося все в энтиной головке».
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: За тебя, дорогая! Потрясающе!
О. РОМАНОВА: Надо было как-то выживать, чему не научишься.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Вернемся в Москву, откроем ресторан и будем петь.
О. РОМАНОВА: Думаешь? Я так думаю много-много лет. Мне еще ни разу это не удавалось, но я, собственно, и не собиралась никогда. Все время то выборы, то баррикады, то еще что-то. То тюремная реформа, то в эмиграцию надо.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Проведем тюремную реформу, потом откроем ресторан и будем петь.
О. РОМАНОВА: А контролирующая организация?
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Да найдем кого-нибудь, Оля.
О. РОМАНОВА: Ладно.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Спасибо, что досмотрели до конца! Обязательно поставьте лайки этой программе, напишите комментарии, как вам наши планы по поводу прекрасной России будущего, ну и вообще узнали ли вы Ольгу Романову с какой-то новой стороны. Но обязательно подписывайтесь на YouTube-канал Александра Плющева, и буду благодарна, если подпишетесь на мой канал, который называется «Татьяна Фельгенгауэр». Всем пока!