«Хочу сказать. Ларина». Алиса Хазанова. Культура сопротивления

Ксения Ларинажурналист

Алиса Хазановаактриса

Как общество к этому пришло? Моментально всплыли на поверхность те люди, которые просто могут нажать и запретить, сказать, что будет так. А мы жили в иллюзии, что наши высказывания что-то значат, что они действительно являются важной составляющей…

Подписаться на канал Ксении Лариной

Поддержать канал Ксении Лариной

К. ЛАРИНА: Добрый вечер, дорогие друзья! Это канал Ксении Лариной. Ксения Ларина — это я. Мы не ушли на каникулы. Считаем, что нет никакого отпуска у событий, на фоне которых мы сейчас существуем, поэтому считаю своим долгом не делать никаких выходных, рождественских и новогодних, а выходить в эфир, который мы запланировали.

Напомню, что мы выходим 3 раза в неделю. Для наших зрителей и постоянных подписчиков это не новость, а для тех, кто только сейчас к нам присоединился, может быть, это будет новость очень важная. По понедельникам мы выходим с Ирой Петровской в рамках нашей программы «Человек без телевизора». По средам мы выходим с политическим эфиром и зовем в гости политиков, экспертов, политологов, ньюсмейкеров. А по субботам, как сегодня, мы выходим с эфиром творческим. Конечно, мы встречаемся с творческими людьми, людьми театра, кино, литературы. Конечно же, говорим о том, как проживаются те события, свидетелями, а может быть, и участниками которых мы сегодня являемся. 

В этом субботнем эфире у нас была Аня Наринская. На прошлой неделе, 31 декабря, в последний эфир прошедшего года, у нас были Дмитрий Назаров и Оля Васильева, замечательные актеры Московского художественного театра. А сегодня я с большой радостью представляю вам Алису Хазанову — актрису, режиссера, человека, гражданина. Алиса, приветствую вас! Здравствуйте!

А. ХАЗАНОВА: Здравствуйте, Ксения! Очень рада!

К. ЛАРИНА: Мы в прямом эфире. Поэтому, друзья, конечно же, очень просим вас поддерживать нас лайками для того, чтобы как можно больше людей нас увидело, комментариями, вопросами. Вопросы берем любые, только, естественно, просим вас всё-таки корректно выражаться, потому что никакие оскорбления и хамство в адрес мой или в адрес моих гостей до меня не долетают. У меня есть специальный человек, который сейчас сидит на этих вопросах, и я просто ничего этого не вижу, и слава Богу. Поэтому исключительно отвечаем на какие-то конструктивные вопросы или предложения.

Повод для нашей встречи — премьера. Мне так приятно это говорить! Последний раз я эту фразу говорила еще на радио «Эхо Москвы». С тех пор прошли месяцы и почти год войны, и вдруг сейчас я эти слова произношу. Да, это так — премьера. Премьера прошла в берлинском театре Максима Горького. Исполнитель главной роли в этом спектакле (почти моноспектакль, как я поняла) Алиса Хазанова, она же автор идеи. Автор пьесы Анна Наринская. Режиссер спектакля Максим Диденко. Вот говорю — все мои родные люди. Мурашки, потому что и Максима мы помним и знаем как одного из режиссеров первого ряда театральных режиссеров России, который тоже сейчас не в России.

Но, собственно, то, с чего я начала: спектакль называется «Последнее слово». Он составлен по текстам последних слов, которые произносили в судах в России девушки, женщины, гражданские активистки. Многие из них уже и политзаключенные, а кто-то под следствием, кто-то под домашним арестом, кто-то счастливо избежал участи и вовремя, что называется, уехал из страны для того, чтобы не попасть в тюрьму. Но это всё женщины, которых вы должны прекрасно знать. Это Юлия Галямина, это Мария Алехина, это Саша Скочиленко… Сейчас, собственно говоря, Алиса добавит и поправит, если я что-то не так сказала. Пожалуйста!

А. ХАЗАНОВА: Вы всё сказали так, всё верно сказали. Да, и Алла Гутникова тоже, которая была на премьере нашего спектакля в Берлине и которая, собственно, получила овации в конце этого спектакля. Это было очень здорово. Многие ее спрашивали о том, как это вообще — слышать свои слова со сцены, которые изначально не предполагались для этого. Да, прекрасные и очень разные женщины, которые, собственно, явились вдохновением для этого спектакля. Надо рассказать, про что, как появилось.

К. ЛАРИНА: Ну конечно. Я прекрасно понимаю. Когда я представляла наш с вами сегодняшний эфир, анонсировала в своих социальных сетях, я написала про то, что, как мне показалось (может быть, я придумываю это, но мне кажется, что именно так), для вас, для участников этой работы, тоже была важна возможность высказывания, чтобы из себя это выговорить.

Потому что все мы после 24-го числа… «Все мы», я говорю — люди доброй воли, для которых это был просто удар под дых, по голове, начало этой войны, те, которые с ней не согласны, те, которые ее переживают не как чужую войну, а как войну, которую ведет твоя страна с ни в чем неповинным независимым государством, с ни в чем неповинным народом — конечно же, сначала такая немота сковала всех нас. И журналистов, и писателей. Мы не могли понять, что и как говорить.

Вот прошли месяцы, и каждый из нас, как мне кажется, многие из нас обрели этот голос, обрели возможность сказать. Каждый по-своему — кто-то в YouTube-каналах, кто-то в музыке и в песнях, кто-то в стихах, а кто-то на сцене. Вот как раз ваша команда, как я поняла — для вас тоже была важна эта возможность выговорить, высказать всё, что вы чувствуете.

А. ХАЗАНОВА: Безусловно, потому что что такое команда творческих людей? Это прежде всего люди, транслирующие какие-то идеи, слова, смыслы. Можно называть это как угодно, но, безусловно, молчание очень тяжело дается. И действительно, в феврале, как вы сказали, когда началась эта жуткая и варварская война, было абсолютное ощущение того, что просто оглушили. Был шок. Я думаю, что вы все помните еще и о том, что была большая волна обсуждений русской культуры, или того, что связано в принципе с Россией, или русского языка. Были совершенно разные гипотезы и события — действительно, во всех странах по-разному.

Сейчас эта ситуация уже, наверное, немножко сбалансировалась. Но всё равно было вот это ощущение немоты жуткое, и еще было жуткое ощущение нецелесообразности. Я для себя просто физически понимала, что я не могу делать то, что я делаю, я просто не могу делать свою работу — у меня нет для этого ни каких-то внутренних оправданий, ни какой-то мотивации, ни даже права это делать.

Где-то в марте-месяце я в этом всём состоянии, которое на самом деле было непроходящее, потому что ты только читал новости, а потом ты впадал в это какое-то трансоподобное состояние, сидела, извините, в книжном магазине — так случилось. И вдруг я, собственно, наткнулась на речь Аллы Гутниковой, прочитала эту речь и меня она очень сильно затронула. Я как-то стала думать. Думаю: «Это же должны люди слышать. Это важно, чтобы люди понимали, что происходит». И я просто поняла, что эти, собственно, последние слова, произносимые в судах и женщинами, и мужчинами, разными людьми, уже стали в каком-то смысле определенным жанром, документом времени, который является неким отражением того, что, в общем, отчасти привело к результату, который мы сегодня имеем.

Я подумала о том, что если мы говорим со сцены или говорим с экранов (в данном случае со сцены), то это наделяет нас возможностью сделать так, чтобы это услышало больше людей. И необязательно людей из России, которые кто-то хотят это слышать, кто-то не хочет это слышать, кто-то знает об этом, кто-то предпочитает делать вид, что этого не существует, а даже людей во всем мире, простите, чтобы они понимали вообще, что это такое, насколько тяжело этим независимым, свободолюбивым, хрупким людям в принципе бороться с машиной отсутствия правосудия, которая на сегодняшний день расцвела буйным цветом.

Я подумала о том, что очень важно говорить это вслух. Это единственное, что меня вдохновляет на то, чтобы выйти и сказать это людям, просто дать голос. И, собственно, с этой всей концепцией, такой вот какой-то, я позвонила Ане Наринской. Позвонила и сказала: «Аня, я тут сижу, меня трясет и распирает, я тебе сейчас как-то сумбурно расскажу, но я придумала, что надо так». И надо сказать, что Аня, которую я очень ценю и с которой мы часто в очень многих вещах совпадаем, меня как-то очень быстро поняла. Я знала, что она очень много знает про правозащитные движения в России, потому что она этим активно занимается. 

И с того момента мы с ней стали обсуждать, что это может быть материалом. Были разные версии, варианты того, как это всё должно быть скомбинировано или собрано. Мы это всё с ней обсудили и потом поняли, что, конечно (даже я сказала это), я бы хотела, чтобы у этого спектакля был режиссер, и режиссер большой. И фактически я уже тогда знала, что Максим Диденко в Берлине, и мы просто практически не задумываясь, сразу позвонили Максиму. И Максим сразу сказал: «Боже, это невероятно интересно, это так здорово. Я не знаю как, но давайте мы будем это делать». И дальше мы уже стали обсуждать вместе.

И дальше уже туда пришел рассказ Натальи Горбаневской о сидячей забастовке в 1968 году при захвате Чехословакии, который, собственно, очень большое место занял в спектакле, потому что он показывает, насколько ничего не изменилось, насколько все те же методы использует пропаганда и насколько это просто теми же словами доносится до людей, удивительным образом.

И также туда вошли стихи. Стихи Натальи Горбаневской и прекрасные стихи Марии Степановой, которые она написала за время с начала войны. Несколько стихов, которые попадали прямо сразу в сердце — настолько они были созвучны тому, что сам чувствуешь, но не можешь выразить. Тогда я написала Маше, и Маша согласилась дать свои стихи и участвовать в нашем спектакле.

И вот с этого момента мы уже стали как-то постепенно, непонятно куда, непонятно на что, непонятно как, но собирать этот спектакль. И конечно, сейчас у всей нашей команды, в принципе, есть некое ощущение даже не то что везения, а, в общем, в каком-то смысле чуда. Потому что пространство откликнулось. Потому что театр «Горький», куда Максим пришел с идеей этого спектакля, сказал: «Да, это здорово. Мы очень хотим, чтобы этот спектакль был у нас показан», и просто, можно сказать, приняли нас в свои объятия. Что, конечно, невероятно ценно и показывает, что люди разные и никакой отмены людей, уехавших из России, как генерального плана не существует — это всё человеческий фактор на самом деле.

И вот, сами не веря, мы спустя столько месяцев сыграли премьеру на Новый год. Никогда не думала, что у меня будет под Новый год такая премьера, но, знаете, как говорится, жизнь удивляет.

К. ЛАРИНА: Вы большие молодцы. Опять же, я читала отклики в основном русскоязычных, естественно, зрителей, которые попали на этот спектакль. Но тут тоже важно еще подчеркнуть: как я поняла, вы играете на английском языке.

А. ХАЗАНОВА: Я играю на английском языке. Все тексты, весь вербатим «Последних слов» переведен на английский язык. Перевод делала прекрасная Вера Чалидзе. Это замечательный перевод. И далее идут субтитры на немецком языке, естественно. Берлин международный город, там действительно очень смешанная публика, и мы подумали, что это будет самый комфортный для людей формат, когда я говорю на английском, а субтитры идут на немецком. И они сделаны тоже как часть художественного языка спектакля, что на самом деле очень здорово. Наш замечательный художник Павел Семченко и видеохудожник Олег Михайлов колдовали над этим спектаклем и действительно у них получилось всё это здорово сделать.

А все стихи, которые композитор Владимир Раннев превратил в песни — они на русском языке. Потому что это немножко другое, поэтика языка и мелодика языка. Мы подумали, что важно это сохранить таким образом. Но английский язык сработал, потому что было много разных людей — были шведы, были американцы на спектакле, были немцы, были англичане, и получилось, что эта формула работает. И было много русских людей, которые тоже говорят на английском языке. Но в данном случае была попытка выбрать универсальный язык именно для того, чтобы потом этот спектакль еще где-то показывать, и чтобы больше людей об этом услышало.

К. ЛАРИНА: Мне кажется, что здесь еще очень важен момент понимания того, что происходит сейчас в России и что из себя представляет путинская Россия. Может быть, вы скажете об этом? Было ли такое ощущение для европейских зрителей, которые могли бы спросить: «Это что, прямо сейчас происходит в вашей стране? Это правда? Вы не сгущаете краски?».

А. ХАЗАНОВА: Спрашивали. На самом деле для них было абсолютным откровением, что это документ. Что это не сочиненная проза, не драматургия — это документ, который собран в один большой монолог. Действительно, поверить, что это происходит в стране и происходит если не в каждодневном режиме, то действительно очень часто — это шок на самом деле. Когда это собрано в такой концентрат, это еще сильнее действует. Потому что это разные истории, разные слова очень разных женщин, которые в результате выстраиваются в один большой текст, который является документом и свидетельством того, что действительно происходит, насколько страх и боязнь потерять власть, боязнь даже просто услышать какую-то критику в свой адрес — насколько она приводит к деградации. И приводит, к сожалению, к деградации системы, которая вообще-то призвана защищать людей и восстанавливать справедливость. И мы видим, насколько это сейчас, как в какой-нибудь книжке про Гарри Поттера, деформировано и действительно уже напоминает какую-то фантастику. Тем не менее, приходится признать, что это реальность, в которой, в общем, мы живем.

К. ЛАРИНА: Конечно же, неслучайна эта рифма с 1968 годом. Я вот не знала, что в ткани спектакля есть еще и эта тема. Вот буквально несколько дней назад, когда умер Виктор Файнберг, один из участников этой акции, я тоже сделала такой большой пост, где как раз фрагменты последних слов на судебном процессе участников этой демонстрации опубликовала.

И в том числе опубликовала реакцию обывателей, прохожих на эту акцию. Меня там совершенно поразило, что ничего не меняется и в общественном сознании тоже. Советский человек оказался живучим гадом. Когда-то мы говорили в советской школе, что «новая общность — советский народ». Она действительно есть. И по реакциям людей, которые сегодня точно так же кричат в адрес тех, кто против войны, или в адрес тех, кто уехал, «Предатели!», «Жиды!» и прочее (тут можно приводить в пример разные реплики), «Чего вам не хватало?», «Нужно быть со своей Родиной!», «Никакая это не агрессия!» — то же самое кричали…

А. ХАЗАНОВА: «Они сами попросили нас ввести войска». Я вижу, что у меня стемнело. Вам нормально, извините?

К. ЛАРИНА: Давайте включите свет, а я пока посмотрю на наш чат. Значит, друзья мои, я хочу вам напомнить, пока Алиса свет включает — вот, прекрасно, всё осветилось — что у нас работает чат трансляции. Я вижу, что приходят донаты. Я, кстати, об этом не сказала, а это очень важно. Дорогие друзья — вот уже Алисе сказала, что у нас семейный подряд. Нет никаких корпораций и спонсоров — исключительно, что называется, с вашей помощью мы существуем в эфире. Поэтому, конечно, особо признательны всем тем, кто нам присылает какие-то деньги, самые разнообразные, от маленьких до вполне себе весомых.

Вопросов много уже пришло. Давайте я скажу спасибо за донат Кате Соболь, которая прислала нам. «Спасибо за вашу работу!». Есть вопрос. «Как вам кажется, что в головах у актеров театров, которые продолжают играть комедии, а некоторые из любимых задорно принимают участие в развлекательных программах Первого канала? Что у них в головах, как вы думаете?», спрашивает Тата. Вот этот вопрос я переадресую нашей гостье Алисе.

А. ХАЗАНОВА: Мне, конечно, трудно отвечать за других людей и как-то оценивать их убеждения. За этот год я поняла, что люди действительно очень разные. Это не фигура речи, а люди правда очень-очень разные, и у всех разный жизненный опыт. Мы все знаем, что человеческая психика может себя оправдать, в принципе, почти во всём, что угодно. Это просто часть нашей, даже скажем так, физиологии.

Наблюдать за этим тяжело. Мне лично наблюдать за этим тяжело. Я не берусь это осуждать. Каждый делает свой выбор. Я так не могу, но есть люди, которые так могут, и им, наверное, так — как сказать? Не знаю, комфортнее ли, но, наверное, как мне кажется, у них есть иллюзия безопасности в этом всём. Довольно недалеко идущая, но я думаю, это основное, что ими руководит.

К. ЛАРИНА: Олеся из Белоруссии. Тоже спасибо тоже за донат! «Спасибо, что вы есть и что вы работаете для нас, обманутых и покинутых», пишет Олеся. «Хочется вам верить и сейчас верится, но будет очень больно, если нас снова обманут и после победы Украины (а она будет) мы всё равно останемся рабами новой власти. Спасибо и пусть новый год будет справедливым!».

Здесь как бы нет вопроса, а есть некое размышление. Есть такая опасность, безусловно. Мы вообще ничего не можем прогнозировать, друзья. Это всё слишком серьезно. Еще масштаба бедствий, я считаю, российское общество не осознает.

Светлана: «Здравствуйте! Это прямо подарок какой-то. Спасибо, Ксения, за гостью». Ольга Рудакова: «Привет из Ульяновска. Где находится сейчас Алиса?». Из нашего разговора вы уже поняли, что Алиса сейчас находится в Берлине, поскольку там как раз спектакль и играют. Но не в России.

Еще донат от Лены Дитрих, которая просто говорит «Спасибо!». Спасибо, Лена, наш постоянный зритель. Нас смотрят в моменте 2 тысячи человек. Это очень хорошая цифра. Если скажете, откуда вы нас смотрите, тоже будет очень приятно. Александр: «С Рождеством! Вопрос: как вы помогаете беженцам из Украины, что можете посоветовать россиянам, желающим помогать украинцам из России?».

А. ХАЗАНОВА: Ну смотрите, с самого начала войны первое, что я сделала… Тогда не очень было понятно, как это всё структурно делать. Поскольку я, в общем, 4 года жила между Москвой и Лондоном, дети мои учатся в Лондоне — так сложилось, — то я, приехав сюда, пошла в центр сбора помощи беженцам и проработала там какое-то количество часов, дней, просто собирая вещи и заказывая предметы первой необходимости, которые сразу стали собирать — влажные салфетки, какую-то косметику, какие-то вещи — сортировать эти вещи, собирать эти вещи у кого-то. Собирали вещи у знакомых, отправляли. Ну, такое человеческое, простое, собственно.

Потом, когда я приехала в Москву в следующий раз, я еще на самом деле поняла, что, например, фонд «Дом с маяком» тоже собирает в Москве вещи для беженцев, как-то расселяет людей, помогает. Потому что мы все знаем, что есть какое-то определенное количество беженцев и в России тоже. Это, в общем, были люди, которым тоже особо некуда было ткнуться.

Что мы еще делали? Мы помогали людям просто добраться из одного места в другое, покупали билеты на самолет. Что-то, что мы могли сделать, какое-то маленькое, не что-то глобальное. Но я, наверное, как женщина, больше верю в какие-то такие вещи, которые можно сразу применить к жизни, и людям сразу становится легче от этих вещей.

Ну а дальше что еще? Есть разные фонды, которые хочется поддерживать. Например, есть фонд, который создал американский актер Лив Шрайбер. Я не знаю, кто-то следит в Инстаграме или нет: у него украинские корни и он собирает деньги на генераторы, собирает деньги на какие-то такие базовые нужды. Вот, собственно, туда тоже переводила какие-то деньги.

К. ЛАРИНА: В Москве, кстати, работает и команда Светланы Ганнушкиной, которая работает как раз с беженцами, которые приезжают в Россию из Украины, и в том числе помогает тем украинским беженцам, которые не хотят оставаться в России, а хотят уехать в европейские страны. Большие молодцы.

А. ХАЗАНОВА: Были выстроены какие-то цепочки. Всё-таки, слава богу, есть человеческий фактор, который помогал выстраивать эти цепочки помощи. Я думаю, что какому-то количеству людей это действительно очень помогло, надеюсь.

К. ЛАРИНА: Отношение к вам как к русской вы чувствовали со стороны украинцев? Вообще вот эти проявления — понятно какие, негативные.

А. ХАЗАНОВА: Вы знаете, нет. Я не могу сказать, что я на себя прямо это испытала. Конечно, я еще человек, который хорошо говорит по-английски и не сразу схожу за русскую, если, допустим, люди не знают. Не знаю, я с этим не сталкивалась, но я бы это поняла. Потому что для кого-то это просто естественная реакция, но не для всех. Я знаю, что в Лондоне тоже было много людей, которые приехали из разных городов Украины, и ни разу я не столкнулась с какой-то негативной реакцией. Но, конечно, я понимаю, что она может быть. Это часть того, что происходит, это неизбежно.

К. ЛАРИНА: Алиса, конечно, очень много вопросов неизбежных, связанных с вашей семьей, с родителями. Не знаю, я не буду их зачитывать — они понятные: а что отец, а как отец и прочее. Как хотите на эту тему — что можете сказать, скажите, чтобы люди понимали. Я не могу это прочитать, но я думаю, вы прекрасно понимали, что эта тема возникнет.

А. ХАЗАНОВА: Конечно, у меня годы тренировки. Послушайте, я вообще придерживаюсь какой позиции? Никогда за другого человека ничего не озвучивать — его позицию, или его мысли, или какие-то свои домыслы на эту тему. Я считаю, что если есть вопросы к человеку, то надо обращать их к нему напрямую и тогда услышать его ответ, потому что всё остальное является, в принципе, спекуляцией по хорошему счету. Поэтому не берусь судить за других людей.

Про маму могу сказать, что моя мама много лет живет в Риге — так сложилось, — и уже чувствует там себя как дома. Про отца, наверное, могу сказать, что я с огромным уважением отношусь к своему отцу. Не потому что он мой отец, а потому что он такой, какой он есть. Я считаю, что мой отец — это, в принципе, один из тех людей, благодаря которым у нашей страны многие годы была хотя бы какая-то иллюзия самоиронии и чувства того, что можно по-другому относиться к себе и что-то более светлое транслировать. Так я думаю.

К. ЛАРИНА: Он в Москве или где?

А. ХАЗАНОВА: Сейчас он находится в Риге.

К. ЛАРИНА: Я не слышала, как и, наверное, все наши зрители, которые ждали что-то. Я вам скажу так от себя, поскольку с Геннадием Викторовичем меня лично тоже связывают много лет каких-то очень человеческих отношений. Он часто бывал у меня в различных эфирах, я бывала на его спектаклях. То, что сегодня, за все эти месяцы он не засветился на всех этих кремлевских плясках (а уверена, что мог бы), говорит о многом для меня лично. И я почти уверена, что у вас там внутри никаких разрывов связей на эту тему нет. Так, скажите?

А. ХАЗАНОВА: Нет, у нас нет никаких разрывов связей. Но видите, теперь выступаю я и, как говорится, отвечаю за себя и за свои поступки.

К. ЛАРИНА: Возвращаясь к спектаклю. Да, это документ. Вот мы говорили про 1968 год. Я, конечно, вспоминаю «Театр.doc» в его самых таких ярких, мощных проявлениях фиксации времени. Как говорила Елена Гремина, одна из основательниц этого театра, «если не можешь изменить, зафиксируй». Для нее это было важно.

И вот вы говорите про героиню, Гутникову, которая была в зале. У них был спектакль «Болотное дело» в «Театре.doc», где как раз тоже было построено на истории этого процесса — первого процесса, после которого, собственно, всё и началось: этот каток репрессий, когда страна стала меняться в лице, что называется — эта рожа стала всё ярче и ярче открываться, стала снимать с себя все маски, все вуальки, все заборчики. Всё стало открываться.

И вот я тоже прекрасно помню этот спектакль, на который приходили и участники этого процесса, те, кто уже освободился из тюрьмы, или те, у кого был условный срок — и одновременно с ними в театр приходили прокуроры, следаки, менты с собаками, обнюхивали всех зрителей, обыскивали. Но тогда еще можно было говорить. Сегодня я совершенно согласна с Анной Наринской, которая сказала в своем репортаже про ваш спектакль, что в путинской России осталось единственное место, свободное для высказывания — это клетка в зале суда.

А. ХАЗАНОВА: Собственно, это и было мое основное изначально. Как ни странно, это то место, где люди могут говорить так, чтобы их не прерывали.

К. ЛАРИНА: Общаетесь ли вы с кем-то из тех, кто сейчас остался в России и кто смотрит на события так же, как и вы, но, повторю, ничего не может изменить?

А. ХАЗАНОВА: Безусловно, общаюсь, конечно. Друзья — это же не только территория. У каждого свой выбор и какие-то свои реалии жизни, поэтому тут это всё очень индивидуально. И очень тяжело на самом деле наблюдать за теми спорами, которые происходят бесконечно, с осуждением людей, с категорической позицией, что только так и никак иначе.

Это, конечно, мне кажется, вообще в принципе проблема нашего времени, которая сильно сейчас отражается в такой острой ситуации — что с таким активным развитием социальных сетей есть ощущение, что одна большая проблема в мире появилась: исчезла способность слушать. Потому что когда человек слушает другого спокойно, это внимательное слушание подразумевает, что человек находится не в состоянии агрессии или какой-то экзальтации. Для того, чтобы услышать, что ему говорить собеседник, ему надо успокоиться, и в этот момент он не может быть агрессивным. А такое ощущение, что поскольку вот этого слуха лишено большое количество людей, то сразу, не дав договорить, начинают выдвигать свою позицию и настаивают на том, что она единственная возможная.

Честно говоря, это одно из самых больших огорчений тоже за все эти месяцы, потому что иногда это дает ощущение просто невозможности диалога. Не знаю, как вам, не знаю, как нашим зрителям — лично мне это дается очень тяжело. Потому что я по природе своей верю в то, что эмпатия это важная вещь, и очень видно, когда люди лишены ее и к каким результатам это приводит.

К. ЛАРИНА: Про эмпатию — это, конечно, очень важный момент, учитывая, что, собственно, искусство и существует ради того, чтобы в людях пробуждать это чувство сострадания. Это, наверное, одна из главных задач, безусловно. Как вам кажется, люди, которые лишены этого чувства — это врожденное или это тоже какая-то поступательная работа с населением, что называется? Я имею в виду, может быть, пропаганду, может быть, еще что-то. Как вы на этот вопрос отвечаете? Куда это делось? Почему не жалко никого? Почему собачку жалко, собачку или кошечку, а людей, которые гибнут десятками, а то уже и тысячами от бомб, от оружия, не жалко? Почему?

А. ХАЗАНОВА: Конечно, я не доктор, не психиатр, поэтому диагнозы не имею права выставлять. Я не берусь судить о том, каким человек рождается. Мы точно знаем, что люди рождаются разными. Но также мы знаем, что каким бы человек ни родился, его формирует среда. Это видно и по тому, как дети-аутисты адаптируются к жизни и становятся абсолютно полноценными членами общества, достойными уважения, а ни в коем случае не снисхождения.

Это видно на многих разных примерах. Также видно и на отрицательных примерах, что у человека, рожденного в тюрьме, психика формируется определенным образом, и в какие-то моменты он реагирует просто как озлобленное животное, потому что просто не знает, что можно реагировать как-то по-другому. И на самом деле в нашем спектакле эта тема тоже затрагивается, за что я очень благодарна Максиму Диденко, который к этим текстам добавил еще некую такую художественную надстройку, где некое существо рождается в тюрьме и из-за этого вырастает в определенную страшную функцию.

Не буду раскрывать все наши карты, но эта тема присутствует в нашем спектакле тоже. Потому что действительно это очень важная вещь к разговору о том, что формирует сознание. И конечно, то, чем человек окружен с детства, когда он формируется, когда он подросток (что вообще, мне кажется, самый сложный возраст в жизни человека) — конечно, это накладывает отпечаток. И прежде всего это накладывает определенные шоры. Если ты помещаешь человека в коробку и говоришь, что можно так, а никак по-другому нельзя, только единицы будут от природы способны подумать, что вообще-то можно открыть дверь и из этой коробки выйти. Только единицы. Остальные, к сожалению, большинство будет находиться в этой коробке и даже убеждать себя в том, что так спокойнее и просто не надо рыпаться. Грустно, но получается так.

К. ЛАРИНА: Ну вот смотрите, то, что происходит сегодня с Россией — это, конечно… Повторю, не устаю это повторять, как и многие мои собеседники, что нам еще предстоит осознать масштаб катастрофы — то, что произошло с нами, с российским обществом. Сколько лет всё-таки современное российское искусство пыталось встроиться в этот окружающий цивилизованный мир и пыталось найти зрителя, воспитать этого зрителя, читателя, потребителя. И находило! И вы, и ваши картины, и ваши спектакли, и театр «Гоголь-центр»… Театр «Гоголь-центр» — это же не просто театр. Это целое направление, которое открыл Кирилл. Театр, который стал частью повседневной жизни молодого поколения, которые вообще раньше театр воспринимали как какое-то пыльное искусство.

А. ХАЗАНОВА: Что-то непонятное такое. «Мы туда не ходим».

К. ЛАРИНА: А оказалось, что это такая возможность для формирования действительно мировоззрения, скажем так. К чему я веду? Задаю простой вопрос вам, Алиса: получается, что всё зря и ничего не получилось?

А. ХАЗАНОВА: Честно могу вам сказать, мы обсуждали это со многими коллегами тоже. Под коллегами я, в общем, имею в виду довольно широкий круг людей, занимающихся разными творческими профессиями. Конечно, мы часто сходимся на том, что мы жили в определенной иллюзии. Мы заблуждались. Нам казалось, что мы создаем определенный баланс. О’кей, нам говорят, что надо так — не заставляют, но есть такой курс. Ладно, это их такой выбор, этих людей, а мы считаем по-другому и мы будем создавать другое пространство и доносить другие смыслы.

И мы заблуждались в том, что это может создать какой-то баланс. Потому что в итоге оказалось, что это сметено за считанные дни. Все мы знаем, что помимо ужасной войны, еще происходят какие-то внутренние процессы, которые приводят к тому, что в театральной программке вместо имени режиссера стоит надпись «режиссер». Это же стыд и позор — просто в рамочку и на стеночку для будущих поколений. Это очень стыдно.

Как общество к этому пришло? Моментально всплыли на поверхность те люди, которые просто могут нажать и запретить, сказать, что будет так. А мы жили в иллюзии, что наши высказывания что-то значат, что они действительно являются важной составляющей. Но это не отменяет того, что есть зрители, для которых это было важно и для которых, может быть, это останется определенным периодом в их жизни хотя бы для того, чтобы они знали, что бывает по-другому.

И это я бы не стала списывать со счетов. Мне кажется, что поскольку большинство вещей, которые делались, делались очень искренне, потому что люди верили в то, что они делали (и конечно, «Гоголь-центр» является очень ярким примером этого), я уверена, что зрители, которые это застали, которые это запомнят — это всё было не зря.

Пересилить невозможно, получается. Сейчас такой период, когда востребованы другие смыслы, интересы, и вообще кто-то решил, что может диктовать нам моральные установки или что-то такое, что откопано из какого-то старого пособия, какой-то агитки непонятной, которая уже замшела. Казалось, что люди уже даже так не разговаривают — оказывается, очень даже разговаривают. Оказывается, это всё никуда не делось.

Но ничего. Слушайте, кто-то уехал, кто-то будет продолжать работать. У кого-то получится, у кого-то не получится. Конечно, гарантий тут никаких нет, но я думаю, что поскольку всё-таки существует достаточно сильный костяк людей, которые формировали, скажем так, повестку, о которой вы говорите — они не растворятся, надеюсь, будут продолжать свое дело делать дальше.

К. ЛАРИНА: Конечно. Хотя бы те имена, которые вы называли в работе над своим спектаклем. Можно добавить опять того же Кирилла. Кстати, тоже интересная вещь: несмотря на то, что русские — я имею в виду не национальность, а русские как нация, как нас называют во всем мире…

А. ХАЗАНОВА: Россияне.

К. ЛАРИНА: Дорогие россияне. «Дорогими россиянами» я как раз называю тот сегмент общества, который сидит перед телевизором. Вот эти вот «дорогие россияне», понимаете? А русские, Russians, как нас везде называли и в советское время — всех: и казахов, и латышей, и эстонцев — русские. Так вот, русские уехавшие, не принявшие эту войну, решившие изменить свою жизнь, начать ее с нуля практически… Никто никаких гарантий не давал. Все эти рассказки о том, что «вам хорошо из-за границы говорить» — ты попробуй начать эту новую жизнь! Никаких прошлых успехов нет.

Да, ты можешь предъявить свой талант, если он у тебя есть, если мы говорим о режиссерах, актерах и музыкантах. Ты всё равно переходишь на другой язык. На язык английский, как в данном случае у Алисы, или, как в театре в Гамбурге, где работает Кирилл Серебренников, основной язык, естественно, немецкий. И актеры его — я вот смотрела спектакль «Черный монах» — говорят на немецком языке. Филипп Авдеев и Один Байрон, для которого родной английский, тоже переходят на немецкий. Но всё равно я вижу: это русский спектакль, это русские актеры и это русское сознание. Оно никуда не денется, где бы вы ни были.

Мой вопрос. Формируется ли уже какое-то коммьюнити, русское культурное сообщество за пределами России? И возможно, что это станет каким-то мощным движением современного русского театра?

А. ХАЗАНОВА: Ой, давайте по порядку сейчас попробую. Значит, во-первых, я всё-таки думаю, что возможность уехать — это определенного рода привилегия всё равно. Потому что как бы мы говорили о том, что да, очень сложно начинать сначала — действительно очень сложно начинать сначала, но, по крайней мере, кто-то помогает с документами, кто-то хотя бы с чем-то помогает.

Есть люди, которые действительно уехали совсем в никуда. Я испытываю к ним глубочайшее уважение, потому что это люди, которые готовы отказаться от своего дела, от своей профессии, потому что понимают, что вообще никак, что они не найдут себе работу, что называется, по специальности где-то. Это, конечно, очень сложный выбор. Но я просто знаю многих людей, у которых нет возможности никуда уехать по тем или иным причинам. И я никогда не буду тем человеком, который скажет: «Как же вы могли остаться, как вы могли не уехать?». У всех абсолютно свои причины, и каждый человек достоин уважения к его личной жизни. Так мне кажется.

Дальше. Конечно, очень многие творческие работники уехали. Например, в этом смысле большая благодарность Германии, потому что Германия помогает творческим людям получать какие-то документы, иметь официальный статус, иметь какую-то возможность хотя бы попробовать найти занятость именно своим делом, а не чем-то там, просто работу курьером. И за это большое спасибо государству, которое понимает, что это важно.

Дальше. Мне кажется, сейчас существует уже какое-то достаточно большое количество организаций, которые обсуждают судьбы вот этого культурного коммьюнити за границей. Пока я не особо вижу результата этих обсуждений. Честно, я пока не поняла, кто мог бы сформировать какой-то результат этих обсуждений. Я думаю, что коммьюнити если и формируется, то формируется только на человеческих связях. Потому что есть свои.

Вот как мы делали спектакль — мы все как-то собрались, потому что очень хотели что-то сделать, хотели делать то дело, которым мы занимаемся, и мы, что называется, свои. Мы свои, которые позовем еще своих. Потому что мы знаем, что люди талантливые, мы уважаем и ценим их талант, мы очень хотим что-то сделать вместе. Многие работали бесплатно над этим спектаклем. Потому что у этого спектакля, естественно, какой-то совсем мизерный бюджет. Там всё скроено, грубо говоря, на фантазии, на таланте людей, которые этот спектакль делали. Мы были абсолютно счастливы просто возможности это сделать.

Я думаю, что именно на таких маленьких, как говорится, именно человеческих связях и может быть построено вот это то, что вы называете коммьюнити или какое-то общество. Послушайте, мы же все приезжаем в другие страны. Там вообще-то без нас всё тоже есть. Это надо понимать очень отчетливо, что там вообще-то всё есть. У них такое, пятое-десятое, и они готовы еще принять вот такое, как мы им привозим — наше, другое. Они с уважением к этому относятся, и спасибо им большое. Но, мне кажется, наша задача — почувствовать, чем мы можем им быть полезны, что мы им можем дать, чтобы им это было интересно, или важно, или поменяло бы угол зрения.

Это же очень важно — менять сознание людей, показывать им какие-то другие пласты, срезы того, как мы понимаем. То есть наш культурный код, получается, смешивается и таким образом, может быть, мы еще и что-то общечеловеческое, дай Бог, затронем. Вот это как бы цель вообще того, чем мы, собственно, все занимаемся. 

Конечно, я очень надеюсь и желаю людям, уехавшим из страны, чтобы у них всё сложилось, чтобы они смогли сохранить чувство собственного достоинства и делать те вещи, которые действительно хотят делать. Это, я думаю, было бы большое счастье.

К. ЛАРИНА: Алиса, вы свою жизнь до 24 февраля, как я поняла из того, что я о вас знаю, строили как современный кинорежиссер. То есть для вас это стало таким вот большим разворотом в судьбе. Я поняла, что вам это интересно, какие-то проекты появились. Сегодня насколько всё это изменилось? Вообще как 24 февраля изменило вашу жизнь и в том числе вашу будущую жизнь?

А. ХАЗАНОВА: Это вопрос. Мы еще пока не знаем, насколько. Но я считаю, надо что-то делать, а там видно будет, к чему это приведет. Насколько изменилась? Сразу. Я 6 лет делала очень дорогой моему сердцу фильм, который называется «Белый список». Алексей Серебряков у меня там в главной роли снимался. Делала его с любимой компанией «Метро-фильм». Фильм этот затрагивает тему подросткового суицида. Помимо того, что за это время, в принципе, эта тема стала почти запрещенной в России, мы еще получили запреты международные — что фильмы из России мы никуда не берем.

Что на это можно сказать? Я очень рада, что мы этот фильм сделали и что этот фильм есть. Говорить о сложностях своей жизни, когда идет война и летят ракеты — ну слушайте, проще, чтобы закончилась война, а про свои фильмы, которые лежат на полке, мы будем думать потом. Не мы первые… Хочется сказать, надеюсь, мы последние, у кого фильмы лежат на полке, но до нас были люди, великие люди, у которых прекрасные картины лежали на полке. Это надо пережить.

Это тяжело, да. Когда ты много лет делаешь что-то, что тебе кажется важным, важным именно для диалога в обществе, это тяжело, когда ты понимаешь, что возможности это показать у тебя с каждым днем всё меньше. Но, тем не менее, посмотрим. Я уверена, что как-то это всё сложится и, надеюсь, фильм своего зрителя найдет.

Дальше я хотела бы снимать кино. Думаю, что следующий мой фильм будет снят не в России. У меня это не первый опыт работы не в России именно с кино. Так что, дай Бог, посмотрим. Я никогда не рассказываю о том, что я собираюсь делать, а всегда отчитываюсь только о проделанной работе. У меня такой принцип. Поэтому когда я что-то сделаю, я с радостью об этом расскажу. Могу только сказать, что я очень рада, что у меня есть единомышленники рядом, которые думают так же, как я, и считают, что надо пробовать какие-то вещи делать, а там видно будет, какой получится результат и куда это приведет. Но сидеть сложа руки не будем.

К. ЛАРИНА: Сейчас, я вижу, тоже очень много ваших коллег еще надеются завершить какие-то проекты, которые они делали в России — несмотря на, что называется. Понимая, что это очень дорого для них. Не в смысле дорого-богато, а дорого…

А. ХАЗАНОВА: Да, просто сердцу дорого.

К. ЛАРИНА: Да, отрада своя, свои авторские проекты. Это и сериалы, и фильмы. И при этом тоже разговаривая, общаясь с ними, понимаю, что они для себя внутреннее решение приняли: сейчас закончу это и уеду отсюда. Такие случаи тоже есть. Не люблю этот вопрос, хотя его всё время задают наши зрители: что делать тем, кто остался? Что же теперь — бросить? Если я учитель, бросить работу учителем? Если я артистка, уйти из театра, на котором висит на фасаде буква Z? А если я играю спектакли, в которых я могу сказать много добра и важных вещей? И плевать на эту букву Z, которая висит на фасаде. А что делать режиссеру, которому дали денег и дали полную свободу? Вот буквально сейчас он закончит тот самый фильм-высказывание… Когда ты говоришь, что он не выйдет, этот фильм-высказывание, забудь — вот ты его сейчас закончишь, тебе будет хорошо, ты выпьешь на банкете со своими артистами, но дальше этого фильма никто не увидит, в России уж точно. Вот такой вот набор вполне себе узнаваемых судеб. Как здесь быть? Советов, конечно, давать нельзя… 

А. ХАЗАНОВА: Я не могу давать ни рецептов, ни советов, потому что просто не считаю это корректным. Честно, правда, я бы не хотела, чтобы со мной так поступали, и не считаю возможным так поступать с другими людьми. Мне кажется, это почти как вера. Это какая-то очень интимная штука, которая в душе каждого человека. Главное, мне кажется, осмелиться на этот очень открытый разговор с самим собой. Такой без страха разговор, когда ты со своей душой всё-таки набрался смелости поговорить спокойно и, может быть, представить себя через 10 лет после своего выбора. Просто постараться представить себя: вот я сейчас делаю такой выбор — что со мной будет через 10 лет? Направо пойду, налево пойду…

Может быть, это как-то может помочь, не знаю. Наверное, это такая самая сложная ситуация, в которой не только наше поколение оказалось, но и все мы оказались, люди разных поколений. Оставаться человеком — так хочется сказать. Вспомнить про ценности гуманизма. Но не все про них помнят. Но мне кажется, если таких людей будет больше, всё-таки я верю в то, что эта энергия меняет пространство. Может быть, я наивный человек, это да.

К. ЛАРИНА: Наша география. Очень много Россия. Омск, Ульяновск, Осташков Тверская область, Москва, Финляндия, Москва, Питер, Челябинск, Челябинск, Израиль, Бонн, Сан-Франциско, Пермь. Спасибо большое! Присылайте, друзья, и пожалуйста, лайки нам ставьте, чтобы нас как можно больше людей увидело. «Собираетесь ли вы привезти спектакль в августе в Эдинбург?», спрашивает Н-Вал. Не очень понимаю ник, но неважно, вопрос понятен. На театральный фестиваль.

А. ХАЗАНОВА: Слушайте, про Эдинбург мы пока не говорили, насколько я знаю, вот так четко. Но, правда, все эти разговоры о точных планах наших поездок будут вестись где-то в конце января, насколько я знаю. Будет большая дискуссия с планированием того, куда мы едем. Я знаю, что нас сегодня уже позвали в университет Принстона с этим спектаклем, и было бы очень здорово, если бы это получилось. Я знаю, что нас позвали на гастроли в Дрезден. Я знаю, что мы будем еще играть в марте, собственно, в Берлине спектакль в театре «Горький». Но наша гастрольная политика пока еще формируется, на стадии формирования. Я думаю, что где-то мы об этом будем сообщать. Как только у нас будут какие-то апдейты, я думаю, мы будем в соцсетях, как это теперь принято, сообщать.

К. ЛАРИНА: Да, следите, что называется, за афишами европейских столиц, европейских городов. Я уже подписана на несколько telegram-каналов, вот таких. Важно понимать, где возникает новый очаг, потому что именно сейчас произошло то, с чего мы начали наш разговор с Алисой: спустя какое-то количество времени после начала этого ада, этой войны, сейчас люди вдруг начинают говорить и пытаться с помощью того, что они умеют делать, понять, что происходит, как это остановить и ответить на самый страшный вопрос: что будет дальше? Это сейчас происходит. Кстати, сейчас в прокат в Европе вышел фильм «Капитан Волконогов».

А. ХАЗАНОВА: Да, наконец-то. Это так здорово.

К. ЛАРИНА: Это, конечно, здорово, но россияне дорогие этого фильма не увидят, судя по всему, вообще. Только когда он куда-нибудь утечет в сеть. Это вообще просто преступление. Это фильм-предупреждение. Я очень рада, что я успела посмотреть его сразу же, как только он появился, когда он вышел. Так что не пропустите. Спасибо за донат анониму нашему, спасибо большое за любовь и дружбу! Присылайте, пожалуйста, донаты. Всегда лишний раз сказать «спасибо» нам ничего не стоит. Спасибо вам большое!

Алиса, теперь хочу вопрос тоже про семью, но про вашу семью. Как ваша семья пережила это 24 февраля? Как дети это восприняли? Они же всё-таки уже взрослые. Сколько им лет-то? Подростки?

А. ХАЗАНОВА: Все были в шоке. Никто не ожидал и даже не мог представить, что такое вообще возможно в XXI веке, если коротко ответить на этот вопрос. У всех абсолютный шок. Просто никто не мог поверить, что это в принципе возможно. Я думаю, так было у многих.

Я, например, неожиданным образом для себя поняла, что мне вообще несвойственна ненависть и ярость. Это две эмоции, которые меня не заряжают, я ими не живу, я их как-то редко испытываю. А тут я поняла, что эти две эмоции меня лишают возможности говорить. Я вдруг поняла, что у меня настолько много этого внутри, что я даже не могу ничего сказать. Мне просто хочется только кричать и всё.

Первый раз в моей жизни такое было. Это был самый страшный год в моей жизни. Без преувеличения, самый страшный, ужасный год в моей жизни. Как-то у меня совпало еще с какими-то моими вещами. В общем, честно, надеюсь, такого больше никогда не будет, и только желаю людям, которые находятся сейчас на этой войне, просто мужества, сил, здоровья и веры в то, что это закончится, они победят.

К. ЛАРИНА: Вам легче стало после того, как вы сыграли спектакль, когда вы погрузились в эту работу?

А. ХАЗАНОВА: Легче — не знаю. Не знаю, как сказать, тут легче не становится. Ты открываешь новости с утра, и легче никак не становится. То есть не меняется это состояние. Новый год, не Новый год — оно никуда не уходит, оно просто постоянно висит. Но, конечно, когда делаешь такую вещь, как этот спектакль, есть то, что называется чувство принадлежности и чувство того, что ты всё-таки транслируешь какие-то важные вещи, на которые ты имеешь право. И это важно. Это безусловно, важно, потому что еще есть, конечно, такая задача во время всего этого ужаса у каждого человека — это сохранить себя. Это помогает сохранить себя в очень большой степени, да.

К. ЛАРИНА: Здесь очень много вопросов от людей, которые хотят сотрудничать с вашим театром, я так понимаю. Вот Юля пишет. Я вижу, что это русские люди, русская актриса. Она сейчас в Мюнхене и спрашивает, как можно сотрудничать с вашим театром.

А. ХАЗАНОВА: Это же не наш театр. Давайте сразу объясним, что мы приглашенная постановка театра Максима Горького, который сам по себе театр, у которого своя репертуарная политика и расписанный график. И нас пригласили, как guest stars, выступить на площадке, за что мы очень благодарны. И судя по всему, мы войдем в репертуар и будем этот спектакль играть, но это ни в коем случае не наш театр, чтобы не было у людей всяких разных соображений на эту тему.

К. ЛАРИНА: Кстати, по поводу театра «Максим Горький». Боюсь сейчас соврать, кто это говорил — то ли Алвис Херманис, то ли Иван Вырыпаев, но кто-то из наших современных театральных режиссеров, которые занимают жесткую радикальную позицию по отношению к путинскому режиму (и это не сейчас произошло, не 24 февраля). Они как раз говорили, кто-то из них, что вот, посмотрите, в Берлине существует театр «Максим Горький». Как это может быть сейчас, когда всё, что касается русского искусства, русской литературы, а уж тем более советского автора, вызывает не то что бешенство, ярость, неприятие, но просто не может быть. Это как советские памятники, которые сейчас массово сносят в странах Балтии — в Эстонии, Латвии и Литве.

А. ХАЗАНОВА: Ксения, я думаю, не надо это скидывать в одну кучу, потому что это как минимум некорректно. Просто не надо сбрасывать в одно направление. Опять же, хорошо бы узнать, кто был этот режиссер, который говорил эти слова. Но мне кажется, что, скажем так, в отношении театра Максима Горького это заблуждение, потому что это один из ведущих берлинских театров, который ни у кого не вызывает вопросов, который спокойно себе существует с тем именем, которое у него есть. Наверное, это и является основным показателем того, насколько это имеет место быть или нет.

К. ЛАРИНА: Херманис говорил. Вот мне подсказывают редакторы, что это Алвис Херманис.

А. ХАЗАНОВА: Ну, он сейчас много транслирует и активно.

К. ЛАРИНА: Наверное, последнее, о чем я вас спрошу перед, собственно, кодой нашего разговора — это, конечно, вот этот тренд на бесконечные распри внутри своих и чужих. Уехавшие и оставшиеся. Среди уехавших — правильно уехавшие и неправильно уехавшие. Среди оставшихся — оставшиеся такие и оставшиеся сякие. Вот эти бесконечные линии агрессии по отношению друг к другу — как их преодолевать? И попадали ли вы в такую ситуацию, когда вам приходилось перед кем-то оправдываться, в конце концов?

А. ХАЗАНОВА: Я немножко эту тему уже затронула на самом деле, когда мы говорили о том, что способность слушать — это вообще некая утраченная штука, которую хорошо бы вернуть. Я, безусловно, конечно, с этим сталкивалась. Вообще жанр оправдываться — это такое сомнительное занятие. Мне кажется, этого в принципе не стоит делать, если ты четко понимаешь, что ты делаешь, зачем ты это делаешь, кому это надо и всё такое. Но каждый решает для себя.

Я предпочитаю этого не делать. Иногда мне хочется человеку, который пишет что-то оголтело, и пишет, и пишет, сказать: «Друг мой, ну подойди к зеркалу. Посмотри на себя, скажи: Маша, Даша, Вера, Таша, ты же хорошая женщина или хороший мужчина, хороший человек. Глядя себе в глаза: Как ты можешь судить о другом человеке, если ты его не знаешь? Ты не знаешь этого человека. Ты нагуглил что-то, что тебе кажется правдой. Это же никакой не достоверный источник информации. Ты знаешь поступки, которые совершает этот человек? Ты знаешь его действия? Как ты можешь судить о нем? Разве ты хочешь, чтобы о тебе судили так же? Подумай, ты хочешь, чтобы тебя так же судили, как ты судишь незнакомого тебе человека?».

Может быть, это поможет, не знаю. Потому что я не знаю, как еще. Бороться с этим нельзя, но просто мне кажется, человек не должен забывать о том, что он прежде всего человек. Такой же хрупкий, уязвимый, живой. Когда люди совершают определенные поступки, вы хотите судить людей по поступкам? Судите, безусловно. Но часто то, что я вижу, допустим, на страницах соцсетей — это какое-то огульное смешивание в одну кучу всего. Начинают выносить какие-то приговоры. И когда ты это разматываешь, за этим ничего нет, кроме какого-то иллюзорного представления человека о том, что ему кажется, что он что-то про другого знает. А он ничего не знает. Мы не те, кем мы являемся на фасаде наших соцсетей. Мы вообще другие люди все. И про это, мне кажется, важно не забывать.

К. ЛАРИНА: Ну вот такой замечательный призыв к человечеству. Призыв к милосердию, к пониманию. К сочувствию, опять же — это очень важная вещь. Пишут нам из Нью-Йорка: «Спасибо Алисе за гражданскую позицию!», Рита пишет. Таня пишет из Израиля, Хайфы, Таня Лернер: «Рада видеть Алису у вас в гостях». Спасибо вам большое! У меня последний вопрос — может быть, даже два. Вопрос, который я всем задаю: допускаете ли вы мысль, что он может победить?

А. ХАЗАНОВА: Нет, потому что это никогда не будет победой. Победы такими не бывают. Это может быть насилием, но это никогда не будет победой.

К. ЛАРИНА: И в чем, наверное, главные опоры на сегодняшний день для вас, для того, чтобы не впасть в полное отчаяние?

А. ХАЗАНОВА: В людях. Я верю в людей. Несмотря ни на что, я верю в людей, верю в человеческую душу, в человеческий разум. Я знаю, что такие люди рядом со мной есть и они являются моей опорой. И еще, знаете, наверное, собеседники, которые теперь уже только в книгах с нами. Мудрые люди, которые когда-то жили, прожили свой опыт, написали об этом что-то, тоже являются нашими собеседниками и помогают нам как-то это всё пройти и просто понять, что это такая жизнь и это пройдет.

К. ЛАРИНА: Спасибо вам большое! Алиса Хазанова — наша сегодняшняя гостья. Больше часа мы в эфире. Я благодарю наших зрителей за то, что они были с нами. Хочу напомнить, что мы остаемся в записанном виде. У вас есть возможность, во-первых, пересмотреть любимые фрагменты, во-вторых, конечно же, порекомендовать наше сегодняшнее видео своим друзьям, близким. Мне кажется, у нас получился очень такой правильный разговор 7 января, в рождественский день, в рождественский вечер. С Рождеством, кстати, поздравляю Алису и всех наших зрителей, кто сегодня отмечает этот праздник. Он всё равно остается и точно никуда не денется.

Поэтому, дорогие друзья, прощаясь, напоминаю, что лайки обязательны. Подписывайтесь, пожалуйста! Всегда очень рады новым подписчикам. Не забывайте, что мы выходим 3 раза в неделю. В 7 часов вечера в понедельник встречаемся, надеюсь, Ириной Петровской — приходите, в 7 часов «Человек без телевизора». В следующую среду у нас тоже уже есть гость. Это будет Владимир Милов, известный политик, общественный деятель — будет в прямом эфире в 7 часов вечера.

А в следующую субботу, через неделю, у меня тоже уже есть гость. Это замечательный кинорежиссер (кстати, коллега Алисы) Роман Качанов, которого я очень люблю, отношусь к нему с огромным уважением и ко всему, что сейчас он говорит и делает. У него тоже свой Youtube-канал. Человек, который не может молча наблюдать за тем, что происходит. Так что присоединяйтесь к нашим разговорам, к нашим эфирам, дорогие друзья. Еще раз огромное спасибо за вашу поддержку, за донаты! Спасибо нашим зрителям! Алиса, и вам спасибо!

А. ХАЗАНОВА: Спасибо, удачи!