Ненавидя, мы воруем будущее у детей
Страсти по поводу сочувствия людям/ненависти к нелюдям перекочевали из ютуба в фейсбук, а потом опять в ютуб. Поскольку они естественным образом скоро умрут и будут заменены новыми страстями, считаю правильным еще чуть-чуть структурировать свою мысль.
Понимаю, что рискую опять получить потоки ненависти, так как дискутирую с людьми, открывшими для нее свои сердца. Но я не ненавижу эту ненависть, ведь и ненависть, даже направленная на тебя лично и даже без твоей вины — требует понимания и сочувствия. Хотя эмоционально это очень тяжело, и чисто на животном уровне хочется всех поделить на группы и начать в ответ секторально ненавидеть, например, всех уехавших. Но я этого не делаю и призываю других этого не делать: животному началу, отвечающему ненавистью на ненависть, я стремлюсь противопоставить человечность.
Еще немного про разделения. Категорически неверно сводить споры к групповым: уехавшие—оставшиеся. Вопрос не в групповых идентичностях. Но дело в том, что у людей в России иная повседневность, мы тут сталкиваемся с живыми людьми, которые связаны с СВО, а не с абстрактными образами. А понимание и сочувствие по отношению живым людям испытывать проще и естественнее (поэтому я особенно ценю и уважаю тех людей, кто эту человечность может в себе находить без такой повседневности).
Точно так же речь у меня шла не о секторальных идентичностях (мобилизованные, срочники, контрактники), а о разных живых людях: с разными историями, разными мотивациями, разными уроками, которые им жизнь преподнесла.
Вы скажете, что это не дело политика — говорить об отдельных людях и видеть разные истории. Что политик должен оперировать понятиями масс… Ну или хотя бы социальных групп. Но вот тут я тоже категорически не согласна.
Моя мечта, чтобы время массовой политики закончилось (и ниже я объясню почему). Время, когда мы воспринимаем индивида как монаду внутри толпы или представителя своей групповой идентичности, а не человека с его историей и связью с другими людьми. Понятием массы оперируют в условиях концентрации власти в тех или иных элитах: так проще и эффективнее управлять, через массы, секторальные разделения и атомизированного индивида.
И чтобы от этого уйти, надо, чтобы политикой занимались не «профессиональные политики», а множество разных людей, чтобы лидерство, власть и ресурсы распределялись в обществе более равномерно: и тогда политика будет делаться людьми в их связности с сообществами, а не вождями разной степени популярности, управляющими массами.
И вот тут мы подходим к политической сути спора. (У этого спора, как и у всякого, есть много сторон, в предыдущем посте я поднимала эмоциональную и этическую сторону, теперь — политческую, хотя эмоции, этика и политика в моем понимании очень связаны. Есть еще юридическая сторона, которую я вовсе не поднимаю пока).
С политической точки зрения, понимание и сочувствие, о которых идет речь, по отношению к людям, которые находятся с тобой в одном политическом сообществе и которые совершили поступки, которые никак нельзя одобрить — не снимает с них ответственности за эти поступки и не исключает такие последствия ответственности, как чувство вины и раскаяние.
Но дело в том, что ответственность, конечно, может наступить и просто насильственным путем, к чему призывают многие. Но без внутреннего чувства вины и раскаяния такая ответственность с высокой долей вероятности просто превратится в ресентимент. А парадокс в том, что чувство вины и раскаяние без понимания и сочувствия со стороны других членов сообщества просто невозможны. Через насилие возможна только их имитация, которая еще больше усиливает ресентимент.
Конечно, есть сильные личности, которые готовы к внутреннему раскаянию и без понимания со стороны другого. Но все же, кажется, что сначала Соня Мармеладова должна понять и полюбить Раскольникова, а уж потом он может покаяться перед незнакомыми людьми.
Но дело тут не в психологии только. Дело тут в республиканской свободе и демократии. Если мы хотим, чтобы люди (и каждый из нас) делали осознанный и взвешенный выбор и отвечали за свои поступки, более того, чтобы они заботились о своих сообществах и о делах общества в целом, они должна иметь возможность участвовать в управлении общим благом.
Сегодня до этого идеала как до луны, сегодня многие из тех, кто пошел воевать, их семьи, пытаются управлять хотя бы своими жизнями и жизнью своих семей, пытаются вырваться из модуса существования, в котором они не управляют н-и-ч-е-м. И это зачастую и приводит их к решению уйти на войну (вырваться из круга полной несвободы хотя бы к негативной свободе для своих детей).
Но если мы хотим, чтобы ситуация изменилась, повторю, нам нужна не просто негативная свобода, но свобода республиканская и демократия.
А суть в том, что демократия не достигается ненавистью и насилием. Она достигается только заботой, сочувствием и пониманием. Потому что демократия — это диалог. Пусть иногда и состязательный, но уж точно не антагонистический. В обществе, поделенном на друзей и врагов, демократия невозможна.
Ненавидя, отказывая в человечности, понимании и сочувствии тем, кто должен нести ответственность, мы воруем будущее у своих детей: из-за того, что без понимания и сочувствия страшный опыт этих лет не будет проработан, из-за того, что без понимания и сочувствия невозможно подлинное раскаяние, а возможен только ресентимент, из-за того, что без понимания и сочувствия невозможен диалог, а значит — невозможна настоящая свобода и демократия. А без раскаяния и подлинной демократии войны будут длиться без конца.
P.S. На днях я ехала в поезде с военным, который участвовал в СВО (хотя не передовой не был). Мы начали с его позиции о том, что если бы «мы не напали, то на нас бы напали», но через мое понимание (сочувствовать ему не надо было, у него все было неплохо) он пришел к идее, что «на самом деле, по-настоящему все это поддерживает 1-2 процента людей, уж точно не я».