Ещё несколько штрихов к теме «ужасных девяностых»
Я снова повторю, что объективная историческая оценка невозможна с дистанции меньше века. Все попытки прямо сейчас что-то выяснить про переломные события тридцатилетней давности – только битва «автобиографических нарративов». О личном опыте человек говорит, о знакомых или «вообще». В это вплетается битва идеологий и представлений о справедливости, вследствие чего почва для хоть сколько-нибудь логичного анализа окончательно уходит из-под ног.
Когда я впервые попала в Ленинград, а уже в Ленинграде на Петроградскую сторону, я вспомнила слова одной старой женщины, что «большевики должны были его разрушить, чтоб не напоминал». И только тогда поняла, что она имела в виду. Дворцы – дворцами, но проспекты Петроградской слишком явно свидетельствовали в пользу последних дореволюционных десятилетий. Как и музей-квартира питерского рабочего, в которой перед переворотом скрывался Ленин. Особенно тогда, в конце советских семидесятых. В ту пору по Таганрогу я ещё этого не понимала, позже дошло. Но Питер мне просто прокричал: вот что успешно начиналось в конце империи и было навсегда прекращено той самой революцией под лозунгами о справедливости!
Реформы Александра II дали старт развитию капитализма в России. Во всех сферах жизни, от индустриализации до становления гражданского самосознания. Потом процесс был придушен, а в начале двадцатого века сметён социальным взрывом. Спустя полтора столетия мы можем определённо назвать тот период лучшим и самым плодотворным в истории всего имперского пространства. Но с нами не согласились бы 90% тогдашних подданных РИ. Если бы мы могли дать им сейчас слово, то услышали бы, какое ужасное было время. Как при сломе привычных порядков миллионы людей разорялись, а потом голод неурожайных лет добивал их, выкашивая целыми семьями и деревнями. Как оставались после передела без земли и в долгах, вынужденно нанимаясь в рабство, хуже крепостного. Как выросла в городах преступность. Сколько судеб было поломано, и как в то же время наживались и сказочно богатели нувориши. Какие слова у этих людей нашлись бы для тогдашних реформаторов – это нам проще простого угадать: они и сейчас в ходу.
А трудно нам было бы им возразить. Хотя у нас совсем другие оценки тех реформ. Мы смотрим на вторую половину 19 века с достаточного расстояния, и видим: не мог тогда переход «от крестьянской сохи» к индустриальному укладу происходить по-другому. Виной тому не реформаторы, а задержка страны в развитии лет на тридцать-сорок, когда Николай I изо всех сил консервировал в ней «благостную стабильность». Стоило эту стабильность разморозить, из-под неё хлынуло всё нездоровое и давно омертвевшее. А не только целеустремлённое к продуктивной деятельности. При этом скорость процессов миллионы людей просто выбрасывала на обочину – они не успевали перестроиться, или, в силу возраста и прочих обстоятельств, просто не могли.
Но что сказать тем, для кого реформы 1861 года стали катастрофой, а десятилетия после – временем страшного обнищания, безнадёжности и потери всех ориентиров? Ведь таких к 1890-м годам было абсолютное большинство. И всё, что они могут рассказать об этом – чистая правда. Подтверждаемая документально в том числе.
Мы могли бы им сказать, что результатом следующих попыток устроить спокойную стабильность торможением и подмораживанием станет полный слом всего, что им так не нравилось. Что тогда все, кто, по их мнению, разжирел на их бедах, кто скупал по дешёвке разорённые имения с вишнёвыми садами, лесами и крестьянскими хозяйствами, выселяя и пуская по миру сотни семей, кто разбогател на переделе общинных наделов и на грабительских банковских ссудах – все они страшно поплатятся. Или их дети.
Но к этому мы добавим, что самим пострадавшим от грабительских реформ повезло, если им не довелось дожить до этого. И не увидеть всего, что будет дальше.