Дезертиры на этой войне — не предатели. Как россияне убегают с фронта
Мы все уже привыкли к тому, что в паблик время от времени прорываются обращения военных, мобилизованных, контрактников и добровольцев и их родственников. Десятки мужчин в лесу или в окопе, или на фоне руин, и кто-то один говорит экспромтом или читает с листа. Просит разобраться с начальством, с обмундированием, с тем, что нет печки или боеприпасов или еды, с тем, что деньги пообещали и не платят. Лейтмотивом звучит: не хотим умирать, не хотим в самоубийственный штурм, не хотим быть пушечным мясом. Наверное, каждый ловил себя на мысли при виде таких обращений: вам же не помогут. Никто не собирается защищать вас от смерти. Вам нечего терять, почему же вы просто с фронта не сбегаете? Можно было бы сказать, что не бегут, потому что есть репрессии, заградотряды, тюрьма, если поймают. Но на самом деле они бегут, тысячи солдат срываются в самоволку или не возвращаются из отпуска, или уходят прямо с передовой. Бросают оружие или наоборот, берут с собой как можно больше, чтобы хватило и себе, и на продажу. Уходят поодиночке и группами.
Мы не знаем, сколько человек дезертировало из российской армии. Косвенно судить об их количестве можно только по приговорам гарнизонных судов. По сведениям «Медиазоны», за год с начала мобилизации за самовольное оставление части были осуждены более 3000 военнослужащих. Это не значит, что сбежало 3000, это значит, что столько удалось найти и довести до приговора. Скорее всего, реальное число дезертиров гораздо больше. Проект «Идите лесом» поделился с нами историями людей, которым удалось помочь. Проект помогает как тем, кого уже забрали на фронт, так и тем, кто хочет избежать призыва. Призывники могут получить юридическую, психологическую, а в сложных случаях и финансовую помощь. На сегодня помощь получили уже более 11000 человек. Ссылку на проект «Идите лесом» я оставил в описании.
Сегодня мы поговорим о дезертирах, о дезертирстве и вообще о том, что это всё означает для нашей страны. Однажды государство решает, что ваша ценность не в том, что вы гражданин и налогоплательщик, не в том, что вы что-то умеете, знаете и не в том. Чему вы учились всю жизнь, а в том, что вас можно использовать как пушечное мясо. Скорее всего, к такому вас жизнь не готовила. Вы застигнуты врасплох, и все варианты плохие. Нет выбора – так большинство респондентов, и мобилизованных, и добровольцев, и контрактников описывают, как они попали на фронт.
«В военкомате я оказался прямо 21 числа прошлого года. На работе вызывали в отдел кадров, велели зайти. Ну, я пошёл послушно в военкомат, о чём потом жалел. В своё оправдание могу сказать, что всё происходило очень быстро, не было времени даже соображать, не то, что доказывать что-то и доказывать. Просто 20 часов продержали в распределителе и отправили в путь. Поначалу мы с супругой обсуждали всерьёз возможность его, боевое предписание, просто саботировать и сесть в тюрьму на пару лет – но появились уже сообщения о вербовке заключённых, так что пришлось всё-таки ехать»
Поначалу вы, возможно, верите, что это какая-то ошибка, что возраст или состояние здоровья помогут убедить начальство, что вы совсем не годитесь на роль солдата. Но вам быстро объясняют, что пушечному мясу крепкое здоровье совершенно необязательно, ведь жить долго вы не должны на войне.
«У меня скоро обострилась хроническая болезнь. Её бы выявили, если бы была военно-врачебная комиссия, но она только на бумаге проводилась. У меня начала отказывать нога, отправили в госпиталь на операцию. Буквально не сняв швов, снова отправили в поля. Конечно, вскоре появился рецидив. В итоге, с большим трудом я выбил себе отпуск на 15 дней, чтобы хотя бы долечиться. Дома пошёл в военкомат на военно-врачебную комиссию, но сути дела это не поменяло. Хирург сохранил категорию годности по устному указанию военкома».
А потом для вас начинается война.
«Задачу нам поставили – не давать наступать. Просто рыли окопы, говоря человеческим языком. Условия были кошмарные, ни воды, ни еды. Мы зимой просто собирали снег, топили его, чтобы было, что пить. Не знаю даже, как описать то, что на фронте происходило. Простой пример, очень быстро в моём взводе осталось два человека не раненых. Все остальные либо двухсотые, либо с ранениями. Бардак творился невероятный, это была просто бессмысленная мясорубка. Каждое утро на построении командир говорил, что мы мясо и что мы должны идти и мочить другое мясо. Подселяли к нам в палатки обученных вояк, они прямо настойчиво внушали убивать стариков и детей. Объясняли это тем, что армия Украины использует их. Нам показывали не как нужно защищаться, а как убивать и совершать террор. Как правильно заложить гранату под труп, как растяжки делать. Готовили к тому, что нас бросят в какой-либо деревне, и мы обязаны будем убить всех местных. Как-то нас отправили в аэропорт, сказали, разгрузить ящики с гранатомётами. Мы зашли в самолёт, а там ящики с двухсотыми».
Вам казалось, что выхода нет, когда вы вынуждены были идти на эту войну. В какой-то момент вы поняли, что выхода нет, и что вы с этой войны должны выбраться.
«Сразу стало ясно, что никаких вариантов кроме самовольного оставления части и последующего отъезда у меня нет. Возвращаться убивать и умирать я не стал, просто свалил с места прописки и несколько раз его менял. Но скрываться не вышло, спустя время взяли прямо у подъезда. Увезли меня в военную комендатуру, потом отпустили под подписку и завели уголовное дело. В «Идите лесом» я сначала обратился в поисках адвоката для своего дела. Мне повезло, адвокат оказался отличный, стало ясно, что варианта три. Обратно в армию, в тюрьму или уехать. Так за пару недель до возбуждения уголовного дела я принял решение уезжать, снова с помощью «Идите лесом».
Люди, чьи истории звучат в этом ролике, не совсем обычные дезертиры. Для них всё гораздо благополучнее закончилось, чем в среднем по больнице. Они были информированы, они знали, где искать помощь. Им удалось покинуть Россию. На это требуется ресурс, которого часто нет у других людей с теми же проблемами. И всё равно большинство респондентов рассказывают, каким тяжёлым опытом был для них побег, какую растерянность они ощущают, когда всё закончилось.
«Сказать, что я был на нервяке, когда бежал из страны – ничего не сказать. Пальцами ног, знаете, перебирал, чтобы тело ходуном не ходило. Специально выбрал время, чтобы границу проезжать ночью, и просто проспал всё время. Пронесло. От каждого человека в форме шарахался. Благополучно пересёк границу, теперь в безопасности. Пытаюсь прийти в себя и понять, как жить дальше. Куда двигаться».
Одну историю я хотел бы привести целиком. Она не совсем типична. Её герой пошёл на войну добровольцем, но именно тут человек эволюционирует от стереотипных представлений о войне к пониманию её противоестественной сути.
«Вообще я с детства оказаться на войне. Не в армии служить и картошку чистить, а именно участвовать в боевых действиях. Сначала думал в «Вагнер» пойти, но они ещё не набирали всех подряд. И тогда в августе прошлого года я ушёл добровольцем. В военкомате мне предложили пойти служить в отдельный казачий нанковый полк недалеко от дома. Подписал контракт на 4 месяца, и уже через 10 дней пересёк украинскую границу.
Я никогда не забуду эту ночь. Мы мотались по лесу, было тихо. И тут переезжаем мост, а за ним всё горит. Просто зарево до горизонта. Тут я и понял, что моя идея фикс была очень тупая. Контракт у меня был на 4 месяца. В декабре я пришёл к начштабу и говорю: «Всё, контракт кончился, давайте домой». Он орать начал: «Ты чего, едь на фронт, какой отпуск». Мне ещё повезло. Некоторые уезжали вместо отпуска в шторм, их так наказывали. Пехота, где я служил, не лучшее место. Все пьяные, выпивку продавали свободно, там убийства, изнасилования. Я снова оказался на переднем крае обороны. Для меня самые красивые четыре слова – ты едешь в отпуск. Когда я их услышал – не поверил. Мы все желаем друг другу не возвращаться. Тех, кто вернулся, желаем дурачками. Какие мы тебе пацаны, какие кореша, только выехал – начал обращаться в разные организации. Искал возможность не возвращаться. Когда узнал про «Идите лесом», сразу написал. Понимал, что нет другого варианта, кроме отъезда из страны. Пока шёл с билетом от кассы на посадку, чуть в обморок не упал. У меня ещё паспорт вообще как тряпочка – водой политый. Стою на паспортном контроле, слушаю, как меня отчитывают за такое его состояние и думаю: «Да мне насрать, я уехать хочу».
Давайте сразу скажем одну важную вещь. В современной России дезертирство – уже не маргинально и не порицаемо. Большинство россиян и знать не хотят про войну, так что о дезертирстве мнения не имеют. Осуждать тех, кто спасался от смерти, возьмутся немногие. Если кто из ваших знакомых или вы сами принимаете такое решение, вы должны знать, что не делаете ничего плохого, покидая гнусную войну. Дезертирство из армии страны-агрессора – не преступление, а доблесть. Во многих городах Германии есть памятники дезертирам. Им пришлось тоже сделать сложный выбор между верностью гитлеровскому режиму и собственной совестью. Те, кто принимает решение сохранить свою и чужие жизни, поступает правильно.
Что по этому поводу говорит наука? Дезертирство как социальное явление изучается уже десятилетия. Есть факторы, которые могут этот процесс замедлить или наоборот, спровоцировать. Известно, например, что с боевых позиций часто бегут люди из дискриминируемых групп населения. Национальные, расовые и религиозные меньшинства. Забритые в армию жители оккупированных территорий. Мы тут ни на что не намекаем, но как не вспомнить отвратительные практики российской власти, благодаря которым армию во много комплектуют из жителей депрессивных регионов. А ещё из новых граждан России родом из центральной Азии. Необдуманно взявших российский паспорт в разгар войны. Из всего мужского населения ЛДНР, прямо поголовно. Тут главную роль играет не национальность, а социальная уязвимость. Будь ты житель нищего региона или человек, который недавно приобрёл гражданство и не успел обрасти знакомствами и связями. Забирают тех, кого не слышно, кто не устроит скандал на весь интернет, чьи смерти не всколыхнут общество.
Но именно этим людям проще понять, что это не их войны, что нет смысла умирать за чьи-то амбиции. А уяснив это, солдат легче примет решение бросить оружие и уйти как можно дальше от фронта. Также известно, что на частоту побегов влияет сплочённость бойцов конкретного подразделения. В целом дух боевого братства и взаимовыручки обычно снижает число дезертиров, особенно если отряд сформирован по принципу землячества. Солдаты склонны полагаться друг на друга и защищать боевых товарищей. В таких условиях дезертирство становится неприемлемым выбором. Но если сложившаяся группа утратит боевой дух, перестанет верить в цели войны и доверять командирам, та же самая сплочённость может привести к дезертирству коллективному. Солдаты просто уходят все вместе, прихватив колеблющихся, которые не решились бы уйти в одиночку.
Вспомним видеообращения военных, это всегда коллективные действия. Вспомним, что нам, зрителям, кажется, что побег для этих людей – лучший выход. Поверьте, им тоже так кажется. В какой-то момент закончатся обращения к Путину, которые не только бесполезны, но зачастую ведут к усугублению обозначенных проблем, и вместо этого начнутся коллективные уходы в самоволку, а потом ещё дальше. В тыл, где можно дождаться лучших времён. Само по себе большое число дезертиров становится провоцирующим фактором. Если с позиций уходит много бойцов, становится очевидно, что армия и общество в целом не считают войну правильной. Участие в войне перестаёт быть социально одобряемым выбором. Конечно, на число дезертирств влияет и то, насколько солдаты верят в цели войны. Поэтому идеологическая накачка в армии – дело такое же обычное, как и строевая подготовка, но верить в пропаганду легко только когда тебе сопутствует военная удача. Когда же война не имеет цели. Когда боевые действия ведутся тяжело, с военными потерями, враньё начинает раздражать. Тем более, что пропагандисты берегов не чуют, продолжают с разбегу брать Прагу и Берлин. А на фронте никакими победными маршами не пахнет, пехота сидит второй год в окопах под артобстрелами, и сил в себе не чует даже райцентр захватить. Не то что европейскую столицу.
Прямо сейчас российская армия и российское общество подошли к невидимому рубежу. Год назад было объявлено о мобилизации. В декабре двадцать второго Владимир Путин заговорил о системе ротации. В июне этого года неопределённо высказался, мол, когда-то людей надо будет возвращать. Однако вот сроки законом не определены. Но когда станет ясно, что служить им до самой смерти, когда они убедятся, что начальство опять врёт – тогда очень многие могут решиться на побег, потому что терять им, на самом деле, нечего. Система подведена к черте, когда даже не важно, будет ли мобилизация. Если не будет – люди станут уходить с фронта, потому что силы и терпение не беспредельны. А если будет – тогда скрываться от военкомата будут подлежащие призыву.
За этот год люди поняли, что война – это смерть или, в лучшем случае, инвалидность. Они видели обращения к Путину и некрологи, слышали рассказы вернувшихся инвалидов. Почти у всех есть погибшие или покалеченные через одно-два рукопожатия. Система понимает, как опасны для неё массовые побеги. О том, что это обсуждается на высшем уровне, нам сообщил сам российский президент. Мол, есть сомнения. Что мобилизованные будут возвращаться. И всё же принял решение о регулярных отпусках. По словам Путина всё прекрасно, люди едут домой на отдых, а затем возвращаются на передовую. Мы не знаем, как там на самом деле, но эта тема беспокоит российское руководство, и понятно, почему. Если побеги станут массовыми, репрессивная машина с ними уже не справится. Она может работать, когда дезертиров тысячи. В этом случае в ход идут и суды, и запугивание, и воззвания к совести и патриотизму, и пытки на подвале в зонах боевых действий. А особо ретивых и сопротивляющихся можно первыми бросить в мясной штурм, этим дело и закончится. Но если беглецов с фронта будут десятки тысяч, система сломается. Не хватит ни сил, ни ресурсов, всех не переловишь.
В последнее время многие политологи начинают говорить о революционной ситуации в России, несмотря на то, что раньше десятилетиями отрицали возможность её возникновения. Давайте разберёмся, почему они так говорят, быстренько. Один из важнейших факторов, определяющих вероятность революции – это возрастной состав населения, а именно высокий процент молодёжи. В таком случае демографы говорят о молодёжном навесе, потому что так это выглядит на графике. Если же в стране при этом высокая безработица среди молодых мужчин, то риск насилия и революции становится существенным.
Как люди представляют себе революцию? Например, Петроград семнадцатого года. Бежит матрос, бежит солдат, стреляет по ходу. И это, в сущности, более-менее объективная картина. Средний возраст граждан в Петербурге начала двадцатого века – около 20 лет. Очень много подростков, молодых людей и в основном мужчины. Многие – горожане в первом поколении, раньше были крестьянами. Они ещё не встроены в социум, зарабатывают мало, плохо социализируются. Сам чёрт им не брат. Терять им нечего кроме своих цепей, и они за любую движуху. Такое общество легко заражается идеями. Коммунизм – ого, давайте попробуем. Национал-социализм – ничего себе, отличненько! Но современное российское общество не такое. Оно возрастное, в нём больше женщин, чем мужчин. Типичный россиян – это женщина 40 с небольшим лет. Ей не до бунтов и войн, ей надо ипотеку платить, детей и внуков воспитывать. Такое общество не станет устраивать революцию. Если оно и затеет протест – то только мирный, а потом ещё после митинга и площадь приберёт.
Так почему политологи говорят о назревании революционной ситуации, если наше общество вроде бы не склонно к революциям? Потому что начав войну, Владимир Путин поставил над нашей страной изуверский социальный эксперимент. Он обратил время вспять, не считаясь с демографическими показателями, и слепил безбашенных революционных матросов из сотен тысяч взрослых и даже пожилых мирных мужчин. И речь не только о дезертирах, ведь есть ещё комиссованные по инвалидности, солдаты в увольнительных, наёмники и бывшие заключённые, помилованные за участие в войне. А потом будут и ветераны. У многих из них проблемы со здоровьем, ПТСР. Некоторые, как те же дезертиры, вынуждены жить на нелегальном положении, не смея устроиться на работу или выйти на улицу под камеры.
Ещё год назад у них была семья, работа, социальные связи, обязательства – всё то, что делает социум и людей в нём устойчивыми и предсказуемыми. Им было что терять и ради чего жить. Война сделала этих людей обозлёнными, травмированными, неприкаянными. На войне они научились стрелять в других людей. Они увидели, что насилие – отличный аргумент, а смерть вполне терпима, если случилась не с тобой. Их социальный капитал обнулён. Автомеханик с войны вернётся не автомехаником, а штурмовиком. К тому же, он привык к зарплате в 200 тысяч, а в гараже платят максимум 50. Само по себе присутствие в социуме большого числа людей, получивших опыт применения насилия, меняет обстановку. Насилие расползается по стране, оно разносится как чума теми, кто прикоснулся к нему на фронте. Оно заражает других людей, его нельзя контейнировать на пресловутых новых территориях, оно будет всюду.
Но это следствие не единственное. Общество нефильтрованное, с неприкаянными людьми, с разрушенными социальными связями, людьми, повидавшими всякое и готовыми на многое, готовый субстрат для социальных потрясений. В этом суть революционной ситуации. Общество недовольно, в нём много готовых к рискованным действиям людей, которым нечего терять. При этом путинский режим обращается с российским обществом как с тюбиком зубной пасты, ещё раз пытается из него что-то выжать. Ещё немного лояльности, ещё немного добровольцев, ещё денег на войну. Конечно, не все революционные ситуации заканчиваются революцией, но чем дольше длится война, развязанная Путиным, тем более нестабильной становится ситуация в России. Тем выше вероятность социального взрыва.
До завтра!