Дима Зицер: «Как сделать так, чтобы наших детей не сожгла ненависть изнутри?»

Фрагмент “Утреннего разворота”

А. АХМАДИЕВ: И к нам подключился Дима Зицер, педагог, известный многим из вас. Дима, доброе утро.

Д. ЗИЦЕР: Привет, друзья.

М. МАЙЕРС: Здравствуйте.

А. АХМАДИЕВ: Вопросов правда много. И в чате от наших зрителей в том числе.

Д. ЗИЦЕР: Попробуем.

А. АХМАДИЕВ: Что делать-то? Что делать вот с этим со всем? Навалилось. И как быть?

Д. ЗИЦЕР: Ну, давайте, разгребать. Разгрести-то у нас не получится, но давайте как-то по очереди. Ну, с чего начнем? Давайте. Как скажете.

А. АХМАДИЕВ: Ну вот давайте, собственно, с детей в школах. Вот эти так называемые герои СВО приходят, рассказывают о своих подвигах. Как объяснить ребенку, что все может быть не так?

Д. ЗИЦЕР: Нереальная задача. Нереальная задача, в очередной раз я скажу. Всё.

А. АХМАДИЕВ: Ну хоть как-то попробовать.

Д. ЗИЦЕР: Нет.

М. МАЙЕРС: Почему? Почему нереальная?

Д. ЗИЦЕР: Нереальная, потому что… Я бесконечно об этом говорю, но действительно тема важная, давайте еще разок. Если мы говорим о детях младшего возраста, вы это упомянули, Эдуард, ну вот, скажем, лет до десяти, а уж тем более лет пяти-шести, их вера взрослым тотальна. Ну вот до семи лет совсем тотальна. До семи лет дети не могут предположить, что взрослый может хотеть им зла. Вообще какой-то взрослый. Тем более взрослый близкий. Вы абсолютно правы в постановке вопроса. Если меня родители сюда привели, вот так это приблизительно происходит, значит, этому человеку наша семья доверяет всецело. До семи лет. А в семь-восемь начинается учительница первая моя. Это тоже действительно человек, которому иногда дети доверяют больше, чем родителям даже.

Если взрослые вместе, ну давайте возьмем ситуацию почти трагическую, на мой взгляд, человека шести лет, так вот, к человеку шести лет привели так называемого СВОшника, чтобы не сказать бандита, и человеку шести лет говорят о том, что, не знаю, Z – очень важный знак, о том, что нужно убивать соседей, в случае если, не знаю, что они там говорят, ты с ними не согласен и так далее и так далее, они верят в это на сто процентов.

Ребят, я не помню, я говорил ли про это с вами. Наверное, не говорил, раз спрашиваете. Го есть очень понятные исследования академические на эту тему. То есть это не мое предположение, знаете, сейчас такое бля-бля. Это очень-очень исследованная тема.

Ну, скажем, много-много лет шло исследование про детей, которые росли в нацистской Германии, которым было и пять, и семь, и восемь, и 14 лет. Так вот, те, кому было лет до восьми, не смогли избавиться от индоктринации до конца жизни. До конца жизни. То есть, они в 1980 году, эти пожилые уже люди, говорили: «Да, но…». Продолжали говорить. Понятное дело, что в 1980 году в Германии невозможно было говорить «давайте сожжем всех евреев, отправим их в газовые камеры». Да, но… И тут тебе и «эффективный менеджер», и все остальное.

Если мы говорим про возраст 14-15, понятное дело, что это связано с возрастным прекрасным снобизмом и цинизмом. И в данном случае это может быть такой прививочкой, когда люди в этом возрасте знают, что в принципе взрослые не такие чудесные, как казалось им за десять лет до этого. Ну, в общем, на самом деле, шансы действительно увеличиваются, шансы больше. Но сразу могу сказать, что делать с этим.

А. АХМАДИЕВ: Да. Это, собственно, один из главных вопросов.

Д. ЗИЦЕР: Главный вопрос. Кто о чем, а вшивый о бане. Я совершенно не собираюсь менять показания. Уходить. Не ставить эксперименты на собственных детях.

А. АХМАДИЕВ: Куда?

Д. ЗИЦЕР: Закон об образовании предполагает семейную форму обучения. Это, между прочим, потрясающая часть российского закона об образовании. Действительно очень-очень крутая. По российскому закону об образовании те, кто нас слышат, завтра утром могут перейти на семейную форму обучения. Их не могут остановить. Им не могут сказать «нет». Ложь, что переход на семейную форму обучения требует огромных денег. Это просто неправда. Это просто вранье.

А. АХМАДИЕВ: Дима, а можете рассказать, как это выглядит? Просто для тех, кто вообще не в курсе.

М. МАЙЕРС: Да, вот вы, допустим, примите такое решение. Что вы должны сделать?

Д. ЗИЦЕР: Мы должны делать следующее. Я не буду совсем пошагово рассказывать. Расскажу вам, где это лежит. Извините за самопиар, это лежит у меня в последней программе августа прошлого года. Там прям тык-тык-тык-тык, вот пошагово-пошагово, со ссылками на документы, которые нужны этим людям. Нужно пойти в школу – формальная часть – и сообщить, что вы переходите на семейную форму обучения. Не исключено, что директор, завуч или к кому вас там отправят поноют немного на эту тему и спросят вас, понимаете ли вы, на какой шаг вы идете. Вы скажете, что вы понимаете, на какой шаг вы идете. И после этого вы уходите на семейную форму обучения. Представляете себе?

Есть две возможности. У вас первая возможность – это остаться привязанными к той школе, в которой человек учился. Второй шаг – это перейти в другую школу, привязаться к другой школе. Сегодня есть школы, которые специализируются на этом, собственно говоря, на семейной форме обучения. У них есть помогающие всякие разные формы, курсы и так далее, и так далее, и так далее.

Дальше, когда человек уходит на семейную форму обучения, начинаются главные такие жуткие фантазии родителей о том, что, боже мой, это же значит, что мама должна уйти с работы и теперь с утра до вечера быть его учителем. Не боже мой. Это самая вульгарная форма семейной формы обучения. Так можно, но так чертовски жалко. На мой взгляд, самое крутанское, что бывает, это когда собирается учебная группа. Учебная группа собирается из ваших чудесных знакомых, друзей, соседей, наконец, людей, которых вы нашли в чате и так далее и так далее.

Год назад, короче говоря, образовался Телеграм-канал как раз по мотивам эфира на эту тему. И там тусуется огромное количество народу и ищут и находят, я точно знаю, друг друга, и объединяются в такие учебные группы.

Что происходит дальше? Дальше, представьте себе, Маш, у нас, не знаю, группа из восьми человек или из десяти человек. Это позволяет нам даже учителя нанять. Что следующий крутанский шаг? Окей, мы смотрим вокруг. Мы находим учителя или, если хотите, тьютора, если мы хотим как-то иначе организовать учебу детей. Можете студента или студентку какую-нибудь из педвуза заканчивающую. А может, и нет. А может, не из педвуза, а может, из физмата. Окей, все, у нас появился практический класс. Это вариант номер один такой самоорганизации.

Есть вариант номер два, например, когда те же восемь семей или десять семей, или четыре семьи, неважно, дело совершенно не в этом, родители договариваются о таком своеобразном дежурстве. Ну ничего не поделаешь, раз в две недели будете брать отгул, и будет такая вот немножко общинная форма, в которой мы существуем, в которой мы учимся.

Что значит учимся? Мы идем по программе. Кроме этого, происходит огромное количество радостей. Потому что, знаете, трусишки всегда говорят: «А как они будут социализироваться?» Они отлично будут социализироваться. Будут вместе ходить гулять в парк, туда-сюда, пятое-десятое. Иначе они будут социализироваться.

Самое главное, что надо понять. Надо понять, ребята, что если мы говорим о детях маленьких, ну вот о семи годах, о восьми годах, риск огромен, короче говоря. Огромен. Это несопоставимые вещи. Вот то неудобство, которое, в общем, относительное неудобство, конечно, будет при переходе на другую форму обучения. Потому что это идет вразрез нашим представлениям, иногда представлением бабушек и так далее. Так вот, риск неухода, если человек попал в токсичную среду, в сотни раз выше. Потому что в этот момент практически гарантированно он будет инфицирован. Вот и все.

Теперь знали бы вы, какое количество народу пишет мне и рассказывает свои истории, и бьют себя по затылку и говорят: «Что ж мы не сделали этого раньше?»

М. МАЙЕРС: А чего они боятся? То есть о чем они сожалеют конкретно?

Д. ЗИЦЕР: Люди вообще боятся перемен, Маша. И люди никак не могут понять, что идет война, например, и делают вид всеми силами, что войны никакой нет, например, что все в порядке. Как в старом советском анекдоте, занавесим окна вагона, будем его раскачивать и представлять себе, что мы мчимся вперед. И это очень важная штука. Все еще используется этот аргумент: «Ничего, обойдется. Я на излете Советского Союза ходил в школу, и вот ничего, таким вырос». Во-первых, мы не знаем, каким ты вырос. Это вопрос первый. Но неважно. Ситуация совсем другая идеологическая, несопоставимая с тем, что было в начале 80-х. Аргумент «я вырос и ничего» не работает, потому что война. Это в первую очередь.

А дальше отмазы мы ищем все. Ну что, всякие разные отмазы. «Вот у меня не будет времени». «У меня нет на это денег». «Его не отпустят на семейную форму обучения». «А где я возьму?» «А как я найду?» «А что я?» Ну, найдешь.

А. АХМАДИЕВ: Ну вот смотрите, Дима, Ольга Кайнова пишет в комментариях: «Семейная форма – это прекрасно. Но родители работают. Кто будет заниматься с ребенком семи лет?»

Д. ЗИЦЕР: Я только что рассказал Ольге Кайновой, как это делается. Вот подождите. Нет-нет, Эдуард, подождите секунду. Я просто с этим сталкиваюсь с утра до вечера. Это очень-очень типично. Да, я, поверьте мне, с огромным уважением отношусь к Ольге. Но Ольга только что услышала полный ответ и продолжает задавать этот вопрос. Это круто прямо.

Потому что Ольга, и я ее понимаю психологически, Ольга пугает себя. Ольге очень-очень не хочется. Оль, извините, что я эксплуатирую ваше имя. Я, честное слово, делаю это с большим уважением. Оле очень-очень не хочется, чтобы ее жизнь менялась, потому что у нас в голове мы представляли себе все это очень-очень понятно, правда же, как будут расти наши дети, возможно, даже в какую школу они будут ходить, возможно, даже в какой университет они поступят, и как после школы мы будем с ними идти, и заходить в этот садик и так далее и так

Оля, дорогая, ужас в том, что ситуация изменилась целиком. И даже если бы я не рассказал уже того, что я рассказал, и сказал бы, что родители ходят на работу, я задал бы вам очень жесткий вопрос. Вы предпочитаете из безвыходности отчасти продолжать ходить на работу и чтобы ребенок стал фашистским монстром или в этот момент вы попробуете изменить свою жизнь? Вопрос стоит в этом. Ребят, я счастлив был бы сказать: ничего, забейте, все будет нормально. Не будет нормально точно, если речь идет об этом возрасте, о первом классе. Не может быть, а точно.

Правды ради, надо сказать, это важные слова, ребят, есть на сегодняшний день в России и учителя, и школы, где директор львом стоит на входе и не пускает эту гадость внутрь. Есть, это есть. Поэтому проверяйте. Поэтому может быть один шанс из, и вам повезло. И тогда все очень-очень круто. Еще раз, так бывает. Да, и в государственных школах. Но если этого не происходит, не рискуйте, Оля дорогая и вся компания. Не связано это с уходом родителей с работы. Я только что рассказал, как и почему. В совсем маленьких городках сложнее, безусловно, потому что сложнее найти эту компанию. Но я даю вам честное слово, и оттуда я получаю эти письма, и люди говорят: «Да, у нас получилось». Честное пионерское.

М. МАЙЕРС: Вопрос. А как эта система заставляет вас отчитываться? Вы говорите, идете по программе. Но при этом в программе уже у нас там переписываются учебники истории, у нас там, я не знаю, сейчас надо ли отчитываться, есть ли какие-то предметы, куда воткнуть это СВО, в «Разговоры о важном», в обществоведение, в обществознание, в историю.

Д. ЗИЦЕР: Нет. Я вас поздравлю на эту тему на 100%. С точки зрения программы на сегодняшний день, я подчеркиваю, это может измениться хоть с 1 сентября, все эти СВО, все эти «Разговоры о важном» – это внеурочная деятельность. Просто 99% школ делает ее урочной и обязательной. Это внеурочная деятельность. И в тот момент, когда вы ушли на семейку, ну все, нет этого и все.

Теперь так. Маш, вы правы, учебники истории переписываются, и завтра может быть ситуация, когда будет учебник истории вот такой. Ну, начнем со старших. Правда вы понимаете, что ЕГЭ по истории – это выборный экзамен? Извините меня. Правда вы понимаете, что ЕГЭ по истории можно просто не сдавать? Ура! Окей. Это очень простая тоже история, которую я раз за разом говорю. «Ах, все равно они будут к этому иметь отношение». Нет, не будут. ЕГЭ по истории – необязательный экзамен.

Аттестация есть в разных школах. Договариваются по-разному. Бывает даже раз в год, бывает два раза в год. Бывает по-разному. Бывает просто присылают в школы работы. Бывает, что нужно приходить физически. Бывает, еще раз, школы, которые с интернет-программой связаны, которые вообще делают это за вас и так далее.

Это мы фантазируем. Нет аттестации никакой на сегодняшний день. Но если с 1 сентября выйдет экзамен за 6 класс по истории, в который будет входить СВО, заболейте, Маш, на эту неделю.

М. МАЙЕРС: Понятно.

Д. ЗИЦЕР: Я учу вас не плохому, а хорошему. Ребят, не сдавайте эту дрянь. Ну, всё.

А. АХМАДИЕВ: Дима, а можете, пожалуйста, повторить, где найти Телеграм-канал о семейном образовании?

Д. ЗИЦЕР: Пожалуйста. Как минимум один Телеграм-канал я название помню наизусть, но вы найдете еще. Канал называется «Азбука Поиска». Вот его я помню наизусть, потому что действительно это ребята организовали как раз после выпуска на эту тему целиком. Да. И там просто тусуется вся страна. Ну, вся страна, хорошо. Есть еще Телеграм-каналы, названия которых я не помню, но по контексту вы найдете точно абсолютно.

Да, еще раз, ребята, это правда важнейшая тема перед 1 сентября. Это намного проще, чем нам кажется. Я не буду вас обманывать. Еще раз, это некоторые изменения в жизни, безусловно, и некоторые изменения собственных установок. Тем не менее, это намного проще и это, не знаю, гарантирует ли, но повышает уверенность в том, что на эту тему хотя бы с детьми все будет в порядке.

М. МАЙЕРС: Вот Игорь пишет: «Ради своего ребенка это та трудность, которую стоит преодолеть». Ну да.

Д. ЗИЦЕР: Amen.

М. МАЙЕРС: Мне хочется зафиксировать. То есть правильно ли я понимаю, что современная российская школа в том виде, в котором она существует, она враг ребенка, она антиребеночная, она антидетская?

Д. ЗИЦЕР: Ну нет.

М. МАЙЕРС: Она несет вред с точки зрения формирования личности?

Д. ЗИЦЕР: С точки зрения той системы, которая устанавливается, да, но я не подписался бы на 100% под тем, что вы говорите.

Еще раз, ребят, я объясню, потому что в этот момент мы обесцениваем работу потрясающих учителей, потрясающих директоров, которые этого не делают очень высокой ценой и довольно сильно, между прочим, профессионально рискуя, которые просто этого не делают, которые работают честно, которые работают профессионально. И есть такие учителя, ребят, еще раз, и есть такие школы, которые устроены так. Нет, они не идут против государства. Они просто продолжают работать честно. Окей. И «Уроки о важном» у них уроки о важном, о том, что действительно детям важно, например, и взрослым, и людям.

М. МАЙЕРС: Дим, а скажите, пожалуйста. Сейчас много разговоров. Я хотела поменять. У тебя по прежней теме вопрос?

А. АХМАДИЕВ: По школам, да, по эмиграции. А, у тебя другая тема.

М. МАЙЕРС: Ладно, я уже начала. Извините, у нас тут некоторый дисконнекшен, потому что мы все из разных точек земного шара. Смотрите, я хотела спросить. Сейчас много разговоров про выход из Болонской системы. Будет ли это катастрофой для российского образования? Что изменится, на ваш взгляд?

Д. ЗИЦЕР: Ну, еще раз, что такое катастрофа надо понять.

М. МАЙЕРС: Будет ли это проблемой?

Д. ЗИЦЕР: Это будет огромной проблемой. Просто этих ребят не возьмут в университет и все. Да, сейчас есть университеты в Европе, в которые все еще продолжают принимать с российским дипломом, вы не поверите. Вот есть такие университеты. Но на данный момент, так или иначе… Ведь система ЕГЭ вся, она же не случайна. Это все приведено в единство некоторое образовательное. Не знаю, начнем с простого. Действительно Болонская система поехала, нет бакалавриата и так далее. Очень трудно университету будет принять, например, перевод, человека, который переводится. На основании чего мы это будем оценивать? Это такая история непростая.

С ЕГЭ абсолютно то же самое. ЕГЭ принят. ЕГЭ вообще не самая лучшая из возможных форм, так же как и демократия, но просто все остальные намного хуже. И поэтому ЕГЭ, вот эта самая 100-балльная система с определенной системой оценивания результата, она, в общем, принята худо-бедно во всем мире. Если это поплывет, будет большая-пребольшая проблема.

А главное же, вы понимаете, они же разрушают Болонскую систему не просто потому, что им буквы B и M не нравятся. Они ее разрушают, те люди, которые разрушают, потому что учить надо, как лаптем щи правильно хлебать. Дело в этом. Потому что детям совершенно не нужны знания, которые эта система несет. Хотя это неправда. Эта система не несет никаких знаний. Но если мы почитаем, что говорят эти люди про отмену этой системы, по принципу – мы отменяем все западное, все, что пришло оттуда. Поэтому это, на мой взгляд, признак чего-то. Это не само разрушение, это такая красная лампочка очередная: тынь, тынь, тынь, ребят, поехали, следующий этап.

А. АХМАДИЕВ: Ну и вопросы были по поводу эмиграции. Мы до вас разговаривали с Ириной Воробьевой, которая сняла фильм о тех, кто уехал из России вынужденно. И многие из них с детьми. И проблема, конечно, большая. Во-первых, для маленьких детей, кто пошел в первый класс в зарубежную школу, в грузинскую, например, возвращаться обратно в Россию, чего, например, хотели бы родители в случае общественно-политических изменений в России, это очень сложно. И проблемы тоже со старшими детьми, которые учились в российской школе и сейчас не могут нормально продолжить обучение в иностранной из-за языкового барьера и других проблем.

Есть ли какое-то решение? Универсального, понятно, нет. Но как лучше вот в двух этих хотя бы случаях?

Д. ЗИЦЕР: В первом случае такое ощущение, что люди наелись галлюциногенов. В каком смысле они вернутся в Россию и когда? О чем они говорят?

А. АХМАДИЕВ: В будущем, если вдруг что-то изменится.

Д. ЗИЦЕР: В будущем поговорим, если что-то изменится. Что изменится, как изменится? Это действительно, слушайте, такая история, как история про топор. Слушайте, ну давайте поговорим, когда и как это произойдет, когда эти люди смогут вернуться в Россию.

Поверьте мне, в этот момент, если настанут революционные изменения, извините, что я говорю с определенной долей цинизма, я просто совершенно не вижу, что это может произойти в ближайшие несколько лет, но дай бог, я буду только рад, в этом случае будет высочайшая вариативность школьного образования, как и должно быть, в общем, в приличных странах, и они выберут ту школу, которая им удобна.

Не говоря уже о том, что у них всегда в кармане тот самый способ, о котором я говорил. В общем, его никто совершенно не отменяет. У нас есть проблема, мы перешли из грузинской школы, сползлись вместе, организовали учебную группу.

Теперь что касается перехода в другую систему. Знаете, это очень-очень зависит от возраста. Это такая возрастная история очень сильно. Потому что если мы говорим о людях семьи, восьми, не знаю, девяти лет, никакой там особой проблемы нет с переходом в другую языковую среду. Есть, конечно, есть все равно вот этот шоковый момент, но, так или иначе, поскольку человек в принципе идет в первый класс, наступают определенные изменения, и к ним добавляется еще несколько факторов. Иногда мы сами чуть преувеличиваем эту самую языковую… Про язык вы задаете вопрос, я правильно понимаю?

А. АХМАДИЕВ: В том числе, да. Это не единственная проблема, понятно, но такая существенная.

Д. ЗИЦЕР: Не единственная, нет. Да, да. Слушайте, что касается старших, есть такая ошибочка, что ли. Хотя не хочется организовывать кому-то комплекс вины. Это не про вину. Мы из лучших побуждений делаем эту ошибку.

Знаете, когда мы оказываемся с ребенком 12 лет или 14 лет в другой стране, и мы начинаем гнать, и мы говорим: «Слушай, ну быстро все. Мы были в восьмом классе. Надо перейти в девятый. Ни в коем случае нельзя еще раз пойти в восьмой, ни в коем случае. Мы теряем время». На что ты теряешь время, господи? В этот момент он тусуется, что-то такое видит, смотрит. Ты приобретаешь время? Нет, мы теряем время, мы опаздываем. Да, вот эта привычка все время бежать за собственным хвостом, она нам довольно сильно вредит.

Мне кажется, что если у человека любого возраста, тем более ребенка, есть время оглядеться спокойно, это очень-очень круто. Если мы говорим о возрасте так называемом подростковом, и язык, и новое окружение, в принципе, у него может вызывать отторжение. И тогда это надо пощупать, к этому надо принюхаться. Мы тоже в непростой ситуации. Нужно дать себе время на то, чтобы оглядеться, на то, чтобы понять, где мы находимся. Это важно-преважно.

«Ой, а он не хочет учиться». Ну пусть не учится. «В смысле? Так а мы же…» Ничего с вами не будет. Ничего. Вы осмотритесь, вы еще раз пощупаете, потрогаете. Он сходит в кружок, у него появятся друзья. Есть страны, в которых это невозможно. Германия, например. То есть нужно немедленно привязаться, прицепиться к какой-то школе.

М. МАЙЕРС: Но на второй год остаться можно. Вас с удовольствием возьмут на класс младше. Это вообще не проблема.

Д. ЗИЦЕР: Absolutely.

М. МАЙЕРС: Поскольку я в Германии имею ребенка школьного возраста, то я вам могу сказать, что, пожалуйста, вас примут на год младше. Но там в пределах года-двух можно, в общем, скакать по классам.

Д. ЗИЦЕР: Вы еще и в Германии. Видите, я не знал.

М. МАЙЕРС: Плюс, извините, у нас есть интеграционные эти вилькоммен-классы. И мой ребенок год отучился в вилькоммен-классе. И, в общем, Германия делает все возможное и невозможное для того, чтобы дети интегрировались. Но при этом никакого семейного образования. Образование обязательное, ребенок должен ходить в школу.

Д. ЗИЦЕР: Близко нет. Семейного образования близко нет. В Германии самая жесткая система вообще, которую я знаю, я должен вам сказать.

М. МАЙЕРС: Очень жесткая система. Но при этом они таким образом решают вопрос с мигрантами. Потому что если вы идете по улице, то у вас могут идти украинские дети, русские дети, сирийские дети, черные, какие угодно, зеленые, малиновые, красные. Все говорят на немецком языке благодаря школе. С родителями они уже, видимо, наевшись этой сирийской миграцией, сказали, что уже шансов у нас нет. Но детей всех интегрируют в обязательном порядке через школу. Все дети говорят на немецком языке.

Д. ЗИЦЕР: Эдуард, вам просто с Машей надо поговорить. Вот она дает вам, честное слово, полный-преполный ответ. Я совершенно с ним согласен. Более того, вот эта опция, которая прозвучала сейчас, это важно. Важно, Маша, чтобы вы это, в общем, подтвердили на собственном опыте. Не нужно никуда бежать, ребята, потому что человек действительно должен войти в любую среду спокойно. И вы, между прочим, тоже. Поэтому там не просто нечего бояться. Нужно задать себе вопрос, что мы учим? Безусловно, первый год человек учится не математике, не физике, не химии, не немецкому языку, отчасти немецкому языку, он учится вот этой атмосфере, он учится взаимодействовать с тем, что вокруг него. И это очень круто. На это надо давать время, прям закладывать.

М. МАЙЕРС: А рекомендуете ли вы каким-то образом сохранять все-таки российскую программу для ребенка в виде чего бы то ни было?

Д. ЗИЦЕР: Нет.

М. МАЙЕРС: Русского языка, литературы, падежей, склонений и прочего. Почему?

Д. ЗИЦЕР: Ну, слушайте, давайте я отвечу еврейским ответом. А почему да, Маша?

М. МАЙЕРС: А потому что Пушкин – наше все, как было написано у Давлатова. У Давлатова было написано, что Пушкин – наше все. Именно поэтому.

Д. ЗИЦЕР: Я должен вам сказать, что долгие годы общаясь с учителями и с родителями, выступая, я знаю всю обратную сторону и лживость этого заявления. Те, кто говорят: «Пушкин – наше все», просто проверьте, прокрутите в голове стихотворение какое-нибудь, которое вы знаете наизусть, не входящее в школьную программу. И когда вы поймете, что вы не знаете ни одного стихотворения вашего всего, удивитесь этому.

Это я не стыжу никого. Это такое все, которое вы поставили на полку в 10-м классе и сказали себе «больше никогда». Но на уровне клише, которое вам привязали, вы тащите это всю жизнь. Я, ребят, по первому образованию филолог. Пушкин крутанский, вам не передать. Жалко только, что его никто не читал в России. Большинство не читало. Только на уровне опять-таки «Зимнее утро», «Евгений Онегин» и так далее и так далее.

При этом, смотрите, эта история простая. Предположим действительно, что Пушкин ваше все в вашей семье и у вас принято долгим осенним вечером при неровном свете свечи перелистнуть любимые страницы, извините, пожалуйста. Ну так и перелистывайте. Это называется «семейная культура». Это очень круто. И точно абсолютно ваш ребенок замечательный вместе с вами в возрасте пяти, шести, семи лет будет перелистывать эти страницы.

Теперь что касается программы. Программа – это же вообще вещь случайная. Ну сами подумайте об этом. Ну, какие-то дядьки или тетьки или дядьки и тетьки вместе в министерстве, в любой стране мира так устроено, они придумали, что вашим детям нужно учить именно это. Почему? По кочану. Вот сейчас мы видим по изменениям, которые мы наблюдаем, как это происходит.

Слушайте, читать крутые книжки, которые вы любите и ваши дети любят, – ну, конечно, да, с большим удовольствием. Ну, видосики смотреть – ну, конечно, да. Когда вы гуляете в парке каком-нибудь, разговаривать о том, откуда мы пришли, как устроена наша история – ну, конечно, да. Но только без дидактики, без надрыва этого педагогического. Вообще круто с любимыми людьми о разном разговаривать.

Почему я так ответил? Почему да? Я не вижу ни одной причины, почему это может быть нужно. Нет. Если ребенок грамотно говорит по-русски, и у вас, в принципе, в семье принято говорить на неплохом русском языке, если ему вдруг понадобится для чего-то посадить это на падежи, он посадит это на падежи, не волнуйтесь, и возьмет у него это неделю.

Доказательства? Доказательств море. Это ровно так устроено. Ну давайте я понужу чуть-чуть. Российская система вышла из советской, а советская система тяготеет к немецкой, немецкой конца XIX века. Эта система вообще очень-очень нудная и скучная, в которой говорят: сначала теория, потом практика. Сейчас в Германии, между прочим, это поменялось вполне, а в России все еще не очень. Эта идея про то, что сначала мы выучим падежи, а потом будем нормально разговаривать, она довольно странная. Все наоборот. Человек сначала ловит практику, а потом на это блистательно ложится теория. Я даю вам честное слово, мы в практике так работаем всю жизнь со школами и со школьниками. Вам не передать, как хорошо получается, честно. Не хвастаюсь, но это правда.

А. АХМАДИЕВ: Спасибо большое.

М. МАЙЕРС: Да, спасибо.

А. АХМАДИЕВ: Спасибо. Дима Зицер, педагог.

Д. ЗИЦЕР: Заходите, пожалуйста. Всего доброго.

М. МАЙЕРС: Подождите, подождите, Дима. Один важный вопрос. Извините, можно я буду непрофессионально себя вести? Один важный вопрос. Скажите, пожалуйста, а сталкивались ли вы с вопросами, которые связаны с антироссийской пропагандой в школах? Я имею в виду общение с ребятками, с украинцами, с детками, там разное всякое.

Д. ЗИЦЕР: Конечно.

М. МАЙЕРС: Что с этим делать? Вот вопрос, который волнует меня лично. Потому что когда мой ребенок приходит и выдает что-нибудь типа…

Д. ЗИЦЕР: А что он выдает?

М. МАЙЕРС: Ну, он может что-нибудь выдать типа…

Д. ЗИЦЕР: А сколько лет ему? Давайте чуть-чуть.

М. МАЙЕРС: «Я в эту сраную Россию никогда не поеду». Что-то такое. Нет, ну это просто сам контекст такой. Восемь. Но он с первого класса в немецкой школе. Вот есть ли эта проблема? И что с этим делать?

Д. ЗИЦЕР: Слушайте, ну вопрос, что мы называем проблемой. С антироссийской пропагандой, честно говоря, я не сталкивался ни разу. Вот именно с этим. Потому что пропаганда – это такое очень последовательное умышленное влияние на детей. С этим сталкивался вполне. В вопросе прозвучало в начале… Что происходит, если у нас в одном классе где-то там в какой-нибудь стране Европы, например, есть дети из России и дети из Украины? Слушайте, с детьми вообще прикольно разговаривать. И наши дети должны понимать, что может происходить в душе у мальчика или девочки из Украины и как это в эту душу попало, и что это означает.

Вообще у людей не принято судить человека в его беде и в его горе. Очень хочется часто. Но, вообще-то, по-человечески если мы поступаем, то не принято. И это очень-очень трудно. И иногда человек, которому больно, который обожжен, может наговорить всяких разных нам гадостей. И нам нужно физически учиться отходить в этот момент. Физически, на физическом уровне. Это такая очень общая вещь. Но я, кстати, знаю, что есть школы, в которых это делают конкретно и работают над этим. Вот недавно в Португалии я был, мне рассказывали прямо вот конкретно такую вот работу. В Португалии, в принципе, много людей из России и из Украины.

Что касается «я в эту сраную Россию не поеду». Вы не поверите, Маш, у меня вчера в прямом смысле слова в выпуске был такой же вопрос от женщины из Киева, которая в Киеве сейчас живет и которая говорит… Это, между прочим, самое потрясающее из того, что вот в Украине происходит. Я много этого видел. Там очень часто задается вопрос: «Как сделать так, чтобы наших детей не сожгла ненависть изнутри?»

М. МАЙЕРС: О, да.

Д. ЗИЦЕР: Это что-то потрясающее. И я вам приведу пример. И действительно точно такой же вопрос, практически один в один, но ответ будет одинаковый. Слушайте, мы же понимаем, почему это происходит, особенно в Украине. Ну и с вашим сыном. Мы же понимаем, почему это происходит. Мы понимаем, что на самом деле он хочет сказать что-то другое, вероятнее всего, и он говорит что-то другое. Ну, не поедешь и не поедешь. Это его решение, это его право. Но это же приглашение поговорить, разве нет? Он почему вам про это говорит? Поговорить хочет точно! Потому что понимает, что он в этот момент блямкает вам по каким-то струнам эмоциональным, которые точно отзовутся, и он получит вот этот самый какой-то эмоциональный диалог.

Слушайте, говорить, но не спорить, на мой взгляд. Говорить, высказывая свою позицию. Очень важно давать им возможность подслушивать разговоры взрослых. Вот мы же, когда были маленькие, подслушивали разговоры взрослых, правда? И это было самое крутое. И, между прочим, самое влияющее на нас. Пусть слушают, как мы разговариваем с подружками и друзьями с разными мнениями.

Я не думаю, что в ситуации войны нужно говорить детям, нужно думать так или эдак. Я полагаю, вы это не имели в виду. Он имеет право говорить «я в эту сраную Россию больше не поеду». Если вам мешает эпитет, об этом можно поговорить. Скажем, у нас дома не принято говорить такие прилагательные. А если вас интересует постановка вопроса, она интересная. Она прям крутая постановка вопроса потенциальная. Ну, давай об этом поговорим.

М. МАЙЕРС: У нас тут еще, знаете ли, арабо-израильские конфликты довольно обсуждаются.

Д. ЗИЦЕР: Знаю.

М. МАЙЕРС: Знаете, да? Деток-то много из разных самых стран. И, в общем, детки-то, тоже там ого-го какая идет информационная, скажем так, линия со стороны выходцев из Сирии, из Саудовской Аравии. Тут же много всяких разных деток.

Д. ЗИЦЕР: Это правда. Маш, ну подождите, давайте посмотрим на это с другой стороны. Ну это же круто. Это трудно, но это же круто. Они находятся действительно на постоянном перекрестке каком-то этих самых разных подходов, мнений и так далее. Тут, правда, очень много зависит от училки, конечно. То есть насколько она или он могут это собирать и после этого легитимизировать и так далее и так далее. Ну, вообще, это крутая и довольно часто непривычная история. Да, а что с этим делать? У меня в классе, не знаю, выходцы из 15 стран. Окей. Ну да, ну вот такое. Я был недавно в Берлине, между прочим, и наблюдал все это и с друзьями тоже. Так что ну чего?

М. МАЙЕРС: В интересные времена живем, да. Политика пришла в жизнь наших детей чуть раньше, чем мы, в общем, ожидали.

Д. ЗИЦЕР: Да, но это не политика. Для них это точно не политика. Для них это не политика. Это разные мнения, это жизнь. Ведь действительно, в любом случае, наши дети в восемь лет разговаривали бы о том, в какую машинку круче играть или давайте машинки объединим, или какая страна мне больше нравится и так далее. Окей, сейчас темы жестче. Ой, ну конечно, в этом смысле я бы пожелал им других тем и другого детства, я врать не буду. Но что поделаешь, живем в той системе координат, в которой живем.

М. МАЙЕРС: Спасибо большое. Спасибо.

А. АХМАДИЕВ: Спасибо.

Д. ЗИЦЕР: И вам.

А. АХМАДИЕВ: Дима Зицер, педагог, был с нами на связи. Спасибо, Дима.

Д. ЗИЦЕР: Пока. Всего доброго.