CASE: «Новое сдерживание». Стратегия Запада в отношении оси Москва-Пекин
Авторы: Дмитрий Гудков, Владислав Иноземцев, Дмитрий Некрасов
В новом докладе CASE авторы приходят к выводу, что после окончания «горячей» фазы войны в Украине необходимость формирования новых контуров стратегии Запада в отношении путинской России и других
угроз глобальной безопасности окончательно станет очевидной.
Несмотря на иногда отмечающиеся сходства современной России с Германией 1930-х годов (обе пропитаны имперским ресентиментом и могут быть остановлены в своём ревизионизме лишь столкнувшись с противостоящей им силой), логичнее выглядит сравнение с временами не Второй мировой, а «холодной войны». Авторы полагают, что ядерный статус России и другие особенности современной ситуации исключают возможность «перетекания» текущего кризиса в ещё более масштабный военный конфликт. Поэтому основной опцией выступает формирование «новой стратегии сдерживания», опирающейся скорее на опыт «холодной войны», нежели на иные исторические примеры. Осознание необходимости воспользоваться старой стратегией с новыми возможностями явно запаздывает, что может иметь крайне тяжёлые последствия.
«Новое сдерживание», по мнению авторов, предполагает несколько важнейших моментов. Оно должно опираться если и не на
формальное разграничение, то на чёткое представление о «границах
стратегических интересов» и «красных линиях», позволяющее не допускать ядерной эскалации; на укрепление военного и технологического превосходства Запада над авторитарными Россией и Китаем; на
сдерживание российских попыток выступать универсальным гарантом
устойчивости авторитарных режимов в любой точке мира за пределами постсоветского пространства, а также противодействие закреплению однозначного лидерства Китая и России среди стран «мирового
Юга». Иначе говоря, предлагается стратегия, отчасти воспроизводящая характер мирного противостояния в Европе, но при ужесточении
технологического сдерживания, ограничения влияния Кремля на мировой периферии и формирования аналога Движения неприсоединения
1960–1970-х годов, заменяющего основные структуры современной
БРИКС. Задачей «нового сдерживания» также заявляется ограничение
экономического и технологического потенциала путинского режима
посредством стимулирования оттока из страны финансового и человеческого капиталов, и иных схожих мер.
Введение
Война в Украине продолжается уже три года. За это время обе стороны понесли огромные потери. Минимальное число погибших военнослужащих приближается к 250 тыс. человек; количество убитых и ставших инвалидами военных и гражданских лиц может превышать 1 млн. человек. Помимо жертв и разрушений, война потребовала гигантских затрат ресурсов со стороны Украины и стран коалиции, сплотившейся для её поддержки. За три года все эти страны направили на нужды отпора российской агрессии не менее $400 млрд., из которых до $360 млрд. пришлось на помощь союзников. В попытке остановить путинский режим экономическими методами, страны Запада ввели против России масштабные финансовые и торговые санкции, в т.ч. заблокировавшие поставки российских угля, нефти и нефтепродуктов, а с этого года (в результате действий самой Украины) — и природного газа, что потребовало от европейских правительств дополнительных трат, некоторые оценки которых достигают $800 млрд. Агрессия превратила более 4,2 млн. украинцев в беженцев и европейские страны благородно открыли им свои двери — но с каждым новым годом войны вероятность возвращения их домой становится всё меньшей (о намерениях надолго остаться в ЕС и добиваться получения гражданства заявляют от 35 до 65% уехавших).
Продолжение войны при объемах поддержки, не позволяющих получить стратегическое преимущество, может иметь иметь для Украины необратимые последствия, при этом большинство стран Запада не готовы перестроить свою экономику на военные рельсы и втянуться в прямую конфронтацию с Москвой. Первые шаги новой американской администрации дают основания полагать, что президент Д.Трамп намерен добиться в ближайшем будущем перемирия, т.к. мнит себя великим миротворцем и считает продолжение войны этически и финансово катастрофическим сценарием. Сейчас сложно сказать, сможет ли Белый Дом договориться с Кремлём о некоем соглашении, и будет ли готова Украина согласиться с предложенным вариантом.
Однако даже если соглашение будет вскорости достигнуто, готовность
российского президента соблюдать любые договоренности стоит подвергать сомнению, а любая сделка, которую можно заключить сегодня при уступках России захваченных ей территорий, будет отвергнута
большинством украинских избирателей.
Таким образом, перемирие не разрешит конфликт окончательно, и риск новой эскалации останется существенным. В этой ситуации Запад будет вынужден решать, как минимум, три задачи, очень похожие на те, которые он успешно выполнил во время «холодной войны».
Во-первых, не допускать резкого обострения ситуации, которое могло бы потребовать радикального военного ответа и ввергуть мир в глобальный ядерный конфликт. Как учит опыт «холодной войны» даже непримиримые противоречия не обязательно ведут к мировой войне, однако мы знаем и другие примеры, когда мир скатывался в глобальную мясорубку даже в отсутствие сколько-нибудь значимых противоречий.
Во-вторых, гибко сочетать хорошо знакомые по временам «холодной войны» методы хозяйственного ослабления противника с возможностями, которые возникли в новой экономической ситуации.
В-третьих, максимально сдерживать экспорт авторитарных практик в страны «мирового Юга» и предотвращать расширение сообщества стран, в той или иной мере ориентирующихся на Китай и Россию.
Подобная оценка складывающейся реальности означает, что никакого «постисторического» общества в глобальном масштабе в обозримом будущем не наступит; что Запад фундаментально ошибся в прогнозах относительно будущего не только России, но и Китая. Что никакоe Wandel durch Handel невозможно, а перестройка российской и китайской экономик на рыночные рельсы и приобщение людей к западным стандартам потребления не превратили их в западные демократии.
Признать это непросто — ведь десятки ведущих специалистов, не говоря уже о политиках и представителях крупного бизнеса, выстроили свои карьеры или сколотили состояния на утверждении обратного, будь то в теории или на практике. Тем не менее, на наш взгляд, речь должна идти о масштабном изменении западной стратегии в отношении путинской России, а скорее и более широкого круга стран, представляющих потенциальную угрозу для современных демократий.
<…>
«Границы зон стратегических интересов» и «красные линии»
После установления советских режимов в восточной Европе, провозглашении ФРГ, ГДР и КНР процесс формирования исходных «границ зон стратегических интересов» или «сфер влияния» в целом завершился. И хотя границы «советской зоны» никогда не были формально признаны западными державами, де факто предполагалось, что СССР имеет очевидно преимущественное право определять ситуацию в этих странах. Позже данную ситуацию назвали «доктриной Брежнева», предполагавшей, что страны «восточного блока» обладают лишь ограниченным суверенитетом. В рамках этого подхода западные державы воздерживались от вмешательства в дела Центральной Европы, даже на фоне событий, произошедшиx в Будапеште в 1956 г. или в Праге в 1968-м.
Если внимательнее взглянуть на тренды, складывавшиеся в отношениях между Россией и Западом в 1990-е годы, можно увидеть, как ни странно, некое следование этой же традиции. Граница зон влияния серьёзно сместилась на восток, и все участники Организации Варшавского договора были признаны естественной составной частью атлантического сообщества, вступив в 1990–2004 гг. в НАТО и в 1990–2007 гг. в ЕС. Эта же возможность была открыта и перед странами Балтии, признанными оккупированными СССР в 1940 г. В то же время все остальные независимые республики, образовавшиеся в период распада Советского Союза, негласно исключались из орбиты прямых интересов Запада — причем тем сильнее, чем более формализованным было внимание к ним Москвы. Классическим примером является кейс Белоруссии, политика стран Запада в отношении которой отчасти напоминает отношение к Чехословакии советского периода: поддержка Москвой тиранического режима А.Лукашенко во время протестов 2020 г. не вызвала никаких реакций в отношении России, кроме принятия европейскими странами (как это было и в 1968 г.) многих десятков тысяч беженцев. Заметно схожее отношение и к большинству стран, входящих в ЕАЭС и ОДКБ.
Украина, на наш взгляд, оказалась объектом столь жесткой российской агрессии в том числе потому, что Запад нечетко обозначил наличие интересов в отношении с Украиной как на уровне политических деклараций, так и на уровне реальной политики. Кремль всегда считал Украину несомненной частью собственной «зоны влияния».
На Западе этого не признавали, но в то же время не предпринимали
и деятельных попыток вовлекать Украину в зону своих «стратегических интересов». Например, если Польша заключила Соглашение об
Ассоциации с ЕЭС 16 декабря 1991 г., ещё до формальной «кончины»
СССР, в 1997 г. получила статус страны-кандидата и подписала договор
о вступлении в ЕС в апреле 2003 г., то первый шаг Украины был сделан после российской оккупации Крыма в 2014 г., кандидатский статус получен лишь в условиях полномасштабной российской агрессии в июне 2022 г.; то же самое относится и к НАТО, в который многие соседи Украины вступили в 1999 г., а перспективы её членства в альянсе и по сей день остаются туманными.
Сама Украина также не была единой в стремлении ускорить движение на Запад: почти все выборы, проводившиеся в стране, говорили о её разделенности на условно пророссийскую и проевропейскую части (или, правильнее, более или менее прозападную). Эта неопределённость, с одной стороны, вызвала целый комплекс «обид» российской элиты на «нарушение договоренностей», каковых на самом деле не существовало не только де-юре, но и де-факто, а с другой, породила у В.Путина иллюзию, что возврат Украины в российскую «зону влияния» встретит на Западе реакцию скорее похожую на реакцию на события 1956 или 1968 годов. Иными словами, отсутствие единого понимания как границ между «зонами стратегическиx интересов», так и «красных линий» существенно увеличило вероятность большой войны.
Прежде чем продолжить аналогии, следует честно признать две вещи:
а) сегодня у Запада не хватает решимости и готовности тратить
большие ресурсы для последовательной реализации задач по защите Украины от российской агрессии;
б) крах путинского режима и трансформация России являются вопросами неопределенно длительной перспективы и находятся вне зоны контроля Запада.
Признание этих двух фактов, представляющихся нам несомненными, вкупе с приостановкой открытой борьбы на «украинском фронте», превращает ситуацию в Восточной Европе в некое подобие той, которая складывалась начиная с 1950-х годов, когда непосредственные конфликты между советским лагерем и западным блоком сместились на глобальную периферию, но прекратились на европейском континенте.
Как и во второй половине ХХ века, изменение геополитических
балансов может случиться или в условиях политического кризиса
в России, или при возникновении у российского руководства (причем
явно не нынешнего) стремления вернуть свою страну на западный путь
развития, как это было сделано в своё время М.Горбачёвым.
Мы не предлагаем считать выстраивание «границ зон стратегических интересов» справедливой практикой и не являемся ее адвокатами. Тем не менее мы призываем подумать о том, что если Запад будет вынужден следовать данной политике де-факто, было бы странно столкнуться со всеми ее минусами, не приобретя едва ли не единственного плюса — снижения риска эскалации.
Никакие системы юридических договоренностей и союзов не спасли советский блок от краха, когда СССР вступил в полосу кризисов. В то же время весьма шаткое юридическое оформление завершения корейской войны не помешало сохранению границы в течение более 70 лет. Баланс сил изменился недостаточно радикально для этого.
Тем не менее оба описанных варианта обозначения «красных линий»
позволили избежать острой конфронтации сторон, т.к. в обоих случаях
ни у кого не возникало сомнений о том, где проходит граница критически важной зоны противника.
С точки зрения международного права, справедливости «наказания агрессора», и других подобных соображений есть только один
вариант границы Украины: образца 1991 года. Любой другой и то, насколько этот «другой» будет отличаться от текущей линии фронта, не сделает его ни более справедливым, ни более окончательным. Любая форма отказа Украины от вступления в НАТО под давлением России уже является нарушением принципа суверенитета и не будет сочтена частью украинского общества справедливой. Возможность пересмотра и первого и второго будет зависеть не от юридических конструкций сегодня, а от того изменится ли реальное соотношение сил завтра. Мы считаем, что оперирование понятиями «границы зон стратегических интересов» и «красные линии» допустимо еще и потому, что оно позволяет не признавать границ, идущих вразрез с международно признанными. После завершения Второй мировой войны в Европе на протяжении достаточно долгого времени важные территориальные границы не были до конца формализованы — тут можно вспомнить кризис 1961 г., в результате которого появилась Берлинская стена и даже тот факт, что ФРГ и ГДР стали членами ООН только в 1973 г.
Предпочтительность тех или иных юридических решений оформления прекращения огня является предметом отдельной серьезной дискуссии. Мы лишь иллюстрируем, что достижение однозначного понимания границ де-факто, может быть де-юре оформлено максимально гибко и разнообразно без их международного признания.
«Новое сдерживание»
быть взята на вооружение западными державами, отчасти напоминает
ту, которую они реализовывали в годы «холодной войны» — но только
отчасти, так как современная Россия (а также современный Китай) значительно отличаются от СССР. Мы будем постоянно обращаться к этим
отличиям при рассмотрении каждого из элементов предлагаемой системы мер.
Первым из них является усиление военно-технического потенциала и стратегического единства стран Запада. Данная компонента важна и без учета российского фактора в рамках обеспечения безопасности от разнообразных современных угроз. Однако на российском направлении данная составляющая может иметь дополнительное значение, особенно до тех пор, пока российская элита считает себя вынужденной отвечать на любые технологические вызовы в военной сфере.
Полвека назад гонка вооружений способствовала краху советской экономической модели, хоть и не была его основной причиной.
Сегодня Россия является рыночной экономикой, и пока справляется
с ростом военных расходов без критического ущерба для социальной
сферы, однако подобная ситуация вряд ли может продолжаться бесконечно долго. В текущем году военные расходы России достигнут 7,5–8% ВВП, и если Запад примет концепцию сдерживания как долгосрочный курс, Кремль вынужден будет сохранять их на нынешнем уровне даже в случае заключения перемирия. Этого потребует и численно разросшаяся армия, и военно-промышленный комплекс, которому нужно несколько лет только для замещения потерянной техники, и задачи технологического развития — ведь в последнее время Россия практически не производит новых образцов вооружения.
При этом следует отметить, что в отличие от советских времен,
Россия не обладает самодостаточным ВПК, который сейчас сильно зависит от поставок компонентов из-за рубежа. То же самое относится к производственному оборудованию, которое с течением времени
придет в упадок, если создать непреодолимые препятствия для его обслуживания и ремонта. Наконец, в некоторой части подотраслей оборонной промышленности (как в космической отрасли или в авиастроении) Россия давно потеряла тот задел, который был создан в советское время, и вряд ли сможет конкурировать с западными странами, если они изменят свой подход к развитию оборонного сектора. Пока, сколь
можно судить, России удаётся нарастить производство довольно простой продукции (от снарядов и танков до массовых дронов), но она вряд ли может на равных конкурировать с Западом в создании новых типов боевых самолётов, передовых систем ПРО и многих других классов вооружений.
Здесь следует особо отметить, что западные страны последние
десятилетия тратили на развитие военных технологий многократно
меньшие ресурсы чем во времена «холодной войны». Оборонные расходы стран НАТО в 2024 г. в среднем составляли 2,71% ВВП, и с 2014 г.
в реальном выражении росли в среднем на 2% в год, в то время как
в 1983 г. они достигали 5,3% ВВП (соответствующие цифры отдельно
для США составляют 3,38 и 6,6% ВВП).
Потенциал увеличения выпуска огромен, и его наращивание даст
стимул экономическому росту. Тренд на новую милитаризацию задал
президент США Д.Трамп, заявив о необходимости повышения военных
расходов в странах-членах НАТО в среднем до 5% ВВП. Не стоит забывать, что подобный рост военных расходов связан не только с издержками, но может послужить источником экономического роста и технического прогресса, как это было во времена администрации Р.Рейгана. Добавим, что в наши дни требуется инвестировать не просто в наращивание выпуска танков и самолётов, как делалось в годы «холодной войны», а в самые технологичные отрасли, которые могли бы противостоять хакерским атакам, взлому компьютерных систем, попыткам разрушения инфраструктуры, — и это будет означать, что подобные расходы будут способствовать развитию гражданских отраслей. История, мы добавим, показывает, что рыночная экономика ускоряет рост всегда, когда имеет место увеличение военных расходов, не сопряженное с военными действиями на территории соответствующей страны: в США это наблюдалось с 1914 по 1917 гг. и затем в 1939–1941 гг..
Вторым элементом новой стратегии сдерживания, как и в прошлую итерацию, следует считать соревнование систем в стандартах жизни и экономическом развитии. Большинство элементов стратегии
в этой области не изменились со времен «холодной войны» — от ограничений на передачу некоторых товаров и технологий до конкуренции
в статусных проектах освоения космоса или противостояния в области
пропагандистских нарративов. Мы не видим смысла подробно проговаривать хорошо известные факты.
Значимым дополнением с нашей стороны является формирование условий для оттока финансового и человеческого капитала из России и других стран, противопоставляющих себя глобальному западу. Попытка препятствовать данным потокам делает соответствующие режимы лишь экономически и интеллектуально сильнее, с другой стороны, можно привести множество примеров того, как отток капитала и квалифицированных кадров становились важными факторами ослабления экономики. Так было в России 1990-х, Кубе 1960-х, Иране 1980-х и множестве других ситуаций.
В 2010–2019 гг. отток капитала из России составлял в среднем
$57,3 млрд. в год., достигнув в 2014 г. на фоне аннексии Крыма максимального в истории значения в $230 млрд. При этом немалую долю
вывозили частные лица (как для приобретения активов за рубежом, так
и выезжая в туристические поездки и на отдых). В 2023 г. вывоз капитала сократился — причем прежде всего из-за тех санкций, которые
были введены западными странами против российских предпринимателей, а также в связи с многочисленными ограничениями по открытию
счетов и приобретению активов. Вывоз капитала гражданами тоже сократился — из-за уменьшения числа поездок и невозможность интернет-покупок по платежным картам. На наш взгляд, это большая ошибка
Запада: в результате такой политики больше денег остается в российской экономике, что позволяет ей выживать. Скажем больше: невозможность вывода капитала сыграла не последнюю роль в некотором ограничении коррупции в России в годы войны: «элитная» коррупция часто была ориентирована именно на накапливание активов в «безопасных» юрисдикциях и создание за пределами страны условий для жизни (что удалось даже многим крупнейшим коррупционерам и мошенникам), и в условиях невозможности этого чиновниками разворовывается меньше бюджетных средств (а многое из похищенного возвращается государству — в качестве примера можно привести дела против руководителей шойговского Минобороны). Мы рекомендовали бы заметно облегчить вывод капитала из России и его легализацию на Западе с тем, чтобы сократить финансовую базу властей (для этого даже не обязательно отменять банковские санкции — возможность вывода средств через криптовалюты или по схемам хавалы и сейчас существует, проблема в их легализации).
Не менее важна и проблема оттока человеческого капитала,
о которой мы неоднократно говорили. Советский Союз, как известно,
проводил политику практически полной изоляции — выезды из страны были крайне редкими, а эмиграция была практически запрещена. Это позволяло коммунистическим властям максимально использовать творческий потенциал научной элиты, поддерживать высокий уровень технического образования, и долгое время удерживать паритет со свободным миром в военно-технической области, в самолетостроении и космических исследованиях. С момента распада СССР из России уехали тысячи учёных, масса квалифицированных технологов, инженеров, врачей, деятелей искусства. К 2014 г. научный потенциал российской эмиграции превосходил научный потенциал оставшихся в России учёных, а выдающиеся артисты из бывшего СССР присутствовали в ведущих оркестрах и театрах всех западных стран36. Медленное восстановление человеческого капитала в России началось лишь в середине 2000-х годов, но начало войны изменило ситуацию: после 24 февраля 2022 г. из России выехало не менее 1 миллиона человек — в большей части образованные, предприимчивые люди либеральных проевропейских взглядов, находившиеся в самом продуктивном возрасте. Их отъезд создал серьезные проблемы для российской экономики, что было признано всеми рационально мыслящими чиновниками — в том числе Эльвирой Набиуллиной называвшей дефицит кадров главной экономической проблемой России. Однако большинство релокантов так и не получили возможности добраться до европейских стран и легализовать там свое пребывание — в итоге основная масса уехавших осела в соседних с Россией постсоветских государствах, где они не нашли желаемого комфорта или работы, и в результате многие из уехавших уже вернулись назад39, причем тренд на возвращение лишь укрепляется. Мы полагаем, что для успешной реализации стратегического сдерживания России, Китая и иных подобных стран, нужно добиваться максимального упрощения приёма в Европе и США выезжающих из страны не только высококвалифицированных специалистов, но и представителей бюрократического аппарата (напомним, что с 1953 по 1990 г. не менее 1,2 тыс. членов советской «номенклатуры», разведчиков и военных стали перебежчиками, тогда как в последние годы российские элиты невероятно сплочены вокруг Кремля) и бизнесменов. Более того, мы считаем, что сейчас было бы непростительной ошибкой не влиять на ту часть российских элит, которые склонны к сотрудничеству с Западом — и не пытаться создать условия для развития внутриэлитных конфликтов.
Мы исходим из того, что сегодня с Западом нельзя конкурировать без людей, которые знают западный мир или встроены в него — а потому потеря вестернизированных граждан будет иметь для любой страны фатальные последствия. Кроме того, открытие дверей для всех компетентных россиян могло бы явиться и важнейшим инструментом раскола российской элиты, без которого смена режима в стране вряд ли возможна. Иначе говоря, если в советское время изоляция привела к экономическому упадку и превратила страну в «закипающий закрытый котел», то в новых условиях ее открытость нужно использовать для существенного «кровопускания». Конечно, Кремль может закрыть границы в качестве ответной меры, но это станет лишь предпосылкой неминуемого социального и политического взрыва.
Третьим элементом обновленной доктрины сдерживания следовало бы сделать более последовательную политику в отношении стран, которые с одной стороны не являются развитыми экономиками, а с другой не ориентируются в своем развитии на Китай и Россию.
В эпоху «холодной войны» государства, которым угрожало поглощение советским лагерем, могли рассчитывать на поддержку Запада даже в том случае, если их режимы не соответствовали некоторым стандартам демократии и прав человека, а некоторые нейтральные страны сохраняли режим наибольшего благоприятствования, лишь воздерживаясь от открытого выбора стороны. Сегодня же страны, сделавшие цивилизационный выбор в пользу Запада, не всегда чувствуют гарантии безопасности, а многие режимы, не вполне соответствующие демократическим стандартам, столкнувшись с санкциями или отказом от международной помощи, просто не имеют другого выбора, кроме как начать ориентироваться на Китай, Россию или Иран.
Этот подход к странам «мирового Юга» не помогает противодействовать расширению зоны влияния России и Китая на все новые территории. Говорится уже о «российском поясе», надвое «разрезающем» Африку по мере того, как Кремль усиливает там своё военное присутствие. Явным отличием от эпохи «холодной войны» тут выступает готовность западных держав свернуть собственное присутствие в этих странах (как мы недавно видели в Чаде, Нигере, Буркина-Фасо и ряде других африканских стран).
На наш взгляд, стоит вернуться к прежней (и далеко не забытой, вероятно) практике: невозможно быть союзником Москвы и развивать хозяйственные отношения с западными державами. Необходимо вести эффективный торг за страны периферии. Как и в годы «холодной войны», в отношениях с ними должны доминировать геополитические задачи и цели. Можно снять санкции с того или иного государства в обмен на прекращение контактов с Пекином и Москвой; например, «перезагрузить» отношения с Сирией при условии вывода российских военных баз, и т.д.
Одним из факторов, предопределивших исход «холодной войны», было заметно более высокое качество жизни в странах, ориентирующихся на западную коалицию. В этом смысле будущее украинской политической системы и экономики следует прежде всего рассматривать как демонстрацию другим странам постсоветского пространства выгод их цивилизационного выбора. И если достигнуть той разницы в качестве жизни, которая имелась между ФРГ и ГДР, в ближайшее время представляется малореалистичным, нужно понимать, что сохранение довоенного экономического отставания Украины от некоторых постсоветских стран и, тем более, деградация её демократических институтов Украины, были бы большим подарком Путину и способствовали дальнейшему расширению зоны авторитарных практик. Экономическая и институциональная поддержка послевоенной Украины и других стран оказавшихся в похожей ситуации, соответствует не только ценностям, но и вполне практическим интересам западной коалиции.
Подобная политика особенно важна в наше время по двум причинам: с одной стороны, она должна помочь Западу перевернуть страницу истории, связанную с его колониальным владычеством: увеличивая помощь странам «мирового Юга», устанавливая равноправное экономическое сотрудничество и при этом ориентируясь и на нужды местного населения, западные страны могли бы выгодно отличаться от приносящих коррупцию, ориентированных на авторитарные режимы и заинтересованных лишь в освоении природных ресурсов Россию и Китай (последний, как известно, становится сейчас самым крупным инвестором в и торговым партнёром для африканских стран); с другой стороны, налаживанием таких отношений Запад мог бы гарантировать приоритетный доступ к ресурсам, которые в противном случае попадут под контроль его стратегических противников.
Выстраивая политику в отношении стран «мирового Юга», следует учитывать, что многие из них (например, большая часть членов т.н. БРИКС — Индия, Бразилия, ЮАР, ОАЭ и некоторые другие) не стремятся ни становиться вассалами Китая и России, ни в ущерб собственным интересам конфликтовать с западными державами. Поэтому наряду с противостоянием Москве и Пекину там, где оно выглядит неизбежным, можно задуматься и о воссоздании того, что в годы «холодной войны» называлось Движением неприсоединения: организации, участники которой не присоединяются со своими политическими требованиями или амбициями ни к одному из противостоящих блоков. Мы убеждены: «формула Дж.Буша-мл.» («или вы с нами, или вы с террористами») неприменима для целей выстраивания сложной системы сдерживания — напротив, она толкала бы многие decent states в сторону ревизионистских держав. Более того: стоит добавить, что в наши дни как никогда важно не отказываться от попыток реформирования той системы международных институтов, которая сложилась по итогам Второй мировой войны. Именно она сегодня создаёт условия для блокировки Кремлём практически консенсусных мнений мирового сообщества по поводу его агрессивных действий (среди членов ООН против осуждения Москвы в марте 2022 г. кроме самой России выступило только четыре государства — но из-за существующего в Совете Безопасности права вето никаких обязывающих решений организация так и не приняла). Вероятно, пришло время для новых международных организаций, если прежние не могут обеспечить мирное сосуществование более чем 200 современных государств).
Подводя итог этой части, повторим аргументы в пользу того, что
использование стратегии сдерживания как образца для нынешнего
этапа противостояния кажутся нам предпочтительными. Мы исходим из того, что при текущих объемах помощи у Украины нет возможности победить на поле боя, а у западных стран пока не наблюдаются единство и решимость, которые позволили бы им организовать военное поражение Кремля.
Стратегия сдерживания — как и в эпоху «холодной войны» — преследует две задачи: избежать эскалации, и выиграть время, которое в исторической перспективе играет против режима Путина. Технологическое отставание нарастает, а энергетический переход рано или поздно случится, резко подрывая его ресурсную базу и вызывая разочарование населения в нем.
Важным фактором того, что новая «холодная война» скорее всего будет короче предыдущей, является сложившийся в России персоналистский режим. В отличие от СССР, где всё же существовал относительно понятный механизм передачи власти, а основным ее воплощением была партийная структура, в России все рычаги управления замкнуты на одном человеке, который по всей видимости намерен оставаться у власти до конца своих дней. Такое положение вещей лишает любого потенциального преемника той «особости» и ресурсов влияния, которые есть у В.Путина.
Мы считаем очень вероятным, что путинская система не сможет
воспроизвестись, как не смогли воспроизвестись большинство персоналистских диктатур в ХХ веке: они либо гибли в развязанных ими самими войнах, либо свергались на фоне экономических и политических
кризисов, либо быстро деградировали после смерти их основателей.
Ещё в 2015 г. один из авторов выступал с идеей о том, что политику
западных стран следует направить на то, чтобы пережить созданный В.Путиным режим с минимальными для себя потерями. Горизонт такой стратегии не выглядит слишком долгим — если придерживаться
вышеописанной стратегии — и Запад вполне может себе её позволить.
