«Практически всё, что угодно». Что такое экстремизм и терроризм в современной России

Как вышло, что к концу 2024 года репрессивное законодательство в России расширилось до истончения рамок и почему это может мешать спасению политзаключенных — в материале «Эха».

Обмен

Одним из главных политических итогов 2024 года стал беспрецедентный обмен заключёнными между Россией и странами Запада. 1 августа в аэропорту Анкары в разные страны отправились 26 человек: 16 с российской стороны и 10 с западной, включая двоих детей.

Срочный сбор

Нам нужна помощь как никогда

Среди освобождённых Россией оказались такие люди, как бывший муниципальный депутат Москвы Илья Яшин, осуждённый на 8,5 лет колонии общего режима за распространение “фейков” о российской армии и журналист The Wall Street Journal Эван Гершкович, обвинённый в шпионаже.

Уже после проведения обмена стало известно, что в последний момент в списки тех, кого освободили, по неизвестным до сих пор причинам не включили нескольких людей – в том числе муниципального депутата Алексея Горинова и журналиста Ивана Сафронова. На борту самолёта, летевшего в Германию, мог оказаться и Алексей Навальный. Более того, именно его, по некоторым данным, хотели обменять на убийцу Вадима Красикова, «ключевую фигуру» обмена. Однако самый известный российский политзаключённый не дожил до обмена. За пять месяцев до этого он погиб в колонии «Полярный волк» в Харпе.

Многие месяцы организации, активисты, журналистов, представителей властей разных уровней из разных стран боролись за освобождение политзаключенных. И после того, как он произошел, стало понятно, что обмен возможно повторить. 

И сейчас все чаще обсуждается возможность проведения нового обмена заключёнными между Россией и США. Заместитель министра иностранных дел РФ Сергей Рябков заявил о готовности рассмотреть такой обмен, особенно в контексте начала работы избранного президента США Дональда Трампа. Журналист-расследователь и руководитель проекта Bellingcat Христо Грозев еще в августе говорил, что новый обмен может состояться до конца 2024 года и включать не только российских политзаключённых.

Важно, кто не попал в первый список: среди освобождённых не было людей, которых российские власти обвиняют в терроризме и экстремизме. Эти термины в интерпретации путинских силовиков и судов стали своего рода универсальным оружием, позволяющим не просто подавлять инакомыслие, но и оправдывать репрессии, массовые аресты и уничтожение любого неугодного проявления политической или социальной активности. При этом в западной практике последних лет людей, связанных со словом «терроризм», не обменивали — ни с Россией, ни с Ираном, ни с Китаем (в последних случаях речь также в основном о статьях за шпионскую деятельность).

По данным источников «Эха», близким к организациям, влияющим на принятие решений о включении кандидатов в списки на обмен, именно статьи с такими словами мешают освобождению людей, не имеющих никакого отношения к насилию. Для многих европейских чиновников терроризм — исчерпывающее понятие, важнейшее для национальной и международной безопасности, и статья с этим обвинением становится чёрной меткой.

Терроризм

Согласно Федеральному закону от 6 марта 2006 года № 35-ФЗ «О противодействии терроризму», терроризм определяется как «идеология насилия и практика воздействия на принятие решения органами государственной власти, органами публичной власти федеральных территорий, органами местного самоуправления или международными организациями, связанные с устрашением населения и (или) иными формами противоправных насильственных действий».

Законодательные акты западных стран дают похожие определения, но есть различия: чаще всего речь идёт о политически мотивированных преднамеренных актах насилия, направленных на запугивание и дестабилизацию общества. Иногда, в случае Великобритании, например, указывается также возможность религиозных или идеологических мотивов, но в России мотивы не указываются, а терроризм сам по себе назван идеологией.

В международной практике терроризм зачастую связан с актами насилия против гражданских лиц, захватом заложников, взрывами и другими бесчеловечными методами достижения политических целей. В России же достаточно сделать репост в соцсетях, опубликовать радугу или записать песню, чтобы потенциально попасть в категорию «экстремист». А эти два понятия — терроризм и экстремизм — в России зачастую идут в паре.

В начале 2000-х Россия столкнулась с волной жестоких терактов – от захватов заложников на Дубровке и в Беслане до взрывов домов и атак смертников. Государство потратило колоссальные ресурсы на создание силовой машины, у которой появились средства и возможности, а вслед за ними — и необходимость отчитываться о работе и поддерживать само существование этого аппарата.

Но со временем борьба с терроризмом превратилась в инструмент подавления инакомыслящих. Когда террористических актов на Северном Кавказе стало меньше, после чеченских войн, машина репрессий не остановилась. Она начала искать новых врагов среди собственных граждан. Антитеррористическое законодательство стало расширяться: теперь под него подпадают политические чаты в мессенджерах, неформальные объединения молодых людей, песни, спектакли и даже комментарии в интернете. В 2023 году авторкам спектакля «Финист ясный сокол» Жене Беркович и Светлане Петрийчук вменили оправдание терроризма за театральную постановку (в список на обмен их не включили). В том же году жителей России начали массово обвинять в «призывах к терроризму» за комментарии в поддержку ВСУ в соцсетях.

Суды начали арестовывать счета родственников фигурантов политических дел. Писатель Борис Акунин (Григорий Чхартишвили), признанный в России «иноагентом» популярный автор детективов и исторических документальных книг, не просто стал обвиняемым по делу о финансировании экстремизма и терроризма — это коснулось его жены, счета которой в России были заблокированы. Она не может даже получать пенсию. До этого счета родственников обвиняемых по делам о вербовке в террористические организации или финансировании терроризма (из-за переводов родственникам за границу) уже многократно блокировали в южных регионах России, но к политическим оппонентам путинского режима эту меру стали применять только после полномасштабного вторжения в Украину, когда любое инакомыслие стали подавлять с новой силой.

Экстремизм, брат терроризма

Терроризм и экстремизм не всегда шли через запятую в риторике российских властей, в пропаганде и даже в законодательстве.

«В “эпоху Басаева” терроризм и экстремизм не были синонимами, и все понимали разницу — террорист взрывает метро, а экстремист торгует “Майн кампфом” на книжном развале», — писал публицист Олег Кашин. После захвата школы Беслане оборот о «террористах и экстремистах» стали использовать чаще, чтобы объединить борьбу с радикальными группами и внутренними угрозами. 

В законодательстве Федеральный закон № 114-ФЗ «О противодействии экстремистской деятельности» (2002 год) дал более широкое определение экстремизма. Хотя изначально он был направлен на борьбу с радикальными группировками, его применение стало расширяться. Термины начали активно использоваться вместе в заявлениях государственных органов. Например, в докладах Федеральной службы безопасности или МВД упоминания экстремизма и терроризма шли рядом для обозначения потенциальных угроз.

Политолог Глеб Павловский, в начале путинского правления в 2000-х сотрудничавший с Кремлём, в 2019 году в интервью журналисту Максиму Курникову признавал введение статьи за экстремизм в российское законодательство ошибкой.

«Тогда, когда принимался 282-й [пункт, статья Уголовного кодекса об экстремизме], он вообще не имел другой мишени то время, кроме достаточно усиливавшихся тогда и активизировавшихся фашистов, прямо скажем, «фашиков» разного рода, которых было довольно много».

Павловский пояснял: в то время, когда люди «впервые стали регулярно получать зарплаты», никто не задумывался о том, что эту статью могут расширить на кого-то еще. Хотя, по его признанию, уже тогда шли дискуссии о том, применять ли статью к национал-большевикам, сторонникам экзотического политического движения писателя Эдуарда Лимонова.

При этом еще в 2019-м Павловский не считал преследования инакомыслящих массовым явлением — он склонялся к тому, что власть проводит показательные порки.

«Если начинается процесс вот такого репрессивного спектакля — на самом деле ведь репрессий полноценных нет, а есть спектакли о репрессиях — и он превращается в средство политики, в средство дисциплинирования, то дальше он может обойтись и без законов, честно говоря», — признавал при этом бывший руководитель важного кремлевского think tank.

Дисциплинирование за пять лет с того интервью, вероятно, достигло некоторых успехов, а количество приговоров по репрессивных статьям уже не позволяет говорить о том, что это всего лишь точечные «спектакли».

«Не надо думать, что неправовые инструменты применяются только к плохим людям. Они на то и неправовые, чтобы применяться ко всем», — констатирует политолог Екатерина Шульман.

Законодательство стало использовать термины «экстремизм» и «терроризм» почти как взаимозаменяемые в ряде случаев. Например, в рамках признания организаций нежелательными или внесения их в списки запрещённых.

Уже спустя десятилетие это было обязательной парой, как “счастливого Рождества и Нового года”, поэтому когда россияне читали очередной релиз Федеральной службы безопасности о том, что “ликвидирован” или “уничтожен” (но никогда — убит) очередной террорист, не каждый задумывался, что именно произошло. То, что силовики делали на Северном Кавказе, они распространили и расширили как практику на территорию всей России. В общественном дискурсе, особенно после массовых протестов (2011–2012 гг.), экстремизм всё чаще стал использоваться для описания оппозиционной и протестной активности, что сближало его с понятием терроризма в глазах широкой аудитории.

«По сути, Вторая чеченская война стала главным инструментом, обеспечившим приход Владимира Путина к неограниченной власти. А “борьба с терроризмом” надолго превратилась в метод управления страной, стала едва ли не основным инструментом трансформации России, — говорил правозащитник Александр Черкасов. — Оказалось, что «борьбой с терроризмом» можно обосновать все что угодно. Камеры на каждом подъезде и камеры в метро, которые установлены под предлогом “борьбы с терроризмом”. Система распознавания лиц, которая, оказывается, позволяет выявлять также оппозиционеров или призывников. Мы видим, как за четверть века под предлогом защиты общества от террористов выстроена совершенно оруэлловская система».

В 2020 году «экстремистской организацией» было объявлено движение «А.У.Е.» — «Арестантский уклад един». О существовании такого движения ничего не известно, и, вероятнее всего, это просто своего рода слоган, который используют криминальные группировки, заключённые и просто увлечённые тюремной субкультурой подростки. Это не мешает возбуждать новые дела, связанные с этим «движением» и причастностью к нему новых людей. Спустя несколько лет, в 2024-м, то же самое произошло с «международной организацией “ЛГБТ”», которую российский суд тоже признал единой структурой.

Список Росфинмониторинга

Одним из самых часто используемых инструментов давления на политических оппонентов и неугодных активистов стал так называемый список террористов и экстремистов, который ведёт Федеральная служба по финансовому мониторингу (Росфинмониторинг). В этот список включены десятки тысяч человек, многие из которых не имеют никакого отношения к насилию.

Презумпция невиновности не работает — в перечень «террористов и экстремистов» могут внести до решения суда.  Для тех, кто попадает в список, это означает практически полное исключение из экономической и социальной жизни: блокируются все банковские счета, людям отказывают в трудоустройстве, их дети не могут поступать в учебные заведения, а родственники становятся объектами давления и слежки.

В одном только 2024 году в список Росфинмониторинга включили 3152 человека. Среди них — 161 несовершеннолетний, в том числе четверо родившихся в 2010 году. За шесть лет в России осудили 92 несовершеннолетних по статьям, связанным с терроризмом и экстремизмом. Большинство из них попали под преследование за посты в соцсетях.

Люди из списка Росфинмониторинга оказываются в социальной изоляции, их возможности защитить себя в суде минимальны. При этом процесс включения в список остаётся полностью непрозрачным, и причины часто не разглашаются даже самим фигурантам.

Поиск врага

Трагедии последних лет показывают, что силовые структуры, привыкшие сажать за репосты и митинги, оказываются беспомощны перед лицом настоящих террористов. Стрельба в развлекательном центре «Крокус Сити Холл», страшный теракт, произошедший в России в этом году, показывает, что власть бросилась искать следы в Украине. Возможно, дело даже не в том, что неловко признать, что все меры, которые принимались 25 лет, не смогли предотвратить такую трагедию. А может быть, неловкость — это какая-то слишком этичная категория, и механизм уже просто привык переводить стрелку на того, кого сегодня принято считать главным врагом.

В список политзаключенных, который составила старейшая правозащитная организация «Мемориал», например, входит международно известный учёный-социолог Борис Кагарлицкий, обвинённый в «оправдании терроризма» за рассуждения о причинах и последствиях взрыва на Крымском мосту, произошедшего во время войны России с Украиной. По аналогичной статье осудили вторым приговором и политзаключенного Алексея Горинова — суд счёл, что отбывающий срок за антивоенные высказывания муниципальный депутат из Санкт-Петербурга «оправдывал терроризм» в разговорах с соседями по палате в тюремной больнице.

На днях в за «пропаганду и оправдание терроризма» заочно осудили известную российскую телеведущую Татьяну Лазареву. На нее донес депутат Госдумы Андрей Альшевских, и телезвезде назначили шесть с половиной лет колонии за то, что она сказала «Это ужасно, но я радуюсь», комментируя удары украинских беспилотников по объектам в России.

В декабре Госдума расширила возможности силовиков: теперь в этом перечне могут оказываться люди просто за антивоенные высказывания. Фигурантам ряда дел достаточно будет приписать мотив ненависти, говорят правозащитники. 

«Экстремизм и терроризм — это теперь практически всё что угодно. То есть любое нелоялистское, нелояльное публичное высказывание — это теперь не просто оскорбление сотрудника и не просто клевета, и даже не распространение ложной информации, а это именно экстремистская и террористическая деятельность», — говорит политолог Екатерина Шульман о нововведениях в российском законодательстве 2024 года.

Артем Беседин