Александр Уржанов: Это победа
Статья в рамках проекта «Иными словами» Института Кеннана
Александр Уржанов — о самом лучшем дне самых плохих времен
Одних людей обменяли на других. С одной стороны есть российские политзаключенные, с другой — российские шпионы и профессиональный убийца. Это примерно все, что мы сегодня знаем. Уйдут годы на восстановление полной картины того, что в эти дни происходило между Омском, Вашингтоном, Москвой, Анкарой, Кельном и еще несколькими точками на карте. Для обычных людей эта карта уже несколько лет разорвана на части, между ними не летают самолеты, закрыты границы, и на каждом из кусочков вам убедительно объяснят, почему этот разрыв естественен и не может быть иначе. А оказывается, может; и полетят самолеты, и от вечности в тюрьме до свободы — несколько часов в небе.
I
Давайте представим: шестнадцать пассажиров в одном салоне. Среди них самый последовательный противник путинского режима, противостоящий ему без малого двадцать лет и за все это время не разменявший себя на так любимую в оппозиции стратегию «бей своих, чтобы чужие боялись». За ним — немец, арестованный в России за то, что у него с собой было шесть мармеладных медвежат с марихуаной.
Два года назад, когда весь мир увидел резню в Буче, компания — производитель этих медвежат все никак не решалась уйти из России. А молодая художница в Петербурге решилась пойти в супермаркет — и заменить ценники на наклейки с числом жертв. За это она получила семь лет в тюрьме, и вот она тоже на борту самолета. Рядом с ней — правозащитник за семьдесят: когда она родилась, он с соратниками как раз добился установки Соловецкого камня на Лубянской площади.
На этом борту не летит Алексей Навальный — с него началась вся история с обменом, и, возможно, из-за нее его убили в тюрьме. Но если бы летел, то его соседом по креслу был бы Демури Воронин. Он получил 13 лет за госизмену по тому же шитому белыми нитками делу, что и журналист Иван Сафронов — 22 года, но Воронина обменяли (он гражданин Германии), а Сафронова — нет. Навальный Сафронова отказывался считать журналистом, называл аморальным и подлым и восклицал: «Ваня просто любит деньги».
Такой вот был бы рейс.
Этих людей ничто не объединяет — кроме того, что все они были в российских тюрьмах по неправосудным приговорам. Их появление на борту именно в таком составе — это примерно как остаться в живых в ДТП: то, как ты в него попал, к шансам на выживание отношения не имеет.
Хочется увидеть какую-то логику, но никакой рациональной логики нет.
II
В это же время в Москве садится самолет. Из него выходит крепкий мужчина в спортивном костюме, про которого мы точно знаем только то, что он убийца. Его биография — несколько отдельных пятен. Служил в ФСБ, окей. Убивал разных людей, в том числе каких-то бизнесменов. (За что? Они угрожали интересам страны, как их понимают спецслужбы? Или в этом был какой-то коммерческий интерес?)
В Берлине он среди бела дня убил бывшего полевого командира времен чеченской войны по фамилии Хангошвили. Почему? Это, к примеру, не Шамиль Басаев и не Ахмед Закаев — очень разные люди, но их имена мы хорошо знаем, а тут — кто-то совсем далекий от широкой известности. Убийство происходит спустя много лет после завершения войны. И становится символическим только для немцев — как сигнал от Путина, что он может и хочет убивать на улицах европейских городов. Так и задумывалось? Или это было что-то другое?
Теперь крепкий мужчина в спортивном костюме спускается по трапу, его встречает почетный караул — и Путин. Путин обнимает его и говорит: «Здорово!» Они знакомы? Они виделись во время работы в ФСБ или их связывает что-то другое? Путин не приехал в аэропорт обнимать своего кума Виктора Медведчука, когда его выдала Украина. Он не обнимал родителей срочников, погибших на крейсере «Москва». Не обнимал вдов подводников с «Курска». Чем именно этот человек ему так дорог?
Может быть, это логика корпорации? Тогда это понятно: мобилизованных можно и в яму посадить, от гражданина с паспортом — отвернуться, когда его берет в заложники Лукашенко, а тут — коллега по спецслужбам, это совсем другое дело.
Может, логика такая; может, какая-то другая. Но для нас важно, что, выходит, все это ради Вадима Красикова, человека в спортивном костюме, и борт с политзеками — тоже ради него.
III
Здесь имеет смысл изложить цепочку событий вокруг обмена, как ее сейчас рассказывает ряд немецких СМИ. Выглядит она так: США были готовы к обмену своих граждан в том числе на Красикова, а Германия — не готова. Все-таки он убийца, и это значит, что Россия получает сигнал: можно и дальше вытаскивать своих преступников, надо только побольше мучить своих же политзеков (а их уже больше тысячи, задача несложная). Но, несмотря на сопротивление немецкого МИДа, канцлера Олафа Шольца все-таки удалось уговорить — и сделал это Джо Байден. Встречным немецким условием тогда было: окей, но пусть тогда вместе с немцами отпускают и несколько самых важных политзаключенных: если это не наши граждане, а враги Путина, то это не просто обмен, а еще и гуманитарная миссия.
Вероятно, для вас (как и для меня) это все звучит как новости с Марса. Зачем я это пересказываю, тем более что не знаю и не могу проверить, так ли это было? Только потому, что снова вижу это: логика в этом есть, но она — какая-то совсем другая. Вам, например, кажется, что надо освободить Женю Беркович и Светлану Петрийчук, — а у них не было даже призрачного шанса попасть в этот список; а Илья Яшин, например, мог бы оказаться в нем не благодаря своему собственному долгому пути, а благодаря ассоциации с Алексеем Навальным (среди освобожденных — и бывшие руководители его региональных штабов).
IV
Мне кажется, что главное, что обычный наблюдатель может вынести из этого обмена, — это эмоция. Эмоция облегчения, освобождения, радости и счастья за тех, кто каждый день рисковал погибнуть в путинской тюрьме. Тюрьме, которой не заслуживает никто, а эти люди — особенно.
Но эта эмоция — с горечью за тех, кто не дожил. И со страхом за тех, кто не вытянул счастливый билет и встретил сегодняшнее утро в лагере.
Мне кажется, что эта сложная эмоция — репетиция того, что нас ждет, когда закончится война. За эти годы было так много сказано про победу в ней, но я думаю, что конец будет именно таким. Когда выяснится, что те, кто вчера был под смертельной угрозой, живы, и можно выдохнуть. Что те, кто не успел попасть под эту угрозу, больше не рискуют, и можно выдохнуть. Что те, кто уже погиб, — погибли навсегда, и смерть уравняла тех погибших в первый день войны и в самый-самый последний. Что в войне была справедливость, был смысл, который обе стороны объясняли себе по-своему. А теперь, всего через несколько часов после ее конца, ни то ни другое невозможно почувствовать.
V
Если обмен — это в конце концов прихоть Путина, на которую пошел весь мир, трудно чувствовать в этом победу. Но победа в этом есть: это победа жизни над смертью. Те, кого он медленно убивал, живы. В том числе и потому, что были помогавшие им выжить: те, кто писал письма, те, кто приходил в суды, да те, кто ставил сердечко под постом из-за решетки, зная, что это небезопасно.
Это было не зря — и, значит, это имеет смысл делать для тех, кому 1 августа не повезло. Кроме Яшина, есть Алексей Горинов — первый человек, которого посадили за то, что он назвал войну войной (на собрании из нескольких человек). Кроме Демури Воронина, есть Иван Сафронов. Кроме десятка освобожденных — теперь известных на весь мир, — есть тысяча тех, кого знают хуже или совсем не знают.
У них нет шанса на чудесное освобождение. Но есть шанс на нечудесное.
Сегодня хороший день, чтобы написать кому-нибудь из них письмо.
Публикации проекта отражают исключительно мнение авторов, которое может не совпадать с позицией Института Кеннана или Центра Вильсона.