«Суть событий» с Сергеем Пархоменко
Это уничтожение соседнего народа, тотальное отрицание его права на существование. В этом смысле это нацизм. В том, что свое благополучие, свое превосходство, свой политический успех они хотят строить на уничтожении соседа, на тотальном уничтожении. Вот почему я называю этот режим не просто фашистским, но и нацистским…
Подписаться на Сергея Пархоменко
Поддержать канал Сергея Пархоменко
С.ПАРХОМЕНКО: Добрый вечер, дорогие друзья! Москве 8 часов и 2 минуты, если не ошибаюсь. Я Сергей Пархоменко. Это программа «Суть событий». Я очень рад всех здесь видеть.
Читаю, как всегда, с изумлением перечень географических названий, которые я вижу в работающем чате нашего стрима. Кого тут только нет: Дубай, Пятигорск, Молодечно, Петербург, Ереван, Ростов-на-Дону, Курск, Печоры и так далее. Спасибо большое, что вы постепенно здесь собираетесь. Я это одно из самых увлекательных зрелищ для любого стримера — наблюдать, как растет количество людей, которые добавляются к одновременным просмотрам. Пока оно исчисляется сотнями. Но я очень надеюсь, что дальше, как обычно, будут и тысячи.
Пожалуйста, присоединяйтесь, ставьте ваши лайки. Это буквально один клик мышью. Это имеет ключевое значение для широты распространения этого стрима. Подписывайтесь, пожалуйста, на мой канал, если вы еще не подписаны. Это тоже очень способствует тому, что YouTube начинает серьезно относиться на нашему разговору.
И, наконец, все, что связано с прямой поддержкой моей работы, моего канала. У вас есть множество возможностей для донатов. Я благодарю тех двоих слушателей и зрителей, которые уже, не дожидаясь начала этого разговора, прислали свои взносы для моей поддержки. Одну из них зовут Дарья Найман, по всей видимости, из американского штата Мичиган. Другой — Алексей Сурнов передаем мне привет из Мюнхена. Большое спасибо, я вижу вашу помощь, очень ее ценю. Надеюсь, что другие слушатели тоже воспользуются этой возможностью. У меня над головой есть ссылка, по которой вы можете прислать свою помощь. А если вы находитесь внутри России, посмотрите в описании стрима, там есть специальные для вас возможности. И все это работает. Я регулярно это получаю, так что ничего никуда не девается.
Вот, собственно, все из предварительной информации. А главное вот что. Я хочу сегодня устроить — вы прочили это в анонсе моего стрима — час, а, может быть, больше, вопросов и ответов. Я попробовал это сделать три месяца тому назад. Перед самым Новым годом был такой стрим. По-моему, получилось неплохо. И я тогда обещал эту практику сохранить. И вот поддерживаем три месяца спустя. И я постараюсь отвечать на вопросы, которые буду получать здесь. Во-первых, прямо в чате нашего прямого эфира.
Кроме того я насобирал некоторое количество вопросов в своем Телеграм-канале «Пархомбюро», и буду туда подглядывать время от времени.
Собственно, теперь поехали!
Начну все-таки с темы, с вопроса, который сам себе задал. И это вопрос о том, что происходит с формирование фашистского режима в России. Ужасный вопрос, тяжелейший, страшный. Сам тот факт, что мы ставим этот вопрос перед собой, свидетельствует о том, что Россия дошла до какого-то вполне чудовищного предела. И я уже говорил про это, мне кажется, в среду, когда было «Особое мнение» на «Живом гвозде», я про это заговорил, — что я как-то необыкновенно остро почувствовал этот момент некоторое время тому назад, когда я оказался в Берлине, в одном из самых сильных музеев, который я видел в своей жизни. Там, на том мессе, где раньше была немецкая тайная полиция, какие-то одни из самых страшных учреждений Германского рейха. Все это было разрушено. Все это сравняли с землей после того, как Берлин был взят, и Рейх был повержен.
Но спустя несколько десятилетий на этом месте построили довольно просторное, удобное здание, в котором расположился музей под названием «Топография террора». Это очень своеобразное учреждение, получается, в этом музее не так много исторических, подлинных артефактов: рукописей, документов, каких-то предметов декоративного искусства или чего-нибудь такого. Может быть, конечно, это есть у них в запасниках. Но на поверхности стенды, на которых выложены изображения, фотографии, пояснительные тексты. И посетитель идет вдоль этих стендов и последовательно видит, как, собственно, развивался этот террор, культура террора, я бы сказал. Он идет вдоль этого пейзажа. Потому топография террора — потому что он видит в этом пейзажи какие-то яркие ориентиры, как в любом другом пейзаже: вот здесь высокое дерево, а здесь река, а здесь гора, здесь отдельно стоящий дом и ты начинаешь ориентироваться на это местности. И вот, видя эти важнейшие ориентиры развития того процесса, когда Германское государство постепенно становилось нацистским государством — вот, собственно, в этом и есть смысл этой экспозиции.
Мы с вами, конечно, будем говорить еще о «Мемориале» российском. Между прочим, у «Мемориала» много лет существует до сих пор, несмотря на то, какие ужасные события с «Мемориалом» произошли, несмотря на все закрытия, гонений, погромы, — существует программа, которая называется точно так же «Топография террора». И эта программа, в рамках которой вы можете сегодня на улицах наших сегодняшних городов видеть следы того, что происходило во времена массовых политических репрессий в Советском Союзе и в России в минувшие десятилетия. И эта рифма абсолютно не случайная. Это, действительно, вещи, которые повторяют друг друга, и там очень много отголосков, новых элементов, которые вы между двумя топографиями обнаруживаете.
И вот в этой экспозиции в какой-то момент я увидел, как в нацистской Германии появилось такое явление под названием «защитный арест». По-немецки это звучало как Schutzhaft. Начиная с какого-то момента люди начали получать уведомления. Не судебные приговоры, не решение судебных инстанций, не в результате состязательного процессе, в котором есть обвинение, защита, прокурор, адвокат, судья, не дай бог присяжные или что-нибудь такое. Нет, они стали получать листочек бумаги очень характерного вида. Эти уведомления печатались на цветных, розовых листах. И на них было написано: «Вы подвергаетесь аресту, потому что вы представляете опасность для германского народа, Германского рейха. И германский народ, Германский рейх хотят защитить себя от вас. И поэтому вы будете лишены свободы на такой-то срок. А всем было понятно, что этот срок, в действительности ничем не ограничен. Это может превратиться и пожизненное заключение и в смертную казнь, потому что этот арест может сопровождаться до бесконечности. Иногда он сопровождался конфискацией имущества. Иногда он сопровождался какими-то ограничительными мерами для семьи этого человека. Иногда он, кстати, захватывал целую семью, не только самого человека. Вот, начиная с какого-то момента это начало появляться.
С какого же момента это появилось? Вот сегодня, когда я осознал это, я понял — вот точно нужно сделать это темой для нашего разговора — сегодня годовщина, 24 марта юбилей — ровно 90 лет с того дня 24 марта 33-го когда в Германии был принят закон, который дословно назывался так: «Закон об исправлении бедственного положения народа и Рейха ( Gesetz zur Erhebung der Not von Volk und Reich». Этот закон 24 марта 33-го года стал следствием других законодательных решений. Ровно за месяц до этого в феврале 33-го года, 28 февраля вышел указ «О защите народа и государства» — так же точно он назывался, а подписью рейхспрезидента Германии Гинденбурга. И, собственно, закон был построен на этом указе и закреплял основные его решения.
Что же произошло? Накануне 27 февраля произошел знаменитый поджог Рейхстага, произошла провокация, как теперь доподлинно известно, этот поджог произошел не случайно, не потому, что какие-то реальные злоумышленники попытались сжечь Рейхстаг, а потому что государству, которое решило покончить со своими противниками, оппозиционными партиями, которое решило покончить с гражданскими правами и с Конституцией, нужна была провокация. Накануне произошло этот самый поджог Рейхстага.
А на следующий день 28 февраля вышел этот указ, потом в тот же день вышел второй указ, он назывался: «Против предательства немецкого народа и происков изменников родины». И этим указом прямо отменялись те статьи Германской Конституции, в которой записаны гражданские права с правом на свободу личности, правом на неприкосновенность жилища, на тайну переписки, почтовых, телеграфных, почтовых сообщений, право на выражение своего мнения — устно, письменно, в печати, посредством изображений и так далее, право собираться мирно и без оружия, право образовывать всякие союзы и общества. Все это было отменено. Была подготовлена почва для этого закона.
И вот закон «О защите народа и Рейха» вышел 24 марта, 90 лет тому назад. На основании этого закона начались эти защитные аресты. На основании этого закона прекратилась, по существу, исчезла роль законодательной власти. Бундестаг, парламент Германский сделался совершенно искусственной, декоративной финтифлюшкой в конструкции Германского государства.
А я напомню 33-й год — это не только президент Гинденбург, но главное, что канцлером Германии сделался Адольф Гитлер после очередных выборов. И был распущен парламент. После этого были устроены другие, внеочередные выборы, на которых снова большинство получила нацистская партия Гитлера. Так вот, по существу, исчезла законодательная власть. Ее полномочия были переданы исполнительной власти — канцлеру и правительству. Причем передано сначала на несколько лет, по-моему, на четыре года. Потом это продлили раз, другой, третий. А потом перестали уже в это играть и объявили действие того закона вечным.
Были отменены, как я уже говорил, гражданские права и, в сущности, была отменена Конституция со всеми своими либеральными остатками, которые в ней сохранялись.
Все это создало почву для массового внедрения этих защитных арестов, то есть прямого террора, когда к любому жители, любому гражданину Германии могли прийти люди и сказать: «Мы считаем, что вы представляете для государства угрозу. Поэтому мы вас изымаем и этого государства и того общества».
Что я вижу в этой ситуации похожего на то, что происходит сегодня в России? Все. Потому что если вы посмотрите на то, как действуют законы о военной цензуре и законы о принудительной поддержке так называемой СВО, а на самом деле войны, вы увидите, что это ровно оно и есть. Вы увидите, что тот комплекс законов, который был принят Россией на протяжении последнего года пока идет война и главное, применение этих законов — потому что все эти законы устроены так, что они могут трактоваться очень расширительно, использоваться на усмотрение обвинителя, на усмотрение спецслужбы, в руках которой оказывается этот закон, — в сущности, весь комплекс этих законов направлен ровно на это. Первое: на отмену граждански прав, по-прежнему, гарантированных Российской Конституцией. Сегодня невозможно говорить о том, что в России существует свобода выражения своего мнения каким бы то ни было способом, свобода собраний, демонстраций своей политической позиции. Этого в России нет. Свобода создания политических образований, объединений, организаций — этого сегодня в России нет.
Посмотрите, что происходит в России, как это устроено. Сегодня нет в России этого права. Нет неприкосновенности жилища, нет всего того, что я только что перечислял. Мы теперь должны добавить, конечно, главный тип сообщений — сообщения при помощи интернета. Ничего этого не существует. Нет больше свободы личности.
По существу, явочным порядком, в комплексе принят этот закон «О защите народа и Рейха» в России. Я несколько дней тому назад имел короткий разговор в Фейсбуке одного довольно известного, авторитетного российского политолога, который как раз очень протестуют обычно против того, чтобы называть режим, который сложился в России, фашистским или нацистским. Он обычно говорит, что это определенный вид авторитаризма. Добавляет к этому слову еще много всяких интересных сложных живописных наукообразных прилагательных. Я спросил у него, думает ли он, что принятие такого закона, как закон «О защите народа и Рейха», если это произойдет в России — ну, наверное, он будет называться как-то по-другому, вряд ли слово «рейх» в нем встретится, это понятно, — он будет называться как-нибудь достаточно высокопарно. Вот это «предательство немецкого народа и поисков изменников родины» — это совершенно в стиле того, что происходит сегодня в России.
Я спросил этого политолога, думает ли он, что если появится такой закон, наконец, уже можно будет называть этот режим именно так, как называю его я — именно нацистским, фашистским, потому что он опирается на идею уничтожения вражеской нации. Идеологи этого режима очень горюют, что как-то еще недостаточно выпятилось на поверхность превосходство русской нации. «Когда же, наконец, — говорят они, — сколько же можно? Уже давайте, наконец, это признаем, что русская нация, она самая угнетаемая, самая несчастная, она больше всего пострадал и от советской власти и от ужасных противников советской власти, которые разрушили Советский Союз в 90-е годы. И именно она больше всего пострадала от агрессии мировых держав, НАТО и всего остального, разнообразных тайных владетелей мира — Сороса, Ротшильда и всех остальных. Все они набрасывались именно на русскую нацию». Вот они горюют, что пока она пока не оказалась написана на этом знании. Но один факт уже есть. Это уничтожение другого народа, уничтожение соседнего народа, тотальное отрицание его существования и его права на существование. Я говорю об украинском народе. Вы видите бесконечное количество заявлений об этом и в том, что говорит российский диктатор и в том, что говорит его окружение, люди, которые составляют силовую и тоталитарную часть его режима. В этом смысле это нацизм. В том, что свое благополучие, свое превосходство, свой политический успех они хотят строить на уничтожении соседа, на тотальном уничтожении — уничтожению его языка, отрицание вообще права на это язык, осмеяние этого языка, уничтожение его истории и так далее. Вот почему я называю этот режим не просто фашистским, но и нацистским.
А что же касается фашизма, то вот я извлекаю свое заключение из этого сходства, из того, что этот закон «О защите народа и Рейха» еще не принят в России, но, по существу, он действует в России. Он принят и укоренен в комплексе. Он создан в виде конгломерата законов, которые, по существу, уничтожили все то, что уничтожил в свое время закон «О защите народа и Рейха»: конституцию, права человека и разделение властей. Сегодня ни того, ни другого, ни третьего вы не видите в России. И результатом этого, собственно, и стала война.
Я бы сказал, что таким бесконечно разросшимся, бесконечно продленным поджогом рейхстага стала начало войны, первые ее месяцы, которые стали фоном для принятия этих законов. И парадокс заключается в том, что война сначала стала поводом для этих политических событий в России, а потом оказалась результатом этих же политических событий внутри России. Потому что продолжение войны возможно только потому, что в России созданы теперь эти условия, что в России не существует сегодня больше ничего — никакого источника власти, источника принятия решений, никакого источника воли, кроме этого тоталитарного режима, который эту войну, собственно, и ведет. Так что из войны это выросло и в войну это превратилось.
Вот то событие, на которое я хотел обратить ваше внимание. Эти 90 лет этого закона, этот абсолютный повтор этих событий для меня представляются гораздо более ярким свидетельством , доказательством того, что происходит в России и как следует трактовать то, что происходит в России, чем уже ставшие привычными, банальным теоретические выкладки. Люди очень любят повторять разные пункты из знаменитого эссе Умберто Эко про признаки нацизма. Вот смотрите: это мы обнаруживаем, это и то. Для меня это сегодня уже неактуально, слишком сложно, слишком тонко, слишком умозрительно. Потому что есть гораздо более простые, более ясные указания на то, что да, этот режим сложился в России.
Вот теперь я хотел перейти к вашим вопросам. Я скажу, что есть несколько тем, которые мне кажутся важными. И я думаю, что они в этих вопросах встретятся. Неделя, которая прошла с момента нашей последней встречи, была наполнена чрезвычайно важными событиями и, конечно, мы должны с вами поговорить и о значении и смысле визита лидера Китая Си Цзиньпина в Россию и его совершенно пустых, совершенно безрезультатных переговорах с российским диктатором. Но, тем не менее, этим визитом было закреплено важное изменение, важно положение. Я скажу это в одной фразе, что, на мой взгляд, Россия прошла через оформление себя как экономического заложника Китая и страны из сферы влияния Китая, если не из сферы контроля Китая. Теперь Россия находится там, это состоялось. Она уже там лежит. И то, что мы будем видеть дальше, будет последствием того, что ситуация изменилась.
Второе событие — это последствия от выдачи международного ордера от Международного уголовного суда на арест Путина. Сам этот ордер появился в пятницу, неделю тому назад. Но всю эту неделю мы с вами были при помощи разных комментаторов, политологов заняты чрезвычайно важным процессом со всем миром: мы пытались с вами понять последствия этого. И прошли некоторый путь, многие из нас во всяком случае. Я думаю, немало людей, которые в первый момент, когда услышали об этой новости, сказали себе: «Да ну, ерунда какая-то. Кто же его арестует-то? Это все совершенно ничего не стоит, это не будет иметь никакого значения, никаких последствий». Но постепенно при ближайшем рассмотрении многие последствия стали обнаруживаться. Если хотите, можем поговорить об этом подробнее.
Третье событие, которое кажется мне очень важным — это погром в буквальном смысле, который случился в «Мемориале». Он не сам случился, его организовали пресс-службы…. Хорошая, между прочим, оговорка, потому что спецслужбы, которые его организовывали, организовали это при ярком участии прессы, то есть той части пропаганды, которая работает рука об руку с этими карательными системами в России. И в значительной степени смысл того, что произошло с «Мемориалом» — разгром его офиса, абсолютно бесконтрольное разграбление (даже не изъятие и не конфискация) того, что в доме «Мемориала» удалось найти. Никто до сих пор не знает масштабов этого разграбления, какие документы, сколько техники, какие предметы… Все обращали внимание, что водку выпили и конфеты съели — ну, это на анекдотическом уровне, а на самом деле выносили из офиса «Мемориала» колоссальное количество разнообразного имущества.
Все это в значительной мере имело пропагандистский смысл. И прямое участие в этом пропаганды, которая шла на это дело на плечах у карателей и погромщиков, эта пропаганда была важным действующим лицом этой операции.
И, наконец, последнее, что я отметил бы — это 10-летие смерти Бориса Березовского. Я пока не сказал ни слова по этому поводу. Хотя, наверное, есть, что на эту тему сказать. Если хотите, давайте поговорим и об этом.
Вот темы, вокруг которых, по-моему, должен был бы и крутиться наш разговор сегодняшний. Не знаю, вокруг чего он будет крутиться на самом деле. Иду к вопросам в наш чат, попробую начать отсюда.
Кто-то берет быка за рога и спрашивает, как запустить процесс люстрации после смерти Путина? И почему Татьяна Дьяченко и Юмашев не под санкциями?
Почему Татьяна Дьяченко и Юмашев не под санкциями, я не знаю. Может быть, потому, что они довольно давно вышли и активно экономической и политической деятельности, не находятся на поверхности. И, может быть, действительно, не стоят первыми в очереди. Но не я эти санкции назначаю, так что не мне на эту тему удивляться.
А что касается процесса люстрации после смерти Путина, я абсолютно убежден, что война, будучи абсолютно чрезвычайным событием, поставила Россию, может быть, впервые в российской истории в ситуацию, когда без люстрации не обойтись. Я совершенно убежден, что люстрации были невозможно в 90-х годах после падения советского режима, прежде всего потому, что не существовало на них запроса, не существовало требования населения эти люстрации организовать.
Все эти разговоры начались существенно позже. И то они начались в довольно ограниченном круге российского оппозиционного общества. И до сих пор эти разговоры не носят относительно возможных или несостоявшихся люстрация 90-х годов какого-то массового характера. Но абсолютно точно, что никто не давил на российскую власть, на российских политиков, никто не требовал у российских политиков никакой люстрации. В отличие, например, от случаев, когда эта люстрация происходило, например, в Восточной Европе после падения Варшавского договора, когда, несмотря на всю бархатность прошедших революций, какие-то довольно иногда обширные элементы люстраций все-таки там произошли. И от возможности продолжать государственную службу, оставаться на своих местах были удалены люди, которые работали в спецслужбах или которые работали в идеологическом, пропагандистском обеспечении коммунистических тоталитарных режимов. Население там этого очень хотело, оно потребовало этого от политиков, добивалось от политиков путем выборов, просто отказываясь поддерживать на выборах тех, кто не был сторонником этих мер. И там это явно произошло.
Ничего подобного мы в России не видим. И поэтому обвинять тех конкретных людей, которые были у власти в России в 90-е годы в том, что они это не устроили, невозможно. Потому что они ориентировались в этой ситуации на общественный запрос.
Для меня самый яркий эпизод — я много раз говорил про это — это суд над КПСС, который произошел в 92-м году и не имел абсолютно никакого успеха. И закончился тем, что КПСС, ее представители выиграли этот суд в Конституционном суде. Это был тот Конституционный суд, который тогда нельзя было обвинить в какой-то предвзятости, который тогда пытался выдерживать и довольно успешно это делал, — выдерживать серьезность, глубину и основательность своих решений. Этот процесс закончился ничем, он закончился, по существу тем, что обвинения против Коммунистической партии были отвергнуты. И никто, ни одна душа в России, никакие социальные группы, никакие политические организации не взволновались по этому поводу. Не произошло никаких протестов, никакого давления на власть в связи с окончанием этого процесса. Про него немедленно забыли, никто до сих пор про него не помнит. Это очень яркое доказательство моей позиции.
А вот что касается сегодня, я уверен, что эта война, проигранная война — речь должна идти о этом в том случае, если Россия проиграет войну, а я считаю, что это неизбежно, никакого другого исхода в этой войне кроме тяжелого, тотального поражения не может быть — в этой ситуации вопрос о люстрации встанет. И, на мой взгляд, этот процесс должен коснуться помимо прямых лидеров режима, прямых виновников той войны, прямых разжигателей войны, тех, кто ее подготавливал, кто ее вел, кто ее планировал, кто был стратегом и идеологом этой войны, то есть высших представителей власти в России, я думаю, что этот процесс должен коснуться, прежде всего, представителей силовых структур, людей из сфер юстиции, предавших свою профессию и позволивших суду оказаться полностью зависимым от президентской власти. И третье, без чего эти люстрации не были бы неполны — это сфера образования, это, прежде всего, руководители российских систем образования, российских школ, ученых заведения. Они несут ответственность за то, что они покорно, деятельно начали внедрять эту милитаристскую идеологию в российское население, прежде всего, в молодое поколение российских граждан.
Марк ТЦ у меня спрашивает: «Не туда ли Штирлиц ездил на работу?» Примерно туда. Это в этом самом квартале. Это на самом деле целый большой квартал. Там было несколько зданий. Да, это примерно то самое место в Берлине, которое подразумевается… Понятно, что все это снималось в других местах. Мы кадров этих в «Семнадцати мгновениях весны» не видим. Но имелась в виду эта местность.
— «Как, по-вашему, жулик ли А.Венедиктов?» Нет. А, Венедиктов не жулик. Это слово совершенно неправильно к нему относить. К нему может быть много разных других претензий, но не эта.
— «Правда ли, что Си приезжал за своими землями?» Нет, я не думаю, что он приезжал за какими-то своими землями. Я вообще не думаю, что вопрос о взаимоотношениях между Россией и Китаем когда-либо будет определяться занятием каких-то земель. Мне кажется, Китаю совершенно не нужно что-нибудь такое оккупировать, взять под контроль. Ему совершенно достаточно экономической экспансии, которая отчасти, конечно, должна и неизбежно будет выражаться экспансией демографической, связанной с переселением, с массовыми миграциями и так далее. Но это не будет отъем территорий.
Другое дело, что на территории нынешней России, в частности, может быть, даже в особенности в Сибири и на Дальнем Востоке, на Юго-востоке сегодняшней российской территории есть достаточное количество территориальных образований, которые все меньше и меньше понимают сейчас, а дальше будут еще меньше понимать, почему, собственно, они находятся под московским управлением. И я думаю, что если говорить о дезинтеграции России, о том, что какие-то части ее территории в какой-то момент обретут самостоятельность, в том числе, полную политическую самостоятельность, то нужно говорить, прежде всего, об этом. Я как-то не очень верю, что Рязанская область отделится от Ярославской, а вот в то, что мы в какой-то момент увидим Якутию (она же Саха или Тыву или какие-то Забайкальские территории, или Дальний Восток) отделившимися от России поплывшими самостоятельно, это, мне кажется, достаточно правдоподобные версии. И, по-моему, это совершенно не исключено.
Я пойду к вопросам, которые я добыл у себя в Телеграм-канале. А впрочем, я читаю вопросы, которые мне прислал мой друг Кирилл:
— «Почему Путин не захотел подстраиваться под Запад, Америку, а под Китай согласен? Китай не добрый, не щедрый, очень жестокий в договорах и в бизнесе». Это и есть политическое поражение. Что значит, он согласен? Он вынужден, он совершил эту грубейшую ошибку. Он попытался использовать мнимую, воображаемую угрозу для укрепления своей власти, заявив о том, что угроза исходит от Запада, НАТО и так далее. Смысл этого заключался только в том, чтобы создать помощь для бесконечного создания своей власти в России. Развязал на этом войну, и война эта привела к тому, что пришлось идти в рабство к гораздо более опасному и гораздо более хладнокровному и жестокому агрессору. Это и есть политическое поражение. Это не то, что он согласен. Он не согласен, он не хотел бы. Но он привел ситуацию к такому положению, в котором нет никакого другого выхода у него.
— «Английские припасы с урановым сердечником действительно так опасны для окружающей природы, как говорят на российских каналах?» Нет, они так не опасны. Это обман и пропаганда. Эксперты утверждают, что никакой серьезной опасности нет, что это уран даже менее радиоактивен, чем урановая руда, которая содержится в недрах земли. И даже какое-то распыление этого вещества в результате взрыва или в результате горения не приводит к заражению местности и какой-то опасности. И уран этот интересует конструкторов боеприпасов не потому, что он является каким-то элементом ядерного оружия, вопреки той лжи, которую распространяют сегодня российские политики и российские пропагандисты. Кстати, Россия прекраснейшим образом участвует в производстве такого рода боеприпасов. Они есть в России тоже. Россия отказывалась их запрещать в свое время, когда другие политические силы поднимали вопрос о запрете такого рода боеприпасов.
Так вот конструкторов боеприпасов интересует совершенно не эта воображаемая ядерная компонента, а то, что этот обедненный уран очень тяжелая вещь. Он тяжелее свинца, он тяжелее стали, разных других металлов. Он очень плотный, то есть в небольшой объем удается уложить очень большую массу, что чрезвычайно важно для повышения бронебойности снарядов. Плюс есть дополнительные полезные свойства у этого материала, он, например, самовозгорается, что тоже при ударе в танковую броню оказывается эффективным фактором поражения.
— «Насколько вероятно, на ваш взгляд, создание ныне концлагерей гулаговского типа или это слишком накладно и охранников не хватает?»
Ну, вообще — я отвечаю сейчас Ольге Андреевой — в российской пенитенциарной системе, российской системе тюрем и зон, где содержатся заключенные, очень много от сталинских лагерей. Наследие очень велико. Это видно и на глаз. Те, кто когда-либо посещал эти заведения — я, к счастью, бывал в них только в качестве посетителя, приезжал к разным своим знакомым, которые оказывались в заключении, навещал их, — это, конечно, производит чудовищное впечатление, потому что это такая машина для уничтожения человеческой индивидуальности, для нанесения уродующих повреждений человеческой психике. Это специально для этого устроено, как и лагеря, где неспроста все было так страшно устроено. Сам образ само оформление этого было таким чудовищным. И в этом смысле достаточно посмотреть на камеру, в которую находится в настоящую минуту Алексей Навальный, который сегодня в 12-й, кажется, раз отправился в этот карцер. Я видел макет, очень подробно сделанный макет этой камеры размером 2,5 на 3 метра со всеми внутренними подробностями, с этой шконкой, батареей, дыркой в полу, табуреткой и всем остальным.
В общем, это недалеко ушло от лагерей. А что касается самой идеологической нагрузки этого явления, этих лагерей, когда они является местом содержания массового количества заключенных, то Россия, получив такое законодательство, такой мандат, выданных российским властям для уничтожения любых инакомыслящих, должна прийти к необходимости создания таких лагерей, если это продлится достаточно долго. Весь вопрос во времени, сколько этот режим продержится. Потому что пока он умудряется уместить все тех, кого он хочет подвергнуть репрессиям в той страшной и очень тесной, переполненной системе уголовного наказания, которая в России уже существует. В какой-то момент, если это будет продолжаться достаточно долго, все это выйдет из берегов, и потребуются другие, новые учреждения. А строить комфортабельные европейские тюрьмы никто не станет. И тогда мы увидим физическое повторение этих лагерей гулаговского типа.
И второе обстоятельство, которое было в основе гулаговской системы — это необходимость тогдашнего советского режима в рабской рабочей силе, которая дается почти даром, но как-то приходится их кормить, одевать, какая-то у них есть крыша над головой — все то держит их на грани жизни и смерти, все держит их в абсолютно в скотском состоянии. Это почти дармовой, почти ноль расходов на него, труд, который оказался в свое время чрезвычайно важным для советской экономической системы и в какой-то момент спасал ее, был основой ее если не благополучия, то, во всяком случае того, что она как-то держалась на поверхности.
Деградирующая российская экономика сегодня, оказывающаяся во сегодня большей изоляции от мира, постепенно теряющая связи с окружающим миром, доступ к высокотехнологичным отраслям и достижениями мировой экономики, что чувствуется все больше и больше, постепенно превращаясь во все более примитивную. Потому что всё, что связано с коммуникациями, с хранением информации, с электроникой — все это может только теперь контрабандным, по существу, способом добыто вопреки санкциям. Мы знаем, что, например, происходит массовый импорт бытовой техники, которая необходимо для того, чтобы из нее каким-то образом выковыривать электронные компоненты, необходимые для дальнейшего производства оружия, систем наблюдения и так далее. В современной технике, в любой стиральной машине, в любом холодильнике, в любом пылесосе, который сам ездит по комнате, есть достаточно количество всякой электроники, которая может пригодиться, в том числе, для военных целей.
Так что в какой-то момент и это экономическое значение концлагерей окажется для современной России, к сожалению, важным и насущным.
«Возвращение Крыма Украине — та самая точка, после которой начнется каскадное обрушение политического режима РФ или она где-то дальше за горизонтом, как, по-вашему, Сергей?» — спрашивает Никита Ковалев.
Да, я отношусь очень серьезно к перспективе возвращения Крыма Украине. И совершенно не случайно украинские усилия и намерения концентрируются вокруг Крыма, и совершенно не случайно вся оставшаяся мощь российской обороны тоже собирается вокруг Крыма. Мне кажется, это будет ключевое событие. Но, может быть, на сегодня это ключевое последствие этой войны. Потому что с 14-го года на протяжении 7-8 лет после захвата Крыма путинской России удалось создать ситуацию, в которой мир почти отчаялся, и тогда доминирующим было предположение, что, пожалуй, с этим уже ничего невозможно сделать, уже как-то оно заросло. Ну да, эту территорию можно не признавать, можно отказываться с ней контактировать, можно продолжать запрещать международные процедуры, связанные с ней: экономическое сотрудничество, выдачу виз и всякое такое. Но Крым перемещается в число таких проклятых территорий, которых есть некоторое количество в мире, которые навечно, а, может быть, на десятилетия оказываются в этом странном межеумочном положении. Они не развиваются, они замораживаются, и конфликт навсегда остается. Примерно так, как это происходит в Северном Кипре, как это происходило в Косовом на протяжении больше десятилетия. Как это происходит в Абхазии, Приднестровье.
Вот было ощущение, что Крым тоже куда-то туда отправился и в таком положении будет пребывать десятилетия. Но в результате этой войны это мнение радикально изменилось. И сегодня всему миру совершенно очевидно, что одним из последствий войны и непременным условием окончания этой войны будет возращение Крыма Украине так же точно, как и других территорий, но Крыма в первую очередь. И это, конечно, должно оказать очень мощное воздействие на российское общество, на российскую политическую структуру в целом. Потому что приобретение Крыма было основой для перехода к целому этапу в российской истории. А потеря Крыма будет колоссальным крахом, который, в первую очередь, вернет Россию в положение тотально проигравшего, разрушенного этой войной».
— «Как вы считаете, вся экономическая и силовая элита поддерживает разворот к Китаю? Ведь экономические потери велики». Да нет, ничего они не поддерживают, никакой разворот к Китаю. Она ровно так же, как их вождь видит, что, по всей видимости, это единственная надежда на спасение, это единственное, что осталось. Все остальное потеряно, все остальное проиграно, утрачено. Вот можно попробовать сдаться Китаю и на этом сколько-то времени еще посидеть.
Ну да, в этом смысле они поддерживают своего вождя, потому что они тоже так думают, и поэтому именно мы видим — последнее время это очень комично выглядит — в описаниях идеологов этого путинского безумия, каких-то важных самопровозглашенных философов — они начинают говорить: «Да, это неизбежно. Это, в конце концов, всегда так было. Это возвращение к традициям. Это возвращение к нашей истории». Вот князья ездили за ярлыком в Орду, теперь вот новые нужны ярлыки. Правда, видите, какой прогресс произошел: Орда сама к нам приезжает. Орда привозит нам свой ярлык, даже надо туда ездить, не надо на коленях ползать, унижаться. Вот они приедут, сами все скажут, распорядятся. Поводят под это все довольно комичные философские основы. Но по существу, это согласие с этим поражением, это декларация капитуляции.
Поддерживают ли они в этой капитулянтской идее? Ну да, они тоже сдаются, я бы так сказал. Они тоже согласны сдаваться, потому что они не понимают, как жить дальше, как вылезать из той страшной ямы, в которую они провалились.
— «Почему так шумят по поводу признания молдавского языка румынским?» Понятия не имею, почему так шумят. На мой взгляд, это давно так произошло. И большинство граждане Молдовы абсолютно уверены, что язык, на котором они говорят, это румынский язык с некоторыми изменениями, дополнениями. У него есть какие-то региональные особенности, но они считают, что это один язык. И для них нет в этом ничего удивительного. И, на мой взгляд, это абсолютно надуманная проблема, еще одна часть российских выкрутасов. Надо же о чем-то болтать, надо гонять мячик по этому полю. Вот они гоняют эту штуку: «Вот происходит ужасная оккупация Румынией Молдовы. Ничего не происходит, просто законодательно закрепляется то, что произошло и с чем абсолютно все согласны. Ни один молдаванин не видит никакой проблемы, никакой угрозы, никакой агрессии над ним.
Вопросы из чата. Мой друг и давний собеседник, замечательный московский доктор Андрей Волна — к сожалению, он уже не живет в России, как и многие российские врачи — просит меня прокомментировать то, что стало известно об отравлении Эльвиры Вихаревой. Эльвира, действительно, совершенно замечательный в прямом смысле этого слова, гражданский активист, политический активист. Она человек очень активный, очень беспокойный, очень сосредоточенный на политических проблемах, на наших правах. Я несколько раз с удовольствием участвовал в ее стримах. У нее тоже есть YouTube-канал. Более того, у нас есть договоренность о том, что в самом начале апреля я снова должен оказаться ее гостем. Мы с ней очень интересно поговорили. У нее своеобразная манера задавать вопросы. Но вопросы ее обычно по существу и очень своевременны.
Пришли сообщения о том, что она подверглась нападению. Я разговаривал с не, расспрашивал, но он очень скупо об этом говорит. Она подверглась нападению, и есть прямые свидетельства тому, что она была отравлена. Отравлена не тем, скажу сразу, чем пытались отравить Алексея Навального и Дмитрия Быкова, Владимира Кара-Мурзу. Там, по всей видимости, речь идет об одном и том же типе отравляющих веществ. Здесь — соли тяжелых металлов. Очень опасная, очень жестокая вещь. Такие отравления сопровождаются и тяжелыми поражениями организма, они очень мучительны: разные боли в желудке, в других органах человеческого тела.
Кроме того, по всей видимости, это отравление обернулось тем, что Эльвира — она, надо сказать, очень красивая и очень следящая за собой, очень спортивная девушка, которая много времени посвящает, я так понимаю, спортзалу и своей физической форме, — по всей видимости, это отравление сказалось на ее облике. И она написала мне, что да, она вынуждена вести теперь стримы так, что вместо ее теперь в эфире фигурирует ее статичная фотография. И, как она мне написала, да, это связано с отравлением. Это одно из последствий этого отравления.
Я думаю, что им надо пугать, им надо наводить ужас на тех, кто остается в стране. Она осталась в стране. Она не уезжала, она отказывалась уезжать. Она вела себя при этом очень разумно, расчетливо и, видимо, не давала особых поводов, чтобы на нее напасть, чтобы ее преследовать уголовным или еще каким-то способом, хотя никаких особых поводов для этого, несомненно, не нужно. Понятно, что это происходит по произволу, по желанию карателей.
Но, видимо, в этой ситуации решили именно потому, что этот человек внешне очень впечатляющий, очень запоминающийся, очень особенный, — решили вот таким образом продемонстрировать свою власть над ней и свою абсолютную бесконтрольность: Судить не будем, а будем уродовать. Вот так я перевел бы то, что происходит с Эльвирой Вихаревой. Это какой-то особый цинизм, особенная жестокость.
Остается только верить — и я в это очень верю, — что эти люди будут однажды найдены. Потому что такого рода акции не могут быть организованы в одиночку, они не могут быть результатом усилий какого-то одинокого энтузиаста. Это всегда вещь системная, подготовленная. Кто-то отдает такой приказ, кто-то организует его исполнение. Кто-то непосредственно исполняет. Кто-то потом обеспечивает отход. Как мы видели на разных других ситуациях — и в случае с отравлением Литвиненко в Лондоне, с отравлением Скрипаля и его дочери в Солсбери, и в случае с Навальным — мы видели, что вся эта система рано или поздно раскрывается и демонстрируется всем, кому важно это знать. Так что мы увидим этих людей, увидим источник этих ядов. И увидим людей, которые приказали это сделать и выслушаем их резоны по этом поводу.
«Как вы считаете, — спрашивает Надежда Явитченко, — реальна ли ситуация, при которой Международный уголовный суд выписывает ордер председателю Си по подозрению в геноциде уйгуров?»
Да, история с геноцидом уйгуров многолетняя мощная история, хорошо известная в мире. Есть большое количество в мире общественным организаций, которые этим занимаются. Я сам знаю людей в США, которые очень подробно исследуют это. Уйгуры — это этническая группа довольно многочисленная по нашим масштабам. Это она для Китая какое-то небольшое меньшинство, а в действительно, это огромное количество людей, которые уже много десятков лет подвергаются очень жестокой дискриминацией в Китае. И важно то, что именно на них отрабатывается эта система тотальной слежки за людьми, полного лишения человека какой бы то ни было приватности, какой бы то ни было защищенности перед лицом государства, когда каждый шаг становится известен и за каждым поступком следует либо одобрение, либо, чаще всего, наказание.
Вот так устроено взаимоотношение между китайским государством и уйгурами, уйгурской общиной. Это абсолютно незаконно. Это является предметом постоянно осуждения со стороны международных организаций в мире. Я бы казал так, что если когда-нибудь в отношении председателя Си будет выписан ордер Международного уголовного суда, то первый ордер, который будет выписан, будет выписан по этому поводу. Это то, что находится на поверхности и то, что это очевидно, это никто в Китае не скрывает и это достаточно легко доказывается. Есть масса репортажей по этому поводу. В том числе, российские журналисты проникали в этот регион. Он находится на северо-западе Китая, он примыкает к российской территории, к казахской, если хотите, если вы представляете себе географическую карту.
Так что я думаю, что информации по этому поводу будет собрано много. И, между прочим, тот ордер, который выписан в отношении российского диктатора и судьба этого ордера, то, что будет с ним происходить дальше, как он будет, в конце концов, реализован, какое у него на практике окажется применение, оно в очень значительной мере отразиться на дальнейшей динамике развития Международного суда, его активности и принимаемых решений. Грубо говоря, если окажется, что этот ордер, выданный Путину, имел какие-то реальные последствия, а, по-моему, он имеет все шансы получить эти последствия, тогда будет смысл выписывать разные следующие ордера. И они не замедлят появиться. И, я думаю, что китайский лидер — один из тех, в отношении это вполне может быть сделано.
«После вердикта Международного уголовного суда, — спрашивает Владимир Добров, — как будут ли пытаться общаться с РФ лидеры европейский стран?» Ну. конечно, будут. Пытаться общаться будут. Но только в слове общаться хорошо различать разные смыслы и разные оттенки, разные интонации, которые в нем есть. Общение бывает очень разным, бывает общение с человеком, который пользуется уважением, авторитетом, человеком, который ведет себя достойно, от которого ждут честных и ответственных поступков. А бывает общение с преступником. Как вы считаете, прокурор будет общаться с обвинением? Ну, конечно, будет в какой-то форме. А директор тюрьмы будет общаться с заключенным? Ну, конечно, это можно называть и общением при желании.
Так что я нисколько не сомневаюсь, что до тех пор, пока Путин формально является президентом России, контакты с ним будут. Вопрос в содержании этих контактов, в интонации этих контактов. Если раньше на наших глазах на протяжении многих лет было большое количество политиков, которые вели эти контакты если не с уважением, то с почтением, с пониманием, силы, влияния и значительности решений этого человека. То сегодня, к исходу первого года войны — мы не знаем, сколько эта война продлится дальше — мы видим, что интонация совершенно изменилась и содержание, смысл этого общения оказался совершенно другой. Он и дальше будет изменяться, теперь еще и под действием того международного ордера на арест.
Теперь будут с ним общаться, но будут общаться как человеком, который обвинен — на минуточку! — в организации геноцида. Не в воровстве, ни в контрабанде, не в нарушении международных договоров. Нет — геноцид. Вот эта история с принудительным вывозом детей с их принудительной русификацией, с заменой им одной родины на другую, которая сопровождается сменой имени, сменой места и даты рождения для того, чтобы этих детей невозможно было потом опознать и вернуть. Это в точности, прямо в лоб соответствует определению одной из форм геноцида. Прямо записано в международном документе.
Вот так и будут с ним разговаривать. В этом, собственно, изменение.
Татьяна Филонова: «Чем рискует и рискует ли руководитель Венгрии, выражая в открытую поддержку Российской Федерации? Это прецедент?»
В каком смысле прецедент? Других же желающих не находится. Сколько времени уже Венгрия остается одна. Да, существуют некоторые специальные отношения, специальная веревка, на которой сидит венгерский лидер и пытается как-то удержаться на этом влиянии, которое, как ему кажется, он получает при поддержке России.
Он рискует тем, что его не выберут на очередной срок. Он рискует тем, что для его населения, его избирателя его деятельность покажется ошибочной, наносящей вред интересам этого избирателя. Вот чем он рискует. Никто не приедет на голубом вертолете, чтобы выкрасть его из Венгрии и вывезти его в Германию в тайную тюрьму или еще куда-нибудь — нет. Он рискует тем, что он проиграет внутри Венгрии и внутри Европы. Пока он балансирует на каких-то интересах населения, на настроениях. В свое время оно было напугано сильно поток беженцев. Когда, собственно, вырос этот нарыв, эта опухоль стала, действительно, серьезной в Венгрии? Тогда, когда, если помните, в 18-м, 19-м году произошла эта важнейшая для Европы катастрофа с потоком беженцев, который вдвинулся с Ближнего Востока, со Среднего Востока, с Афганистана, Пакистана, Ирака и так далее. И вот тогда Орбану удалось убедить свое население в том, что та позиция, которой он придерживается и та защита, которую он обеспечивает венгерскому обывателю, она для него полена. Это единственное, что может спасти венгров от этих варварских орд, как им тогда удалось внушить, которые движутся на них с востока.
А экономически все это обеспечил российский диктатор, Россия. Получается ей показалось, и не беспочвенно, что в этом появляется возможность нарушить европейское единство и создать некоторое слабое звено, с помощью которого можно попробовать вообще разрушить единую европейскую позицию по поводу разных важных для России обстоятельств и решений. И, в частности, уже тогда существовала вся история с аннексией Крыма, с войной, которую Россия вела в Юго-Восточной Украине, в Донецкой и Луганской областях, и Европа тогда протестовала против этого. Существовали уже первые санкции, правда, очень слабые, робкие. Но важно было чтобы европейские страны не могли договориться, важно было, что там есть дырка. Есть страна, которые не позволяет существовать консенсусу.
Перепробовали тогда много вариантов — с Грецией, с Болгарией пытались играть, с Кипром — получилось с Венгрией.
Так чем он рискует? Он рискует остаться один на один с избирателем. Потому что поддержка России исчезнет, когда Россия проиграет, а избиратели останутся и зададут ему вопрос: «Что ты наделал? Почему ты поставил нас в это положение? Как так вышло, что Венгрия стала страной-изгоем внутри европейского сообщества?» Вот, собственно, чем он рискует.
«Мировые бренды продолжают уходить из России» — это Евгений задает такой вопрос. Французская компания Leroy Merlin и прочие. Вывод это длинного вопроса: «Как вы думаете, как скоро жители одной восьмой почувствуют эти изменения на своей шукуре?»
Евгений, понимаете, в чем дело, на одной восьмой живут очень разные жители. Не существует никакого вообще россиянина, вообще жителя России или вообще российского потребителя. Достаточно хотя бы чуть-чуть проехать по России, оглянуться вокруг, чтобы убедиться, что разница в том, каков образ жизни свойственен тем или иным людям, живущим в России, какой уровень потребления, уровень доходов, запросов, желаний, уровень необходимостей. Разница колоссальная. И, соответственно, люди чувствуют это по-разному. Они по-разному переживают потерю тех или иных, привычных для них, в каких случаях приятных для них, в каких случаях необходимых предметов потребления. Для кого-то утрата привычных лекарств, с которыми он прожил много лет и которые позволяли ему удерживать свое давление (для гипертоников это очень важно) на каком-то определенном безопасном уровне или сражаться с какими-то сердечными проблемами, с психическими проблемами. Довольно много современный человек использует антидепрессантов, снотворного, самых разных вещей. Для кого-то это является критической утратой. Пропали таблетки, которые я всю жизнь принимал. И это огромная проблема. человек задумывается: «А что, собственно, случилось, а куда все делось? А как там может быть, что они были, потом подорожали, а потом вообще исчезли?»
А для кого-то проблемы потребления начинаются на совершенно другом уровне, в других обстоятельствах и в другом масштабе. И он легко переживает утрату и этого и того, и он эту машину не собирался покупать и в ресторан этот он не ходил. А в том дешевом сельском магазине, где он бывает, как продавались эти серые макароны, так они и продаются. И его интересует еще только консервы и сахар. Но вроде консервы и сахар еще есть. Вот он и не замечает никакого Leroy Merlin, никакого высокотехнологичных товаров. Ему странно думать о том, что какие-то смартфоны ему запретят покупать или вдруг окажется, что если ты купил, а никто не осуществляет сервис, не обновляет программное обеспечение.
Люди очень разные, так что чувствуют это они в разное время и по разным поводам. И когда говорят о войне телевизора и холодильника, надо понимать, что и телевизоры разные и холодильники разные с точки зрения того, что там внутри этих холодильников. Так что война эта в разных квартирах, в разных семьях, все разных судьбах протекает совершенно по-разному.
И важно на самом деле в этой ситуации, как создается какой-то накапливающийся эффект, когда постепенно большое количество людей каждый в своей жизненной ситуации, в своих жизненных обстоятельствах, со своими потребительскими привычками, со своим уровнем жизни начинает понимать, что здесь что-то не то. И что война наносит лично ему какой-то страшный ущерб.
Я считаю важнейшим фактором бедность российского населения, которая оказывается важнейшим элементом этой системы принуждения. Люди покорно соглашаются на войну… Я не могу сказать, что они поддерживают войну, тем более, что не они не радуются той войне, не являются энтузиастами этой войны, не требуют этой войны. Они соглашаются на эту войну, потому что они чувствуют себя очень беззащитными. И существенная часть их беззащитности — это их бедность. Они остаются один на один со своими собственными долгами, со своими ежедневными мыслями о том, чем они вечером накормят своих детей и что они сами будут есть вечером и утром. И есть ли у них пара ботинок к осени.
Я помню исследования, которые вели социологи, и как раз этим исследованиям можно доверять, потому что они носят, казалось бы, неполитический характер, когда у людей спрашивают: «Сколько вас есть пар обуви? Сколько вас есть ботинок на целый год? Или вы носите одни ботинки и летом и зимой или кроссовки?» Огромное количество людей говорили, что «у меня есть одна, когда износится, я попробую добыть себе новую. Вот и все.
И это громадный фактор, который оставляет людей беззащитными перед лицом власти, от которой они очень зависят, потому что власть может настаивать, требовать от нищего человека, а может простить нищему человеку, может не заметить, что нищий человек немножечко поворовывает или немножко поджуливает. Беззащитность перед властью конвертируется в беззащитность перед войной, которую эта власть ведет.
Почему то есть несколько вопросов про какого-то Губина. У меня есть один знакомый Дмитрий Губин. Я откровенно говоря, совершенно не интересуюсь его творчеством, не смотрю, что он говорит. Никакого мнения по поводу того, как мне тут пишут, он намолотил в «Ищем выход». Ну, намолотил — пусть сам отвечает.
«Скажите, пожалуйста, как вы относитесь к критике известного списка, в котором первым значится Волков, подписавший ходатайство о снятии евросанкций, не помню точно, с кого?» Отлично вы помните Леонид, который задает этот вопрос…
А вот еще у меня есть другой вопрос на эту тему. Некто под ником НДС пишет мне, что посмотрел на «Дожде» Евгению Альбац, она процитировала Авена, который в показаниях данных прокурору Мюллеру (это американский прокурор, который вел расследование о вмешательстве в выборы), сказал, что для российских бизнесменов просьба Путина на самом деле приказ. «Как в такой ситуации можно выступить просителем за снятие санкций с Фридмана, если нет гарантий, что Путин его не попросит, и большие деньги Фрдмана не пойдет на нужды обороны России?»
Понимаете, это довольно абсурдная постановка вопроса, потому что, разумеется, весь смысл каких бы то ни было замыслов, связанных с санкциями — наложение санкций на олигархов, снятие санкций с олигархов, какая-то тонкая подгонка и тонкая настройка этих санкции или, наоборот, грубое ими размахивание — все это связано ровно с тем, чтобы уничтожить ситуацию, в которой олигархи, в данном случае Михаил Фридман, находятся в ситуации, когда просьба Путина является приказом.
Вот ровно для того, чтобы разрушить эту ситуацию, все и пытаются придумать. А иначе, зачем санкции? Они ровно затем, чтобы такого больше не было. Чтобы Фридман и еще тысяча Фридманов со всеми своими деньгами, миллиардами продолжают оставаться в ситуации, кода они не могут или не хотят ослушаться приказа Путина.
Для этого нужно создать другие условиях, другие угрозы, чтобы они чего-то боялись больше, чем Путина. Для этого нужно создать другие обязательства, которые у них появляются, которые сильнее, чем обязательства перед Путиным.
Если их оставить в руках Путина, то, собственно, каков смысл этих санкций. И вот тут как раз возникает смысл того письма, под которым стоит, в том числе, и моя подпись. Потому что я считаю, что те санкции, которые есть сейчас, они сохраняют эту ситуацию, о которой говорит Евгений Альбац, которая вычитала о ней. Удивительно, что она раньше об этом не знала. Я признаться давно знал, без прокурора Мюллера, но ей потребовался прокурор Мюллер, чтобы познакомиться с этой удивительной ситуацией, когда олигарх или вообще крупный промышленник, крупный предприниматель в России находится в полной власти Путина.
Вот чтобы разрушить, на это нужны какие-то умные санкции. А те, которые есть, не разрушают этого, как мы видим. Год прошел, а оно по-прежнему такое. Значит, эти санкции не годятся. В этом ровно и смысл, чтобы следующий Фридман следующему прокурору Мюллеру ничего подобного не рассказывал, потому что ситуация эта сломалась, развалилась благодаря санкциям, я надеюсь. Но не этим, те, которые есть, не имеют такого влияния. Вот что я хотел бы сказать тем, кто удивляются как так можно. Вот так и можно. Потому что задача стоит, есть цель. Есть нечто, что требует разумного решения. Жизнь немножко сложней, чем нам представляется.
Вот некоторое время тому назад активизировались все разговоры о том, что будет в России поле Путина. И выяснилось, что все сложнее, чем предполагалось. Не то, что сегодня есть Путин, а завтра он скопытился и на его месте образовался Навальный. Как-то заменили одного ни другого, и сразу все стало хорошо — наступила прекрасная Россия будущего. Нет, все сложнее. Видимо, в это все вмешиваются какие-то людей. Во всяком случае, так бывало всегда, без единого исключения, когда куда-то девался, так или иначе, тоталитарный режим, то часть людей, которые служат этому тоталитарному режиму, каким-то образом уцелевают и переживают это потрясение и продолжают играть какую-то роль в следующих решениях. И с этим надо что-то делать, к этому надо как-то относиться. Все немножко сложнее. Так просто не получается, как кажется в первый момент.
— «Видите ли вы себя в России будущего и если да, то кем и как?» А я не знаю, какой будет Россия будущего. Во-первых, мне кажется что путь к России будущего страшно долог. Мне кажется, что переходный период будет, во-первых, страшно долгим, во-вторых, ужасным. И, по всей видимости, нас ждет и хаос власти, прежде, чем появится какая-то новая разумная, достойная, эффективная власть. По дороге будет хаос. И я думаю, что мы еще увидим много разных пригожиных и много разных кадыровых и целый ряд тайных кардиналов типа Патрушева или какого Сечина, которые не пройдут мимо этой власти.
Вот в такой России хаоса я не вижу никакого своего будущего. А где мы с вами будем и доживем ли мы с вами до того, когда в России или в том, что окажется на месте России… я совершенно не уверен, что это будет в России — что-то, что образуется на месте России и превратиться в государство, которое нуждается в том, чтобы его судьбе принимали участие разумные, профессиональные люди, я не знаю. Посмотрим.
«Можно ли строить планы в РФ. Мне 37 лет. Или только уезжать?» Ну, я же не знаю, кто вы, уважаемый Бендер. Я ничего не знаю ни про вашу профессию, ни про ваше образование, про ваши амбиции. Люди разные. Я считаю, например, что для ученого, человека, который занимается наукой в фри — да, уезжайте немедленно, сейчас же. Потому что в ближайшие десятилетия наука ври невозможна. Так что если вы что-нибудь исследуете — да, немедленно уезжайте. А если вы охотничий егерь, то, может быть, можно продолжать жить в тайге и зарабатывать организацией охоты для тех, кому это важно. Откуда я знаю, кто вы и зачем.
«Посоветуйте, что делать классным руководителям, когда их принуждают проводить среди детей и организовывать сборы посылок: консервы, лекарства, бинты и так далее?» Посоветовать что-нибудь? Не делайте этого. Просто сказать — нет. Я абсолютно убежден, что так же ровно, как это было с выборами. Отказ в огромном большинстве случаев, почти во всех случаях ничем в действительно не грозит тому, кто отказывается. Люди бегают впереди паровоза. Люди покорно засовывают свои головы в эти мясорубки.
Если вы классный руководитель в школе, просто скажите — нет. Спокойно, без истерики. Не надо никому морду бить. — «Нет, я не буду этого делать». Потому что директор школы — это первый человек, который заинтересован в том, чтобы сохранить учителей. Ему надо обеспечивать учебный процесс в классах. И в огромном большинстве случаев это опасение: «А что же будет, если я откажусь? Наверное, меня немедленно уволят, репрессируют, выгонят, накажут». Да нет. Спокойно скажите — нет.
Очень страшно оказаться первым в той ситуации. Когда до вас кто-то сказал, 10 человек, а вы 11-й — это проще. Сложнее сделать это первым трем. Вот вам не повезло оказаться одним из первых трех. Но сделайте это.
В конце концов, те утраты, которые вас ждут в случае, если вдруг окажется, что люди, с которыми вы имеете дело, безумно боятся или надеются сделать какую-то особенную карьеру, устраивая против вас какие-то репрессии, эти утраты будут существенно меньше, чем те страдания, которые вам принесет исполнение этого приказа. Вы же потом будете это помнить: эти консервы, лекарства и бинты, которые вы собирали с детьми и отправляли убийцам на украинский фронт. Вы же будете это помнить. И дети будут вам помнить. И вы будете с ними обсуждать… Однажды они придут к вам на вечер выпускников через 30 лет, последнюю субботу ноября, как это происходит обычно в школе, где учился я в Москве. Давно не был на этих встречах. Когда-нибудь надеюсь там снова оказаться. Они придут и спросят: «Что это мы делали? Так вышло, что мы с вами участвовали в этой войне». Это очень страшно.
— «Допустим, Украина вышла на границы 91-го года, но путинский режим все еще держится, — спрашивает Никита Ковалев, — что дальше? Бесконечные обстрелы друг друга через границу?» Ну, почему бесконечные?
Если путинский режим еще продержится какое-то время, что вряд ли, на мой взгляд, потому что это поражение и потеря этих захваченных земель окажется колоссальный удар по путинскому режиму, — если какое-то время еще будет существовать, да, будет выстраиваться линия фронта по границе. Да, будут взаимные провокации, взаимные мелкие наступления туда-сюда.
Ну да, так постепенно заканчивается и угасает, сдыхает война. Так что вполне возможно, что какой-то такой период и будет. Но это будет терминальный период для этого режима. Так, собственно, будет выглядеть его конец.
— «Неужели вы хотите угробить миллионы только чтобы достать одну тварь?» Я не уверен, что я понимаю смысл вашего вопроса. Но если вы про ту тварь, которую я имею в виду, то вопрос не в том, чтобы достать эту тварь, а вопрос в том, что наличие этой твари у власти является прямой угрозой этим миллионам людей. Вопрос в том, чтобы эти миллионы людей уцелели. А для этого придется достать одну тварь. Понимаете, это не цель, а средство. Хорошо бы про это помнить.
Ну и последний вопрос: «Спасибо за вашу работу. Как вы вообще?» Я вроде ничего, как мне кажется, как видите. Стараюсь смотреть вокруг, стараюсь думать, понимать, что происходит. Иногда стараюсь что-то делать.
Вот теперь финал нашего стрима. Я пропущу всю следующую неделю. Меня не будет ни в среду, ни в пятницу. Я прошу отнестись к этому с пониманием и с уважением. Потому что это не каникулы, а это, скажем, командировка. Мне предстоит очень важное мероприятие, которое я организую. Это большая конференция с участием большого количества журналистов. Я один из организаторов этой конференции, один из ведущих этой конференции. И в пятницу она уже будет происходить. Поэтому мне никак не выкроить в пятницу время для этого стрима. А в среду я буду лететь как раз целый день. Это очень важное событие. Я очень горжусь тем, что мне довелось иметь отношение к его созданию.
Российские журналисты, работающие и в России и за пределами России, хотят выстраивать и дальше свое профессиональное сообщества, обсуждать свои проблемы, важнейшие задачи, которые перед ними стоят. И это важная работа, которую я делаю благодаря премии «Редколлегия», существует такой проект, который не только награждает регулярно, каждый месяц на протяжении уже многих лет. Это происходит с середины 16-го года — награждает лучших российских журналистов за их лучшие работы. Как-то стимулирует развитие русской журналистики в некоторых важных направлениях, в частности, в направлении расследований, репортажной журналистики. Это то, чему я отдаю много времени, что становится для меня важным событием.
Завтра в описании появится расшифровка текстовая этого стрима. На следующий день после нашего стрима мы выкладываем в описании ссылку на текстовую расшифровку. Есть много людей, которые предпочитают читать.
И еще одна техническая вещь. Есть еще и аудиоверсии, есть аудиоподкасты, в которые превращаются эти стримы для тех, кому удобнее слушать только звук.
У вас есть возможность совершенно бесплатно ставить лайки, совершенно бесплатно подписаться, а может быть, даже воспользоваться одним из способов поддержки моих стримов, какие вы найдете в описании.
Спасибо большое! Мы встретимся с вами через неделю. Я, может быть, буду появляться коротко в чужих эфирах, если они не совпадают с моими перелетами. Так что как-нибудь увидимся с вами в эфире. А так, вообще через неделю.
Спасибо большое! Всего вам хорошего, берегите себя. Меня зовут Сергей Пархоменко, это «Суть событий» на моем YouTube-канале. Пока!