Sapere Aude / Школа гражданского просвещения: Российская экономика сильнее, чем о ней думали?
Санкции появились… Это тоже очень важный момент, который очень много упускался. То есть по итогам 2-х лет вдруг сложилось какое-то впечатление, что санкции возникли сами по себе (они и до этого были первые наложены, то есть Россия под ними была давно), и санкции — это какая-то отдельная напасть. Вот как дождь, град и санкции. Это не так…
Подписаться на канал Sapere Aude
Ю. ТАРКОВСКАЯ: Здравствуйте! Это подкаст Sapere Aude, проект Школы гражданского просвещения о событиях, тенденциях и явлениях глобального мира. Меня зовут Юлия Тарковская. Сегодня мы поговорим о российской экономике и о том, как кризисы последних 15 лет помогают ей оставаться устойчивой во время войны, и как при этом под влиянием экономических санкций меняется жизнь россиян. Все это мы обсудим с моей собеседницей, приглашенным научным сотрудником Берлинского центра Карнеги по изучению России и Евразии Александрой Прокопенко.
Александра, здравствуйте! Спасибо, что вы к нам сегодня присоединились. Я хочу начать наш разговор с вашего материала, который вышел в конце года. Это был большой текст на портале Re:Russia о том, как российская экономика борется с кризисами и как хорошо она научилась их преодолевать.
А. ПРОКОПЕНКО: Я бы даже сказала, воспроизводить кризисы, а не просто преодолевать.
Ю. ТАРКОВСКАЯ: Да, при этом вы там же пишите, что за последние 15 лет российская экономика практически не развивалась. Я, как не экономист, хочу попытаться эту логику понять. Как получается, что, с одной стороны, экономика учится преодолевать кризисы и делает это успешно, с другой, никакого роста не происходит? Почему?
А. ПРОКОПЕНКО: Здесь можно долго и витиевато рассказывать о том, что глубина кризисов, последних двух кризисов, то есть шока, с которым столкнулась экономика после того, как Владимир Путин начал масштабное вторжение в Украину, и ковидный кризис, с которым российская экономика столкнулась в 2020 году — эти кризисы были не такие глубокие в том числе потому, что вопросы управления были сбалансированы. То есть ответ властей был достаточно понятным, профессиональным и своевременным, чтобы шок не был сильно глубоким и никакие ключевые отрасли народного хозяйства не сильно пострадали.
Когда мы говорим о кризисе, первые картинки, которые всплывают у нас, когда мы думаем о том, что вот кризис — это очереди за раздачей бесплатной еды, это безработица какая-то совершенно тотальная, это растущий уровень бедности, нищета, возможно, повышение уровня преступности. То есть мы видим картинки, которые характерны для Великой депрессии, для XX века, нежели для XXI века. Российская экономика, по большому счету, находится в некотором перманентном кризисе, поскольку с точки зрения экономической теории за последние 15 лет российская экономика столкнулась с четырьмя большими шоками, и только к двум из этих шоков российские власти не имели, в общем, никакого причинного отношения. Российские власти не имеют отношения к кризису 2008 года — Великий финансовый кризис, который, собственно, наступил после краха Lehman Brothers…
Ю. ТАРКОВСКАЯ: И к пандемии.
А. ПРОКОПЕНКО: И к пандемии, конечно. Потому что шок, с которым сталкивалась российская экономика в 2014-2015 годах, был отчасти обусловлен окончанием сырьевого суперцикла, то есть когда цены на нефть пошли вниз. А нефть — это основной экспортный товар Российской Федерации. Но также тогда были введены первые санкции. Эти санкции были введены в ответ на присоединение Крыма, поддержку Россией сепаратистов в восточной Украине и, собственно, основные санкции были включены после того, когда был сбит «Боинг». Во многом ухудшение экономической внешней среды в 2014-2015 годах было обусловлено действиями российской власти, внешнеполитической авантюрой. Примерно то же самое мы наблюдали в 2022 году.
Если мы просто откатимся, допустим, на 1 февраля 2022 года и посмотрим на то, в каком состоянии экономика выходила из ковида — она была на подъеме, она восстанавливалась. Там, в общем, ожидались достаточно высокие темпы роста по 1-му кварталу 2022 года. Если я правильно помню, он там был порядка 3,5%, мы все ожидали. И основными внешними шоками для России тогда называли spillover effect, связанный с тем, что центральные банки в развитых странах повысят ставку, это приведет, соответственно, к эффектам перетока, и через внешние каналы тоже будет отчасти транслироваться этот шок в российскую экономику, и возможны какие-то новые вспышки ковида или каких-то других болезней. То есть в целом все восстанавливалось, и восстанавливалось достаточно уверенно. То есть российская экономика подошла к войне с некоторым запасом прочности.
Ю. ТАРКОВСКАЯ: Я помню, что в 2022 году, когда только началось полномасштабное вторжение, многие ожидали, что экономика рухнет, что рубль обвалится, люди обнаружат себя в новых 90-х. А через полгода говорили уже о том, что кризис 2014-2015 годов научил систему выживать, в условиях санкций в том числе. Поэтому особенного страха перед новыми санкциями как будто не было. Действительно ли это так и что с санкциями происходит сейчас? Это уже навсегда или это может как-то ухудшаться?
А. ПРОКОПЕНКО: Первоначально вы сказали, что полгода было. На самом деле рубль действительно обвалился, и буквально на следующие дни мы увидели трехзначный курс рубля по отношению к доллару и евро. Был шок, с одной стороны, от того, что никто не ожидал. Несмотря на то, что война, как говорится, витала в воздухе, но изнутри в России войну не очень ждали, потому что это очень нерационально было.
Война и, соответственно, следующие санкции — это был шок, который как будто качнул маятник в одну сторону. И его качнуло достаточно сильно, потому что Центральный банк был вынужден тогда поднять ставку до 20%. Это во многом было гидролизной водой, которую нужно было вылить на экономику, чтобы, с одной стороны, экономическая активность остановилась и люди просто замерли, потому что это страшно, когда у тебя деньги стоят так дорого, а с другой стороны, чтобы люди не обрушили собственно российскую финансовую систему.
Потому что мы тогда что увидели? Как только курс стал трехзначным, люди побежали забирать деньги в ожидании худшего. И чтобы у банков, во-первых, хватило ликвидности и, во-вторых, чтобы люди… Тогда были введены ограничения на съем валюты, на обменные операции, как мы помним.
Кроме того, сразу в ответ на заморозку резервов ЦБ заморозил активы нерезидентов на российском рынке, то есть фактически заперев ликвидность внутри рынка. Потому что иначе резиденты скидывали рубли, обменивали их на валюту. То есть они все больше ослабляли курс рубля, и нужно было оставшиеся резервы тратить, по сути, на выплату убегающим иностранцам, что тоже, с точки зрения российских властей, было неприемлемо.
Кризисные механизмы были запущены, но они были очень быстро остановлены, и спустя полгода мы имели совершенно другую историю. То есть маятник качнулся, прошел вот этот полукруг и оказался в совершенно другой точке, когда мы уже видели, что рубль укрепился до 50 рублей за счет того, что не было спроса на валюту, потому что был фактически остановлен импорт. Это был приток валюты по экспортному каналу, потому что Россия продолжала продавать энергоресурсы. Еще Европа активно покупала. Как мы помним, в 2022 году Европа была в числе самых больших покупателей нефти и нефтепродуктов из России, запасаясь, готовясь, собственно, вводить нефтяное эмбарго.
Поэтому здесь мы увидели вот это движение маятника от одного экстремума к другому экстремуму, и потом оно замедлилось и впало в негативное равновесие. То есть дальше постепенно амплитуда сокращалась, и мы оказались в том негативном равновесии, в котором мы находимся сейчас. Сказать, что это здоровая ситуация, нельзя. Ничего в этом здорового нет. Нет ничего здорового в том, что одна страна в XXI веке начинает кровопролитную войну с соседом. Нет ничего здорового в том, что вводится такое количество санкций в том дизайне, в котором они вводятся.
Теперь, собственно говоря, где мы находимся сейчас. Российская экономика под руководством российских властей адаптируется к шокам и даже в некотором смысле находится сейчас в том, что называется экономистами состоянием перегрева. То есть она ограничена, с одной стороны, небольшим количеством трудовых ресурсов, потому что занятость внутри экономики максимальная. Отсутствие трудовых ресурсов, с одной стороны, говорит о том, что экономика не может нормально расти, потому что она не может наращивать выпуск — банально некому работать. То есть даже если развернуть еще какие-то производственные мощности, к ним невозможно поставить людей, потому что некого.
Ю. ТАРКОВСКАЯ: Некого по какой причине? Потому что все, кого можно было, уехали?
А. ПРОКОПЕНКО: По разным причинам. Некого, потому что все работают. Потому что все уже, в общем, имеют работу. И три основные силы, которые я, по крайней мере, для себя определила — мне так проще смотреть на российский рынок труда, — есть три основные силы, которые сейчас борются за рабочие руки.
Первая — это, собственно, армия, которой нужны молодые мужчины для того, чтобы отправлять их на фронт. И мы видим, как экспоненциально растут выплаты контрактникам. Всевозможные выплаты контрактникам. Вот сейчас говорят, что если в некоторых регионах рекрутироваться, то можно на руки от миллиона до 1,5 миллионов получить, просто только записавшись в армию. И более того, представители регионов побогаче приезжают в регионы победнее и предлагают там жителям регионов победнее записаться в территориальные отряды в регионах побогаче. Так, мол, больше денег можете получить. Если оставить в стороне всю моральную сторону этой темы, то это называется конкуренция за трудовые ресурсы, где регион А конкурирует с регионом В за трудовые ресурсы.
Второй масштабный, большой конкурент — это расширенный оборонно-промышленный комплекс, которому нужны руки, чтобы выпускать, собственно говоря, продукцию для фронта. Это не только танки и ракеты, но это форма, еда, медикаменты, ремонты. В общем, это огромное количество человеческого труда, который нужно производить, а людей нет.
И есть третий, собственно, большой сегмент — это гражданская экономика, из которой вытягивают эти ресурсы, с одной стороны, армия, с другой стороны, растущий оборонно-промышленный комплекс. Которой тоже нужно выпускать продукцию гражданского назначения, где есть большой трудоемкий сектор — торговля и транспортная логистика. Потому что транспортно-логистические решения — это все человеческий труд. Ручной труд, имеется в виду. Он во многом автоматизирован, но там достаточно высокая доля ручного труда по сравнению, например, с другими отраслями. А людей больше не становится в экономике.
То есть обычно эти проблемы решаются через, например, миграционный приток, но он фактически остановился, как мы сейчас видим. То есть он достаточно лимитирован. Ну и плюс частично кто-то уехал. То есть в масштабах трудовой силы, если мы говорим о трудоспособном населении страны, это не самые большие цифры, но там немножко другие механизмы работают. Чтобы не усложнять эту конструкцию, короче, людей больше не становится.
Это одно ограничение. Второе ограничение — это экспортное. У российской экономики не растет экспортная выручка в общем объеме. То есть это значит, что весь внешний спрос, который в принципе существует, Россия удовлетворяет.
Ю. ТАРКОВСКАЯ: Удовлетворяет — значит, в таком же объеме это и будет дальше происходить.
А. ПРОКОПЕНКО: Плюс-минус, да. В таком же объеме оно плюс-минус и дальше будет существовать. Если вдруг откроется спрос на какую-нибудь российскую продукцию — комбайнов производства «Россельмаш», допустим (первое, что пришло ко мне в голову), то у «Россельмаша» не будет возможности удовлетворить этот дополнительно открывшийся спрос, потому что, с одной стороны, у него мощности уже заняты заказами, а с другой стороны, ему негде взять рабочих внутри экономики.
То есть мы здесь видим два довольно жестких ограничения, в которые экономика поставлена. А в то же время она из этих ограничений, как, знаете, пена из кастрюли, пытается… Когда бульон варишь, он пытается убежать. Это называется перегрев. И поэтому мы видим такие вот цифры: 3,6%, посчитал Росстат, вчера опубликована первая оценка — на 3,6% выросла экономика в 2023 году. Результат беспрецедентный. Собственно, в основе этого роста лежат вот эти ограничения, и дальше уже внутри есть накачка экономики бюджетными расходами прежде всего через расширенный военно-промышленной комплекс.
Второй канал, который очень важен — это субсидирование бюджетом различных кредитов, как населению, так и корпоративного кредитования, которые, с одной стороны, дают мультипликатор. То есть один бюджетный рубль — это несколько рублей банковского кредита. Соответственно, здесь мы видим наличие внутреннего спроса.
Мы видим, как растут зарплаты из-за вот этого дефицита на рынке труда. Это значит, что не расширяется предложение, не расширяется выпуск товаров, а весь дополнительный спрос уходит в заработные платы. Вот в чем вся история. А поскольку люди получают больше, они идут на рынок и начинают больше потреблять, и отсюда у нас инфляция.
Ю. ТАРКОВСКАЯ: Растут зарплаты где, у кого? В Москве, в крупных городах?
А. ПРОКОПЕНКО: Нет, у нас лидер по приросту заработной платы — это Курганская область сейчас, где находится Курганмашзавод, который выпускает бронетранспортеры и прочие боевые машины пехоты. То есть заработные платы в 2023 году опережающими темпами росли в тех регионах, где расположено военное производство. Но, конечно, нужно сказать, что в Москве они тоже росли. Не только потому что Москва у нас лидер и самый богатый регион. В Москве еще, кстати, сосредоточено 7% добычи нефти в России. Не потому, что в Москве добывают, а потому что компания-налогоплательщик зарегистрирована в Москве. Считают же по налогоплательщикам крупнейшим.
Просто история в том, что для того, чтобы люди не переходили с одной работы на другую, чтобы они оставались работать и чтобы у работодателя не возникало головной боли «где я возьму сотрудника, который перешел на соседний завод?», компании повышали зарплаты. Поэтому они в целом росли плюс-минус везде по России. В каких-то секторах экономики они росли быстрее, в каких-то медленнее, но вот этот рост зарплат тоже отчасти подъедался инфляцией.
И в этом смысле получается, что сама по себе с точки зрения макрокартинки вещь такая. Есть необоснованно высокие зарплаты, есть достаточно высокая инфляция, которая их подъедает, есть два основных ограничения, которые я назвала — по трудовым ресурсам и по экспорту, — и есть бюджетные расходы, которые достаточно большие и в основном они направлены в те сектора, которые считаются непроизводительными. Ну и все остальное. То есть у нас бюджетные расходы, у нас бюджет продолжает финансировать экономику.
Ю. ТАРКОВСКАЯ: Александра, хочу с вами поговорить еще про российский бизнес, а точнее, про то, как бизнес помогает российской экономике выходить из кризиса во время войны.
А. ПРОКОПЕНКО: Я бы не сказала, что бизнес помогает государству с чем-то справляться. То есть бизнесу некуда деваться. У бизнеса есть два функциональных состояния: первое — бизнес работает, второе — бизнес не работает. То есть у предпринимателей, у собственников, у владельцев, у менеджмента — они находится в состоянии неопределенности, достаточно высокой.
И во многом эту неопределенность определяет политика государства. То есть никто же не собрал, не знаю, бюро правления Российского союза промышленников и предпринимателей, ассоциации, в которой крупный бизнес. Никто же не собрал бизнес-ассоциации и не сказал в Кремле: «Уважаемые предприниматели, мы подзатянем ваши пояса на некоторое время, поскольку у нас тут дело есть в соседней стране. Знаете, там они активно милитаризуются, в НАТО собираются. А еще нам надо защитить людей Донбасса». Никто же этого не сказал. Это все обрушивается на бизнес из новостей, как и на нас.
Поэтому я бы не сказала, что бизнес помогал. Бизнесу было некуда деваться. То есть у него кто-то закрылся — просто вот закрылся и все. Кто-то начал адаптироваться. Проблема — даже не проблема, а некоторая особенность российской экономики в том, что у власти экономический блок тоже существует в этой модальности, потому что их тоже не собирали в Кремле и никто никому никаких планов не объявлял, насколько мне известно.
Но у бизнеса есть одна из дотационных стратегий: они все время готовятся к худшему. И мне кажется, что отчасти этим и обусловлена некоторая осторожность, будем так говорить, предпринимателей к инвестициям, к осуществлению инвестиций внутри страны. Мы видели, до войны и даже до ковида была бесконечная дискуссия на тему, что на счетах компаний огромные средства, которые не инвестируются в расширение производств, в какие-то сторонние производства, у бизнеса снижен аппетит к риску и так далее. Это отчасти обусловлено вот этой высокой неопределенностью — что я, типа, лучше подожду, посмотрю, как оно будет.
То есть, по крайней мере, бизнес государству очень условно доверяет в этом смысле. То есть когда твою компанию протащили через 4 кризиса за 15 лет, если ты 15 лет функционируешь, то ты, скорее всего, будешь инвестировать, что называется, в запасы. Поэтому у нас что ковид, что войну бизнес всегда встречает с полными, от пола до потолка, складами и умением довольно быстро… Ковид в этом смысле показал, насколько быстро могут перестраиваться логистические цепочки, как предприниматели умеют адаптироваться. С войной примерно такая же ситуация. Просто если в ковид закрылся весь мир, то здесь для России последовательно закрылась сначала одна часть света.
Ю. ТАРКОВСКАЯ: Мы с вами в начале разговора вспоминали, что когда курс рубля стал трехзначным в 2022 году, люди стояли в очередях, чтобы выводить свои деньги, в банкоматах не было валюты, многие закрывали вклады, забирали деньги. Как сейчас, спустя 2 года, выглядят взаимоотношения россиян с банками? Возвращают ли люди деньги в банк, кладут ли их на сберегательный счет? Стоит ли это вообще делать и есть ли гарантия, что с этими деньгами ничего не произойдет?
А. ПРОКОПЕНКО: Гарантий никаких вам никто дать не может. Я бы не верила никому, кто давал бы какие-то гарантии. Очевидно, что, с одной стороны, за эти 2 года изменилась к лучшему с точки зрения текущего потребления жизнь некоторых категорий населения. Это прежде всего семьи военных и сами военные, занятые в том, что российское государство называется специальной военной операцией, потому что они получают больше денег на руки. С другой стороны, это, понятно, выплаты раненым и погибшим, которые достаточно большие. Третье — это вся та часть экономики, которая связана с оборонно-промышленным комплексом, за счет повышения зарплат.
В текущем моменте текущее потребление, как им кажется, получше, чем было некоторое время назад. С другой стороны, по всякого рода кризисам вроде яичного, который мы видели перед Новым годом, мы видим здесь два момента. Первое — это то, что из-за санкций бизнес, конечно, адаптирует логистические цепочки и так далее. Но вот таких кризисов, что здесь не привезли, там не успели поставить, там не пришли деньги и из-за этого вся цепочка страдает и не работает… То есть вся цепочка работает медленнее или менее предсказуемо. И вот возможны какие-то локальные дефициты, какие-то локальные всплески, наоборот, где-то локальные профициты. Не знаю, например, не довезли до одного региона большую партию какого-нибудь товара и продали в другом регионе, потому что туда уже довезти не могут по какой-то причине. Поэтому в одном регионе чего-нибудь нет, а в другом избыток. То есть такое тоже может быть, и это тоже дисбаланс.
С другой стороны, мы видим, что определенные категории населения ввиду инфляции и того, что у них как раз нет доступа к этой системе распределения государственных средств через бюджет, к выплатам государства… Например, те же пенсионеры. Им, конечно, индексацию делают, но их индексация съедается инфляцией. Или получатели каких-то пособий, не имеющие отношения, опять же, к войне. И вот у этих людей проблема: они не могут себе позволить подорожавшее мясо и переходят на более дешевый вид белка — это яйца. Отсюда растет спрос на яйца, который не может удовлетворить предложение. Вот такого рода вещи мы и наблюдали. Яйца — это просто из последнего, то, что совсем у всех на устах. Но плюс-минус такие истории возникают с лекарствами, такие истории возникали с курятиной в некоторых регионах.
Знаете, как говорится, not good not terrible — не хорошо, но и не ужасно. И в целом, если говорить о населении, сказать, что жить стало лучше, нельзя. Кому-то стало лучше в моменте, но у этого «лучше» нет потенциала. Поскольку текущие действия российских экономических властей, как я себе вижу — вообще это некоторый вычет из будущего, потому что это такая стратегия, что здесь и сейчас, а что там будет завтра и как это все будет выглядеть завтра, вот завтра и решим. Вот когда наступит завтра, тогда мы и посмотрим, как и что, где у нас проблемы. А вот какого-то длинного стратегического видения, например, в какой точке экономика окажется через 3 года или 5 лет, я у экономических властей не вижу.
Ю. ТАРКОВСКАЯ: При этом люди, которые до 2022 года жили бедно, сейчас стали жить беднее.
А. ПРОКОПЕНКО: В лучшем случае они живут так же бедно, а в худшем они стали жить еще беднее.
Ю. ТАРКОВСКАЯ: Вариант планировать свою жизнь тоже напрочь отсутствует. Планировать они не могут.
А. ПРОКОПЕНКО: Конечно, не могут. Но вот смотрите, на примере льготной ипотеки. Сама по себе льготная ипотека, как задумка — она только цементирует тот уровень неравенства, который уже в России и без того был достаточно высокий, за счет того, что… Откуда она берется? Льгота же не берется из воздуха. Это значит, что где-то она просубсидирована кем-то еще. Льготная ипотека субсидируется из бюджета. Бюджет где собирает деньги? С экономики, налогами — всеми налогами. То есть условный плательщик НДС — а НДС платят абсолютно все, — деньги от НДС поднимаются наверх в федеральный бюджет, и дальше федеральный бюджет частично субсидирует ипотеку, взять которую, даже льготную, могут далеко не все россияне. Вот, пожалуйста, один из примеров вот этого неравенства.
Но вот льготная ипотека. Смотрите, у нас ипотечные кредиты в регионах в том числе берут семьи военных. Вот человек пошел служить контрактником в армию — ему на входе дали миллион рублей. У них у семьи были какие-нибудь накопления — допустим, еще пара миллионов. Вот уже достойный первый взнос на льготную ипотеку.
Люди сходили, взяли. Ипотечный кредит — это длинный кредит, от 15 до 25 лет. Семья, допустим, из трех… Как экономисты говорят, домохозяйство из трех человек, семья из трех человек: папа, мама, ребенок — родитель № 1, родитель № 2 и ребенок № 1. Допустим, папа пошел в армию. На фронте, не дай бог, с ним что-нибудь произошло нехорошее, он не вернулся оттуда. Ипотечный кредит остался. За покойников государство начислило еще 5 миллионов, заплатило семье. Значит, родитель № 2 и ребенок № 1 живут в свежекупленной квартире. Но тогда нет денег на ремонт, или квартира нужна уже меньше, или еще что-то. Или, например, родитель № 1 получает какое-то увечье, после которого он не может продолжать активную трудовую карьеру. — такое тоже бывает, там на фронте людям руки-ноги отрывает. Вот, пожалуйста: он возвращается, у семьи остается ипотечный кредит. Что делать семье с этим ипотечным кредитом? И таких историй стало больше.
Ну и плюс ко всему, загнав вот эти военные выплаты на неопределенный уровень, их же в определенный момент нужно будет опускать. То есть вот они, люди. Вот они, опять же, набрали кредитов ипотечных, потребительских и еще что-то. Заканчивается война, государство говорит: «Спасибо, свободны. Вы все герои, досвидосики». И как люди будут обслуживать свои кредиты? Можно, конечно, пойти взять новые кредиты, еще что-то, но такой работы в экономике, наверное, не будет, такого спроса специфического не будет. Это в будущем большая проблема, которую не очень понятно, как решать. И пока из сегодня я не вижу, что российские власти думают над тем, как им решить.
При этом давление на бюджет, например, будет расти в том числе за счет аннексированных территорий и того человеческого капитала, который Россия приобретает благодаря войне. Это же в основном пенсионеры и получатели пособий. Пенсионеры и получатели пособий получают пенсии и пособия от государства, которое платит им из бюджета. Бюджет наполняется деньгами других налогоплательщиков. Иными словами, сейчас поскольку у нас, например, пенсионная система солидарная, а пенсионеры с аннексированных территорий попадают в Пенсионный фонд Российской Федерации, вот теперь, значит, федеральный бюджет через трансфер, плюс то, что собирается с работающих на пенсионные выплаты. А поскольку у нас солидарная система по текущим пенсионерам, то вся остальная Россия платит теперь пенсии «новым россиянам».
Ю. ТАРКОВСКАЯ: Мы говорим с вами про льготные ипотеки, про выплаты, которые в результате войны появились. Но ведь пока война продолжается, эти условия придется сохранять, потому что именно они мотивируют людей участвовать в военных действиях, и, следовательно, нагрузка на бюджет будет расти. Как это будет сказываться на экономике? Вот сейчас прошло 2 года. Мы не знаем, сколько это будет еще продолжаться, но сколько экономика способна это давление выдерживать?
А. ПРОКОПЕНКО: Я в своих оценках все-таки исхожу из того, что война не может длиться вечно. Я не верю в перспективу новой Тридцатилетней войны в центре Европы в XXI веке. Поэтому то, что говорят военные эксперты — что ближайшие 12-18 месяцев будут, что называется, решающими и для одной, и для другой стороны.
Смотрите, здесь тоже делать прогнозы — история не суперблагодарная. Я скажу, что исходя из текущего равновесия и в текущем состоянии, российская экономика нормально проходит 2024 год, если не будет каких-то масштабных внешних шоков. То есть масштабный внешний шок — это если среднегодовая цена нефти уйдет надолго ниже 60 долларов за баррель. Поскольку еще определенным образом финансовые санкции, которые отключили российскую систему от глобальной финансовой системы — достаточно существенный ущерб для российской системы, — они же, по сути, изолировали Россию от некоторых типов финансовых шоков внешних. Поэтому каналов для трансмиссии внешнего шока осталось не так много.
Но так как мы не ожидаем какого-то такого длительного ухода нефтяных цен в минус… То есть не в минус, а длительного ухода ниже 60 — важная цифра для России. У российского бюджета есть определенные ресурсы в виде Фонда национального благосостояния, есть возможность перебалансировки бюджета в смысле переброски социальных расходов с одних статей на другие. В общем, есть еще опции, на 2024 год хватит. На 2025 год уже труднее с точки зрения инфляции и растущего количества получателей государственных денег. То есть там дальше уже нужно будет брать ножницы и вырезать снежинку из того, что есть. На какой-то такой период хватит, а что будет дальше, все очень сильно зависит от политической ситуации, от политического противостояния России, как Путин ее видит, с Западом, с Украиной и так далее. И здесь, к сожалению, экономический инструментарий нам не помощник в прогнозировании вот этих типов рисков.
Ю. ТАРКОВСКАЯ: Если мы представляем себе россиянина, у которого есть работа, зарплата, возможно, кредит какой-то он выплачивает, как экономические санкции усложняют его жизнь?
А. ПРОКОПЕНКО: Вот, например, в 2021 году автомобиль BMW 3-й серии в Москве можно было купить, по-моему, за 3,5 или 4 миллиона рублей. Сейчас он стоит 11.
Ю. ТАРКОВСКАЯ: Но его по-прежнему можно купить.
А. ПРОКОПЕНКО: Его по-прежнему можно купить, но за 11 миллионов рублей, по цене квартиры в Москве. То есть вот таким образом санкции врываются в жизнь простого россиянина. Просто я говорю за цены Москвы, поскольку я про них точно знаю. В других регионах ситуация с автомобилем BMW приблизительно такая же.
То есть если вы посмотрите на линейку популярных марок автомобилей для россиян в 2021 году, 3 года назад и сейчас — это два разных списка. Причина этому — санкции. Во-первых, западные страны прекратили отгрузки в Россию. Соответственно, в этой цене 11 миллионов рублей — это больше 100 тысяч евро. В Европе столько автомобиль не стоит. В Соединенных Штатах эти автомобили тоже столько не стоят. В Китае эти автомобили столько не стоят. Вот эти более 100 тысяч евро — это логистическое плечо, которое теперь увеличилось. Поскольку, скорее всего, эта машина пришла из третьих стран, то есть это доставка сначала в третью страну, потом там какие-то издержки, плюс издержки на весь этот схематоз и на людей, которые это обслуживают.
Просто BMW — это очень выпуклый пример. И такого в товарах ежедневного потребления очень-очень много. То есть весь импорт подорожал и подорожал достаточно сильно. А дорожал он, потому что санкции. Что такое санкции? Это ограничения. Здесь одна санкция сработала лучше, другая хуже. Это отдельный, очень скучный на самом деле разговор. Но выросшие цены на товары — на непродовольственные товары и отчасти на продовольственные товары — это результат санкций.
Санкции появились… Это тоже очень важный момент, который очень много упускался. То есть по итогам 2-х лет вдруг сложилось какое-то впечатление, что санкции возникли сами по себе (они и до этого были первые наложены, то есть Россия под ними была давно), и санкции — это какая-то отдельная напасть. Вот как дождь, град и санкции. Это не так. То есть санкции в таком виде появились потому, что Россия напала на Украину. Это очень точно нужно понимать. Вот этой связки в головах у людей и во многом даже, что удивительно, у policy decision makers этой связки в голове нет — что санкции не сферический конь в вакууме, это не стихия, это не дождь с неба, а это ответ западного сообщества, стран «восьмерки» на политические действия, на военную авантюру Владимира Путина. Это очень важно.
Ю. ТАРКОВСКАЯ: Это был подкаст Sapere Aude. Напоминаю, что вы можете подписаться на наш telegram-канал и рассылку, чтобы получать все важные материалы и оставаться в курсе событий, тенденций и явлений глобального мира. Все ссылки, как всегда, в описании к эпизоду. Удачи и до встречи!