«Особое мнение» Сергея Пархоменко
Пригожин сражается за себя, спасает он себя, думает он о том, что будет завтра, где его пути отхода и что он унесёт в зубах на этих путях отхода. А для тех больших событий мирового масштаба, которые решаются сегодня на полях российской агрессии и украинского сопротивления, история с Пригожиным значения никакого не имеет…
Поддержать канал «Живой гвоздь»
О. БЫЧКОВА: Добрый вечер, добрый день! Это «Особое мнение» на «Живом гвозде». С вами Ольга Бычкова. С особым мнением – Сергей Пархоменко. Привет!
С. ПАРХОМЕНКО: Привет-привет! Очень рад тебя видеть и рад быть снова в эфире «Живого гвоздя».
О. БЫЧКОВА: Ну и я напомню, как обычно, нашим слушателям и зрителям, что у нас тут прямая трансляция, есть чат в трансляции в YouTube. Я туда поглядываю, конечно, как обычно. Есть «Пархомбюро» – это Telegram-канал Сергея Пархоменко, где пришло уже тоже некоторое количество вопросов по главным темам, которые имеет смысл обсудить сегодня. Я тоже туда смотрю. Продолжайте писать в течение эфира.
Срочный сбор
Нам нужна помощь как никогда
Ну, начнем мы, конечно, с главной новости, прямо сказать, вот прямо откровенно сказать, шокирующей. Не только серебряную раку Александра Невского из Эрмитажа, но и теперь уже «Троицу» Андрея Рублева из Третьяковки передают в ведение Русской православной церкви. И, конечно, не можем мы пройти мимо этого события. Вот тут про профпригодность, например, в частности, директора Эрмитажа у тебя Татьяна спрашивает в «Пархомбюро». Ну, можно также спросить и про руководство Третьяковской галереи, безусловно.
Ну, давай не забудем, что, например, уже новый директор Пушкинского музея высказалась по этому поводу и сказала, что все-таки «Троица» имеет большую художественную ценность, нежели религиозную.
С. ПАРХОМЕНКО: Я абсолютно убежден, что это дело, вообще вся эта ситуация, весь этот, я даже не знаю, как правильно это назвать, уже слово «конфликт», несомненно, здесь не подходит, кризис скорее – это нечто гораздо более широкое, важное, значительное, чем какие-то музейные события. Это не музейное дело, не проблемы отношения в России к важным экспонатам важных государственных музеев. Это нечто гораздо-гораздо более важное. И я попробую объяснить, собственно, почему.
И, конечно, это не вопрос о том, профессионален или непрофессионален Михаил Пиотровский в данном случае, гендиректор Эрмитажа, который оказался в центре этого события. Хотя, напомним, что «Троица»-то хранилась не у него, она вовсе не в Эрмитаже, она в Третьяковке. Но Пиотровский высказался очень, я бы сказал, смачно за пару дней до этого по поводу другого события – по поводу раки Александра Невского, которую передали как раз из Эрмитажа тоже в руки Русской православной церкви.
Почему это важно? Это демонтаж государства. Дело в том, что я совершенно уверен, надо сказать, вслед за Михаилом Пиотровским, который очень любит про это поговорить, я совершенно уверен, что взаимоотношения государства с его собственным культурным наследием, с культурной историей, с культурными сокровищами, которые находятся в его распоряжении, и то, как выстраивает государство систему общения с этими сокровищами и с этим наследием своих граждан, – это вообще один из важнейших институтов государства.
И так же ровно, как система государственной символики, как праздники, как памятники в этой стране, как вообще исторические ценности, которые страна, государство для себя выбирают и считают важнейшими, какие-то исторические моменты, исторические герои, исторические события определяют вот этот весь пантеон, определяет ценности своего прошлого…
Тут, кстати, надо различать манипуляции с этими ценностями и хранение этих ценностей. Здоровое государство не пытается в своей истории что-то подвинтить, что-то починить, что-то в ней переустроить так, как сегодняшним политикам, сегодняшней власти это важно. Но государство всегда, конечно, занято осмыслением того, что у него было, в том числе и своего собственного культурного прошлого.
И когда мы говорим о том, что для того, чтобы Россия стала агрессором, для того, чтобы Россия оказалась государством-преступником, которое напало на своего соседа, уничтожает людей и их судьбы, пытается стереть с лица земли целый народ, объявляя его неправильным, несуществующим и так далее, для этого Российское государство должно было разрушиться внутри себя.
И я говорил уже много раз и придерживаюсь этой позиции, что, собственно, финальный акт этого разрушения наступил в 2020 году, тогда, когда была взломана российская Конституция. И началось все с того, что последовательно была разрушена система гарантий гражданских прав, система прав человека и, собственно, закончено было разрушение важнейшей опоры этой системы, а именно правосудия, суда. Россия окончательно превратилась в страну, в которой не суд вершит справедливость, а свою иллюзию справедливости вершат чиновники.
И дальше, когда уже, собственно, началась война, мы с вами увидели невероятно такую яркую и демонстративную картину того, как ключи от судебной системы, от системы правосудия, от всего, что связано со справедливостью, с наказанием за преступление и так далее, были переданы преступнику, бандиту, садисту Пригожину, который оказался просто владельцем всей этой структуры и последовательно ее добил.
А дальше – социальная сфера, которая была пожертвована за войну, образование, которое разрушается на наших глазах. Вот, собственно, тоже новость этой недели – это выход из Болонской системы окончательный. И уже постановление, такие разъясняющие правовые акты о том, как будет устроено послеболонское образование в России, то есть образование, которое не соответствует мировым стандартам, которое не согласуется с мировой системой образования и заведомо ориентировано на изоляцию, на выключение.
О. БЫЧКОВА: Послеболонская система будет выглядеть, как доболонская система.
С. ПАРХОМЕНКО: Ну, фактически, да.
О. БЫЧКОВА: Кроме мелких деталей, возвращение к советской системе.
С. ПАРХОМЕНКО: Однажды мы уже попробовали, что это такое, что такое образование, основная идея которого – изоляция от мировой науки и от мирового знания. Вот это, собственно, последовательные шаги в одном и том же направлении.
О. БЫЧКОВА: Прости, пожалуйста, извини, я не могу вот тут не вклиниться с еще одной важной темой. Ты сейчас продолжишь после этого. Мы запомним просто, в каком месте я вклиниваюсь. Но, конечно, важная сегодняшняя новость про Европейский университет в Санкт-Петербурге.
С. ПАРХОМЕНКО: Да-да.
О. БЫЧКОВА: Туда пришли с проверкой Рособрнадзор и прокуратура.
С. ПАРХОМЕНКО: Это еще один эпизод разрушения этой системы современного, ориентированного на открытость, ориентированного на мир (причем на мир в обоих смыслах этого слова), на включение в глобальную систему российского образования. И вот теперь вот в этих очень ярких формах этих двух инцидентов, которые произошли за последнюю неделю, мы видим, что это разрушение пришло и в сферу культуры, причем таких, я бы сказал, совершенно непреложных, мирового масштаба, абсолютно бесспорных культурных ценностей, которыми обладает Россия.
Вот совершенно неожиданное выступление нового, недавно назначенного директора Пушкинского музея. В общем, ее приход был встречен довольно, я бы сказал, большими-большими сомнениями, когда Елизавета Лихачева появилась во главе этого музея. Но здесь она, надо сказать, довольно прямо, довольно решительно сказала о том, что эта икона – главный русский вклад в христианскую иконографию, и ее значение – вот такое искусствоведческое, а вовсе не религиозное.
И здесь я вернулся бы к первому из этих двух инцидентов – к истории с Эрмитажем и с вот этой гробницей Александра Невского. Михаил Пиотровский – человек, играющий колоссальную роль в официальной структуре российской культуры. Он не только директор крупнейшего музея, причем директор на протяжении уже очень многих лет, он в значительной мере лицо вот этой российской системы взаимоотношений с культурными ценностями, он президент какого-то музейного союза и он, несомненно, в мире является самым авторитетным, самым известным, самым ярким представителем вот этой российской культурной сферы.
И он сделал специальное заявление. Любой желающий может его увидеть сегодня на сайте Государственного Эрмитажа. Оно там висит в целости и сохранности. Он говорит: «Эрмитаж исходит из того, что в данный геополитический момент для судеб страны и социального мира в ней соединение мощей с гробницей на территории Лавры приобретает особый смысл. Сегодня сакральное значение памятника важнее его художественной ценности». Абсолютно немыслимая еще вчера фраза в устах Пиотровского: «Сегодня сакральное значение памятника важнее его художественной ценности».
«Десятилетиями, – продолжает он, Пиотровский, – ситуация была обратной. И именно значение гробницы как памятника русского искусства было основой ее защиты, которая дорого стоила Эрмитажу и его руководителям». И дальше через некоторое время он говорит: «Всякое размещение художественного шедевра в общественном пространстве – риск. В музее он меньше, чем в церкви, однако превращение дискуссии в открытую борьбу вреднее для общественного согласия, чем изменение места экспонирования». Еще раз. «Превращение дискуссии в открытую борьбу вреднее для общественного согласия, чем изменение места экспонирования».
Что это означает? Что говорит нам Петровский? Он говорит очень простую вещь: «Я больше ничего не могу сделать. Они сильнее меня. Я вынужден сдаться». Вот то, что он говорит.
И здесь я хотел бы вспомнить его же, Михаила Пиотровского, знаменитое интервью «Российской газете», которое произвело колоссальное впечатление и было для очень многих большой неожиданностью. Это интервью его было дано в июне 2022 года, уже год назад, всего через три месяца после начала агрессии в Украине. И оно было, как говорит один мой польский друг, я все вспоминаю это прекрасное выражение, аналога которому нет в русском языке, оно было «пеноточащее». Из Пиотровского шла пена. И это была пена я бы не сказал патриотического восторга, а я бы сказал патриотической преданности, патриотической готовности.
Он в этом своем интервью кричал: «Я свой! Оставьте меня с собой! Не прогоняйте меня! Я вам пригожусь! Я все сделаю, как вы захотите! Я вам очень понадоблюсь! Вам сейчас очень надо, чтобы такие, как я, были с вами. И вот я с вами». И он говорил тогда: «Наши последние выставки за рубежом – это просто мощное культурное наступление. Если хотите, это своего рода спецоперация, которая многим не нравится. Но мы наступаем! Никому нельзя дать помешать нашему наступлению». Говорит человек в то время, когда война уже идет, города уже бомбят, уже несколько месяцев бомбят, уничтожают уже целый народ рядом.
Он говорит: «Никто не может помешать нашему наступлению. Да, мы отступали, – говорит Петровский, директор Эрмитажа Пиотровский, – мы отступали, отступали, теперь не отступаем. Сделан поворот. Уже ясно, что окончательный. Это было начато в 2014 году в Крыму. Крым создал ситуацию, когда по-другому уже было нельзя. Надо было разворачиваться. Наша страна совершает великие глобальные преобразования. И мы, соответственно, в них и с нею. Наша позиция спокойная, нормальная работа. Возьмите меня. Я весь ваш. Я буду с вами. Я поцелую вас в задницу. Я буду вместе с вами». Нет, этого он не сказал, но это, несомненно, там.
«Мы все милитаристы и имперцы, – сказал он. – Патриотизм по-русски – это чувство собственного исторического достоинства. Человек понимает, что он должен пойти воевать. А другой что-то иное, но не менее важное сделает. Я сделаю, что вы захотите. Я не пойду воевать, но сделаю, как вы захотите.
С отношением к военным действиям тоже все не так просто. С одной стороны, война – это кровь и убийство, а с другой – самоутверждение людей, самоутверждение нации. Каждый человек хочет самоутвердиться. И в своей позиции по отношению к войне мы, несомненно, самоутверждаемся. И мы все воспитаны все-таки в имперской традиции, а империя объединяет множество народов, объединяет людей, находя какие-то общие и важные для всех вещи. Вот я какой весь с потрохами. Я совершенно на все согласен, чего вы от меня захотите». Последнюю фразу он не сказал, но все предыдущие сказал.
И вот, собственно, финал. И вот крик, который мы слышим теперь. Мы слышим это: «Они меня бьют, они у меня отняли, я не могу удержать, я не могу защитить, я должен согласиться». Чтобы что? Чтобы отдать все следующее потом, когда уже больше не спросят? И вот, собственно, следующий акт наступил – ну, не непосредственно с Пиотровским, а с его коллегами из Третьяковки – немедленно, буквально через пару дней, когда произошла вся эта история с «Троицей».
О. БЫЧКОВА: Объясни мне такую вещь, пожалуйста. Вот я вот этого не понимаю. Там ладно рака Александра Невского, она сделана из металла. Ну, она не такая хрупкая. И тоже понятно, что требует внимания и музейной заботы, и специалистов.
С. ПАРХОМЕНКО: И ее ценность, конечно, несравнима с «Троицей», надо сказать.
О. БЫЧКОВА: Ну да. Но тем не менее это все-таки металлическая вещь. Наверное, она еще выдержит. Но, как сказала и Лихачева, директор Пушкинского музея, «Троица» Рублева – физически это три доски, которые очень хрупкие и плохо соединены между собой, они могут сломаться. Еще там сказали другие искусствоведы об этом. Почему эти люди, которые считают, что это такая важная скрепа, и они хотят в прямом и в переносном смысле на нее молиться, почему они при этом не сдувают пылинки с этих буржуазных спецов, без которых она просто погибнет физически, ее не будет существовать?
С. ПАРХОМЕНКО: Над «Троицей» был проделан большой эксперимент. Летом в июле прошлого года «Троицу» Рублева вытащили из музея на два дня и два дня экспонировали ее. И в результате этого полгода после этого должны были бороться с тем, что она приобрела за эти два дня. В общей сложности насчитали 61 повреждение. И ущерб был очень значительный. Речь шла о двух днях. И совершенно очевидно, что угроза этому памятнику искусства абсолютно прямая, абсолютно колоссальная. И, в общем, специалисты оценивают время до такого необратимого и тотального разрушения максимум в год.
При этом смешным образом, если тут вообще есть что-то смешное, это не имеет церковно-ритуального смысла. В традициях Русской православной церкви копия-список имеет абсолютно ту же силу, тот же эффект, так же работает, как и оригинал. И для церкви это абсолютная аксиома. И кроме того, сама эта икона имеет колоссальную художественную ценность, но не имеет какой-то экстраординарной ценности, собственно, религиозной. Она никогда не считалась чудотворной и так далее и так далее.
Таким образом, это вещь, которая по большому счету для самой церкви такого значения не имеет. Она имеет значение для человека, который подлизывается к этой церкви, сам находясь вне ее, не понимая, что в ней происходит, не понимая, как это устроено, будучи человеком диким, дремучим, будучи язычником, будучи человеком, который выстраивает свои, я бы сказал, глубоко личные и глубоко с религиозной точки зрения безграмотные отношения с высшими силами. Он договаривается с начальством.
О. БЫЧКОВА: Это кто?
С. ПАРХОМЕНКО: Это Путин. Это Путин, который, как мы много раз говорили, религиозный фанатик и у которого есть свои какие-то сложные способы сговариваться. И он, несомненно, один из тех людей – вот есть эта формула, которая в данном случае очень точно подходит, – он человек, который не верит в Бога, а верит в церковь и верит в способ использовать этот институт.
Надо сказать, кстати, что люди, которые хорошо понимают во всех этих процедурах, они были очень удивлены этой историей с «Троицей», потому что, грубо говоря, Русская православная церковь ее не просила вот таким образом, не просила ее насовсем, не просила ее отдать. Никаких бесконечных просьб трудящихся, в данном случае просьб молящихся не было, не зарегистрировано. Никакого договора о передаче этой ценности не было заранее подготовлено. Кстати, в истории с этой ракой Александра Невского похоже, что такой документ есть. То есть это передача, которая готовилась планомерно, процедурно на протяжении какого-то времени. А это истерическая выходка Путина.
О. БЫЧКОВА: Подожди, но если ее забирали только что на два дня…
С. ПАРХОМЕНКО: Это была другая история. Это был конкретный, абсолютно конкретный процесс, который долго продолжался. Была дискуссия, был спор, были противостояния, одни за, другие против. Они спорили на предмет того, чтобы на два дня ее забрать, вывезти, вернуть обратно и так далее. И я думаю, что в нынешней ситуации тоже Русская православная церковь и патриарх Московский и всея Руси были бы не прочь получить ее на праздник Троицы на два дня. Но никто не выпрашивал ее с концами. Никому в голову это не приходило даже там, внутри Русской православной церкви.
О. БЫЧКОВА: А почему ты решил, что это Путин?
С. ПАРХОМЕНКО: Это истерическая выходка Путина и больше ничего.
О. БЫЧКОВА: Почему?
С. ПАРХОМЕНКО: Это Путин, который пытается этим способом что-нибудь себе купить. Он пытается что-то спасти, он пытается что-то заткнуть. Как кто-то хорошо сказал – я уже несколько раз видел эти высказывания, но как-то не нашел исходной фразы, – что это тяжелая духовная артиллерия, что бывает ракета «Искандер», бывает ракета «Кинжал», а на этом фронте, в этом роде войск есть самая дальнобойная, самая скоростная и с самой большой боеголовкой религиозная ракета под названием «Троица». Пора из нее выстрелить. Вот что это такое.
О. БЫЧКОВА: Подожди. Ты слышишь мой вопрос? Почему ты думаешь, что это лично Путин и это его инициатива и желание, а не кого-нибудь еще там? Вокруг него полно разных людей.
С. ПАРХОМЕНКО: Потому что это сделано его указом и потому что люди, которые профессионально занимаются этими взаимоотношениями, не обнаружили никаких подготовительных процедур. Это абсолютно внезапная вещь, это выходка, это истерический поступок. И это истерический поступок совершенно конкретного человека.
Так что есть все основания считать, что это носит вот такой фанатический религиозный характер человека, который, в общем, пожалуй, даже не понимает, как это работает, который даже не удосужился как-то проконсультироваться с теми, кто объяснил бы ему, что передача списка, то есть копии, имела бы ровно такое же значение. Но у него свои счеты, у него свои отношения, у него там свой кредит, который он себе открывает вот таким способом. И он считает, что так мощнее, так надежнее и он так дороже платит. Вот что он выделывает.
О. БЫЧКОВА: То есть ему все равно, что через год эта икона перестанет существовать физически?
С. ПАРХОМЕНКО: Ему абсолютно все равно. Так же, как ему все равно все то, что он разрушил на протяжении последнего периода своего правления. Он разрушил страну, он разрушил ее историю, он разрушил ее будущее, он разрушил ее честь и достоинство, он превратил страну в изгоя и в ненавистного миру презираемого агрессора. Вот что он разрушил. Многие говорят, что это поважнее, чем эти ваши три доски, скрепленные и чем-то там покрашенные. Это не поважнее и не менее важно, это просто одно часть другого, это просто одна общая вещь, это один процесс, это, в сущности, одно событие. Это разные формы, которые принимает это событие. В данном случае оно приняло вот такую.
О. БЫЧКОВА: Тут пишет человек с ником Caturday (не знаю, как это прочитать): «Они шамана боятся. Какое там православие?»
С. ПАРХОМЕНКО: Да, это тоже. Ну, шамана бояться – это слабое чувство, такое маленькое, маленький страшок. А это большая история. А это вот действительно самая большая пушка, из которой по этой части им удается выстрелить. Вот они, собственно, и выстрелили.
И это, конечно, открывает нам две вещи. Это открывает нам, с одной стороны, пейзаж того отчаяния и ужаса, которые эти люди сами испытывают перед тем, что они наделали. А второе – это демонстрирует нам картину разрушения. Вот мы теперь можем приложить и это к этой картине. Раньше мы говорили о Конституции, гражданских правах, правосудии, судебной системе, системе исполнения наказаний, системе социальных программ в России, образования, а теперь и вот это тоже. Это тоже часть рухнувшей России. Рухнула ее система, ее взаимодействие, ее взаимоотношения со своим собственным культурным наследием.
И это проговорено вслух, в отчаянии выкрикнуто самым статусным, самым во всех смыслах этого слова авторитетным человеком в этой сфере, который говорит: «Все, сейчас это все кончилось. Сейчас другое стало важнее. Сейчас мы все затыкаемся и отдаем все, чем мы располагаем».
И, надо сказать, в этом заявлении Пиотровского есть еще очень интересный такой скрытый мотив, когда он начинает перечислять другие мировые случаи таких крупнейших споров по поводу предметов наследия культурного. Причем большинство из них не имеют религиозного характера. В том смысле, что речь не идет о том, чтобы передать это каким-то религиозным институциям или религиозным учреждениям, речь идет о реституциях в том смысле, что это передача от одного государства к другому государству.
И смысл того, что он говорит: «Это ужас, который произошел со мной, он ничего не меняет с тем, что происходит в мире. Вы, пожалуйста, за нами не ходите. Вы так, как мы, не делайте. Вы, пожалуйста, там по-прежнему как-то помните, зачем вообще это все устроено. Не отдавайте». Смысл-то вот этот. Он упоминает там и фриз Парфенона, и «Пергамский алтарь», который в Берлине. А фриз Парфенона в Великобритании. Тоже вот этот крик отчаяния: «Это не значит, что теперь всем так надо, нет». Да, проиграл только он, ну, он вместе со всей страной, вместе со всей Россией, вместе со всем тем, что Путин разрушил. Вот смысл этих двух историй, случившихся на нынешней неделе.
О. БЫЧКОВА: Собственно, на каком военном фоне эти истории происходят, и с чем может быть связано вот это вот отчаяние, о котором ты говоришь, мы обсудим в следующей части нашей программы, нашего «Особого мнения». А сейчас небольшие анонсы и реклама того, что у нас есть на «Живом гвозде». Расскажу быстро про одну книжку и через буквально минуту продолжим.
РЕКЛАМА
И прежде чем мы продолжим наше «Особое мнение» с Сергеем Пархоменко, я расскажу про еще одну книжку, которую вы можете найти на сайте shop.diletant.media. Это новинка, свежевыпущенная книга под названием «Сталин. Главные документы». Уже были издания «Главные документы Великой Отечественной войны», «Главные документы ВЧК». И теперь вот этот вот альбом, в котором представлено около тысячи фотографий подлинников, архивных документов, рисунков, карт, снимков, хранившихся под грифом «совершенно секретно». Документы и резолюции, сказано в аннотации, написанные Сталиным собственноручно в годы революционной деятельности, Гражданской войны, индустриализации, репрессий, распоряжения тяжелейших лет Великой Отечественной и после нее.
Все вот это вот отсканировано и собрано в этом действительно таком важном и весомом во всех смыслах издании, которое вы можете найти на сайте shop.diletant.media, – вы видите, наверное, эту обложку на своих экранах – «Сталин. Главные документы».
Давай теперь поговорим о том, собственно…
С. ПАРХОМЕНКО: Собственно, перейдем, подвинемся к фронту.
О. БЫЧКОВА: Да. Что является фоном и декорациями вот этих событий, если можно так говорить?
С. ПАРХОМЕНКО: Фоном и декорациями является ожидание украинского наступления и бесконечные прогнозы и пересуды, и анализы, и попытки понять все за и против разных вариантов этого наступления. Потому что такое впечатление, что подготовка к нему продвигается, и все меньше остается мотивов для того, чтобы это наступление отодвигать, за исключением самого главного мотива – оно должно быть внезапным. И в ситуации, в которой все его ждут, и в ситуации, в которой все к нему готовятся, этот фактор внезапности оказывается особенно сложно обеспечить.
Я бы сказал, что вот из каких-то конкретных событий важная вещь, которая произошла на этой неделе, – это появление у украинской армии нового вида вооружения – это английские ракеты, которые называются Storm Shadow. По этому поводу идет уже целая дискуссия среди военных экспертов. Я как-то за ней прилежно слежу, не вмешиваясь, потому что я, конечно, сам никакой не военный эксперт и не эксперт по разного рода современным вооружениям.
Но вот что я оттуда вычитываю, что я оттуда вижу – что, по всей видимости, это не самая могучая и не самая современная модель вооружения. Есть ракеты и получше, и подальше, и поточнее, и помощнее, и побыстрее, что особенно важно в том случае, когда речь идет о противодействии, с одной стороны, атакующего в данном случае вооружения типа этих ракет, а с другой стороны, противовоздушной обороны.
Но, что важно, эти ракеты представляют собой некоторый новый тип, новый для украинской армии. Они представляют собою еще одну дверку, которую украинская армия преодолевает. Потому что, как мы много раз тоже уже говорили и как мы давно уже наблюдаем, вот этот вот процесс передачи в распоряжение украинской армии современных видов вооружения, он происходит таким прерывистым способом.
Каждый раз образуется некоторый барьер – хотите назовите его психологическим, хотите назовите его политическим, потому что за этим за всем, несомненно, есть политические резоны – почему Украине нельзя дать вот этот вид вооружения. Каждый раз появляются люди, которые умеют это объяснять, которые говорят: «Нет, нельзя, потому что Украина этим обстреляет что-нибудь не то и что-нибудь не там, и это вызывает реакцию, которая будет несвоевременная и которая будет неблагоприятная, и которая нам совершенно не нужна и так далее». Потом проходит какое-то время, и Украина преодолевает этот барьер.
Почему я говорю Украина? Потому что украинское руководство предпринимает колоссальные усилия каждый раз для того, чтобы продемонстрировать необходимость в этом оружии, чтобы убедить своих союзников и партнеров в том, что эту дверь тоже нужно отпереть и тоже нужно пройти дальше в следующую комнатку. И так было и с системами противотанковой обороны, так было с дронами, так было с первыми дальнобойными ракетными системами типа HIMARS, потом была самая, может быть, яркая и запомнившаяся всем история с танками.
И теперь история с этими дальнобойными ракетами, потому что дальность вот этих самых Storm Shadow по меньшей мере 250 километров. Ничего похожего в руках украинской армии до сих пор не было. И это немедленно дало о себе знать, потому что буквально через пару дней после их появления был обстрелян Луганск. И судя по тому, на какую дистанцию там происходила эта стрельба, весьма вероятно, что использовались эти самые ракеты.
Это значит, что это открывает для украинской армии и для ее союзников и поставщиков некоторую психологическую возможность и политическую возможность теперь обсуждать гораздо более дальнобойное вооружение и обсуждать возможность его применения по целям, которые далеко отстоят от линии фронта.
Что это за цели? Прежде всего это Крым – самая далекая, но украинская по мировому законодательству, в соответствии с международным правом. Крым принадлежит Украине. И Украина имеет полное право по этой территории, поскольку эта территория незаконно захвачена агрессором, применять любое вооружение. И это, конечно, может сыграть чрезвычайно важную роль, во всяком случае, психологическую, во всяком случае, политическую, демонстрируя всю ненадежность, всю временность и всю бессмысленность агрессии России в Крыму и аннексии с российской стороны.
В этом смысле появление этих ракет – важная очень вещь. И совершенно очевидно, что на этом направлении дело… Всё, печать сломана, дверь открыта, шаг сделан. Можно, собственно, за этим уже говорить о конкретных поставках.
Следующая история – это авиация. И тоже в эти же дни мы получили множество свидетельств о том, что постепенно формируется в Европе так называемая «самолетная коалиция», как ее назвали, то есть группа стран, которые выступают за передачу украинской армии современного авиационного вооружения, прежде всего знаменитых истребителей F-16, а там, может быть, и каких-то даже и более совершенных европейских самолетов (пока особенно их часто вслух не называют, но опять же понятно, что здесь только начать).
И вот уже сегодня Великобритания, Голландия, по всей видимости, и Франция, по всей видимости, и Бельгия, в общем, собственно, вся та Европа, которая является игроком в этой теме… А игроком в ней является, например, и Польша, которая тоже располагает этими ракетами. Игроком, конечно, является Германия, но Германии пока в этой коалиции нет. И чрезвычайно важен будет тот момент, когда Германия к ней присоединится. Я абсолютно убежден, что ждать этого осталось не очень долго.
Коалиция стран, которые готовы из своих арсеналов вытаскивать эти самолеты, которые готовы заниматься подготовкой пилотов (у них есть для этого учебные центры, у них есть для этого подготовительные мощности и так далее и так далее), которые готовы создавать ремонтную базу для этих самолетов, что чрезвычайно важно, потому что эти самолеты нельзя просто отдать. Это не ружье. И это даже не снаряд, который выстрелил, он улетел, и больше о нем можно не заботиться. Нет, современный самолет требует постоянной поддержки, требует постоянного обслуживания, требует ремонта, иначе это все не имеет смысла.
И когда говорят о поставках авиации для украинской армии, обязательно сразу же говорят и о том, а где, собственно, все это будет обслуживаться, ремонтироваться и так далее. Тут разные называют места и страны. И в Польше, и в Словакии будто бы можно организовать такие базы. Так что все это движется вперед.
И, конечно, опять, если посмотреть на общий прогресс, если в целом оценить, а что, собственно, произошло с украинской армией и, соответственно, что произошло с российской армией за этот год с лишним войны, можно увидеть, что вот в этом смысле соотношение сил радикально изменилось уже сегодня.
И действительно совершенно правы те, кто говорят о том, что война начиналась с такой политической идеей, что вот на Украину с ее армией навалился какой-то колоссальный, громадный монстр, огромная армия, современная, хорошо вооруженная, очень многолюдная, и вообще каждому украинцу, каждому украинскому солдату, офицеру, каждому украинскому политику следует задуматься: «А надо ли вообще в этой ситуации как-то сопротивляться? Может быть, это не моя война? Какие-то другие политики ее придумали, а что, собственно, я буду своей собственной жизнью жертвовать в таком безнадежном положении?»
Всё, этого больше не существует. Этот же самый вопрос – собственно, сомнение только в том, уже сейчас или завтра – этот же самый вопрос можно будет вообразить в устах и в уме, наоборот, российского офицера или российского солдата, который, если он трезвый, взрослый человек, способный оценить то, что происходит, он увидит, что ситуация поменялась на противоположную.
Сегодня Россия противостоит армии, которая гораздо более сильна, противостоит армии, которая к тому же, что чрезвычайно важное преимущество, сплочена идеей защиты родины, идеей отпора агрессору, идеей справедливой войны. Да, так бывает. В истории бывают войны справедливые и несправедливые. Вот с украинской точки зрения эта война справедлива, потому что эта война в защиту своей родины, своего дома, своей семьи, жизни, народа, языка и так далее. И, конечно, это тоже создает колоссальное преимущество для этой армии.
И деморализация российской армии – это процесс, который, несомненно, происходит. Мы можем там спорить о том, как далеко он зашел, мы можем спорить о том, насколько российской пропаганде и разным другим социально-психологическим обстоятельствам, существующим в российском населении, удается замедлить или остановить этот процесс, но он происходит.
О. БЫЧКОВА: А вот эти вот пригожинские истерики регулярные – это театр одного актера по своему сценарию или действительно к этому следует относиться более внимательно?
С. ПАРХОМЕНКО: Все время разговаривая про Пригожина, я все время помнил бы о ничтожности этого эпизода. Война Пригожина измеряется десятками метров, отдельными домами. Это важное символическое место, да – Бахмут. Это место, которое на тактическом уровне играет некоторую роль в истории с подготовкой этого самого украинского наступления, потому что оно заставляет концентрировать на себе внимание, отвлекает какое-то количество силы и так далее и так далее.
Но Украина не воюет с Пригожиным, Украина воюет с Россией. А Россия воюет с Украиной. Пригожин – человек, который пытается в этой ситуации, в общем, если описывать это одной фразой, спасти свою шкуру. На самом деле его интересует это. Его интересует, что с ним будет, когда Бахмут останется позади так или иначе: занятый или не занятый, оставленный, брошенный или захваченный. Этим жизнь Пригожина не заканчивается. Дальше что? А дальше ему нужно выйти из этой истории живым.
Вывести свой ЧВК «Вагнер» – про это уже речь не идет. Он его уже не выведет. Он его уже, в общем, по большей части там оставил. Люди этой самой наемнической группировки, в общем, более или менее истреблены в этой мясорубке и оцениваются там остатки в несколько тысяч человек, несколько единиц тысяч. Не 10, не 20, не 80, а там, типа, 6. Вот какая-то такая цифра. Это то, чем располагает сегодня Пригожин, по западным оценкам.
И, собственно, это разговор уже о том, что будет потом. Вопрос в том, это потом – это действительно потом после Бахмута или потом после войны? Потому что совершенно очевидно, что то, что многие называют политическими амбициями Пригожина – а хочет ли он быть диктатором, а хочет ли он быть президентом России и еще что-нибудь, – нет. Вопрос в том, он участвовать в послевоенной катастрофе России каким образом будет, что в этой катастрофе ему достанется, какой кусок ему удастся выгрызть?
И понятно, что есть политики, которые готовы поиграть на этом, которые готовы попугать этим. Мы в прошлый раз ровно неделю тому назад про это говорили, что да, я нисколько не сомневаюсь, что тот же Путин и какое-то количество людей вокруг него с большим удовольствием будут размахивать этим образом и говорить: «Вот посмотрите, какое чудовище. Посмотрите, какой зверюга. Еще отнеситесь к нам лучше, а то смотрите, что с вами будет». Ну да, им это привычно. Это обычная для них история.
Мы совершенно не обязаны в это верить, не обязаны включаться в обсуждение на этом уровне, но мы должны понимать, что Пригожин сражается за себя, спасает он себя, думает он о том, что будет завтра, где его пути отхода и что он унесет в зубах на этих путях отхода. Вот, собственно, и все. А для тех больших событий мирового масштаба, которые решаются сегодня на полях российской агрессии и украинского сопротивления, украинской контратаки, для этого для всего, конечно, история с Пригожиным значения никакого не имеет.
О. БЫЧКОВА: Вопрос на другую тему от пользователя с ником Sunset. Он просит прокомментировать и высказать соображения по поводу сегодняшней буквально свежей новости об уходе Маши Гессен из руководства PEN America в знак протеста против отмены секции российских писателей на фестивале World Voices. Там выступили приглашенные писатели Украины, участвовавшие в боевых действиях.
С. ПАРХОМЕНКО: Я знаю эту историю и готов ее прокомментировать. Есть вещи там поважнее, чем Маша Гессен. И вопрос совершенно не в том, что российская в прошлом журналистка, а ныне американская писательница Маша Гессен в знак протеста заявила о том, что она покидает свой пост в руководстве очень уважаемой, очень влиятельной и со всех точек зрения достойной организации под названием PEN America. Это часть мирового PEN-движения, то есть сообщества таких национальных клубов, национальных сообществ, объединяющих писателей, которые борются за права человека, за свободу, справедливость и всякие другие благородные вещи. Вопрос, собственно, в том, в чем состоял там конфликт.
Конфликт заключался в том, что в Нью-Йорке под эгидой этого самого ПЕНа американского происходил очередной литературный фестиваль, тоже очень авторитетный, известный. И он не на одной какой-то площадке, а он повсюду в городе. На многих разных площадках, во многих нью-йоркских университетах, учебных центрах и так далее проходят разные события, разные дискуссии, какие-то дебаты, панели, выставки, чтения и так далее, что связано с этим фестивалем.
И в нем должны были принять участие несколько украинских писателей, которые, когда прибыли туда, сообщили, что они заранее предупреждали, что среди них есть двое, которые являются военнослужащими украинской армии. И им по их статусу просто запрещено принимать участие в каких-либо мероприятиях, где есть представители вражеской страны, то есть в данном случае России. И поэтому они принимать участие в этом не могут, поскольку они обнаружили, что на этом фестивале есть одно мероприятие, где есть российские участники.
Надо сказать, что им, этим украинцам, предлагали принимать участие вовсе не в этом мероприятии, а в совершенно другом в другом месте, в другой день, и они не должны были никаким образом встретиться лицом к лицу с этими российскими участниками. Тем не менее, они заявили, что они участвовать не будут, потому что тогда они просто не смогут вернуться в Украину или, если они вернутся в Украину, их там ожидает преследование по закону, потому что они закон нарушили и так далее. И PEN принял решение украинцев этих сохранить в программе, а вот это мероприятие, в котором были российские участники, из программы удалить.
Я прочел, что это за мероприятие. И я вижу, что это за российские участники. Там вместе с очень авторитетными американскими журналистами должны были принимать участие российские журналисты – люди, которые уехали из России немедленно после начала войны и которые посвятили все это время созданию проекта, который является, несомненно, антипутинским, антитоталитарным, антивоенным, антиагрессивным и так далее.
То есть это люди, которых совсем-совсем-совсем невозможно заподозрить в том, что они кого-нибудь там поддерживают или там в чем-нибудь участвуют, или еще как-нибудь кому-нибудь сочувствуют, или что-нибудь вроде этого. В частности, ведущая «Дождя» Анна Немзер должна была принимать в этом участие. Было бы очень несправедливо, если бы этих людей в этом обвинили.
В этой истории меня больше всего беспокоит, собственно, то, с чем выступили изначально вот эти украинские участники, которые, надо заметить, вели себя достаточно деликатно. Они не пытались никого выгнать, они не говорили: «Уберите их!». Так, как это произошло некоторое время тому назад.
Наверное, многие слышали, в Таллине был большой конфликт вокруг писательницы Линор Горалик, которая вообще не имеет к России никакого отношения, она родилась в Украине, всю жизнь прожила в Израиле. Ну, там сколько-то времени провела в своей жизни в России, но, в общем, она точно не российская писательница. Но она пишет на русском языке и выступает на русском языке. Ну да. Так вот там ее потребовали удалить. Здесь не требовали удалить. Здесь они сказали о себе: «Мы не будем участвовать, мы уйдем, мы должны будем покинуть ваш фестиваль, потому что нас вот это ожидает».
Возникает вопрос: а их действительно это ожидали? Если это так, то это очень нехорошо. Потому что мне представляется, что если в Украине действительно существуют такие нормы, существует такой режим преследования людей, которые оказываются там на одном фестивале с людьми, вина которых заключается в том, что у них когда-то был или есть сейчас российский паспорт, но это люди, которые последовательно всем своим поведением, всей своей деятельностью, всеми своими интересами сегодня доказывают свое противостояние войне, и общение с такими людьми является с точки зрения Украины не просто нежелательным, не просто там неприятным, а наказуемым, преступным, это свидетельствует о том, что в украинском законодательстве происходит нечто, я бы сказал, недостаточно хорошо продуманное.
Это на пользу победе не идет, это во вред путинскому режиму агрессивному не идет, а совсем наоборот. Ну, так бывает. Бывает, что разные страны совершают ошибочные поступки, принимают ошибочные законодательные акты. И политика – вещь сложная. Всяко случается.
Но в данном случае мне кажется, что неправильно на эту тему молчать, неправильно на эту тему пожимать плечами, а правильно сказать: «Это ошибка. Это вредно для победы». И разговоры о том, что вы не имеете права этого обсуждать, потому что бомбят детей… То, что бомбят детей, не создает ситуации, в которой нельзя говорить о политике, нельзя обсуждать важные содержательные вещи. Наоборот, их нужно обсуждать еще больше, еще внимательнее, еще ответственнее, я бы сказал, еще надежнее, понимая, что от политических решений в этой ситуации зависит главное – зависит то, долго ли еще будут бомбить детей и бомбить города, долго ли еще будет война.
Ведь все, что мы делаем, все, над чем мы думаем сегодня, все, о чем мы беспокоимся, проверяется одним простым вопросом: это войну продлевает или укорачивает, это агрессора усиливает или ослабляет? Вот такое решение, которое стало основой для этого конфликта в Нью-Йорке, усиливает агрессора, ослабляет сопротивляющуюся Украину. Такова моя трактовка этого.
О. БЫЧКОВА: Почему оно усиливает агрессора, я понимаю – потому что агрессора усиливают, конечно, все конфликты. А почему ослабляет Украину?
С. ПАРХОМЕНКО: Потому что лишает Украину в самых разных ее ипостасях, в данном случае в культурной сфере, в том, что касается международных культурных контактов, идейных контактов, духовных контактов, разного рода гражданских проектов и так далее, лишает возможности использовать в своих – Украины – интересах усилия, намерения и возможности ее союзников.
Люди, на которых был направлен здесь гнев, когда говорили о том, что почему, откуда они взялись на этом фестивале, – это люди, которые работают сегодня для Украины против путинской агрессии. Это абсолютно очевидно. И любой желающий может посмотреть, чем они заняты, любой желающий может посмотреть на их проекты, на их работу, на результаты этой работы и в этом убедиться.
Вот ровно на этот кусок и, соответственно, на усилия других таких людей, которые в этой ситуации, будучи намеренными работать против агрессора, на победу Украины, начинают задумываться о том, насколько это возможно, насколько это целесообразно, насколько это реалистично, может, надо заняться чем-нибудь нейтральным, может, надо просто куда-то отойти в сторону и как-то никаким образом не иметь к этому больше никакого отношения, если это порождает такого рода конфликты и создает такого рода сложности.
О. БЫЧКОВА: Ну да. Это примерно то, что сделала, например, Линор Горалик и, в общем, Маша Гессен тоже. Ну что, закончим на этом. Спасибо большое! Это было «Особое мнение» на «Живом Гвозде». До встречи через неделю.
С. ПАРХОМЕНКО: Счастливо! Спасибо!