Кто такой Сергей Пархоменко? Интервью Татьяны Фельгенгауэр
При помощью выкраденной из редакции журнала «Итоги» вёрстки со статьёй о том, чем болен Ельцин и какая операция его в принципе ожидает, с помощью этой статьи Ельцина уговорили согласиться на эту операцию…
Подписаться на Alexandr Plushev
Поддержать канал Alexandr Plushev
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Всем привет, вы смотрите Youtube-канал Александра Плющева. Обязательно подписывайтесь и ставьте лайки. Меня зовут Татьяна Фельгенгауэр, и на этом канале я представляю проект «Кто такой». Сегодня говорим с Сергеем Пархоменко – человеком, которого вы, конечно, прекрасно знаете, но вдруг вы чего-то о нём не знали.
С.ПАРХОМЕНКО: У меня был богатый шанс разделить судьбу вашего друга Саши Плющева и стать химиком. Проходик, так сказать, в этой журналистике, где можно затаиться, раз уж так получилось, что я тут, он нашёлся, и назывался театр. Но тут началась перестройка, и тут началась политика. Надо, чтобы люди интересовались, чтобы тираж рос, надо, чтобы мы сидели за столом, в ряд, как на пресс-конференции, положили руки на стол, на нас были наручники. И понял вдруг, что я совершенно не хочу заниматься этой журналистикой. Молодец, хорошо получилось. Мы могли бы проверять наши привилегии довольно долго и обнаружили бы, что их много. Никто не способен оценить правильно свой труд сам. Это невозможно. В моей жизни получилось очень интересно.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Сергей Борисович, был ли у вас шанс не стать журналистом?
С.ПАРХОМЕНКО: Да, был, у меня был богатый шанс разделить судьбу вашего друга Саши Плющева и стать химиком, вы будете смеяться. Потому что я очень любил в школе химию, и объяснялось это одним простым обстоятельством – у меня был совершенно потрясающий учитель химии в школе. Изумительный человек по имени Владимир Борисович Белоцерковский, очень знаменитый для истории той школы, которую я заканчивал, 12й спецшколы французской. У меня сейчас есть подозрение, что он был, может быть, не очень хорошим преподавателем химии. Может быть, по части химии там был не фонтан. Впрочем, мне трудно это оценить. Но он был такой замечательный человек и такую большую роль сыграл в нашей жизни, могу сказать, что когда я собрался жениться очень рано, вскоре после окончания школы, то первый человек, которому я привёл показать свою жену, был он – хотя я уже кончил школу к тому моменту. Мне было очень важно его мнение, и я пришёл с ней к нему в гости. И я ходил все последние школьные годы в химический кружок, интересовался химией, читал что-то про химию, и он меня всячески уговаривал поступить в институт тонкой химической технологии имени Менделеева, но в результате как-то это не сложилось, и всё равно получился факультет журналистики, потому что папа, потому что дедушка, потому что как-то ну да, это был более естественный поворот сюжета, чем какой-то внезапный, какая-то выходка.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Что значит «внезапная выходка»? В семье гуманитарии может быть и химик.
С.ПАРХОМЕНКО: Все бы удивились, да. Все бы страшно удивились, ну они и так удивлялись, потому что я им говорил про эти свои намерения. Они ужасно удивлялись все и говорили, что это ужасно странно, и зачем – ну и в какой-то момент да, можно считать, что я пошёл по пути наименьшего сопротивления и пошёл по гуманитарной линии, к которой относится всё моё семейство.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Всё-таки это было ваше решение, а не, скажем мягко, сила родственников?
С.ПАРХОМЕНКО: Это было моё решение, конечно, тем более, что технически у родственников было не много возможностей меня мягко осилить, потому что тоже в моей судьбе есть такой забавный эпизод, что я в 9 классе остался один. Мои родители развелись, мой папа женился, уехал работать за границу, а моя мама вышла замуж и тоже уехала за границу к своему мужу. И я остался один, у меня были две пары бабушек и дедушек, но они были как-то в некотором отдалении, а я пошёл в 10 класс, жил один-одинёшенек, принадлежа сам себе, между прочим, хорошо учился (чем страшно горжусь), и, в общем, да, они не очень сильно мной управляли, прямо скажем. Они были где-то в стороне, а я был сам по себе, и технически я вполне мог выбрать, что я хочу, и никто бы мне ничего не смог противопоставить, тем более, что всё-таки поступить в этот химический ВУЗ было существенно проще, чем в результате в Московский университет. Ну, вот.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Тогда скажите мне вот что: в возрасте 15-16 лет оказаться один-одинёшенек, мама-папа разъехались, да ещё и по новым семьям, бабушки с дедушками на отдалении, первое желание, первое стремление молодого человека, уже и не подростка даже?
С.ПАРХОМЕНКО: Не знаю, что вы имеете в виду под первым желанием.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ну не знаю, уйти в отрыв, тусоваться с друзьями, гулять ночи напролёт. Я поняла, что учились-то вы всё равно хорошо.
С.ПАРХОМЕНКО: Ну да, это была, в общем, ну это не просто было, хотя я не могу сказать, что я как-то нуждался или голодал или ещё что-нибудь такое – эти родители из отдаления, что называется, мне помогали, у меня не было этих проблем, я даже мог себе нанять трёх репетиторов – когда я всё-таки решил, что я поступаю в Московский университет, нашёл себе французского преподавателя, преподавателя русского языка и литературы, преподавателя истории, потому что надо было эти экзамены сдавать и платить им – я мог себе вполне это позволить. Не то чтобы я был несчастный такой, сдавал бутылки. И у меня была квартира, которая осталась у меня от этих родителей, я в ней жил один, и, конечно, это был предмет страшной зависти – большая пустая квартира, в которой всё время чего-то происходило, всё время какие-то друзья у меня там застревали со своими девушками или наоборот, девушки со своими молодыми людьми – но не знаю, из этого не вышло никакого отрыва. Я как-то, надо сказать, всегда был совершенно, и до сих пор абсолютно равнодушен ко всяким веществам, к спиртному, к игре азартной – во мне этого нет. Есть много других пороков, но не эти. Поэтому как-то не то чтобы это было какое-то ужасное искушение, которому надо было противостоять. В общем-то это было, конечно, нелегко, и психологически нелегко, потому что было некоторое ощущение такой покинутости, я писал письма папе, письма маме, они были грустные по большей части, эти письма, и кончилось это просто тем, что я очень быстро женился. Я как бы женился, едва мне исполнилось 18 лет, и у меня 18 лет разницы с моим старшим сыном Петей. Так что как-то вот… И это тоже, впрочем, не было результатом какого-то загула или чего-то такого, в общем, это был счастливый брак, он продолжался потом довольно долго, родилось двое прекрасных детей, и это тоже всё кончилось хорошо.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Журналист – это пусть и поздне-советское, но всё советское. Чем вас привлекала, ведь всё-таки и цензура, и всё не настоящее, как будто бы?
С.ПАРХОМЕНКО: Вы совершенно правы, это было совершенно ужасное занятие, и я это понял немножко поздно, я это понял уже участь на журфаке и поняв вдруг, что я совершенно не хочу заниматься этой журналистикой. Привлекала меня не журналистика, меня привлекал факультет журналистики, у которого была очень хорошая репутация в то время. К сожалению, впоследствии она стала, наоборот, ужасной, а тогда была очень хорошая, как место, где гуманитарное образование, где литература, история, русский язык и так далее. И по этой части я совершенно не ошибся. И это я помню очень хорошо, этому я очень благодарен и ещё я получил некоторые бонусы, потому что я не знаю, была Марина Голдовская, которая преподавала, знаменитый документалист советский, которая преподавала там всё, что связано с документальным кино, и был Андрей Вартанов, который преподавал историю мирового кино, в смысле художественного, мировое киноискусство. И ещё несколько замечательных людей, которые преподавали всякие прекрасные вещи, например, там профессор Грушин, который преподавал социологию, что в советское время вообще звучало довольно крамольно. Какая уж там к чёрту социология. Так что с этим было всё хорошо. Но когда начались какие-то профессиональные дисциплины так называемые, когда началась свирепая вот эта вся идеология – научные основы партийной пропаганды, был буквально такой предмет, введение в теорию журналистики (за введением, кстати сказать, ничего не следовало, потому что человек, который сочинил этот учебник, он решил, что ему уже хватит этого введения, и он проживёт до старости на этом введении, и так оно и происходило), теория партийной советской печати, вот весь тот ад. Стало худо, да, этого было очень много, это было очень нелепо, и не хотелось на это тратить время, хотя я и в этом пытался находить какой-то интерес. Например, вы будете долго смеяться, я очень интересовался и, должен вам сказать, даже увлёкся Лениным. И прочёл …
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: В каком смысле вы увлеклись Лениным?
С.ПАРХОМЕНКО: Мне было интересно, особенно…
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Идеологически?
С.ПАРХОМЕНКО: Нет, ну я бы сказал, публицистически. Он же был на самом деле довольно страстный автор, особенно, опять же, в начале, и он был, конечно, мастер риторики, он был очень убедителен, он был, конечно, манипулятор. И я читал, я жил тогда буквально в соседнем доме с большой библиотекой, библиотекой имени Добролюбова на Смоленской, и я прямо брал домой том за томом, благо как-то это соответствовало учебной программе. Мне приходилось потом сдавать это всё, вот, но эта часть была мне интересна. И я читал, чего-то там подчёркивал, выписывал, делал какие-то конспекты, эти конспекты у меня довольно долго хранились зачем-то, я не знаю, зачем, но мне как-то жалко было их выбросить. И то же самое я могу сказать. Скажем, про то, что встречалось посреди вот этих всех историй ужасных идеологических там – я не знаю, Чернышевский, Белинский, Добролюбов, Герцен, там очень много всякого интересного на самом деле. Там есть что почитать, эти люди были талантливые несомненно, вопреки тому, что Набоков писал про Чернышевского, я считаю, что это очень здорово написано, знаменитая эта глава в романе «Дар», но это несправедливо, конечно, это был талантливый человек. И там есть чё почитать, там есть, над чем задуматься. В общем, я ы этом находил какое-то своё удовольствие. Но всё, что касалось профессии, было совершенно невыносимо. И я понял, что надо искать какое-то убежище. Надо искать какой-то боковой проходик, так сказать, в этой журналистике, где можно затаиться, раз уж так получилось, что я тут. И он нашёлся и назывался театр. Так вышло, что я совершенно случайно оказался, вот тут мне мои родственники мне ничем не помогли, потому что в этом никому из них не было смысла, я оказался в театральной среде. Я просто однажды вместе с одним моим приятелем поехал в театральный дом отдыха, где отдыхали артисты московских театров и члены их семей, их дети и так далее, попал в эту среду, и она мне ужасно понравилась, и я попробовал написать про один спектакль, про другой спектакль, потом предложил это в журнал «Театр», тексты эти они не взяли, но им показалось, что, может быть, им пригодится молодой человек энергичный, готовый делать какую-то достаточно чёрную работу, например, ездить в командировки в какие-то неприятные углы, куда никто не хочет ехать. И я уже в середине своего журфака на 2-3 курсе прибился к журналу «Театр», где была очень интересная небольшая команда, которая там работала. А на 4 курсе они прямо взяли меня в штат, что, конечно, было совершенно невероятный успех, толстый как бы популярный журнал…
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Отпадает мой вопрос, зрел ли у вас какой-то внутренний протест во время обучения, который мог бы во что-то вылиться. Но нет, коль скоро вы уже прибились к журналу «Театр», то, видимо, не было особого повода протестовать.
С.ПАРХОМЕНКО: Это был не протест, а такое некоторое желание…
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Эскапизм.
С.ПАРХОМЕНКО: да, скрыться несколько. Но тут началась Перестройка, и тут началась политика, политика в форме каких-то общественных событий, прежде всего, например, всяких творческих союзов, которые все о очереди бурно заседали, устраивали свои знаменитые съезды. Самый знаменитый был съезд Союза кинематографистов, но такие же были съезды союзов писателей. Театральных деятелей, там всех на свете, это были всё важные события, про них надо было писать, всякие клубы «Московская трибуна», потом появился «Мемориал», это были публичные события, я тогда убедил этот журнал «Театр», что если вы хотите быть современными, быть интересными читателю, а уже тогда всё-таки появилось это ощущение, что надо быть интересным читателю. Надо не просто как-то быть официальным толстым журналом, получать государственное финансирование, все сидят на своих зарплатах, у всех время от времени есть какие-нибудь командировки за границу, и вообще всё очень приятно – но надо ,чтобы люди интересовались, чтобы тираж рос надо, вот, и я тогда им предложил начать интересоваться этими публичными событиями и писать о них в какой-то мере как о театральных, как о зрелищах, как о таком странном народном историческом театре и так далее. И убедил, и стал про это писать, и стал по этой части у них там специалистом, и потом там начались съезды народных депутатов, ещё тот театр, и про это тоже надо было писать. И всякий Верховный совет, и вообще всякая общественная жизнь, а потом стало понятно, что, наверное, нам тоже нужно найти какие-то интересные штуки по части публикаторства, тогда все эти толстые журналы искали, что бы такое опубликовать из того, что раньше невозможно было, и мы, например, взяли и опубликовали книжку Буковского «И возвращается ветер». Просто опубликовали её в нескольких номерах, я страшно этим горжусь, я помню, как я позвонил Буковскому, это было очень сложно, позвонить в Англию через телефонистку, всё как у Высоцкого написано. Я позвонил Буковскому, Буковский меня обматерил, сказал, что, так сказать, эти идиотские розыгрыши как-то его совершенно не трогают, и, в общем, мне пришлось сложным путём через знакомых доказывать ему, что я – это действительно я, я действительно звоню из Москвы, действительно по этому поводу, и у меня действительно есть экземпляр ксерокопии «И возвращается ветер», и мы действительно хотим по этой ксерокопии её опубликовать. И ещё всякие событий, исторические документы, короче говоря, я сделался аж прямо заведующим отделом публицистики.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Это сколько же вам лет было, душа моя, что вы заведующий отделом?
С.ПАРХОМЕНКО: Это был 89-90 год, соответственно, мне было там 25-26.Это была совершенно головокружительная карьера, это был совершенно невиданный случай, что такой, значит, юный, тогда это было так, это сейчас журналистика устроена по-другому, 25-26 лет прямо звёзды, очень яркие, очень сильные вокруг нас. А тогда это было совершенно невероятно, ну вот так. Повезло. И всё. А оттуда, из журнала «Театр» я в 91 году ушёл прямо в «Независимую газету», которая к тому моменту создавалась, и сделался уже политическим журналистом.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Великая «Независимая газета»…
С.ПАРХОМЕНКО: Да, да, я был один из тех первых людей, послушайте, Таня, я был тем человеком, я, который объяснял редакции, в частности, Третьякову, так бывает, и что у нас к нам пришёл какой-то биолог, который резал каких-то лягушек, изучал какие-то электрические рефлексы, мышцы и всякое такое – и он очень хорошо понимает в вопросах обороны и безопасности, чёрт его знает почему, это его хобби, он этим много лет интересуется. И надо отнестись к его текстам серьёзно. И первые тексты Павла Фельгенгауэра в «Независимой газете» были опубликованы, я вам скажу совершенно точно, папа вам это подтвердит, были опубликованы при моей, так сказать, протекции. Ну я не один, конечно, такой был, нас было несколько, я его заметил и полюбил, тогда-то были совершенно неожиданные дела. Мне, например, вспоминается ещё история, есть такой человек Леонид Велехов, который много-много лет был, на мой взгляд, лучшим специалистом в российской журналистике по Латинской Америке. Который был специалист по цыганскому театру. Как это бывает, я не понимаю – человек, который писал про цыганский театр, и потом через некоторое время про латиноамериканский театр, в какой-то момент он стал писать блестящие тексты про латиноамериканскую политику, про Аргентину, про Бразилию, про Кубу, тончайшим образом в этом во всём разбирался, и так далее, и так далее. Вот эта журналистика начиналась с того, как эти дилетанты, увлечённые дилетанты пришли туда и стали там наводить…
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Вот на этом слове, когда начались съезды народных депутатов, когда кругом вот эта жизнь кипит, все что-то предлагают, все что-то хотят делать, все куда-то бегут… У вас был хотя бы там на мгновение, на минуточку, может быть, на пару часов – было какое-то сомнение, перейти ли от описания того, что происходит, что делает журналист, к непосредственному участию и воплощению в жизнь, что делает активист или политик?
С.ПАРХОМЕНКО: На этом этапе – нет. Такие искушения появились позже, и, пожалуй, первое, что было всерьёз – это был Комитет-2008, это, соответственно, 2004-2005 год, а до этого, конечно, была встряска с уничтожением Медиамоста. Конечно, когда мы как бы естественным образом все почувствовали себя ни только описывающими ситуацию, но и частью этой ситуации и каким-то непосредственными участниками событий, тогда, когда произошло раздавливание, разорение и уничтожение всего, что принадлежало Медиамосту и олигарху Гусинскому: НТВ, газета «Сегодня», журнал «Итоги», которого я тогда был главным редактором – и, конечно, в этот момент мы оказались непосредственными участниками событий, и какие-то были у нас, так сказать, протестные акции. Не знаю, как сказать, я помню такую фотосессию, которую мы устроили, она потом прошла по многим разным медиа, один хороший фотограф нам предложил это сделать, хотя сейчас эта идея выглядит, конечно, очень вычурной, пошлой и примитивной. Но я помню, что мы сидели в ряд – я, Евгений Киселёв, глава НТВ, Михаил Бергер, главный редактор газеты «Сегодня» и Алексей Венедиктов, главный редактор «Эха Москвы», мы сидели за столом в ряд как бы на такой пресс-конференции, положив руки на стол, и на нас были наручники. Вот такое было, так сказать, снят такой кадр. Вот мы сидим вчетвером в наручниках. Вот, ну конечно, это такая политическая выходка. Сейчас она выглядит очень примитивно, и нелепо, и наивно, но тогда как бы напряжение было таково, что нас, конечно, это всё наполняло, вот это ощущение того, что на нас давят, что …
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Я хочу вернуться назад всё же, чуть-чуть хочу вернуться назад. В 96 году вы не фиксировали вот этот момент перехода из журналиста в скорее политический какой-то, политическую деятельность, политического актора?
С.ПАРХОМЕНКО: Нет, я бы это так не описывал, потому что я тогда действовал исключительно ,так сказать, журналистскими методами. Не было в моём арсенале ничего, кроме, собственно, журналистских инструментов. Я писал тексты сам и редактировал тексты других, и издавал эти тексты, свои и других, в журнале «Итоги». И это была сугубо журналистская деятельность, которая продолжалась 7 дней в неделю 24 часа в сутки. И ни в чём другом никому не приходило в голову предложить мне поучаствовать в каких-нибудь переговорах, я не знаю, в каких-нибудь конвенциях, о чём-нибудь договариваться, что-нибудь организовывать, войти в какие-нибудь штабы. Я не знаю, кого-нибудь за что-нибудь агитировать и так далее.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: О чём-нибудь писать, а о чём-нибудь не писать?
С.ПАРХОМЕНКО: Журнал «Итоги» находился в очень привилегированном положении. Как теперь говорят, есть такое выражение, «проверьте ваши привилегии». Мы могли бы проверять наши привилегии довольно долго и обнаружили бы их много, потому что журнал «Итоги» был создан Гусинским внутри его компании для, я бы сказал, коммерческого престижа. Он в итоге оказался успешным коммерческим предприятием и приносил ему деньги, пользовался авторитетом и так далее, и так далее, но первоначально Гусинскому он был важен для того, чтобы позиционировать себя за границей, грубо говоря, чтобы на визитных карточках писать: «Владимир Гусинский, владелец журнала «Итоги», потому что это был журнал вместе с Newsweek, крупнейшим на тот момент и авторитетнейшим американским изданием вообще в мире, вот, и им можно было хвастаться, его можно было демонстрировать. Для этого его пришлось освободить от множества разных неприятных обязанностей. Поэтому, если вы посмотрите в журнал «Итоги», что, в общем, до сих пор можно сделать, поскольку подшивки есть в больших библиотеках и так далее, к сожалению, впоследствии его интернет-архив, да он и не мог быть полным, потому что интернет-то появился позже, чем появился журнал «Итоги», но там, скажем, с 2000 года интернет-архив был, и его очень трудно найти, еле-еле какие-то ошмётки его в интернете сохранились, так что придётся в библиотеку идти за бумажной подшивкой, но вы можете увидеть, что там нет следов вот этих каких-то войн…
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Газета «Не дай бог».
С.ПАРХОМЕНКО: Это совсем не газета «Не дай бог», там нет битвы за «Связь-инвест», там нет вещей текущих, тактических ,которыми вынуждены были заниматься и НТВ, и газета «Сегодня» в значительной мере, которая особенно тяжело пострадала от этого и была лучшим инструментом всех этих войн в значительной мере, на позднем этапе своего существования. Там сменилась редакция, сменился главный редактор и так далее. А журнал «Итоги» – мне удавался этот нехитрый шантаж, которым я занимался в отношении Гусинского, с которым мы до сих пор сохранили, надо сказать, некоторые отношения, иногда это вспоминаем при редких наших встречах – он, так сказать, смеётся, что я его, так сказать, этим застращал и затерроризировал, но я ему сказал, что ты можешь делать всё, что угодно, что это твоя вещь, ты можешь взять эту фарфоровую статуэтку и ударить ею по голове кого хочешь, и наверное, даже нанесёшь ему этим какую-то травму – но статуэтка разлетится вдребезги, тебе нужна будет другая – а эту ты потеряешь, сразу же, с первого удара. А она тебе нужна для другого, поэтому не делай этого, не заставляй нас, не тащи нас, не запихивай нас во всю эту историю, мы не будем этим заниматься. Вот, и то же самое относится к 96 году. Нет никаких сомнений, что в 96 году у меня была позиция, и у людей, которые вместе со мной работали в журнале – была позиция. Мы совершенно точно знали. Кого мы хотим видеть выигравшим на этих выборах, и кого не хотим. Хотели Ельцина, не хотели Зюганова. Но в конце концов, традиция этого индорсмента, что называется, существует, ну скажем, в американских медиа многие десятилетия уже, когда крупнейшие издания, включая «Washington post», «New York Times», все на свете, ну там, последним держался, по-моему, «New Yorker», но на уровне уже выборов Трампа и он уже как бы…
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Пал.
С.ПАРХОМЕНКО: вступил на этот путь. Они открыто заявляют: «Мы за этого. Мы в этой ситуации считаем, что для Америки будет лучше, если вот этот выиграет выборы. Мы, конечно, будем освещать и то, и другое» – и так было и с нами. Вы найдёте всё, что нужно, сначала про выборы, которые сыграли колоссальную роль, выборы парламентские, думские в конце 95 года и 96 году, ой, что я говорю. Наоборот, 99й год, то, что было перед Путиным. Вы найдёте историю с этими выборами, и вы найдёте историю про выборы Путина совершенно откровенную. А в 96 году вы найдёте историю с выборами Ельцина, но там было многое. Например, была история про болезнь Ельцина, операцию Ельцина, и, собственно, мы всё открыли, много есть желающих как-то это себе присвоить, но первые, собственно, тексты про это были в журнале «Итоги», это отдельная большая история, более того, это сыграло свою политическую роль, потому что при помощью выкраденной из редакции журнала «Итоги» вёрстки со статьёй о том, чем болен Ельцин и какая операция его в принципе ожидает, с помощью этой статьи Ельцина уговорили согласиться на эту операцию. Вот такие известные истории. Известная в узких кругах, ему показали, сказали – вот всё равно всё утекло, вот, видишь, мы можем это отсрочить на неделю, но всё равно все всё узнают. Давай, папа, сказала Татьяна Ельцина, соглашайся.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Которая, конечно, не имеет отношения к выкраденной статье? Просто она у неё оказалась.
С.ПАРХОМЕНКО: Имеет, имеет, она-то её и выкрала, да, ну, в смысле, по её требованию, заданию – да, это тоже факт, что это в своё время сыграло свою роль.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Вам пришлось перепридумывать журналистику для себя? Вы ведь один из авторов хартии журналистской. Вот вы отучились на журфаке, где вас учили пропаганде- а завтра начинается новая страна, новый мир, новые медиа, и надо понять, что такое журналистская этика, что такое журналистские стандарты. Где вы этому учились, как вы договаривались об основах?
С.ПАРХОМЕНКО: Это было очень просто, очень естественно, органично, так сказать, у меня были очень хорошие учителя. Дело в том, что Москва, политическая Москва конца 80х, начала 90х годов – мировая столица политической журналистики. Там происходили самые главные политические события в мире в этот момент, распадался Советский союз, рождалась новая Россия, прекращалась холодная война, готовились решения, которые потом стали основой для разрушения Берлинской стены, объединения Германии, освобождения Европы и всё остальное. В Москве была сборная команда мировой политической журналистики. Лучшие журналисты мира собрались в Москве для того, чтобы освещать эти события, тем более, это была уникальная ситуация, что в позднем Советском союзе и ранней России отсутствовали барьеры, не было практики и навыка выстраивать забор между политикой и журналистикой, не было всех этих пресс=секретарей, пресс-служб и это был очень лёгкий доступ к информации, такая быстрая и лёгкая информация, быстрая и простая, я бы сказал. Это была совершенно потрясающая с одной стороны битва, не скажу война, а битва, с другой стороны – дружба лучших мировых медиа в Москве, которые конкурировали между собой, и среди них было несколько информационных агентств, в одном из них я работал. Ещё работая в журнале «Театр», я однажды на заседании Верховного совета СССР, познакомился с одной французской журналисткой, и объяснил ей что-то, чего она не понимала. Она спросила там: «Кто это?» Я объяснил. А что он говорит, что означает, что он говорит? Для журналистов агентств была такая проблема, что они должны были очень быстро войти в курс дела. Приезжает новый человек, они там меняются через 2-3 года, командировка кончается, приезжает новый, ему нужно на завтра уже что-то написать – а он ничего не понимает, как здесь всё устроено, кто эти люди, что они говорят и так далее. Никакой Википедии нет, гугла нет, ничего не нагуглишь, всё надо знать, у всех какие-то архивы, папки и так далее. И в какой-то момент московское бюро агентства «Франц-пресс» сообразило, что им нужен такой объясняльщик – человек, который будет всё время под рукой, которому 24 часа в сутки можно звонить и спрашивать, что это означает, что это за хрен, кто это, откуда он взялся, как надо это понимать, что же теперь будет и так далее. И они меня наняли таким человеком, и это была потрясающая совершенно школа, потому что я смотрел изнутри на эти олимпийские игры по политической журналистике, которые происходили, и это была совершенно потрясающая школа. Школа ответственности, надёжности, репутации, честной конкуренции – потому что это невозможно было а) без конкуренции, б) без взаимопомощи. Поэтому конкуренция была честной, благородной. Так сказать, такой очень профессиональной. И это было замечательно. И надо сказать, что очень многие из тогдашних известных российских журналистов прошли через эту школу, так или иначе сотрудничая с этими бюро, кто-то помогал Таймс, кто-то Рейтер, кто-то работал в японских агентствах, которых несколько было в Москве. Французские газеты, американские журналы, в общем, все как-то разошлись по этим изданиям, и для них для всех это имело колоссальную роль в их, так сказать, профессиональном становлении. Можно очень много перечислить людей, которые стали известными российскими журналистами, которые прошли через эту школу. Кстати, потом наоборот, когда я в 95 году собирал редакцию журнала «Итоги», то я попробовал сыграть на этом. Я позвал несколько человек с многолетним опытом работы. Российских людей, с российским паспортом, с многолетним опытом работы в западных бюро. И моим заместителем и ближайшим другом и вообще человеком, который колоссальную сыграл роль для журнала «Итоги», стала Маша Ликман, которая много лет работала в бюро «Вашингтон пост». Корреспонденты менялись, а она оставалась, она и была бюро «Вашингтон пост» в Москве много лет, а я её оттуда выманил. Или был такой замечательный Сергей Авдеенко, который много лет работал в итальянской газете «Ля република», потом стал заведующим отделом политики в журнале «Итоги», с этой школой итальянского политического репортажа и так далее, очень мощной, интересной и своеобразной. Так что вот, учителя вот такие, очень органичные, это и была работа – не то чтобы там надо было за партой сидеть, куда-нибудь ездить на стажировку – а просто по ходу дела вот так. Глаза боятся, руки делают. А делают они вот так, как они. Вместе с ними, рядом с ними.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: И вот постепенно – не так уж постепенно, на самом деле. За довольно короткий период вы становитесь суперзвездой журналистики, человеком очень влиятельным, главным редактором журнала «Итоги». Вы в какой –то момент чувствуете, что я бронзовею как-то, величие не пускает меня сквозь двери, потому что уж больно велико?
С.ПАРХОМЕНКО: Нет, конечно, так сказать, позиция главного редактора очень к этому располагает. Конечно, человек, который оказывается во главе команды, тогда ещё, я бы сказал, это было так патриархально устроено, это был такой момент всё ещё, я бы сказал, такого строгого единоначалия в редакции, и трудно было себе представить, что я в редакции чего-нибудь отредактирую, а мне скажут: «Нет. У меня другое мнение». Тогда было известно, что главный редактор – он редактирует, определяет, это публикуем, это нет, это ставим, это снимаем, это нужно, это не нужно, под это много места, под это мало места. И конечно, это давит на психику, это в миниатюре – то, что происходит с разными президентами и прочими, так сказать, нашими маленькими корольками. Такая действующая модель в 1/164 натуральной величины. Но процессы, в общем, более-менее те же. «Итоги», правда, в этом смысле очень особенное место. Во-первых, то, что я уже описывал, постоянный контакт с американским партнёром и постоянное приноровление к нему, взгляд туда и попытка понять, как у них это устроено, потому что это у них очень хорошо получалось, потому что это был блистательный журнал, который был в центре событий всех тогдашних – это была мировая империя, издавали несколько этих журналов по всему миру, разных Ньюзвиков, был свой Ньюзвик в Гонконге, свой в Сингапуре, свой для Южной Америки, Европы, Америки, были все разные, все очень хорошие, потом появился польский Ньюзвик. Так что это играло большую роль, надо было смотреть на то, как у них это устроено, и хотелось смотреть и хотелось быть похожими. Второе, вот эти люди, которых я натаскал из западных бюро, которые тоже давали некоторые интересные стандарты. Третье, так получилось, за что я себя очень хвалю в этой истории, что у нас был очень интересный возрастной состав. Редакция была молодая, людям очень рано позволяли, так сказать, и это было очень естественно, занимать очень важные позиции и играть важную роль и так далее. Но было несколько человек, которые годились нам в родители, например, был арт-директор журнала Аркадий Троянкер, такой вообще царь русского графического дизайна, человек, который был в своё время главным художником издательства «Книга» в советское время, главное издательство в том смысле, что оно издавало самые красивые книги, с лучшим дизайном, лучшими обложками, самыми передовыми в этом смысле, самое новое могли себе позволить. Он взял и в пожилом возрасте 50 с чем-то лет, тогда казался глубоким стариком, согласился освоить новую для него профессию, стать арт-дизайнером еженедельного журнала, встать, так сказать, к конвейеру, к станку. Это очень много чего означало, такой же был Олег Иванов, директор фотослужбы, один из важнейших людей для истории конца советской, начала российской фотожурналистики. Ещё несколько таких людей, ну это было неочевидное, нетривиальное решение, но оно очень помогло. Думаю, что они меня, конечно, уберегли от того, чтобы я свихнулся окончательно. Поэтому я только частично.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Сейчас вперёд сильно уйдём, 2004 год, Комитет-2008, потом есть 11й год, вы ловите вообще себя на моменте, где говорите: «Так, сейчас, минуточку, я, кажется, занимаюсь политической деятельностью или общественно-политической деятельностью». Если вы ловите себя на такие моменты, вы себя стараетесь как-то остановить – ну или просто фиксируете?
С.ПАРХОМЕНКО: Ну слушайте, я, в общем, осознанно это сделал. Я постепенно начал в году, действительно, Комитет-2008 сыграл большую роль, согласен, это, конечно, звучит смешно, но действительно кажется, если не мы, то никто. Отчего появился Комитет-2008? От того, что ничего не получается у этих политиков, и надо их как-то пропихивать, какие-то тексты писать, которые они не могут, надо им какие-то слова подсказывать, надо им как-то что-то втолковывать- потому что иначе у них ничего не выйдет. Вот возникло это ощущение, и на этом получился Комитет-2008, в котором было непропорционально много журналистов и каких-то людей, имеющих к нему отношение – не знаю, Антон Носик там сыграл значительную роль, трудно представить, что он сделается каким-то политическим деятелем, но он тоже был наполнен вот этим вот ощущением, что ну придётся участвовать – ну давайте мы напишем тогда, если вы не можете, давайте я напишу, давайте я для вас сформулирую. Дальше это развивалось как-то постепенно, году примерно к 2009-2010 стало понятно, что я, пожалуй, достаточно наиздавался журналов, книг, потому что я к тому моменту побыл после того, как Медиамост был раздавлен, «Итоги», в том формате, в котором я занимался этим до их пор, это дальше невозможно. Я побыл какое-то время книжным издателем, а потом у меня ещё был ещё поздняя любовь, мне сделали предложение, от которого невозможно было отказаться, я стал редактором «Вокруг света» и три года был главным редактором «Вокруг света», это поразительный и удивительный подарок, я очень благодарен людям, которые позволили мне там побыть какое-то время, и как-то приложить какие-то свои силы. Но было ощущение, что это последнее, что я могу сделать в этой профессии – не потому что я там достиг максимальных высот, а потому что хватит, дальше будет только меньше, мельче, будет менее интересно, менее значительно, менее ярко, менее важно, дальше только вниз. А я не хотел спускаться с этой горки. Ну и так естественным образом получилось, что образовались какие-то вещи, которыми я обнаружил, что мне интересно заниматься. Интересно заниматься «Обществом синих ведёрок», помните такую? А это был, между прочим, первый случай плоской сетевой структуры, абсолютно невиданной, которая проводила крупные публичные акции, и огромное количество людей спрашивало, а как к вам можно аккредитоваться, скажите телефон вашей пресс-службы. А я им говорил, у нас нет пресс-службы. А где у вас президент? Куда можно прислать вопросы? – У нас нет президента. Это просто плоская сеть.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Это было удивительно и немножечко необычно, прямо скажем.
С.ПАРХОМЕНКО: Это было совершенно необычно. Оказаться в центре этого всего и почувствовать, как это нужно развивать, там уже появились социальные сети и это был инструмент для развития, был «Живой журнал», кажется, уже Twitter появился, в общем, нужно было пытаться. Мне показалось, что это очень интересно. Чем дальше, тем больше, в какой-то момент я написал письмо владельцу журнала «Вокруг света» о том, что 31 декабря 2011 года будет последний день, когда я работаю главным редактором, при том, что у нас были прекрасные отношения, он страшно удивился, пытался понять, что же собственно случилось, чем я недоволен, я сказал, что я всем совершенно доволен, я прекращаю, я буду пытаться заниматься теперь чем-то другим. А чем? Буду устраивать какие-то гражданские проекты. Мне это интересно. И вот «Общество синих ведёрок», которое уплыло куда-то в свою сторону, потом был проект «Все в суд», такое сообщество, которое создавало людям возможность подавать в суд о нарушении их избирательных прав. Тысячи людей подали иски о, тогда российское законодательство это позволяло, увидев, как кто-то вбрасывает, что подменили протокол – можно было подавать в суд. Даже не нужно было доказывать, что ты сам голосовал на этом участке и что это конкретно тебя касается – просто я видел. И огромное количество людей, которые были там наблюдателями или просто оказались свидетелями нарушения на выборах, знаменитых выборах 2011 года, с которых собственно начался протест 11-12 годов, стали подавать в суды. А мы им подавали, сделали такую машинку, которая генерировала эти иски, помогала с этими бумажками, давала им инструкции. Такой Uber, ну тогда никто не произносил этого слова, потому что никакого Uber тогда ещё не было, но в общем можно было как-то встать на эти рельсы и будучи совершеннейшим дилетантом в этом деле, стать истцом. И это кончилось, на минуточку, делом в Конституционном суде, который вообще рассматривал возможности этого. И тогда Конституционный суд таким образом подтвердил, что это правомерно, что люди могут в судах отстаивать свои избирательные права, и тут как-то законодатель понял, что с этим надо что-то делать и как-то изменил законодательство так, что это стало делать невозможно. Это было начало, так сказать, реакции именно в этой области. Для меня это важный момент, с этим «Все в суд». Потом «Диссернет», это уже 13й год, потом, одновременно с ним, «Последний адрес», потом «Редколлегия», ну и вот это превратилось в сущности в основное моё занятие – участие в этих гражданских проектах. Ну в разных вариантах, ну, в разных ролях. В «Диссернете» совсем маленькое участие, я был его хроникёр, так сказать, летописец.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Проекты околополитические, так или иначе.
С.ПАРХОМЕНКО: Да, конечно, это всё совсем рядом с политикой или внутри политики. Не прямо, не собственно прямая речь, что называется, но тем не менее, конечно, да.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Как это получается, уживается и какие эмоции у тебя вызывает то, что, с одной стороны, всегда найдётся кто-то, кто выйдет и скажет: «Пархоменко, тот человек, который помог слить протест», а с другой стороны выйдет другой человек и скажет: «Пархомбюро, который сейчас всех засудит, расскажет, кто не прав и недостаточно белопальто». Как так получается прекрасно, Сергей Борисович?
С.ПАРХОМЕНКО: Что называется, а умище-то я куда дену? Есть такой анекдот. Ну да, есть темперамент, есть характер, есть вот как-то такой изъян, так сказать, хотите – назовите это психическим отклонением, в каждой бочке затычка. Я стараюсь это контролировать и как-то смирять в себе. Что касается Пархомбюро, мне удалось это победить, я в какой-то момент даже сделал из этого бренд, назвал так свой телеграм-канал, и в общем мне кажется, никто сегодня в сугубо таком ругательном смысле не использует это слово, и вообще мне удалось это как-то обуздать, это желание. Откуда оно взялось, это Пархомбюро? Оно же взялось не на том, что я обучал людей правильно себя чувствовать, правильно соболезновать или испытывать какие-то правильные чувства по поводу каких-то событий? Это история опять журналистского характера. У меня ощущение, что я являюсь носителем какого-то знания. Которое по-прежнему имеет смысл, а именно вот этих важных стандартов профессиональной мировой журналистики – то, чего я насмотрелся в молодости, в чём я оказался участником и что в общем мне удавалось, и от чего остались следы материальные – начиная о всяких премий и прочего, самая дорогая профессиональная премия, которая у меня есть – телеграмма, которую я получил от главного редактора «Франц-пресс» после путча 91 года. Там была такая формула, когда по внутренней сети, по внутренней связи приходила телеграмма от главного редактора, адресованная конкретному журналисту, где он говорил: «Молодец, хорошо получилось». За этим ничего не следовало, за этим не было премии, повышения по службе, ничего – телеграмма. У меня эта телеграмма до сих пор есть. Так вот мне казалось, что я что-то помню, а люди что-то забывают. И было несколько случаев, очень громких, шумных в профессиональной среде, когда мне на это отвечали: «А ты кто такой, старый пердун? Мы и без тебя обойдёмся, как хотим, так и делаем. У вас было так заведено, у нас сейчас сяк заведено». И мои пархомбюровские, так сказать, разборки, были, так сказать, по большей части профессионального характера, когда я в каких-то внутрипрофессиональных там ситуациях, я приходил в ярость от того, что делает Кашин, в каких-то ситуациях мне казалось совершенно неправильно то, что делал там на ранних этапах своей журналистской карьеры Азар, который прошёл очень большой путь и сегодняшний совсем не похож на того, ни в каком смысле – ни в так сказать гражданском его служении, он был депутат, и того, что он пишет, как он пишет и так далее. У него были разные случаи, так сказать, в его профессиональной карьере – ну и вот я влезал. Я не мог себя заткнуть, я говорил: «Не делайте так, не публикуйте без редактора». Вот это важнейшая вещь, которую я сохранил от этого, что никто не способен оценить правильно свой труд сам. Это невозможно. И я видел, как в «Франц-прессе» в момент невероятного напряжения, когда счёт шёл на секунды буквально, потому что это конкуренция с соседним агентством конкурирующим. Когда душераздирающие события, когда происходит сенсация, когда всё зависит от того, сейчас или через минуту мы это опубликуем, всё равно этот крик в редакции «Прочтите меня» – человек как бы написал своё сенсационное сообщение, но он не отправляет его, пока кто-то другой не сгонит его со стула, не сядет за клавиатуру. Не прочтёт и скажет: «Тут всё нормально». Это важнейшие вещи, это часть тоже многих скандалов, которые я затевал тогда – почему это опубликовано без редактора, кто ещё кроме автора это видел, как это попало в печать? Ну и людям это не нравится, а дальше сложилась репутация, а дальше чё не скажешь и по какому поводу не скажешь, может быть, не имеющему отношения к профессии, тут же на тебя реагируют и говорят: «Ну да, опять этот вылез, опять Пархомбюро учит нас жизни».
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А с другой стороны, вот если возвращаться с политической истории и околополитической, то ведь сколько исторических событий прошло не просто даже рядом, а с вашим участием?
С.ПАРХОМЕНКО: Да, много, очень интересно получилось. Жизнь получилась очень интересная, и 90е, конец 80х, начало 90х, все 90е годы – это было прежде всего невероятно интересно, когда на твоих глазах разворачиваются все эти события. И потом.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ну нулевые, десятые, там тоже было интересно.
С.ПАРХОМЕНКО: Да, конечно, огромное количество вещей, про которые я могу сказать: «Я это видел, я знаю этих людей. Мне не нужны источники для того, чтобы описывать эти события, потому что я вам источник, я там был внутри, я при этом присутствовал». И так далее. Да, мне такой кусок жизни достался, ну в нём и тяжесть, и проклятие, тоже в этом.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Сейчас приходится как-то всё со стороны наблюдать.
С.ПАРХОМЕНКО: нет, я так не думаю. Ну со стороны наблюдать в том смысле, что, конечно же, нет никакого доступа собственно к центрам принятия решений в России, конечно, уже много лет, нет никаких источников информации, их нет, я совершенно не пытаюсь сделать вид, что они откуда-то там у меня появились – в этом смысле да, но, с другой стороны, события, которые происходят сейчас, они перестали быть чем-то, что происходит в тиши каких-то кабинетов, в каких-то коридорах. Мы присутствуем при колоссальных таких, тектонических, исторических разломах, переломах, и в какой-то мере то, что мы видим вокруг, то, что мы понимаем про людей, то, что мы чувствуем вместе с этим людьми и то, что мы переживаем вместе с этими людьми, вот сейчас например эту массовую эмиграцию, колоссальное изгнание целого слоя, целого класса людей разных профессий, кстати – просто Россия изгоняет из себя образованных людей, между прочим, на это ещё и так можно посмотреть. Профессионалов разного рода, по разным поводам. Финансисты уезжают, потому что невозможно больше заниматься финансами, программисты – потому что не хотят это программировать, повара – потому что их рестораны как-то не могут работать больше без доступа к высококачественным продуктам, и так далее. Профессионалы покидают Россию в больших количествах, и это трагическая история, которая отразится на ней на многие десятилетия и, может быть, века вперёд – этот потенциал надо будет восстанавливать. Мы часть этого всего, мы не просто при этом где-то издалека на это посматриваем, мы находимся внутри этого потока. Это, с одной стороны, конечно, ущербная позиция. Есть такой подход, что для того, чтобы попить водички, не надо. Так сказать, заходить в реку по грудь – достаточно как-то внимательно посмотреть и зачерпнуть стаканом. Но с другой стороны, это возможность понять процесс изнутри, так что есть, о чём говорить. Источников в Кремле нет, и я не собираюсь их имитировать, но говорить есть о чём. Я так своё бы назвал сейчас положение. Это, может быть, не журналистика. Но я не утверждаю, что то, чем я сейчас занимаюсь – это журналистика. Это может быть разговор с людьми, попытка помочь этим людям самим себе что-то сформулировать, самим себе что-то понять, самим с собой проговорить что-то, иногда попытка что-то объяснить, когда видно, что люди не понимают – не потому что у них меньше информации, информации у нас одинаково, мы все смотрим на одни и те же события – но нужен какой-то навык для того, чтобы их интерпретировать. Ну вот я предлагаю свою интерпретацию, кому-то она может понадобиться. Является ли это журналистикой? Не вполне, я хорошо это понимаю. Это разговорный жанр.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: События есть, никуда не деваются. Суть остаётся, по пятницам Сергей Пархоменко.
С.ПАРХОМЕНКО: Да, теперь так, в такой форме.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Не успели поговорить про кулинарию, дай бог, в следующий раз, а может, и приготовим чего-нибудь вместе, как в старые добрые времена.
С.ПАРХОМЕНКО: Наверняка, да.
Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Большое спасибо, что досмотрели до самого конца, поставьте лайк, напишите, как вам, интересно ли было, может быть, вы хотите продолжения этого разговора – и мы как-нибудь, может быть, соберёмся и запишем вторую часть? В общем, буду благодарна за обратную связь, подписывайтесь на канал Александра Плющева, подписывайтесь на мой канал, Татьяна Фельгенгауэр, скоро увидимся. Пока!