«И грянул Грэм» с Андреем Макаревичем: «Раскрою этот секрет»: что с Ротару, как Пугачева, «Душа», Чечня, Израиль, поворот и…
Глядя на то, что происходит последнее время на военных полях, возникает мысль относительно того, что в человеке вообще заложено природой, всё ли мы знаем, почему он так легко превращается в абсолютную скотину, вот не заложено ли это? А сверху прикрыто легким таким лачком цивилизации, гуманизма, который так чик – а там всё лежит…
Подписаться на канал «И грянул Грэм»
Поддержать канал «И грянул Грэм»
В. РАДИОНОВ: Здравствуйте! У нас в гостях сегодня музыкант Андрей Макаревич. Андрей Вадимович, здравствуйте!
А. МАКАРЕВИЧ: Привет!
В. РАДИОНОВ: Рады видеть вас в нашей студии. Время… Я вот пытаюсь через музыку иногда зафиксировать какие-то ощущения каждого конкретного периода, который проживаю в своей жизни. А вы фиксируете время через музыку?
А. МАКАРЕВИЧ: Иногда это очень хорошо слышно, причем на расстоянии. Грубо говоря, одновременно писались там Blood, Sweat & Tears и Chicago, и мне тогда казалось, что это, в общем, продукты одного момента какого-то. Сегодня для меня Chicago звучит гораздо современнее, чем Blood, Sweat & Tears. Объяснить это невозможно. Если послушать какой-то бит, который игрался одновременно с Битлами, это мохнатое ретро, восхитительное, а Битлы не стареют. Вот они звучат так, и не получилось бы еще так записать, понимаешь?
В. РАДИОНОВ: А вот почему не стареют? Я об этом тоже нередко задумываюсь. В том числе и музыка, которую я слушал в детстве, в 14 лет, и которую слушаю в свои 45, это и «Машина времени», и группа «ДДТ», и западные исполнители. Вот есть те, кто уходит, а есть те, кто остаются. Причем остаются с тобой, и никуда не уходят, и не уйдут уже.
А. МАКАРЕВИЧ: Мы этого не знаем. Хочется думать, что это просто хорошо сделано. Но на самом деле это, конечно, большая загадка.
В. РАДИОНОВ: Когда вы пишете песню, вы же никогда, наверное, не задумываетесь о том, останется она или не останется.
А. МАКАРЕВИЧ: Упаси господь. Во-первых, это бессмысленно. Во-вторых, зачем?
В. РАДИОНОВ: Можно ли что-то просчитать? Потому что нередко приходится слышать о том, что музыка – как математика.
А. МАКАРЕВИЧ: Просчитывают. Считается, что можно просчитать какой-то модный шлягер, который в сегодняшнем тренде, а лучше – в завтрашнем. Вот угадать прямо и попасть первыми, потому что все, которые будут под него косить, уже будут вторыми. Но мы этим никогда не занимались. У нас очень смешно: я слушаю, слава богу, не слишком широко известные наши записи самодеятельные первых десяти лет жизни, и в каждой песне настолько хорошо слышно, под чьим влияниям мы сейчас находимся. А тогда каждый новый альбом любимой группы – это было открытие новое. Вот тут мы Led Zeppelin слушали, а вот тут мы слушали Ten Years After. Просто отпечатки в этих наших песнях. И мы от этого избавились не сразу, надо сказать.
В. РАДИОНОВ: А это избавление, оно как произошло? Вы просто почувствовали, зафиксировали
А. МАКАРЕВИЧ: Вполне сознательно, конечно. Но в какой-то момент ты уже понимаешь, что это смешно. И у тебя в руках достаточное количество средств, чтобы сделать так, как тебе хочется. Если мы сегодня делаем какую-то песню, скажем, с последней пластинки «Куда уходит свет», и там есть какая-то аллюзия на «Free Like a Bird», она сознательная абсолютно. Это не потому, что у нас случайно. Нам захотелось этим воздухом воспользоваться. Ничего плохого в этом не вижу.
В. РАДИОНОВ: Слова и музыка… Потому что считается, что в русском роке, используем это обозначение – я знаю, к нему очень по-разному относятся, но для того, чтобы понимать, – поэзия – это такая важная составляющая, гораздо более важная, чем в западной музыкальной культуре.
А. МАКАРЕВИЧ: Большое заблуждение. Потому что и в России есть попса, где слова заполняют ритмическую фактуру, не более того. И в английской, и в американской рок-музыке есть очень серьезные тексты, очень многослойные благодаря тому, что природа английского языка немножко другая. Они более неоднозначные, там может быть масса значений, намеков. Это дико интересно.
В. РАДИОНОВ: Боб Дилан?
А. МАКАРЕВИЧ: Но не только. Нет, я бы не сказал, что музыка преобладает над словами. Нет.
В. РАДИОНОВ: А Боб Дилан для вас насколько знаковая фигура?
А. МАКАРЕВИЧ: Очень. Меня с ним познакомил Майк.
В. РАДИОНОВ: Науменко.
А. МАКАРЕВИЧ: Да. Много-много лет назад. Вернее, не то что познакомил, а заставил его слушать. Вообще, питерцы одновременно с нами гораздо более серьезно относились к текстам. У Майка была тетрадка, где каллиграфическим почерком были выписаны тексты и переводы. Он переводил еще все это. Борька очень внимательно переводил всегда для себя тексты. Мы никогда этим не занимались. Нам важно было поймать энергию, вот эту волну музыкальную какую-то.
В. РАДИОНОВ: А перевод – это отдельное произведение? Поскольку нередко приходит такая ассоциация, что есть написанное музыкальное произведение, например, Рахманинов, и есть исполнители – Горовиц, Рихтер, и они создают из его произведения уже свое.
А. МАКАРЕВИЧ: Это безусловно. Я помню, если о Рахманинове говорить, я долго искал еще в советское время его исполнение второго концерта. У меня был Рихтер, был Горовиц. Я, когда нашел, был разочарован страшно, потому что я ожидал совершенно другого. Он играет в абсолютно другом темпе, с какими-то совсем другими акцентами. Это как поэты читают свои стихи. Мне редко это нравится.
В. РАДИОНОВ: Бродский.
А. МАКАРЕВИЧ: Ужасно.
В. РАДИОНОВ: Есть своя стилистика.
А. МАКАРЕВИЧ: Причем забавно, что он в жизни разговаривал совершенно нормально. Разве что «ч» выделял. «Ещче» он говорил. «И вдруг плывет в тоске необъяснимой…». Для него это был совершенно естественный переход. Это он такую музыку слышал внутри своих стихов. А я слышал внутри его стихов другую музыку, например. Это у меня лучше глазами.
В. РАДИОНОВ: А исполнять и писать песни на чужие стихи – это сложно, если пишешь свои стихи?
А. МАКАРЕВИЧ: Я крайне редко этим занимался. Но это, конечно, в первую очередь зависит от того, какие стихи. Сами по себе стихи, вообще, не предназначены для того, чтобы из них делать песню. В них уже достаточное количество музыки, музыки слов, которую заложил поэт. Если ты на эту музыку слов накладываешь музыку музыки, обычно получается в лучшем случае масляное масло, в худшем – говно. Текст, написанный на музыку, – это совсем отдельная штука. Он не будет хорош, если его читать без этой музыки – в нем будет чего-то не хватать. Так что я старался как-то все-таки сам.
В. РАДИОНОВ: Вот интересно. Я сейчас, пока мы говорили, вспоминал о том, какие стихи были из классической литературы положены на музыку. Это, конечно, Алла Пугачева в фильме «Ирония судьбы» исполняет Ахмадулину.
А. МАКАРЕВИЧ: Есенина перепели всего. Но Есенин, он такой… Кабацкий романс такой. Он там звучал уже в стихе. Это, пожалуй, исключение.
В. РАДИОНОВ: А Ахмадулина? Вот «По улице моей».
А. МАКАРЕВИЧ: Очень хорошо Алла спела. Очень хорошую музыку написал Никитин, потому что он великолепно слышит стихи. И это тоже из области счастливых исключений, я считаю.
В. РАДИОНОВ: Страх власти перед художественным словом в Советском Союзе. Мы потом поговорим, конечно, о «Рагу из синей птицы». Вы много говорили, но я постараюсь найти другой аспект в этой истории. Вообще, попытка запретить, попытка взять под контроль. Ведь пугает же не всегда музыка, пугают стихи, пугают тексты, те высказывания, которые там заложены.
А. МАКАРЕВИЧ: Хотелось бы выяснить однажды, что их на самом деле пугает. Страх у них интуитивный. Они, собаки, кожей чуют, что не наши эти люди. Им не нравится то, что мы делаем. Потому что наш поэт не может быть зависимым от чего-то. Они очень боятся этой независимости. Им нужно всех построить в нужный момент.
Мы ищем клуб для репетиции. Приходим к директору дома культуры.
– «Хорошо, кто у вас руководитель?»
Я говорю: «У нас нету».
– «Как?»
Я говорю: «Ну нету. Вот у Beatles нет руководителя. Художественный руководитель – Джон Леннон. Нету».
В. РАДИОНОВ: Вокально-инструментальный ансамбль Beatles.
А. МАКАРЕВИЧ: – «Нет, нет, нет. Не пойдет. Выберите руководителя. Мы с ним будем общаться».
Это структурирование такое вертикали, чтобы был один главный от писателей, один – от художников, и вот через него строить всех остальных. Ну, все эти союзы творческие.
В. РАДИОНОВ: А соблазн пойти на компромисс, для того чтобы открывалась возможность для выступлений? Площадки, возможно, стадионы.
А. МАКАРЕВИЧ: Дело в том, что стадион – это не цель. Цель – это что-то делать хорошее, то, что тебе нравится. А пойти на стадион и исполнять песни Пахмутовой – эта возможность была у всех. Но желания ни малейшего.
В. РАДИОНОВ: А Пахмутова – хороший композитор?
А. МАКАРЕВИЧ: На мой взгляд, не очень. Она написала несколько, безусловно, красивых песен. «Опустела без тебя земля», например. Но когда она пыталась в поздние годы уже писать что-то такое, как ей казалось, современное для ансамбля Стаса Намина, нам она предлагала какие-то такие для групп песни, – это было ужасно.
В. РАДИОНОВ: Отказались?
А. МАКАРЕВИЧ: Ну, было неудобно ей отказывать. Мы говорим: «Мы посмотрим. Мы попробуем. Мы порепетируем». Но она же тоже понимает. Ну, не получается.
В. РАДИОНОВ: А под заказ можно писать? То есть если человек талантливый, если композитор, поэт талантливый, под заказ может получиться? Или это исключено?
А. МАКАРЕВИЧ: Может, конечно. Мне в некоторых случаях было легче, потому что ты берешь мелодию, вот она пришла, но ты не можешь понять, про что она. А это самое главное. Кутиков принес мелодию. Я говорю: «Сань, про что это?» Он теряется, не может ничего определенного сказать. И вот можно полгода ходить и думать. Что было использовано, кстати, в фильме «Начни сначала». Это непонятно про что. А когда режиссер говорит: «Я ставлю спектакль, и мне нужна песня вот этого персонажа, он вот такой и такой, понимаешь?», я вижу сразу конфликт какой-то, я вижу его хорошие стороны и плохие стороны. Это интересная задача. И получается довольно быстро и иногда неплохо.
В. РАДИОНОВ: А конформизм и взаимодействие с властью, когда власть пытается обязать что-то сделать. История Прокофьева, которого вынудили написать произведение. И многие другие. Опять же, это давление в Советском Союзе и в современной России, наверное, всегда было плюс-минус.
А. МАКАРЕВИЧ: Конечно, было.
В. РАДИОНОВ: И здесь возникает вопрос: а если ты в какой-то один момент войдешь в эту реку и согласишься – это билет в один конец?
А. МАКАРЕВИЧ: У Пелевина про это хорошо написано. Владилен Татарский думал, что он какое-то время поработает, а потом будет писать для вечности. А потом оказалось, что никакого «потом» не будет, потому что вечности нет. Это противно. На самом деле, просто мне дико повезло в жизни. Я не могу вспомнить, чтобы мне приходилось заниматься чем-то, что мне неприятно. Нельзя работать, получая неудовольствие – получится плохо.
В. РАДИОНОВ: 1981 год, выходит фильм «Душа». В 1982 году выходит статья о «Рагу из синей птицы». И я вчера пересмотрел фильм «Душа». Там София Ротару, Михаил Боярский, группа «Машина времени» и песня группы «Машина времени». И там показан контраст между, скажем, популярным в то время творчеством и закрытыми группами в клубах, такое проявление свободы, может быть. На контрасте это видно. После этого фильма вас, по сути, запрещают буквально. Я не знаю, связаны ли эти вещи.
А. МАКАРЕВИЧ: Нет. Я сейчас пытаюсь вспомнить, что было раньше. По-моему, они появились почти одновременно. Мне кажется, что когда эта статья готовилась, фильма еще не было. А может быть, он только-только вышел. Я не помню. Он вышел с бешеным шумом и успехом, несмотря на все наши к нему претензии. Это была в Советском Союзе такая система удельных княжеств – те, кто занимались кино, они не имели ни малейшего представления о том, что происходит на эстраде, например. Здесь могли быть одни указания, а там – другие. И режиссер Стефанович этим гениально пользовался совершенно. Вот мы проскочили как-то.
В. РАДИОНОВ: Песни «Машины времени» вышли, но солист группы, который в этом был, Михаил Боярский.
А. МАКАРЕВИЧ: Да. Ну, песни покалечили прилично. Была чудесная тетка – главный редактор литературный «Мосфильма» – Нина Николаевна Глаголева, как сейчас помню. Очень образованная, печальная такая женщина. Она посидела с моими текстами и сказала: «Андрей, надо заменить вот это, надо вот это и вот это».
В. РАДИОНОВ: В тексте уже.
А. МАКАРЕВИЧ: Да. И я встал на дыбы: «Что это такое? Почему?» Она говорит: «Андрюшенька, ну давайте выбирать: или вы с вашими способностями, не испортив песню, замените три слова (идиотская, в общем, задача, я понимаю), или эти песни уберут из фильма. В результате – или фильм будет хуже, или его не будет вообще. Ну вот смотрите, люди работали, снимались, вы трудились. Или надо поправить три слова». Я, стиснув зубы, сел и постарался. А потом она сказала: «Я знаю, что эти все песни уже у всех на магнитофонах и все знают, как они звучат на самом деле. Да, выглядеть будет глуповато. Но мы ничего не можем сделать». Каюсь, я пошел на этот компромисс.
В. РАДИОНОВ: А какие песни подвергли цензуре?
А. МАКАРЕВИЧ: В «Костре» нельзя было слово «Бог». «Судьба хранит меня» пришлось спеть. В песне «Кого ты хотел удивить?» нельзя было «Но всех бунтарей ожидает тюрьма», пришлось написать «Но всем бунтарям не хватает ума». И в песне «Право» «Каждый, право, имеет право на то, что слева, и то, что справа» нельзя было «слева и справа». Вот это интересно. Какая-то у них была чудовищная интуиция. «Каждый, право, имеет право остаться правым и быть неправым» – вот так я сделал. Смысла это не поменяло. Так что, в общем, все понимали, что это идиотская затея. Но таковы порядки.
В. РАДИОНОВ: Вот в случае ума и тюрьмы, мне кажется, как раз изменилось: бунтарям не хватает ума или бунтарей ждет тюрьма.
А. МАКАРЕВИЧ: Здесь, пожалуй, да. Но на тюрьму трудно было найти аналог, который бы пропустили.
В. РАДИОНОВ: «Костер» в фильме исполняет София Ротару. А вообще, когда ваши песни исполняют другие певцы и певицы, какие эмоции испытываете?
А. МАКАРЕВИЧ: Кто как. Тогда мне не все нравилось у Софии Михайловны, просто потому что она абсолютно из другого жанра артистка. На ее месте должна была быть Алла Борисовна Пугачева. Я был абсолютно уверен, что она споет блестяще это. Но все разрушилось и вовсе не из-за нас. Стефанович, возможно, в отместку ей, сказал: «Так, кто там у нас номер два певица?» Ему сказали, Ротару. «Давайте Ротару», – сказал он. Я говорю: «Саш, ну она не отсюда». – «Ай, Макар. Макар, нормально. Все будет нормально». Любимое его слово было. Ну вот спела Ротару. Она старалась.
В. РАДИОНОВ: А никогда не хотели возобновить, чтобы «Костер» прозвучал в исполнении Аллы Борисовны?
А. МАКАРЕВИЧ: У меня нет задачи раздать исполнителям песни. Если кто-то хочет спеть – ради бога. Я с большим удовольствием послушаю. Сейчас Лайма поет какие-то мои песни. Мы с ней поем вместе. И это, по-моему, хорошо.
В. РАДИОНОВ: «Костер» – знаковая песня. «Машина времени» – знаковая для многих людей. Я не исключение. Мы, когда во дворах учились играть на гитаре, играли и «Костер», и «ДДТ», и, конечно, Егора Летова. Но это отдельно. И на четыре аккорда он хорошо ложился. А «Костер» для вас знаковая песня?
А. МАКАРЕВИЧ: Мы приехали на гастроли в город Самару в 1980 году, в лютые морозы. Нас поселили в гостинице «Волга», такая была советская ужасная гостиница. Гостиницы все были ужасные до определенного момента. У меня был огромный номер, адски холодный. Я по нему ходил, чтобы согреться, и бренчал на гитаре. И вдруг понял, что потрясающая акустика – эхо, как в храме, замечательно. И у меня «Костер» придумался минут за 15. Вот так это происходит. Я побежал счастливый к Кутикову, спел ему песню. Мы выпили на радостях.
В. РАДИОНОВ: Но можно сказать, что «Костер» – это в каком-то смысле ваше жизненное кредо? Там есть такие слова: «Можно сразу, а можно постепенно». И ведь вы тоже, даже после 2022 года, сожгли очень многое, чтобы остаться самим собой и быть.
А. МАКАРЕВИЧ: Я очень не люблю всякие кредо, девизы и лозунги. Знамена тоже не люблю. Мне очень не нравится, когда какой-нибудь наш фан вырывает из песни строчку, делает из нее свой жизненный девиз и идет с ним по жизни. Я бы не рекомендовал так делать. Я думаю, что мои родители в раннем детстве очень хорошо и просто вложили мне в голову понятия о добре и зле. Вот так или иначе я их в своих песнях транслирую. Вот и все.
В. РАДИОНОВ: Вот эта попытка, действительно, сузить до кредо, до лозунга, до стереотипа, в том числе, наверное, в отношениях с поклонниками, вы с этим нередко сталкивались: «Андрей Макаревич должен быть таким, потому что его песни такие. И я хочу, чтобы он соответствовал».
А. МАКАРЕВИЧ: Обязательно. Это основа массовой психологии. «Мы же тебя любим. Так уж изволь соответствовать. Давай теперь. А то что это ты вдруг начал готовить что-то по телевизору…».
В. РАДИОНОВ: «Смак».
А. МАКАРЕВИЧ: Да! «А рок-н-ролльщик не должен!» А кто сказал? А почему не должен? А меня именно это и завело. Да вот вам. Не люблю всякие стереотипы ужасные и не хочу им соответствовать.
В. РАДИОНОВ: А в этом смысле слава, известность, узнаваемость – это тяжелое бремя?
А. МАКАРЕВИЧ: В условиях советской жизни, наверное, плюсов от нее было больше. Мне одна девочка знакомая сказала: «Ты вообще жизни не видишь». Я говорю: «Как не вижу? Я сам хожу в магазины». – «Ты не понимаешь. Ты приходишь в магазин, и все сразу начинают улыбаться. И ты думаешь, что они всем так улыбаются. Нет. Ты уходишь – и улыбки сходят с их лиц». В этом смысле – да, было хорошо. Ну, а то, что всегда есть какое-то количество идиотов, которые тебя достают, еще хотят пальцем потрогать обязательно, с этим как-то приходится мириться.
В. РАДИОНОВ: «Она идет по жизни, смеясь, и никто не видит, что происходит за пределом». Вот вы сказали об улыбках, которыми сопровождают. Насколько искренны эти улыбки? Вообще, насколько искренны улыбки по отношению к человеку, которого узнают?
А. МАКАРЕВИЧ: Я думаю, что вот это как раз искреннее, потому что совершенно детская радость от невозможного. «Смотри, Пугачева! Как это, идет по улице!» Это детское счастье абсолютно. Но зачем? Если она тебе не настолько интересна, так не улыбайся и пройди мимо. А если человек так реагирует – значит, это его естественная реакция.
В. РАДИОНОВ: Я вот упоминал уже «Рагу из синей птицы». Вы много об этом рассказывали. Но я изучил судьбу Николая Кривомазова, который написал эту статью. Кому интересно, может погуглить, это все доступно. Это был разгром. «Нельзя исполнять такие песни». И я посмотрел его биографию. Он возглавил журнал «Русская водка». Это был апофеоз его карьеры. Вот именно журнал «Русская водка».
А. МАКАРЕВИЧ: Русская водка ни в чем не виновата. Прекрасный напиток.
В. РАДИОНОВ: Вот эта страсть к разоблачению. Ведь все повторяется. Мы снова видим людей, которые пишут доносы, которые гордятся тем, что пишут доносы, и которые делают карьеры на том, что пишут доносы. Это повторение того, что было, как вы думаете?
А. МАКАРЕВИЧ: Это постоянное повторение вообще в развитии человечества. В Священном Писании очень много и хорошо про это написано. Дьявол, у него не сложная работа – человек легко поддается искушению.
В. РАДИОНОВ: Мы говорили с Андреем Кураевым, и он озвучил такую интересную мысль, что «ребят, вы еще заслужите внимание дьявола – не на каждого он свой взор бросает». Это когда говорят: «Это меня дьявол искушает».
А. МАКАРЕВИЧ: Это правда, да. Он ищет поинтереснее добычу. У него тоже свои амбиции, конечно.
В. РАДИОНОВ: Священное Писание. Часто к нему обращаетесь сейчас?
А. МАКАРЕВИЧ: К кому?
В. РАДИОНОВ: К Священному Писанию, к Библии.
А. МАКАРЕВИЧ: Я не обращаюсь вот так осознанно, нет. Но где-то в голове это заложено, потому что в детстве это произвело впечатление. Вот заповеди – это же очень просто. Казалось бы, пять из десяти возьми, хотя, конечно, надо бы десять, и все, этого достаточно. Не надо убивать, не надо воровать, не надо врать. Ну, куда проще?
В. РАДИОНОВ: Я говорил с Ткачевым, есть такой священнослужитель, и с покойным Всеволодом Чаплиным в свое время. Я спрашивал у него про заповедь «не убий». Они уже начинали говорить о том, что все возможно. Я говорю: «Как вы с этой заповедью сочетаетесь?» У них всегда такой простой ответ: «Ну, это смотря в каких обстоятельствах».
А. МАКАРЕВИЧ: Да, конечно. Правильно, да. «Не мир я вам принес, но меч». Да, да. Око за око.
В. РАДИОНОВ: Это ветхозаветные слова.
А. МАКАРЕВИЧ: Не важно. Это тоже Священное Писание.
В. РАДИОНОВ: Получается, что легко обходят. И заповеди легко обходят, и понимание добра и зла легко обойти. Можно все интерпретировать.
А. МАКАРЕВИЧ: Абсолютно запросто. «Иезуитство» это называется.
В. РАДИОНОВ: А как удержать? Вот как удержать баланс? Я понимаю, что нет какого-то рецепта. Как не перейти вот эти грани – заповеди? Или, кому ближе советское, можно, в конце концов, вспомнить Маяковского.
А. МАКАРЕВИЧ: Да потому что это искушение и есть как раз. «Вот можно же, ну один разок, тихонько… А потом все будет нормально». Не будет.
В. РАДИОНОВ: Искушение властью. Вы видели власть. Вы видели власть вблизи. И Кремль, скажем так, наверное, посылал разные сигналы. Это большие соблазны?
А. МАКАРЕВИЧ: Для меня – нет. Никогда не хотелось никем руководить. Мало того, я никогда бы не мог себя представить не только на месте президента, а даже какого-то средней величины начальника. Потому что это страшная ответственность. Я бы себя изгрыз. Я сейчас подпишу эту бумажку, и она решит судьбу ста тысяч человек, например. Я не могу судьбу одного человека на себя взять, никакого права не имею.
В. РАДИОНОВ: Это возвращение к тому, о чем вы говорили: «Кто у вас руководитель в группе “Машина времени”?»
А. МАКАРЕВИЧ: Ну да. А уж если говорить о творчестве, руководство в творчестве – это, конечно, прикольно, но это непродуктивно.
В. РАДИОНОВ: Как это все у вас выстраивается обычно на протяжении уже десятилетий? Как осуществляется процесс?
А. МАКАРЕВИЧ: Сначала что-то придумывается, появляется в голове. Обычно это какой-то фрагмент песни. Это может быть полприпева, две строчки с мелодией. И я физически чувствую, что вот сейчас это мимо меня пролетело и меня задело. И надо это схватить, зафиксировать, и тогда она очень быстро вся у тебя откроется. Если ты, не дай бог, не нашел ручку или подумал: «А, утром…» – все, она улетела и не вернется. Но я уже знаю, что нельзя упускать. Ты сел, написал. Потом я звоню Кутикову или посылаю ему – так вот на гитарке сыграл. Раньше мы собирались на репетиции. Сейчас все гораздо сложнее, потому что все живут в разных местах земли.
В. РАДИОНОВ: А Кутиков в Риге.
А. МАКАРЕВИЧ: Кутиков в Юрмале. Он слушает, говорит: «Отлично! Только мне кажется, что вот здесь надо немножко поменять линию мелодии, потому-то и потому-то». Раньше меня это бесило. Я думаю: «Как же так? Я сидел придумывал, а он сходу послушал – и сразу меняет». Потом я понял, что свежее ухо – это очень-очень важная вещь. Я говорю: «Давай попробуем». Как правило, получается лучше. Если не лучше, я настаиваю на своем, доказываю. Потом мы вместе, в общем, делаем какую-то демку. А потом мы рассылаем ее ребятам. Потом надо собраться.
Как мы последнюю пластинку писали. У нас были гастроли в Израиле. Пришлось организовать так, чтобы мы приехали на четыре дня раньше. Я снял студию, и мы там отрепетировали это дело и записали в невероятно сжатые сроки. Сегодня, конечно, так не пишется. Но я сразу всем напоминаю, что первый альбом Beatles записали вообще за один день.
В общем, все получилось. Материал набран. Потом его надо редактировать, потом его надо послушать, понять, чего там не хватает, а главное – чего оттуда убрать. Это уже такая студийная работа чисто. И потом делается сведение, потом делается мастеринг. И все готово.
В. РАДИОНОВ: А как вы распределяете, песня для Макаревича, первый вокал, или для Кутикова? Есть «Поворот», есть «Скачки». «Я спускаюсь к великой реке» – это Кутиков сразу ассоциируется. Есть «Свеча», например – это Макаревич. Есть такое четкое разделение, кажется.
А. МАКАРЕВИЧ: Мы очень хорошо знаем друг друга, включая все достоинства и все недостатки, поэтому знаем, в какой песне кто будет звучать выигрышнее. Но потом, чаще, если Саня написал мелодию, то, в общем, у него приоритетное право, он ее поет. Если у него не получается, он мне скажет: «Давай-ка ты попробуй. Что-то я как-то нет». Но это редко бывает. А как правило – кто придумал.
В. РАДИОНОВ: «Поворот» – это Кутиков.
А. МАКАРЕВИЧ: Да, это его мелодия, которая была чудовищно сентиментальной. И мы не знали, что с ней делать. Кутиков был очень нежным и романтическим юношей, коим и остался, в общем. И мы с ней сидели, сидели. И я понимаю, что я не могу написать слова на вот это настроение. Пока вдруг мы не взбесились и одновременно с Валеркой Ефремовым не начали играть вот так вот. Саня говорит: «О!» Это было просто открытие. И все. Я моментально сделал слова – и она полетела. Знаешь, сколько она держалась на первом месте хит-парада в «Московском комсомольце»?
В. РАДИОНОВ: Я думаю, что бесконечно была.
А. МАКАРЕВИЧ: 18 месяцев. Я думаю, что это откуда-то из области рекордов Гиннесса. Полтора года на первом месте.
В. РАДИОНОВ: Но эта песня вывела вас на новый этап?
А. МАКАРЕВИЧ: У нас, в общем, популярности к этому моменту уже было много. Но, конечно, она поддала. «“Поворот” давай!»
В. РАДИОНОВ: А нет страха, когда какая-то песня становится очень популярной, чтобы не остаться в заложниках у этой песни?
А. МАКАРЕВИЧ: Мы сами себе хозяева. Мы можем завтра перестать ее играть. Я просто прекрасно понимаю, что большое количество людей заплатили свои деньги, приехали на концерт, потому что эта песня у них любимая, с ней связаны воспоминания их молодости и они хотят ее услышать. Ну почему мы должны их лишать этой радости? А новые песни мы сыграем перед ней. Вообще, выстроить программу – это всегда довольно сложная история для любой группы в мире. Выходит новый альбом, но все понимают, что нельзя выйти отыграть новый альбом от начала до конца и уйти со сцены.
В. РАДИОНОВ: Yesterday. Хотя у Beatles много, можно и без Yesterday.
А. МАКАРЕВИЧ: Они раз в полгода выпускали альбом практически. Поэтому они засыпали народ. И все песни были хитами. Времен A Hard Day’s Night нету ни одной нехитовой песни просто. Поэтому они могли свободно просто играть то, что хотят. При этом вот интересно. У них были какие-то свои тоже приоритеты. Они очень на многих концертах начинали с песни Twist and Shout. Во-первых, это не их песня, во-вторых, на мой взгляд, не лучшая просто. Но у них было свое представление о прекрасном. Вот им так нравилось.
В. РАДИОНОВ: Вот песни, которые, может, не стали такими суперхитами, именно в массовом восприятии. Мне, например, очень дорога песня «Давайте делать паузы в словах». Это одна из тех песен опять же связана с воспоминаниями, когда мы учились играть на гитаре. И мы играли эту песню. И она оказалась мне очень мудрой. Я до сих пор время от времени к ней обращаюсь, именно когда надо помолчать: «Давайте сделаем паузу». Эта песня тоже, конечно, очень известна, но это не такой хит, как «Поворот».
А. МАКАРЕВИЧ: Но я когда начинаю играть ее на сольном своем концерте, ее встречают хорошо. Просто гитарная песня и песня группы рок-н-ролльная, у них калибр разный, скажем так. Тут – из винтовочки, а тут – из крупного калибра шарашишь. Поэтому эффект другой.
В. РАДИОНОВ: А для вас эта песня «Пауза» что значит?
А. МАКАРЕВИЧ: Она была одной из первых песен, которая, будучи написанной, вдруг мне объяснила, что это не для «Машины времени», я был еще под влиянием Дилана, и, в общем, она изначально была такая более дилановская, что это надо петь под гитару, как Дилан поет. И мы ее играли посередине концерта где-то вот так вот одну. А потом стали появляться еще, еще, еще – и пришло к тому, что у меня какая-то сольная программа появилась.
В. РАДИОНОВ: А вот когда вы выступали без «Машины времени», я помню, мы с вами встречались, я еще тогда работал на телевидении, я задал вопрос про «Машину времени», вы сказали: «Опять про “Машину времени”? Давайте поговорим и о других проектах». Насколько тяжело или, наоборот, может быть, легко вам даются как раз именно сольные проекты? И вот эти ассоциации, которые журналисты, я в том числе тогда это озвучил: Андрей Макаревич – «Машина времени». – «У меня есть еще много другого». – «Расскажите про “Машину времени”». Все-таки вот эти отдельные проекты от «Машины времени».
А. МАКАРЕВИЧ: А я не вижу никаких сложностей. Я удовлетворяю своего эго. Потому что тут никто меня не правит. А если я приглашаю каких-то музыкантов в помощь, то все-таки определяющий голос – мой. Я говорю: «Давай вот так сыграем. Я тебя прошу». Он говорит: «А почему?» – «Ну, я тебя прошу. Сыграем давай, и послушай». Он слушает и говорит: «Да, очень хорошо». То есть у меня в голове рождается конструкция какая-то.
Сейчас вот мы ездим с арфой, и у нас здесь будет 29-го числа концерт. Оказалась адская проблема в смысле перемещения. Потому что как эту арфу привезти?
В. РАДИОНОВ: В багаж не сдашь, да?
А. МАКАРЕВИЧ: В багаж сдашь, но чехол на нее стоит семь тысяч евро. Обидно. Чуть-чуть дороже арфы, скажем так.
В. РАДИОНОВ: Почему арфа? Почему решили обратиться к этому инструменту?
А. МАКАРЕВИЧ: Мне показалось, что это будет красиво. Просто услышал сочетание этих двух инструментов. А параллельно познакомился с Филиппом Барским, потому что он еще и звукорежиссер, он помогал и мой сольник записывать в Израиле, записывал и «Машину». И вот он играет на кельтской арфе. Причем он ее очень сильно обогатил электроникой, и она может быть арфа, а может быть совсем не арфа. И это страшно интересно.
В. РАДИОНОВ: Ваша страсть к морю, к аквалангам, она сейчас?..
А. МАКАРЕВИЧ: В 1957 году на экраны Советского Союза вышел фильм Кусто «В мире безмолвия». Мало того, что это был один из первых широкоэкранных цветных фильмов, он впервые показал подводный мир. На него ломились люди. Это было равносильно тому, что с Марса привезли хронику. Я ходил на него раз десять. Ну и «Последний дюйм» тут же рядом, где тоже подводные съемки. Я на акулах помешался просто. И надо сказать, что мне очень повезло, потому что в течение жизни я удовлетворил свою любовь к акулам в полной мере.
В. РАДИОНОВ: В полной мере – это значит, что вы с ними соприкоснулись еще и таким образом?
А. МАКАРЕВИЧ: Более чем, да. Последний раз чуть не сожрали мою жену, и я себе пообещал быть поаккуратнее, потому что сам-то за себя я отвечу, а вот жену было бы жалко.
В. РАДИОНОВ: Какие правила предосторожности необходимы? Ведь есть вот эти кадры знаменитые, когда водолаз в клетке опускается.
А. МАКАРЕВИЧ: Нет, это ужасно. Во-первых, надо знать, что это за акула, потому что далеко не все акулы опасны. 200 видов акул, из них опасны три-четыре вида. И ее еще надо встретить. А во-вторых, надо очень хорошо разбираться в ее поведении. У акул язык тела. Они же не издают звуков. Но по тому, как она двигается, как она опускает плавники, например, понятно ее намерение. И главное – не надо испытывать страха. Потому что они, как собаки, реагируют на флюиды страха. Они санитары моря. И они уничтожают то, что ранено, то, что боится, то, что болеет. Надо себя спокойно ощущать. И в этой ситуации они тебя принимают просто за какую-то другую акулу. Им интересно. Они подходят, они смотрят. Они безумно красивые, невероятно.
В. РАДИОНОВ: Это как Ferrari. Обтекаемость…
А. МАКАРЕВИЧ: Как самый современный военный самолет. Если она возникла 350 миллионов лет назад и за это время совершенно не изменилась – это значит, что в ней нечего было менять. Она совершенна просто. Вот это совершенное создание.
В. РАДИОНОВ: А страх, вот контроль страха. Одно дело – сказать: «Не надо бояться». Но когда к тебе подплывает акула и показывает, что у нее есть… Спилберг во многом помог всем бояться акул, потому что снял «Челюсти», как мы помним. Есть уже тоже стереотипы. Есть ужас перед акулами.
А. МАКАРЕВИЧ: У меня стереотипов этих не было никогда. Я помню, как я мечтал увидеть акулу. И ездил, и все не было акул. Наконец, в Египте мне говорят: «Здесь есть одна акула, небольшая рифовая акула. Она живет там около рифа Кэрлесс. Надо поехать рано на катере – ее можно застать». И мы нырнули. И вот она на нас вышла, маленькая. Я, когда ее увидел, заорал от счастья под водой. Она дала свечку, и больше ее там не видели.
Мы бывали с людьми, которые акулами занимаются больше, чем мы, каждый день с ними контачат. Они рассказывают много интересного. И в какой-то степени я себя чувствую под их защитой, хотя это все условно. Но я им доверяю.
В. РАДИОНОВ: А вот экстремальный опыт, когда что-то пошло не так.
А. МАКАРЕВИЧ: Ну вот была ситуация. Оттолкнули ее. Она, по счастью, тяпнула за баллон. Если бы она тяпнула чуть ниже, то пополам бы девочку перекусила.
В. РАДИОНОВ: Баллон был пробит?
А. МАКАРЕВИЧ: Нет, баллон не пробит. Она чувствует железо, и она не будет железо грызть. Но это была тигровая акула, очень неприятная, длиной метра три с половиной, очень хорошая. И вот моя реакция была для меня самого неожиданная. Я находился метрах в трех. И надо было броситься, отпихивать. Я окаменел, когда это увидел. И в голове у меня застряла мысль: «Вот так оно и бывает». А мальчик с девочкой, которые нас туда привели, они на эту акулу бросились. Это примерно, как сдвинуть «Рафик» с места. Ну, она полязгала-полязгала по баллону. Слава богу, она спокойно лежала на дне. Она все понимала, просто вжалась в дно и отошла очень недовольная, опустив плавники. Мы поняли, что надо уходить. Мы спинками друг к другу вот так встали втроем, и мы всплыли. Потом мы там нашли зуб, и Эйнат сделала себе красивый перстень.
В. РАДИОНОВ: На сегодня эта страсть удовлетворена или вы еще продолжаете?
А. МАКАРЕВИЧ: С удовольствием поеду. Насмотреться на это невозможно просто. Таких мест остается меньше и меньше. Кусто снимал вот эти полчища акул около Хургады, где сейчас пляжи. А акулу встретить просто лет двадцать как нереально. Количество акул, как и всего живого в океане, исчезает стремительно, просто стремительно. Страшное количество их уничтожают ежедневно. И ничего с этим сделать нельзя, потому что с китайцами ничего сделать нельзя. По всему миру.
В. РАДИОНОВ: Как раз вспоминаю вашу песню: «Стала пуганой птица удачи, и не верит чужим рукам».
А. МАКАРЕВИЧ: Да.
В. РАДИОНОВ: А дельфины? Дельфины не вызывают таких эмоций?
А. МАКАРЕВИЧ: Нет. Они безумно красивые, они страшно интересные, они очень умные. Но, не знаю, мне эстетика акулы ближе. С дельфинами много плавал. Но это предсказуемо. Понятно, что ты имеешь дело с разумным существом. И непонятно, кто из нас умнее. Поэтому, в общем, у них приоритет. Они подплыли, посмотрели, дали круг, попищали-поговорили и ушли. В основном так.
В. РАДИОНОВ: Получается, что у вас есть тяга к экстриму?
А. МАКАРЕВИЧ: Это не экстрим.
В. РАДИОНОВ: Непредсказуемость – это риск.
А. МАКАРЕВИЧ: Вообще не экстрим. Я стараюсь изо всех сил избегать какой-то нештатной ситуации. Экстрим – это перебегать дорогу на красный свет. А здесь я считаю, что мы максимально подстраховываемся.
В. РАДИОНОВ: «Стояли звери около двери, в них стреляли – они умирали», мы помним, у Стругацких. И вообще, когда начинают сравнивать людей и зверей, мне кажется, это несправедливая история, потому что люди делают и мучают друг друга осознанно, а звери делают это потому, что так заложено природой. Хищник убивает не потому, что ему это нравится, а потому, что он хочет есть. Когда вот звучит это: «Люди, вы – звери! Вы – звери, господа!»
А. МАКАРЕВИЧ: Это очень интересная тема. Потому что глядя на то, что происходит последнее время на военных полях, возникает мысль относительно того, что в человеке вообще заложено природой, все ли мы знаем, почему он так легко превращается в абсолютную скотину, вот не заложено ли это. А сверху прикрыто легким таким лачком цивилизации, гуманизма, который так чик – а там все лежит.
В. РАДИОНОВ: Эти войны сейчас это раскрыли, вот это понимание? Вот эти войны – Украина, Израиль, Иран, ХАМАС и так далее – вот это заставило задуматься?
А. МАКАРЕВИЧ: Ну да. Потому что это на твоих глазах. Одно дело – то, что было 70 лет назад, а другое дело – то, что каждый день на себе чувствуешь, когда под лестницей сидишь, а ракета взрывается в 500 метрах. Удовольствия мало.
В. РАДИОНОВ: А как не расчеловечиться самому, вот когда находишься под бомбами и под ракетами? Сейчас много об этом говорят. А не происходит ли расчеловечивание? Потому что уже на другое не остается эмоций. Если ракета летит из Ирана или из Газы – значит, там все такие. И неважно, из России – там все такие. Вот не происходит ли? И насколько это такая опасная и тревожная вещь?
А. МАКАРЕВИЧ: Да, такое ощущение, естественно, эмоционально возникает. За тем редким случаем, когда там действительно все такие. Такое тоже бывает.
В. РАДИОНОВ: Для вас важно это разделять? Ну, в России не все такие, не все, кто поддерживает Путина и его ракеты.
А. МАКАРЕВИЧ: Не все.
В. РАДИОНОВ: В Газе, в Иране.
А. МАКАРЕВИЧ: В Газе гораздо сложнее история, когда с детского сада у тебя в учебнике арифметики написано: «Было три еврея. Папа убил двух. Сколько еще осталось?» Они готовые уже. У них нет задачи какое-то государство построить. У них есть задача – уничтожить Израиль, убить всех евреев, убить наших детей. Вот они с этим живут. Какие переговоры?
В. РАДИОНОВ: Вы стали летчиком.
А. МАКАРЕВИЧ: Да.
В. РАДИОНОВ: Эта история, когда летчик Андрей Макаревич. Как это отразилось?
А. МАКАРЕВИЧ: Самое интересное, что на следующий день я увидел фотографию Бори Гребенщикова, и он там в качестве танкиста выступает. Но это уже какой-то плагиат.
В. РАДИОНОВ: Не созвонились, нет?
А. МАКАРЕВИЧ: Нет абсолютно. Я стараюсь не тратить времени оставшейся жизни вот на эти вещи.
В. РАДИОНОВ: Но вы с юмором к этому отнеслись.
А. МАКАРЕВИЧ: Смешно было, конечно. В девяти случаях из десяти это просто добавляет мне известности. Хотя, в общем, мне хватает.
В. РАДИОНОВ: Вот вы говорили в одном из интервью, если я правильно помню, цитирую не по памяти, что в Израиле куда бы ни пришли всегда найдутся люди, которые узнают, и иногда просто не расслабиться, не посмотреть фильм, потому что сразу начнут подходить и сразу начнут фотографироваться.
А. МАКАРЕВИЧ: Это правда.
В. РАДИОНОВ: Насчет того, что добавить известность.
А. МАКАРЕВИЧ: Израиль – это такая одна большая коммуналка. Поэтому все – родственники. Это имеет массу положительных сторон, на самом деле. Но это обратная сторона. Человек подходит и просто продолжает с тобой разговор, как будто мы вчера недоговорили. Это забавно.
В. РАДИОНОВ: Но вы к этому привыкли? Я так понимаю, что это разные такие культуры: в Москве – одна история, в Тель-Авиве – другая.
А. МАКАРЕВИЧ: В России это тоже было. Чем южнее, тем… Например, если ты приезжаешь куда-то в южную республику, я помню, или на Кавказ, и с тобой хотят фотографироваться. Ну ладно, везде хотят фотографироваться. Но он обязательно должен тебя обнять за плечо, обязательно. А когда ты удивляешься, он говорит: «Ты же мне брат! Брат теперь мне!» С этим нельзя бороться. Они с этим выросли. Ну хорошо, я потерплю несколько секунд.
В. РАДИОНОВ: Вопросы от наших зрителей. Начну их зачитывать. Они в соцсетях как раз нам присылали. И вот что спрашивают у вас: «Планируется ли дуэт с Аллой Пугачевой?» С Лаймой есть. А с Аллой Борисовной? Алла Борисовна в Юрмале сейчас.
А. МАКАРЕВИЧ: Ну да. Нет, мы ничего такого не планировали. Насколько я знаю, она вообще сейчас не поет. Не было таких идей.
В. РАДИОНОВ: А с Лаймой у вас уже целая программа.
А. МАКАРЕВИЧ: Да, практически да.
В. РАДИОНОВ: Как выбираете песни?
А. МАКАРЕВИЧ: Сидели выбирали вместе. Я ей сказал: «Вот послушай все что есть и выбери то, что тебе бы хотелось спеть». Она выбрала. Я говорю: «Давай попробуем». Эта не очень пошла, эта – отлично, эта – очень хорошо. Вот так, по абсолютному взаимному согласию. Она суперпрофи в этом смысле и прекрасно поет.
В. РАДИОНОВ: Просят вас рассказать про песню «Он был старше ее». Как она родилась и почему она такая грустная?
А. МАКАРЕВИЧ: Интересно. Русский человек, вообще, поет, когда ему грустно, а когда весело – больше орет и топочет. Все русские песни грустные: кто-то там в степи замерз, кто-то Байкал переехал, кто-то давно уж в могиле… Она такая получилась. Я не помню, что я услышал. Я только помню, что это был какой-то квартет или квинтет фантастический вокальный. Может быть, The XX. И они пели какую-то хорошую грустную штуку – Killing Me Softly, наверное, – просто под шейкер. Я подумал: «Какой классный прием». Я вообще очень люблю минимализм. И я взял спичечный коробок – [музыка]. Я сейчас раскрою секрет. А припев… Это у любимой моей группы «Колибри» есть такая песня: «Ты меня захочешь – подави. Даже, если хочешь, поругай». Я практически утащил оттуда кусочек мелодии.
В. РАДИОНОВ: «Колибри» не обиделись на вас?
А. МАКАРЕВИЧ: Думаю, что нет. У нас очень хорошие отношения были. Меня поразило в книжке «Антология» битловской, где они рассказывают, совершенно не стесняясь: «Каждая песня была вдохновлена. Мы услышали у Чака Берри вот эту строчку – и подумали: черт возьми, из нее можно сделать гораздо более хорошую песню. Мы ее взяли – и сделали из нее вот это». Про каждую свою песню они вот так рассказывают. Это не плагиат.
В. РАДИОНОВ: Это заимствование, получается.
А. МАКАРЕВИЧ: Это первая искра, какое-то вдохновение, то, от чего оттолкнулся.
В. РАДИОНОВ: Вопрос еще от наших зрителей. Спрашивают: «Андрей Вадимович, а ваша самая любимая песня из вашего репертуара?» Все?
А. МАКАРЕВИЧ: Нет. Я к ним довольно спокойно отношусь. И у меня нет какой-то любимой песни. Иначе я б ходил и распевал ее с утра до вечера.
В. РАДИОНОВ: «Пока не гаснет свет, пока горит свеча».
А. МАКАРЕВИЧ: Не-не-не. Ну ради бога. Есть песни, которыми меня замучили уже просто.
В. РАДИОНОВ: «Свечой», «Поворотом», да?
А. МАКАРЕВИЧ: Мы научились с этим справляться. Я все время думаю, что человек каждое утро, например, идет в церковь и про себя повторяет одну и ту же молитву, она ведь ему не надоедает. Ну вот с этими песнями так же.
В. РАДИОНОВ: «Не стоит прогибаться под изменчивый мир» – эта песня уже относительно поздняя.
А. МАКАРЕВИЧ: Тоже ей лет 20 уже, наверное.
В. РАДИОНОВ: Да, я школу заканчивал. А я закончил школу 20 лет назад.
А. МАКАРЕВИЧ: Она еще была в заставке на ТВ-6.
В. РАДИОНОВ: Эта песня, опять же, мы говорили, что вы не любите лозунги и так далее, но она многими воспринимается как манифест. У нее уже своя жизнь.
А. МАКАРЕВИЧ: Фраза, которая начинается со слов «не стоит», не может быть манифестом. Это не приказ, не руководство к действию, это мое мнение – не стоит.
В. РАДИОНОВ: Жизнь каждой из песен. Время от времени такие вопросы задаю нашим гостям. Вот идет война. И я видел, как сегодня Песков рассказывал, что Высоцкий – это для Кремля их всё.
А. МАКАРЕВИЧ: Был бы он жив.
В. РАДИОНОВ: И «Тот, который не стрелял», и «Солдаты группы “Центр”». Ну, всё вот это – их всё. Они говорят: «Это наше. Это наш культурный код». И так далее. До определенного момента я думаю, что они могли бы сказать и про группу «Машина времени» «это наше всё». Но сейчас вы уже не подпадаете.
А. МАКАРЕВИЧ: Да. Я думаю, что они размышляли на эту тему. Ну, правильно сделали.
В. РАДИОНОВ: Когда ваши песни звучали в наушниках от чиновника до солдата российского, который с автоматом, и он может ее слушать… Или классический пример – группа «ДДТ», «Не стреляй». И вот он идет с этими наушниками и стреляет. Эта песня живет своей жизнью. Узнав, например, о том, что кто-то слушает ваши песни, идя с автоматом, – это как-то бы вас ранило?
А. МАКАРЕВИЧ: Я видел, в каком-то музее СВО, мне прислали просто фотографию, личные вещи погибших российских солдат, и вот его дневник, и там – наша песня. Вот так люди устроены. Потому что не надо создавать себе иллюзий относительно того, что красота спасет мир. Ничего она не спасет. И искусство не спасет мир. Оно может какого-то человека на короткий отрезок времени сделать лучше. А может и не сделать. И не более того.
В. РАДИОНОВ: То есть все эти так называемые культурные коды, прочитанные книги, прослушанные песни, они по большому счету не останавливают? Добро и зло формируются не этим?
А. МАКАРЕВИЧ: Нет абсолютно. Там какие-то более мощные рычаги работают. Хотя могу сказать. Это у меня в том ящичке, где гордость лежит. Это в Гудермесе было. Это вторая чеченская или первая. Вторая, наверное. В общем, захватили в плен двух наших солдат. А мы с Сашей Любимовым и с «Чайфом» на один день в госпиталь прилетали к раненым – просто спеть им по песенке. И вот потом нас, конечно, поили до смерти. В этот момент похитили двух ребят. Командир пошел к чеченцам туда с кассетой. Они снимали, как мы пели. И говорит: «Вот вы тут ерундой занимаетесь, а у нас тут Шахрин был, Макаревич». Те говорят: «Забирай своих, кассету давай!» Так что мы двух человек вытащили из плена фактически.
В. РАДИОНОВ: Теперь вы на одной стороне, а Шахрин на другой стороне.
А. МАКАРЕВИЧ: Это его проблема.
В. РАДИОНОВ: А вот этот выбор между добром и злом, между – я сейчас использую такие пафосные формулировки – светом и тьмой. Но опять же я говорю – субъективно. Для меня, для человека, который слушал «Машину времени» и «ДДТ» и продолжает слушать, для меня это было важно. То есть для меня важно, что вы здесь. Для меня важно, что Шевчук здесь. Важно, что Алла Пугачева здесь. Если бы это было не так, я бы тоже это принял как человек, но мне бы было гораздо тяжелее. Потому что ну как же так? То есть у меня тоже есть свои стереотипы. И они, слава богу, оправдались.
Но когда я вижу, что «А не спеши ты нас хоронить», «Он вернулся с войны» и вот он там, я понимаю, я взрослый человек, но у меня все равно не складывается. Но вы же, ребята, пели совсем про другое. Бутусов написал, я считаю, величайшую песню «Шар цвета хаки». Это не Кормильцев, а он написал.
А. МАКАРЕВИЧ: Да, это я знаю.
В. РАДИОНОВ: И где Бутусов? Я понимаю, что как бы я ни пытался это разделить, у меня все равно это не складывается. Я понимаю, что это стереотипы. Человек есть человек. И Вагнер не обязан был быть хорошим человеком.
А. МАКАРЕВИЧ: Оставь это на их совести.
В. РАДИОНОВ: Я так и пытаюсь.
А. МАКАРЕВИЧ: И все.
В. РАДИОНОВ: Я рад, вот искренне рад, что те люди, которые пели песни, с которыми я познакомился в свои условные 14, когда формируются вкусы, они там, где они есть. Поэтому спасибо вам за это большое чисто человеческое.
А. МАКАРЕВИЧ: За это благодарить странно.
В. РАДИОНОВ: Это потому что субъективный момент, мне кажется. Когда ты разочаровываешься – это проблема того, кто разочаровывается. Но приятно, когда ты не разочаровываешься.
А. МАКАРЕВИЧ: Жизнь есть последовательная цепь разочарований. Я же не понимал каких-то решений. Я не сидел и не размышлял: «А вот мне так себя повести или так?» Для меня просто всё, что я делаю, настолько очевидно, что и выбора никакого нет. Всё.
В. РАДИОНОВ: А когда нет выбора, тогда легче.
А. МАКАРЕВИЧ: Гораздо.
В. РАДИОНОВ: Спасибо вам большое. Андрей Макаревич был у нас в гостях сегодня. До следующей встречи и всего доброго.
А. МАКАРЕВИЧ: Буду рад.
В. РАДИОНОВ: Спасибо вам большое.