«И грянул Грэм» с Машей Машковой: «На этом всё!» о войне, Ленкоме, Цыганове, Чуриковой, Друбич и последних Надеждиных
Я считаю, что вообще-то русский человек — это очень классный человек, очень добрый, с большим сердцем и с очень большой-большой душой. И все эти воинствующие дядьки и тетьки, которые сейчас отправляют своих сыновей в России радостно на войну как защитников Родины, на которую напали — как только они узнают, что с ними сделали, они первыми пойдут с вилами на Кремль. Я в этом вообще не сомневаюсь…
Подписаться на канал «И грянул Грэм»
Поддержать канал «И грянул Грэм»
В. РАДИОНОВ: С нами на прямой связи актриса Маша Машкова. Маша, здравствуйте!
М. МАШКОВА: Здравствуйте, Вадим!
В. РАДИОНОВ: «Маша» уже в паспорте у вас написано?
М. МАШКОВА: Написано. В иностранном, в американском.
В. РАДИОНОВ: Я так понимаю, что для вас это был такой абсолютно естественный выбор — Маша вместо Марии. Потому что я читал в одном из интервью, что вас всегда называли Машей, поэтому у вас не было никаких сомнений, чтобы в американском паспорте уже это имя вписать.
М. МАШКОВА: Да, я подумала: раз начинается явно новая глава моей жизни, почему бы не называться так, как меня называют самые близкие люди? Еще был второй вариант: меня бабушка всегда называла Машка,. Но я подумала, что как-то это уж слишком — все-таки я взрослая женщина. Поэтому Маша.
В. РАДИОНОВ: А вот эта новая глава, вообще переход к новой — насколько это сложно для вас было, начать эту новую главу? И нет ли такого… Ну, всегда, наверное, у любого человека есть желание как-то потянуть то, что есть. Даже если не очень хорошо, но ведь решиться на что-то очень сложно бывает. Вот ваша новая глава — она какой была?
М. МАШКОВА: Ну, я же тянула лет 10 предварительно и больше всего на свете боялась того, что мне придется совершать выбор. Потому что мне нравилась моя жизнь. Мне нравилось, что я могу приезжать к своей семье, которая уже много лет к тому моменту жила в Америке. Мне нравилась моя работа, моя карьера в России. И поскольку я достаточно давно уже начала чувствовать, что этот выбор так или иначе придется совершить, в общем, я его серьезно так оттягивала.
В. РАДИОНОВ: Считается, что есть несколько профессий, которые помогают справиться с тяжелым выбором. Это писатели, журналисты и актеры. Потому что это дает новые переживания, которые потом можно применить в профессиональной среде. Вы согласны с этим, — что любой опыт для актера важен и полезен? Или это стереотип, который на самом деле не имеет отношения к реальности?
М. МАШКОВА: К сожалению, теперь согласна. Особенно болезненный опыт помогает профессии. Ну просто потому что интенсивность твоих переживаний… В общем, этот чемоданчик — он становится больше и глубже.
В. РАДИОНОВ: «Надеждины». Эта история для вас очень личная, но в то же время это попытка осмыслить то, что было в прошлом. И сейчас, когда мы говорим о настоящем и прошлом, нередко пытаемся найти эти параллели. Потому что там и эмиграция, и война, и, опять же, там государственный переворот, и репрессивная машина. Все эти вещи, которые казались чем-то из прошлого — они сейчас вернулись. Вот история этого моноспектакля для вас — это история в первую очередь про вас, как я понимаю?
М. МАШКОВА: Да, безусловно, это про меня. И мой прапрадед, революционер из Харькова Евгений Зеленский, повторял всегда такую фразу, которая в меня очень попала. А фраза такая: «Мы жили около настоящего». В общем, мне кажется, мы так сейчас и живем — где-то около настоящего. И конечно, для меня эта работа — это возможность как-то осмыслить все, что с нами происходит, и пережить это.
В. РАДИОНОВ: А вот это «около» — как понять, что ты около или внутри настоящего? Никогда не задумывались? Можно же всегда быть где-то рядом. Танталовы муки, когда можно быть рядом с водой, но не иметь возможности напиться. Вот если мы говорим о настоящем, что для вас настоящее и что значит быть рядом или около?
М. МАШКОВА: Настоящее для меня — это такая максимальная турбулентность, огромное количество новостей взаимоисключающих… Ну и вообще, мне кажется, сейчас такая острая фаза. Я нахожусь в Америке, и, конечно, мы следим за новостями примерно с таким же вниманием, как в начале полномасштабного вторжения России в Украину в 2022 году. Но внутри, по моим ощущениям, находиться еще страшнее, чем около — вот так чуть-чуть отодвигаться и надеяться на то, что все будет хорошо.
В. РАДИОНОВ: А вот этот учебник истории… Если вспомнить, что говорил Алексей Венедиктов, он так сформулировал — что «теперь вы знаете, каково это быть в учебнике истории». Вот вы себя ощущаете там?
М. МАШКОВА: Абсолютно. Ну и, конечно, со спектаклем «Надеждины» этот дневник моей прапрабабушки Мили Зеленской попал ко мне еще в 2015 году. Ну, я достаточно много читала книг по истории. Мне было очень интересно, но мне это казалось чем-то таким прошлым, пережитым, и я не понимала, как люди, например, могут молчать или бояться. А сейчас я это физически ощущаю.
В. РАДИОНОВ: А это пришло в какой-то один момент — вот это ощущение и понимание того, как можно молчать и бояться, — или это было постепенно? То есть как вы это осознавали?
М. МАШКОВА: Ну, я осознала это 24 февраля интенсивно. Так получилось, что за несколько недель до этого я летела, видимо, на неопределенное время в последнем своем рейсе по маршруту Москва — Лос-Анджелес, и я дочитала книгу «Выбор» Эгер про концентрационный лагерь. В общем, хорошее название «Выбор». Поэтому как-то я очень остро ощутила, что февраль 2022 года — это тот самый выбор для каждого человека.
Я, конечно, ощущаю, что мои предлагаемые обстоятельства жизни предоставили мне эту роскошь не молчать и не оказаться внутри анекдота: «Вы не подскажете, в какой концентрационный лагерь мы едем?». — «Я не знаю, я политикой не интересуюсь». Поэтому да, я, конечно, остро это тогда ощутила, и я поняла, что это именно тот момент, когда каждый из нас совершит этот выбор, даже если это выбор молчать. Особенно если это выбор молчать.
В. РАДИОНОВ: Вы сказали о том, что это был последний рейс по маршруту Москва — Лос-Анджелес. Вы тогда поняли, что это последний рейс, когда летели? Или это осознание…
М. МАШКОВА: Нет, это было за несколько недель до войны. Конечно, я потом уже прокручивала, но я добавила сейчас… Заметь, сейчас опять будут все заголовки: «Это был последний рейс Машковой!». Но я оговорилась, что на неопределенный, как я полагаю, срок.
В. РАДИОНОВ: Мне кажется, очень важная вещь про выбор, про который вы сказали: молчать или говорить. Может быть, говорить так, чтобы поняли только те, кому это направлено? Потому что если мы посмотрим на историю, например, советской литературы, от Хармса до Тэффи, это как раз попытка сказать. И эта попытка сказать стала отдельным жанром и отдельным направлением в литературе. Что-то подобное происходит сейчас, как вы думаете, в русскоязычной культуре? Когда ты не можешь сказать прямо, но ты можешь использовать… Хотя Хармсу это не помогло, и многим это не помогло.
М. МАШКОВА: Не помогло. «Из дома вышел человек с дубинкой и мешком…». Ой, слушайте… Ну да, мне кажется, есть попытки. Я даже вижу среди моих коллег, которые остались в России, которые делают свой максимум. То есть у нас у каждого свой максимум. Не участвовать в проектах про так называемую СВО — для определенного количества людей, которые остались в России, это тоже своего рода подвиг, с моей точки зрения, отказываться от этих проектов. В моем случае мой максимум был эмигрировать. Для кого-то этот максимум недостаточен. Казалось бы, в моем случае меня не должны тронуть в России, и почему бы мне туда не вернуться и пытаться делать больше? Но для меня он был такой. Поэтому не знаю. Это, конечно, очень-очень сложный вопрос вообще, что такое остаться человеком в данной ситуации и как если молчать, то чтобы было понятно, о чем ты молчишь, с учетом такого количества репрессивных законов в России.
В. РАДИОНОВ: Спектакль «Кабаре» в Театре Наций — это то самое правильное молчание, как вы считаете?
М. МАШКОВА: Я не видела этот спектакль, но история мощная для сегодняшней России.
В. РАДИОНОВ: А вообще молчать можно по-разному? Вот даже если по-актерски на это посмотреть, можно ли молчать, чтобы все понимали, как ты молчишь?
М. МАШКОВА: Ну, мне прямо приходит в голову несколько примеров артистов, которые остались в России и которые молчат достаточно очевидно. Не буду их называть, дабы не провоцировать.
В. РАДИОНОВ: Вот это возвращение в прошлое, спектакль «Надеждины» и отношение к тому, что было раньше. В одном из интервью, если я не ошибаюсь, вы говорили о том, что посмотрели на это с той точки зрения, что наши бабушки и дедушки когда-то тоже были молодыми. Я тоже об этом задумывался. Я посмотрел после начала широкомасштабной войны фотохронику Второй мировой и Великой Отечественной — ну то, что в России называют Великой Отечественной, — и вдруг подумал, что это же поколение бабушек и дедушек, которые тоже были молодыми. Мы просто увидели войну со всем ее ужасом сейчас и смогли это сопоставить. Что вам дало вот это ощущение осмысления того, что они были молодыми? Это переход из какой-то абстрактной формы в более реальную? Вот как это у вас было, как у вас это происходило?
М. МАШКОВА: Ну, мне это помогло осознать, что они во мне остались, что они мне помогают, что в каком-то смысле я и есть они, просто я такое продолжение. Мне просто вообще вся эта история помогает переживать то, что происходит, и помогает верить в то, что все равно это как минимум закончится. Хорошо или плохо, неизвестно, но весь ужас закончится.
В. РАДИОНОВ: Вы были заложником стереотипов? Скажем там, советский период, Вторая мировая, Великая Отечественная… Какие-то стереотипные такие моменты — они определяли ваше поведение? Ну, отношение к Ленину… Я вот учился в школе, у нас в классе был Владимир Ильич, что-то нам рассказывали, мы читали рассказы Зощенко — Зощенко очень хорошо писал, как мы знаем, и про Ленина очень хорошо писал. И это, конечно, работало до какого-то момента, когда как бы Ленин — он же хороший, он писал в чернильнице из хлеба. Но потом мы узнали, кто такой Владимир Ильич Ленин и что он сделал на самом деле.
М. МАШКОВА: Я была очень хорошей ученицей. Мне всегда хотелось быть хорошей ученицей. Поэтому, конечно, я слушала своих учителей, верила им. Ну, по большому счету, до того, как у меня в руках оказался такой откровенный дневник, написанный моей прапрабабушкой, я до конца не понимала, ни кто такой был Ленин… Ну, при том, что я к тому моменту уже прочла «Крутой маршрут», и я понимала, что за человек был Сталин. Но, конечно, такое настоящее понимание ко мне стало приходить только 10 лет назад, представляете? Я стала поднимать какие-то альтернативные учебники истории, искать документы того времени, свидетельства очевидцев. И, наверное, вот только последние 10 лет такой настоящий, что называется, ресерч мной был проделан.
В. РАДИОНОВ: А в каком году вы прочли Евгению Гинзбург и «Крутой маршрут»?
М. МАШКОВА: Я прочла… Прямо сейчас точно скажу. Дело в том, что перед каждым проектом, в котором я снималась, я выбирала книгу, которая мне поможет в работе над проектом. И была такая история — сериал «Одержимый». Ой, не «Одержимый», сейчас, прошу прощения, скажу… «Забытый». Ко мне кот идет, я сейчас буду немножко Латыниной с котом Галстук. Это был проект «Забытый» с Евгением Цыгановым. И я решила прочесть Гинзбург, «Крутой маршрут», чтобы погрузиться во время, и была под большим впечатлением.
В. РАДИОНОВ: Евгения Гинзбург — это мама Василия Аксенова. Как известно, она прошла вот этот лагерный опыт, очень тяжелый лагерный опыт. И там как раз поднимается, как мне кажется, очень важный момент: искусство, культура и интеллигентность, которая может победить — когда она читает «Евгения Онегина» своему надзирателю, и это впечатляет его, человека без образования. Искусство, культура, интеллигентность — они имеют силу, как вы думаете? Вот сегодня, в той ситуации, когда кажется, что можно снять хорошее кино про репрессии, про войну, рассказать, как на самом деле, мне кажется, все равно услышат те, кто хочет услышать, а до других не достучаться. Вот книга Гинзбург — это как раз пример того, что до кого-то можно и там достучаться. Вот как вы думаете, насколько искусство обладает этой способностью сегодня, в этих условиях?
М. МАШКОВА: Ну, думать, наверное, я не думаю — я чувствую, когда приходят на спектакль «Надеждины» русские люди. Кто-то специально приезжает из России. Для меня это было большим событием, когда у нас начались гастроли по Европе: какое количество смелых, прекрасных людей приезжали специально на спектакль. Когда приходят украинцы, когда в зале собирается такая аудитория, которая, кажется, в сегодняшнем дне не может собраться в одном помещении. Как они обнимают меня, плачут, как я их обнимаю, сколько они мне дают сил, сколько, как они говорят, я им даю надежды. Ну и наша прекрасная команда. Это моноспектакль, но на самом деле за моей спиной большая команда очень-очень талантливых людей. Поэтому в этом смысле я ощущаю, что это если не меняет, то хотя бы помогает людям справляться.
В. РАДИОНОВ: Моноспектакль — это форма, когда на сцене один актер. Зал и вы, и вот это вот сближение. Вообще как вы готовитесь к выходу на сцену? Поскольку нет никого, только вы и зал.
М. МАШКОВА: У меня появился генеалог. Вы знаете, кто такой генеалог?
В. РАДИОНОВ: Нет, но сейчас мы это выясним, я думаю.
М. МАШКОВА: Я очень рекомендую, если есть такая возможность, каждому человеку помимо психотерапевта иметь генеалога. Это человек, который разбирается в твоем генеалогическом древе. И вот появилась… Сейчас я выпущу кота, секундочку. Девушка Лиза стала находить огромное количество материалов, в том числе дело моего прапрадеда, который не вылезал из российских тюрем. Нашла, где и когда была похоронена моя прапрабабушка. И очень часто так совпадало — она все находки присылала ровно перед спектаклем, и я узнавала вдруг, как закончил жизнь один из героев этой истории, или получала жуткие свидетельства издевательств над своим прапрадедом, узнавала фамилии людей, которые участвовали в пытках над прапрадедом. В общем, собственно, наверное, вот это была подготовка. А иногда я просто стояла за кулисами и думала, как я благодарна, что полный зал, пришло столько людей, и что они меня так поддерживают, и хлопают, и верят, и смеются, и плачут.
В. РАДИОНОВ: Актерская профессия дает возможность исследовать жестокость, человеческую жестокость? Вот вы говорите про тех, кто издевался над вашим прапрадедом. И сегодня мы сделали целую серию интервью с украинскими военнопленными, которые пережили российский плен, и это возвращение и к Гинзбург, и к Шаламову, и к Солженицыну, и ко многим другим писателям, которые, казалось бы, все это осмыслили и оставили в прошлом. В прошлом не осталось ничего, как мы видим. Вот когда вы работаете в театре, служите в театре, у вас есть возможность как-то попытаться это исследовать, и можно ли исследовать жестокость таким образом?
М. МАШКОВА: Ну, мне кажется, именно этим и занимается актерская профессия. В каждом из нас эта жестокость есть. Больше того, я часто думаю о том, что, будучи человеком эмоциональным и одержимым, если бы моя жизнь просто складывалась иначе, сложилась бы иначе — если бы я не познакомилась со своим супругом в 2008 году; если бы мне не попал в руки этот дневник; если бы я не работала так много в Украине, если бы у меня не было там друзей, близких, родственников, — я, скорее всего, поверила бы в то, что надо оставаться со своей страной, с Россией, с Путиным, я поверила бы в нацизм и про то, что вокруг враги. То есть я скорее бы в это поверила, чем была бы где-то посерединке. Ну просто потому что я такой человек. Я действительно человек крайностей.
В. РАДИОНОВ: Вот у вас надпись «Распропагандирована»…
М. МАШКОВА: Да, это наш мерч, нашего спектакля.
В. РАДИОНОВ: Да, я видел, что вы уже выступали. Вот эта распропаганда — она с вами происходила, вы частично сейчас это описали: что познакомились с мужем в США, Украина… Но были какие-то точки, когда вы поняли: что-то не то, со мной происходит что-то не то?
М. МАШКОВА: Я должна оговориться, что когда я познакомилась со своим мужем, это не значит, что я познакомилась с США. Мой муж, несмотря на то, что он уехал из России в 14 лет, он, наверное, самый русский горячий парень, которого я когда-либо встречала в жизни. Дело в том, что он подростком снимал в первых рядах памятник Дзержинскому. И эмигрировал он против своей воли — его увезли родители после падения Берлинской стены в 1989 году. И он всю жизнь сознательную, начиная с 15 лет, как его увезли, прятали от него паспорт, чтобы он не сбежал — он мечтал вернуться в Россию.
У него была успешная карьера пианиста в Америке уже к тому моменту — Карнеги-холл и все вытекающие, диск свой на очень большой студии. И он все это бросил и вернулся в Россию, потому что он мечтал там жить. И как раз это были 2000-е годы, какое-то ощущение, что вот начинается, начинается новая жизнь, свобода. На самом деле Саша достаточно быстро понял, что закручиваются гайки и ничем хорошим это не закончится. Это случилось — ну, у него это случилось… Мы пошли на протест Сахарова. Помните, был?
В. РАДИОНОВ: Да, после Болотной.
М. МАШКОВА: После Болотной, да. Я была в положении глубоко и не пошла, а Саша пошел на Болотную и вернулся воодушевленным. Я смотрела на «Дожде» онлайн и тоже прямо плакала, радовалась, думала: «О, ничего себе!». А потом пошли вместе на Сахарова, и он сказал, что все, это конец, ничего не будет. А я не верила. Вот, собственно, до 2022 года мне казалось, что все будет по-другому, конечно, у нас появится новый президент, и Россия будет свободной демократичной страной.
В. РАДИОНОВ: А в театре как это переживали? «Ленком» все-таки один из самых востребованных театров России. Там чувствовались эти…? Вообще в театре чувствуется смена эпох, например, направлений и так далее?
М. МАШКОВА: Несмотря на то, что я достаточно много лет проработала в театре «Ленком», я так и не смогла почувствовать себя частью этого театра. Параллельно этому я играла спектакли в «Театре.doc», в театре «Практика», и еще там несколько было независимых спектаклей. И конечно, в «Театре.doc» и в театре «Практика» мне было намного интереснее. Вот там это чувствовалось в то время, а в «Ленкоме» нет. В «Ленкоме» было ощущение… Я, во всяком случае, себя чувствовала там чужой.
В. РАДИОНОВ: Тогда Захаров был главой?
М. МАШКОВА: Да, был Захаров. Я действительно испытывала огромную гордость, что меня взял Марк Анатольевич. На самом деле мое пребывание в театре началось с того, что Марк Анатольевич предложил делать Сорокина «День опричника» и мне играть вдову. Конечно, мне показалось: о, ничего себе, это я в такой театр попала! Но у нас была только одна или две репетиции. Он позже, через много лет, все-таки сделал «День опричника». Но когда первый раз он за это дело взялся, собралась, значит, труппа, мы начали читать, и все стали говорить: «Ой, ну вот это вот плохое слово. А может, это вот не надо?». И единственный, кто смело выступил — это была Инна Чурикова, которая фактически матом сказала, типа: «На фига тогда вообще брать Сорокина, если для вас и вот это сложно, и вот это слишком агрессивно?». И было принято решение ставить «Вишневый сад» Чехова вместо «Дня опричника» в тот момент. Вот это был такой, наверное, первый звонок, что, наверное, я там не уживусь.
В. РАДИОНОВ: Но театр — опять же, если вспомнить даже советское время, это экранизация Шварца. То, что сейчас нередко цитируют — по поводу Дракона и так далее. То есть вот это…
М. МАШКОВА: Но для меня в тот момент как раз Захаров и был Шварц. И поэтому предложение «Дня опричника» — это было как раз сигналом того, что он все прекрасно понимает про то, что происходит в нашей стране. Ну, «День опричника» сейчас-то, в сегодняшней России разве не чудо ли смотреть?
В. РАДИОНОВ: Это пророческая книга Сорокина, которая предсказала практически все. Вот этот голос театра — насколько он важен? Опять же, если мы посмотрим в советское время, был Театр на Таганке в тоталитарной стране. Да, у Любимова сложная судьба и сложный характер, как говорят люди, которые с ним работали. Но это был глоток свежего воздуха. С другой стороны, кто-то начинает говорить: «Но это был разрешенный глоток свежего воздуха». То есть то, что позволяли. Вот как вы думаете, театр сегодня остается той точкой, в которой люди, которым не хватает кислорода, могут туда прийти и все-таки этот кислород получить? Сегодня в России можно ли это сравнивать?
М. МАШКОВА: В России я не знаю. Я все-таки не была там 3 года, я не видела эти спектакли. Но в рамках моей жизни, в рамках проекта «Надеждины» этот глоток остается.
В. РАДИОНОВ: Я зачитаю цитату из Сонета 15 Уильяма Шекспира, перевод Бориса Аронштейна. Кстати, спасибо ему за это, за то, что он перевел. И вот что он пишет — не он, а Шекспир в переводе Аронштейна:
Когда, я думаю, любая в мире тварь
Лишь на мгновение у своего рассвета,
Что мир театр, и в нем под лунным светом
Притворщикам достанет естества.
Жесткие слова. Но, тем не менее, если мы говорим о лицедействе, насколько это вообще уместно в отношении актера? Поскольку нередко актеров воспринимают как лицедеев, то есть ненастоящих людей. Звучит, наверное, не очень красиво. Это стереотип или все-таки это действительно маска, которую надеваешь и снимаешь? Вот для вас как актерская профессия?
М. МАШКОВА: Мне кажется, это не стереотип. Это связано с психоустройством артиста. К сожалению, артисты зачастую сами в какой-то момент не могут понять, притворяются они или нет. То есть мне кажется, это скорее про это — что, бывает, так входишь в роль, что не выходишь из нее.
В. РАДИОНОВ: А у вас как обычно это происходит? То есть вот этот выход из роли — он сложный процесс? То есть он требует какого-то времени, или закончился спектакль — переключили, вышли? Как это работает?
М. МАШКОВА: Слушайте, со мной вообще странная метаморфоза произошла. Я когда совершала свой личный выбор в 2022 году, я поняла, что этот выбор будет связан с тем, что я потеряю свою профессию, что я больше не буду актрисой. И я очень искренне это приняла, без притворства. Я не думала, что я буду получать роли в американских сериалах. Я не думала, что мне станет необходимым рассказать историю Надеждиных. Но когда я затеяла этот спектакль, это, наверное, был первый проект, который я хотела сделать не потому, что я хотела быть актрисой, а потому, что мне необходимо было рассказать эту историю, и все. И мне казалось, что вот это последняя моя роль, вот эти «Надеждины». Я не знаю, что будет дальше, поскольку я действительно настолько глубоко приняла тот факт, что в эмиграции есть высокая вероятность того, что мне придется поменять свою профессию, что мне теперь сложно говорить о себе как об актрисе. Но спектакль «Надеждины» — поскольку я играю одновременно себя, свою бабушку и своего дедушку, это, конечно, такой достаточно эгоистичный акт психотерапии.
В. РАДИОНОВ: Вы в таком профессиональном смысле ощущали себя в одиночестве? Или все-таки, оглядываясь по сторонам, видели, например, Чулпан Хаматову, которая тоже эмигрировала из России и сейчас служит в Рижском русском театре… Хотя когда Чулпан была у нас, она говорит: «Я не люблю слово «служит», я просто работаю». То есть вот эти примеры, что много достойных людей сделали такой же выбор, как вы, в том числе в вашей профессии.
М. МАШКОВА: Я не чувствую себя одинокой. В первую очередь, конечно, потому что меня окружала огромная команда талантливых людей. Они все эмигранты: и наш прекрасный режиссер Егор Баранов, и драматург Арсений Фарятьев, и наша художник-мультипликатор Лиза Иршаи, и мой ближайший друг, композитор Аня Друбич, ну и, конечно, голос моего прапрадеда — Анатолий Белый. Поэтому, конечно, я чувствовала, что мы вместе. Больше того, я чувствовала, что мы можем объединиться и сделать дело. И это, конечно, приносило огромное количество удовлетворения. Ну и катаясь по всему миру, я действительно сталкиваюсь и с Чулпан, и с Ваней Вырыпаевым, и просто понимаю, что я оказалась среди своих людей — вот так вот неожиданно, при драматических обстоятельствах. При всем при этом мне хорошо. Мне хорошо в эмиграции, потому что я вижу, что со мной мои люди.
В. РАДИОНОВ: Иван Вырыпаев, драматург, с которым мы разговаривали, рассказывал такую историю, что он пытался вырваться в юности из среды, в которой он был. Эта среда, скажем так, была достаточно маргинальная, и его избили, когда он сказал, что он хочет уйти. Он говорит: «Таким образом я выкупил свой билет оттуда и смог заняться театром». И он это применил, как раз описывая ситуацию в России: если ты в среде, если ты в некой системе, то тебе нельзя просто взять билет и выйти оттуда — ты обязательно должен что-то за это отдать.
М. МАШКОВА: В контексте моей жизни это вообще 100-процентное попадание. Я была актрисой, которая в основном снималась в телевизионных сериалах, очень часто на государственных каналах, и, конечно, меня окружали в основном… Ну, за исключением опыта в театре «Практика», в «Театре.doc» и еще каких-то нескольких телевизионных и киношных проектах, которыми я очень горжусь и дорожу. Но моя основная работа, которую я тоже очень-очень любила — в этой работе меня в основном окружали люди, которые думали иначе. Которые действительно искренне поддерживали Владимира Путина, искренне верили, что все зло из Америки. Поэтому вот так вот: я действительно вышла из этой истории и неожиданно оказалась среди тех, с кем, как выяснилось, мне всегда хотелось быть.
В. РАДИОНОВ: Но после того, как вы озвучили свою позицию, вам писали люди, которые — ну, я сейчас мягко формулирую, — не поняли ваш выбор?
М. МАШКОВА: Мне продолжают писать ежедневно очень-очень много проклятий. Ну конечно. И вся моя аудитория, которая смотрела сериалы про кошечек, собачек и следователей — конечно, они все меня не поняли, разочарованы и действительно искренне считают меня предателем Родины. И не только Родины.
В. РАДИОНОВ: Такой всплеск был после интервью, которое вы дали Юрию Дудю, когда эта позиция стала известна миллионам людей?
М. МАШКОВА: Этот всплеск происходит после каждого интервью. Уверяю вас, после нашего тоже произойдет.
В. РАДИОНОВ: Это вас ранит сегодня?
М. МАШКОВА: Да, меня ранит. Меня по-прежнему это ранит. Я знаю, что огромное количество людей, которые мне сейчас шлют проклятия — включи им другую кнопку на телевизоре, и они опять будут любить «пепси», варенки и джаз.
В. РАДИОНОВ: Вот у Бутусова есть песня «Мне стали малы твои старые джинсы» — «Гуд бай, Америка». Если мы говорим о Вячеславе Бутусове, это как раз выбор, который он сделал. Он сделал его не совсем так, как сделал, например, Константин Кинчев, то есть он сделал его тише. Но в то же время вот это преклонение перед Америкой, восхищение Америкой — оно же присутствует даже у тех людей, которые объявляют себя Z-патриотами. Большинство из них ходят в джинсах, мы это видим. Вам понятна вот эта история такой ненависти ко всему, что связано с Америкой, и в то же время с какой-то такой болезненной любовью, что ли? Я
М. МАШКОВА: Конечно, понятна. Я знаю, сколько люди получают денег в России, какие у них зарплаты, и я знаю, у какого процента людей есть загранпаспорт. Они эту Америку никогда не видели, а большинство из них никогда не увидит.
В. РАДИОНОВ: Какую Америку вы для себя открыли, когда переехали, когда это уже стала эмиграция, а не туризм? Что вы увидели, что вы поняли, что вы прочувствовали?
М. МАШКОВА: Я увидела, что Америка состоит из очень большого количества эмигрантов и что если ты готов работать, с голоду умереть очень сложно, почти невозможно. Это для меня было открытием, потому что все время до этого, как только начинались трудности, я, конечно, сбегала в работу, в Россию и все пыталась вытащить всю свою семью жить на Родине. И для меня Америка была очень агрессивная и непринимающая.
Сейчас это изменилось, но мне потребовалось много лет. Поэтому я и ощущаю, что я нахожусь в достаточно привилегированном положении по сравнению с большим количеством эмигрантов из России, допустим, у которых в момент отъезда в феврале не было ни документов, ни, как в моем случае… Я уже имела и агента, и менеджера, все равно я уже поучилась в американской театральной школе. То есть это были годы, годы, годы наработок. Мои дети учились в школе, у меня были документы — не паспорт, но гринкарта, — съемное жилье, машина, и так далее и тому подобное. Вот это вот все количество бытовых трудностей и бюрократии, с чем сейчас сталкиваются эмигранты, меня не то что обошли, но просто я все это переживала еще начиная с 2014 года.
В. РАДИОНОВ: А возможность заниматься в Америке актерской профессией… Есть примеры — Савелий Крамаров, например. Он после советского… Он действительно был суперзвездой в Советском Союзе. Он много снимался в американских фильмах, и не самых плохих, но, тем не менее, его все равно воспринимали как человека из Советского Союза. Сегодня возможность стать востребованной актрисой именно в американской киноиндустрии или театральном сегменте — насколько она…
М. МАШКОВА: Ну, я не знаю пока, я прохожу этот путь. Я внутри как раз этого пути — уже даже не около, а внутри. Я записываю пробы и даже время от времени получаю работу. Но я не питаю никаких иллюзий. Я убеждена, что если мне хочется продолжить заниматься актерской профессией, очень много зависит непосредственно от меня.
Тем более в Америке сейчас очень мало успешных артистов, которые сами не продюсируют фильмы. То есть ты должен сам придумывать и создавать проекты, безусловно. То есть вот такой формат, что ты сидишь и ждешь, утвердят тебя в кино или сериал, в моем случае мне представляется очень опасным.
В. РАДИОНОВ: Вы сказали в одном из интервью, что вас вдохновляет Анна Друбич, когда спрашивали, кто из… Это ваша ближайшая подруга, композитор. Она, кстати, в ближайшие дни будет в нашей студии здесь в Риге. А почему Анна именно вас вдохновила?
М. МАШКОВА: Она меня не только вдохновляет. Она меня еще так поддерживает, как, наверное, мало кто меня поддерживал вообще за всю жизнь. Она действительно мой, наверное, самый близкий сейчас друг и человек,. Вот я к ней сегодня как раз поеду в гости. Ну слушайте, она очень талантливый человек, во-первых. Во-вторых, она очень работящий человек — очень, просто невероятно. И конечно, ее судьба, ее профессиональная деятельность дает мне силы и дает мне веру в то, что если ты много работаешь, у тебя не может не получиться. Ты просто работаешь: упал, встал, пошел дальше, упал, встал, пошел дальше. И в этом смысле Аня, конечно, просто феноменальный пример человека, который сохраняет свою честь, совесть, идет своей дорогой. Очень непростой, но идет. И у нее очень-очень много получается, а будет получаться еще больше.
В. РАДИОНОВ: Кстати, Анна Друбич написала музыку к фильму «Навальный» и к «Мастеру и Маргарите», в котором играл Евгений Цыганов, с которого мы начали разговор.
М. МАШКОВА: Да-да, Евгений, которого я очень-очень люблю.
В. РАДИОНОВ: Вы смотрели, кстати? Вышел фильм — по-моему, «Первый номер» называется, новый сериал. Его обсуждали сейчас в России.
М. МАШКОВА: Нет, я российские сериалы перестала смотреть. Я занимаюсь ассимиляцией сейчас. Доигрываю спектакль «Надеждины» и все-таки занимаюсь языком английским. Поэтому я стараюсь использовать любую возможность для изучения языка. Поэтому если и позволяю себе смотреть сериалы, я смотрю на языке страны, в которой я живу.
В. РАДИОНОВ: Вопрос от Марины в Телеграме — у нас был опубликован анонс, поэтому начну их зачитывать. «Будут ли еще роли в зарубежных киносериалах в ближайшее время?». Ну, в зарубежных для тех, кто воспринимает вас как российскую актрису, но мы уже поняли, что как раз… В общем, будут ли еще роли в кино и сериалах, я так это сформулирую.
М. МАШКОВА: Да, будут. Будут. Вот так я скажу.
В. РАДИОНОВ: Тут еще спрашивают, скучаете ли вы по России. Ирина спрашивает.
М. МАШКОВА: Ну, в принципе, я ответила, наверное, своим долгим молчанием на вопрос, больно ли мне. Ну вот так вот абстрактно по России я не скучаю, но я скучаю по людям, конечно, по конкретным. Женя Цыганов — один из них. Понятное дело, моя бабушка и дедушка.
В. РАДИОНОВ: Вы не виделись с бабушкой уже очень долго, более 3-х лет. Но вы созваниваетесь, наверное, все-таки?
М. МАШКОВА: Да, мы стараемся созваниваться каждый день по видеосвязи.
В. РАДИОНОВ: Одна цитата в интервью — она вынесена в заголовок, кстати: «Если бы я могла вырвать свое сердце, я бы вернулась в Россию и вырвала его».
М. МАШКОВА: Это такая прямо горячая-горячая цитата.
В. РАДИОНОВ: Но это Данко, это Горький, или я неправильно идентифицирую?
М. МАШКОВА: Собственно, да, это было в контексте Данко, потому что ведущий меня сравнил с этим героем — что как будто я прямо такая революционерка-революционерка. Это не так. Я не отношу себя к революционерам. Мне бы хотелось быть такой же смелой, как Алексей Навальный или Женя Беркович, но я такой силой и смелостью не обладаю. Именно поэтому я сейчас нахожусь в Лос-Анджелесе, а не в российской тюрьме.
В. РАДИОНОВ: Женя Беркович, вот эта история. Вот была фраза у Евтушенко, что поэт в России больше, чем поэт. К ней очень иронично относились. Но сегодня в контексте истории Жени Беркович и Светланы Петрийчук — это ведь плата за художественное слово.
М. МАШКОВА: Конечно.
В. РАДИОНОВ: Почему власть так боится художественного слова, как вы думаете?
М. МАШКОВА: Потому что это доступ, как бы это пафосно ни звучало, к сердцу человека, к сердцам масс. Потому что я считаю, что вообще-то русский человек — это очень классный человек, очень добрый, с большим сердцем и с очень большой-большой душой. И все эти воинствующие дядьки и тетьки, которые сейчас отправляют своих сыновей в России радостно на войну как защитников Родины, на которую напали — как только они узнают, что с ними сделали, они первыми пойдут с вилами на Кремль. Я в этом вообще не сомневаюсь.
В. РАДИОНОВ: А они пойдут, думаете? Потому что можно вспомнить Тургенева. Я нередко сейчас задумываюсь: вот «Муму» — что сделал Герасим? Почему он убил самое близкое ему существо, потому что барыня так хотела? Говорят — ну, там можно по-разному интерпретировать, — что таким образом он освобождался. Вот эта жертва…
М. МАШКОВА: Русский бунт, бессмысленный…
В. РАДИОНОВ: …и беспощадный. Но еще «Годунов»: народ безмолвствует.
М. МАШКОВА: Он все равно случится. Это неизбежно. Он же всегда случался. Просто вопрос, в каком формате он придет вот этой агрессивной лавиной. Это ответ на вопрос, почему боятся поэтов.
В. РАДИОНОВ: Они боятся того, что сами в каком-то смысле породили, получается? То есть эта система, которую приводят на штыках — она боится, что штыки в какой-то момент ее…
М. МАШКОВА: Ну конечно. Мне кажется, это очевидно. Нет? А вы как думаете, интересно?
В. РАДИОНОВ: Я не знаю. Я могу сказать, что сейчас по «Годунову»: народ безмолвствует. Вопрос: сколько? И в то же время я понимаю, что в тоталитарном государстве не бывает протестов, пока не появляется какое-то окно возможностей. И я согласен с вами, что если это окно возможностей появится, то могут снести, как снесли памятник Дзержинскому. Сейчас его пытаются восстановить.
М. МАШКОВА: Конечно, да, я знаю это.
В. РАДИОНОВ: Но если это произойдет — я понимаю, это гипотетический вопрос, но тем не менее, — для вас вот этот билет в Россию, потенциальный билет в Россию остается возможным? Вы сможете заглянуть на этот сервис, когда-то нажать и купить билет в Россию? Или в принципе, учитывая, что вы сказали, что ассимиляцией сейчас планируется заняться, это уже…
М. МАШКОВА: Ну, купить билет — когда исчезнет диктатура, я в первый же день куплю билет и поеду обнимать крепко свою бабушку. Ну конечно. Другой вопрос, буду ли я когда-нибудь еще работать в России. Тут я сомневаюсь.
В. РАДИОНОВ: Вот красивая фамилия Надеждина. И уже в завершение нашего интервью: что для вас значит надежда вообще и пытаетесь ли вы сохранять надежду?
М. МАШКОВА: Ну конечно, а как без нее? Можно же окочуриться в сегодняшнем дне без надежды. Я сохраняю и надежду, и веру, и даже любовь.
В. РАДИОНОВ: У вас запланированы еще выступления, спектакли. Расскажите о своих планах. Я знаю, что журналистский вопрос… Какие вопросы нельзя задавать — «Расскажите о творческих планах». Но я нарушу это правило и задам этот вопрос.
М. МАШКОВА: Нас с «Надеждиными» ждет наше заключительное, не побоюсь этого слова, последнее путешествие . Со спектаклем «Надеждины» мы приедем в Ригу, которую я очень-очень люблю; мы приедем в Лондон, мы приедем в Будапешт, в Милан, будут четыре города Израиля и Барселона. Это будут последние спектакли, а дальше я пойду работать в американском кино.
В. РАДИОНОВ: Ну, возможно, вы приедете с американским театром потом уже и к нам тоже. Ну что, мы ждем вас в Риге и надеемся увидеть вас в нашей студии. В прошлый раз не получилось, когда вы были в Риге, но мы все-таки не теряем надежды. Спасибо вам большое! Маша Машкова, актриса, была с нами на прямой связи. Благодарим вас, и до следующего раза!
М. МАШКОВА: Спасибо большое!
В. РАДИОНОВ: Всего доброго!