«Честно говоря» с Жанной Агалаковой: «Я не ожидала такой ненависти» — о пропаганде, выборах и жизни после федерального эфира

Ксения Ларинажурналист

Жанна Агалакователеведущая

Это то, что держит моих коллег сейчас, например, в редакции: зарплата гарантированная, какие-то там социальные бонусы, хорошая медицинская страховка… В конце концов, социальное положение в обществе. Корреспондент, или комментатор, или режиссер программы «Время» — всё-таки, несмотря на убеждения, по-прежнему звучит, в общем, достаточно весомо. И люди держатся за это. У кого-то дети, у кого-то старики-родители, у кого-то ипотека, у кого-то что. Не оправдываю. Не оправдываю, но понимаю…

Подписаться на канал The Insider Live
Поддержать канал The Insider Live

К. ЛАРИНА: Добрый вечер, дорогие друзья — или добрый день, или доброе утро. Это канал The Insider Live, меня зовут Ксения Ларина, и, как обычно, у нас еженедельная встреча в эфире с хорошими людьми. Сегодня у нас в гостях Жанна Агалакова. Жанна, привет!

Ж. АГАЛАКОВА: Привет! Очень рада, первый раз…

К. ЛАРИНА: Да, я тоже очень рада. И у меня такое ощущение, что мы вообще 100 лет знакомы. У меня даже нет никакого такого порога новых знакомств, но вот такое ощущение — не знаю, как у Жанны.

Короче, ребята, я просто давно хотела Жанну позвать, но я словно ждала чего-то. И это что-то случилось: она стала артисткой. Это очень приятно, поскольку вот так… Это не первый случай, прямо скажем: вот у нас тут на глазах буквально выросла целая театральная звезда Оля Романова — вот, замечательный журналист. Жанна Агалакова, напомню, и журналист, и телеведущая, и сейчас режиссер и автор документального фильма — тоже еще одна сторона ее медали. И вот, наконец, артистка.

Это спектакль «Гаага» по пьесе Саши Денисовой. Саша Денисова автор и спектакля, и автор пьесы, где Жанна — ну, тут уже, наверное, не секрет для зрителей Ютуба, — сыграла Владимира Путина. Это такой… Как мне кажется, в этом есть что-то такое — для психоаналитика сюжет: как-то вот наконец-то проговорить все, что ты думаешь об этом человеке. Получилось, Жанн?

Ж. АГАЛАКОВА: Ну, я была, во-первых, в броне этой роли, поэтому проговорить все, что я думаю об этом человеке, я не могла. Но я попыталась высказать в гриме, в жестах, в… Ну и, в принципе, сам персонаж в этой пьесе — он очень (трудно было бы предположить, что он будет положительным) отрицательный.

Но, Ксения, знаешь, я вот прямо… У меня нет внутри смелости назвать себя артисткой или актрисой, потому как даже в этой роли выступал, например, Александр Филиппенко. Спектакль «Гаага» по пьесе Саши Денисовой ставился во многих местах, в том числе и в Риге и в Вильнюсе как раз при участии великого Александра Филиппенко. Поэтому в этом ряду стоять — я прямо, честное слово… Я вот с краешку, с краешку, с краешку совсем.

К. ЛАРИНА: Но я знаю, там случайно получилось, что должна была играть роль Маргариты Симоньян… Вообще даже страшно мне произнести это имя, даже страшнее, чем Путина. Но Саша посмотрела на Жанну и вдруг увидела в ней это.

Ж. АГАЛАКОВА: О ужас! Ну, не знаю, каковы были мотивы принятия, но меня, честно говоря, огорошили этим предложением, и я как-то некоторое время так приходила в себя, успокаивала дыхание… Но, в общем, вот как-то так. Но самое главное, что не знаю, чья это заслуга. Самой ли роли… Роли — это последний ряд, конечно, в первую очередь самой ли пьесы. Или, может быть, место, где все это происходило. Это Париж, где очень люди активно поддерживают Украину и очень активно не поддерживают то, что делает сейчас Россия. Или, может быть, факт того, что это была благотворительная читка-спектакль. Мы собирали средства для благотворительной ассоциации «Мелограно», членом которой я являюсь, и эти средства нам нужны, чтобы покупать материалы для производства спальников. Все знают, что инфраструктура энергетическая в Украине разрушается с каждым днем, и люди кто-то спит на улице, у кого-то нет крыши над головой, у кого-то нет отопления уже давным-давно. Зима на дворе и холодно, и наши спальники буквально спасают людям жизнь. Вот, поэтому…

К. ЛАРИНА: Простите, Жанна, можем, наверное, дать ссылку на…

Ж. АГАЛАКОВА: Это было бы здорово. Я была бы вам очень признательна, потому что продолжают поступать эти жертвования, эти donation. Ссылка очень простая: melograno — как слышится, так и пишется: melograno латинскими буквами, — melograno.fr, потому что ассоциация находится во Франции; melograno.fr. И там есть страничка на русском языке, где все очень подробно и понятно описано. Мы будем рады любой помощи. Лучше, конечно, подписаться на пожертвования ежемесячные. То есть для нас важнее получать гарантированные 2 евро в месяц от вас как от жертвователя, нежели 24 за раз. Потому что так мы можем планировать нашу деятельность, понимать, что вот к этой зиме, там, к январю, к февралю мы сможем произвести 200, 300, 400 спальников — на производство каждого уходит 14 евро примерно, — нежели ожидать, когда что-то будет.

К. ЛАРИНА: Даем ссылку. Дорогие друзья, обратите внимание, пожалуйста: если хотите помочь Украине, хотите это сделать, но не знаете как, вот у вас есть такая возможность.

Ж. АГАЛАКОВА: Да, я думаю, что мы все испытываем вот это чувство бессилия, что мы не можем остановить эту проклятую войну, мы не можем что-то сделать. Но хотя бы вот таким образом что-то изменить, хоть что-то, хоть как-то… Спасибо вам.

К. ЛАРИНА: Жанна молодец. Я не устаю все время повторять, как я любуюсь людьми свободными, а еще больше любуюсь освободившимися. И вот этот момент освобождения я вот в тебе увидела, когда ты совершила этот жест, этот поступок. И это было ясно, что для тебя это действительно какой-то… Ну не знаю, как будто в другое качество себя ты перешла. Правильно ли я понимаю, что это вот такое чувство было?

Ж. АГАЛАКОВА: Ты знаешь, когда еще не было официально объявлено, что я уволилась, потому что был этот люфт из двух недель по законодательству, которые я должна была отработать, ну и они, в общем, тоже редакции были необходимы, чтобы передать дела, и по ночам мы ездили и куда-то отвозили наши вещи… Потому что квартира служебная, машина служебная — потом бы я всего этого лишилась, и было бы еще сложнее. И у меня было просто физическое ощущение, что я рождаюсь. Вот просто физическое: что я через что-то узкое-узкое выбираюсь в другой мир, в другую жизнь, во что-то другое.

Да, было ощущение освобождения, было ощущение. Но знаешь, я вот даже чувствую, что, может быть, даже и не стоит говорить «освобождение» и так далее. Никто же не держал меня. Я могла уйти, по большому счету, в любой момент. Но всегда что-то держит.

К. ЛАРИНА: Конечно, конечно. Это чувство не только… Чтобы тоже люди это понимали: это не то что там из какой-то кабалы ты выходишь — это… Ну, даже не знаю, как это объяснить. Это необъяснимо. Но я это тоже вот очень чувствую.

Ж. АГАЛАКОВА: Да нет, объяснимо. Это то, что держит моих коллег сейчас, например, в редакции: зарплата гарантированная, какие-то там социальные бонусы, хорошая медицинская страховка… В конце концов, социальное положение в обществе. Корреспондент, или там комментатор, или режиссер программы «Время» — все-таки звучит… По-прежнему, несмотря на убеждения, по-прежнему звучит, в общем, достаточно весомо. И люди держатся за это. У кого-то дети, у кого-то старики-родители, у кого-то ипотека, у кого-то что. Не оправдываю. Не оправдываю, но понимаю.

К. ЛАРИНА: Ну, ты знаешь, мне все-таки кажется, у тебя все-таки особый случай, потому что ты, что называется, оторвалась от пропагандистской почвы давно — вот когда вот стала работать собкором в Париже и потом в Нью-Йорке. Я понимаю прекрасно, что это какая-то параллельная жизнь. Ты же не сидишь в этой студии перед суфлером, который тебе крутит условный Эрнст, правда? Это совсем другое чувство, совсем.

Я просто знаю вашего брата, который многие годы работал собкором в цивилизованном мире, хотя и представляя пропагандистский канал. Все-таки это другое чувство совсем. И ты иногда, думаю, что ловишься на мысль: «Господи, хорошо, что я не там! Как мне вообще повезло!». Да?

Ж. АГАЛАКОВА: Ну да, даже работая там. Потому что все-таки находясь в редакции, где постоянно, каждый день что-то тебе говорили: «Это нельзя, это нельзя»… У меня был мой маленький фронт работ, моя небольшая Европа или крошечная Америка, где все-таки я не так часто слышала эти ограждения. Они, конечно, были, но когда ты работаешь в кадре, или ты там на месте корреспондент, у тебя гораздо больше вот этих вот красных флажков вокруг текста, вокруг смыслов, вокруг фактов и так далее. Меня касалась меньшая часть, потому что меньшая была территория. Но я как бы всякий раз подчеркиваю: я не уехавшая, я невернувшаяся. Это разница.

К. ЛАРИНА: Да, да. Ну, я могу сказать про себя также, что я невернувшаяся, да. Командировка, кстати — это для Жанны, как я поняла, тоже такое священное слово. Что называется, старость меня дома не застанет — я в дороге, я в пути. Это так.

Жанн, но вот я же хотела начать с другого. Вообще-то у нас скоро круглая дата — что называется, «кстати, о старости». Я так понимаю, что это все-таки важная веха, потому что, во-первых, в этот день у тебя будет, как я понимаю, очередной показ, очередной премьерный показ твоего фильма. Я так понимаю, что это тоже не случайно выбрано, этот день, 6 декабря, поскольку… Или это случайно совпало?

Ж. АГАЛАКОВА: Это случайно.

К. ЛАРИНА: Потрясающе!

Ж. АГАЛАКОВА: Я подумала… У меня была возможность поменять дату, но я подумала, что это такая классная возможность отпраздновать день рождения своим фильмом в Риме, в большом кинотеатре, во время фестиваля.

К. ЛАРИНА: Здорово. Ну и как тебе твоя жизнь, когда ты на нее сейчас смотришь?

Ж. АГАЛАКОВА: Слушай, ну это был очень тяжелый год и очень счастливый год, потому что я наконец доделала этот фильм, над которым работала 10 лет почти последние, и он хорошо пошел. Хотя можно было бы даже еще лучше, но

еще не конец. У нас прекрасный фестивальный период, впереди еще несколько фестивалей, и мы очень рассчитываем тоже на дистрибьюцию в разных странах. Я очень надеюсь, что однажды этот фильм дойдет и до России.

Вот, так что большая работа окончена. Я взялась за другой, за новый фильм, за другой проект и начала работать в Breakfast Show. По утрам читаю новости и сама же их и готовлю. Радуюсь этому, потому что это такое возвращение в профессию, которую я оставила в 2005 году, 20 лет назад — я не имею в виду сами новости, а именно подборка и чтение новостей в эфире. И это как-то очень регламентирует и украшает мою жизнь, несмотря на все сложности — что нужно рано вставать, и ты привязан к месту, и все такое. Но несколько дней буду отсутствовать в эфире как раз по причине фестиваля, уеду на это. Но все хорошо. Все хорошо. Вот еще бы мира в мире…

К. ЛАРИНА: Это правда. Но мы не назвали фильм. «Придет серенький волчок», так называется фильм. Я надеюсь, что тоже его увижу. Много про него уже читала от людей, вкусу которых я очень доверяю. Например, вот Вера Кричевская — замечательный отзыв, такой вот прямо… Она такой человек вообще эмоционально открытый, Вера, и написала очень, по-моему, хорошие слова. Но правильно ли я понимаю, что это такое прощание с родиной, такой «Полонез Огинского», сам этот фильм? Или нет?

Ж. АГАЛАКОВА: Вынужденное прощание с родиной. Это не выбор, это принуждение. Фильм о том, что… В течение всего фильма мои стереотипы рушатся. Мое восприятие страны, которой я принадлежу, которую люблю, несмотря на — как они обрушились 24 февраля 2022 года, когда все, что я знала, все, что я учила, все, чему нас учили еще в детстве, с молодых ногтей, вдруг оказалась ложью. «Мы не начинаем войн, мы своих не бросаем, мы не обижаем стариков и детей» — вот все это оказалось ложью. И это было таким ударом… Это было ударом тяжелым.

К. ЛАРИНА: Что для тебя вообще открыла эта война? Я имею в виду, открыла в России, в соотечественниках, что ты не знала раньше.

Ж. АГАЛАКОВА: Я не ожидала такой ненависти. Я не ожидала такой ненависти от людей, которые во всех песнях, в сказаниях, на всех праздниках говорят: «Миру мир, мы любим всех, давайте дружить». И вдруг под этим хрупким льдом оказалось черное болото ненависти. Это было для меня ударом. Еще не ожидала от себя смелости. Не ожидала.

Но вообще это для меня очень поворотный день — вот этот вот период начала войны. И я даже удивляюсь людям, которые все это предвидели, предсказывали, для которых это было очевидно. Для которых многие вещи были очевидны 31 декабря 1999 года, когда у нас неожиданно сменилась власть. Для меня это было совершенно неочевидным. Я не знаю, может быть, я родилась в розовых очках и жила в них долгое время. Как-то так.

К. ЛАРИНА: Я могу себе представить… Ты представляла себе себя, ведущую там, не знаю, эфира на федеральном канале, которая рассказывает о том, что происходит 24 февраля 2022 года, про спецоперацию?

Ж. АГАЛАКОВА: Ох, Ксения, я так многого про себя не представляла. Не представляла, что вообще когда-нибудь буду сидеть в телевизоре и рассказывать новости. Не представляла, что буду жить во Франции, в Нью-Йорке. Я не представляла, что в Париже я выйду на сцену, прекрасную театральную сцену в спектакле, где будет аншлаг, и многие не попадут на этот спектакль. И я, конечно, не представляла, что однажды я буду свидетелем войны, которую развязала моя страна.

К. ЛАРИНА: А ты когда-нибудь отказывалась читать новости, которые были не новостями, а ложью?

Ж. АГАЛАКОВА: Ты знаешь, мне в этом смысле повезло. Я закончила университет в 1991 году, журфак, а на телевидение попала в 1993 году. Нет, чуть-чуть раньше. Да, в 1993-1994 году уже была демократическая Россия, уже шли 90-е, когда цензура уже однозначно была отменена и можно было читать что угодно — точнее, что соответствовало смыслу и теме этого дня. Потом было НТВ, где «новости наша профессия», и все стремились быть похожими на НТВ. Нет, со мной такого не случалось — не было повода. Это не как, знаешь, атака на телецентр рижский в конце 80-х — в начале 90-х, когда Татьяна Миткова отказалась читать какие-то…

К. ЛАРИНА: Это Вильнюс, да

Ж. АГАЛАКОВА: Вильнюс, прости, пожалуйста. Конечно, Вильнюс. Когда отказалась читать новости, а теперь вот происходит как…

К. ЛАРИНА: Это ее не спасло, да. Вообще удивительные метаморфозы, которые, казалось бы, ну точно невозможно было себе представить. Но это случилось.

Но тогда я по-другому спрошу, как новостника все-таки. Ведь приходилось работать и в прямом эфире, и рассказывать о страшном — о трагических событиях, о том, что происходит здесь и сейчас на твоих глазах. Там, не знаю, гибель людей, катастрофы, теракты. Это же было в твоей жизни? Как в это входить и как из этого выходить?

Ж. АГАЛАКОВА: Ой, ну очень сложно. Я вот даже не представляю, как бы я читала новости о Беслане, когда произошел штурм и когда стало понятно, что очень много жертв. Я бы, наверное, рыдала в эфире. Я довольно сентиментальна. Я не знаю, как бы я это читала. Не знаю.

Но каждый раз это, конечно, страшно. Каждый раз это страшно. Чисто профессионально ты просто вскакиваешь на какую-то волну и на этой волне как-то вот плывешь и катишься, и держишь себя, играешь роль. А когда чуть-чуть эта роль, маска немножко приоткрывается, то тогда всё, проступают чувства. Ты не можешь все равно оставаться равнодушным. Несмотря на весь цинизм журналистский, который похож на цинизм работников скорой помощи, повидавших всякое.

Журналисты — такие же новостники. Когда, знаешь, ходила такая расхожая шутка в редакции: «Сколько-сколько погибло при крушении поезда в Индии? 10 человек? Ну, это мало». Но эти разговоры остаются за кадром, они не попадают в кадр. Это цинизм здорового человека в том смысле, что так много трагедий на ленте новостей ежедневно поступает, что невозможно откликаться на это сердцем, можно с ума сойти. И цинизм — это защитная реакция. Но едва цинизм чуть-чуть как-то вот поникает и действительно проступает «я» личное — вот я, как Жанна Агалакова, — вот все равно, все равно тебя сшибает со всей силой. И уж тем более если речь идет о стране, которую знаешь, любишь, или уж тем более о людях, которые оказываются вовлеченными в какую-то очередную драму или трагедию.

К. ЛАРИНА: Да, я поняла, что ты сентиментальный человек, уже давно — с тех пор, как ты вырвалась и освободилась. И даже вот в этом тизере, по-моему, фильма есть фрагмент, где ты плачешь сама, сидя в автомобиле, от того, что ты увидела там где-то какой-то сюжет. Вот я так поняла в фильме. У меня такой вопрос: насколько ты хорошо вообще знала страну до того момента, когда ты решила совершить такое путешествие?

Ж. АГАЛАКОВА: Я из Кирова. Я там родилась и прожила первые 19 лет с некой паузой в 3 года, когда родители мои поехали работать в Монголию. Я до сих пор считаю себя провинциалкой. Я оттуда, я формировалась там, росла. И я находила этот Киров, который знаю, во многих местах: в Норильске, в Хабаровске, в Магадане, в Астрахани, в Мурманске, в городе Невеле. Эти все города, которые мы проезжали, в которых мы были, останавливались, где мы снимали во время вот этого нашего проекта «Придет серенький волчок». Но все равно нельзя сказать, что я знаю, иначе бы меня так не шибануло в феврале 2022 года.

К. ЛАРИНА: Ну, тут важно сказать: как я поняла, картина снималась до начала войны. Да?

Ж. АГАЛАКОВА: Да-да. Мы могли ездить с семьей, только когда у меня отпуск. Поэтому это получалось раз, иногда два раза в год. Я брала какую-нибудь неделю там или полторы. Потому что мне хотелось не только летом увидеть Россию, но и, например, Сибирь увидеть зимой. Это же так классно — в Сибирь поехать зимой. Снега какие там волшебные…

К. ЛАРИНА: Так-так-так, я чувствую, уже нотки ностальгии пошли. Тоска по родине?

Ж. АГАЛАКОВА: Конечно. В Париже вот тут был снег, как раз когда был показ моего фильма. Он закончился, а через полчаса пошел снег. И пошел такими красивыми хлопьями, Ксения — это было просто сказочно. Это для меня был такой привет с небес: такой совершенно русский, белый пушистый снег, который все покрыл. Он, конечно, растаял очень быстро, но…

К. ЛАРИНА: Ну ладно, не скучай. Никто ничего не знает. Вот мне понравилось, как ты сказала в другом эфире — что я собираюсь жить долго.

Ж. АГАЛАКОВА: И счастливо, я сказала.

К. ЛАРИНА: Счастливо, да. И поэтому даже собираюсь — вдруг все это кончится наконец, и мы сможем вернуться домой, что называется. Но Жанн, я хочу вернуться к спектаклю. Потому что мне как-то очень приятна и компания, и Сашу я помню Денисову, которая плоть от плоти такого документального театра и ставила спектакли и в «Театре.doc», и в «Мастерской Брусникина», и на малой сцене Театра Маяковского. И я всегда поражалась, как она умеет сочетать несочетаемые вещи. Ведь когда я вижу репортажи об этом спектакле, мне говорят, что это фарс про то, значит, как в Гааге будут судить военных преступников во главе с Владимиром Путиным — познакомьтесь, вот он сидит в кадре у нас. И судит его маленькая девочка из Мариуполя, которая потеряла всю свою семью. Вот как это сочетать — эту страшную трагедию реальности с жанром спектакля? У вас не было по этому поводу сомнений или вопросов? У вас как у артистов, я говорю.

Ж. АГАЛАКОВА: Ну, было понятно, что этот спектакль не отражение реальности, которой мы все желаем, а отражение реальности, которая, как мы надеемся, случится однажды. И судьей, и обвиняемой будет не маленькая девочка, а ее дневники. Хотя, может быть, и девочка тоже окажется в Гааге как свидетельница. А ее дневники, ее какие-то другие материалы документальные — это то, чего мы… «Мы» — я имею в виду, миллионы людей, украинцы в первую очередь и добрая часть русских, я хочу надеяться, россиян этого желают. Да, на скамье подсудимых. Мы знаем, что ордер на арест выписан на Путина и Белову… Как ее там, вторая?

К. ЛАРИНА: Львова-Белова, да-да-да.

Ж. АГАЛАКОВА: Да, Львову-Белову. Но туда, конечно, очень-очень просятся и Суровикин, и Патрушев, и Сурков, и Ковальчук, и Матвиенко, и Володин (хотя Володина в спектакле нет), и Симоньян, и, конечно же, Владимир Соловьев как главный пропагандист, и целая линейка людей, которых тоже, в общем, очень-очень-очень давно уже там ждут.

Да, спектакль — это фарс. Очень много зрителей смеялись в этом спектакле, хотя, казалось бы, такая тема. Но в конце, знаешь, когда я читаю монолог Путина, и там есть цитата из Ильина, которого называют любимым философом Путина — хотя я не очень уверена, что он что-то читал, но так говорят. И в этом монологе есть такие слова, что Россия не распадется никогда. Она, как великий организм, будет собирать себя по кусочку и будет продвигаться по рекам, к морям, к горам, к хлебу, к углям, к нефти, к урану. Россия всегда собирала и сохраняла своих, а украинцы — это свои. И она никогда не отпускала своих.

И это, с одной стороны, правильные слова, но контекст делает их чудовищными, делает их абсолютно фашистскими, страшными. И вот в этот момент я слышала, как зал леденеет. Потому что люди понимали, что это правда, что так и есть. И наши прекрасные статьи в учебниках про освоение Сибири — это было на самом деле захватом Сибири. Это было то же самое, только происходило несколько веков назад. Но это была такая же война, которая была объявлена местным народам. Они до сих пор живут в состоянии войны: ханты, манси — мы видели их, — которые пытаются отстаивать свои кусочки территории, свои чистые реки или озера, где они ловят рыбу и живут этим. А это все сужается, потому что добывают нефть, добывают газ. Это, конечно, огромный урон экологии. И они несут чудовищные потери, эти народы. Они вымирают и так далее. Потому что ханты и манси — это ближе к Уралу немножко, это Западная Сибирь, но и так дальше, до Камчатки и так дальше. Россия это завоевывала точно так же, как она сейчас пытается вернуть себе Украину. И это страшно. И я думаю, что одним из первых дел нужно будет сделать, когда закончится эта война — нужно будет посадить честную группу честных историков, которые бы по-честному переписали историю нашей страны. Чтобы люди знали.

К. ЛАРИНА: Да, и не случайно то, что мы наблюдаем сейчас… Ну, собственно говоря, это было и раньше, и в советское время: главные враги, первые враги государства тоталитарного — это те люди, которые занимаются правдой факта. Это те, которые занимаются историей, те, которые занимаются литературой. Почему-то философия всегда пугает все тоталитарные режимы. Все просто боятся. Как генетика продажная девка империализма, так и философия. То есть любая попытка свободного осмысления, любая попытка свободы, любая попытка личной оценки происходящего — это все сразу на корню. И вот мы это переживали в XX веке, и сейчас то же самое переживаем.

Ж. АГАЛАКОВА: Но это переживалось, ты знаешь, во все времена. В век Просвещения здесь, во Франции, когда Дидро затеял свою Энциклопедию с группой авторов, он вставил в графу «Философия» религию, католицизм, христианство. И это повергло в ужас власть. Потому что религия — это не может быть наукой. Философия же наука, уже тогда уже признавалось. Это нечто большее, это то, что окружает всех. Это накрывает и королевскую власть, и всю жизнь. И тут вдруг этому дали имя и поставили это все в ячейку. И начались, конечно, гонения. Поэтому не в первый раз.

К. ЛАРИНА: Да, да. Еще к тебе вопрос тоже как к человеку опытному, который давно живет в европейском, в западном пространстве. Откуда столько так называемых путинферштееров? Кто их плодит, каким образом они возникают?

Ж. АГАЛАКОВА: Ты имеешь в виду, те, которые…

К. ЛАРИНА: Да, ну давай так назовем. С одной стороны, это агенты влияния, которые давно там сидят, что называется, во всех… Это моя любимая тема больная. Я ненавижу все эти «русские дома», поскольку это, на мой взгляд, совершенно рассадник абсолютной гэбухи везде под прикрытием великой русской культуры. С одной стороны, агенты влияния. С другой стороны, огромное количество того, что мы называем таким вот советским-постсоветским мышлением — люди, которые по-прежнему считают: Путин класс, Путин молодец, Путин здорово.

Это могут быть самые разные люди. И обыватель, который насмотрелся, извини за выражение, Маргариты Симоньян, или, может быть, наоборот, какие-нибудь западноевропейские интеллектуалы, которые тоже подвержены этой болезни, этой коррозии, любви почему-то к вот этой вот путинской… к Путину и к тому, что он там устроил в стране. Как ты это объясняешь?

Ж. АГАЛАКОВА: Ты знаешь, меня очень-очень удивляло, когда в Нью-Йорке мы что-то снимали на улице — «Vox Populi» или что-нибудь в этом роде, — и к нам подходили люди и спрашивали, откуда мы. И мы говорили, что вот… Ну, это было еще в довоенные времена. Мы говорили там: «Российское телевидение, Первый канал». Все говорили: «О, Путин!». И я замечала: вот это «О, Путин!» и с вот таким жестом — это, как правило, были афроамериканцы, люди, которые, в общем, по-прежнему ущемлены большей частью в своих правах, как минимум на бытовом уровне.

И я замечаю, что точно такая же реакция есть у людей здесь в Европе, людей с иммиграционным прошлым — либо потомки, либо сами иммигранты первой волны, либо вторая, либо даже третья волна, которые тоже так реагируют. Встроиться в чужую жизнь, уже давным-давно веками установленную, приехав из другого культурного слоя, очень сложно. Попасть на ту же самую полочку крайне сложно. Эти люди, быть может, рассматривают себя как лузеры — я не люблю это слово, но тем не менее. Они всегда немного ущемлены. И для них враг моего врага — это мой враг. Поэтому такая реакция.

Это не люди, как правило, которые высокообразованные, которые имеют достаточно средств, которые как-то продвинулись, которые думают и двигают историю, мир, культуру. Это люди, которые сосредоточены в основном на выживании. И, конечно, для них кто-то сильный… А исторически Советский Союз был как бы всегда врагом и как бы отсталым — ну, пропаганда тоже сделала свое дело, — и вдруг посмел противоречить, стукнуть кулаком по столу, заявить свое «я» и свои условия игры — для них, конечно, вызывает вот такое уважение и восторг. Уважение силы, восторг силы. Я объясняю это только таким способом. Все остальные либо подкуплены, либо имеют какой-то бизнес, и у них есть денежный интерес, если это люди, так сказать, коренного населения. У меня нет других объяснений.

К. ЛАРИНА: Ну вот поскольку семья у вас наполовину итальянская… Тут надо напомнить, что муж у Жанны итальянец — настоящий, коренной. Там тоже все… Когда следишь за тем, что в Италии происходит — там только вот Мелони, она, конечно, проявляет какую-то жесткость в отношении и путинского режима, и в отношении этой войны высказывается определенно. Но публика там какая-то тоже разношерстная, итальянская. Там как-то очень любят все вот это вот, о чем ты сейчас говоришь — и какие-то выставки, какие-то презентации каких-то книжек. Я уж не говорю про гастроли, про какие-нибудь спектакли, или про каких-нибудь певцов, или какого-нибудь Гергиева. Почему здесь нет такого единодушия? Почему так легко прощается?

Ж. АГАЛАКОВА: Ну, отказывают же сейчас в гастролях. Все-таки Гергиева не пустили. Вот Ильдара Абдрзакова, великолепного баса, но, по-моему, совершившего огромную глупость, согласившись на то, чтобы возглавить новый оперный театр в Крыму — тоже его участие в постановках в «Ла Скале» и в других отменили.

Итальянцы всегда — с 90-х годов, наверное, да и раньше, — всегда очень хорошо к русским относились. А в последние годы особенно, потому что очень много денег приходило из России в Италию. На распродажи магазины в Милане были забиты русскоговорящими дамочками с вот такими выпуклыми губами и с вот такими глазами. Сколько вилл, как мы знаем, на озере Комо принадлежат российской элите, или там, не знаю, во Флоренции, на севере Италии, в горах, на озере Гарда — да полным-полно. И это, конечно, люди, которые оставляют огромные деньги. Сложно тут.

И потом, знаете, итальянцы уверены, что это очень далекая война, она их не коснется. Джорджио, мой муж, среди своих приятелей проводил соцопрос: если случится война, пойдут ли они на войну, будут ли они защищать свою страну? Большинство покрутило пальцем у виска, сказав: «Какая война? Во-первых, ее не будет. Во-вторых, я буду спасать себя», — к слову о патриотизме. Вот, другое отношение.

Французы чувствуют ближе эту тему, хотя для них, быть может, палестино-израильский конфликт более горячая история, нежели украинский, украинская война. Еще горячей украинскую войну ощущают — чем ближе к Украине, тем сильней, — Польша, балтийские страны, понимая, что они очень даже, может быть, следующие сразу после Украины. Ну вот, по крайней мере, так развивается сейчас ситуация.

К. ЛАРИНА: Я могу сказать, что я тут живу тоже далеко от Украины, в Португалии — всегда за то, чтобы помочь, и все, и Зеленского-то тоже здесь принимали, естественно, в парламенте. Ну, там португальский бывший премьер-министр Антониу Кошта сейчас возглавляет вообще Еврокомиссию, и очень часто мы его видим вместе с Владимиром Зеленским на различных мероприятиях и форумах. Но да, это тоже далекая война. Хотя помогают. Здесь много очень украинцев, беженцев из Украины, которые здесь живут, нашли свой приют. Это так.

Но то, что ты сказала насчет стран Балтии и Польши, и вообще Восточной Европы — ну конечно! Уж они-то — помимо того, что Украина близко, они знают, что такое советский сапог на твоем загривке, да-да-да. Ну а твои ощущения? Возможно, что это все поползет дальше, что он не остановится? Уж коли ты в его шкуру уже влезла, давай отвечай.

Ж. АГАЛАКОВА: Расскажу тебе историю как бы из личной семейной жизни. Пару лет тому назад, когда уже стало понятно, что Украиной все дело не обойдется, мы стали с Джорджио искать страну, куда мы могли бы убежать от войны. И мы подумали: «Ну вот Парагвай, Уругвай… Парагвай одна из самых благополучных стран Латинской Америки, она очень далеко — поехали туда». И мы открыли Google Map, карту, значит, в Гугле, и стали по столице, значит, Парагвая путешествовать, смотреть, как выглядит этот город. Мы там никогда не были. Поставили точку в самый центр — я думаю: когда же закончится эта индустриальная зона в этом центре? Казалось, что все вот это вот какие-то промышленные объекты вокруг: огромные заборы, одноэтажные-двухэтажные домики, ничего примечательного… И такая на меня депрессия напала… Так было — просто очень плохо. И мы подумали: «Нет». Потом мы нашли, конечно, центр, который на самом деле не центр, а он на берегу океана, на берегу моря, и он выглядит очень симпатично. И все друзья потом говорили, прекрасный город и все такое. Но вот этот слом уже произошел, и мы решили: нет, мы останемся в Европе, мы будем отстаивать ценности демократии и ценности западного мира, можно так сказать. Вот.

К. ЛАРИНА: Но подожди, я тебя спросила — это понятно. А вот то, что касается вообще реальности этой войны дальнейшей? Потому что мы сейчас все вот на этой пороховой бочки живем. Я уже устала слушать этих несчастных политологов, которые уже сломали себе весь мозг, чтобы хоть что-то выудить, какой-то реальный прогноз вперед.

Ж. АГАЛАКОВА: Ну, Ксения, подожди, подожди. Я тебя поняла, я поняла вопрос. В 2030 году Путин пойдет на какой срок? Шестой? Я уже запуталась. Шестой срок. Однозначно, он не остановится. Значит, ему нужно будет объединить народ вокруг себя,. Потому что подкручивать бесконечно голоса… Ну, они, конечно, придумают что-то, каким-то еще образом — там, голосование на пеньке, на скамеечке, еще каким-то образом. Но нужно будет еще другие способы объединить вокруг себя граждан. А они, эти способы, тают все больше и больше. Новая война — это единственное на сегодняшний день, что может спасти Путина и позволить ему остаться на этом месте. Поэтому я считаю, что новая война неизбежна в 2029 или в 2028 году. Ведь видишь, чтобы начать, чтобы избраться… В 2024 году у нас были выборы? В 2024 году — он начал в 2022 войну, за 2 года до того. Ну, значит, в 2028, думаю, так.

К. ЛАРИНА: Ну, к началу вторжения страна уже была подготовлена. Это же все такая ползучая аннексия собственной страны, все эти его почти 30 лет у власти, начиная там с 1999 года. Это вот мое такое видение. Но тогда давай так. Ты сказала, что для тебя было открытие — это вот ненависть, которой охвачена страна. Почему так легко он на этой ненависти пришел к власти сам по себе, Путин, и ненависть стала такой, ну, вот той самой скрепой национальной для того, чтобы страну объединить. Потому что вся страна объединена против кого-то — ненависть там, не знаю, к террористам условным, которые взорвали дома. То есть это потом была ненависть к чеченцам со стороны, значит, «глубинного народа». Потом ненависть к другим террористам, потом ненависть к грузинам, потом ненависть в итоге к украинцам. Почему так легко вот именно эта эмоция канализируется?

Ж. АГАЛАКОВА: Ну, вот все эти ненависти грузинам, чеченцам и прочее — это разминали границы ненависти, чтобы в конце концов раздвинуть их до невозможного. Я думаю, что условия жизни большинства людей все-таки не соответствуют нормальным условиям жизни. У нас еще не везде газ, у нас далеко не везде канализация, кое-где люди за водой ходят на речку. По-прежнему в глубинках нет дорог, не хватает школ. С медицинским обслуживанием все в порядке, насколько я понимаю, только в очень больших городах, в первую очередь в Москве. А где-то там в селах не хватает всего буквально, по-прежнему не хватает всего.

Мы проезжали какие-то места, которые меня просто потрясли. Просто потрясли. Люди, чтобы выживать… Не знаю, в том же Магадане в 2015 году, когда мы туда приехали, медсестры получали 15.000 рублей. В городе, где привозное все, просто все. Конечно, люди ходят на охоту, конечно, люди устраивают рыбалки во время сезона — получают там лицензию и ловят этого несчастного лосося лодками. Там считают буквально свой урожай рыбы, вылов лодками: не «я поймал три рыбы», а «я поймал три лодки», наловил. И они этим питаются, они этим живут, иначе было бы невозможно выжить. И вот это постоянное давление условий жизни, условий, которые новая власть (с 1999 года новая) никак практически не изменила для большей части территории России.

Плюс Путин, конечно, нажал на очень болезненную точку. Он нажал на точку, которая откликается в каждой семье, в каждом человеке — Вторая мировая, когда мы потеряли 20 с лишним (до сих пор нет установленных цифр), 20 с лишним миллионов человек. В каждой семье. В моей семье никто не вернулся. Никто. В моей семье остались только женщины. Женщины и дети.

И эта травма — она через поколения передается. Вот моя мама не видела и не помнила войну, она родилась в декабре 1941 года. Отца ее забрали в июле 1941 года, а в октябре пришло извещение, что он пропал без вести. То есть часто мы знаем — вот мы, как женщины рожавшие и имеющие детей, — мы знаем, что психика ребенка и, в общем, склад характера формируется еще в утробе. И вот большая часть появления на свет… Не на свет, а вообще начало жизни моей мамы, да и не только, тысяч человек, сотен тысяч человек, как раз было вот под этим давлением: началась война, мужа забрали, у моей бабушки четверо детей, четверо по лавкам маленьких. И это глубокая вяземская деревня, где без мужика не выжить, просто не выжить.

И эта травма — она передавалась все равно через поколения. Ты не думаешь, не помнишь эту войну… Но я помню мою бабушку. Она была усталой всегда, просто всегда. Она уже не работала, была на пенсии, но просто жизнь ее выжала до состояния, не знаю, лимонной корки. И она рано скончалась именно потому, что жизнь не дала ей ни радости, ни покоя, ничего, отобрав все. Она потеряла во время войны одного из своих детей — он просто умер, просто нечем было кормить.

И, конечно, когда тебе с экрана говорят «там нацисты», то на слово «нацист» ты реагируешь однозначно: это люди, которые истребили мою семью. Это я про себя говорю. И так, наверное, считают миллионы русских. Поэтому, конечно, они так: «Как нацисты? Мы боремся с фашизмом, мы победители фашизма». И вот это вот одно помноженное на другое, когда у тебя нет личных каких-то заслуг, побед, достижений, но ты прикрываешься заслугами, победами, достижениями большой страны — мы победители фашизма, сейчас мы это все повторим, дойдем до Берлина, спасибо деду за победу и так далее, — все эти лозунги срабатывают, конечно, на эмоциональном фоне. Люди начинают реагировать.

К. ЛАРИНА: Ну, я с тобой не соглашусь тут. Все-таки вот то, как ты рассказываешь о войне и о том, какой страшный шрам и след оставила война в истории твоих близких, твоей семьи — это совсем другая эмоция, а не та, что проповедовал Путин все эти годы. Ведь обрати внимание: люди, которые эту войну чувствовали как трагедию — самая-то главная какая мысль была в итоге? «Только бы не было войны. Все что угодно пусть будет, только не война». Здесь же ровно все наоборот. Ты вспомни, это же при нашей жизни было, когда вдруг появился этот лозунг — не «Спасибо деду за победу», а «Можем повторить». Когда из трагедии вдруг вышла вот эта вот страшная рожа насилия, агрессии, мести. И это, конечно, совсем другие чувства, а не те.

Ж. АГАЛАКОВА: Да, я согласна с тобой, «только бы не было войны». Но в путинском дискурсе это было: нацисты притесняют русскоговорящих, русских людей на территории Украины. Это как бы те же самые фашисты немецкие, только говорящие по-украински. Вот так вот.

К. ЛАРИНА: Но неужели в это можно поверить? Простому человеку даже? Слушай, у нас каждая вторая семья, извини, в России — она имеет родственников в Украине. Либо предков, либо родственников. Это же действительно так. Ну неужели все вот просто посмотрели, что им Путин сказал про нацистов, и все в это поверили?

Ж. АГАЛАКОВА: Ну, у меня нет тебе ответа однозначного. Я думаю, что это для социологов и, может быть, даже психологов тема для исследования.

К. ЛАРИНА: Как работает пропаганда, к вопросу.

Ж. АГАЛАКОВА: Но я повторюсь: вот это уровень жизни — то есть и внешне, и такая душность жизни в самой стране. Ведь Путин потихонечку зажимал: это нельзя, это нельзя, это мы не говорим, здесь мы не говорим. Расставил везде своих людей… Все, как бы все окружены, все снова в зоне. И плюс еще, оказывается, нас атакуют, да против нас весь мир. Это дискурс, который постоянно звучал из всех утюгов. И вот он, результат.

Но все-таки, слава богу, есть у людей и здоровая психика, и те, кто реагирует на это нормально. Кто-то ушел во внутреннюю эмиграцию, кто-то уехал из страны, а кто-то как-то так ограничил, оградил себя от этого от всего. Я не говорю про всех россиян — конечно, нет. Нормальные здравомыслящие люди, слава богу, есть.

К. ЛАРИНА: Ну вот те, кому сложнее всего сейчас там находиться — конечно, это те люди, которые все прекрасно понимают, которые не превратились и не позволяют вообще себя обмануть.

Ж. АГАЛАКОВА: И я так рада, что среди них очень много молодых. Все эти певица Наоко, и вся ее команда, и во многих других местах — я очень рада, что они есть. Мне очень жаль, что… Жаль — не то слово. Они рискуют, конечно, когда устраивают свои концерты, свои акции. Это опасно, и я отнюдь не призываю это делать. Но я знаю, что они так думают. Они так думают, они так чувствуют. Они в другое время родились. У них была возможность видеть другой мир. Сейчас ее, конечно, купируют, эту возможность, закрывая интернет, не позволяя выходить на сайты, где была более подробная, честная и достоверная информация о том, что происходит. Но власть так долго не продержится. Невозможно.

К. ЛАРИНА: Черт их знает. Да я тоже, понимаешь… Когда все это началось, когда началась война — не знаю, никто не предполагал, что это продлится вот уже почти столько же, сколько длилась Вторая мировая или, во всяком случае, та часть ее, которую мы называем в России Великой Отечественной. Кто вообще мог это предположить? А она все идет и идет, идет и идет. Значит, у него есть ресурсы. Значит, он не тратит деньги на эту войну, а кормится этой войной, как я понимаю, если это все длится и длится.

Ж. АГАЛАКОВА: Абсолютно. 18 миллиардов долларов прибыли плюс получили наши миллиардеры — те, которые находятся в санкционном списке, люди, которые делают на этой войне деньги. 18 миллиардов долларов плюс к тем миллиардам, которые они уже имеют.

К. ЛАРИНА: Да, так что и война кормит не только Путина. Она кормит… А с другой стороны, как вот сейчас с тобой вместе мы рассуждаем, почему люди так повелись на это на все — потому что она действительно такое замещение, должна быть ради чего-то. Помнишь, когда он сам это почувствовал и понял, что он на эту болевую точку нажмет, он даст людям смысл жизни? Помнишь, как он любил цитировать Высоцкого: «лучше, чем от водки и от простуд»? То есть матерям говоря, объясняя, за что погибают их дети, он им впаривал вот эту мысль — что неважно, как ты жил до этого, сейчас у тебя есть смысл умереть. И это продавалось, Жанна, это продавалось. Смерть продавалась и продается как тоже скрепа, как смысл. Смерть как смысл жизни!

Ж. АГАЛАКОВА: Ну да, все это такое, как под лозунгом «Время назад».

К. ЛАРИНА: Это все мы говорим про то, что Путин сделал с народом. Вот ты в интервью, когда тоже отвечала на вопрос, как ты этого Путина лепила из себя в спектакле, ты сказала, что для тебя вот это главное, как я поняла — это вот отсутствие абсолютно эмпатии, сострадания. Об этом многие говорят. Как ты думаешь? — теперь к тебе вопрос как к путиноведу, — это благоприобретенное качество или он с таким родился?

Ж. АГАЛАКОВА: Я думаю, что это просто было несчастное детство у человека. Я думаю, что его, наверное, били в детстве. Били нещадно. Били дома, били во дворе. Внешность-то у него не ахти, выглядит он сопляком — выглядел в детстве. И я думаю, что это вот реакция на это все. «Мы все родом из детства», Антуан де Сент-Экзюпери.

К. ЛАРИНА: Ну, у тебя счастливое было детство. У тебя было счастливое детство?

Ж. АГАЛАКОВА: У меня было разное детство. Разное, счастливое тоже.

К. ЛАРИНА: Но какие-то есть обиды на кого-нибудь, которые тебя в итоге стимулировали на какие-то профессиональные повороты, подвиги и прочее? «Я вам всем докажу» — нет?

Ж. АГАЛАКОВА: Нет, «я вам всем докажу» — иногда эта всплывает тема, но это вовсе не в привязке к чему-то. Не знаю, мне кажется, нет. Нет, у меня нет обид на каких-то людей, на события. Если я не имею в виду, конечно, власть и то, что происходит сейчас. Но это нельзя называть обидой. Это не обида, это другое чувство — чувство ярости, наверное. Я, наверное, сейчас вот на этот вопрос, наверное, должна лечь на кушетку…

К. ЛАРИНА: Да-да-да, как у психоаналитика.

Ж. АГАЛАКОВА: Ты будешь над головой и задавать мне вопрос «Какие ваши отношения с матерью?» и так далее.

К. ЛАРИНА: Нет, ну видишь, мы с тобой провели сеанс такой исследования путинской психологии, из чего этот человек складывался.

Ж. АГАЛАКОВА: Нет, я оставлю при себе. Или смотрите мой фильм. Смотрите мой фильм в эту субботу в Риме в кинотеатре «Тибур», 6 декабря в 6 часов вечера, или в Тель-Авиве в прекрасной синематеке тель-авивской 8 декабря и 12 декабря. Там у них на сайте есть вся информация. Приходите. Кое-что из моей… Как бы такой мини-сеанс психоаналитический в этом фильме проступает, из моего детства.

К. ЛАРИНА: А какой ты сейчас проект задумала? Ты сказала про новый фильм — это будет что?

Ж. АГАЛАКОВА: Ну, во-первых, он не имеет никакого отношения к России и к русским. И он как раз… Главная героиня — ей за 80, и она все еще живет по указке. По указке близких ей людей. И в какой-то момент она решает все-таки поступить так, как реально хочет она.

К. ЛАРИНА: Освобождение.

Ж. АГАЛАКОВА: Освобождение. И я снимаю — готовлюсь снимать, готовлю этот проект, еще пока в начальной стадии, — вот про это освобождение, которое нужно человеку. Неважно в каком возрасте: 10 тебе лет, полтинник или 80 с лишним. Освобождение, вот.

Знаешь, я однажды снимала репортаж: в одном маленьком бретонском городе во Франции установили памятник Иоанну Павлу II (работа Церетели, разумеется, гигантский-гигантский памятник), на постаменте которого написано «N’ayez pas peur» — «Не бойтесь». И меня как-то эта фраза очень смутила. Я спросила женщину — а там очень верующий народ, — и одна бабушка мне сказала: «Но это же цитата Иоанна Павла II. Это главные его слова: «Не бойтесь». Не бойтесь жить». И я подумала, что это вообще классный девиз по жизни: «Не бойтесь». Но я позволила себе это только, к сожалению, в этот трагический день. По большому счету, по самому большому счету, по гамбургскому, позволила себе не бояться именно с началом большой войны.

К. ЛАРИНА: Тоже удивительная вещь, что именно как раз свобода — она как бы, наверное, самое желанное чувство, но самое пугающее. Потому что ты остаешься сам с собой, без всякого прикрытия, без защиты. И ты с этого момента сам отвечаешь за свою жизнь, никому ее не делегируешь, эту ответственность. Это тоже…

Ж. АГАЛАКОВА: Но есть же этапы к этому. Вот мне однажды встретился один человек, который сказал: «А я больше не вру». Я говорю: «Как?». — «А вот так. Я не говорю неправду. Это необязательно я должен говорить постоянно только правду по какому-то поводу — я просто не говорю неправды. Если я не могу сказать правду, я обхожу этот вопрос, но неправду я не говорю». И мне чертовски понравилась эта формула. И он сказал еще очень важный момент: «И ты тогда свободен». И это был такой важный для меня разговор, который я тоже себе присвоила. Вот неправду не говорю — стараюсь, по крайней мере.

К. ЛАРИНА: Это, кстати, то, о чем писал как-то Борис Акунин. Я все время читаю его замечательные эти посты — он такой вот склонный тоже к рефлексиям человек, как настоящий писатель, инженер человеческих душ. И он говорил о том, рассуждая там о переживаниях эмигранта или релоканта — как угодно это называйте, — что не думайте о том, чего вы лишились, приняв это решение, а думайте о том, от чего вы избавились. И это сразу у тебя совсем другие эмоции работают. Да?

Ж. АГАЛАКОВА: Совершенно верно, да.

К. ЛАРИНА: Ну вот для тебя что важно? Что ты обрела вот вместе с этой свободой для тебя лично?

Ж. АГАЛАКОВА: Не знаю, у меня такая полная жизнь, я так радуюсь ей, этой жизни.

К. ЛАРИНА: Тьфу-тьфу-тьфу. Господи, постучу по дереву.

Ж. АГАЛАКОВА: Но даже если это все и закончится как-то не очень хорошо, то неважно. Вообще каждый момент драгоценен. Этим и живу. Вот сейчас живу предстоящими премьерами, сейчас живу этим новым проектом. Живу вот той самой ассоциацией, членом которой являюсь — ассоциацией «Мелограно». Там такие классные люди, необыкновенные… Присоединяйтесь. Можно на расстоянии — melograno.fr, еще раз повторю. Лишь бы не было войны, вот. И что могу, то и делаю для этого.

К. ЛАРИНА: Ну что ж, Жанна, огромное спасибо тебе за наш этот замечательный и важный разговор. Извини, если что не так. Значит, друзья мои, не забудьте: фильм «Придет серенький волчок» продолжает свою жизнь и, надеюсь, не только фестивальную, но и прокатную тоже, и вы его сможете увидеть. Желаю ни пуха и удачи Жанне с ее фестивальными похождениями, путешествиями.

Ж. АГАЛАКОВА: Спасибо большое.

К. ЛАРИНА: Спектакль «Гаага» — он вообще живой? Он будет дальше жить, или вы сыграли раз — и все?

Ж. АГАЛАКОВА: Ты знаешь, в Париже мы сыграли раз, и подразумевалось, что раз. Но вдруг какое-то эхо покатилось по театральным кругам, и стали звать туда, туда, туда… Но это все пока прожекты, поэтому пока только один раз, а там посмотрим.

К. ЛАРИНА: Хорошо, будем надеяться, увидим. Ну и все остальное. А что все остальное остается? «Новости ваша профессия». Это практически каждое утро на канале Александра Плющева «Breakfast Show» вы можете видеть Жанну Агалакову, которая читает новости. Как я понимаю, это такой авторский выпуск, это то, что ты сама выбираешь в качестве новостей.

Ж. АГАЛАКОВА: Это новости, которые отбираю я, но я ориентируюсь на действительно главные события — на то, что надо рассказать.

К. ЛАРИНА: Кстати, я хочу сказать, что Жанна еще прекрасная ведущая. И поэтому когда я узнала, что Жанна будет вести новости, я написала Плющеву: «Новости — это только первый шаг. Она должна быть ведущей у тебя на канале. Должна быть, она умеет! Она чувствует кадр, она живет в кадре». Вот он задумался.

Ж. АГАЛАКОВА: Спасибо большое, Ксения! Мне так нравится заниматься кино — вот я сейчас прямо…

К. ЛАРИНА: Ладно, все, отпускаю. Отпускаю, дорогая. Спасибо тебе большое. С наступающим не поздравляют, поэтому я поздравлю (а вы тоже не забудьте поздравить) 6 декабря (вот так вам выдаю тайну), пожалуйста, Жанну с днем рождения. Спасибо тебе, счастливо!