«Честно говоря» с Александром Филиппенко
Своеобразный Нюрнбергский процесс должен быть. Это то, чего не случилось в начале 90-х уже. Мы будем надеяться, да…
Подписаться на канал The Insider
Поддержать канал The Insider
А. ФИЛИППЕНКО: Три, два, один. Все проходит, все проходит. Снег сменяется дождем. Все приходит и уходит. Мы пришли, и мы уйдем. Все приходит и уходит в никуда из ничего. Но бесследно не проходит ничего.
К. ЛАРИНА: Чему можно научиться у человека, который прошел советский опыт цензуры, умолчания, эзопова языка?
А. ФИЛИППЕНКО: – «Мы столько угля, столько стали…»
– «Нет, лично вы – что можете?»
– «Мы столько хлеба, столько мяса, молока…»
– «Нет, лично вы – что можете?»
– «Я? Я могу пиво зубами открывать».
Все верно, друг, две жизни нам не жить. Есть восхода час и час захода. Но выбор есть. И дивная свобода в том выборе, где голову сложить.
К. ЛАРИНА: Добрый вечер, дорогие друзья, дорогие подписчики, дорогие зрители нашего канала. Это канал The Insider Live. Меня зовут Ксения Ларина. И, как обычно, каждую неделю мы встречаемся с лучшими людьми нашего Отечества, скажу я так без обиняков, поскольку у нас сегодня настоящий, подлинный творческий вечер, поскольку в гостях у нас народный артист Российской Федерации Александр Георгиевич Филиппенко. Саша, приветствую вас. Здравствуйте.
А. ФИЛИППЕНКО: Здравствуйте.
К. ЛАРИНА: Ну вот и свиделись наконец-то.
А. ФИЛИППЕНКО: Вот и встретились. Тысячу лет знакомы, вот и встретились где-то, я не знаю, в космосе.
К. ЛАРИНА: Я вижу, что, тьфу-тьфу-тьфу, настроение отличное, несмотря на то что в таких предлагаемых обстоятельствах сегодня существуем и мы, и мир. И напомню зрителям, наверняка вы знаете, что Александр Филиппенко сейчас находится вне России, он живет в Вильнюсе вместе с семьей. И большой привет сразу передаю Марише и Саше, которые рядом с Сашей.
А. ФИЛИППЕНКО: Спасибо.
К. ЛАРИНА: Давайте мы с этого, Саш, начнем. Конечно же, я хочу сказать еще одну важную вещь. Дорогие друзья, Филиппенко уехал не только с семьей, он забрал с собой всех своих любимых людей: Левитанского, Гоголя, Жванецкого, Аверченко, Домбровского, Салтыкова-Щедрина, Довлатова и многих-многих других. И это, конечно, великое счастье. Вот как говорят про Сашу, что он человек-театр. У него как бы весь его театр, вся его жизнь и судьба творческая, она буквально в его сердце и в его голове, в его памяти. Поэтому вот он увез с собой этот бродячий театр Филиппенко, и он с ним остается. Не важно же, где, да? Или важно, Саш?
А. ФИЛИППЕНКО: Важно, конечно. Это, как опять же вспоминаю Довлатова, проблема языка важна вот эта всегда – кто в зале, на каком языке ты говоришь, что и как. Тем более какая-то такая в мире токсичность на русский язык вдруг образовалась. Печальная история. Но в работе это некое переключение, когда ты в помощь или идешь за авторами, которых ты пригласил на этот разговор со зрителем. Вот это важно. «У автора в плену» – так одна из программ называется у меня. Если у Пастернака «не спи, не спи, художник, не предавайся сну, ты вечности заложник, у времени в плену», то я у автора. Просто надо проявить талант медленного чтения. И у них все там написано, у этих авторов.
К. ЛАРИНА: Саш, такой вопрос. Как война… Какие коррективы она внесла в жизнь человеческую, я понимаю, в твою и в жизнь твоей семьи. А в творческую, в программу?
А. ФИЛИППЕНКО: Целиком все перевернулось. Все надо было отправить уже в сундук. Именно я вот занимался здесь эти полгода и готовлюсь, что я пересмотрел, переиначил все целиком. И в основном, как мне кажется, зритель просил стихи. Как у Левитанского есть строчка «попытка утешения». Попытка утешения через это образное мышление стихотворное, потому что, конечно, это трагическая какая-то ситуация, в голове у меня не укладывающаяся. У меня у самого внутри масса вопросов. Но главное, что все те программы, которые были…
Хотя, ты знаешь, буквально вчера, готовясь к нашей встрече, я вдруг вспомнил, что я давно не читал Платонова, которого здесь как бы… «Город Градов», 20-е годы. Что это? Или «Голос отца» пьеса. И вдруг у меня возникло что-то. И вот я достану. Тут у меня вокруг папки мои текстов, о которых ты говорила, что взял с собой. И я вот решил посмотреть. Это я после нашей встречи посмотрю из «Голоса отца» Платонова. Может быть, там можно будет вторую часть использовать. Потому что эти мысли постоянно: что же сейчас, какой месседж нести зрителю из сегодняшнего этого сумасшедшего дня, сумасшедшей ситуации?
К. ЛАРИНА: Среди твоих авторов, вот ты его назвал уже, как мне кажется, Левитанский занимает особое место не только как автор текстов, как автор стихов, но и как личность. И сегодня опять же как контекст меняет смыслы, как он обостряет какие-то важные события в жизни человека давно ушедшего. Я хочу напомнить нашим зрителям, что Юрий Левитанский – фронтовик, что он уроженец Украины, что мемориальная доска почетная существует, не знаю, как сейчас, в городе Донецке была открыта в его память. Киев, Донецк, Черниговская область – это все его родные места. Фронтовик. Человек, который в советское время голос свой возвышал в защиту невинно осужденных и политзаключенных. Вспомните хотя бы процесс Синявского и Даниэля, где Левитанский был одним из подписантов писем в их защиту. Ну и, конечно, невероятно трагическая история его ухода. Я думаю, сейчас Саша добавит то, что я говорю. Когда он умер, сердце его разорвалось от невыносимости войны в Чечне. Разорвалось его сердце буквально.
А. ФИЛИППЕНКО: В мэрии вышел в коридор посидеть на диванчике и не встал. Да. В итоге последний спектакль «Гоголь-центра» – это был вечер стихов Левитанского. «Я не участвую в войне» – это строчка из его стихотворения. Да, так вот случилось, произошло. Да. Как у него там, «я, побывавший там, где вы не бывали, я, повидавший то, чего вы не видали, я, уже там стоявший одной ногою, я говорю вам – жизнь все равно прекрасна». Жизнь.
К. ЛАРИНА: А вы были знакомы, Саш, с Левитанским?
А. ФИЛИППЕНКО: Нет, к сожалению. К сожалению. Вот это только вот на этом вечере немного как-то. Ну, так случилось. Зато книга его вот у меня тут «Время, бесстрашный художник…» к столетию Левитанского.
К. ЛАРИНА: Ну давайте мы что-нибудь прочтем из Левитанского, раз уж мы про него заговорили.
А. ФИЛИППЕНКО: Три, два, один.
Все непреложней с годами, все чаще и чаще,
я начинаю испытывать странное чувство,
словно я заново эти листаю страницы,
словно однажды уже я читал эту книгу.
Мне начинает все чаще с годами казаться –
и все решительней крепнет во мне убежденье –
этих листов пожелтевших руками касаться
мне, несомненно, однажды уже приходилось.
Я говорю вам – послушайте, о, не печальтесь,
о, не скорбите безмерно о вашей потере –
ибо я помню, что где-то на пятой странице
вы все равно успокоитесь и улыбнетесь.
Я говорю вам – не следует так убиваться,
о, погодите, увидите, все обойдется –
ибо я помню, что где-то страниц через десять
вы напеваете некий мотивчик веселый.
Я и себе говорю – ничего, не печалься.
Я и себя утешаю – не плачь, обойдется.
Я и себе повторяю – ведь все это было, было, бывало,
и вот обошлось, миновало.
Я говорю себе – будут и горше страницы,
будут горчайшие, будут последние строки,
чтобы печалиться, чтобы заламывать руки, –
да ведь и это всего до страницы такой-то.
Все проходит, все проходит, снег сменяется дождем,
все приходит и уходит, мы пришли, и мы уйдем.
Все приходит и уходит в никуда из ничего.
Но бесследно не проходит ничего,
потому что в этой драме, будь ты шут или король,
дважды роли не играют, только раз играют роль.
И над собственною ролью плачу я и хохочу,
по возможности достойно доиграть свое хочу –
ведь не мелкою монетой, жизнью собственной плачу
и за то, что горько плачу, и за то, что хохочу.
С парохода сойти современности
Хорошо самому до того,
Как по глупости или из ревности
Тебя мальчики сбросят с него.
Что их ждет еще, вспыльчивых мальчиков?
Чем грозит им судьба вдалеке?
Хорошо, говорю, с чемоданчиком
Вниз по сходням сойти налегке.
На канатах, на бочках, на ящиках
Тени прошлого тихо лежат,
И прощальная жалость щемящая
Подтолкнет оглянуться назад.
Пароход-то огромный, трехпалубный,
Есть на нем и биллиард, и буфет,
А гудок его грустный и жалостный:
Ни Толстого, ни Пушкина нет.
Торопливые, неблагодарные?
Пустяки это все, дребедень.
В неземные края заполярные
Полуздешняя тянется тень.
Это грустный Кушнер представил, а ему как бы в ответ Левитанский.
Все верно, друг, две жизни нам не жить,
И есть восхода час и час захода.
Но выбор есть, и дивная свобода
в том выборе, где голову сложить.
Эти знаменитые его строчки «Каждый выбирает для себя». А теперь попробуем каждое слово начинать с большой буквы.
Каждый выбирает для себя
женщину, религию, дорогу.
Дьяволу служить или пророку –
каждый выбирает для себя.
Каждый выбирает по себе
слово для любви и для молитвы.
Шпагу для дуэли, меч для битвы
каждый выбирает по себе.
Выбираю тоже – как умею.
Ни к кому претензий не имею.
Каждый выбирает для себя
личную ответственность.
К. ЛАРИНА: Я спрошу так. Что помогало тебе в течение твоей большой жизни этот выбор делать? Кто или что.
А. ФИЛИППЕНКО: Моя семья прежде всего, Маришенька, Сашенька, наши дети, все близкие. Всегда я с ними советуюсь. Всегда худсовет мой – вот эта моя семья. И здесь мы также в Вильнюсе вместе все это обсуждаем, думаем. Как говорится, теперь все мои проблемы остались где-то в прошлом далеко. Это все как бы сгорело сейчас. Этот воздух уже не передать. Теперь все время Сашеньку спрашиваю, она у нас теперь командующий. Норвич-терьер наш Ричик тоже с нами. Вот мы садимся втроем чай-кофе пить и все обсуждаем, как и что.
К. ЛАРИНА: Кстати, тут могу сказать, что удались все дети. И Саша, которая здесь, и Маша, которая…
А. ФИЛИППЕНКО: Правильно.
К. ЛАРИНА: И Паша, да?
А. ФИЛИППЕНКО: Он теперь далеко вообще, он в Буэнос-Айресе с Леной.
К. ЛАРИНА: Вообще как раскидала всех Филиппенок жизнь. Это удивительно. Но вы общаетесь со всеми, да?
А. ФИЛИППЕНКО: Да.
К. ЛАРИНА: А как твои друзья и дети, старшие дети, как они оценили твое решение, ваше решение, решение вашей семьи?
А. ФИЛИППЕНКО: Ну, как бы сказать, приняли они этот шаг. Все это было понятно. И вот этот Zoom, это через интернет общение, оно, конечно, помогает очень.
К. ЛАРИНА: За это время жизнь твоя изменилась, все равно ты продолжаешь, я повторю, выступать на сценах самых разных и общаться с публикой. И в этой связи не могу не упомянуть и не поговорить чуть-чуть подробнее о проекте Артура Соломонова «Как мы хоронили Иосифа Виссарионовича». Это пьеса Артура, которая превратилась в такую акцию антитоталитарную, антиавторитарную, антивоенную и, естественно, акцию, с другой стороны, поддержки Украины, поскольку на всех афишах этой читки, которая происходит в разных городах, это я нашим зрителям хочу напомнить, значится обязательно уведомление, что часть сборов идет на помощь Украине, украинским беженцам на гуманитарную помощь. Ты принимал участие в двух?
А. ФИЛИППЕНКО: Да, да.
К. ЛАРИНА: Рига, Вильнюс.
А. ФИЛИППЕНКО: Абсолютно ты права. Поскольку и профессиональные актеры, и непрофессиональные, и все это вместе, и обязательно Артур присутствует, и он в зале, и участвует в постановке, поскольку это как бы читка, все-таки мы приближаемся больше к спектаклю, думаем. Это там, где я участвовал. Видел я, в интернете есть запись, где действительно просто с листочками люди читали пьесу. Так же, как сейчас возник проект Саши. Уже она как продюсер.
К. ЛАРИНА: Саша Филиппенко?
А. ФИЛИППЕНКО: Саша Филиппенко, да. Она здесь так интересно. Это пьеса белорусского писателя Саши Филипенко с одним «п», который в Швейцарии сейчас. Он написал такую полудокументальную, полухудожественную пьесу о событиях 2020 года, когда протесты шли и как получилось потом. И потом он придумал, что уже прошло 20 лет и чуть ли не ядерная была катастрофа какая-то, а продолжается суд над теми людьми, которые участвовали в этих протестах. «Тихари» называется. Ставила эту пьесу Саша Денисова, украинский режиссер замечательный совершенно. Ставила она пьесу «Гаага». Вот это как бы суд, состоявшийся над всеми преступниками.
И вот эта пьеса «Тихари» у нас здесь в Вильнюсе была, и вот теперь интересная поездка через неделю – дней 10 в Варшаву. Вот интересно.
К. ЛАРИНА: А почему «Тихари»? Тихари – это кто? Тихари, по-моему, это какой-то жаргонизм, да?
А. ФИЛИППЕНКО: Это участвующие в подавлении демонстраций.
К. ЛАРИНА: ОМОНовцы.
А. ФИЛИППЕНКО: ОМОНовцы, да. В общем, там и часть актеров белорусских, которые нынче в Вильнюсе, они участвовали в этих процессах и были в СИЗО, в этих кутузках. Прием очень сердечный, душевный, но потом люди со слезами выходят и говорят: «Нет-нет, надо подумать, уйти, пройтись». Потому что все вспоминают, все так или иначе были участниками этих событий. Это такое очень интересное. И вот будет обсуждение, мне интересно, в Варшаве где-то 13-го числа, фестиваль будет.
К. ЛАРИНА: То есть будет спектакль, а потом будет общение с публикой.
А. ФИЛИППЕНКО: Да. И будет там и Саша Филипенко писатель, и Саша Денисова режиссер.
К. ЛАРИНА: И Саша Филиппенко продюсер, и Саша Филиппенко артист.
А. ФИЛИППЕНКО: Вот так вот случилось неожиданно.
К. ЛАРИНА: Какая-то секта. Я могу добавить просто для зрителей тоже, чтобы они понимали. Саша сказал про Сашу Денисову, режиссера этого спектакля, что она украинский режиссер. Да, она уроженка Киева и украинский гражданин и человек, но она, конечно же, известна очень хорошо в России как один из соавторов, режиссеров, строителей Театра.doc. Она и там ставила, она ставила в Центре Мейерхольда.
А. ФИЛИППЕНКО: На Малой Бронной у нее.
К. ЛАРИНА: На Малой Бронной и в Театре Наций. Я хочу рассказать один эпизод, что когда началась война, очень быстро ее вычислили как гражданку Украины, и последовала серия и угроз, и какого-то буллинга, что называется, выражаясь модным языком. И ее спектакль из репертуара Театра Наций был тоже снят очень быстро. Это спектакль, который буквально несколько раз прошел премьеру. И она уехала в Украину. И сейчас много работает, ставит. Слава богу, у нее это получается. Я очень рада.
Саш, а еще один проект я хочу тогда спросить. Потому что я когда готовилась, посмотрела, что было последнее. Это кино, которое не знаю, выйдет ли оно, «КУ» Резо Гигинеишвили.
А. ФИЛИППЕНКО: Забегаем вперед. Я позвоню обязательно в ноябре, когда вернусь. Тут один переезд, сейчас расскажу. Я обязательно тебе позвоню и расскажу. Это Резо Гигинеишвили и это Родионова сценарий Саши. И мы начинали снимать. Совершенно неожиданное было для меня предложение сыграть Черненко, который лежал в больнице
К. ЛАРИНА: КУ – Константин Устинович.
А. ФИЛИППЕНКО: «Пациент номер один» сейчас называется. И вот будет в Таллине фестиваль, по-моему, 9 ноября. Наш вечер тоже. Он меня приглашал все время посмотреть, Резо. Я говорю: «Нет, нет, мне интересно после спектакля, после фильма увидеться со зрителем или услышать, что и как». Это все чрезвычайно. Доверял ему стопроцентно, предлагал, слушал. Сейчас же они все видят. Сидят в соседней комнатке и уже на мониторах у них все есть. Практически предварительный даже монтаж он видит. Я говорю: «Вот, Резо, как ты считаешь, так и…». Он меня все время сдерживал, сдерживал. Мне все вахтанговский мой любимый трагифарс. Он говорит: «Нет, нет, нет. Потише, потише для камеры».
К. ЛАРИНА: А это такое камерное кино, насколько я поняла.
А. ФИЛИППЕНКО: Нет-нет, это серьезное.
К. ЛАРИНА: А про что это? Не про Черненко же.
А. ФИЛИППЕНКО: Это как Черненко лежал в цековской этой больнице, в ЦКБ. И там приготовили инсценировку, как будто он идет голосует, что он вполне здоров и хорошо. И там история еще и медсестры, кто вокруг был. Вот эта атмосфера. Мертвецы руководили нами.
Это как, пардон, сейчас из Жванецкого я помню: «Ну спроси меня, спроси, задай любимый вопрос журналиста – что было самое веселое в вашей жизни? Вы услышите ответ: похороны членов Политбюро. Это было красиво, весело и целый год. В магазинах появлялась незнакомая еда, с утра по всей стране звучала красивая музыка. А мы гадали, кто – Брежнев, Подгорный, Косыгин». Это вот тогда, когда они подряд все почти. В течение года были одни сплошные похороны членов Политбюро.
К. ЛАРИНА: Счастливое было время, действительно.
А. ФИЛИППЕНКО: Потом тоже в конце: «А плакать надо было обязательно, мальчик. За этим очень следили». Очень следили.
К. ЛАРИНА: Ну, кстати, если уж всерьез говорить, то в то время уже за этим не очень следили.
А. ФИЛИППЕНКО: Это накануне перестройки. Когда все это произошло – это 1985 год. Конечно, мощный удар был. Вернусь когда… Потому что так случилось, что из Таллина надо через Стамбул полететь в Алмату, и там у меня будет мой сольный концерт, где «В поисках живой души», где буду и Гоголя, и Левитанского читать, и Довлатова. И после этого обратно. Расскажу, как прошла эта премьера, что будет дальше. Потому что это такое как бы грузинское кино. Я не вдавался в подробности, но это не российское кино нынче.
К. ЛАРИНА: Тут стоит заметить, что Резо Гигинеишвили тоже вполне однозначно высказался публично по поводу происходящих событий. И несмотря на то, что он был чрезвычайно успешным режиссером, такое среднее крепкое поколение, много успел сделать в российском кино, в том числе и такое массовое кино, не просто авторское, и сейчас он уехал, он находится, насколько я знаю, в Грузии. И вижу, как сердце его рвется, вижу по его записям в социальных сетях, глядя на то, что происходит.
Саша, я так спрошу. Не самое веселое, не как Жванецкий, а самое счастливое время, самое счастливое время в истории для тебя в истории страны, когда были надежды, что может что-то измениться.
А. ФИЛИППЕНКО: Так вот Горбачев и дал эту надежду, когда гласность, перестройка, как это открылось все, сколько текстов новых мы узнали, сколько событий. Это было грандиозное время, ты права.
К. ЛАРИНА: Именно тогда было ощущение, что и большинство людей на одной стороне, на стороне света, подавляющее большинство. А вот не знаю, ты наверняка тоже об этом думал, не было ли это такой иллюзией, что большинство советских граждан хотели другого? Может быть, это нам так казалось, что большинство?
А. ФИЛИППЕНКО: Казалось, конечно. Но для всех нас впервые это произошло, вот о чем речь.
К. ЛАРИНА: А оттепель? Разве не похоже?
А. ФИЛИППЕНКО: Нет, там другое было, да. Там в основном все было с развенчанием культа личности Сталина. Там вот этот 1956 год, там вот это осталось в памяти.
К. ЛАРИНА: Ну и все-таки возвращение имен, возвращение запретных имен, да? Реабилитация не только людей, невинно осужденных, но реабилитация и в историческом плане тоже, и в художественном.
А. ФИЛИППЕНКО: У Домбровского я вспоминаю.
А что, когда положат на весы
Всех тех, кто не дожили и не допели?
В тайге ходили, черный камень ели
И с хрипом задыхались, как часы.
А что, когда положат на весы
Орлиный взор, геройские усы
И звезды на фельдмаршальской шинели?
Усы, усы, вы что-то проглядели,
Вы что-то недопоняли, усы!
Это вот у меня есть Домбровский, Шаламов, Жигулин. Такой тоже блок поэтический в моей программе есть.
К. ЛАРИНА: Я, кстати, вспоминаю сейчас, знаешь, что? Вспомнила спектакль, который производил на многих странное впечатление, но он абсолютно был очень жесткой направленности и смысла. Это «Сон Гафта, рассказанный Виктюком». Сейчас ты процитировал стихотворение, а я вспомнила, как он кончается, когда сапоги вот эти сталинские бросаются на рампу, и они остаются главным смыслом.
А. ФИЛИППЕНКО: Да. Это еще впереди должно быть. Такой своеобразный Нюрнбергский процесс должен быть. Это то, чего не случилось в начале 90-х уже. Мы будем надеяться, да.
К. ЛАРИНА: Чему можно научиться у человека, который прошел советский опыт? Цензуры, умолчания, эзопова языка? Что можно передать следующим поколениям, которым придется и приходится сейчас жить в России?
А. ФИЛИППЕНКО: Задуматься. Остановиться и подумать. Как тоже опять же у Левитанского
Всего и дела, что вчитаться,
Боже мой, всего и дела,
Что помедлить над строкою,
Не пролистнуть нетерпеливою рукой,
а задержаться, прочитать и перечесть.
Я еще здесь от себя внутренне добавляю: а если что – спросить у старших.
– Мне жаль неузнанной
До времени строки.
Но все ж строка –
Она со временем прочтется
И перечтется много раз,
И ей зачтется, и все, что было в ней,
Останется при ней.
Вот именно проявить талант медленного чтения, что же наши гениальные писатели, художники того времени пытались передать нам. Это, как я тоже рассказываю, у раннего Окуджавы: «Неистов и упрям, гори, огонь, гори. На смену декабрям приходят январи».
Что-то передать – это можно было для поэта – только в стиле «вынужденный советский символизм»: через описание снов или описание природы. И классическое же опять.
– Что же из этого следует? – Будет апрель.
– Будет апрель, вы уверены? Что это? – Да, я уверен.
– И следует шить сарафаны и легкие платья из ситца.
А ситец, – зал спрашивает, – что это?
– Цветной, разнообразный.
– Вы полагаете, это все не запретят, все это будет носиться?
– Я полагаю, все это следует шить.
И вот главная строка.
– Ибо сколько вьюге не кружить, недолговечна ее кабала и опала.
Вот в этом надежда – движение времени, что на смену декабрям приходят январи. Хотя опять повторяю, вот август, недавно я вспоминал, 21 августа 1968 года – вот это страшная для нашего поколения дата была. Танки идут по Праге, танки идут по Праге. Вот это все. Ах!
И тут же рядом вспоминается Бродский.
Когда теряет равновесие
твое сознание усталое,
когда ступени этой лестницы
уходят из-под ног,
как палуба,
когда плюет на человечество
твое ночное одиночество, —
ты можешь
рассуждать о вечности
и сомневаться в непорочности
идей, гипотез, восприятия
произведения искусства,
и даже самого зачатия
Мадонной сына Иисуса.
Но лучше поклоняться данности
с глубокими ее могилами,
которые потом,
за давностью,
покажутся такими милыми.
Да.
Лучше поклоняться данности
с короткими ее дорогами,
которые потом
по странности
покажутся тебе
широкими,
покажутся большими,
пыльными,
усеянными компромиссами,
покажутся большими птицами,
покажутся большими крыльями.
Да. Лучше поклоняться данности
с убогими ее мерилами,
которые потом по крайности,
послужат для тебя перилами
(хотя и не особо чистыми),
удерживающими в равновесии
твои хромые истины
на этой выщербленной лестнице.
А дальше хотелось еще тоже, я вспоминаю, это я слышал тоже в далекие 60-е еще в филармонии из французской поэзии.
Береги свою голову, друг мой.
Голову береги, мой друг.
Голова, как известно, круглая,
Голова, как известно, круглая,
Ты и сам не заметишь,
Как ее потеряешь вдруг.
Теряли голову многие.
Теряли даже такие, которым
По их положению очень нужна голова.
А она же у них закружилась,
Она, как шар покатилась.
И вот ее потеряли или вот-вот потеряют.
И только те, с кем случилась
Подобная неприятность,
Как это ни странно,
Случившегося не видят, не замечают.
О, ужас, они по жизни – без головы шагают!
Только потому, что
У них денег немножко больше,
Таланта немножко больше,
Удачи немножко больше
За душой обнаружилось вдруг.
И потому – мой совет:
Береги свою голову, друг мой.
Голову береги, мой друг!
К. ЛАРИНА: Кстати, вот как раз опять же возвращаясь к пьесе Артура Соломонова, она как раз об этом, об этом превращении.
А. ФИЛИППЕНКО: Именно, именно. Вот это тоже интересно. Кстати, может быть, после спектакля устроить со зрителем дискуссию или нет? С Артуром мы иногда говорили на эту тему.
К. ЛАРИНА: Обязательно, обязательно. Потому что, мне кажется, этот вопрос сегодня очень интересует аудиторию. Мы все время к этому вопросу возвращаемся: как происходит этот процесс? Этот процесс происходит не с упырями (упыри-то там понятно), а вот с людьми, которые потихонечку себя начинают уговаривать, находить себе лазейки для самооправдания. Ну что я объясняю тебе? Ты прекрасно это знаешь, как это происходит. Но один человек это чувствует, что он превращается, а другой нет, вроде как все нормально.
А. ФИЛИППЕНКО: Ну вот ему помочь.
К. ЛАРИНА: Вопрос такой. Ты артист. Ты же артист.
А. ФИЛИППЕНКО: Да.
К. ЛАРИНА: Ты же мог бы превратиться в любого из своих персонажей по творческой судьбе. Ты мог бы превратиться в Кощея Бессмертного или в какого-нибудь там черта, или в смерть, или в черта типа Азазелло или Коровьева. Но ты не превратился. Ты выбираешь для себя другие примеры для подражания.
А. ФИЛИППЕНКО: Понимаешь, перед тем как я вот перешел из физиков в лирики, ведь первый диплом у меня МФТИ.
К. ЛАРИНА: Физтех.
А. ФИЛИППЕНКО: И там мои старшие товарищи, которые вот еще живы, конечно, многих их нет, еще первые передачи КВНовские 1962-1963 года, мы были чемпионами «КВНа» в те времена, когда прямой эфир был. Это же забыто было то время, когда были прямые эфиры. И вот там мои были старшие товарищи. А я читал домашние задания. Я как исполнитель в основном в команде был. Вот все вот оттуда произошло. И осталось во мне это надолго. А потом студенческий театр «Наш дом», Рутберг, Розовский, Аксельрод. Это вот 60-е годы. И в 69-м когда нас закрыл партком, они говорили, что в Чехословакии все со студенческих театров начиналось.
К. ЛАРИНА: Как раньше говорили, в другое время, что все начиналось с кружков Петефи. Помнишь венгерские кружки Петефи? В Венгрии то же самое, также говорили.
А. ФИЛИППЕНКО: Да, да, да.
К. ЛАРИНА: Саша, а вот про «Наш дом» я хотела спросить. Существуют воспоминания очевидцев о спектакле, в котором была такая метафора – «что я мог сделать один?». Выходил один человек, а потом второй, и потом все это превращалось в хор людей, которые произносили…
А. ФИЛИППЕНКО: «Что я мог сделать один? Что я мог сделать один?» «Что я мог сделать один?», да. Грандиозная такая была.
К. ЛАРИНА: Это кто придумал?
А. ФИЛИППЕНКО: Это пришло, если честно говоря, из Новосибирского Академгородка. Там был студенческий театр. Олег Киселев там был такой. Это оттуда. Это середина 60-х. Был даже Первый фестиваль студенческих театров. Председателем жюри был Райкин.
К. ЛАРИНА: Аркадий.
А. ФИЛИППЕНКО: Это 1966 год примерно. Вот тогда еще. Это вот мы выступали.
К. ЛАРИНА: Ну, давай напомни, как это выглядело, чтобы люди понимали, как выглядел этот спектакль. Или это эпизод был?
А. ФИЛИППЕНКО: Это эпизод, это был маленький эпизод. Это был всего маленький эпизод. Это вначале один выходил на пустую сцену и все к залу обращался: «А что я мог сделать один?» И тут за ним приходил: «А что я мог сделать один?» И по одному заходили люди и заполняли всю сцену: «А что я мог сделать один? А что я могла сделать одна? А что я мог сделать один? А что я мог сделать один?» Вот это вот. И тогда они превращались в один коллектив, в один клубок, вот это важный момент, и строем они выходили с сцены. Вот эта коллективная безответственность в подтексте наша тогда советская.
Мы же любили пионерский отряд. Не одного человека, а лично вы. Это только в перестройку разрешили Райкину играть – это 80-е – миниатюру, которую Жванецкий, по-моему, написал.
– «Мы столько угля, столько стали…»
– «Нет, лично вы – что можете?»
– «Мы столько хлеба, столько мяса, молока…»
– «Нет, лично вы – что можете?»
– «Я? Я могу пиво зубами открывать».
Вот не остаться бы нам с пустыми бутылками пива. Вот о чем речь. Это об этом. «Что я мог сделать один?» А вот ты и подумай. Береги свою голову, друг мой! Думай, думай! Да, вот на эту тему тоже надо что-то найти. Думайте, думайте. Да.
Талант медленного чтения. Все – у наших великих классиков. Как это у Пастернака:
Другие по живому следу
Пройдут твой путь за пядью пядь,
Но поражения от победы
Ты сам не должен отличать.
И должен не единой долькой
Не отступаться от лица.
И у Вознесенского был спектакль «Берегите ваши лица».
И быть живым, живым и только,
Живым и только до конца.
К. ЛАРИНА: Мы смотрим сейчас, за последние годы как уничтожается все, что было сделано, в том числе и твоим поколением, и тем, кто моложе. Ты вспоминал уже про «Гоголь-центр». Это был абсолютный разгром, когда уничтожили этот театр уже, после того как Кирилл уехал. И не знаю, какие у тебя были ассоциации, у меня были ассоциации с убийством Камерного театра. Это было то же самое, по сути. Мы вернем все взад и забудем, и сотрем это из нашей истории. Точно так же можно сказать про Таганку, от которой остались рожки да ножки. Что это? Театр Крымова Дмитрия уничтожен. У него как бы не было своего театра, но он был этот театр. Уничтожен.
Это борьба, на твой взгляд, как ты это объясняешь, это борьба с чем? Они скажут: «С не нашими ценностями. Это не наши ценности». А на самом деле как ты это видишь? Это борьба с чем?
А. ФИЛИППЕНКО: С инакомыслием. Но здесь чиновники. Это все остается… Министерства, все-таки они все из прошлого, советского времени остались.
К. ЛАРИНА: Ну ладно, там много среди них и таких молодых да рьяных, которые не нюхали советского времени, не знают, что это.
А. ФИЛИППЕНКО: Ну, в данном случае его величество случай играет в жизни актера большую роль. Вот позвонят, скажут: «Вот у нас есть». И я должен это прочитать, посмотреть за день и к вечеру решить, буду я в этом участвовать или не буду, поскольку, повторяю, я у автора в плену.
К. ЛАРИНА: У меня есть предложение. Хочу вслух его озвучить, и, может быть, нас услышат. Не знаю, как ты к этому отнесешься. Поскольку Дмитрий Крымов выбрал свободу, как и артист Филипенко, почему бы вам не восстановить и не сделать новую редакцию невероятно актуального спектакля «Последняя ночь в Венеции» по повести Хемингуэя? Мне кажется, он настолько попадает в сегодняшний день. Это было бы здорово. Подумайте.
А. ФИЛИППЕНКО: Ну, это надо подумать, да. Я тоже вспоминаю, что вот сейчас самая большая не ошибка, а опасность для актеров молодых – это то, что сейчас все эти сериалы, нынешняя ситуация в театре и в кино требует только поверхностного взгляда, только «я в предлагаемых» вот типаж. Как американский консультант на «Бедной Насте» еще иногда через переводчика к нам, к актерам, обращался: «Only action, action, action и никакой чеховщины, и никакой ибсеновщины, и никакой хэмингуевщины второго и третьего плана. Первый свой ассоциаций: плохой – хороший, полуплохой – полухороший. Все».
И вот что здесь делать? Как быть актерам? То есть они привыкают играть только это, только типаж «я в предлагаемых» и больше ничего. Это вот формотворчество. Мейерхольдовщины не хватает. Вот то, что есть у Крымова, с чем я столкнулся. Вот это формотворчество. Плюс еще и изображения все. Ведь он художник грандиозный. И все это понимать. Как у Эфроса тоже была фраза: «Актер должен понимать свое место в формуле, сознательно творить на эту формулу режиссера». Вот от личности. Все зависит, конечно, от личности. Надо быть готовым к такому повороту или чувствовать, что ой, нет, это я уже…
Ведь у меня, ты знаешь, я-то вспомнил тоже вот тут… Хорошо, что ты сидишь.
К. ЛАРИНА: Ну-ка.
А. ФИЛИППЕНКО: У меня есть распечатка твоего разговора с Юрским на «Эхе Москвы». Я ему об этом сказал. И отсюда все это… Просто это можно… Я это в программе буду читать, рассказывать.
– Вот смотрите, вы же любопытный человек, – спрашиваешь ты. Вы же смотрели все новое. Вам это интересно?
– Нет?
– Уже нет?
– Нет, мне многое неинтересно. Я стараюсь иногда смотреть, если я не болею, как последний год болел Я совершенно не обязан новизну принимать за качество. Я различаю эти вещи.
– Но подождите, вам же в этом потоке… Ведь все равно вы же можете для себя определить, куда движется сегодня искусство театральное в данном случае? – ты спрашиваешь.
– Я не хочу превращаться в критика, но куда движется – оно движется ко всему, что противоположно актерскому искусству. Оно движется к перформансу, к инсталляции.
Вот об этом вот здесь разговор. И вот тут и про мюзикл, что мюзикл – это протухший жанр. Как это так? Как это прочитать?
– Мы вам устроим. Будет музыка, будет танец, будет все. Будет темп, качество, точность. Не будет только одного. Должно чего-то не хватать для вашего воображения для зрительского. Вот это должно быть неожиданно. Театр без этого не существует.
К. ЛАРИНА: Я помню этот эфир, помню прекрасно. Но он был в таком состоянии духа, Сергей Юрьевич. Он вообще очень зависел от настроения момента, что называется.
А. ФИЛИППЕНКО: Именно.
К. ЛАРИНА: И этот разговор я помню.
А. ФИЛИППЕНКО: Спектакль, да. Это то время совершенно… Дух того времени не передать.
К. ЛАРИНА: Но согласись, что он здесь противоречит себе, Саша. Ведь он сам был певцом новых форм, абсолютный экспериментатор.
А. ФИЛИППЕНКО: Абсолютно. Как он говорит, теперь это молодежи. А где же это тут сказано? Сейчас, минутку. Минутку, минутку.
К. ЛАРИНА: Все пьесы, которые он написал под именем Игоря Вацетиса, это как раз те самые перформансы, по сути. Собственно, ты и принимал участие в таком спектакле у него.
А. ФИЛИППЕНКО: В «Предбаннике».
– Я принимаю все, но это не мое время. Это время нового поколения. Им творить, им властвовать, им терпеть, им выбирать. Всего этого у моих ровесников уже нет, потому что это не наше время.
То есть он обращается, что теперь молодежь, вы, опять же вы должны решать.
К. ЛАРИНА: Не представляю себе, как бы он пережил все, что сейчас происходит. Не представляю.
А. ФИЛИППЕНКО: Ох, я на эту тему, дорогая, даже не задумываюсь, потому что это ужасно все. И так же, как я вспоминаю, какое счастье, что Давид Боровский, мы очень дружили с ним еще со времен Таганки и с Мариной. И Жванецкий здесь. С Одессой вся эта история. Какой-то сумасшедший дом.
К. ЛАРИНА: И Войнович, между прочим. Тоже я часто вспоминаю Войновича.
А. ФИЛИППЕНКО: Да. Вот он надеялся, что в тесной коробочке маятник тихо качается и что на смену декабрям все-таки приходит январь и придет. Жаль только жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе. Вот так. Еще тут и такие строчки вспоминаются. Но ничего. Вот спасение в работе. Первый вопрос был, что я сейчас делаю? Вот изменяю свои программы, изменяю совершенно. Все то, что я тогда читал, сейчас не подходит зрителям.
К. ЛАРИНА: Но постой, ты меняешь авторов или ты из тех же авторов, выбираешь другие тексты?
А. ФИЛИППЕНКО: Другие тексты у этих авторов. И в основном повторяю поэтические. Образного мышления не хватает. В наших вот этих сериалах, которые сейчас, когда никакой чеховщины, никакой ибсеновщины, зрителю не хватает образного мышления. А в стихах это все есть. Только повторить талант медленного чтения.
Ну что, возвращают нам сейчас историю, так передергивают факты, как будто живых свидетелей не осталось. А вот авторы мои, вот их, их прочитать – Пастернак, Левитанский, Довлатов, да.
К. ЛАРИНА: Солженицын, между прочим. Еще пока его не трогают. Хотя попытки есть убрать Солженицына, но пока не трогают, слава богу. Но не знаю. Опять же вспоминаю время 60-х годов, той оттепели. Там еще одна есть примета, как мне кажется, важная – бум поэзии, бум невероятный. Ну, кому я говорю? Когда собирали просто залы и стадионы поэтические вечера.
А. ФИЛИППЕНКО: Политехнический все же это, да. И у памятника Маяковского это все. Ну и поэтические спектакли на Таганке, где я участвовал: и «Антимиры», и «Павшие и живые», и все это, и «Под кожей статуи Свободы», и «Берегите ваши лица».
К. ЛАРИНА: Чем это объяснить, вот этот всплеск? Наверное, тоже это интонация прежде всего.
А. ФИЛИППЕНКО: Интонация отражала и образное мышление. Мы шире видели – второй и третий план. Понимаешь, вот этого не хватает. Да.
К. ЛАРИНА: Можно спросить тебя еще об одной вещи?
А. ФИЛИППЕНКО: Да-да-да.
К. ЛАРИНА: Ты следишь за так называемой Z-поэзией?
А. ФИЛИППЕНКО: Нет.
К. ЛАРИНА: Нет?
А. ФИЛИППЕНКО: Нет. Я вот читаю… Ну это я вот тут не приготовился. Я стихотворение Жени Беркович читаю. Ну, ладно.
К. ЛАРИНА: Я видела, ролик ты записал с ее стихотворением.
А. ФИЛИППЕНКО: Да. Другого не читаю. Нет. Я лучше вот выйду здесь на балкон в Вильнюсе и посмотрю на небо над головой. Вот переключение туда.
К. ЛАРИНА: А ты видел спектакль Толи Белого «Я здесь»?
А. ФИЛИППЕНКО: Да, да. Очень интересно.
К. ЛАРИНА: Там как раз поэзия современная, сегодняшняя антивоенная прежде всего.
А. ФИЛИППЕНКО: Да, да, да. Этого не хватает. Ну вот будем надеяться, что вот такие…
К. ЛАРИНА: Давай мы почитаем еще что-то, потому что мы уже должны близиться к финалу. Сейчас вот даю тебе свободу выбора. И, может быть, давайте мы вот что-то почитаем к финалу.
А. ФИЛИППЕНКО: Вот что интересное так попало. «Молитва пожилого человека». Вот это от Алексея Германа пришло. И вдруг замечательно это. Тоже как «Береги свою голову». И вот «Молитва». У Саши Черного было желание, там было желание сжечь корабли и спереди, и сзади, лечь на диван, не глядя ни на что, заснуть и, любопытства ради, проснуться лет через сто.
«Господи, ты знаешь лучше меня, что я скоро состарюсь. Удержи меня от рокового обыкновения думать, что я обязан по любому поводу что-то сказать… Спаси меня от стремления вмешиваться в дела каждого, чтобы что-то улучшить. Охрани меня от соблазна детально излагать бесконечные подробности. Опечатай мои уста, если я хочу повести речь о болезнях. Их становится все больше, а удовольствие без конца рассказывать о них – все слаще. Усмири мою самоуверенность и дай мне крылья, чтоб я и в немощи достигал целей. Об одном прошу, Господи, не щади меня, когда у тебя будет случай преподать мне блистательный урок, доказав, что и я могу ошибаться».
Ну вот и у Превера еще есть. «Как нарисовать птицу».
Сперва нарисуйте клетку
с настежь открытой дверцей,
затем нарисуйте что-нибудь
красивое и простое,
что-нибудь очень приятное
и нужное очень
для птицы;
затем
в саду или в роще
к дереву полотно прислоните,
за деревом спрячьтесь,
не двигайтесь
и молчите.
Виктюк всегда кричал: «Сашка, услышь меня! Тише. Услышь меня» То есть пойми меня, услышь меня. Тише, тише, молчите.
Иногда она прилетает быстро
и на жердочку в клетке садится,
иногда же проходят годы –
и нет птицы.
Не падайте духом,
ждите,
ждите, если надо, годы,
потому что срок ожидания,
короткий он или близкий,
не имеет никакого значения
для успеха вашей картины.
Когда же она прилетит
(если только она прилетит),
храните молчание,
ждите,
чтобы птица в клетку влетела,
и, когда она в клетку влетит,
тихо кисточкой дверцу заприте
и, не коснувшись ни перышка,
осторожно клетку сотрите.
Затем нарисуйте дерево,
выбрав лучшую ветку для птицы,
нарисуйте листву зеленую,
свежесть ветра и ласку солнца,
нарисуйте звон мошкары,
что в горячих лучах резвится,
и ждите,
ждите затем,
чтобы запела птица.
Если она не поет –
это плохая примета,
это значит, что картина ваша
никуда не годится;
но если птица поет –
это хороший признак,
признак, что вашей картиной
можете вы гордиться
и можете подпись свою
поставить в углу картины,
вырвав для этой цели
перо у поющей птицы.
К. ЛАРИНА: Саша Филиппенко, ты как раз та птица, которая поет. Попробуй заткни эту птицу. Поет. Я очень рада и счастлива за тебя, скажу тебе честно, потому что ты на свободе, потому что ты не подчиняешься никаким тупым начальникам, чиновникам, ты сам выбираешь себе, как в том стихотворении, каждый выбирает для себя, ты сам выбираешь для себя путь, автор слова, которое сейчас необходимо произнести, и ни у кого не спрашиваешь разрешения. Мне кажется, это такое великое счастье. Поэтому ты не пожилой человек, у тебя все впереди, скажу так. Это точно.
Ты понимаешь, что мы уже заканчиваем наш разговор. Все что касается, что называется, афиши театра Филиппенко, смотрите и следите за социальными сетями Александра. Он сам публикует у себя в Фейсбуке всегда. Следите за социальными сетями Саши Филиппенко, которая является продюсером.
А. ФИЛИППЕНКО: Дочь.
К. ЛАРИНА: Мало того, что она сама по себе стала ведущей.
А. ФИЛИППЕНКО: Она и как звукорежиссер мне помогает очень.
К. ЛАРИНА: Но при этом эксперт в области международных отношений, все мы знаем. Александру Филиппенко всегда слушаем. Семья у тебя потрясающая. Они большие молодцы, что они это сделали. Это просто здорово. Так представь себе, что ты там сидишь, ты сидишь там в состоянии депрессии постоянной, жуткой, у тебя запрещают выступления, тебе диктуют, что брать, что не брать, какого автора убрать, какого взять. Ты можешь себе представить такое?
А. ФИЛИППЕНКО: Нет. Спасибо.
К. ЛАРИНА: Обнимаю.