Я боялась возвращаться домой
И вот уже шестой класс, кончились мои лесные школы, я под Новый год вернулась оттуда и учусь в 635 московской школе, третья четверть. Мне негде делать уроки, после школы я иду в детскую библиотеку, больше некуда, дома сидит дед, уволенный из института профессор Яковлев, там он был замдиректора, теперь у него нет ничего, кроме «беломора», сейчас я догадываюсь, что его тайно поддерживали последователи и ученики, кормили, ходили к нему, продолжается его научное руководство, но я ничего об этом не знала, я его боялась.
Я после школы иду в детскую библиотеку до семи, а потом в какой-то странный «парткабинет» при райкоме партии, где тоже нашли убежище мальчишки. Они бегают, прыгают, на них ругается старушка-смотрительница, а для меня там убежище, сижу в тепле-светле, читаю в какой раз четырехтомник Антоновской «Великий Моурави» и какой-то роман «Семья Рубанюк», надоевший с самого сначала. Еще там стоит толстый том, годовая подшивка журнала «Крокодил», я уже поименно знаю всех тамошних художников.
Бщдым! -огольцы прыгают через стулья, кричит смотрительница, в одиннадцать все закрывается, я иду домой. А у нас с мамой там уже есть узкая кровать и письменный стол, освободилось место: вдруг к нам пришли два мужика и стали тащить-вытаскивать наш огромный стол, на котором и под которым лежало все наше бедное имущество, и под ним же мы укладывались спать по пояс, руки и голова наружу. Было дневное время, воскресенье, мама стала кричать «куда вы?», я заплакала, мы держались за наш стол, грузчики мрачно волокли нас вместе со столом в коридор, там подплясывала соседка, бывшая жена деда, и руководила войной. Это к себе на дачу она отбирала у нас стол. Наш кров и дом. И все! Стол уволокли, все стихло.
И вдруг у мамы загорелись глаза, она обозревала нашу опустевшую половину. На полу валялось имущество, но это ведь был простор! Мама вскоре привела своих грузчиков, они поставили письменный столик! И кровать! Узкую, односпальную, но нашу! Сидя в конце кровати, я могла бы на этом столе делать уроки, мама там даже поставила зеленую металлическую лампу-грибок. Но я боялась возвращаться домой, мама приходила очень поздно с работы. Когда дед укладывался спать, свет должен был быть выключен, он не делал замечаний никогда, а просто однажды подошел, взял мою зеленую лампу да и шваркнул ею об пол. А раньше так же разбил радио. Я стала просто кричать и рыдать во тьме, что было делать. Испугалась досмерти. Голос у меня был будь здоров, дед затаился у себя в кровати, и мама, придя поздно, застала тьму и тишь. И мокрую от слез подушку, когда легла…
Стало быть, уроков я никогда не делала, брала тетрадки у отличницы Милочки Шипетиной, списывала перед каждым уроком -в коридоре на окне . Устное прочитывала. А иногда и не готовила уроков вообще. По русскому я писала без ошибок, математику-физику как-то списывала. Была троечница. Но часто на меня что-то находило, я не могла улержаться и носилась по коридорам как бешеная. Директор Щуровская, Щука, меня задерживала за ворот жесткой рукой: «Ты чего носишься, обезьяна?». Много лет спустя я узнала, что так в лицее звали Пушкина. Тоже носился, наверно.